Звезда в колодце [Виктория Анатольевна Воронина] (fb2) читать онлайн

Звезда в колодце

Пролог

Жара накрыла Москву огненной шубой, и не было спасения от летнего изнуряющего зноя. Лучи яркого солнца играли на золотых главах кремлевских церквей, слепя глаза; улицы и площади стольного града заметно опустели, голуби нехотя перелетали с места на место в тщетных поисках прохлады. Стрельцы охлаждали свои разгоряченные тела нырянием в глубину реки Яузы, а догадливые слуги царского двора отсиживались в обширных погребах дворца с большими запасами провизии.

Тихо и недвижимо было в уютном теремке усадьбы боярина Бориса Годунова, который он, побуждаемый отеческой любовью, велел дворовой челяди выстроить для своих малолетних детей в большом яблоневом саду вместе с высокими качелями. Сомлевшие от жары мамки-няньки окружили толпой спящего на полатях маленького мальчика в бархатном синем платье, расшитом серебряной нитью, и клевали носом возле него, охраняя его сон. Полосатый кот забился в отверстие изразцовой печи подальше от жаркого солнца, и юркая чернавка Устинья тоже зевала возле двери в ожидании, когда понадобятся ее услуги.

В этом сонном полуденном царстве одна только десятилетняя Ксения не поддалась власти сна. Одетая в сарафан из алой камки с рукавами, обшитыми до локтей дорогой парчой, девочка склонилась над деревянной подставкой, где стоял учебник по латинской грамматике и старательно повторяла урок, заданный ей учителем-иноземцем. Пышность ее черных волос подчеркивало жемчужное увясло — повязка, обхватывающая лоб и закрепляющаяся узлом на затылке, а большие черные глаза на тонком белом личике подтверждали слухи о происхождении рода Годуновых от татарского мурзы Чета, прибывшего в Москву на службу к великому московскому князю Ивану Калите. Но к началу царствования Грозного царя Годуновы обрусели настолько, что мало кто вспоминал об их татарских корнях, и шурин царя Федора стремился, чтобы его сын и дочь стали первыми в учебе среди детей московской знати и владетельных князей. Сам будучи малообразованным человеком всесильный временщик сделал ставку на учение ради будущего своих наследников.

Ксения вместе с братом Фёдором по замыслу Бориса Годунова должны были получить не только русское теремное, но лучшее европейское образование. И они уже умели читать и писать не хуже дворцовых писарей, изучали несколько иностранных языков, точные науки, генеалогию знатных русских и европейских родов.

В тереме Годуновых частыми гостями стали учителя из Европы, которых привлекало щедрое вознаграждение за занятия с младшими представителями рода, близкого царю. Отец тщательно следил за успехами своих одаренных детей и направлял их наставников. С Ксенией также занимались танцами, музыкой и обучали ее хорошим манерам.

Ласковая и послушная девочка с рождения стала любимицей своих родителей, и их привязанность к ней не уменьшилась после того, когда на свет появился долгожданный сын Федор. В ответ отзывчивая Ксения льнула к любящим ее отцу и матери, и старалась хорошо учиться, оправдывая их возложенные на нее надежды. Летняя жара не смогла уменьшить ее усердие, и она выполнила все задания, данные ей учителем-немцем.

Закрепляя полученные знания Ксения вполголоса нараспев начала твердить латинские крылатые выражения и тут же их переводить на понятное ей родное наречие:

— А максимис ад минима — «От большого к малому».

— Бона кауза триумфат — «Доброе дело побеждает».

— Грациа парит грациам — «Признательность порождает признательность».

Маленькая боярышня, легко переводившая изречения древнеримских мудрецов, споткнулась только на замысловатом крылатом выражении «А ка́нэ нон ма́гно сэ́пэ и́нгэнс а́пэр тэнэ́тур» — «Маленькая собака может остановить большого кабана», не зная значения слова «апэр» — «кабан». Однако в целом дочь Бориса Годунова могла гордиться собой. Ее успехи в науках были гораздо большими, чем у многих княжичей и сыновей московских бояр, и она все чаще радовала своего отца своими способностями и природными талантами. Честолюбивый шурин царя Федора Иоановича мыслил устроить для единственной дочери выгодный династический брак с одним из представителей правящих домов соседей русского царства и возлагал на нее особые надежды. Как племянница царицы Ирины и дочь правителя Московии Ксения уже привлекала заинтересованные взгляды иноземных послов, понимавших, что по-настоящему страной правит царский шурин.

Трудным и тернистым складывался путь Бориса Годунова к власти. Он не участвовал в борьбе бояр за влияние при дворе Ивана Грозного, поскольку не мог похвастать знатностью происхождения, но был щедро наделен природным умом и хорошо понимал, с какими людьми нужно поддерживать дружеские отношения. Годунов породнился с одним из наиболее влиятельных людей времен опричнины Малютой Скуратовым, женившись на его дочери Марии. Также Борису повезло стать дружкой на свадьбе Ивана Грозного в 1571 году и выдать сестру Ирину замуж за царского сына Федора. Родство с царской семьей помогло ему получить титул знатного боярина. Борис не имел образования и не умел писать. Но для знати грамота не считалась необходимым делом. Бумаги писали дьяки, а вместо подписи достаточно было поставить печать. При этом Годунов был прекрасным оратором и завоевывал популярность у москвичей, выступая перед ними с заманчивыми речами и делая им щедрые пожертвования хлебом и деньгами. Его любил простой народ, а знать не рассматривала как соперника. Перед смертью Иван Грозный, понимая, что его наследник Федор не способен править самостоятельно, создал совет регентов. В него вошли Никита Захарьев-Юрьев, Иван Шуйский, Иван Мстиславский и Богдан Бельский. Последний попытался сместить Федора. Переворот не удался, и царь отправил Бельского в изгнание. На его место Никита Захарьин-Юрьев предложил Годунова. В 1584 году Никита Захарьин-Юрьев заболел и не принимал участия в работе совета. Вскоре Иван Мстиславский и Иван Шуйский начали плести интриги, требуя от Федора развода с Ириной и изгнания Годунова. Но Федор подавил боярское недовольство, отправив Шуйского в изгнание. Мстиславский предпочел уйти в монахи. В конце из членов регентского совета при дворе остался Борис Годунов. Он успешно правил страной с 1586 года и его титул в царских указах и официальных грамотах звучал как:

«Царский шурин и пра­витель, слуга и конюший боярин и дворовый воевода, и содержатель великих государств — царства Казанского и Астраханского».

Со временем «Царский слуга и шурин» все больше входил во вкус единоличной власти, и даже начал задумываться о царском престоле. Его сестра Ирина несмотря на свои горячие моления и щедрые пожертвования московским церквям и монастырям не смогла родить долгожданного наследника, и Борис Годунов видел, что кроме него нет достойного преемника болезненному царю Федору. В этом устремлении его горячо поддерживала честолюбивая жена Мария, еще более худородная, чем он.

Желая разрешить свои сомнения, правитель тайно призвал к себе прозорливого монаха Иринарха Затворника, сделавшего множество верных предсказаний как для знати, так и для простых людей, и спросил у него совета, чего ему ждать в будущем.

Долго молчал Затворник, затем нехотя ответил правителю:

— Рожден ты в звезду великую и будешь царствовать на святой Руси, но только семь лет.

Борис Годунов так обрадовался тому предсказанию, что громко воскликнул:

— Да хоть бы семь дней поцарствовать, я и этим жребием доволен буду! — так ему хотелось примерить на себя шапку Мономаха, что его не смутило ограниченность срока его пребывания на престоле.

Его супруга Мария, не менее его осчастливленная желанным пророчеством, поднесла монаху кошель с деньгами, но Иринарх Затворник наотрез отказался от подношения словно предсказал им не почести царские, а беду великую, и заторопился в обратный путь, бормоча:

— Грешники, бойтесь исполнения своих желаний! К погибели они вас приведут, а не в рай земной!

Все, чего желал он, так это вновь очутиться в своей келье Борисоглебского монастыря, прочно отгороженной от суетного и греховного мира, полного зла.

С этого дня прежде осторожничавшие Борис и Мария Годуновы начали смело вести себя в спорах с московскими боярами, и больше не спускали им ни малейшего возражения и слова сказанного наперекор. Такое высокомерное поведение худородных выскочек вызвало сначала недовольство, а затем ненависть к ним многих родовитых бояр. А Ксения с грустью начала замечать, что родители, увлекшиеся борьбой за власть, все больше отдаляются от нее. Они стали редко навещать своих детей, и девочка все сильнее скучала по ним, самым близким ей и постоянно отсутствующим родным людям.

Маленькая боярышня, закончив занятия с латынью, решилась по своей воле прийти к матери в главный терем — она не видела ее уже три дня.

Заботливо поправив свесившуюся подушку под головой младшего брата Ксения направилась к выходу, миновала сени и вышла в сад. Высокая малина манила ее своими спелыми ароматными ягодами, но девочка так соскучилась по родителям, что не замедлила шага на пути к большому дому и скоро вошла в главный терем с заднего входа.

Осторожно открыв потайную скрипучую дверцу Ксения очутилась в обширной светлице и сразу поняла, что попала в неурочное время в родительские покои. Светлица была полна людей, впереди всех стояли два отрока в дорогих кафтанах и низко до земли кланялись хозяину усадьбы и его жене, скинув с голов свои шапки. Заробев, Ксения прижалась к столбу, подпирающему крышу, стараясь, чтобы ее никто не заметил. Про себя девочка понадеялась, что прием посетителей скоро закончится и тогда она выйдет из тени и повинится перед батюшкой и матушкой за своеволие. И боярышня стала внимательно слушать звучащие в главном терему Годуновых речи стараясь понять, скоро ли она сможет обнять родителей.

Особенно Ксении в глаза бросался старший гость. Его уже отроком трудно было назвать, скорее это был молодой муж на пороге зрелости, добрый молодец, не пасующий перед неприятелем. Он показался ей прекрасным как сам Воевода Небесного Воинства Архангел Михаил, и как Архангел Михаил он был устрашающим и грозным. Несмотря на внешнюю почтительность, его серые глаза, недобро устремленные на Марию Годунову, метали громы и молнии, губы не улыбались, а кривились в злой усмешке. Насупившись, боярыня также неприветливо смотрела на неугодного ей юношу, и враждебность между ними сделалась почти осязаемой в воздухе обширной светлицы. Многие присутствующие не удивлялись и понимали причину этой вражды. В Москве еще была свежа память о нашумевшей в столичном граде трагедии Алексея Басманова и его сына Федора, объявленных отцом Марии Малютой Скуратовым изменниками, сговорившимися с предателями-боярами из Великого Новгорода предать этот город польскому королю. Иван Грозный поверил Скуратову, возглавлявшего государев Приказ тайных дел и не на страх, а на совесть служившему ему долгие годы. Басмановых осудили и Федору не помогла спастись от опалы даже небывалая благосклонность к нему Грозного царя. Гибель отца и деда делала Петра Басманова врагом Марии Годуновой, в девичестве Скуратовой, и оба они не могли забыть причину своей вражды.

Борис Годунов делал вид, что не замечает этого непримиримого поединка ожесточенных взглядов, и его велеречивая речь мерно журчала и плавно текла как ручей весной в устоявшейся тишине. Из отцовских слов Ксения скоро поняла, кто и зачем приехал в усадьбу Годуновых. Благодаря ее отцу братья Петр и Иван Басмановы, сыновья опального фаворита Ивана Грозного Федора Басманова получили завидные должности при царском дворе, и они прибыли поблагодарить своего благодетеля за его милость к ним и просить дальнейшего содействия их службе. Годунов обещал им новое покровительство в будущем, с этим обещанием удовлетворенные юные Басмановы удалились.

После их ухода Мария Годунова наконец-то смогла выплеснуть на мужа накопившееся в ней негодование.

— Борис Федорович, я, конечно, баба и разум мой короток, но и с таким коротким умом я разумею, что не стоит привечать врагов нашей семьи, а тем паче возвышать их в Кремле! — воскликнула она в сердцах, и Ксения поняла, что мать рассердилась не на шутку, если начала величать отца по имени-отчеству, забыв о ласковых выражениях вроде «свет очей моих» и «сокол мой ясный».

— Марьюшка, ну какие эти малосильные, без связей и влиятельных друзей отроки для нас враги? — умиротворяюще проговорил Борис Годунов, надеясь успокоить любимую супругу. — Зелены они еще, чтобы грозить нам.

— Если ты забыл, то я помню, как сей «зеленый» Петр еще в детстве поклялся отомстить и моему отцу, и всем его детям и внукам за падение Басмановых, — не унималась Мария Григорьевна. — Ты же ни с того ни с сего начал их продвигать по службе, — сделал сначала царскими рындами, а теперь царскими стремянными. Так они скоро и думными боярами сделаются, будут иметь власть губить и преследовать нас.

— Эх, Маша, опекая сих юнцов незрелых, я великие наши грехи замаливаю, — вздохнул Борис Годунов. — Бог видит, не виновны были Басмановы в государевой измене, но твой батюшка искусно оговорил их, чтобы избавиться от соперников в царской милости. Что тебе тревожиться, нет у них сторонников в Москве, и много врагов нажили Алексей и Федор по всему царству. Единственное, на чем держатся Петр и Иван, это моя благосклонность к ним. Отвернись я от них и уже завтра их погонят из кремлевских палат поганой метлой. Так что не печалься, моя лебедь белая, хорошо я знаю, что делаю! Будем мы милостивы к детям наших врагов, и Бог окажет нам великую милость.

— Кто знает, кем они станут в будущем, и какую силу обретут, — в сомнении прошептала его жена, и схватила всесильного боярина за руку. — Заметил, как басмановский щенок сверлил меня гневным взглядом, хотя впервые в жизни видел? От такого молодца снисхождения ждать не приходится!

— Потому, что ты неласково его встретила, — глубокомысленно ответил на это жене верный своей роли миротворца Борис Годунов. — Петр хоть и вспыльчив, однако отходчив и добро помнит. Давеча на медвежьей охоте я увлекся маленько, отстал от егерей и остался с разъяренным косолапым один на один. Набросился он на меня, окровавленный и покусанный собаками, из-за кустов орешника, я уж думал мне конец пришел. Тут Петр Басманов прискакал на своем коне, и заградил меня собой, заслонил от лютого зверя. Я парой царапин отделался, у него глубокая рана на боку от медвежьих когтей, но он спас меня от верной смерти, в том сомнений нет, и в этом еще одна причина моей глубокой привязанности к нему.

После слов мужа о той великой услуге, что юный Петр Басманов оказал ему Мария Григорьевна больше ничего не сказала против, понимая, что супруг не желает слышать ничего худого о своем спасителе, только глубокая озабоченность омрачила ее чело. Борис Годунов ласково простился с нею, говоря, что ему нужно ехать в Кремль заседать в Боярской Думе, и чтобы она его не ждала и ложилась спать пораньше.

Когда отец ушел, Ксения решилась выйти из своего укрытия и подбежала к матери, желая найти у нее ответы на возникшие у нее во время беседы родителей вопросы. Обычно она во время разногласий родителей верила уравновешенному и благоразумному отцу, но сегодня увидев стойкую ненависть на лице Петра Басманова невольно подумала, что в этот раз права мать, опасаясь мести сыновей опального фаворита, а не отец, верящий в правоту своих благих намерений. Такую вражду трудно было загладить ласковыми словами и ценными дарами, и им, потомкам Малюты Скуратова придется не раз пострадать от их кровной вражды.

— Ксюша, что-то с Федей случилось? — встрепенулась Мария Григорьевна, увидев внезапно появившуюся в светлице главного терема дочь.

— Нет, матушка. С братиком все в порядке, — заверила ее девочка. — Соскучилась я по тебе и батюшке, пришла сюда, а тут он привечал гостей, недобро смотрящих на тебя. Неужто вправду Басмановы будут нам платить за давнюю обиду⁈

И детский голос Ксении вздрогнул от сдерживаемого страха.

— Да, многие бояре и столбовые дворяне придут в изумление, если они не станут нам мстить, — сумрачно подтвердила самые затаенные опасения дочери Мария Григорьевна. — Басмановы хоть не особо знатного рода воеводы, но были птицами высокого полета, спуску никому не давали, насмерть своих врагов разили. А яблоко от яблони недалеко падает. Но и мы, Скуратовы-Бельские не лыком шиты, и если они сделают что-то против нас, я тут же сотру их в порошок, не помилую как бы твой сердобольный батюшка за них не заступался!

Высказав вслух свою угрозу, Мария Годунова тесно прижала дочь к своей груди, желая ее успокоить. Долгожданный сын и дочь являлись предметом ее неустанных попечений, и как отважная орлица она была готова выклевать глаза любому, кто посмел бы причинить им хоть малейший вред. Самоотверженная материнская любовь толкала ее на безумные поступки, и ради детей она пожертвовала бы самой своей жизнью. Ксения притихла в материнских объятиях, веря, что мать способна справиться с любым ненавистником и завистником их семьи, и долгожданный покой пришел в ее маленькое сердечко.

Глава 1

— Карр! Карр-рр!

Воронье карканье послышалось у слюдяного окошка повалуши, и каркал ворон довольно долго, не унимаясь.

Петр Басманов открыл глаза, пробуждаясь от тяжелого сна и, сдерживая в устах бранное слово, начал искать взглядом образа, чтобы перекреститься на них. Серебряная лампада горела в красном углу пред образом Спаса Нерукотворногоя, и молодой окольничий, посмотрев на него, и поднявшись со спальной лавки, на которой он лежал последние ночи осенил себя крестом. Затем рука Петра сама невольно потянулась к стеклянному штофу с сплющенной пробкой, в котором ключница еще с вечера по его приказу принесла ему анисовой водки. Пил он месяц по-черному, после безвременной смерти своей жены Дарьи вместе с новорожденным сыном Иваном, скончавшихся почти одновременно. Как раз накануне родов появился возле усадьбы проклятый ворон и, качаясь на голой ветке осины, начал каркать, возвещая беду.

До этого жизнь Петра Басманова катилась как по маслу, легко и гладко шла все к новому и новому преуспеванию. Его благодетель Борис Годунов все время продвигал его по службе, сделал воеводой Передового полка, а затем окольничим. Не раз правитель вставал на его сторону в спорах с соперниками за почетные места, а когда Земской собор избрал Годунова на царство, то новый царь сосватал за него знатную невесту Дарью Туренину, дочь своего родственника князя Ивана Туренина.

Петр поначалу не испытывал к молодой жене сильных чувств, но мало-помалу привязался к ней, и роковая ее кончина вместе с новорожденным младенцем была воспринята им как подлинное горе и крах взлелеянных надежд на добрую семью. Со дня похорон все представлялось Петру в черном свете, и только водка дарила ему на время желанное забвение случившегося в его семье несчастья и сознания невосполнимой утраты.

Анисовая водка на сей раз не помогла Петру Басманову притупить душевную боль, но пробудила зверский аппетит. Он открыл дверь и крикнул челяди, чтобы принесли еды. Сенная девка поспешно занесла буйному молодому боярину на завтрак изрезанные ломтики холодной баранины, смешанной с мелко искрошенными огурцами, огуречным рассолом, уксусом и перцем вместе с ржаным хлебом. Их употребляли в качестве похмелья.

Не успел Басманов взяться за кушанье, как в его покои зашел царский гонец Василий Курляев.

— Полно тебе горевать и сидеть в глухом углу, Петр Федорович. Великий государь призывает тебя ко двору и ждет тебя не позднее Рождества нашего Спасителя! — звонким голосом возвестил Курляев и поклонился. — Прими царский указ!

— А что, уже скоро Рождество? — рассеянно спросил у него Петр Басманов, тоже с поклоном принимая завернутый в дорогой шелк свиток.

— Совсем ты спился, окольничий, — усмехнулся царский гонец. — Окосел от пьянства, волосами зарос, не на человека стал похож, а на лешего. Зима давно на дворе, протри глаза свои осоловевшие! Сочельник на третий день будет.

Петр Басманов, не веря смеющему гонцу широко распахнул слюдяное окошко и его изумленному взору предстал не унылый осенний пейзаж с голыми деревьями с остатками листьев на кое-каких ветвях под серым небом, а дворовые избы и сараи усадьбы Голицыных, покрытые снегом, сверкающим под солнцем.

— Карр-р! — снова послышалось на осине возле паволуши.

— Чтоб ты сдох, проклятый! — зло пробормотал Петр, досадуя на надоедливую птицу, и с силой захлопнул окно.

Впервые молодой Басманов осознал насколько сильно он опустился, горюя по умершей жене и необычайно жалким он показался не только в глазах царского посланника, но и в своих собственных. И Петр принял твердое решение вывести себя из этого постыдного состояния, и снова стать верным слугой своему благодетелю и царю Борису Годунову.

— Василий Фомич, передай Великому Государю, что я послушен его воле и в сочельник буду с ним, — решительно сказал он, и Курляев, довольный успехом своей поездки к Басманову поехал обратно в Кремль.

Петр Басманов сходил в баню, с помощью цирюльника привел в порядок свои отросшие волосы и бороду, и в канун святого праздника вышел во двор одетый в богатый белый кафтан с широкими застежками, украшенными жемчугом и золотыми кисточками. На голове его красовалась новая соболиная шапка, а ноги были надежно обуты в красные сафьяновые сапоги. Он снова стал завидным женихом в богатом наряде, а моложавость внешности приводила к тому, что его часто принимали за младшего брата Ивана. Русый волос, статная фигура, привлекательные черты лица делали его заметным и в царских палатах, где в красавцах не имелось недостатка, и взгляд очарованных его привлекательной внешностью сенных девушек преимущественно останавливались на нем, минуя прочих молодых дворян.

По взмаху руки Петра два конюха привели ему за уздцы нетерпеливо бьющего копытом чалого коня Енисея, на котором блистал шитый золотом чепрак из малинового бархата. Четвероного красавца подарил ему царь Борис, и отборный, отличающийся быстротой и силой конь стал любимцем воеводы Басманова. Молодой боярин легко вскочил на него верхом, и толпа дворовых холопов приготовилась сопровождать его пешком до самого Кремля.

Но стоило Петру Басманову тронуться в путь, как огромный ворон с размаха уселся на ветку осины и снова стал настойчиво подавать голос:

— Каррр-р, карр-р, карр-р!

— Да что ты привязался ко мне, чертово отродье⁈ Что за беду ты мне снова пророчишь?!!! — в сердцах воскликнул молодой боярин и подняв с земли припорошенный снегом камень, бросил его в своего пернатого преследователя.

Метко брошенный каменный снаряд достиг цели. Большая птица быстро замахала крыльями, пытаясь удержаться на ветке, и поднимая возле себя снежную пыль. Ценой больших усилий она удержалась на месте и склонив голову посмотрела умными глазами на Петра Басманова.

— Нет, не испугаешь ты меня, черный ворон, все равно поеду в Кремль, как бы ты не каркал, — гордо сказал Петр, и резко тронул поводья, заставляя своего аргамака пуститься вскачь.

Он ехал по старым улицам Москвы, наслаждаясь забытым чувством полета на быстро скачущем породистом скакуне, но скоро черная тоска, которая неотступно гналась за ним со времени похорон его молодой супруги и крошечного сына вновь овладела им. Петр видел нарядно одетых посадских людей, спешащими семьями в свои приходские церкви, и ощущение невосполнимой утраты вновь до остатка заполнило его скорбящее сердце.

Молодой боярин доехал до Успенского собора, когда совсем стемнело. Величественный собор высился над стольным градом как башня, полная огней, освещающих большой двор, и только высокое морозное небо с ярко блистающими звездами и полной луной могло соперничать с ним великолепием. Рождественская служба уже началась, и возле парадного входа никого не было кроме двух-трех конюхов, осаживающих норовистых коней своих хозяев.

Петр Басманов нетерпеливо оглянулся назад. Его холопы заметно отстали от него, и ему нужно было дождаться их, чтобы с достоинством войти со своей свитой в храм. Тут храмовой двор снова осветился многочисленными огнями после прибытия новых высокопоставленных лиц, не дававших места менее знатным посетителям. Отряд стрельцов заранее плотной стеной окружил едущий празднично убранный возок, создавая мощный заслон вокруг него, через который невозможно было проникнуть лиходеям.

Петр всмотрелся повнимательнее, и досадливая гримаса скривила его лицо. В сопровождении дворовых боярин на расстеленную перед ней ковровую дорожку не спеша ступила ненавистная ему сухопарая царица Мария и два священника в праздничном облачении поспешно подошли к ней, намереваясь сопроводить супругу Бориса Годунова на предназначенное ей место. Молодой боярин так и остался во враждебных отношениях с дочерью Малюты Скуратова, и его встреча с ней не обрадовала. Новая царица упорно чинила ему всяческие препятствия в продвижении его службы при царском дворе и, если бы не царь, по-прежнему благоволивший к нему быть бы Петру Басманову и его брату Ивану изгоями в Кремле.

Вслед за матерью на ковровую дорожку ступила ногой и царевна Ксения, поддерживаемая за руки няньками. Молодой Басманов с невольным любопытством взглянул на нее, интересуясь так ли она хороша как о ней рассказывает восторженный московский люд — и красоты царевна Ксения неписаной, и поет она в церковном хоре как ангел и рукодельница из нее знатная, Богу и всем его святым угодная. Это была почти единственная возможность для подданных русского царя — случайно увидеть женщин царской семьи, когда они по большим праздникам входили в церковь. Цариц и царевен берегли пуще глаза как величайшее сокровище и мало кто из придворных удостаивался видеть их, и тем более разговаривать с ними.

Лица царевны дерзкий окольничий поначалу не мог разглядеть, оно было скрыто фатой, спускающейся с верха кокошника. Но сильный порыв ветра сорвал фату с дорогого девичьего убора, обильно жемчугами и сапфирами украшенного, понес ее куда-то в сторону Москвы-реки, и двадцатилетняя царевна Ксения предстала перед Петром Басмановым во всей красе своей расцветшей девичьей прелести.

Чудны были ее большие черные очи на белом как снег лице, пышная темная коса выбивалась из сверкающего сапфирового убора как вода в половодье из тесных берегов реки, губы алели как рябина этой зимней порой. Царевна Ксения была выше среднего роста и держалась с тем достоинством, что придавало ей царственный облик, внушающий почтение. Правильные и изящные черты ее лица делали ее настоящей красавицей, но не это покорило в ней с первого взгляда Петра Басманова, зоркий глаз которого сразу разглядел все ее достоинства. В Москве почти все русские девушки являлись привлекательными девицами, уродливой среди них не находилось даже если искать днем с фонарем и девичьей красотой москвичей трудно было удивить. Но только от Ксении Годуновой исходил мягкий свет внутренней чистоты и врожденного благородства: она как бы хотела поделиться с окружающими людьми выпавшим на ее долю большим счастьем быть царской дочерью, и это неизменно располагало к ней всех зрителей, смотрящих в ее ласковые глаза.

Петра Басманова встреча с царевной будто окатила некоей очищающей волной, смывающей с его сердца все тяжелые печали и вздорные тревоги, его душа наполнилась еще неясным ожиданием счастья и радости, что он видит прекрасную царевну. Не помня себя, он пошел вслед за нею в собор, забыв про своих отставших холопов и всю церковную службу впервые в жизни неотрывно смотрел не на святые образа, а на Ксению, стоящую рядом с матерью в приделе Похвалы Богородицы на верхнем ярусе храма, будто она была небесным ангелом, случайно залетевшим в церковь. Молодого Басманова не смутило даже близкое родство очаровавшей его царевны с ненавистной ему царицей Марией Годуновой. Мгновенно будто ниоткуда родившаяся в его сердце любовь оказалась гораздо сильнее многолетней вражды с дочерью Малюты Скуратова.

После окончания богослужения Петр Басманов вышел из Успенского собора окончательно покоренный молодой красавицей из царской семьи, и дерзкая мечта, словно путеводная звезда, стала светить ему в его душе. Жизнь для него снова заиграла яркими красками, всякая печаль и тоска покинула еще недавно скорбящего вдовца и открылась дорога к новому счастью. Мысленно молодой боярин представлял себе, как едет счастливый на тройке к своему новому терему вместе с любимой девушкой, он всячески лелеял этот желанный образ, и его не смущало, что ему так же было далеко до брака с царской дочерью как до светящей над Кремлем полной луны. Царь Борис благоволил ему, и Петр твердо намеревался так верно служить царской семье, не жалея своей жизни, чтобы даже царица Мария признала его достойным руки ее дочери.

Глава 2

Московский Кремль, куда начал так сильно стремиться попасть влюбленный Петр Басманов в качестве царского зятя воспринимался русскими подданными Бориса Годунова как рай на земле, недоступный для многих простых людей. Со времен московского князя Ивана Даниловича, получившего прозвище Калита, княжеские палаты возводили на самом красивом и возвышенном месте Боровицкого холма. В первой половине 15 столетия на краю возвышенности зодчие возвели роскошные хоромы для гордой супруги князя Василия I Софьи Витовтовны, посчитавшей прежние деревянные здания княжеского двора слишком простыми для себя: богатым убранством и высотой они не уступали дворцам европейских властителей. И впоследствии княжеские палаты довольно часто перестраивались и переделывались из-за многочисленных пожаров, расширений и переделок, соответствующих времени и вкусам московских правителей.

Долгое время все княжеские строения были исключительно деревянными. И только в конце 15 — начале 16 века на территории Кремля под руководством итальянского архитектора Алевиза Фрязина русские зодчие возвели первый каменный Дворцовый комплекс для Великого князя Василия Третьего. Состоял комплекс из Грановитой, Средней Золотой, Набережной, нескольких столовых палат и ряда сооружений различного назначения. Спустя несколько десятилетий, при Борисе Годунове здесь же появился новый дворец.

В начале 17 столетия царь начал в Московском кремле грандиозное каменное строительство, чтобы предоставить возможность «людям питатися», получая продовольствие за работу на стройках. Именно тогда была надстроена третьим ярусом грандиозная колокольня Ивана Великого.

В 1601—1603 году на склоне Боровицкого холма над Москвой-рекой, в месте, где прежде стояли деревянные хоромы сыновей Ивана Грозного, были возведены трехэтажные каменные палаты, позднее получившие название Запасного дворца. Это была крупнейшая дворцовая постройка Московского царства того времени, протяженность ее южного фасада составляла более ста метров.

В плане новое здание имело вид замкнутого каре с внутренним двором. Южная часть Запасного дворца представляла собой двухэтажное здание на мощном высоком цоколе, врезанном в склон Боровицкого холма и игравшем роль подпорной стены. Здесь располагались погреба и мастерские, в том числе Монетный двор.

По восточной и западной сторонам двора разместили каменные хозяйственные постройки. Северное крыло дворца примыкало к Сретенскому собору, имело два нижних каменных этажа и один верхний — деревянный. Внутренний двор был окружен длинной арочной галереей, характерной для ренессансных построек. Через арку за апсидами церкви можно было попасть в передний парадный двор царской резиденции.

Наружные фасады здания имели выделяющиеся междуэтажные карнизы и оконные проемы, обрамленные наличниками с треугольными сандриками. Редко расположенные небольшие окошки нижнего яруса, более частый ритм окон второго этажа и богатая пластика верхнего третьего этажа производили впечатление монументальности и величественности сооружения. А каждая ступенька царского Золотого крыльца была отделана невиданным украшением — белым резным камнем.

Отдельные здания нового дворца были связаны сложной сетью лестниц, галерей, открытых внутренних дворов. Замысловатый дворцовый лабиринт украшал богатый и многоцветный декор здания, раскрашенный яркой киноварью и травянисто-зеленым цветом, дополнявшийся позолотой. Цветовое богатство дополняла зелень сада: там садовниками выращивались цветочные клумбы, высаживались фруктовые деревья и кусты. В любимом месте прогулок царской семьи разбили пруд, лили свои водные струи фонтаны, и меж цветущих яблонь и груш виднелись купола церквей.

Жилые деревянные покои царя Бориса и его семьи занимали западное и южное крыло дворца. В одной из сводчатых палат южного крыла, украшенным изображениями Китовраса и невиданными сказочными зверями, а также рисунками больших чуть ли не в человеческий рост цветами через полгода как ее впервые увидел Петр Басманов сидела в кресле царевна Ксения. Вместе с дочерями московских бояр, которые окружали ее словно предрассветные звезды восходящее солнце, она прилежно рукодельничала, вышивая золотыми нитями по бархату.

Подпорки кресла царевны соединялись точеными проножками. Сидение, чтобы его владелице было мягко на нем сидеть мастера обили коричневой кожей. В передней части обивка находила на царгу и была прибита к ней гвоздиками. Локотники — гладкие, изогнутые, с изящными завершениями в виде завитков — крепились к точеным стоечкам. Спинка кресла высокая, прямая имела точеные боковые стойки, завершающиеся небольшими фиалами. В верхней части спинки виднелось выступающее полукруглое навершие, по обе стороны от него расположились украшения сквозной резьбы в виде двух соприкасающихся виноградных гроздей. Средняя часть спинки была покрыта кожей того же цвета, что и сидение.

Приближенные царевне боярышни шили, сидя на широких удобных резных стольцах — маленьких скамьях с квадратным сидением, покрытых дорогой персидской тканью.

Используемая ими техника золотого шитья, выработанная в середине шестнадцатого века в мастерской Ефросинии Старицкой, была очень сложной. Основой для вышивки как правило служил бархат или шелк с льняной подкладкой. Лица и руки человеческих фигур выполнялись шелками телесного цвета, гладью, мелкими стежками. Для вышивания более ярких одежд, а также пейзажей использовали золотые и серебряные нити и самые разнообразные узоры, имевшие весьма поэтичные названия «высокий шов сканью», «ягодка с черенком», «копытечком в пять стежков». Мастерицы использовали разные варианты шелка — «сканый» крученый, некрученый, шемаханский, и разные варианты золотых нитей — золото пряденое -тзолотая полая нить с пропущенной через нее шелковой нитью, золото волоченое — тонкая золотая проволока, золото крученое — золотая нить, свитая с шелковой. Чтобы золото не стиралось, золотые нити накладывали поверх ткани и крепили их шелковыми стежками.

Жемчуг, перед тем, как использовать его для вышивки, царевна и боярышни нанизывали на льняную или шелковую нить, а более мелкий — на щетину или волос. Далее каждая жемчужина прикреплялась к «настилу» — основанию из двух рядов шнура или белых пеньковых нитей — поперечными стежками. Эти стежки создавали своеобразные гнезда для зерен жемчуга. По краям жемчужное шитье обычно обшивалось золотым шнуром.

Под конец рукоделия девушки вполголоса зашептались, сравнивая свои работы. Дочь боярина Аксакова Фекла вышивала жемчугом пелену «Усекновение главы Иоанна Предтечи»: княжна Анна Репнина трудилась над более сложной вышивкой «Церковная процессия», изображающей крестный ход с иконой «Богоматерь Одигитрия» по Соборной площади Кремля. Выполнялись эти пелены для Успенского собора, подобное рукоделие почиталось делом чрезвычайно богоугодным и в высшей степени подобающим для подруг царевны. В образности пелен большую роль играли каймы, заполненные крупными узорами: на одной — сердцевидными клеймами с трилистниками, па другой — древовидными фигурами. Изящные фигуры библейских персонажей, общая мягкая, лирическая трактовка образов показывала высокое мастерство молодых мастериц, которые обучались искусству рукоделия с самого детства у лучших вышивальщиц Московского Кремля.

А царевна Ксения вышивала покровец на изголовье гробницы Сергия Радонежского, исполненный ею по образу «Троицы» Андрея Рублева. Дочь царя Бориса владела искусством золотошвейки и вышивальщицы на высоком уровне, и во время работы проявляла большое усердие и незаурядный художественный вкус, делающий ее работы красивее вышивок подруг.

Лики и руки ангелов царевна вышила светло-серым шёлком атласным швом, а одежду золотыми и серебряными нитями с включением нитей цветного шёлка, создающих дополнительные декоративные узоры. В венцах на головах ангелов она нанизала жемчуг и драгоценные камни, все контуры изображений отделала жемчугом. По периметру покрова в серебряных позолоченных дробницах мастерица-царевна поместила восемь небольших отдельных образов: «Отечество» с предстоящими Богородицей и Иоанном Предтечей, святые Борис и Глеб, Феодор Стратилат и Феодот Анкирский, Сергий Радонежский, Мария Магдалина и преподобная Ксения.

Боярышни сравнили свои работы, показали их царевне и оказалась, что вышивка Ксении Годуновой выглядела более сложной и искусней пелен других вышивальщиц. А дочь воеводы Семена Даниловича Пронского едва не расплакалась — не задалось у нее в этот день рукоделие, не взлетели на ее шелке белые ангелы, только свои пальцы она напрасно иглами исколола.

Заметив печаль на лице подруги царевна Ксения ласково сказала ей в утешение:

— Не грусти, Маша, видно не твой день сегодня вышивать. Лучше спой нам одну из песен твоих душевных, чтобы у нас лучше работа спорилась. Бог тебе это усердие зачтет в заслугу!

— Слушаюсь, Ксения, свет наш, Борисовна, — ответила Мария и запела своим мелодичным голосом:

В чистом поле над рекой

Светит месяц молодой;

Он и светит, и горит…

В поле девица стоит,

Слезно плачет, говорит:

'На что милый друг сердит?

На меня уж не глядит…'

В чистом поле над рекой

Две сосеночки стоят.

Мимо этих двух сосенок

Пролетал ясный сокол;

Пролетал, пролетал,

Шибко, громко просвистал…

'Ты скажи, скажи, соколик,

Спросит милый про меня:

Померла наша Даша

В чистом поле под кустом.

Мы состроим гроб дубовой со крестом;

Мы насыплем ей могилу со цветом'.

Теперь уже слезы показались на глазах у сострадательной царевны, так ей стало жаль безвременно умершую девицу, не дождавшейся своего любимого и призрачной тенью бродившую по полю. Да и себя Ксении стало жаль — давно ей было пора идти замуж, да не везло ей с женихами. Оказалось, что быть дочерью русского царя это скорее беда, чем сказочное счастье, ибо царевна могла выйти замуж только за представителя царского рода православной веры и мало женихов соответствовало этому требованию. Но ее заботливый отец взялся энергично устраивать ее судьбу.

Первым кандидатом в мужья Ксении Годуновой оказался принц Густав Шведский, сын шведского короля Эрика XIV. Борис обещал дать ему в удел Калугу, поскольку одно из условий брака заключалось в том, что Ксения должна остаться жить на родине: «у светлейшего великого князя одна только дочь наша государыня, отпускать её как-либо нельзя».

Густав приехал в Москву в 1598 году, но произвел не самое приятное впечатление на потенциальных родственников. Он оказался любителем разгульной жизни, да еще привез с собой любовницу. Но самое главное, — он отказался переходить в православие. В итоге Борис разорвал помолвку, и отослал Густава в Углич, дав, впрочем, довольно приличное содержание.

После неудачи со шведами, Борис Годунов обратил свой взгляд в сторону Священной Римской империи, затеяв переговоры о браке Ксении с эрцгерцогом Габсбургом. Осенью 1599 года к Максимилиану, брату императора Рудольфа II было отправлено посольство во главе с дьяком Власьевым. Переговоры о сватовстве начались в городе Пльзень.

Русская сторона требовала полной секретности в таком деликатном вопросе как сватовство к царевне Ксении, но родственники императора заявили о необходимости посоветоваться с королем Испании Филиппом II и королем Польши Сигизмундом III. Император Рудольф II, властитель довольно увлекающийся, подумывал даже о том, чтобы самому жениться на дочери «московита», тем более что в качестве приданного предлагалось на сей раз Тверское княжество в «вечное владение» и раздел Польши. Но даже могущественный Рудольф не мог бы бросить свою Священную Римскую империю и переехать из Праги жить в Московию.

Однако, переговоры с Габсбургами продолжались, и на сей раз в центре обсуждения оказалась кандидатура еще одного эрцгерцога Максимилиана Эрнста Австрийского из штирийской ветви Габсбургов — он был сыном Карла II Австрийского, правителя Внутренней Австрии, кузеном императора и братом польской королевы Анны. В его случае все застопорилось снова из-за проблемы вероисповедания, и все эти проволочки все больше удручали дочь царя Бориса.

Родственница Годуновых дворовая боярыня Домна Богдановна Ноготкова, присматривающая за высокородными девицами, заметила слезы Ксении с лавки, на которой сидела возле окна с цветными стеклами, и поспешно сказала:

— Ой, ты боярышня Пронская, опечалила ты царевну. Совсем закручинилась наша лебедь белая. А ну, спой нам песню повеселее!

Мария Пронская согласно кивнула головой и с задором начала выводить:

Как у голубя как у сизого

Золотая голова,

У голубушки у сизой

Позолоченный венец.

Позавидовал, позавидовал

Разудалый молодец:

Кабы эта, кабы эта

Моя сужена была.

Я бы ее, я бы ее, я бы ее

Урядил,

Епанечку, епанечку

Ей сошил.

Золотой парчой, золотой парчой

Покрыл,

Соболями, соболями, соболями

Опушил.

Ты красуйся, ты красуйся,

Моя суженая,

Ты красуйся, ты красуйся,

Моя ряженая!

Едва боярышня Маша Пронская допела последний куплет, две створки сводчатой горной палаты царевны услужливо раскрыли стрельцы, стоящие в передней на карауле и вошла царица Мария в сопровождении толпы прислужниц и доверенной боярыни Марии Пожарской. Женщины из дворцовой свиты были одеты довольно скромно, а вот будний наряд супруги Бориса Годунова даже без царского венца поражал своей роскошью и богатством. Светлые волосы царицы были покрыты высокой кикой — головным убором замужней женщины — с навершием в виде копытца, расшитого крупной бирюзой и сапфирами. Летнийопашень с частыми алмазными пуговицами портнихи щедро украсили по краям золотым шитьем, оно имело круглое накладное ожерелье из собольего меха с большой жемчужной брошью посередине. Малиновый летник струился из опашня блестящим заморским атласом и выгодно подчеркивал изящные формы тела своей владелицы. Возраст властительницы Кремля приближался к пятидесяти годам, однако она могла с легкостью затмить многих молодых красоток величественностью своего облика и тонкостью красивых черт лица, которые не расплылись со временем и сохраняли свою прежнюю привлекательность.

Доверенная боярыня Пожарская что-то прошептала кляузное на ухо царице и, подойдя к дочери, Мария Григорьевна сначала неодобрительно посмотрела на девушек, окружающих царевну, а затем резко сказала:

— Снова привечаешь у себя трещоток, Ксения. Говорила же тебе, чтобы не водилась с ними. А ты ослушалась меня, пошла против материнской воли!

— Матушка, мы собрались ради богоугодного дела, вышиваем пелена для Успенского собора к Троице, — смущенно произнесла Ксения, стараясь смягчить недовольство матери скорее ради того, чтобы уберечь от ее гнева своих подруг, чем себя.

Но благие намерения царевны Ксении не нашли отклика у ее матери. Слишком хорошо знала царица Мария, что большинство московских бояр не смирилось с народным избранием на царство Бориса Годунова, роптали на выбор участников Земского собора, и особенно мрачно она смотрела на княжну Анну Репнину, младшую сестру жены князя Василия Шуйского Елены. Шуйские из рода Рюриковичей были главными претендентами на русский трон помимо Годуновых, и Мария Григорьевна подозревала, что княжна Анна пользуется дружбой с доверчивой Ксенией, чтобы шпионить в Кремле в пользу своей сестры.

И потому Мария Григорьевна непримиримо произнесла:

— Заниматься богоугодным делом благочестивым девам подобает в тишине и уединении своих теремов, а не собираться вместе, распевая любовные песни. Ступайте, девицы, по домам и впредь без моего приглашения не смейте являться во дворец!

— Боярышни, прошу к выходу, — торопливо проговорила Домна Ноготкова, стараясь своим усердием уменьшить гнев царицы.

Оробевшие от видимой немилости жены царя девушки быстро поднялись, низко поклонились Марии Годуновой и поспешили уйти прочь от ее тяжелого взгляда в сопровождении дворовой боярыни как испуганные цыплята при приближении грозной орлицы.

— И вы тоже ступайте, мне с дочерью наедине поговорить надо поучить ее уму-разуму, — сказала царица Мария своим приближенным, и женщины ее свиты также поспешно вышли из палаты, опасаясь царицыного гнева, как прежде до них молодые, попавшие в немилость боярышни.

Ксения осталась на месте с поникшей головой, дожидаясь кары за свое своеволие. Мать действительно говорила ей, чтобы она не водилась с дочерями многих бояр, а дружила только с теми, на кого укажет она, но царевна не думала, что Мария Григорьевна настолько непримиримо настроена к ее подругам.

— Что молчишь, Ксения? — поинтересовалась у нее царица Мария.

— Жду наказания, прогневала я тебя, матушка, — с раскаянием произнесла Ксения.

Тут Мария Григорьевна впервые тепло улыбнулась и ласково привлекла дочь к себе. Исчезла грозная царица и появилась любящая мать, готовая простить любую вину своему ребенку.

— Ох, Ксюша, дитятко мое неразумное! Привечаешь ты дочерей врагов наших, а они втайне завидуют тебе, и зло помышляют, что недостоин твой батюшка шапки Мономаха, — душевно сказала она. — Никакой лаской и никакими богатыми дарами ты не купишь их любви, поверь мне.

— Родимая, но мне самой в радость одаривать их, делиться с ними своим счастьем, — растерянно пробормотала Ксения, не зная, как ей устоять перед материнской лаской.

— Тут поступай как хочешь, хочешь дарить им подарки — дари, только помни, что в минуту черной беды они тебе ничем не помогут, а запросто воткнут нож в спину, — с горечью сказала Мария Григорьевна, не понаслышке знающая какой кровавой и ожесточенной может быть борьба за власть. Батюшка ее, Малюта Скуратов, зубами выгрызал ее у соперников. Не только он, но и его жена Матрена и дети не спали ночами, ожидая позорной ссылки, а то и лютой казни за противодействие Басмановым. Это знание заставляло ее подозревать врагов во всех дворянах, кто не был явными сторонниками Годуновых и именно от всех возможных врагов она намеревалась защитить свою единственную дочь.

Ничего не сказала на грозное предупреждение матери Ксения, но слезы появились в ее глазах, когда она поняла, как жесток мир, в котором ей приходится жить. Царица Мария спохватилась и сказала:

— Идем в сад, голубка моя, совсем я тебя расстроила своими разговорами, отвлечемся немного.

— Матушка, но ведь Бог защитит нас от врагов, если они вздумают злоумышлять против нас, — с надеждой спросила Ксения у матери, едва они вошли в сад и пошли мимо лип к пруду по ухоженным тропам.

— Как сказать. Твой отец Помазанник Божий, но и ему случается совершать грехи, отвлекающие от него милость Божью, — подумав, ответила ей мать. — так что на Бога нам тоже не очень приходится надеяться, главное самим не плошать.

— Родимая, может мне лучше уйти в монастырь, грехи наши отмаливать? — робко спросила царевна. — По всему выходит, не судьба мне быть венчаной женой. Трое женихов пытались со мной обручиться, но вечно что-то мешает мне надеть обручальное кольцо. А я уже встретила свою двадцатую весну, недаром перестарком меня уже в народе кличут.

— А, вот что тебя тревожит, — догадалась мать и ободряюще похлопала девушку по руке. — Не печалься, голубка, нашел тебе батюшка жениха да самого лучшего. Молод он годами, да разумом зрел, не то что тот вертопрах-свей Густав! И красив он ликом, что солнце красное. Посол дьяк Васильев говорит, на него не налюбуешься так хорош собой!

— И кто же он⁈ — спросила, замирая от сердечного волнения Ксения.

— Принц Иоганн Шлезвиг-Гольштейнский брат датского короля Христиана Четвертого! — с торжеством ответила ей царица Мария, довольная тем, что ей первой выпал случай сообщить дочери эту приятную новость. — Ему показали твой портрет, он влюбился в тебя с первого взгляда и уже приехал в Москву. Королевич согласен жить с нами на Руси, стать удельным русским князем и принять православие! Твой батюшка сказал, коли он понравится тебе, и ты согласишься на брак с ним, то никакого препятствия к твоему счастью быть не должно. Ну как, согласна посмотреть на него?

Ответом ей стала тишина. Радость настолько переполнила сердце Ксении, что надежда на счастье превратилась в твердую уверенность. И царевна не могла словами ответить матери, только утвердительно закивала головой, подтверждая свое согласие. Вместо Ксении гортанный голос подали павлины, важно прохаживающиеся мимо кустов смородины, распустив свой хвост, и тишину нарушало жужжание пчел, летающих возле лип и пышных садовых цветов. Сад Запасного дворца поистине стал райским местом в тот час, только не знали царица и царевна Годуновы, что неподалеку притаился, словно злой змей, враг их долгожданного счастья.

Глава 3

Царица Мария и царевна Ксения продолжали мирно беседовать, чинно прохаживаясь по дорожкам большого сада и не спешили вернуться в свои палаты. Они не догадывались о том, что за ними с развесистого дерева груши неотрывно, затаив дыхание наблюдает чужак, и вели себя непринужденно, обсуждая сватовство принца Иоганна.

Сторожевой стрелец Пронька сообщил Петру Басманову, что дочь царя Бориса вышла на прогулку вместе с матерью, и тот, бросив своему соглядатаю серебряную монету в награду за сведения поспешил воспользоваться случаем увидеть милую его сердцу дочь царя Бориса. Легко преодолев высокий забор, отделяющий территорию женского терема от остального дворца и недоступный для воров влюбленный воевода надежно укрылся сенью груши, стремясь хоть на миг издали, но увидеть любимую. Любовь прибавила ему проворства и ловкости, сделав надежный забор ничтожной преградой, не стоящей упоминания.

В этот день ему особенно повезло. Ксения не была окружена большой толпой боярынь и прислужниц, часто закрывающих ее своими пышнотелыми телесами, а степенно прохаживалась по саду в сопровождении матери, и можно было хорошо рассмотреть ее лицо и насладиться ее очаровательной прелестью как самым лучшим на свете пьянящим вином. Красота Ксении Годуновой в самом деле была необычной — причудливо и гармонично к ней сочетались изящество и утонченность польской панны — наследство крови ее деда по матери шляхтича Гжеша Белесского, стройность стана и сердечность русской красавицы, доставшиеся ей от бабушек-московиток и восточная яркость красок лица и темных глаз, напоминающая о легендарном прародителе Годуновых татарском мурзе Чете. Петр Басманов смотрел на царевну смотрел, и все не мог насмотреться на нее. Тройная красота венчала Ксению Годунову невидимым венцом владычицы мужских сердец и мало кто из неженатых мужчин мог устоять перед ней. Она была прекрасна как его мечта и самое заветное его желание, и он без раздумий отдал бы свою жизнь за нее! Радость и веселие делали ее еще красивее, и Петр про себя мучительно гадал, что же осчастливило его зазнобу.

Когда он вернулся домой, то нашел ответ на этот вопрос, когда младший брат Иван поделился с ним последними новостями из Кремля, в котором только что оставил свою службу.

— Брат Петр, слышал, к нам гость заморский ко дворцу явился? Герцог Иоганн Гольштейнский собирается к царевне свататься. Уж народу набежало поглазеть на его въезд в Фроловскую башню, что воробьев поклевать рассыпанное зерно из разорванного мешка, — оживленно сказал он, поцеловавшись при встрече с старшим братом.

Петр застыл от такого известия.

— Как же герцог сватается⁈ Ведь царевну хотели за императора Священной Римской империи выдать, — растерянно пробормотал он, едва обрел дар речи.

— Ну не желает басурманин нашу светлую православную веру принимать, а принц датский готов креститься ради того, чтобы получить в жены Ксению Борисовну, — пояснил Иван старшему брату, больше интересующемуся военными делами, чем дворцовыми слухами и сплетнями. Он и за обедом продолжал говорить об иностранном госте, гадая, когда же поженятся Иоганн Гольштейнский и царевна Ксения, но видя, что старшему брату в тягость этот разговор и Петр все больше мрачнеет, умолк и поспешил откланяться после последней чаши вина.

Петр, еле дождавшись отъезда младшего брата, тут же отправился к травнику Трифону, который недавно обещал ему дать любовного зелья, способного пленить сердце царевны. Этот «травник» лишь для прикрытия звался травником, на самом деле Трифон издавна был известен в Москве как чернокнижник, умевший напускать порчу на врагов своих богатых заказчиков и привораживать кому женихов, а кому недоступных красавиц. К нему и обратился в минуту отчаяния Петр Басманов, не желавший, чтобы его избранницу отдали за шведского принца. Трифон пообещал влюбленному воеводе, что своим чародейством будет отваживать от царевны женихов за щедрое вознаграждение и до сих пор слово свое держал.

Чернокнижник жил неподалеку от Бездонного озера, где соседями ему приходились медведи, волки, лисы и барсуки, и найти его в глухом вековом бору было не так-то просто. Можно было кругами ходить около Бездонного озера час за часом в этом глухом углу и без толку. Но Петр, обладая упорным нравом не сдавался судьбе и, когда только взошедшая луна засеребрила лес и сова начала ухать где-то в непроглядной чаще он выехал на чалом коне по высоким травам к ладно скроенной избе.

Завидев заветное строение Петр Басманов воспрянул духом и, соскочив с коня прямо возле избы начал громко колотить тяжелой плетью в дверь, крича:

— Трифон, открой, проснись, Трифон! Колдун проклятый, что ты не открываешь и так крепко спишь, словно вином упился!!!

Несмазанная дверь натужно заскрипела и на крыльцо вышел одетый в серый кафтан высокий мрачного вида старик с пегими волосами и крепко сжатыми губами. Однако голос его зазвучал мягко и умильно, когда он обратился к молодому гостю:

— Что ты, Петр Федорович, так нетерпелив? Али беда какая с тобой стряслась?

— Да, беда! — тяжело дыша, подтвердил молодой Басманов, и пожаловался: — Царевну хотят за нового басурманина отдать. А не ты ли обещал мне, что она непременно моею будет?!!

— Заходи, окольничий, заходи, воевода, — стал приглашать гостя в избу чернокнижник. — В ногах правды нет, да неровен час кто услышит нашу потаенную беседу.

— Кто же нас здесь услышит, медведь какой неповоротливый⁈ — хохотнул Петр Басманов.

Старик еще более сумрачно на него посмотрел и ответил:

— А хоть бы и медведь! Один Бог ведает кто может к нам приблизиться под звериной личиной.

Затаенная угроза, прозвучавшая в голосе старого отшельника, заставила Басманова оборвать всякий смех, и он послушно последовал за Трифоном в избу.

В избе Трифон засветил длинную лучину, и слабый огонек нехотя осветил продолговатую комнату, где не было в красном углу святых образов, но висели на стенах высушенные пучки трав, усохшие тельца лягушек и ужей. На столе, дополняя жуткую картину лежали две толстые рукописные книги возле человеческого черепа, предназначенного для тайных ритуалов, и черный дьявольский кот недовольно жмурил глаза, глядя на Петра Басманова.

Тяжесть в сердце стеснила грудь молодого воеводы при виде этого нерадостного зрелища. Как никогда он осознал, что ради обладания царевной Ксенией тесно связался с чертовщиной и вот-вот продаст дьяволу свою душу. Но ради любимой Петр Басманов был готов на все — за один ее мимолетный поцелуй он согласен был на нескончаемые адские мучения. И молодой воевода, с надеждой и со страхом глядя на старого чернокнижника сказал:

— Трифон, помоги в моей беде. Вдвое, нет втрое получишь от меня, если свадьба царевны с королевичем разладится.

Подкрепляя свои слова Петр не считая бросил на стол горсть монет. Глаза старого колдуна алчно блеснули. Не чистым серебром, золотыми червонцами обезумевший от любви воевода Басманов оплачивал его услуги. Не скупился, так одолела любовь лютая сердце молодца, что все он был готов отдать ради призрачной надежды добиться успеха и поймать свою счастливую звезду.

Трифон тут же овладел собой, снова принял солидный вид, внушающий страх наивным простакам и доверие отчаянным влюбленным, и рассудительно произнес:

— Петр Федорович, не сумневайтесь и не печальтесь, вашей царевна Ксения Борисовна будет — помните наше гадание? Наведу я черную порчу на ее жениха, скоро скончается он в страшных мучениях. А вы служите верой-правдой царю-батюшке, он оценит ваши ратные труды, отдаст вам руку своей дочери.

— Да будет так! — облегченно вздыхая, проговорил воевода Басманов и тут же погрозил травнику плетью: — Смотри, голова пегая, если обвенчается моя царевна-красавица с принцем Иоганном, на другой же день посажу тебя на кол как чернокнижника, не помилую!

— Ох, страсти-то какие, — испуганно пробормотал Трифон, сразу утратив свой важный вид повелителя нечистой силы. И принялся с жаром уверять собеседника: — Не подведу я тебя, воевода Басманов, все, что тебе обещал, то сбудется!

— Смотри же, обманешь меня — пожалеешь, — сказал напоследок Петр, и вышел из колдовской избы, не прощаясь.

Травник с облегчением вздохнул после его ухода, затем осмотревшись, позвал:

— Семен, выходи!

Из тьмы печного закутка отделилась тень и звонкий голос спросил:

— Что прикажете, батюшка?

— Поезжай немедля в Кремль, — велел чернокнижник, насыпая из разных мешочков смеси собственноручно высушенных им трав. — Найди повара, Карп его кличут, и вели ему подсыпать эту смесь вместе с расстрельной травой в питье королевичу Иоганну перед свадьбой. Скажи, оплата ему двойная будет!

— Значит, решили все-таки извести иноземного царевича, — испуганно поежился молодой мужчина в охотничьем зипуне. — Батюшка, а не боитесь, что сыск до нас доберется, коли узнает, как погиб заморский жених царевны Ксении?

— А чего бояться-то, я так травы составил, что покажется будто от горячки помер королевич, — рассудительно ответил ему отец, готовый ради денег на любое преступление и обман. — А не сделаем этого, разгневанный воевода Басманов точно предаст нас лютой смерти.

— Да, куда не кинь, всюду будет клин, — вздохнул более совестливый сын травника. — Придется ехать.

— В Москве не задерживайся, в кабаки не захаживай, — напутствовал его отец. — Женка твоя Авдотья жаловалась ты на девиц больше заглядываешь чем с нею и с детишками сидишь. Не балуй, Сенька, занимайся семьей!

— Слушаю, родимый, — поклонился отцу Семен.

Про себя он подумал, что после того злодеяния, что ему отец поручил он и так будет сидеть возле жениной юбки, дома грехи замаливать. Страшный был грех, повешенный на него властным отцом, но не знал Семен как пойти против отцовской воли. Как в детстве он продолжал бояться своего родителя, наделенного почти сверхъестественной властью и не знал, что можно противопоставить ему.

Глава 4

Едва воевода Басманов вернулся домой от Бездонного озера как прискакал гонец от великого государя с приказом срочно явиться к нему. И, не отдохнув, Петр поспешил в Кремль, где его предупрежденные стражи тут же впустили в царскую резиденцию.

Личные покои царя охранялись особенно тщательно: возле его палаты постоянно стояли на страже рынды в белоснежных кафтанах с бердышами и высоких шапках.

Кабинет создавался по прямому заказу Бориса Годунова и отражал его личные вкусы и предпочтения. Из красного угла скорбно взирала Богоматерь Казанская, которую особо чтил царь и в затруднительной ситуации всегда прибегал к ней с мольбой о помощи. В этом помещении государь и самодержец проводил большую часть дня. Он мог допустить сюда членов ближней Боярской думы, жену и детей, но в первую очередь комната служила местом его уединения. Здесь царь занимался государственными делами, работал с документами, читал и диктовал письма писарям.

Массивный шкаф орехового дерева, рабочий стол, парадные резные стулья, составлявшие мебель личного пользования царя Бориса, представляли собой редкость даже для самых знатных и богатых бояр Москвы. Главным украшением обширной комнаты являлось прикрепленное к потолку и увенчанное головами позолоченных лебедей паникадило с двенадцатью свечами. Вечерами кабинет Бориса Годунова был самой яркой освещенной палатой Кремля, и царевич Федор нередко приходил к отцу читать книги.

Шкаф на подстолье, отделанный янтарем и костью послы привезли царю из Франции. В таких шкафах (кабинетах), стоявших в личных покоях, царь хранил печати, письменные принадлежности и ценную корреспонденцию. Со временем, поскольку такая мебель стояла в особых комнатах, и сама комната стала называться Кабинетом.

Под стать шкафу был рабочий стол царя, покрытый красным сукном. Меблировщики снабдили его специальными длинными ящиками, куда складывались документы, не требующие срочного рассмотрения. И скоро появилось меткое выражение «отложить дело в долгий ящик», не требующее объяснений тому, кто входил в число приближенных Бориса Годунова.

Став царем, Борис Годунов не утратил привычки тщательно вникать во все государственные дела и даже поздно вечером он склонился над географической картой, рассматривая появившиеся при его правлении новые города Московского царства.

Воронеж и Ливны были основаны в 1586 году

по одному и тому же указу для защиты южных рубежей Русского государства от степняков, включая крымских татар.

Самарскую крепость поставили по его указу для укрепления позиций на Волге, чтобы обеспечивать стратегический маршрут Казань — Астрахань.

Царицын был основан в 1589 году воеводой Захарьиным для защиты низовий Волги, ввиду постоянных набегов ногайцев и крымских татар на эти места.

Город Саратов по замыслу Бориса Годунова дополнял цепочку укрепленных пунктов на волжском пути.

Елец был древним городом. Он пережил нашествие полчищ Тамерлана в 1395 году. Но к концу 16 века он практически не существовал. Поэтому, по приказу Царя Федора Иоанновича и боярина Бориса Годунова было принято решение в 1592 году поставить новую крепость.

На месте Белгорода в древности существовало городище. Но в 1596 году новый город был заложен по инициативе боярина Годунова.

Царев-Борисов основали на Слобожанщине воеводы Богдан Бельский и Семён Алфёров в 1599 году по указу царя Бориса Годунова как одна из главных крепостей Русского государства на южных рубежах. Строители назвали его в честь Царя Бориса Годунова

Два года только просуществовала сибирская Мангазея, и в ней развилась бойкая торговля, приносящая немало дохода в царскую казну. Строительство городов было делом хлопотным и недешевым, но оно себя всегда окупало последующими несомненными выгодами.

Рассматривая по карте похожие на детские рисунки, возведенные им русские города царь задумался об основании еще одного города Томска. Этой крепостью он желал защитить эуштинских татар хана Тояна, обратившегося к нему с просьбой о принятии их в русское подданство и защиты их от нападений воинственных соседей — енисейских кыргызов и калмыков. Борис Годунов не отказал хану в его слезном молении, но в поздний час, размышляя об этом деле невольно задался вопросом, а кто защитит его самого и его семью? Соглядатаи доносили, что до сих пор не успокоились родовитые бояре, не смирились с его восшествием на престол и, несмотря на провал заговора Шуйских по-прежнему строят козни против него и его родственников. Много находилось в Кремле льстецов, но мало имелось придворных, которым бы избранный Земским собором царь мог бы по-настоящему доверять. И в числе последних самым верным Борису Годунову казался Петр Басманов, не раз доказывавший ему свою преданность на поле брани. За этим молодым воеводой послал царь в ночной уже неурочный час, желая поручить ему важное дело.

Петр Басманов не замедлил явиться на зов царя, и челядинцы провели его прямо в царский кабинет.

— Звал меня, великий государь? — задал призванный воевода вопрос, стремительно заходя в комнату.

Борис Годунов невольно залюбовался молодым человеком. Отец его Федор Басманов первый любимец Ивана Грозного на всю Москву славился своей тонкой почти девичьей красотой, и старший сын мало чем ему уступал, среди всех столичных красавцев выделялся правильностью черт лица и безграничной отвагой, горящей в глазах. Словно сокол, пущенный с его руки он был готов разить его врагов, несмотря на опасность, и царь воодушевленный присутствием своего молодого фаворита, произнес:

— Да, Петр, сослужи мне службу великую. А после проси у меня любую награду, какую захочешь.

— Что же надлежит мне исполнить? — молодой воевода так и загорелся при этом обещании царя, увидев желанную возможность добиться руки царевны Ксении.

— Не дают мне покою завистники мои Романовы, — с тяжелым вздохом проговорил царь Борис. — После того как Александр Романов покушался на мою жизнь с помощью чародейства я, скрепя сердце, не стал его казнить, только сослал его вместе с братьями и их семействами на северные поселения. Однако Ксения Шестова, старица Марфа, жена Федора Романова, не смирилась с наказанием, не угомонилась, переписывается со сторонниками моих недругов, и тайно шлет письма в Макарьевский монастырь, что стоит в Костромском княжестве. А кому она там пишет, неведомо — монастырь охраняется строго, аки военная крепость нашими врагами поставленная. Ты, Петр, поезжай в село Клины, оттуда до Макарьевской обители рукой подать и разведай что к чему, схвати изменников!

— Слушаюсь, великий государь!

Молодой воевода низко поклонился царю, взял с собой отборный отряд стрельцов и поспешил в костромской край лелея самые смелые мечты о личном счастье.

Вскорости Петр Басманов добрался со стрельцами до обители в

жаркий летний полдень. Мирно текущая река Унжа навевала на него умиротворяющее настроение и Петру хотелось с размаху окунуться в ее кристально чистую воду, а не разыскивать подобно сыскному псу противников царствования Бориса Годунова. Но мысль о царевне Ксении как всегда пробудила в нем бешеный азарт и молодой воевода, подстегнув коня, вскачь помчался по лугу. С солнечным зноем в воздухе смешивались пьянящие запахи каких-то трав, цветов и посланцы царя Бориса никого не встретив доехали до места под непрерывно звучащий стрёкот кузнечиков.

Монастырь находился в пятнадцати верстах к юго-западу от города Унжа, на высоком правом берегу реки, где святой Макарий поставил крест, срубил «малую хижину» для себя и братии и вырыл под горой колодец, вода в котором почиталась целебной. В 1444 году в год кончины преподобного над его могилой была построена небольшая деревянная Макарьевская церковь, а позже рядом с ней появилась вторая церковь Флора и Лавра. Многочисленные чудеса, связанные с именем Макария Унженского и Желтоводского, сделали монастырь очень почитаемым, и паломники туда постоянно стекались рекой. Еще большую известность монастырь приобрел в 1552 году после его чудесного спасения от татар, опустошивших окрестные деревни и разрушивших город Унжу, но неожиданно отступивших от стен святой обители. В 1596 году царь Федор Иоаннович пожаловал монастырь земельными владениями и послал сюда для руководства строительством боярина Давида Хвостова, который возвел Троицкий собор, церковь Макария и шатровую колокольню.

Басманов и отобранные им стрельцы, не желая прежде времени вспугнуть изменников проникли за ограду монастыря под видом скромных богомольцев. Там молодой воевода, благодаря своей сметливости и уму скоро разведал, что главой заговора в пользу опального боярского семейства является настоятель Ефим в миру до пострига носивший имя боярина Давида Хвостова. Кроме предательских писем обнаружилась и другая серьезная улика, подтверждающая мятежные планы Романовых — портрет Филарета, Федора Романова, в царском платье и шапке Мономаха.

Разобравшись за несколько дней кто из монахов-насельников интригует против царя, а кто смиренно служит Господу, молодой воевода после обедни в Троицком соборе скинул с себя сермягу и предъявил царский указ настоятелю Ефиму с повелением заключить под стражу заговорщиков против царской власти, включая его самого. Монахи в большинстве своем пожилые люди тут же подчинились превосходящей их силе молодых стрельцов, но один из них юнец Григорий Отрепьев тут же задал стрекача, скинув монашескую рясы с себя и улепетывая как заяц.

Как изворотливый уж Григорий извивался, не даваясь в руки своим преследователям и как проворная белка скакал по крышам сараев, звонко смеясь над незадачливыми стрельцами. Добежав до конюшни, он вскочил на спину буланой лошади и поскакал, понукая ее в открытые ворота, которые по недосмотру царевых людей остались открытыми.

Видя, что его помощники не в силах поймать Отрепьева Петр сам бросился в погоню за беглецом на своем выносливом скакуне. Долго мчался за ним по густому лесу, не меньше пятнадцати верст, преодолевая различные препятствия.

На пути беглеца и его преследователя внезапно для Петра Басманова выросли сплошным рядом старые ели; лучи солнца еле пробивались сквозь их кроны, и тогда Григорий, хорошо знавший здешние места, свернул с тропинки на поляну, усеянную земляникой. Едва конь Басманова коснулся копытами кустов ягод, как из-под них вылетела туча комаров, накинувшиеся на молодого воеводу как стая лютых, отощавших за голодную зиму волков.

Петр отчаянно отбивался от кровососов своей высокой шапкой, и мрачно думал про себя, что вор Гришка непременно воспользуется этим удобным случаем, чтобы надежно скрыться от него и тогда ищи свищи его в поле. Отрепьев так и намеревался сделать, но его уже немолодая кобыла не выдержала ожесточенной погони и рухнула наземь, хрипя и дрыгая ногами. Молодой монах и тут не растерялся. С быстротой молнии он освободился от придавившего его тела лошади и вскарабкался на высокую пихту со скоростью проворной кошки, сделавшись временно недоступным для царского воеводы. Острые пихтовые шишки при этом порвали ему старые штаны, и Отрепьев был вынужден их придерживать рукой во избежание дальнейшего падения с своих бедер.

Молодой воевода тоже соскочил с коня и, оценив обстановку, взял с седла свернутую веревку вязать беглеца и хладнокровно сказал:

— Слезай, Гришка! Все равно ты от меня не уйдешь!

Отрепьев затравленно осмотрелся и поняв, что ему неоткуда ждать спасения от Басманова, отогнавшего от себя комаров, взмолился:

— Петр Федорович, не губи, отпусти меня! Я тебе исчо пригожусь.

— Да чем ты мне пригодишься, убогий? — пренебрежительно произнес молодой воевода, окидывая взглядом щуплую фигурку своего противника. — Заплатка на заплате, штаны порваны, а еще хвалится, услугу обещает!

— Да, верно, порваны штаны, неказиста моя одежка, зато моя смелость при мне осталась, а смелый молодец — это дела венец, не подведет! — рассмеялся Григорий Отрепьев, вытирая сопливый нос рукавом застиранной рубахи.

— Скорее, при тебе всегда твое нахальство, — вздохнув молодой воевода, тщательно будто в первый раз рассматривая Григория Отрепьева. Несмотря ни на что ему нравилось бесстрашие этого государева ослушника. Отрепьев был некрасив собой, мал ростом и с бородавками на лице, но в нем необычайно хороши были его живые голубые глаза, в которых виднелась незаурядная отвага, и его бойкая речь звучала приятно для слуха, привлекая к себе людские сердца.

— А хоть бы и нахальство! — подхватил Григорий и подмигнул Басманову. — Говорят же, наглость — второе счастье. Помилуй меня, воевода, и в будущем я поделюсь с тобой своим счастьем, отплачу тебе за твое добро добром.

Петр Басманов призадумался на минуту и решился. Жаль ему стало незадачливого юнца, не захотел ломать ему жизнь тяжелой судьбой государева изменника на каторге.

— Ладно, рыжий, беги дальше, — сказал он, поворачивая в обратный путь своего коня. — Поверю тебе на слово. Если же обманешь, то не мне ты будешь должен, а Богу!

— Разумею, разумею, — заверил его Отрепьев, и крикнул: — Подожди маленько, Петр Федорович!

— Ну что тебе еще? — спросил, оборачиваясь, молодой воевода.

— Денег дай, — потребовал от него беглец. — Сам говорил, одежка моя неказиста, штаны порваны — куда я в таком виде пойду.

— Говорил же, нахальный ты! — проворчал Петр Басманов, однако решив до конца быть великодушным, пошарив в поясе он нашел серебряную копейку и бросил ее Отрепьеву. Подумав, добавил еще веревку штаны наглецу поддержать, ту самую которой хотел его прежде вязать.

— Вот спасибо, Петр Федорович, благодетель ты мой, — обрадовался Григорий Отрепьев, пробуя подлинность монеты на зуб. Опустившись с пихты, он проворно подпоясался подаренной веревкой и отвесил молодому воеводе благодарственный поклон.

На этом они распрощались и повернулись в разные стороны. В пути Петр Басманов ощутил некоторое угрызение совести, что в какой-то мере подвел доверие Бориса Годунова, но успокоил себя тем, что крупную рыбу в виде предателя Давида Хвостова он для своего благодетеля поймал, а смешливый Григорий Отрепьев слишком мелкая рыбешка, чтобы царь им интересовался.

Если бы только Басманов знал, что тот, кого он отпустил, вовсе не был мелкой рыбешкой, а был даже покрупнее пойманной щуки — настоятеля Макарьевого монастыря — то схватился бы за голову!

Отпущенный им беглый монах Григорий, в миру Юрий Отрепьев, а по-домашнему — Юшка был из небогатых дворян. Он рано потерял отца, после чего семейство впало в нужду, и не очень оказался нужным родной матери, не любившей его за некрасивость и шпынявшей его из-за каждой пустяковой провинности. Но маленький Отрепьев не унывал и, пася гусей, словно дворовой мальчик-холоп, мечтал о том, что когда вырастет то станет царем и все его будут любить и баловать. Юшка отличался природной сообразительностью и проворством, его заметили и взяли под свое покровительство его дальние родственники бояре Романовы, у которых юный Отрепьев провел несколько лет. Он получил неплохие знания в московских романовских хоромах, научился грамоте и был осведомлен о жизни в зарубежных странах.

Романовы не смирились со своей ссылкой, мечтали отомстить Борису Годунову за свое падение и постепенно в голове Филарета возник план свержения ненавистного царя с помощью более законного претендента на престол, чем Годунов. Пока Юрий Отрепьев рос и мужал в Москве, по столице усиленно начали ходить слухи о воскресшем царевиче Дмитрии, подготавливающие почву для появления Самозванца. Выносить такой серьезный заговор за пределы узкого круга было очень опасно. А Юшка Отрепьев для Романовых не был чужим, этого мальчика они знали с детства.

Род Отрепьевых происходил от дворянского рода Нелидовых и поначалу не был ничем примечательным. В конце 14 века на службу к Московскому князю Дмитрию Ивановичу прибыл польский шляхтич Владислав Неледзевский. После участия в Куликовской битве ему было даровано московское дворянство, а его потомки стали зваться Нелидовыми. Выдающимися подвигами новый дворянский род себя не прославил. Одна часть Нелидовых поселилась в Галиче, другая — в Угличе. Один из Нелидовых, Данила Борисович, в 1497 году получил прозвище Отрепьев, которое для его потомков стало фамилией.

Имение дворян Отрепьевых, в котором вырос Юшка, примыкало к селу Домнино, костромской вотчине боярина Федора Никитича Романова, которое он получил в качестве приданого своей жены, Ксении Шестовой. Девичья фамилия матери боярыни Ксении Шестовой, супруги Федора Романова, была Отрепьева. Отец Григория Отрепьева, Богдан Иванович, и мать Ксении Шестовой, Мария Ивановна, были родными братом и сестрой, а сам Григорий Отрепьев приходился супруге Федора Романова двоюродным братом.

В конце 1600 года мирная жизнь Юрия Отрепьева закончилась: бояре Романовы по подозрению в измене были арестованы, их усадьба была разграблена и сожжена, и Отрепьев, спасая свою жизнь, срочно принял постриг под именем Григорий. Какое-то время он скитался по монастырям, но через некоторое время вдруг чернец Григорий оказался в Чудовом монастыре. Монастырь являлся привилегированном, он находился на территории московского Кремля и поступить в него было непросто — обычно вносился крупный денежный вклад или нужно было важное заступничество. За прием Григория попросил его новый влиятельный покровитель — протопоп кремлевского Успенского собора Ефимий.

Очень скоро архимандрит Пафнутий перевел Григория в свою келью, и по его представлению молодой монах был рукоположен патриархом Иовом в дьяконы. А потом и Иов приближает к себе Григория, и тот даже сопровождал патриарха на заседаниях Боярской думы. Для молодого, бедного, неприметного монашка карьерный взлет всего за год непосвященным казался просто головокружительным. Возвышение Отрепьева объяснялось тем, что его же покровитель архимандрит Пафнутий был близок к ссыльным Романовым, и если братья Никитичи сидели под крепким караулом, то в Москве находилась и не бездействовала их многочисленная родня, обиженная тем, что Борис Годунов считал их, родственников Романовых посредственностью и не продвигал по службе.

И в то время, пока Григорий делал свою карьеру в монастыре при патриархе Иове, по Москве начали усиленно ходить разговоры о воскресшем царевиче Дмитрии. Инока Григория, пока он был в Чудовом монастыре, стали наставлять на «путь истинный», внушая ему намеками, что возможно он не простого рода, а подмененный царевич. Взыграло тогда ретивое сердце молодого Отрепьева, начали сбываться его заветные мечты стать царем.

Покровительствовал Отрепьеву и великий канцлер литовский Лев Сапега, который не упускал случая разжечь пожар междоусобицы в московском царстве. Впервые он приехал послом в Москву еще при царе Федоре Иоанновиче. После той поездки он писал королю, что его соглядатаи говорят о том, что основная часть думных бояр и воевод стоит за Романова, а более мелкие чины, а также стрельцы и чернь, поддерживают Годунова.

Второй раз Сапега приехал в Москву в октябре 1600 года, за несколько дней до того, как по указанию царя Годунова стрельцы захватили усадьбу Романовых, а самих братьев Никитичей заточили в темницу. В Москве он пробыл почти год и, вернувшись, очень уважительно отзывался о братьях Романовых, называя их «кровными родственниками умершего великого князя».

Все складывалось как нельзя лучше для возвращения Романовых в Москву и их мести Годуновым. Честолюбивый молодой Отрепьев обладал на редкость смелым нравом, предпочитал удачливым орлом летать год, чем вороном триста лет клевать падаль, и вдобавок был кровным родственником, привязанным к своей двоюродной сестрице Ксении Шестовой и ее супругу своему благодетелю Федору Романову. Без особых колебаний он согласился играть роль воскресшего царевича Дмитрия, и тогда его предосторожности ради перевели подальше от посторонних глаз в Макарьевский монастырь, намереваясь объявить его народу в нужный час. Однако Петр Басманов разворошил гнездо заговорщиков, и Отрепьев пустился в бега, направляясь в Литву к канцлеру Льву Сапеге.

Не подозревая об этом, молодой воевода повязал настоятеля и приближенных ему монахов, и посадив их на двух телегах привез затем в Москву. Едва в Теремном дворце пронесся слух, что в Кремль прискакал воевода Басманов, то на верхние галереи сбежались множество сенных девушек полюбоваться красавцем-воеводой. Петр тоже окинул их внимательным взглядом, надеясь, что царевна Ксения ненароком присоединится к ним, но не заметил ее и, в досаде сжав губы направился в царские покои.

Борис Годунов остался доволен тем, как его любимец выполнил поручение. Письма, найденные Петром в Макарьевской обители, представляли собой серьезные улики против его ссыльных врагов, но после некоторого размышления царь решил быть милостивым и не наказывать их строго ради предстоящего бракосочетания дочери с принцем Иоганном. Помиловать во имя будущего счастья Ксении Борис решил сто преступников, приговоренных к отсечению головы, и также он намеревался быть щедрым к просителям и нищим.

— Ну, Петр, сослужил ты мне службу, проси все, чего хочешь, — благодушно произнес он, глядя на молодого человека. — Злата, серебра, шуб соболиных бери немеряно, все тебе отдам, не поскуплюсь.

Сердце Петра затрепетало от радости и, уверенный в том, что настал его звездный час, он пал на колени перед царем и возбужденно проговорил:

— Великий государь, не нужно мне ни золота, ни серебра. Дай мне только дочь твою Ксению в супруги, уж давно сохну я по ней, изнывая ночами бессонными.

Царь опешил. Не такой просьбы он ожидал от своего верного слуги, не такой беспримерной дерзости.

— Опомнись, Петр, не для тебя моя дочь! Она царевна, и выйти замуж должна за царевича, — сурово ответил Борис.

Петр Басманов чуть было не сказал сгоряча царю, что Ксения не родилась царевной, и знатностью происхождения Басмановы не уступали прежде Годуновым. Но поняв, что так легко можно попасть в немилость у царя Петр промолчал, и только мертвенная бледность покрыла его лицо, выдавая его тайные душевные страдания.

Взглянув на него Борис Годунов смягчился.

— Не хмурься, воевода, найду я тебе невесту — лебедь белую — среди княжеских семейств, и приданным богатую. Ну а Ксения вскорости обвенчается с королевичем Иоганном, это дело решенное! — в утешение сказал он, не догадываясь, что этими словами окончательно подписывает датскому принцу смертный приговор.

Глава 5

Ксения стояла возле смотрительной решетки и, затаив дыхание неотрывно смотрела на белокурого принца Иоганна. Женщинам царской семьи не позволялось участвовать в публичных церемониях во дворце на виду у посторонних мужчин, но они могли воспользоваться возможностью наблюдать за происходящим из потайного места. Царевна вместе с матерью смотрела на прием ее нареченного жениха от начала и до конца. Датский королевич двигался с непередаваемым изяществом по Грановитой палате, где на царском троне сидел ее отец в окружении приближенных бояр и привлекал к себе все взоры. Он казался красивым как Божий ангел, голубые его глаза имели мечтательное выражение, губы были щедры на ласковую улыбку и добрые слова, трудно было не влюбиться в него.

Датский принц ради супружества с нею уже принял православие и в знак своей приверженности новой родине надел русское платье. Его парадной одеждой стал кафтан из малинового бархата, достигавший краями до икр: эта длина позволяла оставлять напоказ дорогие раззолоченные сапоги с красными каблуками. Рукава кафтана жениха царевны Ксении были чрезвычайно длинны, часто касались земли и собирались в складки, так что ладони можно было ими по произволу закрывать и оставлять открытыми, и таким образом концы рукавов заменяли московским щеголям перчатки. Запястья кафтана кремлевские рукодельницы вышили золотом, украсили жемчугами, и эта деталь одежды пристегивалась к кафтану особо. Разрез на кафтане был оторочен серебряной тесьмой; так же точно отсрочивался и подол. К этой тесьме прикрепляли металлическое кружево серебряное, сделанное с звездными фигурами. Вдоль по кафтану, параллельно с разрезом, по обеим сторонам красовались нашивки в виде четырехугольников и кругов, и на эти нашивки пришили завязки с кистями и шнурки, чтобы застегивать кафтан. Воротник на кафтане был узкий; из-под них высовывалось ожерелье рубахи, расшитое золотом и усыпанное жемчугами.

Царевна влюбилась в выбранного ей отцом жениха с первого взгляда и мечтала только об одном — поскорее стать вместе с ним под венец. Иоганн очень понравился и ее родителям, царю и царице, и всем придворным, кто видел его, потому что был не только благороден и богат, но и был молод, а главное по праву слыл настоящим красавцем и на редкость образованным принцем. Царь Борис и царица Мария весьма полюбили его и ежедневно принимали его во дворце, потчевали дорогими блюдами и дарили ценные подарки, желая устроить брак любимой дочери со столь привлекательным юношей. Личные встречи убедили их, что он в самом деле достоин руки Ксении.

Перед свадьбой Ксения с семьёй отправилась на богомолье в Троице-Сергиеву лавру, и там царь с супругою и с детьми девять дней провел над гробом святого Сергия, моля Небо благословить супружеский союз Ксении с Иоганном. Однако злой рок продолжал преследовать дочь Бориса Годунова. Все изменилось в один момент, когда Иоганн неожиданно заболел горячкой, и через несколько дней скончался, несмотря на все усилия царских лекарей его излечить. В Кремлесразу началось шушуканье по углам и разнеслись различные толки. Мало кто поверил в естественную кончину молодого и не страдавшего каким-либо недугом жениха царевны Ксении. Большинство сплетников сходились на том, что принца отравили по приказу опальной вдовы Ивана Грозного царицы Марии Нагой, желающей отомстить Годуновым за то, что они отобрали у нее власть и дворцовый почет. Но царь Борис не поверил порочащим Марию Нагую слухам. Бывшую царицу его стрельцы охраняли так, что муха не могла незамеченной пролететь в ее монашескую келью, и она никак не могла связаться со своими сторонниками каким бы сильным не было это ее желание. Оставалось поверить, что принц Иоганн в самом деле скончался от жестокой горячки.

Ксения два дня находилась между жизнью и смертью после горестного известия о смерти своего жениха. Немного оправившись, несчастная невеста объявила своим родителям о намерении принять монашеский постриг.

— Если не судьба мне быть верной женой моему королевичу, то буду я ему вовек до смерти верной невестой, — сказала она своим родным, заливаясь слезами.

Царь Борис и царица Мария тут же воспротивились желанию любимой дочери похоронить себя под монашеским клобуком, и настойчивыми уговорами и слезными мольбами они добились того, чтобы Ксения осталась с ними.

Петр Басманов с облегчением вздохнул, когда узнал, что Ксения оправилась от жестокого потрясения, вызванного смертью полюбившегося ей жениха, и тут же отправился в лес к травнику Трифону.

— Чернокнижник, как тебе удалось извести королевича? — поинтересовался он, расплачиваясь с ним золотыми червонцами.

— Тебе не надобно знать об этом, воевода, — уклончиво ответил травник, посмотрев на него своим сумрачным взглядом. — То наши дела чародейские, простым смертным непонятные. Тебе довольно того, что царевна королевичу не досталась, как ты того и хотел!

— Нет, мне того не довольно! — горячо воскликнул Басманов, ударив кулаком по столу. — Колдун, приворожи ко мне царевну! Приворожи так, чтобы она ни на кого кроме меня не смотрела и по мне сохла так, как я по ней сохну. Другим путем я ее не получу. Царя с царицей греховная гордыня обуяла. Не хотят они за меня, простого воеводу Ксению отдать, не смотрят на то, что я им много лет верно служил, как пес преданный, жизни не жалея.

— Приворожить девицу можно, только нужно что-то из ее вещей хоть ленту, хоть гребень достать для верной ворожбы, — ответил ему Трифон.

— Ладно, колдун, будет тебе гребень царевны, — не задумываясь, твердо ответил ему Петр, но на обратном пути он стал размышлять каким способом вещь царевны добыть, и понял, что взвалил на себя сложную задачу. Многочисленные мамки охраняли Ксению словно драконы вверенное им сокровище, все ее вещи каждый день они тщательно пересчитывали, страшась гнева ее матери царицы Марии. Так и этак крутил Петр, и наконец ему пришла в голову удачная мысль подменить гребень царевны похожим на него, и принести свою добычу Трифону, как они об этом условились. Осталось только найти человека, который помог бы добыть ему гребень дочери царя Бориса.

Выбор Петра пал на одну из горничных царевны — Лукерью. Девица была понятливой, проворной и все вилась возле него, когда он в Запасной дворец на половину царской семьи заходил, свои услуги ему предлагала.

Лушка сразу закивала головой в ответ на его предложение — согласилась заветный гребень добыть за щедрое вознаграждение, не побоялась за червонцы предать царевну и нарушить свою клятву верности ей. Только условие Петру Басманову поставила в полночь в терем царевны прийти, и сразу произвести обмен гребней во избежание обыска вдруг некстати проснувшихся мамок. Это предложение отвечало заветным чаяниям молодого воеводы, и они условились встретиться в назначенную ночь, во время которой Лукерья должна была прислуживать царевне. Изменщице-горничной повезло незаметно поменять гребни, ее молодая хозяйка не смотрела за ней и не до сохранности вещей ей было.

С вечера пошел долгий нудный дождь, и Ксения легко погрузилась в тяжелый сон под частый шум падающих дождевых капель. Она продолжала тужить по своему умершему заморскому королевичу и забывала свое горе невесты-вдовицы только приняв крепкое маковое снотворное, дарившее ей желанное забытье.

Ксения благополучно проспала полночи в своей опочивальне и проснулась от холодного сквозняка, мерзлыми щупальцами шарившего по ее телу. Плохо закрытая створка окна открылась от сильного порыва ветра и на небе в проеме виднелась полная ноябрьская луна, мерно проплывающая мимо темных туч и ярких звезд. Дождь перестал поливать крышу терема и пустые ветви фруктовых деревьев, лишь ветер гулял по садовым дорожкам. Яркая луна освещала опочивальню царевны не хуже восковой свечи и ей хорошо была видна обстановка ее спальни.

Девушка поежилась, прикрыла плечи шерстяным платом и позвала Лукерью закрыть окно. Ответом ей стало молчание, лишь неподалеку от нее храпела на широком сундуке ее нянька Агафья.

Прошептав молитву Ксения поднялась с кровати и решила закрыть окно своими руками, полагая, что Лукерья вышла из ее опочивальни по нужде. Но прозвучавший с сеней сдавленный крик девушки заставил ее забыть о этом намерении, и она поспешила к ней, беспокоясь об ее судьбе.

В сенях царевна увидела страшную картину — воевода Басманов яростно душил Лукерью, а та, жалобно хрипя, пыталась освободиться от его сильных рук, тщетно разжимая железные тиски своими нежными пальцами.

— Петр Федорович, что вы творите⁈ — в ужасе воскликнула Ксения. Воеводу она сразу узнала, Басманов был в числе приближенных ее отца, и она часто видела его сквозь смотрительную решетку Грановитой палаты во время торжественных приемов родовитых бояр и иноземных послов.

Молодой воевода быстро поднял голову, увидел царевну и побледнел как смерть. Лушка упала как сноп у его ног, но он, не обращая на нее внимание, нерешительно сделал шаг по направлению к Ксении, протягивая к ней руки.

Еще больше испугавшись, Ксения попятилась назад, намереваясь скрыться от него в своей опочивальне. Она подумала, что воевода Басманов сошел с ума, если хотел убить ее горничную, и сейчас он по всей видимости вот-вот набросится также на нее. Но Бог смилостивился над ней. Шум в сенях царевны услышали сторожевые стрельцы и многочисленный топот их крепких ног раздался в начале галереи.

Выражение непередаваемой муки появилось на лице Петра Басманова, едва он понял, что рискует быть обнаруженным дворцовой стражей и возможность перемолвиться словом с любимой девушкой им уже утрачена. Как изгнанник из райского сада он жалобно посмотрел на царевну, глубоко вздохнул, и пустился бежать к противоположному выходу, стараясь не попасться на глаза стрельцам.

Ксения бросилась к полузадушенной девушке и приподняв ее, жалостливо начала спрашивать:

— Лушенька, да что же здесь произошло? За что воевода так зло с тобой обошелся, чуть жизни не лишил?

Лукерья долго не могла вымолвить слова, затем сипя призналась со слезами на глазах:

— Ох, прости меня, Ксения свет Борисовна! Воевода Басманов хотел приворожить вас к себе, царевна, просил меня ваш гребень отдать ему за щедрое вознаграждение с его стороны. А я люблю его, проклятого, и вместо вашего орехового дала ему свой простенький березовый гребешок, тоже приворожить его хотела. Он заметил подмену, тогда крепко осерчал на меня, и начал душить, — и горничная снова заплакала навзрыд.

Ксении стало жаль недалекую девицу, и она сказала ей в утешение:

— Луша, не плачь, не тоскуй об нем. Не ищи супруга красивого, ищи мужа доброго. Что пользы в красе лица, если душа черна. Если согласна стать доброй женой хорошего молодца, то я поговорю с тетушкой Домной Ноготковой она найдет тебе подходящего жениха, а я не поскуплюсь на приданое для тебя.

— А велико ли будет приданое? — тут же заинтересовалась Лукерья, перестав плакать. Жестокий урок, который преподал ей Петр Басманов, быстро вылечил ее от слепой влюбленности в него, и она уже была согласна на более подходящую ей партию, обещанную царевной.

— И шубы будут тебе, и подушки пуховые, и ковры персидские, — улыбаясь, пообещала ей Ксения.

— Благодетельница, — задыхаясь от восторга, прошептала Лукерья, и повалилась в ноги царевне.

Ксения приложила палец к губам, и тихо сказала:

— Полно, не благодари, Луша, как бы мамушка Агафья не проснулась. Утро вечера мудренее.

Горничная в знак понимания закивала головой и, устроившись в ногах царевны, быстро заснула. А Ксения, встревоженная случившимся, долго не могла заснуть. Дочь Бориса Годунова неприятно поразило, что воевода Басманов, враждебно настроенный по отношению к семейству ее матери пожелал завладеть ее сердцем. Ее ужаснули его вспыльчивый нрав и жестокость, проявленные к влюбленной в него девушке, и все сильнее беспокоили его виды на нее, грозящие ей новыми бедами.

— Ах, жених мой, прекрасный королевич, почему я не легла рядом с тобой мертвая в холодную могилу. Вместе бы нам не было холодно в ней, — тихо, чтобы не разбудить няньку Агафью заплакала от чувства невосполнимой утраты Ксения, вспоминая нежные глаза принца Иоганна и его ласковую улыбку. Разительно отличался облик деликатного королевича от волчьего взгляда Петра Басманова, и это снова вызвало у царевны поток слез. Трудно было утешиться, думая о прошлом счастье и печальном настоящем, и она заснула только под утро. Но и во сне печальные думы и предчувствие новых бедствий не оставили ее в покое и Ксении без конца снились кошмары.

Глава 6

Петр думал, что Ксения пожалуется на него своему отцу за бесчинство, устроенное им в ее покоях и ожидал на следующий день ареста с последующим допросом в тюрьме Троицкой башни. Если на телесные повреждения горничной Лушки еще могли посмотреть сквозь пальцы, то любовный приворот, целью которого была дочь царя Бориса считался тяжелым преступлением, за которое можно было лишиться головы. Борис Годунов, как бы милостиво не относился к нему, не спустил бы ему порчи своей единственной и горячо любимой дочери. За одну ее волосинку царь разорвал бы его на части как разъяренный зверь. Воеводе Басманову следовало без промедления скакать прочь из Москвы, спасая свою жизнь, но он, как приклеенный, оставался на месте, не в силах бежать проклинаемым преступником из города, где жила его ненаглядная царевна.

День шел за днем, и никто не являлся за ним с грозным указом держать ответ за его злодейство. В конце весны ему окончательно стало ясно, что царевна не намерена мстить за покушение на свою девичью честь. Молодой воевода приободрился и снова, вопреки здравому рассудку, начал искать недозволенной возможности увидеть ее и тайно проник знакомой тропой в сад, окружающий женские покои. Царевна сидела у окна своей горницы, и Петр с болью в сердце заметил, что она похудела и осунулась. Горе и многочисленные тревоги оставили свои следы на ее лице, которое, как и прежде поражало редкой красотой, но красота эта стала надломленной, щемящей.

Облокотившись об подоконник, Ксения с тоской смотрела в сад, удивляясь необыкновенной летом стуже. Наступил второй месяц лета, а она куталась в соболиную шубу, стараясь не замерзнуть, и истопник постоянно усердно подкидывал в ее горнице дрова в горящую изразцовую печь. Надежды на то, что Бог смилостивится над многострадальным русским народом и пошлет ласковое солнышко вместе с обильным урожаем, растаяли как дым, и лихолетью, начавшемуся три года назад не видно было конца.

Все лето 1601 года было очень дождливым. Небо затянуло тучами на долгие недели. Когда ливни, наконец, прекратились, в сентябре грянули ранние морозы и выпал снег. Урожай озимых был уничтожен на корню. Запасы сена почти полностью сгнили, оставив скот на зиму без еды.

Весной следующего года оголодавший народ принялся за обработку земли в надежде получить хоть какой-то урожай и насытить свои недоедающие с зимы семьи. Однако осенью снова наступили ранние морозы и озимые погибли. И на следующий год повторилось то же бедствие. Три голодных года подряд привели к тому, что русский народ пребывал на грани ужаса и отчаянья. Именно в это время появилась печальная поговорка «Полынь да лебеда — крестьянская еда».

Борис Годунов пошел на крайний шаг — открыл царские амбары, чтобы накормить умирающих от голода людей. Узнав о столь щедром жесте самодержца, в Москву потянулись толпы голодающих со всей страны. Они бросали маленьких детей и свои скудные хозяйства ради обещанного государем хлеба.

Однако царских запасов не хватало, чтобы накормить всех и Великий голод по-прежнему терзал Русь. В городах и деревнях уже давно съели всех животных, включая домашних кошек, бродячих псов и даже крыс. Как только последние запасы иссякли, началось людоедство. Крестьяне заманивали путников в избы, убивали их, а трупы разделывали на части и складывали «на мороз», чтобы не портились.

Нередко бывало, что съедали не только заблудившихся странников, но и слабых членов своих собственных семей, стариков и детей. Деревенские мужики, не в силах дольше терпеть нужду и голод, убегали в леса и присоединялись к промышляющим разбоем вольным казакам. Ко всем этим бедам добавился наступивший в стране массовый мор.

В одной только Москве умерло более ста тысяч человек. В народе начало зреть недовольство, стала закипать едва сдерживаемая ярость. Ширились слухи, будто знатные господа имеют хлеб в закромах, но специально его придерживают и не продают. Доходило до того, что зерно просто сгнивало в подполах и амбарах, в то время как сотни тысяч людей умирали от голода. На дорогах разбойничали казаки, то и дело вспыхивали бунты. Волна народного гнева вылилась в несколько массовых восстаний.

Одно из крупнейших, под руководством атамана разбойников Хлопка Косолапа, в 1602–1603 годах охватило двадцать уездов. Разбойники бесчинствовали страшно, никому не давая пощады. Отряд Хлопка насчитывал шестьсот человек, однако повстанцев повсеместно поддерживало крестьянское население. В битве против шайки Хлопка Косолапа погиб младший брат Петра Басманова Иван. Убитого воеводу Петр с почестями похоронил в Троице-Сергиевом монастыре, где ранее упокоилась его жена Дарья с маленьким сыном.

Затем грянул роковой 1604 год.

Год 1604-й стал «последней каплей», от которой чаша терпения измученного, согласного терпеть царскую власть Бориса Годунова народа переполнилась. Лето того страшного года оказалось самым холодным за всю историю Русского государства. Приезжавшие в Московию иностранцы поражались стоявшей в июле странной погоде.

На улицах лежали сугробы, доходившие взрослому мужчине до колена. Крестьяне ездили на зимних санях с полозьями. Холод стоял такой, что птицы падали на лету. Ни о каком урожае и речи быть не могло. Народ с отчаяньем ожидал конца света и уже открыто ходили слухи, что три неурожайных года и гибельный мор — Божье наказание за то, что царский венец оказался на голове Бориса Годунова. Его правление «не угодно Господу», вот и шлет Творец на землю русскую одну беду за другой.

Все эти бедствия вконец потрясли великое Московское царство. Все были недовольны, все роптали и все страшились не одного суда царского, но и суда Божия. Всем очевиден был Божий гнев, так сильно каравший всё царство за грехи подданных и беззакония правителей. Но не видно было смирения, покаяния и исправления. Шатание росло, а с ним росло и ожидание больших бед, ещё большего наказания Божия. И широко прошла в народе молва, что начались великие знамения и чудеса, и что они предвещают наступление настоящей беды. По ночам видны были световые столпы на небе, которые, сталкиваясь друг с другом, представляли сражение воинств; они светили подобно ясному месяцу. Иногда восходили две и три луны, два и три солнца вместе; страшные бури низвергали городские ворота и колокольни; женщины и животные производили на свет множество уродов; рыбы исчезали в воде, птицы в воздухе, дичь в лесах; мясо же, употребляемое в пищу, не имело вкуса, сколько его ни приправляли; волки и псы пожирали друг друга, страшно выли в той стране, где после открылась война, и станицами рыскали по полям, так что опасно было выходить на дорогу без многих провожатых.

Русские не ведали, что жители других стран тоже страдает от голода и холода, что зимой замерзают прежде теплые проливы Босфор и Дарданеллы, соединяющие Черное море со Средиземным, и не хотели знать. Объятые животным ужасом они молились в церквях Богу и святым о спасении и как бы в ответ им в Речи Посполитой появился Самозванец, назвавшийся царевичем Дмитрием — младшим сыном Ивана Грозного.

Сердце Ксении сжималось от страха за участь любимого отца, столкнувшегося со столь грозным противником, слышала она как все больше растет ропот против его правления, о себе же царевна больше не беспокоилась. Борис Годунов пытался снова устроить судьбу дочери и посольство во главе с думным дворянином Михаилом Татищевым отправил в Грузию в 1603 году к царю Картлийского царства Георгию, у которого были взрослые сыновья. Предполагалось, что Ксения свяжет себя брачными узами с царевичем Хозроем, а брат Ксении, Федор Борисович женится на царевне Элене. Царевич Хозрой после обстоятельных переговоров уже собирался выехать в Москву венчаться с царевной Ксенией, но его задержали волнения в Дагестане, и после этого ему уже было не до женитьбы.

Ксения равнодушно приняла новость об очередной неудаче своего отца выдать ее замуж. Она уже смирилась с мыслью, что ей не суждено стать счастливой женой и матерью, и по-прежнему считала себя вдовой умершего принца Иоганна, которому ей надлежало хранить верность. Делом своей жизни Ксения начала считать молитвы и богоугодные дела во имя спасения своей семьи и находила утешение в рукоделии. После известия об расстройстве сватовства она взялась вышивать новый индитий — покров на жертвенник для собора Василия Блаженного, копируя прежнюю свою работу «Предста Царица одесную Тебе», на котором к ногам Иисуса Христа припадают чудотворцы Сергий и Никон Радонежские.

В этой работе Ксения использовала комбинации из пятнадцати различных узоров и швов на испанском рытом бархате, декорированном ветками с плодами граната. Контуры всех фигур она украсила жемчугом, а одежду Иисуса Христа и Богоматери, их венцы драгоценными камнями.

Посмотрев в окно на почти зимний пейзаж, царевна снова усердно взялась за свой труд вышивальщицы. Больше она не звала милых подруг к себе на посиделки, не хотела им портить настроение своей печалью и тоской. Ей осталась одна отрада жертвовать свои вышивки московским церквям и творить милостыню страдающим от голода беднякам. Особо она молилась о здоровье отца. При известии о вторжении войск Самозванца царя Бориса хватил удар, и с тех пор он плохо говорил и с трудом ходил, приволакивая ногу.

Петр Басманов, подняв голову, неотрывно смотрел на профиль девушки в окне, склоненной над своим вышиванием. Уже шел третий год его безоглядной любви к Ксении Годуновой, но она не только не приблизилась к нему, а стала еще более недосягаемой и недоступной для него. Ужас, который Петр заметил в глазах царевны, когда она его застала с Лушкой показал ему, что любимая не питает к нему ни малейшей сердечной склонности. Это по своей сердечной доброте Ксения не выдала его стрельцам, оттого они погнались за ним по ложному следу, и не пожаловалась отцу. Молодой воевода не обманывал самого себя — царевна намеренно сторонилась его после нечаянного разоблачения в деле с гребнем, — и эта ее холодная не расположенность к нему вызвала в нем такое уныние и упадок духа, что он оставил всякие попытки завоевать ее сердце и довольствовался лишь редкой возможностью видеть ее издалека. Тихие слезы, катившиеся по ее исхудавшим щекам, огненными каплями падали ему на сердце — Басманов с болью сознавал, что он их причина. Если бы не он и не его козни с чернокнижником Трифоном, то Ксения обрела заслуженное счастье с принцем Иоганном. В первый раз влюбленный воевода задумался не над удовлетворением своей любовной страсти, а над страданиями бедной царевны, которой не повезло стать предметом его самой пылкой и безнадежной любви. Она ничем не заслужила выпавшего на ее долю жестокого горя, а также мучительных разочарований, следовавших одно за другим. Все живые существа, окружавшие ее, видели от нее только добрую заботу и нежную ласку, и отвечали ей беззаветной преданностью. К ней в горницу часто вбегал за угощением огромный сторожевой пес Полкан, — лохматый страж лютый к чужакам, беспощадный как оголодавший волк. Но в присутствии царевны Ксении он делался тихим и смиренным как ягненок, и ласковое прикосновение ее пальцев к его густой шерсти, еда из ее рук было для него величайшим удовольствием в жизни. И радостный пес без устали махал своим лохматым хвостом возле молодой хозяйки, подметая пыль на полу, пока она гладила его по голове.

Петр ощущал почти тоже самое, что этот бессловесный зверь, льнущий к Ксении, и невольно задумался над тем, чем он заслуживает чудесную царевну, что дерзает о ней мечтать. Напрасно он желает сделать ее своей женой, если она столь недоступна для него как сверкающая в вышине ночного неба звезда. Ему остается только попытаться подвигами на поле военной брани заслужить ее внимание и может быть застенчивую улыбку, подаренную ему исподтишка из чуть приоткрытой фаты.

Окрыленный этим желанием молодой воевода вызвался справиться с супостатом и, получив одобрение царя собрался в дорогу. Его путь лежал на юг, где войска Самозванца захватывали один город за другим.

Осенью 1604 года князя Никиту Трубецкого и Петра Басманова с отрядом стрельцов отправили на выручку осаждённому Чернигову. Они находились в пятнадцати верстах от города, когда там произошло восстание: жители Чернигова повязали воевод Годунова и сдались царевичу Дмитрию, видя в законном наследнике Ивана Грозного единственное спасение от Божьего гнева и прекращения несчастий Московского царства.

Князь Трубецкой и Басманов отступили в Новгород-Северский. Петр, отличаясь энергией и отменным знанием военного дела, стал главным военачальником при первом царском воеводе Трубецком. Внук не проигравшего ни одной битвы Алексея Даниловича Басманова оказался воеводой умным, расторопным, храбрым, и умевшим держать в повиновении буйных стрельцов. Он в течение недели подготовил крепость к обороне и запросил подкрепление из близлежащих крепостей. Всего Басманов успел собрать к началу осады в Новгороде-Северском до тысячи ратников и пятьсот «даточных людей». По распоряжению Басманова был сожжён посад, дабы полякам негде было укрыться от ноябрьских холодов.

Когда казаки Юрия Мнишека подступили к городу, Петр Басманов быстро отогнал их от стен крепости. 11 ноября началась осада деревянной крепости более многочисленным войском неприятеля, три дня спустя был предпринят первый штурм, но поляки отступили, потеряв пятьдесят человек. Все их попытки поджечь крепость или пробить в стене брешь оказались тщетными. В ночь с 17 на 18 ноября гарнизону Новгорода-Северского удалось отразить продолжительный штурм с большим уроном для нападавших. Басманов имел лазутчиков во вражеском лагере и успевал хорошо подготовиться к отражению нападения.

Но тут пал Путивль. Вести об успехах «истинного» царя проникли в осаждённый Новгород-Северский и посеяли там семена смуты. Воеводе Басманову с трудом удалось справиться с бунтом. Он держался, несмотря на превосходящие силы неприятеля. Начиная с 1 декабря 1604 года, осаждавшие стали обстреливать Новгород-Северский из тяжёлых орудий, привезённых из Путивля, что значительно ухудшило положение осажденных. Канонада не прекращалась ни днём, ни ночью, и гарнизон все время нёс большие потери. После недельного обстрела враги по выражению летописца «разбиша град до обвалу земного».

После тяжелого урона, причиненного Новгород-Северскому, Лжедмитрий прислал посла с предложением Петру Басманову мирных переговоров с глазу на глаз. Чтобы выиграть время царский воевода согласился на встречу. В назначенный день он выехал в заснеженное поле верхом на любимом коне Енисее в сопровождении трех верных боевых холопов. Его глаза недобро сощурились при виде окровавленных мертвецов в польских жупанах, лежащих вповалку. Их было так много, что не всех удалось вывезти с поля. Но Петр не собирался жалеть поверженных врагов и намеревался бить их дальше.

Со стороны польского лагеря навстречу ему уже скакал галопом на вороном жеребце Лжедмитрий в сопровождении своей многочисленной свиты. Передний шляхтич держал штандарт Самозванца — изображение черного орла на красном фоне, за ним следовал лжецаревич с остальными приспешниками. Одежды мятежников были подбиты дорогими мехами и богаче всех выглядел наряд Самозванца. Под доломаном у него виднелся золототканый жупан, головной убор из куньего меха украшал плюмаж из перьев черной цапли схваченных алмазным аграфом. Коня Лжедмитрия покрывала разноцветная попона, расшитая золотом и серебром, удила талантливые мастера сделали из чистого серебра и украсили драгоценными камнями. К седельной луке был приторочен меч, покрытый рубинами, бирюзой и изумрудами. Колчан, полный стрел оружейники обтянули шагренью с золотой вышивкой. Наряд мнимого царевича ослеплял, но больше всего зрителей, знающих толк в военном деле, восхищал его породистый конь, быстрый и неутомимый одновременно.

Самозванец высоко поднял руку и его приближенные тут же почтительно остановились на месте, не осмеливаясь следовать за ним дальше. Лжецаревич смело поскакал дальше, прямо к царскому воеводе, и Петр Басманов уже приготовился излить на иуду лавину своего презрения и негодования за предательство противником польским панам своей Отчизны. Но стоило ему увидеть лицо Самозванца и он, забыв о прежнем намерении, с изумлением воскликнул:

— Гришка, это ты?!!

И впрямь Григория Отрепьева было не узнать. Вместо бежавшего в лохмотьях молодого инока перед Басмановым гарцевал польский королевич на отборном аргамаке с роскошным оружием. Только две бородавки на лбу и щеке предательски выдавали в нем прежнего опасного расстригу.

— Я, я!!! — радостно закивал головой Григорий Отрепьев, очень довольный ошеломительным впечатлением, который его персона произвела на царского воеводу. — Ну что, Петр Федорович, не ожидал снова меня увидеть? А я говорил в нашу первую встречу, что еще пригожусь тебе, и свои обещания я исполняю!

И он заливисто рассмеялся.

— Да чем ты мне пригодишься, пес смердящий!!! — снова возмутился Петр Басманов. Он пришел в себя и весь кипел негодованием, глядя на молодого собеседника. — Уймись, Гришка, покайся в своих злодеяниях. Царь Борис милостив, не станет сурово карать тебя, и ты успеешь очистить свою душу в монастыре, где проходил послушание.

Отрепьев искоса посмотрел на него и ответил:

— Новгород-Северский почти разрушен моими войсками, тебе этого мало? Только память о милости, которую ты в прошлом оказал беглому иноку, удержала меня от того, чтобы окончательно не сравнять крепость с землей. Присоединяйся ко мне, орел-воевода, как въеду я царем в Москве, то пожалую тебя, будешь превыше всех бояр в столице, названным братом мне станешь.

— Да какой из тебя царь, расстрига?!! — не поддался заманчивым посулам Петр. — Не по Сеньке шапка! Смотри, ой смотри, Гришка — высоко взлетишь, а упадешь — костей не соберешь!

— Я ничего не боялся в Макарьевском монастыре, а сейчас и подавно страха не ведаю, — забавляясь угрозами Басманова ответил Самозванец. — Ну что, перейдешь на мою сторону? Соглашайся, пока я добрый.

— Дай время на размышление, — хмуро отозвался Петр, сердясь на самого себя, что приходится ему прибегать к уловкам и обману, недостойными для царского воеводы.

— Думай! — кивнул в знак согласия его собеседник, и предупредил: — Завтра утром приеду за ответом.

Ничего не ответил ему Петр. Еще больше нахмурясь, он повернул в обратную сторону своего коня и въехал в крепость с холопами.

Ночь прошла в Новгород-Северском относительно спокойно. Утром, едва взошло солнце, Самозванец уже был тут как тут. Уверенный, что Басманов никуда от него не денется и готовит от безвыходности к сдаче город он подъехал чуть ли не вплотную к крепостной стене и громко позвал:

— Эй, Петр Федорович!!! Спишь ты еще, что ли?

На стене тут же показался Басманов и с угрозой:

— Хотел моего ответа, вот тебе мой ответ! — развернул в сторону Отрепьева бронзовую пушку с барельефным изображением медведя, с размаху зарядил ее шестнадцатикилограммовым ядром и, после поджога фитиля, выстрелил ею в сторону Самозванца.

Паны из свиты Лжедмитрия рассыпались по полю словно вспугнутые цыплята, сам он, ловко усмирив своего беспокойно ржущего коня, громко рассмеялся и крикнул:

— Благодарствую, что снова не погубил меня, Петр Федорович! —

и отвесил Басманову шутовской поклон. — Передумаешь, милости прошу в мой шатер!

Сказав эти слова, Отрепьев резко дернул за поводья и поскакал назад в свой лагерь. Петр только плюнул ему вслед, твердо убежденный в том, что он никогда не предаст своего благодетеля Бориса Годунова, отца ненаглядной царевны Ксении. Да и кто с расстригой свяжется не только жизнь, но и душу свою потеряешь.

Нужное время воевода Басманов все же выиграл от переговоров. В прошлый день, по возвращении в крепость он отправил гонцов за подкреплением из городов, сохранивших верность Годунову. Отряд царских войск, действовавших неподалёку от Новгорода-Северского, 14 декабря предпринял успешную попытку прорваться в осаждённую крепость и соединились с ее защитниками.

Но царские воеводы во главе с князем Федором Ивановичем Мстиславским, отправленные на помощь Басманову, действовали вяло и нерешительно. Они прибыли в окрестности Новгорода-Северского 18 декабря и провели три дня в полном бездействии. 20 декабря войска выстроились друг против друга в поле, но дело ограничилось мелкими стычками. Только Басманов беспрестанно палил из пушек и делал частые вылазки. 21 декабря началось сражение в урочище Узруй под Новгородом-Северским, закончившееся ранением князя Мстиславского. От уничтожения его войско спасла лишь несогласованность действий польских командиров.

А 21 января 1605 года воеводы Бориса Годунова, объединившись, одержали победу над войском Лжедмитрия, разгромив его в битве при Добрыничах. Спасая свою жизнь, Самозванец бежал в Путивль.

Глава 7

Москва встречала героев-победителей праздничным звоном колоколов, ликующими толпами горожан и торжественным выездом высокопоставленных бояр, отправившихся приветствовать спасителей от полчищ поляков и изменников от имени царя.

Долгожданная победа над Самозванцем, одержанная во многом благодаря стойкости и мужеству Петра Басманова окрылила Бориса Годунова и его здоровье значительно улучшилось. Он стал щедро награждать своих верных воевод и из царских рук Басманов получил золотое блюдо с червонцами, множество серебряных сосудов, богатое поместье, сан думного боярина и две тысячи рублей серебром. Во время приема английских послов новоиспечённый боярин впервые был назван Белоозёрским наместником, и отданы ему были в управление земли Белоозерского княжества, где находился Кири́лло-Белозе́рский монастырь — место упокоения его отца Федора Алексеевича.

Больше остальных воевод царь Борис одарил своего любимца, даже больше, чем князя Мстиславского, но видел царь, что не рад Петр Басманов его щедрости, словно все богатые дары являлись ничтожной пылью в его глазах. Даже желанное Белоозерское княжество не заставило обрадоваться молодого воеводу и просветлеть его взор.

Поразмыслив об подавленности воеводы Басманова Борис Годунов почувствовал что-то вроде озарения, будто ему молчаливые ответы на его вопросы были даны свыше. Понял он, что любовь Петра Басманова к его дочери Ксении не была пустой блажью, а она все росла со временем, пока не превратилась в грозную силу, грозящую все смести с своего пути. Золото, серебро, драгоценные самоцветы, власть и почет теперь не имели никакой цены в глазах воеводы, если он жил в отдалении от любимой им всем сердцем царевны и не имел возможности видеть ее. Более двух лет вдовел Петр Басманов, но ни разу не сделал попытки жениться во второй раз, хотя Москва была обильна богатыми, знатными и красивыми невестами. Он отвергал как его царское сватовство, так и предложения столичных вельмож породниться с знатными влиятельными семьями. Такое поведение Петра Басманова вызывало всеобщее изумление. Редко русский дворянин ходил неженатым, если только болезнь не была тому причиной, и не имел он намерения уйти в монастырь. В глазах православных людей не принято зрелому мужчине быть холостым, да еще если на нем лежала обязанность продолжить свой род. Но Басманов оставался равнодушным как к увещеваниям почтенных бояр, своих родственников, так и к их упрекам.

«Должно быть это неспроста, суженого конем не объедешь, — сосредоточено наморщив лоб, думал царь Борис. — Теперь понятно, почему терпели неудачу все мои многолетние усилия устроить судьбу моей голубки Ксении. Бог предназначил ей в мужья Петра!».

На душе у Бориса Годунова стало так легко, словно он нашел разгадку давно мучившей его тайны. Он немедленно призвал к себе жену и облегченно вздыхая начал рассказывать ей к какому пришел решению относительно судьбы их дочери.

— Марьюшка, неверно мы делали, когда искали для нашей кровиночки иноземных принцев и заморских королевичей. Бог покарал за нашу гордыню ни в чем не повинную Ксению, страдающую в горьком одиночестве. Я знаю, более верного и преданного супруга, чем Петр Басманов, мы для нее не найдем, он доказал это, когда рискуя жизнью не сдал Новгород-Северский в самый тяжелый и безнадежный для наших войск час. Так что, иди к Ксении, скажи ей пусть она готовится к обручению с предназначенным ей Богом женихом, — твердо произнес царь.

Марию Григорьевну чествование ненавистного ей Петра Басманова в Кремле привело в изрядное раздражение; он по-прежнему был для нее что бельмо на глазу. А решение мужа выдать замуж дочь за воеводу, в котором она видела своего родового врага вовсе возмутило ее до глубины души. Но, опасаясь за пошатнувшееся здоровье супруга она промолчала, и потом, войдя в покои Ксении мрачно сообщила ей как намерен распорядиться ее судьбой отец.

— Как, батюшка хочет выдать меня за Петра Басманова!!! — Ксения с ужасом посмотрела на мать. — Родимая, это злобный с крутым нравом воевода что хищный волк, без раздумий терзающий людей. Он чуть не задушил нашу беззащитную горничную Лушу, когда та вздумала утаить от него мой гребень для приворота и заменить своим. Только мое появление спасло ее от верной смерти.

— Это та Лукерья, что пошла замуж за стремянного Филимона Извекова? — спросила, вспоминая царица Мария.

— Да, она, — кивнула головой Ксения. — И до сих пор благодарит Бога за то, что он спас ее моими руками от Басманова. Матушка, молю тебя, огради меня от него!

— Ох, моя ягодка, больше всего на свете я не хочу этой свадьбы! — сокрушенно покачала головой ее мать. — Но от болезни ум твоего отца помутился, вознамерился он по дьявольскому наущению пустить нашего ненавистника в нашу семью. Однако не тревожься, Ксюша! Пусть состоится твое обручение, не позволю я делу дойти до свадьбы, не отдам тебя этому злодею на растерзание, придумаю что-нибудь, чтобы не случилось подобного несчастья!

Твердые обещания матери несколько успокоили несчастную девушку, переживавшую за свою участь в руках жестокого мужа и все равно она бледная, словно неживая в назначенный час вошла в палату, где ждал ее отец с женихом для обряда обручения. Массивный золотой венец с жемчужными нитями нестерпимо давил ей на голову, праздничное платье с драгоценными камнями как никогда казалось тяжелым. Все ее тяготило, все было не мило. Брат Федор с сочувствием посмотрел на сестру, которая от волнения еле стояла на ногах, но он ничем не мог помочь Ксении в семейном деле, где их будущее решал отец.

Ее отец, не замечая подавленности девушки только что подписал с Петром Басмановым рядную запись, документ, в котором подробно было указано, что и когда обе стороны — жениха и невесты — обязуются внести в общее семейное имущество. Никаких возражений Борис Годунов от Басманова не встретил — Петру было безразлично приданое, да и царь не поскупился, Ксения стала одной из богатых землевладелиц в стране.

После подписания царь Борис и уже признанный жених ударили по рукам — закрыли кисти своих рук, надев холщовыми рукавицами, и пожали их над столом, обрядово показывая, что они по родству все еще чужие друг другу, но уже крепко связаны сватовством. Боярыни, присутствовавшие при обручении, отметили этот момент следующей песней.

— 'Так уж мы летали, летали

Да на сине море плавали'.

«Да вы чего же тамо видели?»

'Да уж мы видели, видели,

Млад ясен сокол купается,

Да бела лебедь умывается'.

«Да уж вы что ж её не взяли?»

'Да уж мы не взяли, не взяли,

Дак её только заприметили'.

Ксения после рукобития отца и жениха уже начала считаться сговоренной невестой, и начался праздник в честь ее помолвки с Петром Басмановым. Согласно чину «Домостроя», стольники подали легкое угощение на стол — масленичные блины с различными начинками, и обе стороны обменялись подарками. В первую очередь стали поздравлять будущую тещу. Суровая царица Мария сухо приняла от Петра Басманова поданный ей с низким поклоном большой ларец со сверкающими уральскими самоцветами, взамен она небрежно уронила ему в руки большое свадебное полотенце, на которое новобрачным надлежало стать в церкви во время венчания.

Во время помолвки совершалось первое благословение на брак. Будущие супруги вставали перед родителями невесты, и отец невесты благословил их иконой Казанской Божьей Матери, а мать — хлебом с солью.

После обряда благословения стольники поставили перед Петром Басмановым и царевной Ксенией по блюдцу, и они положили туда свои обручальные кольца. Царь Борис три раза передвигал эти предметы, таким образом, что перед воеводой Басмановым оказалась посуда с кольцом его дочери, а перед царевной Ксенией — посуда с кольцом Петра Басманова. Жених и невеста надели их на безымянный палец правой руки, и Ксении досталось золотое кольцо, символизирующее яркий блеск Солнца, а Петру серебряное, напоминающее мягкий свет Луны.

Довольный состоявшимся обручением дочери и своего любимца, Борис Годунов провозгласил, обращаясь ко всем присутствующим:

— Свадьба состоится на Красную горку. С завтрашнего дня пусть во всех московских церквях настоятели будут молиться за здравие нареченных Петра и Ксении.

По знаку царя окольничий князь Засекин Александр Федорович поднес ему большой новый плащ, принесенный Петром Басмановым и Борис Годунов накрыл головы помолвленных жениха и невесты. Это покрывание обозначало покровительство, которое с этой поры обязан обеспечивать девушке ее суженый.

У Петра Басманова кружилась голова как от хмельного вина все время пока шло обручение. Он все никак не мог поверить в то, что сбылась его заветная мечта, и в нем зародилось нетерпеливое ожидание дня венчания, навек связывающего его с любимой царевной. Влюбленного воеводу не смутила подавленность печальной Ксенией, откровенно не радующейся предстоящему супружеству с ним. Все девицы плачут и тоскуют перед свадьбой, прощаясь с родительским домом, и Петр твердо решил сделать все, чтобы Ксения никогда не пожалела об браке с ним.

Весь во власти счастливых предчувствий Петр отправился в Вознесенский монастырь за материнским благословением на предстоящий брак с царевной Ксенией. Его родительница игуменья Софья постриглась в монахини после смерти своего второго супруга князя Голицына, и внешне казалась нашла в святой обители мир и покой своей душе. Даже гибель младшего сына Ивана не причинила игуменье особого волнения, она смиренно и покорно восприняла новый удар судьбы, унесшей много близких ей людей.

Темные тени редких прохожих падали на низкие монастырские своды при слабом свете чадящих факелов, путь ими слабо освещался, но молодой воевода уверенно шел по запутанному лабиринту за своей провожатой — старицей Анной к знакомой материнской келье. Он застал мать, перебирающей молитвенные четки перед киотом — многоярусным шкафчиком для икон, и перекрестившись на святые образа, застыл в почтительном ожидании окончания ее молитвы.

Игуменья Вознесенского монастыря поклонилась в последний раз, поднялась с помощью двух молодых монахинь с колен и с любовью посмотрела на старшего сына. Он стал ее настоящей защитой и опорой в суетном мире и никогда не оставлял ее телесные потребности без внимания.

— Что, Петя, соскучился по мне? — ласково спросила она его, еще не зная с какой целью он к ней пришел.

— Да, часто думаю о тебе, родимая, и тоскую, — признался Петр. — И ведомо мне, что только благодаря твоим усердным молитвам я до сих пор выходил целым и невредимым из кровавой сечи.

— Но Ивана мне вымолить от смерти не удалось, — тяжело вздохнула его мать, и ее взор затуманился невольной слезой.

— Знать так ему на роду написано — умереть молодым, — тоже с сожалением вздохнул Петр.

— И сына после себя он не оставил, только малютку-дочь Фетинью, — с горечью произнесла Софья, и проницательно посмотрела на своего первенца. — Когда же ты женишься, Петр, и продолжишь славный род Басмановых? Я слышала, для тебя все невесты нехороши, отказываешься ты от всех предложений посватать тебя и подходящую молодую боярышню!

— Этой весной, матушка. Будущий мой тесть объявил, что свадьба затеется на Красную горку, — опустив голову, ответил ей старший сын.

Взор игуменьи, с ног до головы одетой в черное монастырское одеяние, озарился радостью, и она оживившись спросила:

— И кто твой будущий тесть? Чью дочь ты замыслил привести в свой дом⁈

— Царь Борис. Он наконец-то согласился отдать царевну Ксению мне в супруги, — признался Петр Басманов, и прямо посмотрел в глаза матери, надеясь увидеть в ее глазах одобрение.

Однако пожилую настоятельницу Вознесенского монастыря охватил ужас. Затем посох в ее морщинистых руках задрожал мелкой дрожью от возрастающего волнения, и она гневно воскликнула:

— Ты разума лишился, охальник? Как, моей невесткой станет родная дочь Марии Скуратовой, чей отец безжалостно погубил твоего родного отца!!! И после этого ты смеешь звать себя Басмановым?!!

— Я прежде думал точно так же, как ты, матушка, намеревался мстить за безвременную смерть отца, но Бог сулит иное, — угрюмо проговорил молодойвоевода. — Без Ксении Годуновой нет мне жизни, и другой жены кроме нее у меня вовек не будет!

— Не родительское благословение, а материнское проклятье падет на твою голову, если приведешь отродье Бориса Годунова и Марии Скуратовой в свой дом! — громко закричала игуменья Софья, в ярости потрясая своими руками. Этот болезненный разговор с старшим сыном разбередил ее былые душевные раны, пробудил в ней страдания прошлого, когда она потеряла первого мужа, которого без памяти любила. Время и монастырь боли этой потери так и не притупило, а еще более ожесточило против погубителей любимого мужа, и она с жаром заявила: — Несчастье за несчастьем будет преследовать тебя, если не откажешься от проклятой твоею матерью царевны!

— Матушка, проклинай меня, Ксения ни в чем не виновата! Я не передумаю, и выберу несчастье с царевной Ксенией, а не счастье с другой угодной тебе девицей! — взорвался Петр, и вне себя кинулся бежать прочь из кельи, не слушая громогласных требований матери вернуться к ней и покориться ее воле.

Тяжелым камнем легло ему на сердце материнское проклятие, но ни на минуту он не задумался над тем, чтобы отказаться от любимой царевны. Петру Басманову было довольно одного согласия царя Бориса на брак своей дочери с ним. С такой поддержкой он был готов поспорить с судьбой, не сулившей ему безоблачного счастья с его избранницей и начал усердно готовиться к своему венчанию с Ксенией, нетерпеливо дожидаясь Красной горки — первого воскресения после Пасхи.

Глава 8

Царская семья всегда с особым тщанием готовилась к светлому празднику Христова Воскресенья, но перед венчанием Петра Басманова и своей дочери Ксении царь Борис задумал отметить Пасху с еще большим размахом, закатить пир на весь крещенный мир.

В день Благовещенья царские ловчие по всему городу выпустили птиц из клеток. Целые стаи освобожденных пернатых пленников поднялись к синему небу, радуя сердца добрых христиан и приводя в восторг детей. Воздух наполнился чириканьем мелких пташек и плеском их крыльев: солнце уже пригрело землю, пригорки обнажились из-под снега, оживленно журчала талая вода. Весна шла, и несла с собой тепло и веселье, зелень и свет.

Когда наступило Вербное воскресенье в златоглавой Москве справили особое торжество: «Хождение на осляти». Оно воспроизводило торжественный вход Христа в Иерусалим в день избрания Пасхального агнца.

Толпы народа устремились воскресным днем в Кремль, к соборам, чтобы увидеть это зрелище. Действо началось с того, что из Успенского собора вынесли большое дерево, увешанное яблоками, изюмом, смоквами, финиками, поставили его на сани и повезли по Кремлю. Под деревом стояли мальчики-певчие, одетые в белые кафтаны, и пели псалмы.

От Запасного дворца до Василия Блаженного на площади установили аллеей по обе стороны зеленые кадки с воткнутыми в них молодыми вербами. После ранней обедни Борис Годунов в парадной одежде, сопровождаемый патриархом, всем столичным духовенством и боярами, прошествовал по вербной аллее к Покровскому собору, часто называемой церковью Василия Блаженного и слушал там позднюю обедню. В это время толпы народа любовались на изукрашенное Лобное место, покрытое бархатом и сукнами.

Посредине Лобного места служки поставили аналой с Евангелием, и привязали рядом приготовленное для процессии животное — молодого крепкого осла в белой суконной попоне, закрывавшей также и голову. Нарядная верба, срубленная для праздника, устанавливалась на особых изукрашенных дрогах. На ветвях привезенного деревца покачивались от весеннего ветра разные сласти для угощения — изюм, винные ягоды, орехи, яблоки.

После поздней обедни государь, патриарх и духовенство вышли на Лобное место, протодьякон стал читать Евангелие и в соответствующем месте патриарх Иов, взяв в одну руку Евангелие, а в другую крест, благословил государя. Потом патриарх сел на осла, царь Борис взял в руки конец повода, и вся процессия, предшествуемая нарядной вербой, начала медленно двигаться обратно ко дворцу. Тогда народ пал на колени, и вся площадь затихла в торжественном молчании. Мальчики лет двенадцати, в белых одеждах, числом более ста человек, разбрасывали по пути процессии монеты и громко восклицали: «Осанна!»

Обойдя вокруг главных кремлевских храмов, патриарх снова вошел в Успенский собор служить обедню. После обедни царь и вельможи отправились обедать у патриарха.

Нарядную вербу царские слуги отдали на угощение народу. Но прежде от нее они отломили ветвь с пасхальными лакомствами для царевича Федора и царевны Ксении.

Так торжественно отметили в Москве Вербное воскресенье, память входа Господа в Иерусалим.

За Вербным воскресеньем последовала Страстная седмица. Эти «страшные» дни проводились благочестивыми людьми в усиленной молитве и посте. Царь Борис, царица Мария, царевич Федор и царевна Ксения принимали постную пищу только раз в сутки, благоговейно ожидая наступления Великого дня.

На Страстной царь творил богоугодные дела — часто посещал тюрьмы и богадельни, раздавал везде щедрую милостыню, освобождал преступников, выкупал неоплатных должников.

За Страстную по всей Руси готовились к встрече Пасхи. Всюду делали пасхи, пекли куличи, красили яйца, мыли, убирали, чистили в доме. Молодежь и дети старались приготовить к Великому дню как можно больше красивых раскрашенных яиц. У хозяек было хлопот полон рот. Еле-еле они успевали все приготовить к субботе.

В этот день русские города затихали, кажется, еще раньше, чем обыкновенно. Все спешили отдохнуть перед пасхальной заутреней и обедней.

Тихо было на московских улицах, не видно было ни души. Но это все-таки не была обычная тишина. Внимательный наблюдатель сейчас заметил бы, что это тишина в ожидании чего-то. Ворота дворов заперты, ставни домов закрыты. Но со дворов доносится на улицу какое-то движение. Сквозь щели ставней пробивается свет. В домах и на дворах делаются спешно последние приготовления к Празднику праздников.

Заботливая хозяйка, приготовив праздничные наряды для всех семейных, отдавала распоряжения, кто останется дома из холопов и домочадцев, кто понесет в церковь куличи и пасхи для освящения, кто будет сопровождать хозяев в церковь.

К одиннадцати часам ночи оживали улицы. Вереницы народа чинно и тихо шли к церквам, где уже началось богослужение — шла полунощница. В Москве к Кремлю направлялись колымаги и кареты знати — целые поезда. Знатный человек и в обыкновенное время старался обставить свой выезд как можно пышнее, а уж в такой великий праздник, направляясь во дворец, «видеть царские очи», знатный боярин подымал на ноги всех своих холопов, зависевших от него бедных дворян, и ехал во дворец целой процессией. Впереди ехали всадники и били в бубны, сгоняя встречных с дороги. Шли скороходы, путь освещали холопы с фонарями. Все были принаряжены, одеты в лучшие кафтаны.

Кремлевские храмы горели огнями, блистали золотом окладов икон, яркостью красок подновленной и обмытой к Великому дню стенной живописи.

Царь слушал полунощницу в «комнате», то есть во внутренних покоях дворца, в так и называвшейся «престольной комнате». По окончании полунощницы к этой «комнате» собирались бояре и служилые люди «видеть его великого государя пресветлые очи». Этой высокой чести удостаивались не все, а только ближние государю люди и знатные сановники. У «крюка» комнаты, то есть у дверей, стоял стольник со списком в руке и впускал в комнату, строго сверяясь со своим списком, утвержденным государем, по два в ряд тех лиц из незнатных, которым государь, в виде особой, исключительной милости, тоже позволял приветствовать себя в этот день.

Государь сидел в креслах в обычном шелковом кафтане. Возле него стояли спальники и держали весь царский наряд, который назначался для выхода к пасхальной заутрене. Каждый из входивших в комнату, «узрев пресветлые очи государя, бил челом», то есть кланялся перед ним в землю и, отдав челобитье, чинно возвращался на свое место.

После челобитий начиналось облачение государя в его торжественный наряд.

Царь Борис слушал пасхальную заутреню всегда в Успенском соборе. Его сопровождали в собор бояре и окольничие в золотых шубах и в высоких горлатных шапках. Перед царем и его боярами и за ними шли люди различных дворцовых чинов, тоже одетые в нарядные шубы и высокие горлатные шапки.

Все те, кто по своему званию не имел права бить царю челом в его «комнате», стояли по пути царского выхода и приветствовали государя земными поклонами, а потом следовали частью впереди процессии, частью за ней — как которому чину было указано.

После крестного хода вокруг собора царь входил в храм. За государем входили все бояре и другие высшие чины, а из людей низших чинов допускались только те, на которых были золотые кафтаны. Наблюдать за тем, чтобы «никаков' человек без золотых кафтанов и иных чинов и боярские люди в церковь не входили и чтоб от того в церкви смятения не было», были поставлены у дверей храма стрельцы.

В конце заутрени царь Борис приложился к Евангелию и образам, затем «творил целование во уста» — христосовался с патриархом Иовом и «властями», то есть митрополитами, архиепископами и епископами. Низшее духовенство царь жаловал к руке. И тем и другим царь раздавал красные яйца. Бояре, окольничие и все, кто был в соборе, тоже прикладывались к образам, подходили к патриарху, целовали ему руку и получали от него золоченые либо красные яйца: высшие — по три, средние — по два, низшие чином — по одному.

Приложившись к иконам и похристосовавшись с духовенством, государь шел на свое царское место. Бояре, окольничие и люди других чинов, похристосовавшись с патриархом, длинной вереницей тянулись к царскому месту. Борис Годунов жаловал всех к своей руке и раздавал яйца, целое блюдо которых держал около особый приносчик, за которым стояли, держа на голове тоже блюда с яйцами, около десятка подносчиков.

Яйца царь раздавал гусиные, куриные и деревянные точеные, тоже по одному, по два и по три, смотря по знатности христосовавшегося с ним. Яйца эти были расписаны по золоту яркими красками в узор или цветными травами, «а в травах виднелись птицы, звери и люди», как описывалось в старинной летописи.

От заутрени из Успенского собора царь шел в Архангельский собор, где прикладывался к иконам и святым мощам и «христосовался с родителями», то есть поклонялся их гробам и клал на гробницы красные яйца.

Из Архангельского собора государь шел уже прямо «наверх», то есть во дворец, и жаловал к руке и яйцами тех бояр и дворян, которые были оставлены во дворце «для береженья». Здесь же поздравляли государя и христосовались с ним те престарелые бояре, которые не могли быть в силу возраста в соборе ради «утеснения людского».

По окончании этой церемонии надо было встретить патриарха Иова, который, в сопровождении духовенства, шел уже к царю — «славить Христа» и поздравлять с Великим днем. Выслушав славление и приняв поздравление, государь шел вместе с патриархом, боярами и прочими чинами к царице, царевичу и царевне. Царица Мария принимала пришедших в Золотой палате, окруженная своим двором, многочисленными мамками, дворовыми и приезжими боярынями.

Государь христосовался с ней. Патриарх и «власти» благословляли царицу и целовали у ней руку. Чины светские, ударив челом царице, тоже целовали ей руку.

Царица Мария стояла в полном своем наряде, блиставшем золотом и самоцветными камнями. Две боярыни из близких родственниц поддерживали ее под руки, не давая ей упасть под тяжестью парадного платья.

Обедню государь слушал тоже в Успенском соборе. После обедни государь и патриарх становились рядом, а стольники подносили на блюде освященную пасху и яйца. Патриарх благословлял царя пасхой и сам кушал вместе с ним, а потом подавал пасху боярам и властям.

Между заутреней и пасхальной обедней царь Борис всегда находил время исполнить древний обычай: он шел в тюрьму и торжественно говорил заключенным:

— Христос воскрес и для вас!

Заключенным от имени царя раздавали одежду и давали чем разговеться. Некоторых, по повелению царя, отпускали на волю. На первый день Пасхи во дворце бывал обед для нищих, убогих и странников.

Следующие дни Светлой Седмицы царь принимал поздравления от мастеров различного дела, от торговых людей, от духовенства московских церквей и монастырей. Все поздравлявшие царя подносили ему дары, кто чем богат. Торговые люди подносили золотые, оружейные мастера — оружие, токари — свои изделия, троицкие монахи — образа и деревянную посуду своей работы. За всю неделю чуть ли не вся служилая Москва успевала перебывать во дворце, а уже из дворцовых служителей не оставалось ни одного, который бы не побывал у государевой руки и не «зрел бы его пресветлые очи». За всю Пасху на раздачу приносившим поздравление уходило около сорока тысяч яиц.

Приходившие с поздравлением процессии допускались во дворец по особому чину, кланялись земно государю и говорили ему обычное пасхальное приветствие:

— Христос воскресе!

Царь Борис отвечал им милостиво:

— Воистину воскресе! — и жаловал к руке, спрашивая некоторых, в знак особой милости, «о здоровье».

Тут же подносились царю и дары. Суетня среди пришедших поздравителей господствовала немалая. Непривычная обстановка, желание скорей видеть царя выбивали людей из колеи, они теснились, толкались, наперерыв стремясь к государю.

Во всю Светлую неделю целыми днями до вечерен звонили непрестанно колокола. Гармоничный, могучий звон придавал особую торжественность пасхальным дням, и особенно радовались люди тому, что впервые за долгое время солнце ярко светило и ощутимо пригревало землю. Казалось, лихолетье с голодом и холодом осталось позади.

Одна царевна Ксения наружно изображала веселье на пасхальном гулянии, в глубине души испытывая тоску. Неумолимо приближалась Красная горка, а вместе с нею день ее свадьбы с гордым воеводой Басмановым, хищные глаза которого преследовали ее повсюду. Ксения все еще из-за предостережения матери опасалась встретить врага в нареченном женихе и в своем сердце не могла примириться со своей судьбой. Она надеялась на мать, но царица Мария никак не могла придумать способ расстроить нежеланную свадьбу дочери так, чтобы не пойти против воли мужа, и Ксения без малейшей охоты перебирала праздничные наряды к венчанию, приносимые ей тетушкой Домной Ноготковой. Не желая расстраивать отца, царевна выбрала себе свадебное платье из белого атласа, расшитого цветами из сапфиров и обреченно стала ожидать, когда за ней явится жених, чтобы навсегда забрать ее от родителей в свой дом. А для Басманова эти дни стали временем безграничного счастья. Царь Борис стал относиться к нему как к родному сыну, царевич Федор называл его своим братом, придворные смотрели на сына опального опричника с нескрываемой завистью. Но тревожные известия с юга приостановили подготовку к свадебному торжеству в царском дворце. Праздник грозился обернуться бедой.

Бежавший с поля брани Самозванец, сидя в Путивле, понапрасну времени не терял. Он усердно поддерживал сношения с Польшей, беспрестанно писал письма своим покровителям, описывал им свои успехи и неудачи и беспокоил их мольбами о помощи. Он даже отправил особого посла на сейм, князя Татева, бывшего черниговского воеводу, но того предусмотрительно не пустили на собрание польских вельмож, больше не веривших в успех своего ставленника. Однако лжецаревич усиленно собирал наемников из разбойных казаков и готовился к новому походу.

Ход событий разочаровал Самозванца в его отборном войске — поляках, сразу отступивших от него после зимнего поражения и заставил его обходиться всяким сбродом, в изобилии пристававшим к нему в пределах Московского государства. Самозванцу приходилось теперь на этой силе строить все свои надежды и планы, и он развил ее до огромных размеров. От степей Днепра и Дона до Уральских гор на восток и до берегов Чёрного моря на юге, все казаки и боевые татары призывались им к оружию; им было назначено собраться в, известный главарям, заранее намеченный пункт. Собрав громаду наёмного войска, жаждавшего богатой добычи, Лжедмитрий предполагал двинуть его на Москву, оставляя по пути гарнизоны и увеличивая свои силы новобранцами. Таким образом столица была бы окружена огромными силами и не имела бы возможности получить подкреплений из окраин страны. Этот смелый план Самозванец выработал в Путивле, вернувшись снова к тем намерениям, которые он питал ещё в Брагине. В средине марта отправлены были гонцы на Дон, Волгу, Терек и Урал, и уже через месяц Лжедмитрию донесли о скором прибытии новых войск. Донские казаки не только сами отозвались на призыв Лжедмитрия, по ещё оказали ему весьма существенную услугу, успев привлечь на его сторону ногайских татар, которых в Москве считали преданными Годунову. В апреле посланы были подарки крымским татарам, и это оказалось прекрасным средством заручиться их признанием и содействием.

Известие о новом походе Самозванца, грозящем захватить Москву снова смутили покой Бориса Годунова, и ему стало не до свадьбы дочери. Он начал собирать военный совет, чтобы решить кого отправить главным воеводой против вновь поднявшихся мятежников. Узнав о причине задержки начала свадебных обрядов Петр Басманов вне себя воскликнул, находясь перед царем:

— Как жестоко расплачиваюсь я за то, что некогда отпустил на волю расстригу Григория Отрепьева. Нынче он грозит мирное Московское царство, где я надеялся обрести семейное счастье, спалить огнем и утопить в крови!

— Так Самозванец в самом деле Гришка Отрепьев? — нахмурившись, спросил у него Борис Годунов.

— Да, сомнений нет. Я лично видел его в Макарьевской обители и возле Новгород-Северского, — кивнул головой воевода Басманов.

— Тогда напрасно грешил я на поляков, думая, что они виной появления моего злейшего врага, — медленно проговорил царь Борис. — Тесто, из которого слепили Самозванца замешано в Москве. Это Романовы играют со мной кровавыми шахматами грозного губительного Рока, не опасаясь праведного Предвечного неподкупного Судии, перед которым все земные цари не более чем нищие, питающиеся жалким подаянием.

— Романовы? Как они связаны с Расстригой? — непонимающе посмотрел на царя Петр Басманов.

— Ксения Шестова, жена Федора Романова, двоюродная сестра Григория Отрепьева, — хмуро объяснил будущему зятю Борис Годунов.

— О, как я был слеп!!! — потрясенно воскликнул молодой воевода, и упал перед царем на колени. — Государь, отправьте меня в поход! Я исправлю свой промах и или привезу вам отрезанную голову Самозванца, или сам паду в бою!

— Не вини себя, Петр, не решился Гришка Отрепьев на воровское дело, так нашли бы другого Самозванца для Смуты мои недруги-бояре. Встань, сын мой, и не думай о плохом! На тебя вся наша надежда, и ты, я знаю, нашу семью не подведешь! — Борис Годунов отечески поднял молодого воеводу с колен. — Дам тебе отборное войско, рази врага! Когда вернешься в Москву с победой, то тут же патриарх Иов обвенчает тебя с Ксенией.

Петр с благодарностью взглянул на великодушного царя и еще раз пылко уверил его в своей преданности. Оставалось написать разрядные листы, назначающих воевод снова бороться с Самозванцем, и это дело поручили думным дьякам, наказав им приготовить грамоты к завтрашнему дню.

В следующий день, 23 апреля 1605 года, ничто не предвещало беды. После торжественного приёма датских послов, царь Борис угощал их пасхальными блюдами на пиру в Золотой палате, намереваясь после приложить свою печать к военным грамотам для Петра Басманова. Однако едва он встал из-за стола, как у него открылось сильнейшее кровотечение из носа, рта и ушей. Тщетно дворцовые лекари пытались остановить кровь государя. Через два часа Борис Годунов скончался, едва успев перед смертью постричься в иноки с именем Боголепа под плач верной жены и детей.

Внезапно умершего Бориса Годунова похоронили через три дня в усыпальнице государей московских, в Архангельском соборе московского Кремля. Весь народ при погребении громко вопил и плакал, сокрушаясь о потере царя, бывшего щедрым на подаяние сирым и убогим. Горе едва не убило вдову Годунова, но материнская любовь к своим детям заставила ее быстро совершить ряд поступков, направленное на укрепление их царского положения.

Скоро по городам разосланы были грамоты «от царицы и великие княгини Марии Григорьевны всея Русии и от царя и великого князя Феодора Борисовича всея Русии» с повелением привести весь народ к присяге на верность новому царю. «Божиим праведным судом –говорилось в грамоте, — за наш грех, государя нашего великого государя царя и великого князя Бориса Феодоровича всея Русии не стало; а по его государеву обещанью, Бог его, государя, сподобил, восприял ангельский образ, во иноцех Боголеп, а преставися апреля в 13 день, а на все государства, на Владимирское и на Московское и на Новгородское, и на царства Казанское, и на Астраханское, и на Сибирское, и на все великие государства Российского царствия благословил нас, сына своего, великого государя царя и великого князя Феодора Борисовича всея Русии. И мы, с Божией помощью, на своем государстве учинились царем и великим князем, всея Русии самодержцем, и бояре наши, и окольничие, и думные дворяне, и дьяки, и дворяне ж, и дети боярские, и приказные люди, и всех сотен торговые, и всякие люди Московского государства перед святейшим Иовом, патриархом Московским и всея Русии и передо всем священным собором нам крест целовали; и вы б, памятуя Бога, и души свои, и крестное целованье, на чем вы великому государю нашему царю и великому князю Борису Феодоровичу, всея Русии самодержцу, и нам крест целовали, после преставленья, блаженные памяти, великого государя царя великого князя Феодора Иоанновича, всея Русии самодержца, что ему, государю, и нам служити и прямити, и добра хотети во всем до своего живота, и вы б потому ж нам служили и добра хотели и прямили во всем; а мы вас не только жаловати рады, и любити вас хотим свыше прежнего, и нам бы есте на том на всем сами крест целовали в соборной церкви, и детей боярских, и приказных, и служивых всяких, и торговых и посадских людей, и пашенных крестьян и всяких черных людей к нашему крестному целованью привели по записи, какова к вам послана»…

В Москве всё население присягнуло новому царю без возражений, беспрекословно. Но в Кремле знали, что настроение не везде было столь же мирное и столь же преданное Годуновым, и потому в этих же самых грамотах, разосланных воеводам с приказанием приводить жителей к присяге, в самом конце прибавлено было: «а того б есте берегли накрепко, чтоб у вас всякие люди нам крест целовали, а не был бы ни один человек, который бы нам креста не целовал».

Кроме этих грамот, разосланы были ещё грамоты владыкам с повелением совершать молебны за нового царя. Эти грамоты были составлены в тех же выражениях, в каких были составлены соответствующие грамоты царя Бориса. И на этот раз рассказывалось о всенародном избрании на престол и о вступлении нового царя на царство при тех же условиях, при которых совершилось воцарение Бориса. «По преставлении великого государя нашего, — говорилось в грамотах, — святейший Иов и весь освященный собор и весь царский синклит, гости и торговые люди и всенародное множество Российского государства великую государыню царицу Марью Григорьевну молили со слезами и милости просили, чтоб государыня пожаловала, положила на милость, не оставила нас сирых до конца погибнуть, была на царстве по-прежнему, а благородного сына своего благословила быть царём и самодержцем; также и государю царевичу били челом, чтоб пожаловал, по благословению и приказу отца своего, был на Российском государстве царём и самодержцем. И великая государыня слёз и молений не презрела, сына своего благословила, да и государь царевич, по благословению и по приказу отца своего, по повелению матери своей, нас пожаловал, на Московском государстве сел».

К войску, которое стояло под Кромами под начальством князей Мстиславского и Шуйских, отправлено было особое посольство, в состав которого вошли: митрополит Новгородский Исидор, которому поручено было привести войско к присяге, князь Михаил Петрович Катырев-Ростовский, на которого возложено было звание главного воеводы, и Пётр Федорович Басманов.

Перед отъездом Басманов ощутил желание посетить могилу своего доброго только что усопшего покровителя. Он все еще не мог поверить в смерть необычайно деятельного и предприимчивого Бориса Годунова, и вознамерился обратиться с молитвой хотя бы к его тени, по привычке стремясь перед началом всякого важного дело заручиться его поддержкой.

Царя Бориса похоронили в Предтеченском приделе Архангельского собора еще до заката солнца согласно поверью, что так покойник может проститься с солнцем до Воскресения из мертвых. Его гроб после панихиды опустили под пол собора и накрыли каменной тщательно вытесанной плитой с возложением на нее загашенных после отпевания свечей — в знак погашения всякой вражды.

Охваченный благоговейным чувством, Петр шел мимо усыпальниц мертвых владык Московского царства, часто крестясь на иконы, охраняющие их покой. Перед их гробницами всегда теплились лампады и горели свечи: в своих духовных завещаниях великие московские князья наказывали своим детям соблюдать, «чтобы память о родителях не преставала и свеча бы их на гробах родительских не угасла». Борисом Годуновым, чувствовавшим себя их преемником в 1599 году был назначен «отдельный архиерей», предназначенный служить панихиды в дни кончины погребенных тут высочайших особ — князей и царей. Такого постановления больше не было ни в одной московской церкви.

В росписи нижнего яруса собора при неясном свете свечей смутно виднелись изображения великих московских и удельных князей: Дмитрия Донского, Ивана Калиты, Ивана III, Андрея Старицкого. На столпах князья Владимиро-Суздальской Руси — предки московских князей, сурово смотрели на молодого воеводу, дерзко вторгнувшегося в Предтеченский придел.

Когда заключались грамоты между великим князем и удельными князьями на верность и о военном союзе против общего неприятеля, то «для вящего утверждения» они давали друг другу присягу именно в Архангельском соборе и целовали там крест на гробах своих отцов.

Отсюда произошел еще один древний обычай, существовавший в Москве — класть челобитные государю на царские гробницы. Никто не мог препятствовать просителю войти в собор и оставить там свою просьбу, которая оттуда доходила до царя и попадала прямо в его руки.

Внутри храма слева от Царских Врат иноки поставили одну из самых почитаемых икон Божией Матери — икону «Благодатное небо». По преданию, она была принесена в Москву в конце пятнадцатого века супругой великого князя Василия II Софьей Витовтовной, дочерью Литовского князя. Как говорил Петру Басманову покойный царь Борис, объясняя ему значение иконы «Благодатное небо», эта святыня имела особую силу:

«Небо грешным людям мало знакомо. Но только с небес они могут обрести дар милости свыше и свершения чудес. Бедствия, войны, нашествия насекомых — все это можно предотвратить, обратившись к иконе Божией Матери „Благодатное Небо“. Чудодейственная сила иконы позволяет разрушить даже череду родовых проклятий, прекратить беззаконие, остановить мор, уменьшить тяжесть грехов своих и умерших предков, прекратить воздействие на человека колдунов, магов, темных сил. И напитать душу каждого верующего настоящим христианским духом».

Петр упал на колени перед Божьей Матерью, не смея смотреть на ее пречистый образ грешными глазами и начал всей душой молиться, прося, чтобы родовая вражда больше не разделяла его и царевну Ксению и материнское проклятие не пало бы на их головы. И еще воевода Басманов молился о том, чтобы Ксения ответила взаимностью на его сердечное чувство, перестала бы испуганно сторониться его, смотрела на него не со страхом, а со всей любовью своего нежного женского сердца.

По окончании молитвы он поднялся с колен и направился к месту погребения царя Бориса. Над гробом, закрытым каменной плитой, могильщики уже возвели каменную надгробницу, на которой помещались икона, горящая свеча и панихидное блюдо с кануном. И, как бы в ответ на свои моления он увидел на могиле своего благодетеля плачущую под траурным покрывалом царевну. Ксения, только что познавшая горький вкус сиротства, все никак не могла утешиться после потери любимого отца и жалобно приговаривала:

— Батюшка родимый, на кого ты нас покинул? Как нам с матушкой теперь без тебя жить, перед кем слезы горькие лить? Противники твои, что черное воронье на наш кремлевский дворец зарятся, ножи острые под кафтанами прячут и подходящую годину ждут, жизнь нашу своей рукой вскорости прервут. Ох, не сподобил Господь нам вместе с тобой кончину принять, но никогда не забуду тебя, родимый, вечно буду по тебе плакать.

У Петра словно сердце оборвалось от горьких слез Ксении. Он бросился к ней и быстро прошептал:

— Не кручинься сильно, Ксения Борисовна! Бог дал, Бог взял, нужно не сокрушаться, а смириться с Его святой волей. Я же крестное целование давал твоему отцу защищать тебя и брата Федора, не жалея жизни своей, и скоро приведу все царское войско к присяге, будете вы не беззащитными сиротами, а законными владыками Московскими!

Такой искренностью веяло от его слов, что Ксения невольно поверила ему. «Возможно, матушка ошибается, думая, что воевода Басманов только и мечтает о том, как бы навредить нам», — подумала она. Слабый лучик надежды засветился в душе горюющей царевны, и она в первый раз, без опаски посмотрела на Петра Басманова, чуть отодвинув покрывало со своего лица. Как никогда ей нужен был надежный сильный защитник перед лицом многочисленных врагов, когда исчезла ее главная опора в лице могущественного любящего отца, и царевна дрогнувшим голосом ответила своему нареченному жениху:

— Петр Федорович, коли вы правду говорите, и поддержите моего брата на престоле, я не женой, а служанкой вашей стану, и почитать вам должной буду за брата до самой своей кончины.

— Мне довольно будет тебя в супруги взять, Ксения Борисовна, — стал пылко уверять ее Басманов, не сводя в восхищении влюбленного взгляда с ее прекрасного лица.

Тронутая преданностью воеводы ей лично и ее семье Ксения сняла с себя серебряный образок с иконой Архангела Михаила и повесила его на шею Петра Басманова со словами:

— Матушка мне подарила этот образок с защитой воеводы Всех Небесных сил от всех сатанинских сил, а я отдаю его тебе, Петр Федорович, тебе он нужнее! После того как свершится коронация благоверного московского государя Федора, пойду под с тобой под свадебный венец, снова даю свое слово!

Петр онемел от переполнивших его радостных чувств. В этот день Ксения по собственной воле, без принуждения объявила, что намерена стать его женой, и картина невозможного пленительного счастья завладела его воображением. Мечты роем пронеслись перед мысленным взором воеводы, и их вольный полет прервало неурочное приближение боярыни Домны Ноготковой, которая не одобряла разговоров наедине незамужней девушки и молодого человека даже если он был ей женихом, готовым вот-вот сделаться ее венчанным супругом.

— Великая княжна, царица повелела, чтобы вы не задерживались у гробницы нашего государя, — напомнила она царевне, неодобрительно смотря при этом на Петра Басманова.

— Хорошо, тетушка, мы возвращаемся, — согласно кивнула головой родственнице царевна Ксения, и снова обратилась к своему собеседнику: — Прощайте, Петр Федорович, пусть хранит вас и ваших людей Пресвятая Богородица.

Ее мягкая улыбка, чудесным образом осветившая ее миловидное лицо смягчила горечь расставания для воеводы Басманова и он, направляясь со своим полком под Кромы, хранил воспоминание о ней как самую ценную реликвию. Это воспоминание воодушевляло его в пути на преданность Годуновым, и для него не было такого подвига, который бы он не мог свершить ради Ксении.

Глава 9

Палаты царицы Марии стали пусты: в дни траура по мужу она перестала призывать к себе жен знатных бояр и высокопоставленных воевод. Только приближенные к вдове царя Бориса прислужницы имели к ней доступ, да и они осмеливались войти к ней если она их звала, чтобы отдать какой-нибудь приказ. В дни тяжелого горя Мария Григорьевна желала видеть исключительно дочь и сына. Юный царь Федор и царевна Ксения старались постоянно быть при матери, опасаясь за ее здоровье и саму жизнь. Утрата любимого мужа превратила еще недавно цветущую женщину в дряхлую старуху, и дети Марии Годуновой изо всех сил старались смягчить ей боль потери, хотя сами безмерно горевали из-за смерти отца. Если днем на людях царица Мария еще держалась, сохраняя гордую осанку, то ночами имела совершенно больной и разбитый вид. Мысли ее путались, она отдавала противоречивые приказы, подчас трудно было понять чего она желает на самом деле. Но Ксения безропотно сносила все приступы недовольства и рассеянности матери, в душе боясь одного — внезапно потерять ее как недавно она потеряла отца.

Горничная Алена Елецкая тихо вошла в опочивальню царицы и боязливо посмотрев на свою госпожу, лежащую в постели, доложила:

— Боярин Семен Годунов челом бьет, Ксения Борисовна, просит принять его.

— Алена, скажи боярину, чтобы завтра утром пришел. Матушка только что заснула, — приказала ей царевна.

Тяжелое дыхание царицы на мгновение замерло, затем, с трудом приподнявшись на подушке, Мария Григорьевна велела:

— Нет, пусть войдет! Давно я жду, что Семен Никитич мне скажет.

Семен Годунов был троюродным братом царя Бориса Годунова и занимал ряд важных должностей в его правление. В последние годы возглавлял политический сыск и имел прозвище «правое ухо царя». Человек энергичный, но грубый, он пользовался дурной славой в Боярской думе и в народе, но Мария Григорьевна ему безгранично доверяла и почти все важные решения принимала с его подачи. И сейчас царица желала его видеть, чтобы понять, что ей делать в опасном положении, когда враги в лице Самозванца и завистливых бояр обступили ее и ее детей со всех сторон.

Горничная низко поклонилась в сторону постели царицы и юркой мышью бросилась обратно. Ксения бережно помогла матери сесть на обширной кровати среди пышных подушек, и едва Мария Григорьевна устроилась на краю постели в опочивальню стремительно вошел моложавый боярин с обильной проседью в бороде, и он низко поклонился царице, скинув с головы горлатную шапку. Царевна была уверена, что неурочный приход Семена Никитича приведет к ухудшению здоровья Марии Григорьевны, однако не посмела противиться ее воле, и только затаилась в углу у окна, намереваясь сразу подойти к матери, как только понадобится ее помощь.

Взгляд больной царицы впился в вошедшего как колючка, и Ксения услышала, как надтреснутый голос матери проговорил:

— Докладывай, Семен Никитич, что выяснил? Своей ли смертью помер мой супруг Борис Федорович?

Семен Годунов отрицательно помотал своей пегой бородой.

— Увы, матушка государыня, вражьими происками скончался наш великий государь, — с деланным сокрушением произнес он. — Травник Трифон на допросе показал, что внезапная черная кровь изо рта и носа это верный признак яда, и еще он показал то на Шуйских, то на Басманова, то на Романовых в деле приобретения ядовитых зелий.

У Ксении чуть не остановилось сердце при последних страшных словах ее троюродного дяди, а царица Мария нетерпеливо вскричала, обращаясь к боярину:

— То Шуйские, то Басманов, то Романовы! Кто из них извел моего супруга, отвечай!!!

— Трифон сам этого не знает, милостивая царица, но он слышал собственными ушами, как Петр Басманов хвалился, будто после смерти царя и женитьбы на государыне-царевне он сам примет царство и будет всем владети после нашего великого государя Федора Борисовича, когда государь скончается безвременной смертью как его отец, — зловещим шепотом донес ей Семен Годунов, решив в эту решающую минуту раз и навсегда устранить своего главного соперника в царских милостях с помощью клеветы.

Глаза царицы Марии сверкнули фанатичным огнем, и она с нескрываемой яростью проговорила:

— Вот себя и выдал ядовитый змей, погубитель нашей семьи!!! Ох, не напрасно я всю жизнь опасалась Петра Басманова и упрашивала Бориса Федоровича не доверять этому змею подколодному! Что же мне делать, Семен Никитич, как сына своего уберечь? — вдруг по-бабьи жалобно всхлипнула Мария Григорьевна, с надеждой глядя на окольничего Годунова.

Боярин степенно погладил свою длинную бороду и важно произнес:

— Перво-наперво нужно полки забрать у воеводы Басманова и передать их под водительство зятя моего князя Андрея Телятевского. Он будет воевода получше окаянного Петра, и, если ты, великая государыня, обручишь младого царя Федора с его дочерью Федосьей, моей старшей внучкой, он как пес верный будет служить твоему престолу, жизни не пожалеет. А чтобы окончательно нам, Годуновым, закрепиться на царстве, выдай замуж царевну Ксению за князя Федора Ивановича Мстиславского. Его все бояре Боярской Думы уважают, и многие колеблющиеся безоговорочно признают твою власть до совершеннолетия твоего венценосного сына!

Мария Григорьевна согласно кивнула головой. Предложения родственника по спасению династии ей пришлись по душе и она сказала:

— Быть по сему! Если твой зять князь Андрей Телятевский разобьет войско Самозванца и привезет его самого в Москву на лютую казнь, то внучка твоя княжна Федосья станет женой моего сына и моей невесткой. Свадьбу Ксении с князем Мстиславским я скоро устрою.

Ксения закрыла глаза, чтобы свыкнуться со своим новым положением. Снова ее судьба сделала крутой поворот и открылась новая страница ее жизни. Больше она не нареченная невеста воеводы Басманова и ей предстоит стать женой пожилого князя Мстиславского. Ради благополучия семьи и спокойного царствования своего младшего брата Ксения приготовилась безропотно отдать свою руку очередному жениху забыв про себя, и ее охватило чувство безразличия ко всему на свете. Но одна мысль мучила царевну Ксению и не давала ей покоя. Как так вышло, что она не разглядела под благообразной внешностью Петра Басманова злодея, намеревавшегося отнять жизнь у ее брата и не усомнилась в его добрых намерениях⁈ Она с детства знала, что между родом ее матери и Басмановыми кровная вражда и все же поверила ему, когда он клялся в верности у гробницы отца. Должно быть ей очень хотелось обрести надежного защитника в привлекательном воеводе, и она забыла о прошлом, которое их разделяло. Теперь следовало молиться о том, чтобы дядя Семен Годунов сумел перехватить командование над царским войском и обезопасить юного царя Федора от измены.

А в царских полках тем временем зрел заговор в пользу Самозванца. Басманова начали уговаривали братья Голицыны переметнуться на сторону «царевича». Не хотели Рюриковичи и Гедеминовичи служить выскочке Годунову, а тут открывался удобный случай отомстить новой царской семье за все свои обиды. Но Пётр твердо отвечал братьям одно: «Я присягал царю Федору!», не поддаваясь ни на какие уговоры и заманчивые обещания.

Положение царской династии было шатким, и все же Петр Басманов готовился до конца отстаивать право на трон семьи любимой им невесты, намереваясь быть верным Годуновым при самом худшем для них раскладе.

Прибыв под Кромы, Петр тут же стал горячо убеждать стрельцов служить юному царю из династии Годуновых. Одновременно воевода Басманов начал охоту за тайными приверженцами Лжедмитрия, намереваясь железной рукой покарать сторонников Лжедмитрия в интересах царской семьи. Он нетерпеливо ожидал нового обещанного ему из Москвы войска для решительного штурма крепости. Разгром мятежников должен был остановить разброд и шатание в нестойких умах.

Но все сложилось не так как мыслил жених царевны Ксении. После приезда долгожданного подкрепления во главе с родственником юного царя Федора, которое должно было окончательно изменить соотношение сил в пользу осаждающих он пережил жестокое потрясение.

Семён Годунов объявил царскому войску, что добился назначения первым воеводой Сторожевого полка своего зятя, князя Андрея Телятевского. И Басманов по местнической лестнице оказался ниже своего давнего недруга, так было поставлено под сомнение его командование всем царским войском. А через три дня в лагерь прибыл гонец с новым Разрядом, не согласованным ни с Катыревым — вторым воеводой, назначенным царем Борисом до Петра Басманова, ни с Басмановым. Прибывшая с гонцом роспись не только поставила под сомнение полномочия Катырева, но и перессорила именно тех воевод, на которых юный царь мог опереться в борьбе с мятежниками.

Они погрузились в омут безобразной склоки и возрастающей распри. Воевода полка Левой руки Замятня Сабуров отказался подчиняться Катыреву и отослал ему полковые списки: «не хотечи быть меньше князя Андрея Телятевского.» А второй воевода полка Правой руки князь Рюрикович князь Михаи́л Фёдорович Ка́шин-Оболе́нский, подстрекаемый заговорщиками, бил на собрании челом на Петра Басманова, утверждая, что не свое место занимает Басманов, а его. Прилюдно униженный Петр в ответ поклонился приезжим боярам и всем воеводам, говоря им: «Государи мои, мой отец Фёдор Алексеевич был дважды больше деда князя Андрея. А ныне Семён Годунов выдаёт меня зятю своему в холопы князю Андрею Телятевскому. Да я лучше смерть приму, чем приму такой позор.»'. В ответ ему окольничий Петр Шереметев и стольник Василий Бутурлин припомнили, чем прославились его родичи-опричники при царе Иване. И сам он сам худородный среди них — титулованных аристократов не смеет командовать ими.

— А ничего, что я скоро зятем великому государю стану⁈ — зло посмотрел на своих обидчиков оскорбленный воевода.

Семен Годунов насмешливо улыбнувшись, бросил ему в лицо золотое обручальное кольцо царевны Ксении.

— Не тебе, выскочка, мечтать о благонравной царевне, не тебе достанется дочь почившего царя, — приговаривал он. — Не собирается Ксения Борисовна держать данное тебе слово и быть твоей женой. Это болезнь помутила рассудок царя Бориса, и он посулил тебе в жены свою дочь. Матушка ее, царица Мария Григорьевна мудро рассудила, что следует найти царевне более достойного супруга, чем разжалованного во всех полках воеводу!

Окончательно сокрушенный изменой любимой невесты Петр Басманов вышел из парчового шатра шатаясь словно пьяный под дружный хохот всех присутствующих.

Какбезумный он вскочил на своего чалого коня, которого его холоп водил по двору, чтобы тот не застаивался, и пустился вскачь по пыльной дороге край которой терялся за горизонтом, усеянного сосновым лесом. Воевода скакал, задыхаясь от горя, гнева и желания мести. Ему все равно было куда ехать, лишь бы очутиться подальше от места, где на его голову стараниями врагов обрушился самый тяжелый удар на свете. Он беспощадно погонял изведенного бешеной ездой коня, который, хрипя и весь в пене домчал его до деревеньки Вожево и внезапно споткнулся возле стоящего у дороги колодца. Не ожидавший такой напасти Петр не удержался в седле и кубарем скатился на землю.

Измученный тревогами дня, убитый несправедливостью судьбы, воевода Басманов упал на молодую траву и неудержимо как ребенок зарыдал. Горько ему стало не только от предательства Годуновых, которых он хотел видеть самыми близкими себе и дорогими людьми, но и от собственного бессилия, безграничной слабости, которой не было конца. Ему казалось, что его сердце разорвется от нечеловеческого отчаяния; вся его твердость, все хладнокровие — в один момент исчезли как дым после разрыва помолвки, делая его больным человеком. Душа преданного любимой невестой воеводы обессилела, его рассудок замолк, и он ощутил презрение к самому себе как к плачущей слабосильной бабе.

Енисей преданно лизнул его щеку шершавым языком, и Петр гневно ударил коня по ноге вынуждая отойти в сторону. Скакун обиженно всхрапнул, но послушно удалился. Шатаясь, воевода Басманов поднялся на ноги, стараясь овладеть собой и снова обрести ясность рассудка. Но его разбитое сердце не подчинялось его воле: чувство горя и ощущения невосполнимой потери росло горой, порождая в Петре стремление уйти из жизни и разом избавиться от всех своих страданий. Он устремился к колодцу как к месту своего спасения, собираясь прыгнуть в него и на его дне найти желанный покой. Однако в колеблющей ветром воде вдруг проступили очертания миловидного лица Ксении Годуновой, его путеводной звезды и недостижимой как звезда мечты. Петр смотрел, смотрел на это пленительное видение и все никак не мог на него насмотреться. Душевные силы начали понемногу к нему возвращаться, в любящем сердце снова огнем закипела кровь, и Петр решил, что так просто он не сдастся неблагосклонной к нему судьбе. Он горы перевернет, реки вспять обратит, но добьется своей царевны! Но что мог поделать разжалованный осмеянный на глазах всего войска воевода⁈ Разве только проклинать своих врагов и сетовать на потерю невесты. На всем белом свете один человек мог помочь ему отомстить всем его врагам и вернуть царевну Ксению — Григорий Отрепьев. Что ж, к Самозванцу он и отправится, благо, что Отрепьев находился неподалеку от Кром!

Раздавшееся рядом мычание привлекло внимание воеводы и он, обернувшись, увидел крестьянина с ведром, который хотел напоить свою корову водой из колодца и мальчика-подростка его сына. Они оба встали как вкопанные завидев знатного боярина.

— Эй, холоп, знаешь где сейчас царевич Дмитрий? — повелительно спросил у поселянина Петр Басманов.

— Как не знать, боярин, за деревней в поле его лагерь, — боязливо ответил ему крестьянин, неопределенно махая рукой вдаль. — Из-за его казаков мы скотину боимся пасти, поймают ведь и тут же зажарят на костре. В первый день постоя схватили мою свинью и съели. Ох, горе нам великое, пропадем мы без коровы и поросят!

— Проводишь меня к лагерю, щедро награжу тебя, — не терпящим возражения тоном сказал воевода и крестьянин, послушно отдав скотину сыну, повел вскочившего на коня Петра Басманова в сторону постоя войска Лжедмитрия.

Они довольно долго плутали по окрестностям деревни, и все же вышли на широкое поле, озаренное десятками горящих костров. Крестьянин тут же скрылся в кустах орешника, не дожидаясь награды — жизнь для него была дороже денег полубезумного боярина, так спешащего к царевичу будто от этого зависела его жизнь. Да Басманов уже не нуждался в нем. Своим зорким взглядом он углядел князя Василия Мосальского, степенно разговаривающего с атаманом уральских казаков возле палаток, и не раздумывая направился прямо к нему.

На лице князя отразилась крайняя степень изумления, едва он заметил того самого воеводу Басманова, который упорно отвергал все щедрые предложения в обмен на верную службу Самозванцу, твердя при этом, что ни за что не изменит Годуновым.

— Ба, Петр Федорович, какими судьбами? Уж не ошибся ли ты случайно лагерем? — громко вопросил он нежданного гостя.

— Рад был бы ошибиться, да спрос не беда! — угрюмо ответил Мосальскому Басманов. — Укажи путь к царевичу Дмитрию, Василий Михайлович, хочу узнать от него по-прежнему ли в силе наш уговор.

— Отчего не указать, укажу и проведу тебя к великому государю, — охотно согласился князь Мосальский. — Не знаю, чем ты ему так по сердцу пришелся, Петр Федорович, только до сих пор он ждет тебя и часто о тебе справляется.

— Так веди! — сурово приказал ему его собеседник. — Что гадать, зачем я нужен, знает царевич, что многие стрельцы за мной пойдут.

Мосальский видя, что воевода Басманов не в духе и не расположен шутить, тут же повел его к самому высокому и видному шатру в лагере. Караулы беспрепятственно пропустили царского воеводу в сопровождении самого верного сторонника Лжедмитрия, и Басманов скоро откинул навес шатра Отрепьева.

Внутри стоял невообразимый шум. Раздетый до исподнего белья Григорий забавлялся, дергая за большие груди молодую бабу-волочайку как за коровье вымя, а она заходилась то испуганным, то восторженным визгом. Князь Мосальский и себе хихикнул, а Петра передернуло при виде такой срамоты. Однако он пересилил себя из-за дела, по которому пришел к Самозванцу. На что только ему не приходилось решаться ради Ксении, и если союз с чернокнижником, измену юному царю Федору он пережил без особого страха, то тем паче его не отвратит зрелище чужого разврата. Еще хорошо, что им с Мосальским не угораздило позже прийти, в самый момент пикантного совокупления Гришки Отрепьева и толстой волочайки.

— Здрав будь, Дмитрий Иванович, — сдержанно проговорил Басманов, низко кланяясь Самозванцу.

Отрепьев взглянул на него, не веря своим глазам, затем столкнул с постели любовницу и сунул ей дукат.

— Беги, Марфутка, к твоим детишкам, купи для них гостинцы, — сказал он, и волочайка, проворно схватив монету, тут же кинулась бежать словно кошка, ухватившая лакомый кусок даже не прикрыв свой срам.

Самозванец еще раз окинул взглядом воеводу Басманова и, поняв по его осунувшемуся бледному лицу, что тот недавно пережил жестокое горе, велел Мосальскому:

— Прикажи накрыть стол, князь Василий, и подать водку покрепче! Мне с воеводой сурьезная беседа предстоит, без пол-литра нам не обойтись.

Мосальский вышел, и скоро джура — пятнадцатилетний паренек с пробивающимися над полными губами усиками, умело заставил низкий походный стол жареной свининой, запеченным осетром с икрой, горячими пирогами, солеными огурцами и бутылем с анисовой водкой.

— Ну, угощайся, Петр Федорович, — Отрепьев широким жестом обвел рукой стол. — Да сказывай, что привело тебя ко мне.

Басманов от еды отказался, а вот чарку крепкой водки выпил и соленым огурцом закусил.

— Расстрига, помнишь наш уговор, что отплатишь мне добром за то, что я тебя когда-то отпустил? — мрачно спросил он своего собеседника. Водка вопреки обыкновению ничуть не развеселила его и не смягчила его тоску.

— Как не помнить, — разнежившись, ответил Отрепьев. — И веревку ты мне тогда дал, порванные штаны поддержать. Что, теперь за долгом пришел? Ну говори, чего тебе надобно, тоже штаны, чтобы порванные старые заменить?!!

И Самозванец заливисто рассмеялся.

— Годуновы нарушили данное мне слово, разорвали мою помолвку с царевной Ксенией, унизили меня, отдав в подчинение князю Андрею Телятевскому, — гневно стиснул кулаки Петр Басманов, не поддерживая веселья Григория Отрепьева. И тут же порывисто бросился к Самозванцу после унизительного признания своих житейских неудач и закричал: — Гришка, помоги мне вернуть царевну Ксению и отомстить моим лютым супротивникам! И я признаю тебя сыном Ивана Грозного, стану называть своим великим государем московским, и буду верно служить тебе всю мою жизнь до самого своего смертного часа!

— Эх, крепко тебя припекло, брат, что ты такое городишь, — тихо проговорил Отрепьев, оставив свой шутливый тон и снова налил по чарке водки себе и сотрапезнику: — Что, так хороша собой краса-царевна?

— Краше не бывает, — тяжело вздохнул отвергнутый жених. — Готов ради нее не только с тобой связаться, но и душу дьяволу продать!

— Вернем тебе царевну, непременно вернем, — стал уверять его Самозванец, и крепко обнял Басманова. — Как же я рад, что ты присоединился ко мне! С первой встречи прикипел к тебе душой, вот по сердцу мне твое прямодушие и бесстрашие орлиное и близок ты мне словно брат родной, которого у меня никогда не было!

Искренние слова Отрепьева нашли отклик и у Петра Басманова. Раньше он презирал пронырливого молодого инока-расстригу, но теперь его сердечность и широта души привлекли воеводу Басманова в горький для него час, когда он больше всего нуждался в поддержке и сочувствии.

— Дмитрий Иванович, теперь ты мой государь, и нет такого твоего повеления, которого бы я не выполнил ради твоего блага! — вырвалось из его груди.

— Стало быть, все для меня сделаешь? — в раздумье произнес Отрепьев, как бы взвешивая стоит ли доверять словам Басманова.

— Все, жизни своей не пожалею! — пылко воскликнул Петр.

Самозванец внимательно посмотрел на молодого воеводу, и с улыбкой спросил, ловя его на слове:

— А одолжишь ли мне свою невесту красавицу-царевну Ксению?

— То есть, как одолжить? — опешил воевода-перебежчик.

— Брат Петр, у тебя зазноба Ксения Годунова, а у меня Марина Мнишек, — стал объяснять Григорий. — Влюбился я в прекрасную полячку безумно до потери дыхания, и тут же посватался к ней, обещая ей московский царский престол. Отец ее, самборский воевода, благосклонно отнесся к моему сватовству, но потребовал выкуп за Марину — миллион злотых. Я легко согласился отдать эту сумму — что значат звонкие монеты по сравнению с возможностью обладать красавицей краше всех ангелов небесных, и передал Ежи Мнишеку все деньги, предназначенные для сбора моего войска. Однако этот лысый черт не торопится в свой черед выполнить свое обещание и отдать мне свою дочь. Сначала он запросил в вено Марине славный русский город Псков, затем Великий Новгород, а теперь требует Северское княжество со всеми его четырнадцатью городами. Всю душу вымотал мне проклятый, на все мои мольбы назначить день венчания лишь тянет время и торгуется.

— Еще четырнадцать городов в вено⁈ — недоверчиво переспросил Петр Басманов и выругался: — В самом деле жадный черт, — есть ли на свете еще один такой отец, что так дорого продает свою дочь! Не жирно ли ему будет? Ни у одной русской царицы не было такого большого удела, по одному городу им выделяли.

— Вот и я так думаю! — подхватил Отрепьев. — И решил на хитрость воеводы Мнишека ответить своей хитростью. Объявлю, что другая у меня знатная невеста нарисовалась и тут Ежи Мнишек закрутится словно черт на раскаленной сковородке. Как пить дать, не захочет он упускать московский престол, согласится на тот брачный договор, который я соизволю с ним заключить.

— Ладно если так, но зачем представлять на весь белый свет заменой Марине именно Ксению Борисовну? Мало ли других лепных девиц имеется для обмана? — задал вопрос Петр.

— Ну, если я скажу, что возымел желание жениться на Марфутке, то никто в Польше не поверит этим словам, — рассмеялся Григорий Отрепьев. — Иное дело — царевна Ксения. Слава о ней гремит не только в Московском царстве, но и за его пределами, никто не удивится если я променяю Марину Мнишек на Ксению Годунову. Ну как, поможешь мне оставить в дураках алчного самборского воеводу?

— Помогу! Одурачим жадного ляха! — охотно согласился окончательно захмелевший Петр Басманов и ударил по рукам с Отрепьевым, закрепляя с ним дружеский и военный союз. После того как они обо всем договорились Григорий дал Петру Басманову отряд казаков для успеха восстания в царском войске.

Сторонники Самозванца подняли мятеж утром 7 мая 1605 г. По условному сигналу казаки из Кром напали на лагерь. Во время сражения Басманов приказал своим стрельцам связать по рукам и ногам всех военачальников, верных царю Федору и отправил их к Лжедмитрию. Царские воеводы Морозов, Сукин и Телятевский сопротивлялись отчаянно, но силы оказались неравны. Князь Телятевский до последнего оставался у пушек, крича: «Стойте твёрдо и не изменяйте своему государю!»' Мятеж в расположении многотысячной армии казался безрассудной авантюрой. Верные царю Федору воеводы без труда подавили бы его, если бы армия не вышла у них из повиновения.

Клич «Да здравствует царь Дмитрий!» был подхвачен многими. Никто из военачальников не мог уразуметь, как и каким образом это случилось, и не знали, кто враг, кто друг, и метались, подобно пыли, ветром вздымаемой. Одни кричали: «Да хранит Бог великого государя Дмитрия!», другие: «Да хранит Бог царя нашего Фёдора Борисовича!». В конце сражения те, которые кричали «Дмитрий», вставали на одну сторону, а те, которые кричали «Фёдор» — на другую. Среди всеобщего хаоса, некоторый порядок сохраняли немцы-наёмники. Басманов несколько раз требовал от капитана Вальтера фон Розена присяги Дмитрию, и в итоге наёмники перешли на сторону самозванца.

Заговорщики подожгли лагерь и захватили наплавной мост. По молчаливому согласию обе стороны не пустили в ход оружие против бывших сослуживцев, не раз бывавших с ними в бою, крайняя ожесточенность все же не привела к обоюдной смертельной вражде. Мятежники беспрепятственно переправились за реку Крому и соединились с кромчанами. Казаки Корелы напали на лагерь, из которого выбили верных Годунову воевод, и те бежали в столицу.

Путь Самозванцу на Москву был открыт, и бояре-заговорщики не замедлили присоединиться к войску Лжедмитрия, пополняя его ряды своими боевыми холопами. Приближаясь к столице Петр Басманов все время представлял себе встречу с Ксенией. После захвата Москвы больше никто не мог помешать ему венчаться с нею, препятствовать их браку не смог бы даже царь Федор. Время правления Годуновых неумолимо близилось к концу.

Глава 10

Ксения стояла на площадке верхнего яруса Москворецкой башни и с ужасом смотрела на полыхающие у городских стен костры походного лагеря казаков Андрея Корелы. Сам Самозванец остановился в Серпухове, от которого до Москвы было рукой подать, и жители столицы ждали его изо дня в день. Огненное кольцо охватило почти весь город, и нужно было быть птицей, чтобы покинуть его пределы в поисках спасительного убежища.

— Федор, неужели мы в ловушке и некому прийти к нам на помощь? — сдавленно прошептала царевна, обращаясь к стоящему рядом брату, очень сходному с нею чертами лица и цветом волос.

— Пока одни немецкие наемники служат нам и сдерживают гневную толпу у Кремля. Но деньги в казне уже заканчиваются, и один Бог ведает, что с нами тогда будет, когда немцы уйдут, — с видом покорности судьбе ответил сестре юный царь Федор, и после некоторого молчания добавил: — Да, матушка совершила ошибку, когда сместила с главных воевод Петра Басманова. На стрельцов он имел большое влияние, и только ему было под силу спасти нашу семью.

— Но он изменил присяге, которую дал тебе, великий государь, — живо возразила Ксения. — Если Басманов из честолюбия переметнулся к врагу из-за спора, кому должна была принадлежать должность главного воеводы, то грош цена его преданности, и не стоит на него полагаться.

— Тут замешан давний семейный раздор Басмановых и Телятевских, и велика оказалась обида Петра Федоровича, — вздохнул юный царь. — А наш покойный батюшка никогда не сомневался в его честности, и я тоже ни на минуту не усомнился в нем.

Ксения в этот раз не знала, что ответить брату, и сокрушенно опустила голову. Положение царской семьи Годуновых стало отчаянным после измены Петра Басманова под Кромами. Полки верных воевод оказались разбиты, среди русских бояр не осталось влиятельных сторонников юного царя, жители Москвы все больше верили в то, что Самозванец — настоящий царевич Дмитрий. Опоры не было ни в ком. Последняя надежда гибнущей династии была на то, что кто-нибудь из влиятельных вельмож соблазнится рукой царевны Ксении и станет надежной опорой для Годуновых. Царица Мария через сваху напрямую предложила главе Боярской думы князю Федору Мстиславскому свою дочь в жены, однако Мстиславский не проявил интереса к родству с обреченной царской семьей и ответил царице отказом. Разочарование от неудачного сватовства и страх перед грядущими событиями сильно подкосили Марию Григорьевну, и она окончательно слегла.

Федор Борисович бросил последний взгляд с высоты Москворецкой башни в сторону заката, словно невольно ожидал себе с той стороны подмоги, и начал спускаться по винтовой лестнице вниз, направляясь в покои матери, чтобы осведомиться о ее здоровье. Царевна последовала за братом.

К счастью, Мария Григорьевна спала, а не билась в слезах и в истерике как с нею часто бывало в последнее время, и Ксения пошла в свои комнаты. Горничная Лукерья зажгла одинокую свечу в ее горнице, но тусклого света не хватало, чтобы осветить помещение и рассеять мрак в душе царевны. Ксения села за стол, где лежало ее незаконченное вышивание и бессильно уронила голову на руки. Больше всего страшилась дочь Бориса Годунова за участь брата Федора и ее мучило раскаяние, что она мало старалась для того, чтобы привлечь благосклонность к Годуновым воеводы Басманова. Ведь именно верность ее бывшего жениха-воеводы служила верной гарантией безопасности юного царя, не сведущего ни в военных ни в державных делах. Ксения начала мучительно размышлять каким способом исправить положение, но ни одной удачной мысли не приходило ей в голову. По слухам, не было у Лжедмитрия более верного и преданного сторонника, чем Петр Басманов и Самозванец в отличие от нее мог предложить ряд заманчивых должностей честолюбивому воеводе.

Шорох в углу привлек ее внимание и сердце девушки испуганно замерло, когда она заметила возле изразцовой печи черную тень мужской фигуры. В такой неурочный час в ее покоях мог быть только насильник или грабитель-тать, незаметно пробравшийся к беззащитной царевне, либо подкупивший дворцовую стражу враг.

— Кто ты? — громко спросила она, стараясь побороть свой страх.

Тень шевельнулась, двинулась на свет, и царевна увидела рыжую бородку и жадно глядящие на нее карие глаза молодого князя Белосельского.

— Михаил Васильевич, что привело вас ко мне? — с удивлением спросила Ксения нежданного гостя.

— Ксения Борисовна, я к вам с недобрыми вестями, — зачастил Белосельский. — Самозванец уже в Подоле, не сегодня так завтра он будет в Москве. Не могу я видеть вашу погибель, как подумаю об этом так сердце кровью обливается. Еще можно вам спастись, вырваться из рук мятежников. Бежим вместе за море в Англию, там мы обвенчаемся и попросим покровительства у славного короля Якова. Он не откажет в помощи бедной сироте, притесняемой злодеем-узурпатором.

Слова князя Белосельского живительными каплями падали на измученное сердце Ксении. Больше всего на свете она желала, как можно дальше очутиться от обезумевшей Москвы и забыть о врагах семейства Годуновых, которых не останавливал от преступления даже священный царский сан, которыми были наделены она и члены ее семьи. Но как ей покинуть больную мать и юного, еще несовершеннолетнего брата? Как предать жалким позорным бегством честь русской царевны, которая покоряется единственно своим родителям, брату и Господу Богу?

Ксения, вспомнив о своем долге проглотила комок в горле и ответила Белосельскому:

— Князь, не подобает русской царевне жалкой нищенкой скитаться на чужбине и выпрашивать милостыню у иностранных государей. По воле Господа я лучше приму смерть от руки моих мучителей, чем стану позорить свое Московское царство за морем. Ищите себе, Михаил Васильевич другую супругу, нам не судьба быть вместе.

Твердый отказ царевны разозлил князя Белосельского, и он запальчиво сказал:

— Ладно, гордая Ксения Годунова, не буду больше молить тебя составить мое счастье. Только как бы тебе потом не пожалеть обо мне! Думаешь, легкая смерть от руки мятежников прервет цепь твоих страданий⁈ Как бы не так, Самозванец отличается чудовищным сластолюбием, всех баб и девок, встречающихся на своем пути, он портит и чести девичьей лишает. Каково тебе будет, Ксения Борисовна под тяжестью Гришки Отрепьева задыхаться и слезами горькими от стыда умываться?!!

— Все в руках Господних, князь. Ступайте, пока я шум не подняла и стражу не позвала, — непреклонно отрезала царевна.

Ей удалось устрашить Белосельского и он, бормоча проклятья, удалился из ее горницы. После его ухода Ксения без сил опустилась на сидение кресла — безотрадное будущее, которое нарисовал ей Белосельский страшило ее больше всего на свете. И отчаянная мысль с помощью яда избежать позора с каждой минутой казалась ей все более привлекательной, и она, позвав двух прислужниц, торопливым шагом направилась в Сыскной приказ.

Сидевший в Приказе дьяк Афанасий Власьев сразу узнал царевну Ксению и почтительно осведомился по какому делу она пожаловала.

— Слышала я, что у дяди Семена служит травник Трифон. Мне бы зелья укрепляющего у него купить для матушки, — глухо ответила Ксения, в душе моля Бога простить ей этот грех обмана, а также будущий более страшный грех — грех лишения себя жизни.

— Так, благородная царевна, травник Трифон у нас, — подтвердил дьяк Власьев. — Он сейчас в аптекарском закутке, травы разбирает.

И дьяк услужливо проводил сестру царя Федора в аптекарскую.

Трифон деловито возился возле стола, рассматривая пучки лекарственных трав и раскладывая их по степени надобности. Большой фонарь горел на подоконнике, рассеивая свет по всему помещению и больше всего освещал стол, устланный травами. Увлеченный своим делом травник не сразу заметил в полумраке посетителей, и дьяк Власьев окликнул его:

— Трифон!

— Ась? — встрепенулся травник, оборачиваясь в сторону двери.

— Сама царевна Ксения Борисовна пожаловала к тебе! — торжественно объявил дьяк.

Желтые кошачьи глаза Трифона пристально оценивающе уставились на Ксению, и она ощутила, что особой почтительности травник к ней не испытывает. Но все же Трифон угодливо спросил:

— Что привело ко мне благородную царевну?

— Скажу тебе с глазу на глаз, без посторонних ушей, — тихо сказала ему Ксения, и Власьев с прислужницами отступили подальше от знахаря и сестры царя Федора.

Когда все удалились, царевна спросила:

— Травник, есть ли у тебя яд, способный убить быстро, без лишних мучений? Заплачу тебе, сколько скажешь.

Трифон внутренне усмехнулся. Совсем плохи дела стали у Годуновых, если сама царевна Ксения пришла к нему за отравой для себя.

— Есть у меня такой яд, царевна, какой тебе нужен, только стоит он немало, — важно ответил он ей.

— Так сколько? — снова терпеливо спросила Ксения. Она не собиралась торговаться с знахарем, если его отрава поможет ей избежать позорной участи стать наложницей Самозванца.

— Три полтины, — назвал ей цену травник, запрашивая большие деньги не сколько за сам товар, сколько за тайну.

— Хорошо, я согласна с ценой, — кивнула головой Ксения, доставая из вышитого цветочными узорами мешочка три серебряные монеты.

— Будь осторожна, Ксения Борисовна! Тут одной ягоды хватит, чтобы отправиться к праотцам, — предупредил ее травник, давая ей в деревянной коробочке несколько сушеных ягод майского ландыша оранжевого цвета, пропитанных вдобавок ядовитым соком «вороньего глаза». При свете фонаря сапфировый перстень на указательном пальце Трифона сверкнул, Ксения присмотрелась к нему и из ее груди вырвался крик смертельно раненой острой стрелой чайки — блеснувший перстень был ее пропавшим подарком датскому принцу Иоганну, жениху, которого она полюбила на всю свою жизнь и который внезапно умер перед самой их свадьбой, оставив ее пожизненно горевать по нему.

Не помня себя, Ксения схватила Трифона за рукав и с горящими от гнева глазами закричала:

— Ты отравил моего королевича, травник! Почто ты так сделал, душегуб, неужто перстень твои глаза ослепил?

Узнав убийцу любимого ею датского принца кроткая, не способная обидеть муху царевна вмиг обернулась разъяренной фурией, готовой на месте уничтожить врага.

— Что вы, Ксения Борисовна, посмел бы я такое сотворить? У поволжских купцов безделушку эту купил, соблазнился, — попробовал было отпереться Трифон, уже жалея, что оставил у себя дорогую добычу и не избавился от доказательства своего преступления.

Однако Ксения не поверила его оправданиям и громко крикнула стражу из сеней.

— Вот этот злодей извел со света моего жениха! — громко возвестила Ксения, срывая сапфировый перстень с пальца отравителя и указывая на него обвиняющим перстом. Стрельцы, согласно ее приказу, крепко повязали преступника и повели его в тюрьму.

Злобой наполнилось сердце Трифона, и он зловеще пробормотал на пути к темнице:

— Нарушила ты мои планы, царевна, и отняла драгоценный перстень, да еще прознала про мое злодейство. Уж я помщусь тебе, пожалеешь, что связалась со мной, окаянная, и избавлюсь от тебя, чтобы не прознал король Кристиан кто лишил жизни его сына!

Про себя чернокнижник решил дождаться возвращения покровительствующего ему Семена Годунова и после своего освобождения главой Сыскного приказа жестоко отомстить безжалостной к нему царевне.

Глава 11

Петр Басманов беспокойно ходил вдоль частокола, ограждающего село Подол от лесов и полей и неотрывно смотрел на широкую дорогу, ведущую в Москву. Пошла вторая неделя как они застряли в этом поселении, а Отрепьев и не думал двигаться в столицу, отделываясь от него разными отговорками. Воеводу все больше тревожили опасения, что в ходе мятежа толпы Ксения может пострадать от нападения на Теремной дворец. Бояре — противники Годуновых не переставали с помощью своих холопов настраивать народ против царской семьи, утверждая будто ненастоящий царь Борис виной всем бедам Московского царства и гнев простолюдинов на его вдову и детей рос не по дням, а по часам.

Не выдержав растущей тревоги за любимую царевну, Басманов устремился в поповскую избу, где остановился Самозванец, намереваясь уже не просить, а требовать, чтобы тот захватил Москву и установил там твердую власть, способную обуздать бунтовщиков. Отрепьева он нашел в амбаре. Лжецаревич сидел на бочке возле сусеков и что-то нежно шептал на ушко юной татарке-невольнице, сидящей у него на коленях. Шепот Самозванца делал смуглую кожа ее лица еще смуглее и блеск черных глаз еще ярче, и девушка уже была готова сдаться перед уговорами обольстителя.

Петр окончательно осердился при виде откровенного легкомыслия своего ставленника на царский престол, и возмущенно воскликнул:

— Гришка, долго мы еще будем торчать в погосте Подола? Или мы не двинемся с места, пока ты всех девок села не попортишь?

— Да что ты шумишь, Петр Федорович? Если тебе так неймется ехать к царевне, то найди себе здесь подходящую бабу и потешься с нею, пока мы не завладеем Москвой! — недовольно проворчал Отрепьев, неохотно ссаживая с колен полюбившуюся ему молодую татарку.

— К тому времени как ты надумаешь ехать в столицу все наше войско разбредется, Годуновы захватят нас голыми руками, — продолжал спорить с ним Басманов.

— Одни казаки уйдут, другие ко мне прибегут поскольку я был и есть великий государь Дмитрий Иоаннович, — беззаботно отозвался Самозванец. — Давай тешиться, брат Петр, наше дело молодое — с красавицами любиться!

— Нет, мне только царевна Ксения нужна! — отрицательно покачал головой воевода Басманов. — Как увидел я ее в первый раз в Успенском соборе, так на других женщин смотреть не могу, не такие они как моя душа-царевна и по сравнению с ней, что вороны рядом с павой. А ты, Григорий, совсем про свою полячку забыл?

— Не забыл, но я люблю всех девок, всех баб, в отличие от тебя, а вот Марину особенно, — разнежившись, ответил ему Отрепьев. — Не тревожься, Петр Федорович, час от часу жители Москвы все больше желают меня в цари, так что стольный град мы возьмем без боя.

— Боюсь, что с царевной что-нибудь худое случится за время ожидания ключей от Кремля, — угрюмо произнес воевода.

— Ничего с ней не случится. Князь Мосальский, посланный мной в Москву, головой за нее отвечает, — убежденно сказал его соратник.

— И еще должно быть в целости и сохранности имущество Ксении, все ее приданое, записанное в рядной записи царем Борисом, — напомнил Самозванцу Басманов. — Все поместья вотчины Городецкой волости Юрьевец-Поволжского княжества должны остаться в ее собственности.

— Так и сделаем, не обеднеет Ксения Борисовна. А если будет нам послушна, будет покорна нашей воле, то еще больше разбогатеет, — кивнул головой в знак согласия Самозванец.

— Царицу Марию и Федора сослать навечно в монастыри в иноческом чине, — выдвинул еще одно требование Петр Басманов. — Не желаю, чтобы они снова помешали моему счастью с Ксенией, пусть Богу служат монахами.

— Я и сам думал постричь их в монахи. Двух царей в русском царстве быть не может, а монашеский клобук с любой головы снимет царский венец, — признался Отрепьев.

Их задушевный разговор прервало появление думного дворянина Гаврилы Пушкина, возвестившего Лжедмитрию.

— Великий государь, к вам посольство из Москвы. Все ждут вашего выхода на рундук!

После этого известия Самозванец заторопился надеть нарядное платье и выйти на красное крыльцо избы. На сельской площади успели столпиться казаки и стрельцы его войска, а впереди всех собравшихся стояли послы от Боярской думы — старый князь Иван Михайлович Воротынский, воевода Федор Иванович Шереметев, князь Трубецкой Дмитрий Тимофеевич, думный дьяк Афанасий Власьев, несколько дворян, приказных и гостей. При появлении Самозванца они разом опустились на колени и заученной речью стали просить его страну «под свою руку приняти», и в Москве венчаться на царство.

Лицо Отрепьева выразило досаду. В боярском посольстве не было людей, обладающих реальной властью, также не прибыли посланцы от патриарха Иова с признанием его прав и никаких гарантий своей безопасности претендент на русский престол от послов не получал. Приглашение ехать в Москву «царствовать и всем владети» больше походило на смертельную ловушку и обман со стороны Боярской думы.

Лжедмитрий не допустил бояр к своей руке, и гневно проговорил:

— Не толпитесь здесь, лукавые, и не пытайтесь сладкими речами прельстить меня! Ведомо мне, что до сих пор в Кремле сидит мой изменник Федор Годунов и вы к нему каждый день ходите на поклон. Коль до Спаса не свергнете его, возьму штурмом Москву и пожгу все ваши подворья. Как мой батюшка Иван Грозный не пощажу своих врагов и изменников, не помилую!!!

Не на шутку устрашенные последними словами Отрепьева посланцы вернулись в столицу и передали всем членам Боярской думы слова Самозванца. Участь юного царя Федора была решена — на его сторону больше не стал ни один боярин, ни один воевода.

На следующий день после возвращения посольства из стана Самозванца на Лобном месте перед народом, желающим выслушать новости о царевиче Дмитрии выступил боярин Богдан Бельский и поклялся москвичам, что именно он спас царевича Дмитрия в Угличе, и Самозванец тот самый спасенный им младший сын Ивана Грозного. Богдану Бельскому поверили сразу, ведь он являлся двоюродным братом царицы Марии Годуновой, не мог причинить вред ее семье если бы это утверждение не было правдой.

Сказали свое слово на Лобном месте посланцы Самозванца Наум Плещеев и Гаврила Пушкин. Они предъявили грамоту на имя князя Мстиславского и двух Шуйских, в которой Самозванец, напоминая москвичам присягу, данную ими царю Грозному, повествовал о чудесном спасении своем от убийц в Угличе; описывал черными красками деяния «изменника своего» Бориса Годунова; говорил о настоящем правительстве: «а изменники наши: Марья, Борисова жена, Годунова да сын ея Федор, о нашей земле не жалеют, да и жалети было им нечего, потому что чужим владели, и отчину нашу Сиверскую землю и иные многие городы и уезды разорили и православных христиан не в вине побили; только мы, христианский государь, в вину вам боярам нашим и служилым людем не ставим, для того, что есте учинили неведомостию и бояся от изменников наших смертныя казни». Затем, слегка упрекнул москвичей в их медлительности, с которой они не торопились перейти на его сторону и, в заключение, обещал всем разные льготы, с таким однако предупреждением: «А не добьете челом нашему царскому величеству и милости просити не пошлете, и вы то можете разсудити, что вам в том дати ответ в день праведнаго суда Божия, иже воздаст комуждо по делом его и от Божия праведного гнева и от нашия царския руки нигде незбыти».

После чтения той грамоты толпа взревела словно необузданная буря, и ничто уже не могло спасти Годуновых от народного гнева.

— Вязать щенков Бориса и его суку, Малютино семя! — раздался громогласный клич, и его подхватили все новые и новые восставшие.

Патриарх Иов, уведомленный о всем происходившем и не решаясь лично выйти на площадь со слезами на глазах стал умолять бояр образумить мятущихся. Бояре, повинуясь патриарху, явились на Лобное место, но ничего не могли сделать с возмущением народа. И так как Кремлевские ворота, на беду, не были заперты, то толпы простонародья с воплями кинулись в Кремль, и, опрокинув царскую стражу, вломились во дворец, где захватили царя Федора. Царица Мария слезными мольбами принялась молить пощадить ее сына, и Федор на этот раз остался жив — толпу тронуло отчаяние царицы, ставшей на колени перед нападавшими. Юного царя вместе с матерью, и сестрой вывели из дворца в старый дом Борисов для проживания, к которому приставили стражу, между тем, как подворья бояр Годуновых, Сабуровых, Вельяминовых и других родичей царских были разграблены и сломаны, а хозяева их брошены в тюрьмы.

Что касается исполнителей воли Самозванца, то они, по прибытии своем в Москву, начали с расправы над патриархом Иовом, не признававшем в Отрепьеве подлинного наследника Ивана Грозного. Вытащенный, среди священнодействия, из Успенского собора, патриарх, в одежде простого инока, был посажен на старую тряскую телегу и прямо с места отправлен в Старицу, для тюремного заключения в одном из тамошних монастырей. Затем повезли в дальние низовые и сибирские города родичей царских: Годуновых, Вельяминовых, Сабуровых, включая их верных холопов.

Через несколько дней юный царь Федор увидел, как перед старым боярским домом Годуновых в Кремле спешились с коней Василий Голицын, князь Мосальский, дьяки Молчанов и Шерефединов с тремя стрельцами.

— Матушка, сестрица, давайте прощаться. Бог весть, приведется ли нам когда-нибудь снова увидеться, — обернувшись к матери и сестре сказал Федор, и поклонился им. — Простите, родимые, если в прошлом чем обидел вас или огорчил ненароком.

Царица Мария кинулась к окну и увидев входящих в дом сторонников Самозванца в ужасе воскликнула:

— По нашу душу пришли! Господи, почто ты допускаешь такое злодеяние!!!

Ксения, пытаясь сохранить присутствие духа, сказала матери:

— Матушка, погодите отчаиваться. Бог даст, мы в один монастырь попадем и там свой век доживать будем. А вот с Федей нам вряд ли доведется скоро увидеться, — и она с отчаянием обняла брата, в душе моля Бога, чтобы не оправдались их худшие опасения.

Мария Григорьевна не успела что-либо ответить дочери. В горницу уверенным шагом вошли посланцы Самозванца и князь Василий Голицын, не скрывая своего злорадства, громко произнес:

— По велению великого государя Дмитрия Иоанновича велено вас, Годуновых, удалить из Кремля. Коли вы не простились еще друг с другом, то прощайтесь, но только недолго.

Плача, царица Мария благословила сына и дочь образком Казанской Божьей Матери, висевших на ее шее, приговаривая при этом:

— Бедные мои дети, бедные дети! За мои грехи тяжкие вы страдаете, безвинные.

Сердце Ксении сжалось, она поняла, что сторонники Лжедмитрия не намерены везти ее и ее мать в один и тот же женский монастырь. Это предположение подтвердил необъятной толщины князь Василий Мосальский. Он взял ее за руку и слащавым голосом произнес:

— Идите в свои покои, Ксения Борисовна, и подождите там пока возок за вами не приедет.

Девушка бросила последний отчаянный взгляд на застывших мать и брата, всей душой желая остаться рядом с ними, но грузный Мосальский с такой силой поволок ее за собой, что ей не оставалось ничего другого как подчиниться ему и покорно идти к месту своего заточения.

Едва она вошла в опочивальню, дверь громко захлопнулась и в двери со скрежетом повернулся большой ключ. Но Ксению мало волновало, что она стала узницей в собственном доме. Бывшая царевна бросилась к окну, надеясь увидеть еще, уже в самом деле последний раз во дворе увозимых в места дальней ссылки своих родных.

Однако Марии Григорьевны и Федора все не было, их не выводили под стражей во двор, как бы сильно Ксения не напрягала свои глаза. Затем сквозь толстые дубовые стены дома стали слышны звуки ожесточенной борьбы и пронзительный крик царицы Марии:

— Люди добрые, пощадите! Православные, помилосердствуйте!

Но убийцы не помилосердствовали. Раздались громкие частые звуки ударов и падающей мебели. С ужасом осознав, что ее мать и брата убивают, а не отправляют в ссылку, Ксения бросилась к выходу и начала отчаянно колотить в запертую дверь, не жалея своих нежных рук.

— Перестаньте, Христа Бога ради перестаньте, не убивайте матушку и брата! Вы крещенные христиане или лютые звери⁈ — истошно кричала она, заливаясь слезами. — Убейте лучше меня, если вам нужна кровь, только оставьте моих родных в покое!

Но слабой девушке легче было пробить толстую дубовую дверь, чем тронуть сердца убийц. На ее призыв никто не отозвался, и настала тишина более страшная, чем крики убиваемых людей. Поняв, что все кончено — членов ее семьи больше нет в живых, а ей предназначена позорная участь стать наложницей Самозванца, Ксения горестно перекрестилась и достала из сапфирового перстня ядовитую ягоду майского ландыша. Она прочитала краткую молитву, прося Бога простить ей грех самоубийства и, зажмурив глаза, проглотила отраву.

Травник Трифон не солгал, яд подействовал быстро. Все члены тела Ксении онемели, застыли и ее сознание покрыл черный мрак, спасающий ее от участи страшнее смерти.

Глава 12

Как не старались убийцы Годуновых обставить в тайне свое злодеяние, слух о насильственной кончине юного царя Федора и его матери царицы Марии распространился по Москве. Жители Москвы растерянно переговаривались на площадях и улицах, не зная, как отнестись к этой новости. С одной стороны, Годуновы похитили престол настоящего наследника Ивана Грозного, царевича Дмитрия, и подлежали лютой казни как государевы изменники. С другой, доподлинно не было известно, погиб царевич Дмитрий в Угличе от рук убийц или не погиб. Бояре Василий Шуйский и Богдан Бельский, причастные к расследованию гибели младшего сына Ивана Грозного меняли свои показания от случая к случаю, и оправдывали свое постоянное противоречие дьявольским наущением. А юного царя Федора и царевну Ксению любили в народе, за царицей Марией Годуновой, кроме сварливости, особых грехов не водилось, и москвичи в душе не желали смерти жены и детей Бориса Годунова. Слух о том, что царевна Ксения бросилась в колодец, спасаясь от жестоких убийц окончательно опечалил тех миролюбивых жителей столицы, которые были сторонниками умеренности, и они страшились Божьего гнева, карающего не только злодеев, поднявших руку на членов царской семьи, но и христиан, допустивших такое злодеяние.

Юродивый Николка Железный Колпак гремя своими цепями, бегал по Красной площади и громогласно кричал:

— То были цветочки, теперь пойдут ягодки. То были цветочки, теперь пойдут ягодки! Господь изведет нечестивых вместе с грешниками, и останется благочестивый царь со своими людьми! Покайтесь, грешники, ибо скоро грядет Суд Божий!

Ужасное пророчество юродивого, предрекающего еще более тяжелые испытания Московскому царству пугало людей больше гневных проклятий, и они толпами устремились в приходские церкви, моля Бога смилостивиться над ними и отвести от беды. От ожидания прибытия царевича Дмитрия они больше не испытывали радости, колебания и сомнения словно ядом отравили людские души.

Глава Боярской думы князь Федор Мстиславский, желая угодить Самозванцу отдал приказ прекратить распространение панических слухов, а посланцы Лжедмитрия прилюдно стали утверждать, что царь Федор и царица Мария Годуновы покончили с собой. Эти утверждения возымели действие, народ утих и после водворения некоторого спокойствия Григорий Отрепьев решил, что больше никто не стоит на его пути к престолу и принял решение вступить в Москву.

20 июня 1605 года под праздничный звон колоколов и приветственные крики толп, теснившихся по обеим сторонам дороги, Самозванец въехал в стольный град. Перед народом он появился верхом на пышно убранном аргамаке, в украшенной золотом одежде, в богатом ожерелье, блистающем драгоценными камнями, в сопровождении свиты из бояр и окольничих.

Никогда еще Григорий Отрепьев не был так счастлив как сейчас во время первого въезда в Москву в качестве царевича Дмитрия. Народ искренне приветствовал его в столице, видя в нем залог счастливого будущего всей страны, и радовался его появлению как манне небесной. Больше он был не бедным сиротой Юшкой, которого мог шпынять самый последний дворовой его богатой родни Романовых, а настоящим русским царевичем, сыном Грозного царя и Отрепьев пообещал самому себе, что он не пожалеет усилий для того, чтобы не обмануть ожидание своего народа, сделать его процветающим, сильным и самым счастливым среди ближайших соседних держав. Многих своих приближенных Лжедмитрий повысил в должностях прямо в день своего приезда в Москву; и в первом ряду облагодетельствованных числились и его родственники Романовы, недавно вернувшиеся из мест ссылки.

В Кремле его ожидало многочисленное московское духовенство с иконами и хоругвями для торжественной встречи и богослужения. Церемония прошла чинно, позаведенному порядку, однако строгим ревнителям православия не понравилось, что нового царя сопровождали поляки, во время церковного пения игравшие на трубах и бившие в литавры. Но никто не решился выступить после нововведения младшего сына Ивана Грозного, подозревая в нем крутой нрав его знаменитого родителя.

Помолившись в Успенском соборе Самозванец направился в Архангельский собор. Опять же, не осталось незамеченным, что вместе с ним в собор вошли чужеземцы, да и сам царь не по-московски прикладывался к образам. Впрочем, эти мелкие несоответствия сторонники нового царя списали на то, что Дмитрий слишком долго жил на чужбине и мог подзабыть русские обычаи.

Сопровождавший его Богдан Бельский на людном месте снял с себя крест и образ Николая Чудотворца и произнёс краткую речь, снова подтверждая личность Самозванца:

— Православные! Благодарите Бога за спасение нашего солнышка, государя царя, Димитрия Ивановича. Как бы вас лихие люди не смущали, ничему не верьте. Это истинный сын царя Ивана Васильевича. В уверение я целую перед вами Животворящий Крест и Святого Николая Чудотворца.

Приближённые стали торопить Самозванца с венчанием на царство, но тот настоял на том, чтобы вначале встретиться с «матерью» — царицей Марией Нагой, в монашестве носившей имя Марфы. За ней был отправлен в Новодевичий монастырь князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, которому новый царь тут же даровал польский титул мечника. На этом публичные церемонии завершились, и новый царь отправился к гробнице Ивана Грозного «лить свои сиротские слезы».

Петр Басманов этот день все время находился рядом с Отрепьевым и не испытывал ожидаемой радости. Раньше он нетерпеливо считал дни до возвращения в столицу, теперь же ощущал смутную подавленность и недовольство. Его ожидания будто кто обманул и посмеялся над его заветной мечтой. Москва больше не была той мирной процветающей столицей, какой она была при Борисе Годунове и какой он привык всегда ее видеть. Всюду ощущалась неясная тревога и растерянность несмотря на энтузиазм народа, внешний блеск бояр и прибывших с Лжедмитрием польских вельмож. В толпах, встречающих Самозванца было мало женщин, и почти все они были пожилыми матронами, вышедшими к Кремлю удовлетворить свое любопытство. Для знатных боярышень выйти в этот день на московские улицы, полных нескромных чужеземцев и лихих казаков значило рисковать девичьей честью, и все они предпочли надежно затвориться в своих крепких теремах. Петр понял, что царевну Ксению он еще долго не увидит, и его охватила досада. Вступившее в Москву вместе с Самозванцем воинство скорее напоминало завоевателей, чем войско русского православного царя, мирно вернувшееся в свой дом и беззащитным женщинам не было безопасного места даже в переполненных кремлевских соборах. Не нашествия поляков воевода Басманов ожидал и не их влияния на Лжедмитрия хотел.

Нахмурившись, он, как и Отрепьев опустился на колено перед гробницей царя Ивана и скоро во время молитвы ощутил невольный страх, что призрак Грозного царя не выдержит святотатства, совершаемого перед его гробом, и обрушится с небесной карой на обманщика, выдающего себя за его младшего сына Дмитрия. Однако по Божьему долготерпению молитва Самозванца спокойно завершилась, и они получили возможность удалиться для отдыха в Теремной дворец.

Больше ничто не останавливало Петра от поисков царевны Ксении, и он устремился в ее покои Запасного дворца. И снова его постигло разочарование. Комнаты царевны оказались пусты и разграблены, ветер вольно гулял по светлице, где Ксения любила вышивать церковные покрова и даже дубового стола не оказалось на прежнем месте, — все вынесли грабители и разорили тати.

Петр безумным взглядом окинул эту картину запустения и бросился к Самозванцу за ответом. В сенях он наткнулся на боярыню Домну Ноготкову, и начал спрашивать у нее куда подевалась дочь Бориса Годунова.

— Про то только Бог ведает, Петр Федорович, — с тяжелым вздохом ответила ему Домна Ноготкова. — После того как царя Федора и царицу Марию удушили, пропала царевна.

— Как удушили, у кого поднялась рука на сына царя Бориса и его жену? — не поверил ее словам Петр Басманов. — Уж не ошиблась ли ты, старая?

— Рада была бы ошибиться, да только об этом убийстве вся Москва толкует, — не обращая внимания на обидные слова, ответила ему боярыня.

Воевода взвыл от гнева и поспешил в апартаменты Самозванца за ответом, расталкивая дворовых слуг. Его соучастник Отрепьев был в кабинете Бориса Годунова и с удовольствием любовался на ценные вещи, оставшиеся после прежнего царя, примерял его драгоценные перстни на свои пальцы.

— Гришка, что делается? Отчего убили Федора и Марию Годуновых, а не сослали в монастырь⁈ — тяжело дыша, спросил у него Петр. — Мария Григорьевна была вредной бабой, но столь жестокой кончины она не заслуживала, а Федор вообще ни в чем не был виноват!

Отрепьев только развел руками, на который сверкали красным огнем крови и пожара царские перстни.

— Я тут не причем, не давал я приказа убивать Годуновых, — быстро открестился он от причастности к злодеянию. — Это твой сводный брат Васька Голицын постарался, много в нем накопилось ненависти к Годуновым, которые не давали ему власти. С него и спрашивай!

— А царевна, где она? Ты же обещал, что с нею ничего не случится, — тихо, не повышая голоса спросил Петр, но глаза его сделались страшными, совершенно безумными.

Не замечая выражения лица своего ближайшего сподвижника и друга, сделавшегося способным на безрассудное убийство от отчаяния, Отрепьев беззаботно ответил:

— Ксения пыталась отравиться, не в силах пережить гибель матери и брата. Приняла сильный яд.

— Приняла яд, она мертва? — простонал Петр Басманов, хватаясь в отчаянии за голову.

— Да нет, князь Мосальский вовремя ее схватился и заставил травника Трифона дать ей нужное противоядие, — успокаивающе произнес Самозванец наконец заметивший невменяемое состояние своего друга. — Теперь Ксения находится на исцелении в доме Мосальского, она окружена всей нужной ей заботой и уходом. Не страшись за нее, ее жизнь вне опасности.

Не дослушав Отрепьева, Петр выбежал из дворца и помчался к подворью князей Мосальских что было мочи. Верный конь быстро домчал его до богатого подворья временного опекуна царевны Ксении и остановился у красного крыльца боярского дома. Князь Василий принял нежданного гостя со всеми почестями, однако воевода Басманов и с ним не пожелал пускаться в длительные разговоры и устремился прямо на женскую половину.

— Воевода, да нельзя тебе к царевне. Она еще не оправилась от яда, не прибрана и не причесана, — надрывался от крика грузный хозяин дома, пытаясь поспеть за сильным мужчиной, который потерял голову от безоглядной любви. Петр Басманов ожидаемо не стал прислушиваться к его словам и мчался дальше, стремясь удостовериться, что с любимой девушкой ничего непоправимого не произошло.

Ксению он нашел в самой дальней горнице терема в окружении сенных девушек, тщетно пытающихся развлечь ее. Она в самом деле была не полностью одета и не причесана, ее тело облачала одна льняная вышитая цветами сорочка, и ноги были обуты в простые кленовые лапти. Простоволосая царевна сидела на краю лавки с выражением безучастия и полной покорности судьбе, явно уже не ожидая ничего хорошего в будущем для себя.

Новый патриарх Игнатий навестил ее вскорости после того как она пришла в себя от отравления и сурово отчитал ее за попытку по своей воле оборвать собственное земное существование. Ксения поняла с его слов, что она совершила непростительный грех, пытаясь самовольно расстаться с жизнью и ей надлежит жить несмотря на ожидаемый позор и людские насмешки, чтобы вымолить прощение у Бога за грехи родителей и свои собственные. В этом теперь состоял смысл ее пребывания на земле, однако Ксения постоянно во время пребывания в доме князя Мосальского задавалась вопросом хватит ли ей душевных сил вынести поношение от многочисленных врагов ее семьи и возможную месть ненавистников Годуновых.

Пережитые горести и нынешние тревоги совсем измучили Ксению. Она осунулась, темные могильные тени залегли под ее глазами, красота поблекла до неузнаваемости, и все равно она была воеводе Басманову милее всех красавиц на свете.

— А ну пошли отсюда! — гаркнул Петр Басманов на глупых девок, без толку кудахтающих возле его ненаглядной звезды, принявшей облик земной царевны.

Девиц словно ветром сдуло, а Ксения, вздрогнув, закрыла лицо руками. Право она не знала кого ей бояться больше — Самозванца или бывшего жениха, с которым ее мать разорвала помолвку в одностороннем порядке. Девушка всей душой надеялась, что ей больше не придется встретиться с воеводой Басмановым, который вправе был таить на нее обиду, но ее злосчастная судьба распорядилась по-другому и теперь нужно было держать ответ за нарушенное обещание выйти за него замуж.

— Царевна, что ты удумала жизни себя лишить! От чего бежала, от чего спасалась, кто тебе грозил? — вне себя начал задавать вопросы Петр, пытаясь понять, что толкнуло девушку на роковой шаг.

Ксения задрожала всем телом, испытывая одновременно и страх, и отчаяние от безнадежной для нее ситуации, затем собравшись с духом, она тихо произнесла:

— Петр Федорович, я с матушкой и с братом очень виновата перед тобой, — нарушили мы данное тебе слово стать твоей родней. И дедушка мой Григорий Лукьянович виновен в твоем горьком безотрадном сиротстве, оставил он тебя еще в младенчестве без родного отца. Я не отрицаю нашей многочисленной вины, вызывающей твое справедливое негодование, но молю, не преследуй больше меня, сироту горемычную, своей злобой и яростным отмщением. Видит Бог, я и так жестоко наказана потерей всех членов моей семьи, и коли ты милосердно простишь меня, то век буду Бога за тебя молить в стенах монастыря.

Воевода Басманов застыл словно пораженный молнией поняв, что именно в нем царевна Ксения видела главную себе угрозу и опасность. Затем он упал на колени перед нею и пылко воскликнул:

— Ксения Борисовна, как же так⁈ Да я скорее нож в свое сердце воткну, чем трону хоть один волос на твоей голове. Как можно подумать, что я причиню тебе какое-нибудь зло, ведь я давно люблю тебя и сохну по тебе! Твоя красота меня с ума свела и только об одном я мечтаю — встать с тобой под венец и всегда называть тебя своей супругой!

Дыхание у Ксении на миг остановилось — Петр Басманов был так прекрасен, когда объяснялся ей в любви, что ее голова закружилась словно от хмельного вина. Очарованная, девушка смотрела на мужественное лицо красивого воеводы, которое часто являлось ей то в страшных, то в пленительных ее девичьих снах и чувствовала, что она готова вечно смотреть в его глаза, полные нескрываемого обожания.

Но кое-какие сомнения в его чувствах у нее все же остались, и она с горечью сказала:

— Петр Федорович, но я теперь невыгодная невеста, не с руки вам теперь идти со мной под венец. Это мой покойный батюшка, царь Борис Федорович мог тебя одарить сверх всякой меры и возвысить тебя над всеми князьями и боярами. Но он мертв, я — бедная всеми презираемая сирота, которую отверг князь Федор Мстиславский и лучше бы тебе поискать суженую среди родни царевича Дмитрия Иоанновича.

— Мне не нужны земные сокровища и мирские почести, Ксения Борисовна, я ищу единственно твоей руки, — стал пылко уверять ее Басманов. — Даже если я не люб тебе, не отказывайся от венца со мною, не трону я тебя, пока ты не полюбишь меня. Я хочу всю жизнь оберегать и лелеять тебя, но могу сделать так в полной мере только будучи твоим супругом.

Петр Басманов сказал именно те слова, в которых сейчас больше всего нуждалась Ксения. Ей, отчаявшейся низложенной царевне, не понимающей как жить в разрушенном мире ее детства и за что держаться дальше, как воздух нужна была любовь сильного благородного защитника, спасающего ее от всех ее многочисленных врагов. И с сердца девушки спали многочисленные цепи страха, не дававшие ей раньше столь нужной свободы для любви и нежности к своему избраннику. Как только Ксения поняла, что тот, кого она раньше боялась больше всех на самом деле самая надежная ее защита и опора, ее дух радостно воспарил подобно освобожденной птице в небе и она, облегченно вскрикнув, упала в объятия донельзя обрадованного переменой ее отношения к нему Петра. Обоюдное доверие стало тем надежным мостом, по которому их сердца устремились друг к другу среди бушующего моря противоречивых страстей и всепобеждающая любовь отныне владела не только помыслами и чувствами воеводы Петра Басманова, но и душой царевны Ксении Годуновой.

Глава 13

Вся Москва признала в Григории Отрепьеве своего царя, и Самозванец постарался утвердить свою власть также в Боярской думе, зорко следя в собрании за выражением лиц русских вельмож, пытаясь определить кто среди них его сторонник, а кто противник. Правда, делал он это в своей исключительной манере, отпуская забавные шутки и смеясь над самим собой.

— Зачем ты придуриваешься, Григорий, пытаясь представить себя глупее, чем ты на самом деле? — открыто спросил его Петр после очередного приема.

— С дурачка меньше спрос, и так мои враги расслабятся, не видя во мне большой опасности и выдадут себя, — доверительно объяснил ему Отрепьев. — Чувствую я, что не все бояре искренни со мной и опасаюсь с их стороны измены.

— Ладно, смотри сам как себя вести только не по-царски ты все время говоришь, и твое поведение может посеять сомнение в народе, — рассеянно сказал на то воевода.

В это время Петра Басманова почти не заботило положение его шального друга-Самозванца — дочь Бориса Годунова всецело владела его мыслями. Дня не проходило, чтобы он не навещал Ксению в доме князя Мосальского. Воевода старался чем мог порадовать свою невесту, посылал ей изысканные лакомства, покупал в торговых лавках красивые украшения из заморских стран и дорогие ткани для шитья нарядов. Влюбленный всем сердцем Басманов старался уменьшить горе царевны, потерявшей менее чем за три месяца всех своих родных, и Ксения ощутила, что ее душевная боль начинает терять остроту и взамен ее приходит терпеливое ожидание жениха, который сумел заменить ей утраченную семью. Она еще не полностью оправилась телесно, но румянец вернулся на ее щеки и в ее движениях появилась былая живость с расторопностью. Петр уже начал задумываться о своей свадьбе с нею, но его венценосный друг напомнил ему о данном им обещании, уговоре, который они заключили возле Кром.

В начале августа Григорий Отрепьев вернулся от царицы Марии Нагой, проживающей в Вознесенском монастыре и, дождавшись Петра, посетившего по своему обыкновению царевну, прямо спросил его:

— Когда Ксению приведешь ко мне, Басманов? Я свое обещание сдержал, вернул тебе ее, теперь и ты сдержи свое слово, представь ее моей временной невестой.

— Ксения еще не совсем оправилась от отравления, великий государь, не может она еще в люди выходить, — пробовал было отпереться от выполнения своего обещания воевода Басманов, втайне надеявшийся на то, что воцарение Отрепьева сделает более сговорчивым воеводу Мнишека и ему не придется принуждать Ксению терпеть общество Самозванца.

— Еще не оправилась? Уже больше месяца прошло, давно должна была выздороветь молодая девица, — недоверчиво произнес Отрепьев, и потребовал: — Не крути хвостом, веди царевну. Чем раньше потревожим Мнишека, тем раньше ты получишь Ксению в жены! А то ты успешно уладил свои матримониальные дела, счастлив, сияешь как новый пятак, а я без жены должен сидеть⁈ Ну уж нет, я тоже хочу счастливым быть!!!

Петр, видя, что Григорий Отрепьев настроен решительно воплотить свой розыгрыш в жизнь, нехотя пообещал привести свою суженую на завтрашний пир в Теремной дворец. Оставалось как можно деликатнее объяснить Ксении, какую он глупость сморозил по пьяни, когда согласился представить ее невестой Самозванца и просить ее прощения. Можно было не сомневаться, что Ксении будет тягостно общаться с Самозванцем, один вид которого будет напоминать ей об убитых матери и брате.

К его облегчению, девушка внимательно выслушала его сбивчивый рассказ, не возмутилась просьбой участвовать в наглом обмане Лжедмитрия и лишь задумчиво сказала:

— Видно, Господь нам еще одно испытание посылает, чтобы проверить нас и наши чувства, Петр Федорович. Не вини себя одного, ясный мой воевода, на мне тоже вина лежит за затруднительное положение, эту ловушку, сотворенную для нас Самозванцем. Если бы я не сторонилась тебя, не боялась и, если бы попробовала выяснить твои намерения истинные, нам не пришлось бы ломать голову, как избежать этой напасти.

Петр горячо обнял невесту и тихо сказал:

— Бог благословил меня тобой, моя голубка, за все мои страдания. Я даже не мог надеяться, что ты не только простишь мне мою оплошность, да еще попытаешь представить себя виноватой в моем промахе.

— Не будем больше толковать об этом, Петя, — мягко сказала Ксения. — Будем молиться, чтобы Бог смягчил воеводу Мнишека, а его дочери Марине и нынешнему властителю Московскому послал совет и любовь.

На этом они порешили, не видя другого для себя выхода, как только удовлетворить требование Самозванца, желавшего приблизить к себе Ксению, и на следующий день Петр Басманов привел свою невесту в Запасной дворец.

Самозванец со своими приспешниками пировал в самой большой и нарядной палате дворца. Зал, в которой проходил пир, слуги украсили заранее: на пол они постелили дорогие ковры, повесили бархатные занавеси на окна, столы покрыли льняными скатертями, лавки — полавочниками.

По обычаю, государево место — царский трон — ставили на небольшом возвышении под иконами в драгоценных окладах в переднем углу и под балдахином. С одной стороны государева места, к лавке в переднем углу, приставлялся большой, так называемый «прямой стол», с другой стороны ставился «кривой стол», он тянулся от царского места вдоль стены к углу, а затем поворачивал вдоль другой стены.

За столом места для важных и родовитых гостей находились рядом с царем и по его правую руку. За большим «прямым» столом считалось сидеть почетнее, чем за «кривым», а места на лавке, у стены, были лучше и почетнее, чем на скамье, поставленной с внешней стороны стола. Кроме этих столов в палате ставилось столько столов, сколько было приглашено гостей. Столы были очень разные — «один высокий, другой низкий, этот узкий, тот широкий». Они назывались по назначению: «посольский» — для посольских людей, «властелинский» — для духовных властей.

Место каждого гостя за столом было строго определено степенью его родовитости — знатностью происхождения. Оно не зависело ни от государственной должности, ни от личных заслуг перед царем. Существовало три разряда мест: высший, средний и низший. Сесть за стол выше другого, считавшего себя выше достоинством, значило нанести ему оскорбление. Сидеть без места считалось позором и бесчестьем. Только по специальному царскому указу можно было сидеть на пиру без соблюдения мест. От того, где сидел гость, зависело и угощение — отличался и состав блюд, и их количество. Но государь мог любому послать роскошное блюдо со своего стола в знак своей милости.

Царь сидел за столом один. Никто, кроме государевых сыновей и братьев, не мог сидеть за царским столом. Торжественность царского пира подчеркивалась присутствием стражи, стоявшей справа и слева от царского места. Это были рынды с мечами в роскошных ферезеях и шапках.

Гости сидели на скамьях и лавках. Лавка была почетнее, ставилась у стены, бояре и дворяне сидели на лавке спиной к стене. Скамья была придвинута к столу с другой стороны, на ней сидели менее знатные люди. Но и лавка, и скамья указывали на неразрывную связь мест, равенство всех перед государем. Только стул или кресло, стоящие отдельно от лавок, подчеркивали особое положение занимающих их лиц. На стульях или в креслах сидели царь, великий князь, патриарх, царица.

Самозванец нарушил вековой обычай, посадив за одним с собой столом своих ближайших сподвижников и тех, царедворцев, кому хотел оказать особую милость — посланца папского нунция Рангони аббата Луиджи Пратиссоли и главу Боярской думы князя Федора Мстиславского. Больше всего его внимания удостаивался аббат Луиджи, который привез из Ватикана предложение объединить на Руси две церкви и перекрестить русских по католическому обряду. Отрепьев благосклонно отнесся к такому плану. Католичество, имеющее больше послаблений для верующих, нравилось ему больше православия, и еще он рассчитывал добиться от римского папы существенной военной и финансовой помощи в походе на крымских татар.

Пир начался в тот момент, когда царские стольники внесли в зал первое кушанье — копченую колбасу с приправами, которое, как и все последующие блюда, сначала демонстрировались гостям, чтобы они оценили искусство царских поваров.

После парадного показа яства ставились на особый ломившийся от обилия драгоценной посуды стол — поставец, где их разрезали и раскладывали по тарелкам, переносимым на основной стол.

В строгом регламенте пира значилось, что для затравки аппетита начинать трапезу следовало с холодных закусок, солений, копчений, соусов, заливных, балыков и икры в разных видах. Следом на суд присутствующих выносили огромных жареных лебедей, которых сменяли приготовленные на вертелах гигантские туши косуль, оленей, кабанов.

Особый восторг гостей вызвала наполовину вареная, наполовину жареная свинья, начиненная дичью и овощами.

Рыбное меню изобиловало громадными цельножареными осетринами, белугами и стерлядью. Они вместе с другими морскими обитателями встречались также в различных видах ухи, подаваемых вместе с похлебками и кашами.

Затем наступала пора многочисленных пирогов, выпекаемых в форме птиц и рыб, мясо которых входило в их начинку.

Запивать жирную пищу предлагалось всевозможными квасами, сбитнями, пивом, вином и лишь изредка водкой, подаваемой в малом количестве особо дорогим гостям.

На десерт царские повара предлагали ореховое ассорти, пекли сладости, сооружали фруктово-ягодные пирамиды и невообразимо красивые «конфетные» деревья с запечёнными в медовом сиропе плодами.

Когда Петр Басманов и Ксения вошли в зал, пир был в самом разгаре — шесть кравчих как раз внесли на огромном подносе жареного медведя, которого Отрепьев задушил собственными руками на глазах у пирующих. Но и медведь оказался позабыт едва гости заметили вошедшую в пиршественную палату дочь царя Бориса Годунова. Ксения по совету жениха оделась в лучший свой наряд — нежно-голубой летник, сарафан из белого шелка с воротником из алмазных камней. Голову бывшей царевны украсил кокошник с сверкающими сапфировыми звездами, а черные косы щедро были перевиты нитями из крупного белого жемчуга. Она казалась волшебной красавицей из сказки, и сама сознавала что ее яркая красота лучшая ей защита от тяжелых взоров собравшихся здесь смертельных врагов ее отца и погибшего брата.

В пиршественной палате собрались почти все недоброжелатели Годуновых — братья Голицыны, Пушкины и Богдан Бельский — неверный родственник-предатель ее матери. Самозванец из ссылки возвратил бояр и князей, бывших в опале при Борисе и Фёдоре Годуновых, включая также интригана Василия Шуйского и его братьев. Получили прощение все родственники Филарета Романова, а его самого возвели в сан ростовского митрополита, и сына его отрока Михаила сделали стольником. Теперь Филарет сидел на почетном месте за одним столом с патриархом Игнатием и мрачно смотрел на дочь царя Бориса. Бывшая царевна поняла, что он не собирается предавать забвению свою вражду с ее отцом и отныне ее участь во многом зависит от того, какие отношения сложатся у нее с Самозванцем.

Ксения стойко сносила многочисленные недоброжелательные взгляды. Она никого не боялась пока ее рука находилась в руке Петра Басманова, объявившего себя совместным приходом на царский пир ее защитником и покровителем. А с ним не рисковали связываться даже родовитые Шуйские и Романовы.

— Великий государь, я привел по вашему повелению дщерь Бориса Годунова! — громко объявил, кланяясь Самозванцу, воевода Басманов. Вслед за ним отдала низкий земной поклон и Ксения.

Григорий Отрепьев отвлекся от разговора с польским посланником Гонсевским, и его рука, державшая вилку, чуть дрогнула. Он неоднократно слышал прежде, что дочь Бориса Годунова очень красива, но до этого не представлял себе насколько она красива. Казалось, Ксения взяла все лучшее у самых красивых девиц на свете, сама будучи без изъяна как отборная жемчужина чистой воды, и на нее хотелось смотреть и смотреть, не отрывая взгляда.

В свою очередь, Ксения неотрывно смотрела на Дмитрия Самозванца как на некое невиданное чудо. Все в нем было хорошо, но как бы по отдельности — белоснежная кожа лица, ярко-рыжие огненные волосы, ясные голубые глаза, в которых светилась веселая живость и ум. Но в совокупности с резкими чертами лица все достоинства внешности Отрепьева казались несообразными до нелепости, а уже две бородавки на лбу и щеке и вовсе не красили его.

Отрепьев перед глядящей на него царевной зачем-то сдернул с себя соболиную шапку, затем снова надел ее на себя, пытаясь справиться с замешательством. Ему безумно захотелось понравиться появившейся перед ним красивой девушкой, но он для порядка сдавленно спросил:

— Признаешь ли ты нашу власть, девица Годунова?

— Да, великий государь! — снова поклонилась Ксения.

— Как ты меня назвала, а ну-ка повтори, — обрадованно потребовал Отрепьев.

— Великий государь, — терпеливо произнесла Ксения.

— Царевна, беру тебя под свою руку и жалую тебе блюда со своего стола, — торжественно провозгласил Самозванец, и обратился к Петру: — Воевода Басманов, проведи царевну в женские покои, позаботься, если чего не хватает в ее опочивальне, а затем присоединяйся к нашему столу согласно обычаю, по которым мужчины пируют отдельно от женщин.

Басманов и его невеста снова поклонились Самозванцу, сидящему на возвышении, и Петр повел Ксению в бывшие покои ее матери царицы Марии. Комнаты обновили новой обстановкой, и все равно девушка ощутила щемящую грусть при виде знакомых помещений. Отрепьев послал ей ряд изысканных яств — медовый сбитень, крыло молодого лебедя, фаршированную грибами щуку, баранье легкое со взболтанным молоком, мукой и яйцами, колбасы со смесью мяса, гречневой каши, муки и яиц, кусок медвежатины, сладкие пирожки и сахарные фигурки зверей, но в дочери Бориса Годунова, попавшей под власть горестных воспоминаний, они не пробудили аппетита. К тому же, Петр Басманов, убедившись, что девушка ни в чем не будет испытывать недостатка, расстроил ее, сказав:

— Ксеньюшка, великий государь назначил меня главой Стрелецкого приказа, и мне нужно месяц прожить в Стрелецкой слободе, принять дела.

— Значит, я останусь здесь одна и без тебя, Петя, — горестно прошептала Ксения и по ее щекам покатились невольные слезы. Чтобы унять свой плач она куснула сладкий пирожок с изюмом, но пирожок не помог, хрустальные слезы продолжали литься из ее больших красивых темных глаз.

— Не печалься, ясная моя заря, наша разлука продолжится недолго, пока воевода Мнишек не пойдет на уступки и не отдаст свою дочь Дмитрию Иоанновичу, — стал убеждать невесту Басманов и подумав снял со своей шеи золотую наградную монету. — Возьми «угорку» — мне ее твой батюшка в награду дал за оборону Москвы от войск крымского хана Казы-Гирея. Если я тебе понадоблюсь, отошли мне ее вместе с верной горничной, и я немедленно примчусь к тебе!

Ксения взяла «угорскую» монету и ее настроение несколько улучшилось от полученной возможности в любой момент призвать любимого жениха к себе. Петр нежно прижал ее к себе, поцеловал, и она, растаяв в его объятиях, с надеждой стала думать о том, что он прав — Самозванец уладит разногласия с родней своей польской невесты и тогда ее счастью с Петром Басмановым больше ничто не помешает.

Глава 14

С того времени как снова поселилась Ксения в Запасном дворце начала появляться в небе огромная звезда с хвостом, называемая в народе «хвостушей». Едва лишь зайдет солнце, она пятнышком появлялась на востоке, потом замерцает чуть ярче, а ночью засияет на темном небе ярче всех других звезд. Дочь Бориса Годунова знала со слов своих наставников, что появление «хвостуши» предвещает великие перемены в жизни Московского царства и она часто задумчиво смотрела на нее из узорчатого окна отведенной ей горницы гадая к добру или к худу будут эти перемены. И царевна молилась после появления небесного знамения, чтобы Бог облегчил участь многострадального русского народа.

Ее покой никто не тревожил. Самозванец при встрече с нею был приветлив и предупредителен, и, глядя на поведение Лжедмитрия его сподвижники тоже лебезили перед царевной. От царского стола Ксении по-прежнему посылались роскошные яства, и все ее просьбы и пожелания неукоснительно выполнялись дворцовыми слугами.

Девушке легко было сносить почетный плен у Самозванца, с нею обращались как с желанной гостьей, и она бодрилась несколько дней, уговаривая саму себя набраться терпения и верить, что ее пребывание в Запасном дворце долго не продлится. Однако продолжительная разлука с женихом снова сделала ее грустной и подавленной. А когда Ксения узнала от сенных девушек какому глумлению подвергли тела ее родителей и брата, объявленных самоубийцами, то жестокое горе лишило ее всякого самообладания, и бывшая царевна стала безостановочно рыдать, затворившись в своей горнице. Время успело несколько затянуть ее душевные раны: страшное же известие снова заставило ее горько оплакивать участь своих родных словно она только что их потеряла.

Соглядатаи донесли о горе царевны Самозванцу, и Отрепьев тут же поспешил к Ксении, захватив с собой скоморохов. С первой встречи Григорий Отрепьев понял, что Ксения Годунова нравится ему не меньше, чем Петру Басманову и безотчетно принялся ей угождать, стараясь сблизиться с нею с самому пока непонятной для себя целью.

— Что печалишься, царевнушка, отчего твои глазки на мокром месте? Уж не обидел ли тебя кто? — начал ласково допытываться Отрепьев у дочери Бориса Годунова и погрозил кулаком: — Скажи, и я его, подлого, затравлю медведями. Будет знать, как такую красу как ты обижать!!!

— Великий государь, никто меня не обидел. А горюю я оттого, что узнала, как нечестно поступили с телами моих батюшки, матушки и брата, — призналась Ксения, и снова заплакала. — Объявили, будто они сами жизнь свою оборвали и похоронили их словно псов бездомных за церковной оградой на неосвященной земле!

— Не стоит тебе больше горевать об этом, Ксения Борисовна, — махнул рукой Лжедмитрий. — Петр позаботился о достойном захоронении для твоих родных в приделе Варсонофьевского монастыря, как положено с отпеванием и христианским погребением. Мы с ним знаем, что напраслину возвели на твою семью Голицыны, не по-честному с ней поступили и поручили сестрам Варсонофьевского монастыря смотреть за их могилой.

— Благодарю, великий государь, — прошептала, успокоившись Ксения, но глаза ее по-прежнему были печальными и полными непролитых слез. Трудно было девушке избавиться от горя, которое неустанно терзало ее изболевшее сердце.

Заметив это, Григорий Отрепьев звонко начал звать скоморохов.

— Касьян, Вавила, доставайте Балабошку, развеселите царевну, — приказал он им.

Более низкий скоморох весело заиграл на дудке, высокий расстегнул свою пошитую из разноцветных лоскутов рубаху, и Ксения вздрогнула от страха, когда увидела приплюснутую мордочку высунувшегося из пазухи неведомого зверька. Животное походило на уродливую кошку с очень короткой шерстью и пугало непривычных русских людей одним своим видом.

Эту обезьянку Григорий Отрепьев купил за десять полтин у арабских купцов для увеселения Марины Мнишек. Но поскольку его ветреная польская невеста задерживалась в Самборе и не спешила ехать в Москву он без колебаний решил отдать Балабошку Ксении.

— Балабошка, Балабошенька, а ну давай, давай, танцуй для царевны, — азартно кричал Самозванец, хлопая в ладоши, и обезьянка, подчиняясь командам дрессировщика принялась скакать и крутиться на месте.

— Ах вы, сени мои, сени,

Сени новые мои,

Сени новые кленовые,

Решетчатые!

Выходила молода

За новые ворота

Выпускала сокола

Из правого рукава

На полётике соколику

Наказывала

Ты лети, лети, соколик

Высоко и далеко

И высоко и далёко

На родиму сторону

На родимой на сторонке

Грозен батюшка живёт

Он и грозен сударь

Грозен да не милостив

Не пускает молоду

Поздно вечером одну

Не велит поздно ходить

С молодцами говорить

Не послушаю отца

Распотешу молодца

Задорно запел Григорий Отрепьев, пританцовывая рядом с Балабошкой и отбивая чечетку, и танец у него получился более веселым и забавным, чем у дрессированной крохотули-обезьянки. Он добился, чего хотел. Ксения не могла не улыбнуться, глядя на эту забавную парочку, и горе отпустило ее сердце. На Отрепьева ей трудно было сердиться, и не получалось его ненавидеть. Часто он вел себя как непосредственный, чистый сердцем ребенок, и с таким поведением Самозванца удивительным образом уживались хитрость и умение любую ситуацию обернуть к своей выгоде.

После того как Самозванец отдал Ксении для увеселения Балабошку он принялся почти каждый лень навещать ее, оправдывая свои частые визиты опасением как бы она без него не заскучала и не начала снова тосковать. Заметив, что Ксения не особенно склонна к веселию и не жалует забавы с скоморохами Отрепьев резко изменил свое поведение и тоже, подобно ей, принял вид печальный и задумчивый, приобретя обличье влюбленного молодца, тоскующего по неприступной полячке. Он даже вечерами пел песни возле ее покоев о несчастной безответной любви, приманивая сердце красавицы чарующей музыкой, благо, что имел мелодичный голос, приятный для любого слуха. Ксения умонастроение Самозванца приняла за чистую монету, не подозревая, что он принадлежит к тем изменчивым мужчинам, про которых говорят: «С глаз долой, из сердца вон!», и перестала его дичиться. Показная любовь Григория Отрепьева к Марине Мнишек соответствовала тому, что рассказал ей Петр Басманов об этой паре, и девушка ощутила настоящее желание помочь товарищу своего жениха добиться невесты, столь дорогой его сердцу, что он не мог без нее ни есть ни спать. Она теперь не избегала разговоров с Самозванцем, чье появление стало причиной гибели ее семьи и утешала «несчастного» как могла в его разлуке с Мариной. Отрепьев теперь легко мог входить к ней утром и вечером, не опасаясь отчужденного взгляда ее глаз. Так завязалась их странная дружба — то он ее утешал, то она его.

Григория Отрепьева радовали его успехи в приобретении сердечного расположения дочери Бориса Годунова, и он заваливал подарками пленившую его сердце пленницу, которая по своей доброте даже забыла о пережитом ею из-за него жестоком горе. Пользуясь случаем Ксения начала шить себе новое приданое из подаренных ей Самозванцем тканей: старое оказалось разграбленным во время штурма мятежниками Кремля, а она уже мечтала о скорой свадьбе с Петром Басмановым. Однажды, когда Отрепьев зашел в ее светлицу, он увидел, что Ксения усердно вышивает уже готовую праздничную мужскую рубашку из красного шелка. Она обильно украсила ее пышными цветами, парами голубков, уточек и лебедей, щедро используя жемчуг, бирюзу и драгоценные камни. Рядом с Ксенией сидела Балабошка и грызла яблоки. С наступлением осенних холодов Ксения приодела и ее — сделала из куска красного шелка платочек на головку, сшила из теплого бархата телогрею, и обезьянка больше не мерзла в московских палатах.

— Царевнушка, кому ты шьешь сорочку? — быстро спросил Самозванец, в восторге смотря на ее искусное рукоделие.

— Петру Федоровичу на наше с ним венчание, — зардевшись, ответила на нескромный вопрос нынешнего московского властителя Ксения.

— А мне? — ревниво спросил Отрепьев. — Я тоже хочу такую!

— Вам ваша невеста должна сшить свадебную рубашку, — смутилась девушка.

— Ой, не дождусь я от своей нареченной свадебного наряда. Маринка никогда в руки иглу с ниткой не брала, ей только балы и охота интересны, — пригорюнился Григорий Отрепьев, и добавил с завистью: — Вот повезло Петьке — и жена будет у него сказочная красавица, и рукодельница знатная. А мне, горемычному, придется довольствоваться тем, что косорукие московские монахини сошьют и на плечи нахлобучат.

Ксении стало жаль его, и она предложила:

— Великий государь, не печальтесь. К дню вашей свадьбы с дочерью самборского воеводы я сошью вам сорочку, такую же красивую, как и эта, что я для Петра Федоровича вышиваю.

— Благодарствую, Ксения Борисовна! — обрадовался Самозванец. — За твою эту ко мне доброту сердечную я любое твое заветное желание исполню.

В приподнятом настроении он удалился, а девушка, вздохнув, принялась шить вторую свадебную рубашку, уже жалея о том, что невольно дала такое обещание. Часто шептались бабки-вещуньи, что девушки-невесты должны шить приданое и свадебные наряды только для своего будущего мужа и членов его семьи, чужим же пошьешь, то их сердце приманишь. Но Ксения отогнала от себя эти мысли, сочтя их суеверием, которого не должны придерживаться православные христиане. Только Бог властен над сердцами людей, и не подобает ей смущаться из-за пустяка вроде шитья сорочки чужому жениху.

Глава 15

Осень блистала последним золотом листьев садовых деревьев, и Ксения решила прогуляться по дворцовому саду после обедни, радуясь тому, что из-за туч выглянуло редкое солнце.

Григорий Отрепьев как раз собрался в Грановитую палату обсудить с боярами посольство к польскому королю Сигизмунду, но увидев между желтеющих яблонь Ксению в зелено-изумрудном платье, тут же изменил свои намерения и поспешил к ней, приказав конюшему отвести своего жеребца обратно в стойло, а свите разойтись.

Он спешил к ней словно верный пес, увидевший свою хозяйку и Ксения, заметив его неуемную прыть несколько испугалась подобной скорости.

— Что-то случилось, великий государь? — взволнованно спросила она его, сразу подумав про Петра Басманова. Должность главы Стрелецкого приказа делала ее жениха правой рукой царя, и одновременно навлекала на него опасность стать предметом расправы со стороны недовольных бунтовщиков.

— Нет, нет, все хорошо! — жизнерадостно отозвался Самозванец. И сказал, придумав удобный предлог для общения с царевной. — Ксеньюшка, не откажи в содействии. Дьяк-толмач Епифанов куда-то запропастился, а мне доставили срочную депешу от поляков, которую нужно тут же прочесть и ответить. Слышал я, что ты многие иноземные речи разумеешь, то не откажи в милости, прочти.

— Если сумею прочесть, то прочитаю, — улыбнулась ему Ксения. У нее отлегло от сердца, едва она поняла, что ее жениху ничто не угрожает и появилась готовность услужить другу Петра Басманова. Она развернула свиток, и Отрепьев весь обратился в слух и зрение, желая не только получить сведения, изложенные в письме, но и насладиться красотой прекрасной чтицы.

— Великому государю Дмитрию Иоанновичу, Божиею милостию Императору Всея России, Великому Князю Московскому, Дмитровскому, Углицкому, Городецкому и прочая, и прочая, и прочая и иных многих Государств Татарских Орд, Московской Монархии подвластных, — медленно прочитала Ксения, сразу переводя написанное с польского на русский, и запнулась.

Чуткое ухо Самозванца сразу уловило замешательство девушки, и он быстро спросил:

— Что-то не так, царевнушка?

— Неправильно ваш титул составлен в письме, великий государь, — нерешительно объяснила ему Ксения. — Дмитровское княжество перестало существовать двести лет назад, а Городецкое — спустя один век после него, их названия писари больше не вставляют в царских указах и государственных грамотах. В титуле московских государей обычно на втором месте упоминается Владимирское великое княжение, тут же его нет.

— Это дьяк Епифанов напортачил, неверные послания иноземным государям отписал! — в досаде воскликнул Самозванец и погрозил в воздухе кулаком. — Как вернется он собака, протрезвев, из кабака, то тут же отведает моего кнута!

— Великий государь, завтра Покров, грех бить не только людей, но и скотину! Простите виновного ради святого праздника Пресвятой Богородицы, — испугавшись, сказала своему собеседнику Ксения.

— Ладно, царевнушка, не трону дьяка вплоть до новой его вины, — тут же пошел на попятную Отрепьев.

Ксения успокоилась за судьбу Епифанова и продолжила чтение:

— Судьбы Всевышнего сокровенны и непостижимы разуму человеческому. Что с ними может случиться, то прежде век уже определен от святого Его величия. И ныне над Вами страшный суд по соизволению Его совершился, ибо как великое наказание определил Вам, за грехи ли предков Ваших, или за Ваши бесчисленные, допустив оставить наследное Ваше Государство и скитаться по чужим землям в крайнем бедствии и печали. Так и неизреченное милосердие над Вами ныне благоволил показать, не помянув беззаконий Ваших, поелику Вас от изменнических рук подданных ваших, от несказанных и неслыханных опасностей сам он Всемогущий избавил. Он, наведший прежде на Вас скорбь изгнанием из областей Ваших, по неисчерпаемому Своему благоутробию, возведя Вас паки на наследное Царство Ваше, приводя в бессилие и слабость изменников Ваших и поборая по Вас всегда великою силою ратных, к Вам приклоняющихся, людей разных народов, толико Вас утешил. Объявляем, что Его Величество Король пришел наш и вся Речь Пополитая Польская суть Вам прибежищем и хотят Вам оказать пособие к получению наследных Ваших владений.

Есть у Вашей царской милости неприятели, которые распространяюсь о поведении Вашем худую молву. Хотя у более рассудительных людей эти слухи не имеют места, но я, отдавши Вашему величеству сердце и любя вас как сына, дарованного мне от Бога, прошу Ваше величество остерегаться всяких поводов.

Поелику известная царевна, Борисова дочь, близко вас находится, то благоволите, Ваше царское величество, вняв совету благоразумных с сей стороны людей, от себя её отдалить. Ведайте, Ваше царское величество, что люди самую малейшую в государях погрешность обыкновенно примечают и подозрение наводят.

Отправьте посольство в Краков, и там заочно свершим бракосочетание дочери моей, невесты Вашей, с Вашим представителем.

Желаемпритом, дабы Господь Бог даровал, как наискорее увидеть любовь Вашу и всех Наших приятелей в добром здравии.

Ежи Мнишек, кравчий великий коронный, каштелян радомский, воевода сандомирский. Дана во владениях Наших, в Самборе, 7 октября 1605 года.

Едва Ксения закончила чтение послания польского магната, Григорий Отрепьев торжествующе воскликнул:

— А, зашевелился лысый черт, заволновался! Ксеньюшка, купился Мнишек на наше представление, отдает мне свою дочь, не настаивая на новых требованиях. Буду я теперь женатый человек, не хуже прочих!

— Так мне уже можно венчаться с Петром Федоровичем, великий государь? — спросила, в свою очередь облегченно вздыхая Ксения Годунова. В мыслях она порадовалась и тому, что вчера вечером закончила шить праздничную сорочку для Самозванца. Григорий Отрепьев однажды обмолвился при ней, что Марина Мнишек любит розы потому что сама такая же колючая и прекрасная, и Ксения вышила подол и рукава этими цветами, и как раз для его свадьбы с Мариной.

— Подожди, царевнушка, надо еще получить подтверждение твердости намерения Мнишека выдать замуж за меня свою дочь. Пусть второе письмо пришлет с просьбой об посольстве, — быстро ответил девушке Отрепьев, не желая ее отпускать от себя. Его кольнуло сожаление, что придется расстаться с дочерью Бориса Годунова после свадьбы с Мариной Мнишек. Затеянное им представление вдруг обернулось правдой, и он в самом деле влюбился в царевну, о которой раньше не мог мечтать, когда был жалким беглецом-расстригой. «Эх, если бы можно жениться на обеих — на Марине и Ксении! В мусульманство что ли мне перейти, и завести гарем из приглянувших мне девиц, — невольно подумал Самозванец, неотрывно смотря на царевну Ксению, на которую все не мог наглядеться. — Так сразу обе они не согласятся жить со мной, из двух зайчих нужно непременно одну выбрать — разом двух не поймаешь. Так какую же⁈».

Лучистый взгляд Ксении склонял сделать выбор в ее пользу, но сама она ни сном, ни духом не догадывалась о его намерении, непоколебимо веря в нерушимость его договора с Басмановым. Отрепьев в досаде подумал, что Ксении наверняка известно о его самозванстве и низкое происхождение может отвратить дочь царя Бориса, пусть даже и находящуюся в бедственном положении и полностью зависимую, от супружества с ним. Будет весьма затруднительно завоевать ее расположение, но тут Самозванцу пришла на помощь его находчивость, и он ласково попросил:

— Ксения Борисовна, прогуляйся-ка со мной по саду пока к вечерне не зазвонят.

— Хорошо, великий государь, — согласилась девушка, не видя причины отказать ему в этой просьбе.

Самозванец начал прохаживаться с царевной по садовым дорожкам Запасного дворца и вдохновенно излагать ей полуправду-полуложь о своем прошлом, которую ему подсказывала его неуемная фантазия.

— Должен повиниться перед тобой, царевнушка, покаяться — начал он свой рассказ с сокрушенным видом.

— В чем же? — спросила, не подозревая о его умысле Ксения.

— В том, что неправду не только народу, но и тебе говорил. Не сын я Грозного царя, не царевич Дмитрий Иоаннович, — с таинственным видом сообщил ей Григорий Отрепьев.

Ксения невольно вздрогнула, выслушав это признание. «Уж не проверяет ли меня Самозванец? Но зачем ему это?», — с беспокойством подумала она, рассматривая его округлое лицо при свете закатного солнца.

— Так кто же ты, великий государь? — тихо спросила девушка, опасаясь сказать что-то не так и быть обвиненной в государственной измене. Ей подозрительный разговор с Самозванцем все больше начал напоминать подстроенную ловушку, с помощью которой Лжедмитрий захотел избавиться от нее, когда она стала ему не нужна после получения письма воеводы Мнишека.

— Побочный сын ясновельможного короля Речи Посполитой Стефана Батория, — внушительно произнес Самозванец. —

Мой батюшка, король Стефан, устав от долгой и бесплодной войны с Москвой, в последние годы жизни облюбовал себе замок в Неполомицах, на берегу Вислы, куда часто приезжал охотиться. Однако короля манила не столько дичь, водившаяся в окрестных лесах, сколько красивая дочь управляющего замка Анелька, моя матушка. Матушка благосклонно приняла королевские ухаживания, и вскоре у неё родился я. О том, чей я сын, точнее — кто мой отец, я так и не узнал при жизни матушки, постригшейся в монахини. Зато скитаясь по монастырям в Литве и Московском царстве я услышал об убитом когда-то в Угличе царевиче Дмитрии и, слушая эти рассказы, вспомнил всё, что говорила матушка о моем высоком монаршем происхождении. Тогда меня поразила внезапная мысль: «Уж не я ли царевич Дмитрий?» Постепенно я так свыкся с этой мыслью, что начал смотреть на себя, как на законного наследника московского престола, возвратился в Польшу и объявил себя царевичем Дмитрием. Польская шляхта сразу признала во мне принца, и канцлер Ян Сапега тоже заявил, что я побочный сын Стефана Батория. Царевнушка, видишь бородавки на моем лице?

— Да, — удивляясь необычному вопросу ответила Ксения. Обычно люди не заостряли внимание на не красящую их внешность выступы телесного цвета.

— Вот, это прямое доказательство моего королевского происхождения. У польского короля, у Батория тоже была подобная бородавка у правого глаза, — подняв вверх указательный палец, торжественно объявил Григорий Отрепьев. — Сыном я прихожусь достославному королю, и мое имя — королевич Владислав!

Ксения в замешательстве молчала, все еще не понимая отчего Самозванец пустился с нею в такие откровения. В то, что он польский принц ей было трудно поверить, слишком выдавал Отрепьева выговор уроженца Костромы. Самозванец пристально смотрел на нее, ожидая ее восторженных слов в ответ на его небылицы, и вдруг отчаянно закричал:

— Царевна, берегись!

Не довольствуясь словами, он тут же схватил ее в объятия, закрывая своим телом от смертельной опасности. Оторопевшая Ксения увидела, как зловеще жужжащая стрела вонзилась сзади в спину Самозванцу и замерла, лишь колыхнулось бело-красное оперение. Она осталась жива благодаря молниеносной реакции Григория Отрепьева, но сам он серьезно пострадал от выстрела злоумышленника.

— Великий государь, вы ранены? — дрожащим от волнения голосом спросила у него Ксения.

— Плечо задето, — машинально ответил Отрепьев. — Вот что, Ксения Борисовна, не ходите сегодня вечером на богослужение, оставайтесь в своих покоях. А я расследую, кто тут засаду устроил в дворцовом саду прямо у меня под носом.

Ксения молча склонила голову в знак согласия и после прощания с Самозванцем вернулась на женскую половину дворца под охраной двух стражников. Очутившись в безопасном месте, в своей горнице, она долго не могла успокоиться после покушения на ее жизнь и желание увидеть Петра Басманова, главного своего защитника и любимого жениха, сделалось нестерпимым. Царевна призвала к себе верную горничную Дуняшу, и давая «угорскую» золотую монету сказала:

— Дуня, отправляйся в Стрелецкую слободу и отдай «угорку» Петру Федоровичу. Ничего ему не говори, он сам знает, что нужно делать.

— Слушаюсь, царевна, — низко поклонилась ей Дуняша и заспешила к своему дяде конюху Степану, чтобы он отвез ее куда велела ей ее молодая хозяйка.

После ухода Дуняши Ксения села у окна и стала смотреть во двор, с надеждой ожидая что вот-вот появится ее жених Басманов. Время как никогда тянулось медленно и нехотя, словно сонно и неторопливо текла река в жаркий летний полдень.

Осенние сумерки наступили быстро, и во дворе трудно стало что-либо разглядеть кроме ходящих дозором стрельцов с зажженными факелами. Ксения поняла, что ей вряд ли стоит рассчитывать увидеть Петра в ближайшие часы. Уже ночь наступила, Дуня могла не застать на месте воеводу или же у него дело неотложное нашлось, не до невесты ему в эту позднюю пору.

Дочь Бориса Годунова решила, что утро вечера мудренее и пошла в опочивальню, оставив свои попытки высмотреть суженого еще на его подходе к дворцу. При свете одинокой свечи она сняла с своей головы парчовый почелок, украшенный янтарем и жемчугом и стала задумчиво расплетать тугую косу, глядя в окно на ночное небо с полной луной. Звезды накануне Покрова высыпали большие и яркие, они казались вратами в лучший мир, где не было ни злобы, ни ненависти, а была любовь и безграничное счастье. Ксения не сомневалась, что ее родители и юный брат находятся на этой неизмеримой небесной высоте и Бог по своему милосердию воздал им за их земные страдания и напрасную людскую клевету. Ну, а ей оставалось надеяться только на любящего ее жениха, и Ксения прошептала молитву о скором удачном замужестве, глядя на иконы в красном углу:

— «Покров Пресвятая Богородица, покрой мою буйную голову жемчужным кокошничком, золотым подзатыльничком!»

В углу возле изразцовой печи что-то зашуршало, и Ксения обернулась в ту сторону с опасливой мыслью — неужто домовой⁈ Однако пришелец оказался для нее хуже домового. К ней двигался, пьяно улыбаясь Григорий Отрепьев, и по всему было видно, что он, как и днем, намеревался вести с нею обстоятельную беседу.

— Великий государь, что привело вас ко мне? После ранения вам нужно лежать в постели для скорого исцеления, — сказала, невольно отступая от него Ксения.

Но благоразумные слова Ксении в эту ночь не действовали на влюбленного Самозванца. С первой встречи он был покорен ее красотой, а сладость близости прекрасной дочери Бориса Годунова, попавшей днем в его объятия, окончательно одурманила его разум.

— Царевнушка, нет мне без тебя покоя! — заявил нынешний властитель Москвы сестре убитого царя. — Не выходи ты замуж за Петьку, выходи за меня!!! Стар уже воевода Басманов для тебя. Не успеешь ты оглянуться как его борода станет седой, у него изо рта все зубы выпадут и его паралич разобьет! А ты молода и красива, я тоже молод да горяч, и в Московском царстве теперь не последний человек, наделен царским достоинством. Что еще нужно для счастья⁈ Из нас выйдет прекрасная пара на зависть всем нашим врагам и лицемерным друзьям!

Ксения в испуге посмотрела на странного юношу, опасаясь, что он повредился умом, если ведет такие несуразные речи.

— Великий государь, королевич Владислав, у вас уже есть невеста, — рискнула напомнить она ему. — Вспомните, как вы тосковали по ней, как сильно хотели увидеть!

— Какая невеста⁈ Маринка⁈ — переспросил Григорий Отрепьев. — Не невеста она мне больше, обиделся я на нее! Не счесть сколько я ей длинных любовных писем посылал, тоскуя по ее лукавому личику и озорной улыбке, а она даже пару слов мне не царапнула. Ее заботит с ее родителем, лысым чертом Мнишеком, один царский трон. Погибни я в борьбе за власть, они бы не поморщились. Ты же, Ксеньюшка, такая родная и близкая, теплая и душевная, только на тебе я женюсь!

Он сделал попытку обнять девушку, но Ксения выскользнула из его длинных рук и решительно сказала:

— Не люб ты мне, великий государь, и не буду я кривить своей душой, выходя за тебя замуж. Ищи себе другую невесту, моего согласия на супружество не получишь!

— Царевнушка, я буду любить за двоих! — начал клятвенно уверять ее Григорий Отрепьев. — Знаешь, как я любить умею⁈ Пока будет светить на небе солнце, восходить ясный месяц, блистать далекие звезды, мое сердце будет принадлежать тебе! Рожей я конечно не вышел, зато по другим статьям жених хоть куда!

— Не достойна я твоих сердечных чувств, королевич, — отрицательно покачала головой дочь царя Бориса, не зная что и думать об искренности своего ночного нежданного собеседника. — Это лукавый сбивает тебя с пути истинного, великий государь. Не выйдет из нас супружеской пары, слишком многое нас разделяет!

— Ты просто еще не привыкла ко мне, Ксения Борисовна, не освоилась. Подумай, от чего ты отказываешься, — с жаром продолжал настаивать Самозванец. — Я же тебя царицей сделаю, все желания твои буду исполнять, всех врагов твоих сокрушу. Взамен же прошу всего один твой поцелуй, улыбку радостную и слово ласковое. Будем же ладить, да⁈

Не дожидаясь ответа, он повалил Ксению на кровать и начал лихорадочно целовать, дерзкой рукой срывая с ее тела не только верхнюю, но и нижнюю одежду вплоть до исподнего белья. Григорий твердо вознамерился лишить свою избранницу девственности, и тогда у нее, опозоренной, не будет иного выбора как пойти с ним под венец.

Ксения закричала словно пойманная птица и попыталась отбиться от молодого мужчины, который был намного сильнее ее.

— Ксеньюшка, не отталкивай меня, мне больно! — заныл Отрепьев, сознательно пользуясь ее добротой, чтобы достичь удовлетворения своего плотского желания. И продолжил, задирая ей подол: — Чую я, ох чую, что рана моя полученная за тебя, открылась и кровь начала хлестать. Ох, ох, скоро совсем кровью истеку!

Ксения замерла, испугавшись, что Самозванец в самом деле может серьезно пострадать в случае ее отчаянного ему сопротивления. Как не крути, он оказался ранен из-за нее, спасая ей жизнь и девушка растерялась, не зная, что ей делать, как правильно поступить в этой ситуации и не навредить своему спасителю, решившему взять ее силой. Отрепьев ощутив ее податливость, радостно впился жгучим поцелуем в ее обнажившуюся правую грудь, но сильная мужская рука тут же оторвала его от царевны и швырнула в угол как нашкодившего щенка.

— Гришка, ты нарушил наш уговор, по которому царевна Ксения моя невеста? Как ты мог, кобель блудливый? Только при этом условии я согласился тебе помогать добыть Марину и московский трон, — гневно начал спрашивать Петр Басманов, вовремя появившийся в опочивальне Ксении, чтобы спасти ее от насилия своего вероломного друга. Теперь воевода жалел, что слепо доверил свою любимую девушку Отрепьеву, не отличающемуся твердыми моральными устоями. Но он поверил, что Самозванец так же сильно любит Марину Мнишек, как он Ксению Годунову и не польстится на его невесту.

— Ну нарушил я уговор, и что? — вызывающе сказал Отрепьев, все больше и больше злясь на появление Басманова, помешавшего его заветным планам и не собирающегося отказываться от борьбы за свое счастье. — Ксения еще не твоя жена. По всем божеским и человеческим законам я могу к ней посвататься. Если она станет моей женой, то получит царский венец. А ты ей что можешь дать — подворье на краю Москвы? О ней подумай — кем она может стать со мной и кем с тобой!!!

Петр нерешительно посмотрел на девушку, с горечью сознавая, что Лжедмитрий прав. Ксения может достичь с Самозванцем заоблачных высот высшей царской власти, которые никогда не предполагались для нее даже в царствовании ее отца Бориса, и будет ли благом для его любимой царевны, если он помешает ее браку с Отрепьевым Басманов не мог решить.

— Ксения, что ты думаешь о предложении великого государя? — тихо спросил он ее. — Согласна стать его супругой и русской царицей?

Ксения отрицательно покачала головой.

— Нет, Петр Федорович, не согласна, — сказала она, стыдливо прикрывая голую грудь руками. — Не нужна мне царская власть, я из-за нее лишилась отца, матушки и брата. Хочу твой женой быть, люб ты мне, Петр Федорович.

Тут силы окончательно покинули царевну, и она упала в обморок, больше не выдержав бесконечных треволнений беспокойного дня. Петр едва успел подхватить ее, не давая упасть на пол. Он бережно уложил ее в постель, и повернулся к Самозванцу для дальнейшего разговора.

Отрепьев в углу весь сжался, будто отвергающие слова Ксении заставили его уменьшиться в размере. Он выглядел таким несчастным, что Басманову даже стало его жаль.

— Твоя взяла, Петр, — глухо сказал Григорий без свойственного ему шутовства, признавая свое поражение. — Забирай царевну, если ты ей так мил, что она и царским троном не соблазнилась.

— Неужто так легко откажешься от Ксении? — с недоверием спросил у него воевода Басманов.

— А что мне еще остается делать? — развел руками Самозванец. — Ты взял ее сердце, ничего не оставив в ее душе для меня. Даже шапка Мономаха не помогла мне добиться расположения красавицы Годуновой. Да и призраки ее родителей и брата всегда стояли бы между нами. Так что забирай Ксению, Петр, и увози ее подальше от Москвы. Не знаю кто хотел забрать ее жизнь сегодня — тесть ли мой Ежи Мнишек, бояре — противники Годуновых или же ревнивый жених, только чую ее жизнь продолжает быть в опасности.

— В нее пустили польскую стрелу, тут нечего гадать — сандомирский воевода увидел опасную соперницу в Ксении для своей дочери Марины и попытался устранить ее таким жестоким способом, — убежденно проговорил Петр Басманов.

— Да, стрела польская, вот только вопрос — зачем Мнишеку так явно подставлять себя, — пожал плечами Отрепьев, и тут же скривился от боли, причиненной раной в плече от той самой стрелы. — Тут не все так просто как кажется, Петр Федорович! Я послал двух толковых сыскарей обследовать окрестности, и они по возвращении поведали мне немало интересного. После того как покушение на Ксению сорвалось из Сыскного приказа ударился в бега травник Трифон. И в прошлом у него случилась жестокая ссора с царевной, так что держал он злобу на нее.

— Из-под земли достану этого душегуба, — гневно заскрипел зубами воевода.

— Не спеши с выводами, Петр! — предостерегающе сказал Григорий Отрепьев. — Может это Трифон так сильно желал смерти дочери Бориса Годунова, а может и не он. Тут одни только Шуйские и Голицыны чего стоят! Нам нужно сохранить холодную голову и доподлинно узнать кто организовал покушение на убийство Ксении, какой нехристь покусился на ее красу. Только так мы сможем обезопасить ее в будущем.

— А ведь правда твоя, Григорий, много лиходеев могут желать гибели царевны, — спохватился Петр Басманов, и скользкий холодок прошелся по его спине.

— Лучше всего нам спрятать Ксению на севере там, где мало людей, а монастыри защищены прочными каменными стенами, — стал вслух размышлять Отрепьев. — Петр — ты наместник Белозерского края, отвези царевну туда в Горицкий монастырь и пусти слух о ее пострижении. Пусть там побудет в тишине, пока мы не докопаемся кто хотел ее убить и не обезвредим злодея.

Воевода Басманов сразу согласился с этим предложением.

— Да, следует так поступить, правда твоя, великий государь, — сказал он, согласно кивая головой. — Заодно мне нужно побывать на землях Белозерского княжества, вверенных моему попечению, проверить все ли там в порядке.

— Нет, Петр, ты тут мне нужен, я без тебя как без рук, — быстро отозвался Самозванец, и сказал с тяжелым вздохом: — Ну, уноси царевну, пока я не передумал. Сам знаешь, как трудно от нее отказаться.

Петра не нужно было просить дважды. Укрыв Ксению плащом, он быстро понес ее к царскому возку, готовому увезти их из Кремля мимо испуганных криками девушки слуг, а за ним два дюжих стрельца тащили большой сундук с приданным царевны. Петр Басманов взял бы Ксению без ничего, в чем мать родила, но он догадывался, что девушка будет очень расстроена, если во второй раз потеряет платья, сорочки и полотенца, вышитых собственноручно с девичьими мечтами о семейном счастье. Этого воевода Басманов не мог допустить. Его самым большим стремлением стало намерение во что бы ни стало сделать Ксению счастливой и для начала он хотел доставить ее в безопасное место, неизвестное даже Григорию Отрепьеву.

Глава 16

Петр Басманов сознавал, что Григорий Отрепьев прав настаивая на том, чтобы немедленно отправить царевну в белозерский Горицкий монастырь для ее безопасности. Но он был не в силах так скоро расстаться с Ксенией и решил временно поселить ее в своем отдаленном поместье под Москвой, о котором знал только он сам и его верные холопы. В обморочном состоянии она была прекрасна как писаный в церкви ангельский лик: еле заметное тихое дыхание говорило о том, что девушка жива, несмотря на полную неподвижность и приближенный к Самозванцу воевода чутко оберегал ее покой, испытывая желание вечно держать ее в своих объятиях. И его намерение везти царевну на север изменилось на замысел держать ее в своем доме.

В дороге Ксения пришла в себя и настороженно приподнялась, пытаясь разобраться, где она находится и куда ее везут.

— Ксения, не пугайся. Теперь тебя никто не обидит, мы едем в мое имение, — ласково сказал ей Петр.

Девушка радостно ахнула и теснее прижалась к своему спасителю, который бережно держал ее, не давая упасть с сидения на высоких кочках дороги, преодолеваемой их возком.

— Петр Федорович, а Самозванец ничего тебе не сделает? — вдруг тревожно спросила она, с волнением глядя в его влюбленные глаза. — Не станет мстить тебе за то, что ты отбил меня у него⁈

— Нет, не сделает. Мы с ним как братья, поссориться можем, но зла друг другу вовек не причиним, — убежденно ответил воевода, с удовольствием вздыхая цветочный аромат ее пышных волос. — Да и жестокость Отрепьеву не свойственна, по своей воле он никому вреда не сделает и мстить не будет.

Ксения успокоилась и влюбленные продолжили свой сердечный разговор, делясь друг с другом, что им пришлось пережить за последние дни и как они скучали и томились в разлуке.

В полночь путешественники въехали в имение Басманова Люберцы. На холмистом берегу небольшого озера, в которое впадала речка Пехорка, стояли двенадцать крестьянских домов и небольшая мельница. За ними высился господский дом — ладно скроенный дубовый терем с надстроенной светлицей, с разукрашенными ставнями окон и вычурной резьбой оконных рам. Конюх резко осадил у ворот тяжело дышавших от усталости лошадей, а один из сопровождавших возок стрельцов громко начал стучать в закрытые створки под лай проснувшихся сторожевых псов.

Сторожа с горящими факелами немедленно открыли ворота приехавшим. Петр Басманов и Ксения вошли в большой двор, и там их встретила пожилая женщина в синем летнике, обшитом мишурным позументом. Голову ее украшала высокая кика, белизна которой подчеркивала смуглый цвет ее лица, загоревшего от летнего солнца. Опиралась она для пущей важности на высокий деревянный посох.

Это была Дарья Ивановна Федулова — преданная няня Петра Басманова, взявшая на себя управление его имением, когда он стал совершеннолетним. Она одна из всей дворни не поклонилась молодому боярину, а окинув его и не полностью одетую девушку с растрепанными волосами критическим взглядом, неодобрительно сказала:

— Петр, что ты являешься в собственный дом как тать под покровом ночи! Девицу где-то похитил, и теперь от отца ее скрываешься?

— Полно, что ты несешь, Дарья! Хозяйку я тебе привез, отныне каждого ее слова будешь беспрекословно слушаться. Кончилось твое безраздельное владычество в Люберцах, старая! — посмеиваясь, ответил ей Петр.

— Господи, да неужто это жена твоя!!! — радостно всплеснула руками старушка. — Наконец-то ты устроился, Петруша!

— Еще она мне не жена, но скоро будет ею, — твердо ответил Петр. Но Дарью Ивановну не смутило, что венчание ее питомца еще не состоялось, ей довольно было видеть его суженую

— А у меня ужин еще остался, не остыл, и баня топится с раннего утра, — захлопотала она.

Угостив приезжих ужином, который состоял из нескольких ломтей ржаного хлеба, из щей, поданных в большой деревянной чашке, и из пшенной каши с тушеной курицей, Федулова принудила сначала Ксению, а потом Петра отправиться мыться в баню.

— Помилуйте! — говорила она. — Да как же это можно после дороги не сходить в баню, не помыться?

— Велика ли дорога, няня! Всего-то проехали не более пятидесяти верст от Москвы, — махнув рукой, ответил Петр Басманов.

— Да уж воля твоя, много ли, мало ли проехали, а все-таки вы с дороги, и в бане вам надо попариться. Ведь с утра топится! В ней теперь такой пар густой подымается, что чай на корточки присядешь!

Под давлением няни Басманов сдался. Воспользовавшись против воли банею, в которой в самом деле легко было задохнуться от жара, Петр проворно поднялся в светлицу к своей невесте, по которой уже соскучился. Его заботливая мамка за время его нахождения в бане успела обрядить Ксению в чистую одежду.

Едва он вошел, Дарья Ивановна проворно отворила закрытую им дверь в сени и закричала сенной девушке, убирающей в соседней комнате:

— Глаша! Приготовь поскорее в опочивальне постель для молодой хозяйки, а для Петра Федоровича вели постлать сена в чулане, если он еще с ней не венчан. Им уже с дороги спать хочется.

Петр безропотно пошел в чулан, устроенный подле большой светлицы. Светлица совмещала в себе и столовую, и гостиную, и залу, кроме передней, которую заменяли стекольчатые сени. Кухня устроена была на дворе, под одною кровлею с сараем, конюшнею, погребом, курятником и банею. Узкий чулан, пристроенный как дополнение к служебным помещениям был не слишком удобным местом для ночлега, и воевода Басманов подозревал, что его строгая нянька нарочно засунула его в душный неудобный закуток, чтобы он поскорее, честь по чести женился на своей невесте. Это соответствовало его самым пылким желаниям и оставалось сблизиться с Ксенией, чтобы и она хотела венчаться с ним.

Дочь Бориса Годунова, вырвавшись из кремлевского плена, не уставала каждый день наслаждаться прогулками, на которых свободно дышала полной грудью. Роскошь царских палат она с радостью променяла на сельский простор и красу здешних лесов, мерное журчание воды небольшой речушки. Петр охотно стал ее постоянным спутником и проводником по местам, знакомыми ему с детства и юности. Он не помнил времени счастливее из всей своей жизни и более желанного счастья чем быть с любимой. Чем короче узнавал он добрую и разумную не по годам царевну, тем более усиливались в нем любовь к ней и уважение. И в невинном сердце девушки давно таившаяся искра любви, зароненная сначала благодарностью к своему защитнику и избавителю, постепенно зажгла огонь такой чистый, что Ксения, исполнившись самоотверженности, жила одним своим женихом и его интересами. Сам воевода Басманов сделался против обыкновения робким и нерешительным в разговоре с любимой девушкой. Язвительные речи Отрепьева, уверяющего, что он не подходит царевне, зародили в нем сомнения в своей пригодности стать мужем дочери Бориса Годунова, и только откровенно выраженное желание Ксении быть с ним могло бы подтолкнуть его повторно сделать предложение повенчаться с ним. Но застенчивая девушка не могла первой затеять подобный разговор и устройство желанной им свадьбы затягивалось. Обоюдное счастье их, к нескрываемой досаде Дарьи Федуловой, заключалось в ежедневных встречах и задушевных разговорах.

Спустя неделю, в конце октября, под вечер, Петр и Ксения, прогуливаясь, дошли по тропинке, извивавшейся по берегу озера, до покрытой орешником довольно высокой горы. С немалым трудом взобравшись на вершину, они сели отдохнуть на большие камни, под тень молодого дуба, и начали любоваться окрестностями красивой местности и стаей уток, летящих на юг. Перед ними синело озеро; на противоположном берегу видно было дома деревни Люберцы окруженные плетнями огороды, нивы и покрытые стадами луга. Слева, по обширному полю, которое примыкало к густому лесу, извивалась речка и впадала в озеро; по берегам ее темнели вдали крыши нескольких деревушек. Справа сосновый бор Чертова Чаща, начинаясь от самого берега озера, простираясь вдаль, постепенно расширялся, поднимаясь, на весь горизонт. Местные крестьяне унаследовали от предков своих поверье, что в этом бору водятся нечистые духи, ведьмы и лешие. Несмотря на это, рискованные поселяне, промышлявшие охотою, ходили в Чертову Чащу для добычи дичи и рассказывали иногда, вернувшись домой, односельчанам такие чудеса о злобных проделках леших, заманивающих простаков в глубокие ямы, что у слушателей мороз проходил по коже от ужаса.

Солнце скрылось в густых багровых облаках, покрывавших запад. На юго-восточном, синем небосклоне засиял месяц и, отразившись в озере, рассыпался серебряным дождем на водной поверхности.

— Далеко мы с вами зашли, Петр Федорович, а время позднее. Если хотим скорее вернуться домой, то придется нам идти с молитвой вдоль Чертовой Чащи. Пусть то, что рассказывает вечерами твоя няня по больше части небылицы, но береженого Бог бережет, — заметила Ксения.

Она хотела встать, чтобы спуститься вниз, но Петр крепко взял ее за руку, удерживая возле себя. Он наконец-то под влиянием красоты тихого деревенского вечера решился на откровенное объяснение и сердце стыдливой девушки забилось, как птичка, попавшая в силок. Чувствуя, что настал решающий ее судьбу час, Ксения не смела поднять глаз, потупленных в землю. А воевода Басманов, устремив на нее горящий взор, лучше всяких слов выражавший его чувства, пылко сказал ей:

— От тебя зависит; милая Ксения, мое счастье. Скажи: любишь ли ты меня так сильно, как я тебя люблю? Согласишься ли идти к венцу со мною? Реши судьбу мою. Скажи: да или нет?

Ксения молчала, не в силах говорить. Прерывистое дыхание и полуоткрытые уста показывали всю силу ее душевного волнения.

— Не стыдись меня, милая! Скажи мне то словами, что давно уже говорили мне твои прекрасные глаза. Неужели я обманывался? — принялся терпеливо уговаривать ее Петр, раньше не отличавшийся сдержанностью. — Скажи: любишь или нет?

Молчание было ему ответом.

— Ты все молчишь! Значит… нет⁉ Не любишь⁈ Прости меня, Ксения Борисовна, что я тебя потревожил, — горько сказал воевода Басманов, опустив голову. — Забудем разговор наш. Вижу, что я обманулся в надежде, принял твою признательность за более глубокое чувство. Завтра же сяду на коня: поеду, куда глаза глядят, оставив тебе свое имение! Знаю, знаю, без тебя мне нигде не найти счастья. Ты скоро забудешь меня, но я, где бы ни был, буду тебя помнить, буду любить тебя, любить до гробовой доски! Не мудрено, что ты так сдержанна со мной, Ксения, не достоин я тебя, чистой твоей души, твоей дивной прелести земного ангела! Иссушила меня к тебе любовь лютая и решился я на страшное преступление — извел твоего жениха королевича Иоганна, чтобы не досталась ты ему, сделал тебя вдовой прежде чем стала ты мужнею женой.

— Как, разве это не травник Трифон сгубил королевича? — испуганно вздрогнула от ужасного признания избранника Ксения. Давно пережитая боль потери любимого жениха расколдовала заклятье ее девичьей стыдливости и вернула дар речи.

— Трифон лишь исполнял мой наказ, а замыслил вас навеки разлучить я, окаянный, — покаянно произнес Петр Басманов.

Крупные слезы покатились по пылающим щекам девушки, до сих пор не забывшей своего датского жениха. Но Басманов в этот октябрьский день был ей дороже всех людей на свете. Закрыв глаза одною рукою, тихонько подала она другую Петру и произнесла едва слышным голосом:

— Бедный, сколько ты натерпелся горя из-за меня и моей несмышлености. Принимаю любовь твою, Петр Федорович! Пусть она стала ядом, отравившей мою жизнь, а не целительным лекарством, все равно принимаю ее!

— Неужто ты простишь мне мое злодеяние и твои страдания, Ксения, — не веря ушам, спросил воевода.

— Я пойду под венец с тобой и как твоя жена буду молиться за тебя, искупая твой грех, — подтвердила Ксения. — Я тоже виновата, малодушно сторонилась твоего внимания, твоих чувств, избегала своей судьбы, и тем самым толкнула тебя на ужасное преступление, совершенное во имя любви!

Счастливый Петр крепко прижал девушку к себе. Вопреки его самым мучительным опасениям покаяние не только не отдалило от него его любимую царевну, но и крепко связало их. Теперь, когда все выяснилось между ними, Ксения Годунова стала его неотъемлемой частью, его неразлучной парой, как и полагалось по Святому Писанию быть мужу и жене, приняв его целиком и полностью.

Возвращаясь домой, воевода Басманов и царевна Ксения уже не скрываясь передавали друг другу все надежды и опасения, все радости и печали, которые попеременно наполняли сердца их со времени первого свидания. Казалось, они боялись упустить случай начистоту высказать все, что таили так долго в глубине сердца. С некоторым удивлением и с неизъяснимо-сладостным чувством предаваясь взаимной откровенности, они находили все новое и новое наслаждение в разговоре с друг другом.

— Дай вам Господи совет да любовь, — радостно проговорила Дарья Ивановна, узнав по их возвращении, что свадьбе точно быть.

Выпив стакан вишневой настойки и поставив его на столе, Федулова затянула веселую свадебную песню; подперла одну руку в бок, а в другую взяв платок, начала им размахивать, притопывая ногами, приподнимая то одно, то другое плечо и кружась на одном месте:

Где селезень был?

Где утка была?

Бог вас свел

За единый стол;

Бог вам велел

Один хлеб-соль есть;

Бог вам велел

Из одной чары пить.

На другой день, когда Петр ушел гулять с невестою, мамка его, призвав крестьян, приказала перегородить досками нижнюю свою горницу и приготовить свадебную опочивальню. Из полотна, данного Дарьей Ивановной, жены и дочери крестьян сшили перину и подушки и набили их отборным лебяжьим пухом. Домоправительница устлала полы яркими восточными коврами, постелила на широкую кровать новое покрывало и поставила два серебряных подсвечника возле настольного зеркальца.

— Ну! — сказала Федулова, отпустив крестьян и крестьянок и довольно осматривая приготовленную ею комнату. — Вот и спальня готова! То-то Петр Федорович удивится!

Басманов, вернувшись с прогулки, в самом деле удивился неожиданной перестройке дома и от искреннего сердца благодарил няню за ее усердие в устройстве его счастья. Ксения, услышав, что Федулова называет новую комнату свадебной опочивальней, застыдилась и убежала в сад, несмотря на убедительные приглашения достойной женщины посмотреть на результат ее стараний.

День, назначенный для свадьбы, приближался. Петр, оседлав своего Енисея, поехал в соседнюю деревню Макаровка, где по словам Дарьи Ивановны, мог приобрести все, что только было нужно для его свадьбы и договориться о венчании. Приехав в Макаровку, он прежде всего отыскал местного священника. Не объявив ему своего имени и сказав, что он желает по некоторым причинам приехать из Москвы в деревню венчаться с своею невестою, Басманов спросил, можно ли будет обвенчать его без лишних свидетелей?

— Да почему, боярин, ты так таиться от народа хочешь? Согласны ли родители на ваш брак? — сурово спросил воеводу священник, не соблазняясь и туго набитым кошельком, протянутым женихом.

— У невесты родители недавно скончались, а у меня жива одна мать, постриженная в монахини. Нельзя ли, батюшка Никодим, сделать так, чтоб, кроме нас, никого не было в церкви? Я бы за это тебе очень был благодарен, — с мольбой произнес Басманов.

— Чтоб никого не было в церкви? Это не по правилам. Надобно, по крайней мере, чтоб приехало с вами несколько свидетелей; а то этак, пожалуй, можно молодца обвенчать с девицей, приходящей ему близкой родней. Нарушить мои обеты я не соглашусь ни за что в свете.

— Это можно устроить, — согласился Петр, подумав про Дарью Ивановну и двух верных стрельцов, и снова спросил:

— Нельзя ли будет обвенчать меня и мою невесту попозже вечером или даже глубокой ночью?

— Пожалуй, если уж тебе так хочется. Да что это тебе так вздумалось? Кто венчается ночью? Воля твоя, а уж верно тут что-нибудь да есть незаконное, что ты скрываешь, — снова засомневался священник, с подозрением глядя на Петра.

— После венца я тебе все объясню, батюшка Никодим. Ты сам увидишь, что причины моего желания основательны и никак не могут ввести тебя в какие-нибудь хлопоты. И мне хотелось бы, батюшка, чтобы разговор наш остался между нами.

— Обещаю тебе, что все останется в тайне. Я не причиню вреда ближнему разглашением подробностей чужого венчания.

С этим обещанием окрыленный Петр вернулся домой, и на следующий день ближе к вечеру приехал в церковь Преображения Господня со своей невестой и свидетелями как условился для венчания. Служки уже ждали их в парадном облачении в притворе храма, освещенного сотней зажженных свечек. Священник Никодим вышел из Царских врат навстречу молодым. Увидев среди свидетелей знакомую ему Дарью Ивановну Федулову женщину богобоязную и основательную, на которую можно было всецело положиться, достойный священник несколько успокоился и перестал опасаться, что брак воеводы Басманова, которого он взялся венчать, могут признать незаконным, а когда увидел невесту то понял и причину скрытности жениха. Никодиму приходилось бывать в Москве в период его послушания и ему выпал случай увидеть царевну Ксению Годунову в Архангельском соборе. Понятным стало скрытие дочери царя Бориса от посторонних глаз, — во время царствования Самозванца все враги Годуновых сорвали с лиц свои маски, и они могли причинить вред, а то и убить беззащитную девушку. Вторая причина скрытности воеводы Басманова состояла в том, что он не хотел, чтобы влюбчивый Отрепьев узнал о подлинном местонахождении Ксении. Больше он своему непостоянному другу не доверял, зная, что никакой мужчина от его царевны по собственному желанию не откажется.

Церковное таинство венчания больше не сомневающийся в правильности своих поступков священник Никодим совершил по всем правилам. Сначала он исповедал и причастил молодых, вручил им зажженные венчальные свечи и повел к алтарю.

Далее им была прочтена длинная молитва с участием диакона и хора. По завершении молитвы священник взял обручальное кольцо, три раза совершил крестное знамение над головой жениха и надел его на палец. То же Никодим сделал и с невестой. После обручения он прочел следующие молитвы, и также ектения, молитвенное прошение к Господу о счастливом браке. Выбранные Петром Басмановым свидетели держали венцы над молодоженами во время обряда венчания.

Домой Петр и Ксения благополучно вернулись венчанными мужем и женой. Пусть это была не та пышная и веселая свадьба, о которой мечтал прежде воевода Басманов, не патриарх соединил их, а скромный сельский поп, теперь это не имело значения в его глазах — главное, что Ксения была с ним рядом.

Няня Федулова с молитвой переменила девичью прическу Ксении на женскую, и отвела ее в украшенную душистыми травами и коврами опочивальню, где новобрачную с нетерпением ждал Петр.

Не дав ей ни слова сказать, муж подхватил ее на руки и понес к большой кровати, занимающей основную часть опочивальни и опустил на подушки. Оказавшись на широком ложе Ксения завороженно смотрела на то, как Петр начал избавляться от своей одежды. Его тело выглядело совершенством, похожим на искусно вытесанную статую и более красивого мужчину ей было трудно представить. Мощный мужской торс не содержал в себе ни капли лишнего жира, выдавая большую физическую силу.

Он приблизился к ней, заставляя ее неискушенное сердце биться с небывалой силой. Любовно обняв девичьи плечи, Петр бережно уложил молодую жену на спину и, нависнув над ней, избавил ее от сорочки, шепча ласковые слова. Затем он стал умело ласкать ее округлые груди, плоский живот, постепенно спускаясь все ниже до самого сокровенного места в женском теле. Ксения инстинктивно сжалась, страшась неизвестности, но Петр успокаивающе снова ласково провел по ее телу рукой, и Ксения без раздумий доверчиво подалась ему навстречу.

Он стал медленно, но уверенно входить в нее, и Ксения ощутила легкую боль, которая скоро прошла, а она потерялась в потоке новых незнакомых потрясающих ощущениях, даривших ей наслаждение, равное которому не было удовольствия на свете. Эти ощущения стали самым удивительным и прекрасным из того, что случилось в ее жизни. Будто вся комната и она заодно с нею загорелась ясным огнем, преодолевавшим земное притяжение и приближающее к недоступным небесам. И в тоже время она охотно погружалась в глубины любовной страсти, пылающей в глазах ее Петра.

Ксения прежде не подозревала, что в суровом и высокомерном воеводе Басманове таилась неисчерпаемая бездна любви, нежности и страсти. Он не взял ее на ложе как суровый муж, требующий подчинения, как завоеватель, не терпящий возражения от пленницы, он сам отдавался ей охотно и безусловно, как будто удовлетворение ее желаний было смыслом его жизни.

Утром они проснулись счастливые и умиротворенные. Возле окошка ворковали белоснежные голуби, и Петр почувствовал себя благословенным — теперь у его спальни не ворон зловеще каркал, а мирно перекликались Божьи птицы. Одно только мучило и смущало воеводу Басманова — обстановка его имения в Люберцах была слишком скромна для дочери царя Бориса, не было в имении роскоши, к которой она привыкла в кремлевских палатах.

— Ксеньюшка, не слишком подходит тебе мой дом. Боюсь ты скоро заскучаешь по отцовскому Запасному дворцу, — с сокрушенным видом произнес Петр.

Ксения доверчиво прижалась к мужу и сказала:

— Твой дом теперь мой дом, Петр, и лучше места мне не найти. Единственное, о чем я жалею, так это о Балабошке. Хотя бы дочь сандомирского воеводы Марина Мнишек оказалась доброй девицей, и не будет обижать обезьянку, когда приедет в Кремль и станет русской царицей.

Петр не мог не улыбнуться в ответ на ее слова. В этом была вся его Ксения; со своим добрым сердцем она не только о людях волновалась, но и об бессловесных животных.

— Ладно, присмотрю я за животинкой, позабочусь, чтобы ее никто не обижал, — пообещал он молодой жене, и снова начал жадно целовать ее в уста, пользуясь возможностью насладиться ее красотой, пока длился его отпуск. К декабрю Отрепьев приказал ему явиться в Кремль, и через неделю Петр отправился в Москву продолжить не только государеву службу, но намереваясь найти злодея — травника Трифона, угрожающего верной смертью его молодой жене.

Глава 17

Ксения сидела на лавке, облокотившись на окно горницы и смотрела на дорогу, ведущую в необозримую даль. После венчания ее участью стало постоянное ожидание любимого мужа из Москвы и ласковой с ним встречи. Еще зимой он часто, дня через три-четыре после отъезда наведывался к ней, но с наступлением тепла ему дел добавилось на государевой службе и хорошо если их разлука длилась не больше недели. Отрепьев снова начал мечтать о Марине Мнишек, из Польши ее отец боясь упустить столь завидного зятя дал окончательное согласие на брачное предложение русским послам, и Петр искренне простил друга за нарушение уговора. Нечистый попутал Григория, соблазнив его красотой невесты Басманова, но ангел-хранитель Ксении помог ему вовремя вырвать девушку из рук похотливого бабника. В Москве оживленно готовились к приезду поляков, глава Стрелецкого приказа укреплял обороноспособность столицы и не мог часто навещать любимую царевну. Но его молодая жена с неиссякаемым терпением любящего сердца ждала и надеялась, что именно сегодня Петр горячо обнимет ее и расцелует, когда она радостно бросится к нему, едва он вступит на порог.

Дочьцаря Бориса дождалась лишь прихода калик перехожих, но это было лучше, чем совсем ничего — странники, распевающие духовные песни и былины, разносили по всей стране новости, что делается в столице и как поживает молодой царь Дмитрий Иоаннович. Пять преждевременно постаревших мужчин в латанной одежде вели слепого гусляра, и тот по подсказке товарищей запел у терема Басмановых былину о богатырях, плывущих на Соколе-корабле.

По морю, морю синему,

По синему, но Хвалунскому

Ходил-гулял Сокол-корабль

Немного-немало двенадцать лет.

На якорях Сокол-корабль не стаивал,

Ко крутым берегам не приваливал,

Желтых песков не хватывал.

По окончании былины Ксения как гостеприимная хозяйка пригласила божьих странников в дом и угостила их вкусным обедом в людской. И когда они насытились, стала спрашивать, как люди живут в Москве, довольны ли они своей участью и встречали ли они ее мужа воеводу Петра Басманова.

Старший среди калик перехожих силач Путята степенно ответил молодой женщине:

— Нет, хозяюшка, не видели мы твоего благоверного. Вся Москва бурлит, готовится к свадьбе великого государя с пресветлой панной Мариной Мнишек. Яблоку на улицах негде упасть, а людей в стольный град все пребывает и пребывает безостановочно!

Ксения наградила странников деньгами и гостинцами, и после их ухода грустно подумала, что нескоро она увидит Петра. Как глава Стрелецкого приказа он должен постоянно отвечать за безопасность стольного града, а поляки всегда были беспокойными гостями в Москве.

Воевода Мнишек и его дочь Марина выехали из Самбора еще в начале весны второго марта 1606 года. Больше трёх месяцев потребовалось им, их свите и спутникам, чтобы снарядиться в далекий и не безопасный путь к столице Московского царства.

Весь поезд польской невесты московского царя был необыкновенно многочислен и доходил до двух тысяч человек и стольких же лошадей с огромным обозом. Мечтая об удовольствиях и дорогих подарках за самборским воеводой потянулись едва ли не все его родственники и друзья. Мнишек вёз с собой своего сына Станислава, своего брата Ивана, племянника Павла, зятя Константина Вишневецкого, Сигизмунда и Павла Тарло, трёх Стадницких, из коих один, Мартин, был церемониймейстером Марины, Казановского, Любомирского, Доморяцкого, Голуховского. За Мариной следовала женская свита: пани Герберт, Шмелевская, супруги братьев Тарло — родственников матери Марины Ядвиги, гофмейстерина Казановская. С Мнишками также ехало немало представителей католического духовенства: Франциск Помаский, ехавший по собственному желанию, Гаспар Савицкий, посланный за счёт папы, и семь бернардинских монахов. За каждым паном следовал вооружённый отряд из пехоты и всадников. Вдобавок Станислав Мнишек не отказал себе в роскоши иметь свой собственный оркестр музыки. Он нанял двадцать музыкантов и, кроме того, взял с собой шута.

Путешествие многочисленных вельможных панов, прерываемое продолжительными остановками, совершалось весьма медленно словно ему мешали бесконечные препятствия. Мнишек намеренно медлил, желая в пути получить брачное разрешение для Марины от Его святейшества Римского папы. Поездке препятствовала и погода. Весенний разлив рек ещё не прекратился, и дороги повсюду были в ужасающем состоянии. Из окрестных деревень сгоняли крестьян, чтобы строить и чинить мосты и гати для поляков. В определенных местах путников встречали бояре, присланные из Москвы Лжедмитрием с дорогими подарками, каретами, палатками. Двадцатого апреля состоялась торжественная встреча царской невесты с русскими вельможами в Лубно. Всё было обставлено так, чтобы поразить умы посторонних зрителей и гостей. Марину и ее отца встретили и поздравили с благополучным прибытием Михаил Нагой и князь Масальский. Они горячо благодарили воеводу за то, что он был ангелом-хранителем их царя, били челом Марине, с восторгом целовали её царскую руку и выразили готовность исполнить все её желания.

Дальше Марина ехала в сопровождении нескольких сот московских всадников и уже не как дочь польского воеводы, а как невеста русского царя. Высоких путешественников всюду принимали с большим почетом. Многочисленное духовенство и народ выходили с иконами и хлебом-солью. Горожане предавались шумному веселью и дарили им ценные меха. Дети боярские и стрельцы выстраивались в праздничном наряде. Поляки с своей стороны дали почувствовать русским свою преувеличенную гордость и высокомерно принимали все воздаваемые им почести как само собой разумеющее.

Путешественники проехали Смоленск и Вязьму. В последнем городе воевода отделился от дочери и с частью своей свиты поехал вперёд. Двадцать четвертого апреля он торжественно въехал в Москву. Петр выехал к нему навстречу за город, одетый в шитое золотом гусарское платье, во главе отряда дворян и детей боярских. Воеводу поместили в бывшем доме Бориса Годунова, ставшего собственностью воеводы Басманова недалеко от царского дворца. На другой день Самозванец принимал своего тестя и его родственников в парадной аудиенции, в так называемой Золотой палате, сидя на роскошно украшенном троне, в полном царском облачении, в присутствии боярской думы, причём по правую сторону от него сидел патриарх с архиереями, по левую знатнейшие бояре. По сторонам трона стояли четыре рынды в парадных кафтанах и с топориками. Великий мечник стоял наготове и держал обнажённый меч. Воевода Мнишек после поклонов сказал приветственную речь, столь отечески трогательную, что Самозванец как отметили польские послы в своих письмах «плакал как бобр, поминутно утирая платком свои глаза». Обездоленный сирота Юшка Отрепьев, дорвавшийся до царского трона в какой-то момент поверил в то, что в лице Мнишеков он обрел подлинную семью и долгожданное счастье. Петр Басманов с удовлетворением заметил, что былая любовь к прекрасной полячке с новой силой вспыхнула в сердце Григория, чувство, горевшее в его сине-голубых глазах, было искренним и неподдельным. Воеводе можно было больше не опасаться, что Отрепьев отобьет у него Ксению.

Великий секретарь Афанасий Власьев держал за царя ответ и приветствовал польскую делегацию. После этого гости подходили к Самозванцу и целовали у него руку, а потом в придворном храме все отстояли обедню, за которой последовало пиршество, устроенное уже в новом деревянном дворце.

В следующие дни в этом дворце происходили ночные пиры и попойки, сопровождаемые польской музыкой и танцами. Самозванец являлся одетым то по-московски, то в богатом гусарском наряде. Тешил он своих гостей и звериной травлей, для чего в одном подгородном селе собраны были разные звери.

Тем временем закончились приготовления к приезду Марины. Так как с дороги она должна была предварительно отдохнуть, у ворот столицы возвели роскошные палатки. Самозванец велел разбить несколько богатых шатров и так расположил их, что они казались красивым городком из многих ярких тканей. Эти шатры, в которых находились съестные припасы и вино, были поставлены для того, чтобы молодая царица могла в них приготовиться к торжественному въезду в Москву. Самый обширный из них, обитый обоями и украшенный надписями из священного писания, был превращён в походный костёл, в котором, в присутствии путешественников, ежедневно совершалось богослужение по латинскому обряду.

Второго мая совершился торжественный въезд наречённой царицы в столицу и ее свиты. Лжедмитрий обставил его великолепно, с целью потешить гордость своей невесты. Марина ехала в большой карете, оправленной серебром, с царскими гербами, запряжённой двенадцатью белыми конями в яблоках; каждого коня вёл особый конюх. По пути расставлены были шпалерами блестящие отряды из польских рот, немецких алебардщиков, московских дворян, стрельцов и казаков. Самозванец лично расставлял войска и давал наставления боярам, назначенным к встрече что и как им говорить его невесте, но сам он смотрел на въезд любимой девушки, скрываясь в толпе словно простой смертный. Со стороны ему удобнее было насладиться триумфом своей избранницы и заодно проследить как к ее прибытию отнеслись жители Москвы.

Подталкиваемый любопытством, Петр очутился в ряду бояр, встречающих прекрасную полячку. Помня о непреходящей тоске своего взбалмошного друга, который несмотря на свою ветреность никогда не забывал о панне Мнишек, он ожидал увидеть нечто неземное, красоту, редко встречаемую среди девиц. К его удивлению, Марину Мнишек трудно было назвать красавицей. Лицо ее оказалось не соразмеренно крупным телу, нос загибался крючком, губы казались слишком узкими. Ее светло-зеленые глаза бездушной русалки обдавали холодом и презрением несчастного, не представляющего для нее интереса. Но полячка умела подать себя двигаясь с таким царственным величием, что очаровывала и самых взыскательных ценителей женской красоты. С неподражаемой грациозностью Марина носила парчовое свадебное платье, состоящее из французских фижм, длинного мыса корсета лифта, усыпанного мелкими драгоценностями, а также элегантный атласный плащ. Складки огромных гофрированных брыж, сформированные с помощью специальных палочек были уложены в виде пчелиных сот и поддерживались проволочной рамой, обвитой золотыми нитями. Этот воротник завязывался горничными с помощью нарядных тесемок и носился закрытым спереди. К лифу Марины служанки прикололи алмазную, рубиновую и сапфировую броши, ее шею украшали несколько жемчужных бус и золотых цепей. Голову невесты Лжедмитрия покрывал головной убор «бонгрейс» — небольшой капор на жестком каркасе, который носили на темени. Бока капора загибались вперед, закрывая небольшие женские уши и подчеркивали изящество шеи. Внутренний край был отделан рюшем, за которым следовала декоративная кайма ювелирной работы, называвшаяся нижней диадемой, а еще выше, возвышаясь дугой над тульей, помещалась вторая полоса из золота и драгоценностей в виде верхней диадемы. Отсюда на шею сзади опускалась шелковая накидка с симметричными сборками. Внешним блеском Марина Мнишек ничуть не уступала русским царицам, и она умела даже свои природные недостатки обратить в достоинства. Дочь самборского воеводы проявила себя редкостью в своем роде, и Петр Басманов понял почему Отрепьев так сильно хотел заполучить ее в жены, что не считался с непомерными тратами и пекся о ней. Он мысленно пожелал другу счастья с Мариной Мнишек, хотя она больше напоминала хищную орлицу, чем нежную голубку.

Но даже небывалая забота жениха не сделала гладкой вступление Марины Мнишек в Москву. День выдался ясный солнечный, но погода круто переменилась при вступлении будущей царицы-полячки в Москву. Когда она ехала между Никитскими и Кремлёвскими воротами, внезапно поднялся сильный вихрь и заглушил звуки набатов, труб и литавр, как это было при въезде Лжедмитрия в прошлом году. Многие русские люди сочли это природное явление за дурное предзнаменование, но честолюбивых Григория Отрепьева и Марину Мнишек дурной знак не остановил, и они продолжили свой опасный путь к высшей державной власти, бывшей их главной целью.

По-прежнему сопровождаемая колокольным звоном и звуками труб, Марина остановилась перед Вознесенским монастырём, где жила царица Марфа и где она должна была провести среди монахинь те несколько дней, которые оставались до её коронования. Тут её в первый раз после долгой разлуки посетил Отрепьев и пылко уверил польскую красавицу в своей неизменной любви и преданности.

Скоро Марина загрустила в монастыре со строгим уставом, тем более что московская кухня пришлась ей не по вкусу. Об этом доложили Лжедмитрию, и стол тотчас был изменён. Самозванец был непреклонен лишь в одном: он решительно запретил ксёндзам ходить в Вознесенский монастырь и не сделал уступки даже ради Троицына дня, опасаясь неожиданных помех своей свадьбе с полячкой со стороны православных верующих жителей Москвы.

В тот же день, но немного ранее Марины, в Москву прибыли и послы польского короля Сигизмунда Олесницкий и Гонсевский для укрепления военного и политического союза с Самозванцем.

В Москву наехала новая тьма тьмущая поляков. Московские жители были вынуждены уступить свои дома этим беспокойным и притязательным гостям, терпя неудобства. И мало того, что поляки явились вооружёнными с головы до ног: они привезли в своих повозках большие запасы огнестрельного и холодного оружия. При виде этих запасов москвичи, не особенно увеселявшиеся постоянно гремевшей польской музыкой, насторожились, и сердца их исполнились тревожных ожиданий.

Пока шли приготовления к коронации Марины, Самозванец продолжал оказывать своё внимание к невесте и её отцу. Чтобы она не скучала в монастырской тишине, он посылал в монастырь забавлять её музыкантов, песенников, скоморохов и тем приводил в немалый соблазн инокинь и всех православных насельников монастыря. Он поднёс ей в дар ларец с драгоценностями на полмиллиона рублей, тестю подарил ещё сто тысяч злотых и сани, обитые бархатом с красной усаженной жемчугом попоной для коня и с ковром, подбитым соболями. Козлы мастера оковали серебром, а запряжённый в сани белый конь имел по обеим сторонам хомута по сорока самых лучших соболей; дуга и оглобли были обтянуты красным бархатом и перевиты серебряной проволокой.

Отрепьев решил соединить вместе коронацию и свадьбу, и так чтобы коронация Марины предшествовала их свадьбе. Но тут возникали большие затруднения и являлся вопрос: мог ли московский царь жениться на польке и католичке? Если супруги исповедывали разные веры, то какое ручательство могла дать невеста в том, что она примет православную веру? Митрополит Казанский Гермоген и епископ Коломенский Иосиф, основываясь на обычае того времени, дерзновенно потребовали, чтобы Марина была крещена, как были перекрещиваемы все католики, переходившие в православие. «Польская девка», по понятиям русских священнослужителей того времени, была ни более, ни менее как язычница, недостойная носить корону Московского царства до тех пор, пока не примет крещения по обряду православной церкви.

Самозванец жестоко разгневался на такое дерзновенное отношение к его невесте и обещался нещадно наказать святителей. Гермоген неожиданно оказался лишён своей митрополии. И Отрепьев настоял на своём, чтобы Марина была только миропомазана, имея в виду ввести этим в обман и русских, и поляков. Русские принимали миропомазание за свидетельство перехода её в православие, а поляки смотрели на него, как на одну из частей коронации, нисколько не затрагивавшую веры Марины. Таким образом одно и то же священнодействие могло быть принято одними за помазание на царство, а другими за отречение от католической веры. Но ни Марина, ни Самозванец вовсе не желали покидать католическую веру, оставались неизменно верными папскому престолу и лишь старались ввести в обман простодушных русских людей своими притворными и кощунственными действиями. Дело в этом отношении дошло до того, что заранее составлен был церемониал торжества и в нём было сказано о причащении Марины из рук патриарха. Этим имелось в виду окончательно сбить с толку русских людей: никто не мог заподозрить обмана в действиях патриарха, самые недоверчивые люди должны были поверить очевидности и могли думать, что их будущая государыня будет придерживаться православной веры.

В ночь с шестого на седьмое мая 1606 года, при свете факелов, между рядами придворных алебардщиков и стрельцов, Марина переехала из Вознесенского монастыря в новый царский дворец. Бракосочетание и коронование должны были совершиться восьмого мая. И это было сделано вопреки обычаям православной церкви, так как это число приходилось накануне Николина дня и в четверг, когда молодоженов вовсе не венчают.

В четверг восьмого мая с раннего утра Москву огласил колокольный звон. Народ в несметном количестве высыпал на улицу и на площади, стрельцы заняли свои места в Кремле, именитые люди и польские гости собрались в Грановитой палате. Здесь протопоп Феодор обручил царственную чету.

Из Грановитой палаты новобрачные во главе торжественной процессии прошествовали в Успенский собор. Эта великая православная святыня, недоступная ни для одного иноверца, на этот раз широко раскрыла свои двери для толп поляков и католиков, к великому смятению православных, которых, за исключением ближайшей свиты, и совсем не впустили в собор, якобы во избежание тесноты. Навстречу молодым, одетым в роскошный русский наряд, из собора вышел патриарх Игнатий, окружённый епископами. Самозванец и Марина взошли на возвышенный помост, где были приготовлены три сидения: среднее, самое высокое и украшенное, служило троном для жениха, по левую сторону для невесты, а по правую, наименее высокое, для патриарха. Придерживаясь старого обычая, патриарх помазал Марину миром, возложил на голову её царскую корону, а на плечи бармы. После того все трое сели, а бояре и свита подходили к Марине, чтобы поздравить ее и поцеловать ее руку. Началась литургия. Но в положенное время Самозванец и Марина не выказали желания причаститься святых Таин из рук православного патриарха, и это тут же было замечено.

В глазах сведущих русских людей творилось неслыханное! Лже-царь кощунственно обманывал православных, не принимая их таинства и святыни, а лже-царица открыто оставалась полькой и католичкой! Теперь даже самое точное соблюдение всех прочих народных обычаев не могло искупить дерзость самозванной четы и уничтожить тягостное впечатление, произведённое на присутствовавших русских, так как всё остальное было мелочью перед издевательством над высочайшей святыней Православия.

По окончании литургии протопоп Феодор совершил венчание, за которым сосуд, из которого молодым дали испить вина, был брошен на землю и растоптан.

Новобрачные в той же великолепной процессии воротились во дворец. В дверях посаженный отец осыпал их золотыми монетами. В толпу, затем, начали бросать золотые и серебряные монеты, и ловля их произвела большое движение в народе и даже драку.

День, в который были попраны самые священнейшие русские народные верования, близился уже к концу. Торжественные обряды православной церкви длились так долго, час был уже столь поздний, что пришлось отложить брачный пир до следующего дня и ограничиться только угощением молодых.

На свадьбе посаженным отцом и матерью были князь Федор Иванович Мстиславский и его жена; тысяцким был князь Василий Шуйский, а дружками его брат князь Димитрий, двое Нагих и пан Тарло; свахами были их жёны. И это участие в свадебных должностях поляков было новостью, поразившей москвичей.

Свадебный пир состоялся в пятницу, день постный. И многие поляки были смущены этим, а православный народ с грустью молчаливо покачивал головою, не ожидая ничего хорошего от этого праздника.

Даже пир не прошёл гладко. Когда дьяк Грамотин явился к польским посланникам с приглашением, то они, ссылаясь на то, что Власьев во время бракосочетания Марины в Кракове сидел за королевским столом, потребовали себе места за царским столом. К ним послан был Афанасий Власьев. Завязался продолжительный и упорный спор, ни к чему не приведший: посланники отказались от участия в пиршестве после того, как Власьев заявил им:

— А наш цесарь выше всех христианских монархов; у него каждый поп папа.

Обед прошёл довольно чинно, если не считать, что во время застолья играла польская музыка, чего не мог одобрить набожный русский народ. Но настоящее веселье началось лишь по уходе русских из дворца, когда Самозванец остался с одними поляками. Снова раздались звуки музыки, чаши наполнились вином, языки развязались. Непринуждённые речи выпившего Отрепьева коробили уже поляков: он то выхвалял себя и своё могущество, то пробовал своё остроумие над ксёндзами и папой, то грозил роптавшим на него боярам.

— Эх, не боишься ты ни черта, ни ксендзов, ни самого папу римского, Григорий! Побойся хоть Бога, не испытывай Его терпение, — предостерегающе шепнул Басманов своему разошедшемуся другу. — Особенно остерегайся бояр. Они свалили Годуновых, свалят и тебя!

— Если бы Господь Бог не благоволил мне стал бы я тем, кем являюсь теперь, брат Петр! — засмеялся в ответ Отрепьев с самоуверенностью ребенка, убежденного в том, что все его прихоти и желания должны непременно исполняться. — Дай срок, я разгоню всех бояр толстопузых, пусть не мешают жить добрым людям.

Вечер продолжился оживлёнными танцами. Под сводами «польских хором» кремлевского дворца раздались торжественные звуки полонеза. Под ликующую музыку Лжедмитрий, ведя под руку Марину возглавил длинный ряд танцующих польских дворян.

Во время танца Марина не отрывала своего взгляда от молодого мужа. Она согласилась на брак с Лжедмитрием не любя его, но приезд в Москву произвел заметную перемену в ее чувствах. Горевший в нем сердечный огонь захватил ее, растопил лед ее сердца, а сказочное исполнение всех ее желаний заставило посмотреть на нескладного соискателя ее руки другими глазами. Нелепый до уродливости юноша вдруг показался ей привлекательным словно сказочный красавец. Для Отрепьева словно не существовало слова «нет», все было для него возможно и все ему было подвластно. Девушка уверилась, что отныне ее жизненный путь будет беззаботным шествием в роскоши, царском почете и могуществе, а проводником в этот чарующий мир был этот молодой московский царь, глядевший на нее влюбленными и восхищенными глазами.

После бала Марина Мнишек и Григорий Отрепьев поднялись на самый верх Москворецкой башни и оттуда восторженно наблюдали за чередой фейерверков, расцветившим ночное небо Москвы фантастическими цветами и диковинными зверями. Там их уста впервые соединились в упоительном поцелуе, и Самозванец заключил молодую жену в свои объятия, испытывая горячее желание больше никогда не выпускать из них любимую.

Смотря на совет и любовь, воцарившихся между Отрепьевым и его женой Петр решил, что пора ему позаботиться и о себе, вернуться к Ксении. Он вздернул на сук пойманного чернокнижника Трифона и раскрыл заговор Василия Шуйского против Отрепьева. После того как все враги оказались повержены, больше ничто не угрожало Самозванцу и его сподвижникам. Воевода Басманов вскочил на коня и со скоростью ветра помчался в заветную деревню. Ксения уже собиралась ложиться спать, но после долгожданного приезда мужа ее сон как рукой сняло, и она с большой охотой приготовилась слушать рассказы Петра в чудесную майскую ночь, сидя на скамейке под яблоней в саду.

Видя ее нескрываемый интерес, Петр, не смолкая, говорил целый час о том, какая пышная свадьба получилась у Григория Отрепьева. Потом он запнулся, сообразив, что дочери Бориса Годунова вряд ли приятно слышать о торжестве Самозванца, чье появление в Москве привело к свержению ее семьи.

— Ксеньюшка, ты не печалься о том, что не удостоилась таких почестей как Марина Мнишек, — в качестве утешения сказал он ей. — Великий государь хочет завоевать Крым, а после обещает отдать царство Тавриды под мою руку. Мы будем жить в цветущем южном крае, и ты станешь истинной царицей в Херсонесе, где крестился великий князь Владимир, окутанная славой и поклонением!

— Петя, мне нет дела до почестей. Лишь бы ты был рядом со мной и не подвергался больше опасности на поле брани, — тихо сказала бывшая царевна, положив голову на плечо мужа.

— Вот-вот, послушайся жену, Петр Федорович, — послышался назидательный голос из-за кустов малины. Басманов присмотрелся к ним и увидел, что это точно няня Федулова снова взялась его поучать и наставлять на путь истинный.

Дарья Ивановна перевела дух и продолжила: — Отрепьев тебе наобещает всего с три короба, язык-то у него без костей. Слышала я, какие непотребства намедни в Москве творились, гнев Божий скоро поразит Самозванца. Оставь вора и изменника Отрепьева, Петр, лучше пасекой займись, мед гони, и держись подальше от Москвы.

— Нет, не могу я оставить великого государя, няня, — отрицательно покачал головой воевода. — Побратались мы, поклялся я быть с ним вместе до самого конца — хорошего или худого!

— Вот ослушник! — рассердилась Дарья Ивановна, и обратилась к Ксении: — Хотя бы ты, голубушка, вразумила его.

— Как Петр Федорович решит, так оно и будет, — ответила ей Ксения, застенчиво опуская глаза вниз.

— Ясно, ты жена без году неделя, тяжело тебе спорить с ним, — сердито сказала Федулова. — А ведь твое веское слово может спасти его жизнь от врагов Самозванца и сохранить ваше семейное счастье.

— Мой венчанный муж Богом данная мне судьба и я все приму от него — с радостью счастье, и без ропота несчастье, — так же непоколебимо ответила ей молодая жена воеводы Басманова. — Только не было бы между нами раздора и не угас связывающий нас сердечный огонь.

Дарья Федулова не нашлась, что возразить Ксении, и только в изумлении смотрела на нее, потрясенная ее твердой верой в высшее предназначение супруга для жены. Такую веру не могли сломить даже ее горькие слова об обреченности всех, кто связал свою судьбу с безбожным Самозванцем. Петр же ощутил небывалое счастье от той безоглядной любви, которую испытывала к нему его молодая жена. Ксения поистине была готова разделить с ним радость и горе, невзирая ни на какую опасность. Он привлек к груди свою прекрасную царевну, и Дарья Ивановна тихо отступила от них, больше не смея мешать их задушевному разговору.

Несколько дней Петр и Ксения наслаждались покоем и делились планами на будущее, где главное место занимало появление совместных детей. Петр мечтал о трех сыновьях и дочке, с увлечением рассказывал жене, что думает сделать для их благополучия, а Ксения с согласной улыбкой разделяла все его стремления.

Их уединение нарушил спешно прискакавший стрелецкий голова Кузьма Трошин, которого воевода Басманов оставил за главного во время своего отсутствия в Москве.

— Петр Федорович, беда! — тяжело дыша крикнул он, спрыгивая с вороного коня. — Василий Шуйский задумал измену, и его сторонники готовятся напасть на государя!

Воевода Басманов на мгновение закрыл глаза, словно ему тяжело было смотреть на белый свет и стиснул зубы. Сбылись его худшие опасения, что Шуйский им еще доставит немало хлопот. Григорий Отрепьев великодушно помиловал этого коварного интригана, несмотря на то, что он уговаривал друга не доверять этому вечному предателю, покушавшемуся на его жизнь, и теперь приходилось пожинать плоды Гришкиного неуместного благородства.

— Ты сообщил великому государю о заговоре? — стараясь сохранить спокойствие, спросил он Трошина.

— Меня не допустили к нему поляки, — понурив русую голову, словно он был в чем виноват, ответил стрелецкий голова. — Стерегут его ляхи, боятся утратить свое влияние на него.

— Молодец, Кузьма, что примчался ко мне! Нужно спасать царя! — решительно сказал Петр.

Он наскоро простился с Ксенией, няней Федуловой и помчался в Москву так же быстро, как и прискакал в Люберцы из нее вместе с Трошиным.

Ксения неотрывно смотрела ему вслед из окна и затем, не в силах преодолеть глубокое волнение за него опустилась на колени перед иконами в красном углу и начала горячо молиться за мужа, моля Бога, Пресвятую Богородицу и все святых сохранить ему жизнь.

Эпилог

Часы на Спасской башне громко начали отбивать удары, возвещая время наступления возмездия и желанной мести. Притаившиеся сторонники Шуйского заслышали бой курантов и оживились, готовясь к действию. Все больше и больше заговорщиков, одетых в неприметную одежду, но с набором оружия, стали появляться на темнеющих улицах Москвы.

В эту ночь стрельцы и казаки, в количестве около двадцати тысяч человек, собрались также на расстоянии мили от столицы. Незадолго до отъезда Петр Басманов успел известить Самозванца о подозрительном стечении вооруженных людей за городом, но тот легкомысленно ответил другу, что «военные люди собираются идти воевать в Крым».

Сторонники Шуйского провели эти отряды через разные ворота в город, говоря непосвященным, что те пришли для служения царю. Овладев всеми воротами, они перестали кого-либо впускать и выпускать ночью в Кремль, опасаясь упустить Самозванца.

Мятеж больше всего поддерживало подозрение, что этот Димитрий — ложный, вымышленный, а также возмущение его действиями. Москвичам сильно надоел произвол поляков, которые стали обращаться с ними, как со своими холопами, нападали на них, ссорились с ними, оскорбляли, били, напившись допьяна, насиловали замужних женщин и девушек. И всех русских возмутило поругание православной веры во время свадьбы Самозванца и Марины Мнишек

Главным зачинщиком этого бунта, мятежа и неповиновения Самозванцу стал боярин Василий Шуйский, тот самый, которого Отрепьев по просьбе поляков помиловал в последнюю минуту, когда он уже стоял коленопреклоненный под топором палача. Знатный боярин из Рюриковичей в самом начале не хотел признать Димитрия истинным наследником престола, но смирился под давлением обстоятельств. Когда же в столице общее возмущение новыми порядками достигло предела Шуйский решил, что настал его звездный час и ему открылась дорога к царскому трону.

В роковой вечер двадцать седьмого мая царские покои гремели от разнообразной музыки. Все пирующие опьянели. Одни поляки пошли отдыхать в свои покои для беспечного сна; другие, возвратившись домой, оживленно беседовали между собой, превознося царя и суля для себя в будущем еще более щедрые, несчетные милости от царских щедрот, с которыми они вернутся в Польшу.

Вдруг к смятению поляков громко ударили, но не в привычные им литавры, а во все колокола. Отовсюду прибежало несметное количество вооруженных людей к Кремлю, и они легко сминали все преграды на своем пути. Алебардщики были моментально рассеяны, а русская стража скрылась, не желая противиться превосходящей силе нападавших.

В ту ночь боярин Шуйский, завоевавший доверие Самозванца, уменьшил во дворце охрану из наемников, приказал открыть тюрьмы, выдать своим сторонникам оружие, а также дополнительно впустил в город вооруженных новгородцев. Под утро ударили в набат. Ничего не понимающий народ хлынул на Красную площадь. Там их ждал сидящий на коне Василий Шуйский в окружении двухсот вооруженных людей. Он стал кричать, что «литва бьет бояр, хочет убить и царя» и звал горожан встать на его защиту.

Возмущенные москвичи бросились бить поляков, а заодно и разграбили дворы, где те жили. В результате бунта было убито свыше пятьсот шляхтичей и их слуг.

В этой неразберихе сам Шуйский во главе двухсот всадников въехал в Кремль. В одной руке он держал меч, в другой крест. Перед Успенским собором он спешился, приложился к образу Владимирской Богоматери и крикнул окружавшим его людям: «Во имя Божие идите на злого еретика!». Толпа ринулась к дворцу. Немецкие наемники опешили, и сторонники Шуйского, пользуясь их рассеянностью подошли совсем близко.

Петр успел по потайному ходу добежать до спальни Отрепьева раньше заговорщиков, прежде велев Трошину идти за подмогой. Слуги еще ничего не понимали и опасались зря будить царя с царицей, которые час назад легли почивать после бала. Басманов сознавая насколько близка катастрофа быстро приблизился к царскому ложу с задернутым шелковым пологом и с волнением произнес:

— Вставай, великий государь, беда! Вовсю колокола звонят, твои враги идут сюда по твою душу!!!

Полог воевода опасался отодвигать в сторону, не желая видеть непотребного зрелища совокупления Отрепьева и Марины Мнишек и тем самым терял драгоценное время.

— Петруша, не торопи. У меня одна нога стала короче другой из-за бесконечных танцев, да и штаны нужно надеть, — послышался из-за занавеси сонный голос Отрепьева, по-прежнему беззаботно прижимающего к себе тело молодой жены.

— Хорош дурачиться, Гришка! Ты уже доплясался со своими поляками до того, что можешь голову свою утратить! — заорал, теряя всякое самообладание Петр. — Сторонники Шуйского сюда идут, чтобы тебя на кол посадить как последнего вора! Накинь на себя что-нибудь, а я попробую их урезонить.

Он вышел на крыльцо и начал увещевать восставших. Толпа, не смотря на его обещания всяких благ, если она отступит от Запасного дворца, по-прежнему с неистовством кричала: «Выдай нам Самозванца!», и под конец его речи начала ломиться к входу.

Петр велел верным стрельцам никого не впускать, а сам снова бросился в опочивальню к другу.

— Бери оружие, Отрепьев! — закричал он. — Дело плохо, мы окружены!

Из сонного лицо Отрепьева сразу стало осмысленным и задорным. Самозванец быстро натянул штаны и успел схватил саблю, когда в спальню вломились нападающие.

Первым в спальню ворвался дьяк Тимофей Осипов, но Басманов разрубил его саблей. Марина велела слугам выкинуть тело в окно, и оно упало прямо перед толпой. Это еще больше обозлило народ — Осипова в городе знали и любили. Теперь уже ничего не могло сдержать толпу — начался штурм Запасного дворца.

Басманов и Отрепьев, крепко сжимая в руках сабли, в лучших традициях куртуазного рыцарского романа пытались перегородить дорогу бунтовщикам, пока Марина убегала в покои своих фрейлин. Петр скоро оказался тяжело ранен ножом в спину думным дворянином Михаилом Татищевым и под натиском многочисленных врагов он с криком упал на пол. Отрепьев после ранения друга попытался выбраться через окно, спасаясь от убийц, но сорвался и упал во двор, вывихнув ногу.

Его стоны услышали стрельцы, стоявшие недалеко на карауле. Узнав царя, они облили его водой и тот пришел в сознание. Отрепьев стал уговаривать стрельцов защитить его, обещал в награду за это отдать им имения и жен бояр-изменников. Стрельцам такие царские обещания понравились, и они внесли Лжедмитрия во дворец, не подпуская к нему заговорщиков.

Настал критический момент для противников Самозванца — неужели тот несмотря на их усилия спасется и снова сядет на трон? Выход нашел Шуйский. По его указанию заговорщики стали грозить стрельцам расправой над их семьями, если те не выдадут им Самозванца.

— Ужо будет вам, побьем всех стрельчих и стрельчат! — стали кричать они, и стрельцы заколебались.

Подумав, они потребовали подтверждения подлинности личности Самозванца у царицы Марфы.

— Если она скажет, что это правда царевич Дмитрий будем стоять за него насмерть. Если же скажет, что он ей не сын, то Бог в нем волен. Ее сын, то мы все за него будем, — возбужденно говорили меж собой стрельцы.

Гонцом к Марии Нагой был послан Василий Голицын. Вернувшись, он передал сказанные ею слова, что ее сын убит в Угличе, а Самозванца она не знает. Тогда вооруженная толпа набросилась на Отрепьева, думавшего, что он уже в безопасности, и растерзала его.

Сорвав с израненных тел Лжедмитрия и Басманова одежду, их приволокли на Красную площадь и бросили на дощатый помост как мертвых изуродованных и безобразных. Но они были еще живы и, превозмогая нечеловеческую боль Отрепьев посмотрел на лежащего рядом Басманова и с усилием спросил у него:

— Брат Петр, жалеешь, что связался со мной?

— Нет, ни разу не пожалел, — даже не прошептал, а просипел Петр губами, на которых застыла кровавая пена.

— Да, славно мы погуляли в Москве! — сделал попытку рассмеяться Григорий, но его покрытое смертельными ранами тело в последний раз сотрясла судорога, и он навеки застыл в безжизненном покое.

Не желая быть свидетелем предсмертных мучений друга, воевода Басманов в горести перевел взгляд с его окровавленного тела на небо. И меж облаков ему почудились очертания милого лица его молодой жены. Она улыбалась ему в утешение и звала его к себе.

— Ксения! — с отчаянием изгнанника воскликнул Петр, желая во что бы ни стало приблизиться к ней. Ему казалось он совершил большой рывок к своей любимой царевне, однако он даже не пошевелился. В следующее мгновение его голова откинулась назад и глаза, всю жизнь горевшие страстью и неукротимой отвагой, закрылись навеки.

Убедившись, что Самозванец и его самоотверженный защитник мертвы сторонники Шуйского начали глумиться над ними, забрасывать их тела грязью и навозом, а на голову Отрепьева еще нахлобучили колпак с бубенчиками и бросили на грудь ярко размалеванную харю — шутовскую маску.

Несколько дней над мертвым шло поругание, затем тело Самозванца похоронили на кладбище для бродяг. По Москве тут же поползли слухи, что земля расстригу-самозванца не принимает, по ночам он выходит из могилы и бродит по городу. Через некоторое время противники Лжедмитрия тело выкопали и сожгли на костре. Прах Самозванца смешали с порохом, зарядили им пушку и выстрелили в ту сторону, откуда он пришел — в сторону Польши.

С дозволения бояр, Иван Голицын, сводный брат умершего Петра Басманова, на следующий день после смерти воеводы получил позволение похоронить его тело у церкви Николы Мокрого в Зарядье. Священник не сразу мог отпеть Басманова и потому его тело в простом деревянном гробу оставили на ночь прямо на кладбище.

Когда стемнело между могильных крестов появились две крепкие мужские фигуры, ведущие за собой женщину в плотном покрывале прямо к вырытой могиле, где стоял гроб с покойником.

— Вот, Ксения Борисовна, пришли, — с поклоном доложил ей главный из них.

— Откройте гроб, — послышался тихий женский голос.

Младший спутник бывшей царевны с сомнением посмотрел на своего товарища, но тот утвердительно кивнул головой, уважая чувства своей хозяйки. Оба они верные холопы семьи Басмановых не оставили членов семьи своего господина даже в самую тяжелую для них минуту и были готовы выполнить любое повеление его убитой горем супруги.

Мужчины сняли крышку гроба, и Ксения тут же припала к своему мертвому мужу, не отрывая взгляда от его застывшего лица. Судьба безжалостно оторвала его от нее и вернула уже безжизненным трупом. Как никогда он показался ей красивым и далеким, находящимся где-то в недоступной для нее горней небесной высоте. Она тоже застыла, как и он в абсолютной недвижимости, и вывел ее из длительной прострации почтительный голос старшего холопа.

— Ксения Борисовна, Петр Федорович велел, буди с ним что случится, чтобы я немедленно отвез вас в Горицкий монастырь! — сказал он.

— Это утром сделай, Данила, после того как похоронят Петра Федоровича, — прошептала Ксения и дала ему две серебряные копейки. — А сейчас идите с Никитой на постоялый двор, помяните моего мужа, выпейте за его душу грешную, но отважную!

Холопы поклонились хозяйке и направились в Китай-город, спеша воспользоваться ее щедростью. А Ксения снова обратила взгляд на мертвого Петра. Смоченным в воде из лужи платком она заботливо вытерла его раны с засохшей кровью и плача, причесала густым гребешком непослушные кудри. Стал он похож после ее ухода за ним на заснувшего ангела, и еще тяжелее молодой женщине показалось расстаться с ним, сердце у нее разрывалось при одной мысли о том, что завтра его похоронят в вырытой для погребения яме, зловещий оскал которой пялился на нее с начала ее прихода на кладбище. Но следовало на следующий день отдать любимого Богу, и Ксения внутренне смирилась с вечной разлукой с ним на земле. Только жаль ей было, что она не успела рассказать мужу о новой жизни, которая зародилась у нее под сердцем. Петр при жизни безумно хотел иметь от нее детей, в последний день своего пребывания с нею только об этом говорил, а она только после его отъезда узнала о своем положении от опытной повитухи.

Все их мечты рассыпались в прах, и прав оказался провидец Иринарх Затворник, утверждая, что исполнение земных желаний ведет грешных людей к погибели. Ее родители и брат скончались преждевременной смертью из-за вожделенного царского трона; Григория Отрепьева растерзали заживо по причине его предательства православной веры ради прекрасной полячки; ее любимый Петр Басманов погиб вместе с Самозванцем поскольку связался с ним, чтобы получить ее руку. О том, что ждет честолюбивую Марину Мнишек бывшая русская царевна не хотела даже думать. Жену Самозванца не испугала его трагическая кончина и она по-прежнему дерзко претендовала на московский трон как коронованная русская царица. Заветная мечта мерцала заманчивой звездой в глубоком колодце греховных человеческих устремлений, а достичь ее можно было только утонув в гибельном колодезном омуте.

Горестно вздохнув, Ксения легла в грубо сколоченный гроб рядом с мертвым мужем. Раньше она боялась покойников, призраков и избегала лишний раз посещать кладбища, но любовь сделала ее неустрашимой. Пусть могильщики завтра навеки разлучат ее с Петром, но эту ночь они проведут вместе в последний раз и холод не помешает ей осуществить это намерение.

В конце мая ударили заморозки, и редкий снег закружился над кладбищем церкви Николы Мокрого. Молодая женщина обняла воеводу Басманова, согревая его своим телом, и надеясь при этом, что ее любовь подарит живительное тепло его душе. Ей было хорошо от одного его присутствия рядом с ним, и она зачаровано смотрела на то, как сверкающие снежинки падают на его лицо, не тая. Пусть их счастье оказалось коротким словно снег жарким летом, но Ксения не жалела, что сбылась мечта о любви Петра Басманова. Сердечное чувство сделало робкую девушку неустрашимой молодой женщиной, и пусть ее судьба отныне была жить монастырской затворницей, она охотно принимала эту участь, чтобы усердно молить Бога за души всех дорогих ее сердцу людей.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Эпилог

Пожертвовать