Небо за нас [Антон Перунов] (fb2) читать онлайн

Константин. Небо за нас

Глава 1

Говорят, что название старинного города Балаклава в переводе с турецкого языка означает — рыбное место. Может и так, но добравшимся туда 4 октября англичанам оно показалось проклятым. Все и без того немногочисленные строения этого небольшого городка оказались разрушенными, колодцы засыпаны, а сады вырублены. Нетронутыми остались разве что развалины древней генуэзской крепости Чембало, но из остатков главной башни торчала балка, на которой болтался повешенный в красном мундире королевских войск.

Не в силах терпеть это издевательство, уоррент-офицер 2 класса Мелоу вместе со своими солдатами забрался на гору, чтобы вынуть тело несчастного из петли и обнаружил, что это всего лишь искусно изготовленное чучело. Мундир, впрочем, оказался настоящим и еще недавно принадлежал сержанту легкой роты 1-го Йоркширского западного Рединга (он же 33-й пехотный) полка из разбитой в «Лесу Крови» бригады Кодрингтона.

— Черт бы подрал этих русских, — тяжело дыша после подъема в гору, выругался Чарли Кейн. — Заставили нас тащиться сюда, чтобы полюбоваться на манекен.

— Все же снимите его, — велел Мелоу. — Не думаю, что висельник в мундире королевской армии укрепит дух наших солдат.

— Будет исполнено, сэр! — рявкнул ротный сержант-майор и грозно посмотрел на Кейна.

— А что сразу я?

— Сам не догадываешься? — Осклабился непосредственный начальник, после чего не задумываясь, сформулировал список претензий. — Причин по меньшей мере три. Загибай пальцы. Во-первых, ты самый щуплый и ловкий. Во-вторых, чаще других получаешь взыскания, а главное ты мне просто не нравишься!

— Как прикажете, сержант-майор, сэр! — вынужден был подчиниться Чарли, но стоило ему потянуть веревку, на которой болтался мнимый покойник, как раздался взрыв, засыпавший их градом острых осколков.

Одновременно с этим несколько спрятавшихся среди скал греческих ополченцев обстреляли остановившихся на отдых солдат. И хотя эта попытка сопротивления оказалась последней, разозленные до последней крайности британцы еще долго вздрагивали от всякого шороха и тщательно осматривали каждую щель, опасаясь подвоха.

Вообще, греки во главе с командовавшим ими отставным подполковником Манто намеревались дать интервентам целое сражение, от которого их с большим трудом отговорил лично великий князь Константин. Но об этом стало известно позже, а пока изнуренные долгим и опасным переходом англичане пытались устроиться на новом месте.

А сделать это оказалось непросто. Во-первых, их обоз, как, впрочем, и остальных союзников серьезно пострадал от набега казаков во время сражения на Альме. Во-вторых, корабли, которые должны были доставить армии все необходимое, долго не решались войти в бухту, совершенно справедливо опасаясь мин. К слову сказать, русские их все-таки поставили и даже произошло несколько подрывов, от которых, однако же никто не пострадал.

Ну а когда зафрахтованные для перевозки грузов коммерческие суда все же стали разгружаться, выяснилось, что в их трюмах может находиться все что угодно, кроме того, что было насущно необходимо прямо сейчас. Из-за стремительно портящейся погоды требовалась зимняя униформа, но вместо шинелей и теплых сапог на необорудованный берег сгружали тюки сена и груды каменного угля.

Из продовольствия в первые дни поставили только засоленные в бочках лимоны и не обжаренные зерна кофе и лишь потом, каким-то чудом обнаружили ящики с мясными консервами и привезенный из Индии рис. К концу второй недели с одного из транспортов сгрузили палатки, но, к несчастью, те оказались без кольев. А всю имеющуюся к тому времени древесину успели спалить в кострах для приготовления пищи. Пришлось снаряжать экспедиции в «Лес Крови», где на заготовителей буквально охотились казаки.

В Камышовой бухте, ставшей пристанищем для войск Наполеона, дела обстояли несколько лучше. Там обошлось без обстрелов и пропагандистских инсталляций, к тому же ведущие постоянные колониальные войны французы имели гораздо лучше организованное снабжение. Конечно, проблем хватало и у них, но в целом обстановка казалась куда более благоприятной.

Но самым неприятным сюрпризом, оказалось то, что русские заняли окружающие Севастополь высоты и построили на них укрепления. Теперь для того, чтобы приступить к осаде требовалось сбить их с позиций, а для этого пришлось бы дать новое сражение, результат которого никто не мог гарантировать.

Что еще хуже, оборонительные работы не прекращались и севастопольские рубежи продолжали обрастать траншеями, брустверами и батареями. Между тем, барометр падал, обещая наступление осенних дождей, грозивших превратить крымскую землю в грязную жижу, сделав местность совершенно непроходимой.

И вот на этом фоне, уже через несколько дней состоялась очередное совещание командования союзный войск, главной целью которого было определиться, а что же, собственно говоря, делать дальше? И как часто бывало во время подобных мероприятиях, между англичанами и французами разгорелся жаркий спор.

— Нам нужен штурм! — мрачно заявил Боске. — Иначе еще один такой маневр, и мы все останемся без армии.

— Согласен, — подержал своего подчиненного Канробер. — Мой государь, настойчиво интересуется, когда же мы разгромим русских варваров и покончим с этой войной. А я не знаю, что ему ответить.

— Полагаю, что прежде следует хорошенько все обдумать и приготовиться. — Вяло отозвался Раглан. — Во время марша мы все видели возведенные русскими укрепления и, откровенно говоря, они не показались мне слабыми.

— А не вашими ли стараниями мы забрались сюда? — язвительно откликнулся Боске.

— Тише, джентльмены, — попытался примирить спорщиков генерал Бергойн, — Конечно, то, что русским так быстро удалось укрепить свои позиции это не самый приятный сюрприз. Но давайте вспомним, в чем наше главное преимущество перед противником?

— И в чем же?

— В артиллерии, черт возьми! Даже наши полевые пушки в среднем мощнее русских. А если нам доставят достаточно крупные осадные орудия, то я ни секунды не сомневаюсь, что они просто сметут эти насыпи вместе с их защитниками. Зачем проливать кровь представителей культурных народов, если можно решить все превосходством в технике?

— Вы думаете, огневого воздействия будет достаточно?

— Уверен в этом! Пушек и боеприпасов у нас в избытке. Один день тяжелой работы и обороне будет нанесен невосполнимый урон, после которого противнику не останется ничего, кроме капитуляции.

— А если нет?

— Что же, если русские продолжат упорствовать, в чем, признаю, они большие мастера, то после разрушения укреплений мы всеми силами двинемся на штурм. Главный удар следует нанести здесь. Если мы прорвемся у Четвертого бастиона противника, то рассечем город надвое, лишив его возможности маневра резервами. После этого будет не трудно занять город, после чего в бухту смогут войти корабли нашей эскадры и тогда судьба войны будет решена.

— Что же, — кивнул Канробер. — Это уже похоже на план. Но, быть может флоту следует принять более деятельное участие прямо сейчас?

— Что вы имеете в виду? — насторожился Дандас.

— У вас ведь тоже есть пушки? Так отчего бы нам не объединить усилия?

— С удовольствием, — пожал плечами адмирал. — Несмотря на то, что русские батареи достаточно сильны, большинство из них находятся в глубине гавани. С теми же что смотрят на море, мы справимся.

— С вашего позволения, сэр, — подал голос, сидевший до сих пор тихо как мышь майор Меррин, — по приказу принца Константина, все находящиеся внутри гавани батареи были разоружены, а имевшиеся там орудия отправлены на сухопутный фронт.

— Но почему?

— Полагаю, сложилось несколько факторов. Князь Меншиков рассчитывал укрепить оборону орудиями, снятыми с кораблей, но царевич запретил их разоружать. Но лишних пушек в Севастополе нет, поэтому пришлось снимать их с береговых батарей. А чтобы не допустить прорыв, вход в бухту заминировали.

— Но ведь это безумие! — воскликнул внимательно прислушивавшийся к разговору, заменивший покойного Гамелена адмирал Арман Брюа. — Мы имели возможность познакомиться с этими адскими машинами, и они вовсе не так страшны, как мы думали. Честно говоря, я совершенно не понимаю, как они топили наши корабли на Балтике?

— Это как раз объяснимо. Русским химикам удалось создать какую-то невероятно мощную взрывчатку, которыми они и начинили свои ужасные изобретения. Но, по всей видимости, запасы этой дьявольской смеси истощились и теперь они вынужден довольствоваться черным порохом. А он далеко не так опасен.

— Интересно, откуда у этих варваров могли взяться толковые химики?

— В Петербурге довольно много иностранцев. Немцы, англичане, шведы…

— А ведь на одной из обезвреженных мин было клеймо завода Нобелей! — вспомнил Дандас. — Вот ведь мерзкая семейка.

— Но, если мины не опасны, а пушки отправились на сухопутный фронт, вы можете ворваться в бухту и покончить с русским флотом? — вернулся к обсуждаемой теме Боске. — Мы же тем временем будем наращивать давление извне, и тогда их оборона неминуемо рухнет!

— Полагаю, начать все же следует с бомбардировки береговых фортов — Александровского и Константиновского, — покачал головой англичанин. — И, если она увенчается успехом, можно будет подумать о дальнейших действиях.

— Если все обстоит так, как говорит ваш майор! — с энтузиазмом воскликнул Брюа, — мы непременно ворвемся в бухту и устроим там новую Варфоломеевскую ночь!

— Ни за что не пропущу этот праздник, — горячо поддержал его Лайонс, не так давно получивший известие о гибели своего сына.

— Подготовка к бомбардировке потребует никак не меньше десяти дней. — Осторожно покачал головой Раглан. — Войска нуждаются в отдыхе, провианте, не говоря уж о запасе пороха ядер и бомб. Заметьте, все это еще только предстоит получить с кораблей и доставить в лагерь. Да еще и эта проклятая холера…

— Вы, несомненно, правы, милорд, — согласился Канробер. — У нас не так много времени до наступления холодов, так что не будем его терять.

Приняв решение, союзники тут же принялись за дело. Для начала требовалось разгрузить скопившиеся на рейде транспорты, отдавая предпочтение тем, что доставляли осадную артиллерию и боеприпасы. Саперы тем временем укрепляли лагерь, возводили позиции для тяжелых мортир и пушек.

Первой за одну ночь была отрыта французами траншея на дистанции в 450 саженей от 4-го и 5-го бастионов. Затем ее быстро развернули в полноценную параллель и тут же принялись выводить следующую, уже гораздо ближе. С одной стороны, эти работы неминуемо приближали день предстоящей схватки, с другой однозначно показывали, что противник отказался от идеи немедленного штурма и готовится к правильной осаде.

Пока у союзников шли земляные работы, на передовой наступило относительное затишье, и лишь небольшие группы охотников, время от времени устраивали ночами вылазки на передовые вражеские позиции, да дозорные вели непрекращающиеся перестрелки друг с другом.

Самый большой участок фронта традиционно достался французам. Их 3-я, 4-я и 5-я дивизии встали от Карантинной бухты и до Куликова поля. Далее, у Сарандинакиной балки, где линия осады поворачивала к Югу, расположились британцы, чья зона ответственности доходила до самых Балаклавских высот и села Кадыкой. Но поскольку сил на такой большой участок у англичан не хватало, на Семякиных высотах заняли позиции 1-я и 2-я дивизии под общим командованием Боске, а еще восточнее на Гасфортовых высотах нашлось место для остатков турецкой дивизии Сулейман-паши.

Русские позиции здесь располагались по Зеленой и Сапун-горе, а Федюхины высоты остались в серой зоне, поскольку обе противоборствующие стороны опасались отсекающего удара и последующего разгрома со стороны противника.

К слову сказать, поначалу большинство сухопутных генералов было против вынесения нашей обороны на столь значительное расстояние от крепостных обводов. Однако прошло совсем немного времени и выгоды этой позиции стали очевидны. Находящийся в низине враг всегда был перед нами как на ладони. И любая попытка атаковать или маневрировать тут же пресекалась артиллерийским огнем. Наши же линии снабжения расположились на северном склоне Сапун-горы и потому были совершенно укрыты от неприятельского обстрела.

Несмотря на крайнюю занятость, я несколько раз посещал тамошние укрепления, чтобы удостовериться в правильности принятого решения. Знакомился с командирами, осматривал дороги и перекинутые для удобства сообщения через балки легкие мостки. Беседовал с офицерами и солдатами. Нижние чины поначалу терялись, не зная, как вести себя со столь высокопоставленным лицом, но постепенно привыкли, и стали вести себя более естественно, охотно отвечая на вопросы.

В одно из таких посещений мне привели британского пленного. Высокий худой шатен с изможденным от свалившихся на него в последнее невзгод лицом, он настороженно смотрел из-под кустистых бровей.

— Охотники захватили или казаки? — поинтересовался я, у начальствующего над укреплением майора Кременецкого.

— Зачем же? — усмехнулся офицер. — Сам пришел!

— Вот как? Перебежчик, значит. И много ли подобных случаев?

— Раз на раз не приходится, ваше императорское высочество. В иную ночь совсем нет, а бывало, что и сразу с полдюжины. И это только на моем участке, а что делается на прочих, простите великодушно, не осведомлен.

— И много ли среди них британцев?

— Не очень. Турок гораздо больше.

— Как зовут? — спросил я по-английски у пленника.

— Слава богу, хоть кто-то здесь меня понимает! — обрадовался солдат. — Рядовой Джереми Смит.

— Номер части?

— 7-й полк Королевских Фузилеров, милорд! — британец угадал по моему виду и погонам высокий статус, наградив на всякий случай самым уважительным обращением.

— Легкая дивизия Броуна?

— Так точно, милорд! Бригада покойного генерала Кодрингтона.

— Откуда родом?

— Из лондонского Ист-Энда.

— Столичный житель? Почему сдался?

— У меня не осталось сил терпеть лишения. Нам не хватает ни продовольствия, ни обмундирования. Обещали дать шинели, но транспорт, который их вез, сгорел во время налета вашего флота на Евпаторию. Да, что там говорить, вы только посмотрите на мои сапоги!

Внешний вид пленника и впрямь оставлял желать лучшего. Потрепанный мундир в нескольких местах небрежно заштопан. Правый сапог, что называется, просил каши, а у второго и вовсе не было подошвы, отчего бедолага был вынужден обмотать ногу какой-то тряпкой. Вдобавок ко всему, англичанин давно не мылся, о чем неопровержимо свидетельствовал распространяемый им запах. Прежний Константин, чтобы спастись от этого «аромата» наверняка зажал бы нос надушенным платком. Я же в последнее время, видел и не такое, поэтому просто не обращал внимание.

— В полку большие потери?

— Изрядные, милорд. При Альме вы здорово нам наподдали, но это еще не самое страшное. Не поверите, но от моей роты осталось всего несколько человек и большинство потеряно не в бою.

— И где же?

— Холера, — развел руками словоохотливый перебежчик. К слову сказать, говорил он на кокни и понимать его было не так уж просто.

— От этой мерзости нет никакого спасения, — продолжал он. — И все от дурной пищи и несвежей воды. Я это знаю, наверное, поскольку слышал разговор нашего лейтенанта с доктором Грэмом.

— Неужели все так плохо?

— Как вам сказать, сэр. Те, у кого водятся денежки, могут устроиться с комфортом. Правда стоит все очень дорого. К примеру, цена обычной полупенсовой свечи может доходить до двух шиллингов. Бутылка дрянной водки семнадцать. Я как-то хотел приобрести себе старое одеяло, чтобы иметь возможность согреться ночами, так этот мерзавец маркитант запросил за него целых две гинеи!

— Однако! — даже присвистнул я, ведь один шиллинг на наши деньги был равен тридцати копейкам серебром. — Вам не позавидуешь.

— И не говорите, милорд. Одно радует, что этим мерзким османам еще хуже. Им вообще почти ничего не дают, и потому они вынуждены побираться. Ходят целыми днями по нашему лагерю и так и смотрят, чтобы украсть. Ей богу, у нас даже в Уайтчепел нет таких наглых негодяев.

— Я думал вы с турками заодно.

— О да. Наш лейтенант часто нам говорил об этом, когда узнавал, что мы вздули очередного «союзника». Знаете, я не слишком усердно учился в школе и многого не понимаю, но даже наш пастор не может объяснить, какого черта мы воюем с христианами на стороне мусульман.

— А что у французов дела так же плохи?

— Сказать по правде, сэр, у лягушатников все организовано много лучше. И кормежка, и обмундирование. Даже палатки и те теплее наших.

— Понятно. Что ж, теперь война для тебя окончена. Я распоряжусь, чтобы тебя покормили и отправили в тыл.

— Благослови вас бог, милорд! Позволено ли мне будет узнать ваше имя?

— Меня зовут великий князь Константин.

— Черт меня подери! Так вы Черный принц⁈

Глава 2

Возвращаться домой всегда приятно, а Севастополь все больше становился моим домом. Я успел привыкнуть к его тенистым улочкам, все еще теплому морю, своеобразным жителям и прочему колориту. К тому же мой быт постепенно налаживался. И если какой-то месяц назад, я прибыл в город с небольшими количеством спутников и только самыми необходимыми вещами, то сейчас вслед за мной подтянулся положенный великому князю по рангу обслуживающий персонал.

Несколько слуг, два камердинера, два повара (один для господ и знатных гостей, другой для прислуги), конюх, кучер и еще бог знает кто, всего общим счетом почти полтора десятка человек. Добавьте к этому охрану и нанятых на месте людей и получится целый штат.

Зачем-то привезли даже мою виолончель. Не знаю, кто распорядился об этой без сомнения «наинужнейшей» на войне вещи, скорее всего Александра Иосифовна. Хотя могли и сами проявить инициативу, они у меня старательные. Хорошо хоть про рояль оставили в Мраморном дворце. Качественный инструмент, жаль было бы потерять.

С одной стороны, понять их можно. Великий князь Константин — известный любитель музыки и, во всяком случае, до моего вселения весьма недурно играл. Не Ростропович, конечно, но вполне прилично. Так что теперь имеется возможность вести светскую жизнь, то есть устраивать званые вечера, приемы и прочие посиделки и даже устраивать концерты для избранных.

То есть все то, что жизненно необходимо всякому аристократу и совершенно не нужно в условиях осажденной крепости. С другой стороны, дома всегда есть что, уж простите за мой французский, пожрать!

С другой стороны, можно приглашать к себе нужных людей, вести с ними доверительные разговоры. В конце концов, мне это ничего не стоит, а для них такой визит еще долго будет оставаться предметом гордости, и вызывать зависть окружающих.

С такими мыслями я добрался верхом до Михайловской батареи, где пересел в адмиральскую гичку и уже по воде прибыл в город. Официальное название этой пристани — Екатерининская, в честь моей великой прабабки, но все зовут её — Графской. Небрежно козырнув встретившему меня караулу, я уже направлялся к своему экипажу, но заметил одного давнего знакомого Кости ­­– князя Виктора Барятинского.

Рано оставшийся сиротой, этот юный аристократ получил, тем не менее, блестящее образование, после чего пожелал служить на флоте. Причем делал это на собственном корабле — довольно хорошо построенной парусной яхте «Ольвия». Прославился, помимо всего прочего, раскопками в Херсонесе Таврическом и даже в Афинах, а после начала войны стал флаг-офицером у Корнилова и в этом качестве участвовал в погоне за турецким пароходом «Таиф» и бое с «Перваз-Бахри».

В Севастополе он один снимал целый дом и, если бы Юшков узнал об этом раньше, я бы, скорее всего, остановился у него.

— Добрый день, ваше императорское высочество, — первым поприветствовал он меня.

— Здравствуй, Виктор. Давно не виделись.

— Вы очень заняты. Впрочем, как всегда.

— Это точно. Но старых приятелей всегда рад видеть. Куда направляешься?

— В казармы на Южной стороне. Там теперь госпиталь и в нем много раненных. Его превосходительство Владимир Алексеевич приказал справиться о них.

Странное дело, молодой князь вел себя абсолютно корректно, привычно выговаривая титулование вышестоящего начальства, но вместе с тем в голосе явно чувствовалось… даже не знаю, как сказать… Не пренебрежение, но явно ощутимое превосходство потомственного аристократа, находящегося через бабку-принцессу в родстве с многими правящими домами Европы, в том числе и с Романовыми, над обычным тверским дворянином Корниловым.

— Богоугодное дело.

— Говорят, что страждущие находятся там в полном небрежении.

— Ты серьёзно? — насторожился я.

— А вот это, ваше высочество, смогу сказать, лишь, когда лично удостоверюсь.

— Знаешь, что, а поехали вместе. Тем более моя коляска теперь на пристани.

— Это было бы просто прекрасно, — охотно согласился тот.

Улицы города оказались совершенно пустынны. Значительная часть так называемой «чистой публики» его покинула, а простые горожане по большей части находились сейчас на укреплениях, помогая их возводить. Единственными кто время от времени попадались нам по пути всякий раз оказывались военными, следующие поодиночке или группами по каким-то своим надобностям. Так что нам с Виктором время от времени приходилось прикладывать руки к козырькам фуражек, отвечая на отдания чести.

Въехав через охраняемые ворота внутрь, я выслушал доклад от явно не ожидавшего меня увидеть дежурного, после чего велел ему показать нам госпиталь.

— Как вам будет угодно-с, — побледнел офицер и решительно двинулся вперед.

Признаться, сначала я не придал значения его реакции, но стоило нам оказаться внутри…. Все внутренние помещения бывшей казармы оказались заполненными раненными, принадлежавшим ко всем родам войск. Лишь немногим «счастливчикам» досталось место на грубо сколоченных нарах, большинство же лежало прямо на полу. Причем, практически ни у кого не было не то, что тюфяков, но даже простой дерюги в качестве подстилки.

Многие раненные стонали, другие вовсе не подавали признаков жизни, и некому было дать им хоть глоток воды, не говоря уж о лекарствах или перевязках. Добавьте к этому густую прямо-таки невыносимую вонь и картина станет полной.

— Господи, — прошептал потрясенный князь, зажимая нос надушенным платком. — Это просто…

— Кто здесь старший? — едва не заорал я на ни в чем неповинного прапорщика.

— Надворный советник Вернер.

— Так подать его сюда!

Воображение тотчас нарисовала мне обрюзгшего чинушу из немцев, которому наплевать на кровь и пот русских солдат, однако действительность оказалась совсем иной. Услышав о моем появлении, Вернер сам поспешил на встречу, на ходу застегивая на себе мундир.

— Что, мать вашу, здесь происходит? — вызверился я на него, но вдруг заметил красные от недосыпа глаза, потемневшее от усталости лицо и невольно сбавил тон.

— Раненных очень много, — растерянно развел тот руками.

— Вижу! Почему не приняты меры? Где санитары? Отчего никто не ухаживает за раненными и почему, черт бы вас всех подрал, кругом такой бардак⁈

— Но я докладывал их превосходительству…

— Сколько у вас врачей? — аккуратно вклинился, между нами, Барятинский.

— Только я и доктор Тютюнников.

— И все⁈

— Да! Санитаров всего два десятка. Перевязочные материалы закончились еще вчера. Запасы лекарств также истощились. У нас больше нет средств, чтобы помогайт этим несчастным. — От волнения у достаточно хорошо говорившего по-русски Вернера прорезался акцент.

— Понятно! — скрипнув зубами от злости, отозвался я и, круто развернувшись на каблуках, вышел из госпиталя вон.

Оказавшись снаружи, мы с князем долго не могли отдышаться, от отравленной болезненными миазмами воздуха больницы, но потом все же вернулись в коляску.

— Гони! — велел я сидевшему на облучке матросу.

— Куда, ваше высочество?

— Где Корнилов? — спросил, обернувшись к Барятинскому.

— Полагаю, на «Константине».

— Значит, на пристань!

Не прошло и получаса, как я поднялся по трапу на палубу флагманского линейного корабля и принял доклад от встречавшего нас капитана первого ранга Ергомышева, после чего прямиком отправился в адмиральский салон, где в этот момент проходило совещание флагманов.

Обведя взглядом собравшихся и убедившись, что присутствуют почти все флотские начальники, включая Нахимова, Истомина и главного командира Севастопольского порта, военного губернатора Станюковича^[1] и еще несколько штаб-офицеров.

— Прошу прощения, господа, за вторжение, — без обиняков начал я, — но дело совершенно не терпит отлагательств. Подробности вам сообщит наш любезный князь, а вы извольте немедленно распорядиться, чтобы все свободные судовые врачи, фельдшеры, а также их помощники, взяв с собой все необходимое, отправлялись в казармы на Южной стороне. Там полно раненых солдат, которым необходима помощь.

— Неужели все настолько серьезно? — недоверчиво посмотрел на меня Станюкович — крепкий еще 68-летний старик со звездой ордена Белого орла на мундире.

— Все еще хуже, Михаил Николаевич, не веришь мне, спроси у князя, — кивнул я на Барятинского. — Нет, сам поезжай! А мы пока подумаем, где раздобыть или изготовить несколько тысяч тюфяков, черт бы их подрал, вместе с нашими порядками!

— Константин Николаевич, — поспешил вмешаться славившийся своим добрым отношением к нижним чинам Нахимов. — Велите вашему адъютанту отправляться в 41-й экипаж. Пусть отдадут все имеющиеся налицо тюфяки, которые я велел заготовить для своих матросов. Их там должно быть никак не менее восьми сотен, а скорее всего много больше. Остальные, полагаю, могут быть сделаны в течение пары, в крайнем случае, трех дней. Надобно знать только, необходимое количество.

— Чем больше, тем лучше! Это не последнее сражение, и число раненых, к несчастью, будет только увеличиваться… Юшков, ты слышал Павла Степановича? Отправляйся немедленно! На обратном пути загляни в госпиталь и справься о прочих потребностях.

Несмотря на то, что мы довольно быстро приняли все необходимые меры, меня не оставляло чувство вины. Понятно, что за всем самому не уследить, но уж об этом-то можно было позаботиться!

Ведь знал же, что госпитали у нас находятся, как пишут сейчас в казенных отчетах, «далеко не в блестящем состоянии». Более того, на Аландах сам обо всем побеспокоился, создав особые госпитальные суда и пригласив возглавить санитарную и медицинскую службу самого Пирогова. Затем, уже готовясь отправиться в Крым, приказал прославленному хирургу и его помощникам отправляться вслед за мной и… этим и ограничился. Дескать, зачем чинить то, что и так работает?

— Ну а теперь, рассказывайте, что вы так горячо обсуждали? — поинтересовался я, решив отвлечься от тягостных мыслей.

— Решаем, как расставить линейные корабли, на случай если противник попытается прорваться в гавань с моря.

— Очень интересно. И к какому же решению пришли?

— Схема готова. И если ваше высочество изволит ее утвердить, мы немедленно начнем расставлять корабли. Благо недостатка в буксирных пароходах у нас нет.

— Что ж, — бегло осмотрев представленный план, ответил я. — Вы местные условия знаете гораздо лучше меня. Так что, как говорится, вам и карты в руки. Это все?

— Не совсем.

— Вот как? Что ж, излагайте.

— Дело в следующем, ваше императорское высочество, — снова подал голос Нахимов. — Несмотря на несомненную храбрость наших войск, неприятелю все же удалось пробиться к Севастополю, занять Балаклаву и Камышовую бухту.

— Куда ты клонишь, Павел Степанович?

— Боюсь, что если союзники пойдут немедленно на штурм, у нас не хватит сил задержать их и придется снимать на берег экипажи линейных кораблей и фрегатов.

— Это возможно. И что?

— Но что станет, если их флот одновременно предпримет атаку с моря и сможет прорваться внутрь бухты?

— Оставшиеся без команд суда станут легкой добычей, — проскрипел Станюкович.

— Не прорвутся, — спокойно возразил я, начиная догадываться к чему весь этот разговор.

— Ваше высочество, вы так надеетесь на мины? Но ни в Балаклаве, ни в Каче они не сработали должным образом…

Окинув быстрым взглядом присутствующих, я понял, что они уже успели все обсудить и пришли к определенному выводу. Причем, подавляющее большинство собравшихся совершенно уверены в его правильности. В оппозиции находится разве что Корнилов, но вполне вероятно даже он стал сомневаться…

— Господа, надеюсь ни у кого не возникло мысли затопить эскадру у входа в бухту? — пристально рассматривая подчиненных осведомился я.

Ответом мне было гробовое молчание. После истории с Кирьяковым в моей решимости никто не сомневался. Что же касается мнения флагманов, понять их можно. Несмотря на то, что набег на вражеские транспорты и последовавший за ним бой наших главных сил с британской эскадрой окончился в целом более чем удовлетворительно, открытое сражение с объединенным флотом союзников мы не выдержим. Слишком уж велик разрыв в мощи залпа, количестве, да и качестве вымпелов…

Более того, получив неожиданный щелчок по носу, англичане с французами стали осторожнее и поймать их, разумеется, будет сложнее, если вообще возможно.

В результате получается странная ситуация. Каждый из них по отдельности не трус и готов без колебаний сразиться с врагом, но… лучше всего на берегу. Решение же идти в бой на кораблях считают ошибкой, от которой страстно хотят меня уберечь.

— Кстати, господа, — решил немного обозначить свои планы на ближайшее будущее. — В свое время за каждым кораблем первого ранга, а также соединениями более мелких судов были закреплены участки обороны города, на коих силами команд при содействии гарнизона и местных жителей следовало возвести укрепления и батареи. Но поскольку эти работы благополучно завершены, полагаю, пришло время вернуть матросов и офицеров обратно.

— А если штурм? — недоверчиво посмотрел на меня Станюкович.

— Вот как раз для этого, Михаил Николаевич. А то, чего доброго, союзники рискнут прорваться в гавань, а наши моряки превратились в землекопов! Посему завтра же мы с Владимиром Алексеевичем устроим смотр для всех кораблей линейной дивизии. В связи с чем настоятельно рекомендую всем присутствующим возвращаться к себе и принять все необходимые меры для восстановления боеготовности.

— Но… мы не успеем! — воскликнул командир «Двенадцать Апостолов» капитан второго ранга Винк.

— Любезный, э… — замялся я, позабыв замысловатое имя капитана второго ранга.

— Анемподист Христофорович, — подсказал мне Корнилов.

— Благодарю. Так вот, мне вовсе не нужно чтобы матросы и офицеры блистали выправкой. Достаточно будет, чтобы один из самых мощных кораблей нашей эскадры мог сражаться. А на мелкие недочеты мы с его превосходительством так и быть закроем глаза.

— Вы все-таки намерены дать союзному флоту бой? — Мрачно спросил Нахимов.

— Непременно, дорогой мой Павел Степанович! Более того, в мои планы входит его полный разгром, но для этого мне необходимо ваше полное содействие.

— Но как⁈

— Всему свое время, господа. А сейчас, не смею никого задерживать. У вас много дел!

Судя по взглядам флагманов и командиров кораблей, никто из них меня не понимал. Даже настаивавший на сражении Корнилов надеялся лишь причинить врагу потери, которые сделают невозможным его дальнейшее наступление. О победе же он даже и не мечтал… И что самое печальное, даже ему нельзя было открыться, а потому ничего не оставалось, кроме как изображать из себя самодура, требующего от подчиненных безукоризненной дисциплины и полного повиновения.

Впрочем, провести намеченный смотр мне не судилось. Еще ранним утром мне сообщили, что эскадра союзников подошла вплотную к нашим укреплениям и явно собирается дать бой, после чего пришлось бросить все дела и оправиться на Александровскую батарею. И вот теперь, жадно всматриваясь в силуэты вражеских кораблей, я представлял, как ладные корпуса будут крушить раскаленные ядра.

Глава 3

Пока союзники спешно укреплялись и готовились к предстоящим боям, мы тоже не теряли времени даром. Строили бастионы, редуты и люнеты, ставили батареи, прокладывали траншеи, отсыпали и укрепляли брустверы и траверсы, обучали солдат, подтягивали из центральной России подкрепления. По древней земле Таврии нескончаемым потоком шли батальоны пехоты, гарцевали кавалерийские сотни и эскадроны, медленно тянулись артиллерийские запряжки, а также обозы с припасами и амуницией.

Одни направлялись в Бахчисарай, в состав обсервационной армии, задача которой была не допустить прорыв армии союзников вглубь страны. Другие в Керчь, где сейчас усиленно возводились укрепления. Третьи же прибывали прямо в Севастополь. Причем, я постоянно требовал, чтобы гарнизон города пополнялся отборными частями, желательно с боевым опытом. А поскольку таковой имелся в основном у кавказских частей, иной раз случались любопытные казусы.

Некоторые из них потом обрастали совершенно фантастическими подробностями, после чего превращались в легенды, которых в нашей армии довольно много.

Например, когда еще в середине сентября, незадолго до Альмы прибыли казаки 2-го пешего пластунского батальона, вид их прямо скажем, не поражал воинской выправкой. Вытертые папахи, дранные черкески и шаровары. Вместо сапог на ногах в лучшем случае постолы или ноговицы из сыромятной кожи. Помнится, был жаркий день и я, глядя на утомленных долгим переходом пластунов, разрешил идти вольно и снять шинели, на что командовавший этим потрепанным воинством полковник Головинский отчаянно замотал головой.

— Не можно, ваше высочество! — с легким малороссийским акцентом заявил он.

— Но почему?

— Богато таких, что совсем без штанов! — Простодушно пояснил офицер, вызвав этим заявлением приступ хохота у меня и моей свиты.

Однако прошло совсем немного времени, и эти «оборванцы» заслужили искреннее уважение всей армии, включая моих личных «преторианцев» из Аландской бригады, свысока поглядывавших на любых «сухопутчиков». Несмотря на то, что большую часть черноморцев составляли люди отнюдь не богатырского сложения да к тому же и не молодые, они отличались большой силой, отменной выносливостью и совершенно невероятной яростью в бою.

И если во время сражения на Альме у них не было случая проявить себя, то во время многодневного марша союзников к Балаклаве пластуны сумели продемонстрировать свои лучшие качества. Прекрасные стрелки и диверсанты, они превосходно маскировались и постоянно устраивали засады. Стоило вражескому солдату отойти хоть немного в сторону от своих, как он тут же становился добычей притаившихся казаков.

В любой момент можно было ожидать выстрела или удара ножом. Но как потом выяснилось, страшнее всего для противника оказались арканы. Не раз и не два случалось, что во время жаркой схватки или ночного отдыха, шею неприятельского офицера захлестывала петля, после чего его утаскивали в кусты.

Парламентеры союзников неоднократно требовали прекратить это варварство, на что я всегда отвечал полным сочувствием, обещал принять самые строгие меры, после чего приказывал послать отличившимся пластунам очередной знак отличия военного ордена, чтобы они сами выбрали между собой достойного.

После тяжелых боев в лесу батальоны черноморцев получили небольшой отдых, во время которого я снова обратил внимание на совершенно бедственное состояние их одежды. Положение усугублялось тем, что согласно нашим законом казаки должны были сами обеспечивать себя формой и оружием. И если передачу им трофейных штуцеров еще можно было провести приказом по армии, то вот на обмундирование статьи расхода не предусматривалось.

— Как хотите, господа, а это не дело, — решил я.

После чего распорядился выдать им с армейских складов все необходимое для пошива униформы, да вдобавок построить^[2] им силами армейских и флотских сапожников потребное количество обуви. Все это, разумеется, за мой счет, поскольку сами казаки были беднее любой церковной мыши.

Надо сказать, что черноморцы оценили мою заботу, хотя и продолжали ходить в бой, как оборванцы, приберегая полученную от щедрот великого князя амуницию для торжественных случаев. Что, впрочем, вполне понятно. Постоянные рейды, секреты, засады, налеты могли привести в негодность любую одежду. К тому же подкрадываться к противнику в перенятых у кавказских горцев легких ноговицах гораздо удобнее, чем в армейских сапогах.

А случаев таких с каждым днем, а точнее ночью становилось все больше. Чем ближе к нашим позициям приближались вражеские параллели, тем чаще туда наведывались наши пластуны и охотники. Стоило наступить темноте, как к вражескому лагерю устремлялись целые партии черноморцев. И несмотря на то, что среди тех же французов было немало ветеранов Алжирской компании, недурно знавших, что такое «малая война», каждый рейд заканчивался либо вырезанным караулом, либо захваченным офицером, либо заклепанными пушками. А иной раз и всем этим безобразием вместе.

Впрочем, набеги на неприятеля случались не только на суше. Несмотря на то, что вражеский дозорные корабли пристально следили за выходом из бухты, у наших моряков время от времени получалось оставить их с носом.

Особенно изобретательным в этом смысле оказался Бутаков, который ранним утром пятого октября пользуясь густым туманом, вывел свой «Владимир» в море, по специально для такого случая оставленному проходу. Держась как можно ближе к берегу, он обогнул мыс и оказался в Карантинной бухте, откуда открывался просто роскошный вид на спешно возводимые французами позиции.

Как ни странно, занятые своим делом враги не сразу сообразили, что подошедший к берегу корабль принадлежит к российскому флоту и даже когда их стали накрывать залпы, продолжали считать его своим, открывшим огонь просто по ошибке. Однако продолжавшие падать посреди строительной площадки тяжелые бомбы вскоре избавили их от этого заблуждения.

Положение спас оказавшийся рядом колесный фрегат «Гомер». Заметив русский корабль, его капитан немедленно бросился наперехват, пытаясь преградить ему выход из бухты. Однако, как только появился неприятель, «Владимир» развернулся и двинулся восвояси. Противник немедленно бросился за ним и пользуясь превосходством в ходе стал нагонять.

Однако французский капитан даже не подозревал, что его заманивают под удар береговых батарей, ведь до белевшего каменной кладкой Александровского равелина было еще далеко. Зато Бутаков был прекрасно осведомлён об усилении приморского фронта и специально шел малым ходом, провоцируя тем самым своего противника на активные действия.

Между тем, командовавший наскоро устроенной на мысу трехорудийной батареи поручик Богатырев, азартно всматривался в разыгравшуюся на его глазах трагедию. С одной стороны, у молодого офицера был приказ не обнаруживать себя раньше времени, с другой коварный враг преследовал русский корабль, и не прийти тому на помощь было с его точки зрения, по меньшей мере, бесчестным.

— Ваше благородие! — взмолились обслуживающие пушки матросы. — Ведь догонят супостаты нашего! Ей-ей догонят!

— Семь бед — один ответ! — решился поручик и отдал приказ. — Заряжай.

Подчиненные тут же бросились к пушкам, и вскоре батарея была готова к стрельбе. Лично проверив прицел, Богатырев перекрестился и, зажав уши ладонями, махнул рукой. Орудия оглушительно рявкнули и в сторону вражеского корабля полетели 24-фунтовые гостинцы. Первый поднял всплеск прямо перед бушпритом, Второй лег с небольшим недолетом, зато третий ударил прямо в кожух гребного колеса, на минуту заклинив его.

Получивший столь неприятное повреждение «Гомер» стал по инерции разворачиваться, а только что еле телепавшийся «Владимир» неожиданно развернулся и прибавил ход, решительно идя на сближение с противником. Обрадовавшиеся первому успеху наши артиллеристы усилили огонь, добившись еще нескольких попаданий, не принесших, впрочем, особого вреда.

Тем не менее, француз был готов отступить, но теперь уже ему преграждал путь русский корабль и между противниками завязалась ожесточенная перестрелка. С одной стороны, на «Владимире» было всего 11 пушек, против 16 на вражеском корабле^[3]. С другой, на нем после недавнего перевооружения помимо двух 24-фунтовых карронад имелось семь 68-фунтовых и два 10-дюймовых орудия английского производства.

«Гомер» же располагал только 30-фунтовыми пушками и 160-мм гаубицами Пексана. К тому же, по французу продолжала вести огонь береговая артиллерия, поставив его, таким образом, в два огня.

Поначалу, количество попаданий и с той и другой стороны было одинаковым, однако более тяжелые русские бомбы причиняли куда более тяжелые повреждения. Так что вскоре вражеский огонь ослабел, а окутавшие фрегат клубы пара убедительно свидетельствовали о повреждении его котлов.

Казалось еще немного, и капитаном корабля противника встанет тяжелый выбор — спустить флаг, пытаясь спасти жизни своих людей, или же благородно пойти ко дну прихватив с собой экипаж. Однако на сей раз переменчивая Фортуна оказалась на его стороне, послав на помощь сразу три британских колесных парохода и винтовой корвет «Катон». Заметив, что к месту боя приближаются столь превосходящие силы, Бутаков не стал более испытывать судьбу и, дав самый полный ход, поспешил укрыться в Севастопольский бухте.

Как и следовало ожидать, встречали его как героя. Мачты всех боевых кораблей эскадры были расцвечены флагами, на палубах кричали ура и кидали вверх шапки матросы, офицеры отдавали честь. Судовые оркестры играли «Боже царя храни» и «Коль славен наш Господь в Сионе».

Не ответить союзники на такую смелую вылазку никак не могли. Да и погоня за «Владимиром» подвела колесные «Сидон», «Циклоп», «Террибл» и винтовой «Катон» прямиком на траверз Александровского бастиона. Стараясь держаться от наших укреплений на почтительном расстоянии, они открыли редкий огонь, желая наглядно показать, кто здесь главный, а заодно разведать точное расположение наших батарей.

А вот тут неприятеля ожидал сюрприз. Дело в том, что инженеры, проектировавшие укрепления Севастополя больше всего опасались прорыва вражеской эскадры внутрь бухты. Поэтому на внешних батареях стояли восновном орудия среднего калибра. Зато на внутренних для так называемого кинжального огня имелись настоящие монстры — 3-пудовые единороги.

Замысел обороны состоял в следующем. Предполагалось, что противник попытается пройти в бухту по створной линии маяков. Но если на расстоянии в 1300 саженей (около 2500 м) по нему смогут стрелять всего четыре самых дальнобойных бомбических орудия Александровского равелина и 10-й батареи, то на 900 саженях к ним присоединятся более мелкие орудия, а также Константиновский равелин и батареи 8-го бастиона. Всего 81 ствол.

В 450 саженях противник находился бы уже под огнем 146 орудий, а непосредственно на проходе их количество увеличивалось до двух с половиной сотен. Затем количество пушек становилось меньше, зато их калибр возрастал, а расстояние уменьшалось. К тому же здесь прорвавшийся неприятель неминуемо попадал под огонь эскадры. А это больше пятисот пушек с одного борта.

Однако я, как вы вероятно помните, совершенно не собирался пускать англо-французскую эскадру во внутреннюю гавань. Для чего в проходе было выставлено в общей сложности более ста пятидесяти мин. Плюс несколько минных банок непосредственно перед батареями. При таком раскладе неизбежно возникал вопрос, а собственно, зачем иметь столько артиллерии на батареях способных вести огонь только внутрь бухты?

Поэтому крупнокалиберные пушки были перенесены на внешние укрепления, а высвободившиеся в результате этой перестановки вместе с орудийными расчетами отправлены на сухопутный фронт. Плюс устроено несколько дополнительных батарей, задача которых была фланкировать зоны ранее считавшиеся мертвыми.

Таким образом, когда отряд британских пароходов начал разведку боем, мы обладали достаточной мощью чтобы навсегда отвадить его от подобных экзерциций. Вот только зачем?

— Передать на все батареи, — на всякий случай продублировал я свой приказ. — Огонь по вражескому авангарду только из самого малого калибра!

Впрочем, мое «особо ценное указание» в данном случае оказалось совершенно излишним. Артиллеристы и без него прекрасно знали, что им делать.

Первые залпы по вражескому отряду, сажем так, совершенно не впечатляли. Несколько редких всплесков, легших с изрядным недолетом, лишь немного взбаламутили воду, дав противнику ощущение ложной безопасности. Видя слабость нашей стрельбы, они вскоре осмелели и подошли еще ближе.

Однако, как только дистанция сократилась, в дело стали вступать все новые и новые орудия и вскоре начались попадания. Первым под раздачу попал «Сидон», лишившийся за короткий промежуток времени двух рей. Затем пришел черед «Циклопа», получившего удар раскалённым в печи ядром возле ватерлинии. «Катон», по крайней мере, внешне, пока оставался невредимым, зато «Террибл» едва не лишился хода, от разорвавшегося на кожухе его правого колеса бомбы.

Убедившись, что им совсем не рады, командующий английским отрядом поспешил отвести свои корабли дальше в море, после чего очевидно отправился на доклад вышестоящему начальству. Держу пари, что в самое ближайшее время, противник нанесет нам удар. Тем более что сил для этого у него, более чем достаточно.

Всего эскадра союзников на данный момент насчитывала двадцать три линейных корабля, пять из которых были винтовыми. Британские «Агамемнон» и «Сан Парэй», а также французские «Наполеон», «Шарлемань» и ставший новым флагманом «Монтебелло». И пусть большинство переделаны из парусников, у нас пока и таких нет.

Плюс семнадцать колесных пароходофрегатов, пять винтовых корветов и еще с десяток вооруженных пароходов классом поменьше, а в придачу дюжину парусных фрегатов, бригов, шлюпов и подобной мелочи. Что ни говори — сила большая и дать ей отпор дело нелегкое.

И ведь это еще не все. Судя по донесениям разведки, Раглану и Канроберу удалось привести свои войска в порядок. Пока мы готовимся к обороне, союзники тоже не теряют времени даром. Обустраивают быт, налаживают снабжение, строят укрепления, разворачивают осадные батареи. Значит, атака будет не только с моря, но и с суши.

Все эти недели я выжимал из своей памяти малейшие крупинки воспоминаний о событиях Первой Обороны. Получалось, увы, плохо. Так что пришлось звать на помощь логику и данные разведки. В общем и целом получалось, что к полноценному штурму в ближайшее время враг не готов. Разве что доставят из колоний всяких там зуавов или даже сипаев. Но на это нужно время, не говоря уж о том, что индийские войска строго говоря являются частной армией Ост-Индской компании и не являются частью Британской армии.

Из этого, конечно, не следует, что их появление здесь невозможно в принципе, но в любом случае не скоро. А значит, вместо полноценного штурма будет удар артиллерии, которой у противника более чем достаточно. Так что будут закидывать нас ядрами и бомбами, в надежде снести укрепления вместе с защитниками, после чего пройти по образовавшимся руинам в Севастополь и раструбить на весь свет о своей победе.

В принципе, не могу не признать, что в сложившихся условиях это вполне работоспособная стратегия. Порох дешевле крови. Впрочем, все это пока лишь только мои соображения, подтвердить или опровергнуть которые может лишь практика. Причем сделает это очень скоро. Ну а поскольку большая часть тяжелых орудий англичан и французов установлена на участке от 4-го бастиона до 6-го именно тут и будет нанесен главный удар.

А вот на счет других направлений не уверен. К примеру, в передовых траншеях напротив Пересыпи, у них только заслоны с небольшим количеством пушек. Наша линия обороны делает здесь крутой поворот почти под прямым углом и проходит по возвышенностям буквально утыканной батареями Зеленой горы.

Это логично и вполне объяснимо, поскольку их позиции проходят в низине, на так называемом Куликовом поле и могут простреливаться не только с фронта, но и с флангов. Поэтому основные силы французского осадного корпуса расположились немного дальше — на Рудольфовой горе примерно в полутора-двух верстах от наших передовых укреплений 4-го и 5-го бастионов. Там у них по-настоящему крепкие позиции и опять же калибры, внушающие уважение.

А вот дальше, вдоль Сарандинакиной балки, где стоят мрущие как мухи британцы, страдающие от холеры и «блестящей» работы собственных интендантов, там преимущественно выставлена полевая артиллерия, из чего следует, что данный участок для союзников является второстепенным.

Правда, есть еще один мощный узел батарей на Балаклавских высотах напротив Сапун-горы, где противник может не только обороняться, прикрывая свои пути снабжения, но и ударить по нашим позициям на новой линии обороны. А вот это допустить никак нельзя, ведь в случае его успеха, мы будем вынуждены отойти ближе к морю, на бастионы, возведенные возле Корабельной стороны вокруг Малахова кургана. И тогда уже наши войска окажутся в невыгодном положении, под непрестанным, перекрестным неприятельским огнем.

— Как располагаешь, Иосиф Петрович, — спросил я у начальствующего тамошней обороной генерала Жабокритского, — могут союзники нанести на твоем участке отвлекающий удар?

— Так точно, ваше императорское высочество! — ухмыльнулся в густые усы Жабокритский. — Но им же хуже будет. Если рискнут выйти в поле, попадут сначала под пушечный обстрел, потом под стрелковый, а ежели и после того не угомонятся, примем на штыки.

На первый взгляд план выглядел логичным и правильным, и все же меня не отпускала мысль, будто я упустил что-то важное. Но никак не мог вспомнить что именно.

— Что же, вижу здесь все продумано, — осторожно похвалил местное командование. — Но помните, господа, что у противника значительное преимущество в штуцерах, а потому пехоту из укреплений не выводите!

— Как прикажете, Константин Николаевич, — не стал спорить генерал. — Не извольте беспокоиться, встретим супостата как надо. Не хуже, чем отцы и деды при Бородино…

— Что⁈ — переспросил я, пытаясь поймать ускользающую мысль, и тут же в голове всплыла картинка из «Войны и Мира». Полк Болконского стоит в резерве, вокруг то и дело рвутся вражеские бомбы, но благородный и, уж простите, туповатый князь Андрей даже не пытается отвести в безопасное место или хотя бы рассредоточить своих солдат. Вследствие чего так и не вступив в бой, теряет добрую половину наличного состава, а потом и сам получает смертельное ранение.

— А скажи любезный Иосиф Петрович, — осторожно поинтересовался я у начальника 17-й дивизии. — А где разместится эта самая пехота?

— На укреплениях, — не раздумывая, ответил генерал и принялся перечислять, где и какой конкретно батальон займёт свое место по диспозиции…

— Все это конечно замечательно, но я о другом. Есть ли там укрытия?

— Что, простите? — завис явно не понявший меня Жабокритский.

— Я правильно понял, что наши войска будут тупо стоять в плотном строю за брустверами, пока союзники станут засыпать их бомбами?

— А как же иначе? — окончательно растерялся генерал. — На то и солдаты…

— Значит так! Юшков записывай. Всех лишних с передовых укреплений долой! Оставлять только караулы и минимально необходимое количество орудийной прислуги. Для расположения резервов изыскать укрытия. Балки, холмы, косогоры, не важно. Траншеи дополнительные выкопать… В крайнем случае обучить солдат ложиться, отнюдь не изображая из себя истуканов! Приказ довести до всех командиров и начальников под роспись! За неисполнение буду отдавать под суд.

— Ваше императорское высочество, но разве это возможно! Кто же тогда будет отражать вражеские атаки, когда неприятель подведет под прикрытием обстрела свои войска на приступ?

— Уж явно не погибшая от неприятельского огня пехота.

— Умирать так умирать, дело солдатское…

— Нет у нас лишних войск, черт бы вас подрал! Что толку от дивизий в Прибалтике или Привисленском крае, если им сюда маршировать от трех месяцев до полугода, причем дойдет, дай бог, если половина! Так что изволь делать, что тебе говорят и беречь каждого солдата как величайшую ценность! Ибо других у нас сейчас просто нет. Да сложно! Нужно найти укрытия, придумать сигналы, которыми можно будет вызвать их на позиции. Завести ординарцев, чтобы сигналы дублировать. Но иначе никак! Против нас ведут войну самые мощные империи, чьи владения раскинулись по всему миру. Они превосходят нас во всем, в промышленности, в населении, в образовании и так далее. Поэтому победить мы можем только одним способом. Сделать так, чтобы его потери были больше наших! Кратно! Это понятно?

— Так точно.

— Выполнять!

Вот что ты будешь делать! Как с такими людьми двигать прогресс? И ведь неплохой генерал, лично храбрый, грамотный и даже почти не ворует.

Глава 4

Когда-то давно, еще в детстве, меня спросили — люблю ли я сюрпризы? Ответ, конечно же, был — да! После чего немного подумав, добавил –­ только приятные! С этим никто спорить не стал, поскольку приятные сюрпризы действительно любят все. Но что делать с остальными?

Утром 19 октября лагерь союзников пробудился раньше обычного, поскольку именно сегодня должны была начаться первая бомбардировка Севастополя. Все работы несмотря на противодействие противника, были завершены, пушки установлены, создан солидный запас огнеприпасов. Оставалось только дождаться, когда рассеется утренний туман и снести наконец эти жалкие земляные укрепления, за которыми русские варвары наивно надеялись укрыться от гнева великих держав…

— Сколько еще? — нервно дернул плечом не выспавшийся Канробер.

— Очень скоро, мой генерал, — угодливо поклонился начальник инженерной службы бригадный генерал Мишель Бизо. — Не пройдет и часа как туман рассеется и тогда принцу Константину придется несладко!

В этот момент, как будто отвечая желаниям французского командующего, где-то в районе позиций одна за другой загрохотали пушки.

— Неужели на передовых позициях видимость лучше? — удивился Канробер.

— Это не наши, — отозвался внимательно прислушивавшийся к канонаде инженер.

— Это противник! — коротко будто выплюнув заявил Боске.

— Вы думаете?

— Уверен.

— Но ведь ничего же не видно.

— Скажите, месье, русские обстреливали вас во время работ?

— Конечно. Время от времени их пушки пытались нам мешать. Не слишком часто, надо признать, но тем не менее такое случалось.

— Вот вам и ответ! Они просто пристреливали свои орудия, и теперь могут вести огонь вслепую.

— Но туман все равно мешает…

— Не больше, чем будет мешать пороховой дым во время канонады.

Вскоре выяснилось, что длившийся не более четверти часа огневой налет сумел нанести немалый ущерб, поскольку уверенные в своей безопасности артиллеристы союзников в это время завершали подготовку к предстоящему сражению. Подносили и складывали поближе к орудиям порох, ядра и бомбы, разжигали огни в калильных печах. Некоторые с удобством расположившись на позициях неторопливо завтракали…

Обрушившиеся на них в этот момент русские бомбы имели поистине ошеломляющий эффект. Разумеется, далеко не все они нашли свою цель, но даже тех немногих кому это удалось, хватило с избытком.

— Погибло никак не менее сотни канониров, число же раненных и контуженных пока неизвестно, поскольку далеко не все успели обратиться за помощью. Кроме того, разбито шесть орудий, еще столько же лишились лафетов и нуждаются в ремонте. — Мрачно докладывал начальник штаба артиллерии Восточной армии полковник Эдмон Лебёф.

Судя по немного запыленному мундиру, этот обычно бравый офицер имел неосторожность попасть под русский обстрел и не успел привести себя в порядок. Отчего его роскошные усы торчали в разные стороны, придавая своему владельцу немного комический вид. Что, впрочем, совершенно не мешало ему быть отличным артиллеристом.

— Я слышал разрывы, — вмешался Боске. — Русским удалось поразить погреба?

— Нет, мой генерал. Если бы им это удалось, ущерб был бы намного больше. Это рвались запасы непосредственно на батареях.

— Когда вы будет готовы начать обстрел? — задал свой вопрос непривычно молчаливый Канробер.

— Полагаю, не ранее чем через два часа.

— В таком случае не теряйте времени!

— Но…

— Никаких но, месье! В конце концов, разве случилось нечто невероятное? Не думали же вы, что русские будут покорно молчать, пока вы будете крушить их укрепления? Кажется, они не давали повода думать о себе подобным образом! Мы потеряли полдюжины пушек? Разве это сможет нас остановить⁈ У нас с англичанами их больше двухсот. Кстати, как дела у союзников?

— Пока точных сведений нет, но думаю, не многим лучше нашего, мой генерал. Хотя…

— Что еще?

— У британцев более выгодная позиция. К тому же большая часть русской артиллерии развернута против нас, что позволяет им бить сразу с трех направлений.

— Теперь это неважно, — отмахнулся Канробер. — Пошлите Раглану известие, что мы начнем, как только будем готовы, а закончим не раньше, чем противник заплатит за свое коварство! Живее, господа, иначе эта проклятая война никогда не закончится.

Утренний сюрприз союзникам был, разумеется, моей идеей. Просто если о Первой обороне Севастополя я знал не так уж много, то о последующих конфликтах и сражениях кое-что помнил. В том числе об «артиллерийской контрподготовке» перед сражением на Курской дуге.

Больших надежд я на нее, конечно, не возлагал, но… результаты превзошли самые смелые ожидания. Стоило туману развеяться, как стало ясно, что укреплениям противника нанесен серьезный ущерб. Так же пострадала и осадная артиллерия, а сам огневой штурм начался не сразу же после того, как восстановилась видимость, а только лишь после полудня.

— Кажется, наша затея увенчалась некоторым успехом, — заметил я, внимательно разглядывая вражеские позиции.

— Безусловно, — кивнул принявший командование 4-м бастионом Хрущов. — Неприятель явно не ожидал от нас подобной дерзости, за что и поплатился.

— Знать бы еще насколько велик оказался ущерб? — задумчиво спросил прибывший вместе со мной Корнилов.

— Боюсь, обо всех подробностях мы узнаем только после войны. Кто доживет, конечно…

— Зачем же так мрачно, ваше императорское высочество? К тому же так долго ждать не придется. Держу пари, что уже утром наши пластуны притащат нам пленника, который охотно поведает нам о свалившихся на их голову неприятностях.

— Угу. Во всех леденящих душу подробностях!

— Константин Николаевич, — вполголоса обратился ко мне комендант бастиона. — Как бы ни был велик нанесенный неприятелю урон, скоро он придет в себя и устроит здесь ад. Посему, вам и его превосходительству следует как можно скорее оставить нас.

— Предлагаете нам с Корниловым труса праздновать? — выразительно взглянул я на полковника.

— Никак нет! Всего лишь следую вашему приказу убрать всех лишних с укрепления!

— Слышал, Владимир Алексеевич? Выгоняют нас!

— Правильно делают, ваше высочество, — неожиданно согласился начальник штаба. — Тем более, наше место теперь на береговых батареях. Уверен, Дандас с Брюа не оставят свою армию без поддержки. Как мне доложили, накануне с наступлением сумерек враг принялся размещать буйки напротив наших береговых укреплений. Верный признак подготовки морской бомбардировки.

— Согласен… ладно, поехали. А вы, господа, извольте держать нас в курсе.

Уже будучи в городе, мы услышали, как противник начал артиллерийскую подготовку, а наши батареи немедленно ему ответили.

— А ведь ты, Владимир Алексеевич хотел остаться? — неожиданно обернувшись спросил я его.

— Так ведь и ваше высочество желало того же.

— Верно. Но ведь ты бы без меня не уехал? Вот и пришлось показать пример.

— Не поверите, но у меня были совершенно сходные мотивы, — усмехнулся в усы адмирал.

Надо сказать, что ожидавший нападения на нас флота союзников Корнилов нисколько не ошибался. В десятом часу, когда и над морем рассеялся осенний туман с городского телеграфа стало видно движение неприятельских судов от Качи и со стороны Камышовой бухты.

Царивший на море штиль вынудил неприятельские парусные суда идти на буксире пароходов, отчего выход на позиции затянулся. Было уже около часа пополудни, когда союзный флот занял место у выставленных заранее буйков. После чего их корабли, повинуясь сигналу флагманов, один за другим начали открывать огонь и вскоре всю их линию окутали клубы густого дыма, сделавшие невозможным наблюдение за противником. Впрочем, нас это касалось не в меньшей степени.

Нельзя не отметить, что вражеский флот в этот момент представлял собой поистине величественное зрелище! Занявшие позиции от Херсонеса до Волоховой башни корабли закрыли своими корпусами и мачтами весь горизонт.

Французская эскадра группировалась на правом (для них) фланге, образовав нечто вроде дуги вокруг батареи №10 на расстоянии примерно в 750 саженей. Чтобы не мешать друг другу они выстроились в шахматном порядке. Первым на самой удаленной и безопасной позиции встал новейший винтовой «Шарлемань». Следом за ним заняли свои места в строю «Марсель», «Алжир», «Маренго», «Жан Бар» и «Сюфрен». Затем попыхивающий дымком слабосильной паровой машины старичок^[4] «Монтебелло» под флагом самого адмирала Брюа. После него «Фридланд», «Баярд», «Юпитер», «Вальми», «Генрих IV», «Наполеон» и пристроившиеся с краю турецкие или, если быть совсем точными, египетские «Махмуд» и «Шериф».

Поскольку большинство линейных кораблей были парусными, к каждому из таковых был придан пароход, пришвартовавшийся с левого (не стреляющего) борта и помогавший своему подопечному маневрировать. Всего их было одиннадцать «Панама», «Магеллан», «Вобан», «Лабрадор», «Декарт», «Албатус», «Канада», «Ориноко», «Колумб» и два турецких парохода.

Таким образом под началом Брюа находилось пятнадцать линкоров с общим бортовым залпом в шестьсот орудий, вся мощь которых была обрушена сначала на 10-ю батарею, а затем по мере приближения и на Александровский равелин.

Ответный огонь могли вести 33 пушки «десятки», 17 «Александровских», 23 с Южного закругленного фаса Константиновского равелина, а также 16 орудий, перенесенных с укреплений внутри бухты и установленных на временных батареях. Последние, впрочем, вступили в дело позже, когда противник приблизился. Всего восемьдесят девять стволов.

Примерно так же действовали и британцы. Первый отряд, состоявший целиком из парусных судов под командованием самого Дандаса, «Британия», «Видженс», «Куин» и «Беллерофон» с общим залпом в 211 орудий, припомощи пароходов «Циклоп», «Везувий», «Багфлер» и «Фуриос» встали напротив Константиновского равелина.

Отряд под командованием Лайонса, состоявший из паровых «Агамемнона», «Сан Парей», пароходофрегата «Самсон», а также же идущего на буксире за «Спитфайром» двухдечного, «Роднея» подошел к Константиновскому форту с тыла, где на их 137-орудийный бортовой залп могли ответить только пять пушек крепостного ретрашемента.

Туда же били 45 пушек буксируемого «Нигером» «Лондона» и 11 парового фрегата «Террибл», а вот стоящий между ними и отрядом Лайонса фрегат «Аретуза» сосредоточил огонь своих 25 пушек на Карташевской батарее. И наконец, идущий последним в ордере «Альбион» нацелил все 45 орудий своего левого борта на Волохову башню.

Казалось, судьба сражения решена, ведь против менее чем двух сотен наших пушек, лишь сорок семь из которых находилась в казематах, а остальные вынуждены были вести огонь через банкет, или же вовсе находились на открытых позициях, враг выставил почти семьсот орудий. Однако законченное перед самым боем перевооружение внесло свои коррективы.

Как это ни странно, хуже всего пришлось парусным «Альбиону» и «Аретузе». Выставленные против самых слабых наших позиций на Волоховой башне и Карташевской батарее, они рассчитывали быстро подавить их и присоединиться к остальным, однако с самого начала все пошло совсем не так.

Спешивший как можно быстрее покончить с одиноко стоящей башней капитан «Альбиона» приказал буксировавшему его «Файебранду» подвести его как можно ближе к противнику. Но как только расстояние сократилось до 350 саженей, выяснилось, что вместо прежних 36-фунтовых орудий разместились 2- и 3-пудовые единороги.

Тут следует пояснить, что находящееся на господствующей высоте укрепление предназначалось для круговой обороны, для чего окружено со всех сторон валом. На плоской крыше каменной постройки размещалось восемь 36-фунтовых орудий. А поскольку все они были установлены на поворотных платформах, пять из них могли бить в любую точку горизонта.

В другой ситуации это было более чем правильное решение, однако теперь, когда атака с Северной стороны нам не грозила, данная схема была признана неоптимальной. В связи с чем старые пушки были сняты и заменены пятью значительно более мощными орудиями.

Пока британские артиллеристы вели ураганный огонь из 48 участвовавших в залпе стволов, размеренно ухавшие русские пушки крушили ему борта и такелаж, вызывая подчас весьма крупные разрушения. За два часа боя «Альбион» лишился грот-мачты, двух рей, а его квартердек стал напоминать изъеденную корабельными крысами головку сыра. Одна из бомб влетела через открытый порт в орудийную палубу, после чего с ужасным грохотом разорвалась, убив и покалечив разом более двух десятков моряков. Заставив тем самым замолчать все расположенные на деке орудия.

Но самый большой ущерб нанесло попадание, которое сразу никто не заметил. Ударивший ниже ватерлинии русский снаряд не разорвался, и застрял в обшивке. Однако после нескольких залпов, чугунный шар вывалился из своего гнезда, открыв дорогу морской воде. В пылу боя на это никто не обратил внимания, однако время шло и получавший новые удары «Альбион» получил крен.

Как ни странно, раньше всех это заметили, на пришвартованном к противоположному борту пароходе. Обратив внимание что заведенные на буксируемый корабль концы опасно натянулись и вот-вот лопнут, капитан «Файебранда» поднял тревогу, после чего оттащил своего подопечного на безопасное расстояние, дав команде возможность заделать оказавшуюся столь опасной пробоину.

Примерно такой же сюрприз ожидал и «Аретузу». Первоначально Карташевская (она же №12) батарея, чьей задачей было фланкирование Волоховой башни и Константиновского форта, имела три пудовых единорога и два орудия на флангах (36-фунтовая пушка на левом и ½-пудовый единорог на правом). Теперь же туда добавили еще два тяжелых орудия привезенных с внутренних батарей, а также 36-фунтовые пушки снятые с Волоховой башни. Разумеется, укрепление пришлось расширить, устроить дополнительные погреба и брустверы. Но, оно того стоило, поскольку число стволов, ведущих по противнику огонь увеличилось с пяти до пятнадцати.

К тому же капитан английского фрегата Томас Саймонд, желая как можно быстрее выполнить порученное ему дело, имел неосторожность сократить дистанцию до трехсот саженей. Расплата не заставила себя ждать. Выпускаемые русскими бомбы и каленые ядра буквально изрешетили вражеский борт, вызвав при этом несколько пожаров. Впрочем, надо отдать должное британским морякам, все они были быстро потушены, после чего «Аретуза» продолжал вести яростный огонь. Однако везение не могло продолжаться вечно и один из посланных русскими чугунных «гостинцев» достиг крюйт-камеры…

Поначалу никто из наблюдавших за боем со стороны даже не понял, что случилось. Окутанный пороховым дымом фрегат посылал в противника залп за залпом, затем окружавшее его облако стало еще больше, после чего прогремел взрыв, наружу вырвались языки пламени. Когда же все стихло на воде осталось лишь несколько обломков, да едва не потонувший вместе с «Аретузой» «Тритон», матросы которого каким-то чудом успели обрубить заведенные на погибший корабль концы.

Впрочем, последнему тоже досталось. Левое гребное колесо практически лишилось кожуха, добрая половина экипажа контужена взрывом, не говоря уж о том, что несколько моряков так и не нашли. К тому же канониры Карташевской батареи не прекращали вести огонь, добившись еще не менее полудюжины попаданий по «Тритону», прежде чем тот сумел отойти на безопасное расстояние.

Гибель вражеского корабля вызвала на русских укреплениях небывалый энтузиазм. Перемазанные пороховой гарью артиллеристы кричали осиплыми голосами — ура! Обнимались и кидали в воздух свои бескозырки, так что ничуть не менее радостным офицером стоило немалого труда вернуть их к орудиям.

И вовремя, ибо сражение и не думало прекращаться. Что для огромного Британского королевского флота гибель одного парусного фрегата? Так, мелкая неприятность! У короля — много!

Так что англичане продолжали наседать, рассчитывая в ближайшее время вернуть несговорчивому противнику внезапно образовавшийся долг с процентами.

Как я уже говорил, отряд Лайонса подошел к Константиновской батарее с тыла, полагая что с этой стороны наше укрепление совершенно не защищенно. Собственно говоря, до недавнего времени так оно и было, о чем разумеется хорошо знала английская разведка. А вот то, что на Северной косе теперь находится спешно возведенная 3-пушечная батарея они узнать не успели.

Конечно, три орудия для четырех больших линейных кораблей не бог весть какая опасность. Однако желая как можно сильнее приблизиться к противнику, их капитаны подвели свои корабли вплотную к берегу, и подставили свои борта, под огонь молчавших до сей поры пушек.

К сожалению для нас ближе всех к новой батарее оказался парусный «Родней». Именно по нему наши артиллеристы и открыли огонь. Промахнуться на таком расстоянии было несколько затруднительно, так что первые же выпущенные им снаряды нанесли британскому линкору изрядные повреждения.

Что еще более важно, на окутанном от собственной стрельбы дымом «Роднее» не сразу сообразили, кто и откуда ведет по ним огонь, так что некоторое время игра шла в одни ворота. Первым внезапно возникшую опасность разглядели на флагманском «Агамемноне» после чего злой как сто чертей Лайонс приказал сначала отойти, после стереть дерзкую батарею с лица земли.

Увы, чудес не бывает. Наскоро возведенные земляные брустверы не смогли защитить своих артиллеристов от огненного шквала и вскоре они замолчали. Тем не менее, их труд был не напрасен, поскольку вынудил британцев хотя бы на время ослабить огонь по ретрашементу Константиновского равелина.

Разумеется, Лайонс не знал и не мог знать, насколько результативна стрельба противника и велики ли потери союзного флота. Однако гибель «Аретузы» и подозрительно молчавший нахватавшийся русских ядер «Родней» наводили его на мысль, что сражение идет не по плану. Требовалось что-то предпринять, но что?

В этот момент над Константиновским фортом поднялся густой столб дыма, после чего донесся сильнейший грохот взрыва. Кажется, всемогущий Господь сжалился над своими верными слугами, послав им давно заслуженный успех. Теперь нужно было действовать, причем незамедлительно, и адмирал приказал своему флагману выйти из линии.

Повинуясь приказу, красавец «Агамемнон», медленно набирая скорость обошел по дуге отряд Дандаса и не обращая внимания на сигналы старшего флагмана пошел к входу в Севастопольскую бухту. С некоторым опозданием, за ним двинулись «Сан-Парей» и «Самсон». К черту русские мины, с которыми они успели познакомиться в Балаклаве! Сейчас их сам черт не удержит, не то что какой-то Константин…

Глава 5

Французы в тот день действовали гораздо осторожнее англичан. Если просвещенные мореплаватели, начав сражение с 700 саженей, не боялись сближаться с русскими батареями до 500, а отдельные корабли даже до 300 саженей, то эскадра Брюа большую часть боя держалась на почтительном расстоянии. Что, впрочем, совершенно не помешало ей буквально засыпать 10-ю батарею бомбами и ядрами.

Александровскому равелину досталось гораздо меньше. Во-первых, по нему вели огонь всего четыре линейных корабля, два из которых были турецкими. Во-вторых, его поддерживали огнем с южного фаса Константиновского равелина, а также несколько орудий 7-й батареи расположившейся на берегу Артиллерийской бухты.

Несмотря на значительное превосходство противника в количестве стволов, поначалу бой шел на равных. Пусть на наших батареях было меньше пушек, все они находились на берегу, а стало быть, не подвержены влиянию качки. Ну а после усиления снятыми с внутренних укреплений орудиями, их огневая мощь могла поспорить с любым перворанговым кораблем.

Одной из проблем стрельбы на большие дистанции, а 700 саженей, как ни крути, для нынешней артиллерии это очень прилично, было точное определение дистанции. Хорошо зная из прежнего опыта, как недостаток дальномеров сказался в боях Русско-Японской войны, я, разумеется, попытался выяснить как с этим обстоят дела сейчас. И выяснилось, что… никак!

В морских сражениях корабли сходятся, что называется на пистолетный выстрел, а потому расстояние измеряется на глаз. В крайнем случае, если дистанция достаточно велика, используют секстант, которым замеряют угол до верхушки мачт противника, зная высоту которых, решают простейшее уравнение. Собственно говоря, на этом принципе работал и принятый на вооружение гораздо позднее «пресловутый» угломер системы Люжоля-Мякишева. Примерно так же действуют и на берегу.

— А если высота мачт неизвестна? — с невинным видом поинтересовался я.

— Как это? — удивились господа артиллеристы. — Все эти данные общеизвестны с момента строительства и потому их очень легко узнать.

— Ну мало ли. Мачта может быть заменена после аварии или боя, корабль может быть тяжело нагружен. В конце концов данные могут быть не точными.

— И что же предлагает ваше высочество?

— Использовать две точки наблюдения вместо одной, а расстояние между ними принять за базу…

Иными словами, ваш покорный слуга немного опередил время и объяснил подчиненным принцип работы дальномера Петрушевского. Прости, Василий Фомич, ты — умный еще что-нибудь изобретешь^[5]!

В общем, в результате предпринятых усилий наш огонь оказался гораздо точнее союзников, несмотря даже на то, что их корабли практически постоянно были окутаны клубами густого дыма от выстрелов. Результаты не заставили себя ждать. Те или иные повреждения получили практически все корабли противника, но на некоторых ущерб оказался особенно велик.

Первым из боя вышел «Шарлемань», который и вовсе лишился хода, после того как одна из бомб, пройдя все деки, разорвалась в машинном отделении, разбив при этом паровой двигатель. Следом за ним, получив опасные подводные пробоины выкатился из линии ­новейший «Наполеон».

Но больше всего пострадал флагманский «Монтбелло». Уже после боя в его корпусе насчитали более 50 пробоин, три из которых пришлись на подводную часть. Еще не менее сотни пришлись в оснастку, от каленных ядер трижды возникал пожар и, удачно выпущенная 3-пудовая бомба практически разнесла ют корабля, отправив на тот свет добрую половину штаба командующего. Сам же Брюа оказался ранен, чем, собственно, и была вызвана пассивность французской эскадры в тот день.

Немногим меньше пришлось на долю «Жан Бара» и «Фридланда» и находившегося неподалеку от «Наполеона» турецкого линейного корабля «Махмуд». После чего командовавший последним Юсуф-бей решил не искушать судьбу и приказал капитану своего буксира выйти из боя.

Что же касается не боявшихся сокращать дистанцию англичан, то они пострадали еще сильнее. «Аретуза» взорвался, «Альбион» избит до такой степени, что практически утратил боеспособность. После двухчасового боя на линкоре оказались сбиты все мачты, а обращенный к противнику борт походил на решето. Несколько раз вспыхивавшие пожары едва не добрались до крюйт-камер, но не терявшим самообладания британцам всякий раз удавалось их тушить.

Кораблям из отряда Дандаса повезло чуть больше. Несмотря на значительное количество попаданий «Британия», «Видженс» и «Беллерфон» стойко держались в строю, ни на секунду не прекращая огонь по русским укреплениям. И только «Куин» после очередного пожара был вынужден покинуть линию и отойти на безопасное расстояние. Впрочем, его место тут же занял практически не пострадавший до сих пор «Лондон».

Однако все эти подробности стали известны намного позже, а сейчас меня с Корниловым куда больше заботило то, что творится на наших укреплениях. Тем более что со стороны все выглядело, будто там наступил самый настоящий апокалипсис. На Южной стороне тяжелее всего пришлось 10-й батарее. Находившаяся ближе других к противнику, она оказалась буквально засыпана вражескими снарядами.

Но, несмотря на это, окутанное дымом от разрывов и собственных выстрелов укрепление продолжало упорно отгрызаться огнем, раз за разом поражая противника и вынуждая его тем самым держаться на почтительном расстоянии. Уже после боя, рассказывали, что из-за слившейся в непрерывный гул канонады никто не заметил взрыва двух ящиков с пороховыми зарядами.

В тоже время, стало ясно, что стрельба союзников не отличалась особой точностью. Находившиеся на 6-м и 7-м бастионах наблюдатели докладывали, что пространство между ними и «Десяткой» просто усеяно ядрами и осколками давших перелет бомб.

— Даже бревна разбило в хлам! — зачем-то сообщил вернувшийся с бастиона Стеценко.

— Какие еще бревна?

— Сосновые, наверное, — охотно пояснили лейтенант. — Они от строительства остались. Вот их в овражке от греха и сложили, а туда бомбы одна за другой. Только щепки и полетели!

— Вот беда-то, — скрипнул зубами Корнилов. — Ума не приложу, как жить дальше!

— Нервничаешь, Владимир Алексеевич?

— Ну а как иначе? Батарея не больно-то хорошо укреплена, казематов нет, только брустверы, да банкеты. Не ровен час, перебьют прислугу, смогут подойти ближе и тогда городу придется совсем несладко. Или того хуже, десант высадят.

— Ну, это вряд ли, — поспешил успокоить его. — Нет у них сил для десанта, да и не такое это простое дело. Даже если и решится, пехоты у нас довольно. Отобьемся!

— И все же не на месте у меня душа, — вздохнул рвущийся в дело адмирал. — Разрешите отправиться на батарею и лично убедиться…

— Отставить! — неожиданно для всех присутствующих рявкнул я. — Слышите канонаду? Значит, они живы и ведут бой!

— Но…

— Никаких но! Из докладов совершенно ясно, что никакая связь с укреплением невозможна. Но уж коли вражеская стрельба дает столько перелетов, стало быть, на долю самой батареи остается не так уж много. Поэтому пока не стихнет обстрел никто туда не пойдет. Вы все нужны мне живыми! Понятно⁈

— Так точно, — вздохнул признавший справедливость моих слов адмирал.

Если уж быть совершенно откровенным, опасения Корнилова казались мне весьма основательными. Тем более что результатов реальной бомбардировки я просто не помнил. Кто знает, может там и впрямь никто не выжил?

Однако после боя эти прогнозы не подтвердились. Уже вечером, получив рапортичку, я узнал, что потери наших батарей оказались сравнительно не велики. И уж никак не соответствовали, обрушившемуся на них граду метала.

Так, на 10-й из 58 пушек оказались совершенно разбиты всего три, а семь получили повреждения лафетов. Из 270 человек личного состава 8 убито, 22 ранено и еще пятеро контуженых. На Александровской и того меньше. Из 51 орудия подбито 3, столько же лишилось лафетов. Убитых всего трое, раненных семнадцать и пятеро контуженных.

Куда интересней сложилась ситуация на Северной стороне. Пустившая на дно «Аретузу» Карташевская батарея каким-то чудом вообще обошлась без потерь! Волохова башня отделалась одним разбитым лафетом и двумя десятками раненых. Причиной это невероятного на первый взгляд везения, очевидно, послужило удачное расположение наших укреплений. Установленные на крутом обрывистом берегу, они оказались крайне неудобной мишенью для корабельной артиллерии противника. Да к тому же еще и весьма малого размера.

Согласитесь, попасть из установленной на качающейся платформе гладкоствольной пушки в узкую двухметровую насыпь на дистанции даже в 300 саженей (что на наши деньги около шестисот метров) можно только случайно. А уж когда эта цель находится значительно выше тебя, остается уповать лишь на закон больших чисел или божью волю. Но, судя по всему, сегодня Создатель был на нашей стороне!

А вот Константиновскому равелину досталось по полной! С фронта его атаковал отряд Дандаса, обрушивший на русское укрепление всю мощь своей артиллерии. Наши канониры пытались отвечать калеными ядрами, но к несчастью не слишком успешно. Причиной тому стала неопытность прислуги, в значительной части состоявшей из нижних чинов резервного Минского батальона.

Из-за нехватки офицеров и даже фейерверкеров солдаты оказались предоставлены сами себе, и не сумели грамотно распорядиться вверенным им оружием. В результате чего, подготовленный до боя небольшой запас каленых ядер был потрачен практически впустую. А после того, как вражеский огонь повредил трубы калильных печей, довести до кондиции новые просто не успевали, да и долгое это дело.

Тем не менее, равелин продолжал отчаянно сопротивляться, время от времени нанося наседающему противнику серьезный урон, пока не попал под удар отряда адмирала Лайонса. Слабо защищенное с северо-западной стороны укрепление мгновенно оказалось на грани катастрофы. После первых же залпов фланговая стенка укрепления обвалилась, орудия верхнего, открытого яруса сбиты или как говорят моряки, «счищены».

Затем пущенная одни из пароходов бомба угодила в зарядные ящики, стоявшие во дворе. Последовавший взрыв, обрушил одну из внутренних стен каземата, вследствие чего, оказались сметены или опрокинуты орудия верхнего яруса и на другом фасе форта.

Пытавшиеся вести ответный огонь пять открыто стоявших на ретрашементе орудий оказались мгновенно подавлены, а находившаяся на возвышенности Карташевская батарея не могла достать оказавшиеся для нее в «мертвой зоне» британские корабли. И только вступление в бой батареи, установленной перед самым сражением на Северной косе, до некоторой степени спасло ситуацию, подарив защитникам равелина небольшую передышку.

Но, как я уже говорил, все это мы узнали куда позднее, а сейчас в самый разгар боя, раздавшийся на Константиновском равелине взрыв, убедил союзников в том, что русская оборона держится на волоске и любой достаточно сильный удар может совершенно ее обрушить.

Первым к этому выводу пришел адмирал Лайонс. Потерявший сына англичанин страстно желал отомстить за него, а потому готов был оправиться в самое пекло. Увидев взрыв, он бестрепетно повел свой отряд вперед, рассчитывая прорваться мимо очевидно потерявших боеспособность батарей на Северной стороне, после чего разгромить русский флот и утолить пожиравшую его изнутри ненависть.

Правда, «Сан Парей» и «Самсон» несколько замешкались, а нахватавшийся попаданий «Родней» вместе со своим буксиром и вовсе остались на месте, зато гордый красавец «Агамемнон» быстро обогнул корабли Дандаса, и вскоре оказался перед входом в Севастопольскую гавань. Константиновский равелин молчал, Александровская, а также 7-я и 8-я батареи, находившиеся на южной стороне, пытались остановить его, но успеха не имели. Казалось еще несколько минут, и судьба войны будет решена…

Первый взрыв прогремел, когда корабль оказался практически на середине прохода. Поднявшийся почти до нижних рей столб воды практически скрыл от посторонних глаз нос «Агамемнона», а когда она схлынула, стало ясно, что корабль обречен. Не прошло и минуты, как он почти полностью погрузился в морскую пучину, оставив наружу лишь корму с продолжавшим вращаться винтом. Затем прогремел еще один взрыв, очевидно не переживших встречу с морскими волнами котлов, после чего краса и гордость Королевского флота стремительно затонул.

— Ну вот, — устало отозвался я, после чего стащил с головы фуражку и вытер со лба пот. — А вы хотели свои корабли там затопить.

— Что б меня! — пробормотал потрясенный до глубины души Корнилов, вместе с которым мы все это время были на крыше верхнего яруса Николаевской батареи, — А ведь получилось!

— Изволили сомневаться? — зло усмехнувшись посмотрел я на застывших штабных. — Не верили?

— Воля ваша, Константин Николаевич, был такой грех! — выразил всеобщее мнение Истомин, — Ведь небывалое же дело, одним махом такую махину на дно пустить!

— То-то! Учитесь, пока я жив. Кстати, распорядитесь направить шлюпки. Может, кто из англичан выжил…

Междутем затихшее было сражение, разгорелось с новой силой. Причем первые на себе это почувствовали корабли из отряда Дандаса. Заметив взрыв русского форта, этот адмирал не стал лезть на рожон и прорываться внутрь гавани, а лишь распорядился сократить расстояние, чтобы окончательно покончить с защитниками Константиновского равелина. Но представьте каково было его удивление, когда пушки уже практически списанного со счетов укрепления сумели возобновить огонь!

Очевидно, командовавшие защитниками офицеры, сумели в полной мере воспользоваться вызванной гибелью «Агамемнона» паузой, чтобы навести среди своих подчиненных относительный порядок, заменить вышедших из строя канониров и организовать доставку огнеприпасов.

А вот на британских артиллеристов приключившаяся с флагманом Лайонса катастрофа произвела совершенно обратное впечатление. Они как будто утратили кураж, стали медленней шевелиться и хуже стрелять. А когда борта их кораблей снова принялись крушить тяжелые бомбы и ядра и вовсе поддались панике.

— Как славно наши палят! — Не отрываясь от подзорной трубы, восторженно воскликнул Истомин. — Будто и не было никакого взрыва.

— Так и не было, — скромно отозвался я, наблюдая тем временем за спасением немногих уцелевших с «Агамемнона».

— Но как же так?

— Ничего особо сложного, Владимир Иванович, — хотел было отмахнуться я, но видя, что все присутствующие крайне заинтригованы, решил объясниться. — Делаем на безопасном расстоянии от батарей яму, забиваем его порохом, сверху всякий хлам, тряпье и прочая гадость. Потом вставляем элетрозапал, и в нужный момент подрываем.

— Противник думает, что у нас катастрофа, — сообразил наконец контр-адмирал, — и идет в атаку. Боже мой, какое коварство…

— Зря нас, что ли византийцами кличут? Приходится соответствовать…

— Но ведь это же… гениально!

— Что есть, то есть! — скромно отозвался ваш покорный слуга.

Погибших на многострадальном Константиновском равелине оказалось не так уж много, всего пять человек. Зато раненных и контуженных пятьдесят восемь, то есть больше чем на всех остальных укреплениях приморского фронта вместе взятых.

Что касается вооружения, то из 27 орудий на верхней платформе форта 22 были приведены к молчанию. Однако впоследствии большинство из них отремонтировано. Из 16 пушек находящихся в казематах боеспособность сохранили все. Так же разбиты пять калильных печей из шести. Лицевая стена батареи оказалась сплошь изрыта следами от попаданий, повреждения получили все перемычки и щеки десяти амбразур, но сквозного пролома нигде так и не случилось.

Таким образом, можно констатировать, что предпринятая союзниками многочасовая бомбардировка не привела их к желаемому результату. Потратив в общей сложности более 50 тысяч снарядов, они так ничего и не добились. А если учесть, что во время боя новейший линейный корабль и фрегат погибли, а еще несколько получили серьезные повреждения, то становится очевидно, что флот союзников потерпел безоговорочное поражение. Первое на этом театре войны!

Глава 6

Тем временем, события, разыгравшиеся на сухопутном фронте, по накалу страстей ничуть не уступали происходившему на море. Причем здесь большую активность проявили как раз французы. Получив обидный щелчок по носу, артиллеристы Второй империи принялись за дело всерьез, со свойственным этой нации задором и изобретательностью. Рев множества пушек, мортир и гаубиц слился в один протяжный гул, а посылаемые ими снаряды, казалось, сметали все на своем пути.

Особенно тяжело пришлось прикрывавшим городскую сторону Севастополя 4-му и 5-му бастионам, на которые пришелся главный удар. Достроенные в спешке уже после начала войны, они практически не имели каменных построек за исключением каменной казармы внутри 5-го, ставшей внутренним опорным пунктом.

Огромного количество бомб, ядер и гранат обрушившегося на их земляные валы с лихвой хватило бы и на куда более серьезные укрепления. То и дело гремевшие взрывы поднимали в воздух тысячи комьев земли, каменных осколков и совершенно непроглядные тучи пыли.

Но оказавшиеся посреди этого рукотворного ада защитники не дрогнули. Полуоглохшие, закопченные от пороховой гари канониры продолжали делать свою работу, готовые умереть рядом с орудиями, лишь бы не позволить неприятелю одержать верх. Рядом падали их товарищи, на смену им тут же вставали другие. Рвались бомбы, свистели осколки, но русские батареи продолжали вести бой.

Упорно отбиваясь, отвечая выстрелом на выстрел и ударом на удар, переведенным с береговых батарей и наиболее ветхих кораблей эскадры артиллеристам не раз удавалась накрывать своими залпами вражеские позиции и тогда огонь ненадолго стихал. Но лишь для того, чтобы еще через несколько минут возобновиться с новой силой.

Нелегко пришлось и солдатам. Несмотря на то, что для них по моему приказу были устроены укрытия, вражеские бомбы падали так густо, что не раз поражали укрывшихся там бойцов. К тому же, как ни прискорбно это признать, далеко не все командиры и начальники, не говоря уж об инженерах, подошли к своему делу с полной ответственностью. Выкопанные в каменистой земле траншеи частенько не отличались глубиной, а брустверы иной раз насыпались из чего придется, включая битый камень.

Несколько попаданий, пришедшихся в такую с позволения сказать защиту, вызвали целый град каменных осколков, поразивших едва ли не больше солдат, чем если бы их вовсе не было. Впрочем, справедливости ради, таких случаев было не много. Основная часть укрытий оказалась вполне пригодными и в полной мере исполнили свое предназначение.

Но если о солдатах высшее военное руководство в моем лице позаботилось, то вот проявить подобное беспокойство о местных жителях никому и в голову не пришло! Между тем, из-за постоянно случавшихся перелетов вся Городская сторона оказалась под жесточайшим обстрелом. Тяжелые ядра и бомбы крушили стены домов, выворачивали брусчатку на мостовых и вызвали множество пожаров. К несчастью, не обошлось без многочисленных жертв среди мирного населения.

И тут снова проявился тот несгибаемый характер нашего народа, который впоследствии много раз описывали в литературе и исторических трудах. Несмотря на явную опасность, абсолютное большинство севастопольцев даже не попытались покинуть город, оставаясь подле своих жилищ, терпеливо пережидая бомбардировку.

Уже после боя, мне рассказали, как рядом с одних из господских домов остановилась на краткий отдых рота Волынского полка. День был жаркий, и солдаты воспользовались передышкой, чтобы укрыться от не по-осеннему палящего солнца в тени его стен.

Заметив, что защитники страдают от жажды, проживающая там барыня, приказала своим людям немедленно принести для нижних чинов несколько ведер колодезной воды, а офицерам предложила чай, который сама и передавала им через окно.

— Помните, господа! — неожиданно строго сказала она своим гостям, когда те стали ее благодарить. — Крым к России присоединила женщина, а вы — мужчины, теперь не отдайте его врагу!

Онемевшие от неожиданности офицеры так и не нашли что ей ответить, ограничившись почтительными поклонами.

Тем временем продолжавшаяся артиллерийская дуэль достигла своего апогея. Раскалившиеся орудия противников продолжали осыпать друг друга снарядами. Разделяющее нас с неприятелем пространство вскоре затянул густой пороховой дым, сделавшим наблюдение за неприятелем практически невозможным.

Царившее в тот день безветрие, сыграло с обеими противоборствующими сторонами злую шутку. Заполонившая воздух гарь не только окутала бастионы и прилегавшие к ним окрестности, но поднимаясь все выше и выше, в конце концов, закрыло солнце.

Изрядно потускневшие из-за этого лучи кроваво-красного светила, с трудом пробиваясь через нависший над израненной землей смог, придавали всей этой картине какую-то мрачную торжественность. А вспыхивающие то тут, то там зарницы выстрелов, звучали как предвестники апокалипсиса.

Казалось, что обе противоборствующие стороны достигли передела и первый кто уступит в затянувшейся схватке, потерпит поражение. Собственно, так оно и случилось…

Неоднократно проявляемая французами креативность на сей раз сыграла с ними злую шутку. Не желая вести обстрел из низин, их артиллеристы сосредоточили большую часть своих батарей на так называемой «Рудольфовой горе». В результате, несмотря на довольно-таки немалую площадь этой возвышенности, их позиции оказались слишком скученными, а пушки стояли буквально колесо к колесу.

Зато наши батареи, как раз напротив, были не только хорошо укрыты, но и рассредоточены, а потому могли давить противника перекрестным огнем. Особенно отличались этим моряки. Привыкшие к скоротечным морским сражениям, они очень быстро заряжали свои орудия, а достигнув готовности, давали слаженные залпы. Поначалу начальствующие над укреплениями сухопутные офицеры пытались их останавливать, говоря, что следует лучше целиться и по возможности корректировать огонь, но, когда и наши и вражеские позиции окончательно затянуло дымом, плюнули и оставили их в покое.

В один далеко не прекрасный момент эта тактика принесла свои плоды, причем отличился на сей раз 6-й бастион. В отличие от остальных это укрепление успели достроить по первоначальному проекту и помимо каменной казармы и земляных валов, на нем имелось 15 крупнокалиберных пушек на поворотных платформах, из которых можно держать под огнем все пространство за Карантинной бухтой, от Херсонеса до Рудольфовой горы и ее окрестностей.

Гарнизон его, как, собственно, и большинства других укреплений, состоял в основном из матросов, списанных с совсем уж ветхих парусников, а также артиллеристов, переведенных с береговых батарей. Командовал ими вызвавшийся добровольцем герой Синопского сражения капитан-лейтенант Гусаков.

Оказавшиеся под его началом опытные канониры, сумели быстро подавить вражеские батареи, ведущие по ним стрельбу, а потому действовали в относительно спокойно обстановке. Не имея из-за задымления возможности вести прицельный огонь, они продолжили бить по площадям, засыпая неприятельские позиции бомбами, пока одна из них не угодила прямиком во вражеский пороховой погреб. И если взвившееся над ним огромное облако дыма осталось практически незамеченным, то грохот все услышали даже несмотря на канонаду.

Удачное попадание практически уничтожило самую мощную батарею французов. Большую часть пушек разметало взрывом, не менее пятидесяти человек погибло, а остальные оказались либо ранены, либо контужены. Огонь противника сразу же ослабел, зато наш усилился, а еще через полчаса ожесточенной перестрелки подчиненным Гусакова удалось добиться еще одного золотого попадания или как говорят британцы — «лакишота».

На сей раз бомба уничтожила пороховой магазин всего осадного корпуса, оставив тем самым великолепную тяжелую французскую артиллерию без боеприпасов. Прогремевший после этого взрыв, оказался, по меньшей мере, втрое сильнее прежнего. После чего канонада стала постепенно замолкать, пока около двух часов пополудни не замолкла окончательно.

И только на английских позициях от Балаклавских высот до Сарандинакиной балки продолжал греметь бой. Тут надо отдать должное как британской промышленности, так и артиллеристам. Первая сумела обеспечить свою армию таким количеством оружия, что даже случившееся по «вине» Шестакова исчезновение одной из батарей обнаружилась лишь спустя много месяцев, когда не получавшие известий родственники не начали бить тревогу.

Вторые же весьма осмотрительно распорядились доставшимся им имуществом, куда грамотнее рассредоточив его на местности, не забыв при этом позаботиться о надежных укрытиях для погребов и орудий.

Что же касается наших укреплений на Сапун-горе и прилегающей местности, то они как раз напротив, были возведены в спешке, а некоторые и вовсе не достроены. Рыхлый грунт, приносимый для брустверов в кулях, мешках и рогожах был густо перемешан с мелкими камнями и щебнем в условиях сухой погоды больше напоминал пыль, не имея никакой прочности и вязкости. Тысячи людей трудились круглыми сутками со всем тщанием трамбуя землю, сбивая руки до кровавых мозолей, но против природы не попрешь. Несмотря на все усилия не хватало и туров-габионов, так что насыпи выходили слабыми. Дерна чтобы одеть скаты насыпей опять же имелось недостаточно, приходилось ставить каменные подпорные стенки укладывая камни насухо. Щеки амбразур и вовсе одевали не мудря, зашив досками или обмазав глиной, которая при первом же выстреле рассыпалась на куски.

Пушек было мало и по большей части небольшого калибра. Погреба устроены слишком близко и не слишком надежно укреплены. Начальствовать местным гарнизоном должен был внезапно заболевший капитан второго ранга Егоров. А поскольку замену ему сразу не прислали, его место пришлось занять командиру 8-го Черноморского пешего батальона полковнику Головинскому.

Начавший службу рядовым казаком, Венедикт Васильевич не слишком хорошо разбирался в фортификации и артиллерии, зато имел большой опыт службы на Кавказской линии. После ставшего уже знаменитым сражения в Кровавом лесу он со своими пластунами безвылазно находился на позициях, постоянно устраивая набеги на вражеский лагерь.

Еще накануне отдав все необходимые распоряжения, хорошо осведомленный от языков о предстоящей бомбардировке Головинский, приказал денщику поставить самовар, надеясь начать утро беспокойного дня свежим чаем. Увы, стоило большому двухведерному медному красавцу закипеть, как англичане открыли огонь, и одно из первых же попаданий превратило агрегат в груду исковерканного металла.

— Тьфу, бисовы дети! — сплюнул полковник, и со злой усмешкой посмотрел на попавших в его подчинение офицеров. — После боя будем чаевничать, господа!

— А где же самовар найдете? — поинтересовался с невинным видом командовавший одной из батарей лейтенант Попов.

— Уж мои орлы сыщут, — непонятно к кому обращаясь, посулил Головинский, после чего велел им расходится по местам.

И как оказалось, очень вовремя. Осыпаемый градом британских снарядов бастион быстро превратился в вулкан. В общей сложности по нему сейчас били более 60 орудий, включая несколько новейших «ланкастерских» пушек на одноименной батарее.

Отвечать им могли всего 22 наших орудия, стоящих на двух батареях. Но главной проблемой стало даже не это, а удаленность позиций, от основных арсеналов, из-за чего туда не успели доставить достаточного количества боеприпасов. Первую половину боя, наши артиллеристы вели достаточно эффективный огонь, но ближе к полудню погреба начали пустеть.

— Вот что я тебе скажу, Мишель! — приказал Попов своему заместителю мичману Духонину. — При эдакой стрельбе, никаких запасов не хватит. Отправляйся к нашему атаману и скажи ему, что, если он ничего не придумает, нам придется задробить стрельбу!

— Где же он их достанет? — удивился тот.

— Да, — блеснул белозубой улыбкой на перепачканном пороховой гарью лице лейтенант. — Это тебе не самовары у англичан воровать!

— Оставить по десятку выстрелов на ствол, — распорядился Головинский. — Неровен час случится штурм, нечем будет отбиваться!

Когда ответный огонь Сапун-горы стих, англичане подумали, что большая часть русских орудий приведено к молчанию.

Придя к подобному выводу, генерал Броун решил, что настало самое время перейти в наступление и овладеть неприятельскими позициями. К несчастью, у бравого генерала не было под рукой необходимого количества войск. Решив во что бы это ни встало добиться своего, генерал отправился к лорду Раглану.

— Боюсь, мистер Броун, — вяло отозвался британский командующий, — наши войска сейчас совершенно не готовы к столь серьезному предприятию, как штурм вражеских позиций! Как вам и самому хорошо известно, от первой бригады легкой пехоты вашей дивизии мало что осталось. Прочие полки также понесли тяжелые потери. Очень много больных холерой. Не думаю, что их сможет воодушевить перспектива штурма.

— Но, сэр… — пытался настаивать старый вояка.

— Я вполне понимаю, ваши резоны, Джордж, — перебил генерала Раглан, — более того, отношусь к ним с полным сочувствием. Поэтому предлагаю отправиться к союзникам. Мистер Боске проявил себя как инициативный и храбрый джентльмен. Полагаю, он не откажется от возможности отплатить русским за их коварство.

В какой-то мере почтенный лорд оказался прав. Боске и впрямь был не против хорошей драки, отчего едва не отдал приказ к выступлению. Но в последний момент, все же поинтересовался, какие силы выделят для атаки его английские союзники? Стоит ли говорить, что ответ его совершенно не порадовал…

— Боюсь, месье, — без обиняков заявил он Броуну, — что не смогу вам ничем помочь! Я, как вы знаете, с самого начала был против того, чтобы ограничиваться обстрелом. Однако приказ был получен и мне ничего не остается, как только исполнить его.

— Но, мистер Боске! Русские батареи подавлены, и победа сама идет к вам в руки…

— Может вам обратиться к Сулейману-паше? — выразительно посмотрел на англичанина генерал.

Так или иначе, но союзники не сумели договориться между собой, и в тот день укрепления Сапун-горы устояли. А когда стемнело, из Севастополя прибыл обоз с порохом и ядрами. Говорят, когда стали заполнять опустевшие погреба, по крайней мере, в двух из них обнаружились следы попаданий английских бомб.

Около пяти вечера канонада окончательно стихла, и пришло время подводить итоги. Со всех сторон приходили рапорты, о понесенных потерях, а также разрушениях и необходимых мерах по их восстановлению. Вся информация по моему приказу сходилась к князю Васильчикову, принявшему, как сейчас говорят, на себя обязанности начальника штаба обороны города.

Я же в это время, отправился на Северную сторону, где у стен разоруженной «Апостольской» батареи сиротливо жались буксирные пароходы, назначенные стать первыми черноморскими миноносцами.

— Разводите пары! — велел я командовавшим ими лейтенантам Лисицыну и Астапову.

— Будет вылазка? — загорелись у них глаза.

— Многие вражеские корабли получили повреждения. К тому же их экипажи устали после боя. Было бы глупо не воспользоваться этим обстоятельством!

— Есть! — радостно откликнулись молодые люди и, откозыряв, отправились готовиться к выходу.

Здесь меня и застал, посланный несколько раньше на Константиновский равелин Юшков.

— Слава богу, Константин Николаевич, вы все же нашлись!

— Так я вроде и не прятался… что-нибудь случилось?

— О да. Но не пугайтесь, сюрприз из разряда приятных.

— Тогда, не томи.

— И не думал. Помните вы распорядились спасать англичан с погибшего «Агамемнона»? Не поверите, один из них оказался…

— Не может быть!

— Лайонсом! — с победным видом заявил адъютант, как будто лично отправил британский флагман на дно. — Не желаете полюбоваться?

— А то!

Адмирал королевского флота Эдмунд Лайонс оказался невысоким и довольно пожилым по нынешним меркам человеком. Густая, но при этом совершенно седая шевелюра успела высохнуть после вынужденного купания в морской воде и теперь его волосы торчали в разные стороны, как свиная щетина на артиллерийском баннике.

Усталое бритое лицо, помятый мундир, потерянный где-то сапог вместо которого ему дали матросский опорок. В общем, внешний вид поверженного противника оказался скорее жалок, если бы не пышущие яростью глаза. Увидев меня, он тяжело поднялся, постаравшись принять при этом независимую позу.

— Можете сесть, сэр Эдмунд, — разрешил я ему.

— Благодарю, — через силу выдавил из себя он, опускаясь на лавку.

— Как вы себя чувствуете?

— Лучше, чем большинство моряков моего флагмана, — горько усмехнулся адмирал.

— Вы храбро сражались. Если я могу что-то для вас сделать, можете смело мной располагать.

— Это очень любезно со стороны вашего высочества, но мне не о чем вас просить. Впрочем, если это возможно, сообщите, что я жив моему другу лорду Раглану.

— Непременно.

— Пусть этого старого черта осмотрит доктор, — приказал я Юшкову, после чего оставил высокопоставленного пленника наедине с его мыслями. — Если достаточно здоров, отправим его в Петербург. Пусть тамошние дамы поохают…

— Сэр Эдмунд вам не понравился?

— Так он не барышня, чтобы нравится!

Глава 7

Когда-то очень давно дворянское сословие было становым хребтом России, для которого государственная служба была не просто нормальной, но единственно возможной формой существования. И даже когда прадед великого князя Константина издал указ о вольности дворянства^[6], позволяющий помещикам вести праздную жизнь, абсолютное большинство из них считали необходимым хотя бы в молодости пройти через военную или на худой конец статскую службу.

Однако время шло, прежние обычаи стали казаться чем-то отжившим и ненужным. Представители правящего класса служили все меньше, и даже в грозу 1812 года, многие владетельные господа попрятались по имениям и ограничили свое участие в изгнании «Нашествия двунадесяти язык» ношением охотничьих кафтанов и пистолетов за поясом.

Что уж тут говорить о временах Восточной войны. Несмотря на то, что враг снова вторгся в империю, многие аристократы вовсе не торопились положить жизнь на алтарь отечества, а продолжали вести праздный образ жизни, как будто вокруг них ничего не происходило.

Вероятно, для того, чтобы показать представителям высшего общества пример, император Николай приказал отправиться в действующую армию своим сыновьям. Если точнее — младшим. Ибо цесаревич Александр был необходим ему в столице, а Константин, то есть я, и без того не покидал театр военных действий.

В общем, вскоре после отражения бомбардировки в Севастополь прибыли мои братья Николай и Михаил. Не одни, разумеется, а с большой свитой, в число которых каким-то чудом затесался руководитель первого и, слава богу пока единственного российского новостного агентства «Русский Телеграф» господин Трубников. Впрочем, к нему мы еще вернемся, а пока мне предстояло решить, что делать с двумя великовозрастными и что еще хуже высокопоставленными балбесами.

— Экая с вами орава, — покачал я головой, обведя глазами сияющую золотым шитьем мундиров свиту моих братцев. — За орденами прибыли?

— А ты Кости, все так же злоречив! — ухмыльнулся Николаша, после того как мы закончили обниматься. — Ты только посмотри на него, Мишук, ведь ничуть не изменился?

— Как раз напротив, — покачал головой самый младший из нас, два года назад получивший чин генерал-фельдцейхмейстера, то есть главного начальника артиллерии. — Похудел и взгляд стал какой-то жесткий… а это что, седина?

— Вряд ли. Скорее морская соль выступила.

— Ну-ну, — скептически отозвался Михаил, разглядывая стену моей резиденции, главным украшением которой с недавних пор стало застрявшее в ней во время вчерашней бомбардировки ядро. Поначалу его хотели убрать, но я велел оставить.

— А это вероятно последствия шторма?

— Угу. Огненного. Подобные отметины имеются на доброй половине здешних зданий. Именно поэтому ваша резиденция будет на Северной стороне. Туда пушки союзников пока что не достают.

— А как же ты?

— Пока не окончится осада, мой дом будет здесь! Это нужно для поднятия духа гарнизона. Впрочем, можешь не беспокоиться, времени настолько мало, что я тут практически не бываю.

После этих слов между нами повисло неловкое молчание. По-хорошему мне следовало поинтересоваться, как они добрались, но что-то в последнее время стало не до политесов. И так понятно, что царские сыновья путешествовали со всем возможным комфортом.

— Ах, что нам стоило приехать немного раньше? — немного жеманно воскликнул Николаша. — Право, никогда себе не прощу, что пропустил такое грандиозное сражение.

— Может, не стоило так долго гостить у Харьковского губернатора? — одними уголками губ улыбнулся Михаил.

— Нет, ты положительно должен нам все рассказать! — продолжал разглагольствовать средний (если брать только нас троих) брат. — Держу пари, что ты совершил массу подвигов. Воображаю, что об этом нынче толкуют в свете…

— Хотите подробностей? Это легко устроить, причем из первых уст. Решено, завтра вы отправитесь в госпиталь. Там много раненых офицеров и нижних чинов, заслуживших своей храбростью награды. Вот вы их и вручите!

— Чудесная мысль! — с энтузиазмом подхватил не заподозривший никакого подвоха Коля.

— Ты слышал, что папа́издал указ, что каждый месяц службы участников обороны будет считаться за год? — поинтересовался младший.

— Да.

— И что ты об этом думаешь?

— Да что тут думать? — озадаченно посмотрел на нас Николаша. — Это же очень… э… щедро и справедливо…. Разве не так?

— Вам, правда интересно мое мнение?

— Конечно!

— Ничего хорошего! Единственным последствием этого станет нашествие в здешние штабы и присутственные места всякого рода бездельников, которых и без того больше всякой меры. Взять хоть тех, что прибыли вместе с вами.

— Но разве это не даст возможность выдвинуться скромным, но храбрым офицерам, которым не повезло иметь связи в высшем обществе?

— Теперь вряд ли. Как я уже говорил, набежит целая толпа ловящих момент карьеристов, за которыми истинные герои потеряются.

— По-твоему этот указ не стоило издавать?

— Отчего же. Указ как раз правильный, просто не своевременный. Его следовало обнародовать после победы, или на худой конец после снятия осады. Чтобы ни один не нюхавший пороху мерзавец не смог примазаться.

— Ты все еще о нашей свите или уже и о… — осторожно спросил Мишка, не зря считавшийся одним из самых умных в нашей семье.

— Как раз вам с Никсом это не грозит, — ухмыльнулся я. — Вы у меня порохом надышитесь по самое не могу, уж будьте покойны! Завтра с утра, как я уже говорил, отправитесь в госпиталь. Потом объедете бастионы, для ознакомления с последними достижениями фортификации. На Городской стороне пока затишье, французские батареи молчат и потому относительно безопасно, но изнанка войны видна во всей красе. Это будет полезный опыт. А затем…

— О! Будет и затем?

— Коля, а вы сюда на бал приехали?

— Нет, конечно. Прости, мы тебя внимательно слушаем. Правда, Мишук?

— А затем, мы определимся с местом вашей дальнейшей службы. И, сразу отвечаю на возникший в твоих глазах вопрос. Протирать штаны в штабе не получится. Ты у нас по кавалерии? Вот и отправишься… кстати, не знаете, производство Тацыны в генеральский чин утверждено?

— Ничего об этом не слышал. А кто это?

— Лучший кавалерийский начальник на сегодняшний день. Собирался направить тебя к нему начальником штаба, но раз ты о нем ничего не слышал, то видно не судьба. Черт, к Корфу назначать не хотел…

— Чем же тебе не угодил барон?

— Во-первых, тем, что он болван! Во-вторых, в дивизии у него бардак! Липранди с ним цацкается, а мне все недосуг. Служба с таким начальником может научить только тому, как это делать не следует!

— Сурово! Начинаю верить, что история с Кирьяковым не такой уж… ой… прости, я не хотел!

— Ничего. А знаешь, пожалуй, есть место, на котором ты сможешь себя проявить. Примешь киевских гусар?

— Что? Но ведь там шефом наш юный кузен Николя! К тому же государь наказал их после Альмы. Велел снять султаны с киверов и шпоры с правого сапога…

— Вот и помоги им исправиться. Как по мне цель более чем достойная. Кстати, у тебя не так много времени. Буквально пара месяцев и большую часть кавалерии придется вывести за пределы Таврической губернии.

— Но по какой причине?

— По той, что лошади не могут питаться воздухом. У нас большая нехватка фуража и, если придет надобность выбирать, каких коней кормить в первую голову, я без малейших колебаний выберу обозных! В противном случае голодать придется уже людям.

— Даже не знаю, что на это сказать. Все так неожиданно…

— Думай! Пара дней у тебя есть.

— Так быстро?

— А что ты хотел? Война, мон шер! Побеждает тот, кто быстрее думает и действует.

— Полагаю, место для меня уже приготовлено? — вопросительно посмотрел на меня Михаил.

— Конечно. Хорошие артиллеристы всегда на вес золота!

— Звучит многообещающе…

Пока я был занят разговором с братьями, прибывший вместе с ними Трубников не терял времени даром. За какой-то совершенно ничтожный с точки зрения обычного человека срок он успел объехать весь город и большинство укреплений, переговорить с огромным количеством народа, послать по меньшей мере два десятка телеграмм, а теперь был занят написанием статьи…

— Творишь историю, Константин Васильевич? — обратил я внимание на его согнутую фигуру, занявшую уголок на столе моего адъютанта.

— Ну что вы, ваше императорское высочество, — тут же отозвался глава «Русского Телеграфа». — Творите историю вы и наши храбрые воины, а я всего лишь скромный свидетель этих подвигов.

— Ну-ну. И какой же подвиг, ты сейчас описываешь?

— Первую минную атаку на Черном море. Желаете, прочесть?

— Лучше послушаю.

— Как вам будет угодно, — не стал перечить восходящая звезда отечественной журналистики и, подхватив лежащую на столе кипу листов с еще толком не просохшими чернилами, начал читать.

Хотя, наверное, правильнее сказать, декламировать. Будучи не лишен определенного артистизма, коллежский асессор, умело расставляя паузы, добавлял, где надо толику драматизма, чтобы представить на суд российского читателя эпическую сагу, герои которой под покровом темноты вышли из осажденной врагами бухты и потопили по паре вражеских линкоров каждый.

К несчастью для автора, ваш покорный слуга был прекрасно осведомлен обо всех перипетиях этой истории.

Сразу хочу сказать, что, в общем и целом, применение нового для данного театра военных действий оружия прошло вполне успешно. Превращенные в носители шестовых мин 120-сильный пароход «Колхида» и первая на Черном море винтовая шхуна «Аргонавт», от которых, будем откровенны, особых свершений никто не ждал, осторожно вышли из бухты и направились на поиски противника. Благо, тот совсем не прятался.

Первому повезло лейтенанту Астапову и его «Аргонавту». Увидев перед собой находившийся в патруле французский винтовой корвет «Катон», он, недолго думая, пошел на сближение, и атаковал его одной из своих адских машин. К счастью, все сработало штатно, и корабль союзников вместе с никак не ожидавшим подобного удара судьбы экипажем пошел на дно.

А вот его товарищу за своей жертвой пришлось гнаться. На 6-пушечном британском пароходе «Циклоп» успели заметить неприятность, случившуюся с союзником, и сумели сделать правильные выводы. Не рассчитывая на мощь своей куцей артиллерии, англичане повернулись к противнику кормой и бросились бежать, оглашая ночную темень редкими выстрелами малокалиберных орудий и отчаянными гудками.

С их стороны эти действия были абсолютно оправданы. Прожектора еще никто не изобрел, так что пыхтевшую и хлюпавшую плицами «Колхиду» вполне можно было принять за куда более опасного противника. Что же касается мин, то если раньше их откровенно недооценивали, теперь же просто боялись. В любом случае, свою задачу патрульный корабль выполнил, и выход наших легких сил обнаружил. Теперь можно было побеспокоиться о собственной безопасности, что он, собственно, и делал…

Однако раздосадованный видом убегающей добычи лейтенант Лисицын, не желал мириться с неудачей, и продолжил поиск. Неподалеку от Казачьей бухты, ему наконец-таки улыбнулась ветреная Фортуна, послав достойную цель в виде стоящего на якоре судна, показавшееся бравому офицеру в темноте, по меньшей мере, фрегатом.

Дальнейшее было делом техники… которая на сей раз подвела. Подведенная под борт вражеского корабля мина категорически отказалась взрываться. Осатаневший от преследовавших его неприятностей лейтенант все же не сдался и атаковал противника второй миной, которая по счастью сработала как надо, отправив супостата на дно.

Вернувшись в родную гавань, он доложил об уничтожении противника… оказавшегося на самом деле французским торговым парусником «Медея», прибывшего из Марселя с грузом продовольствия. Впрочем, это выяснилось немного позже и стало поводом для офицеров эскадры подшучивать над Лисицыным. В любом случае, обоим нашим «миноносцам» удалось нанести союзникам ущерб, наглядно продемонстрировав, что покоя им теперь не будет.

Так что, после недолгого совещания с флагманами, действия обоих были признаны не просто правильными, но и заслуживающими награды, в виде ордена Святого Владимира IV степени с мечами. Плюс по три георгиевских креста для нижних чинов каждого экипажа. А вот чем может кончиться дело после такой «реляции» сказать не берусь…

— Друг мой, тебе не кажется, что тут маленький перебор?

— Отчего же? — удивился Трубников. — Истинным патриотам России будет приятно узнать, о потерях вражеского флота…

— А о самих офицерах ты подумал? Над Лисицыным и так подшучивают, за то, что в темноте купца с фрегатом перепутал. Того и гляди дело до дуэли дойдет.

— Но разве они не герои?

— Господи, да как же тебе объяснить? Понимаешь, в Севастополе сейчас все герои! Настоящие! И для того, чтобы отдать им должное не надо ничего придумывать! То, что сделали командиры и экипажи этих двух пароходов и без того заслуживает самой высокой оценки. Так что напиши просто — так, мол, и так, атака прошла успешно, вражеские корабли уничтожены с чем всех и поздравляем. А какие именно пусть читатели сами гадают.

— Как вам будет угодно-с, — помрачнел Трубников.

— Ладно тебе, не дуйся. Лучше про пленных напиши. Тут позволяю себя ничем не стеснять. Можешь писать любой вздор, бумага все стерпит.

— Я бы с удовольствием, но меня к ним не пускают.

— Ну, это не проблема. Сейчас прикажу выдать тебе соответствующий пропуск. Нижние чины содержатся по большей части на Северной стороне. Майор, совсем забыл фамилию, короче, что под Альмой в плен попал, если не ошибаюсь, до сих пор живет у Барятинского. Лайонса скоро отправят в Петербург, так что поторапливайся.

— Сердечно благодарю, ваше императорское высочество! — обрадовался тот.

— Еще можешь расспросить лейтенанта Голенко. Он пошел на поправку и скоро вернется на службу. А пока отдыхает, вполне может тебе уделить время.

— И чем же прославился сей доблестный муж?

— Сущим пустяком.Всего лишь подвел брандер к французскому флагману «Виль де Пари» в результате чего погибли адмирал Гамелен, маршал Сент-Арно с доброй половиной своего штаба и еще несколько сотен вражеских моряков… Вот уж где простор для воображения и ярких сцен.

— Так это он⁈ Немедленно воспользуюсь рекомендацией вашего высочества.

— Ступай уже. Только помни, ты не щелкопёр на жалованье, а в первую, вторую и все последующие очереди руководитель новостного агентства! Поэтому не пытайся делать все сам…

— Всенепременно-с! — изобразил поклон Трубников, прежде чем исчезнуть.

Впрочем, вскоре выяснилось, что это напутствие оказалось излишним. Вместе Константином Васильевичем прибыл небольшой штат незаметных на первый взгляд людей, развивших бурную деятельность. В самый короткий срок им удалось опросить несколько десятков британских и французских пленных, как офицеров, так и рядовых, стараясь при этом выяснить не только обстоятельства пленения, но и подробности биографии, а также разные бытовые мелочи.

Кроме того, привезенный специально для такой цели из Питера художник набрасывал карандашами вполне узнаваемые портреты, которые потом попадали в прессу. Надо сказать, что поначалу меня это удивило, но потом выяснилось, что нынешние газетные типографии не могут сколько-нибудь качественно перепечатывать фотографии.

Следствием всей этой кропотливой работы, стали несколько альманахов, изданных в странах Германского союза, а также Бельгии и Дании, включавших в себя истории наших пленников. А также красочные описания притеснений христианского населения, творимых властями Турции. Затем эти издания отправлялись в Англию и Францию, а отдельные части охотно перепечатывали тамошние газеты.

В результате даже самые аполитичные европейские обыватели стали задумываться, а на правой ли стороне воюют их соотечественники? И стоит ли защита насквозь прогнившей феодальной Османской империи таких жертв? Представители обоих правительств, а также либералы всех мастей, пытались объявить эти издания сборищем небылиц, однако санкционированные британским парламентом проверки мгновенно выявили, что все описанные в них события и лица являются подлинными. Наполеон III, в свою очередь, попытался попросту запретить их распространение, но тем самым лишь добавил им популярности.

Следующим шагом стали описания прошедших на полях древней Таврии сражений. Битва при Альме, гибель Легкой бригады, разгром дивизий Каткарта и Боске. Затем сражения на Каче и Бельбеке, заставившие Европу вспомнить финал наполеоновских войн и заговорить о страшных русских казаках.

Но больше всего эмоций вызвал, конечно же, знаменитый «Лес крови», он же «The bloody forest», «Le Bois Sanglant». Прежде эти названия были знакомы европейской публике лишь по материалам собственных репортеров, но теперь они смогли взглянуть на картину с другой стороны и… ужаснуться!

Именно с этого момента, слово «plastun» прочно вошло в лексикон европейцев, обозначавшим поначалу что-то вроде прячущегося в густых зарослях жуткого головореза, окутанного к тому же неким мистическим флером и не лишенного при всем при этом своеобразной мрачной привлекательности. В общем, нечто вроде позднейших ниндзя. Поговаривали даже, что французы собирались создать в своих колониальных войсках части с подобным названием и экипировкой, но потом передумали. Решив, что хватит с них и зуавов.

А вот в нашей историографии это сражение получило название Инкерманского. Такой вот неожиданный поворот…

Причем, предложил это вовсе не я, а князь Васильчиков, принимавший горячее участие в написании доклада на Высочайшее имя. Так что теперь Инкерман стал очередной победной страницей в военной летописи нашего отечества. Хотя, говорят, что преподаватели Николаевской военной академии не любят разбирать ход этой баталии, считая ее нехарактерной для современной войны и вредной с точки зрения воспитания молодежи. Впрочем, тут я немного забегаю вперед.

Со стороны могло сложиться впечатление, что после бомбардировки наступило затишье, позволившее дать нашим людям заслуженный отдых, но несчастью это и близко было не так. Стоило вражеским орудиям замолчать, как на бастионах Севастополя снова закипела работа. За ночь следовало исправить нанесенные им повреждения, насыпать новые брустверы, построить заново более основательные укрытия для пехоты и, конечно же, артиллерийских погребов!

Честно говоря, с последними у нас имелись явные проблемы, и то, что подрыв случился не у нас, а у французов, может объясняться исключительно заступничеством высших сил. Но как говорится в нашем народе, на бога надейся, а сам не плошай! Благодаря самоотверженной работе защитников и пришедших им на помощь местных жителей, за ночь наши оборонительные подобно птице Феникс возродились из пепла.

А если говорить о линии от IV бастиона до фортов на Сапун-горе, то, пожалуй, даже стала сильнее. К счастью для нас, практически уничтожившие тамошнюю оборону союзники так и не решились на штурм, позволив не только восстановить ее, но и сделать лучше. Разбитые во время бомбардировки 24 и 18-фунтовые карронады отремонтированы или заменены новыми 36-фунтовыми.

Практически срезанные вражескими выстрелами земляные брустверы заменены присланными из Симферополя и Бахчисарая плетенными из ивняка турами и габионами. Из них же устроены амбразуры, не осыпающиеся теперь после каждого выстрела. И все это под непрекращающимся обстрелом противника!

Погреба англичан, в отличие от их французских союзников, и не думали пустеть, поэтому британская артиллерия не прекращала огонь, каждый день обрушивая на наши позиции сотни пудов чугуна. Впрочем, артиллеристы Наполеона IIIвскоре к ним присоединились.

Мы, разумеется, отвечали, причем не только из пушек. Еще одним способом ответить на вражеский обстрел стали наши вылазки. Причем, если поначалу, основная тяжесть легла на батальоны пластунов, то чем дальше, тем больше в них принимали участия солдаты и матросы.

Так ночью 28 октября, отряд в 200 человек под началом штабс-капитана Троицкого, собранный из солдат Минского, Угличского и 5-го резервного Белостокского полков, при содействии шедших в арьергарде минеров, сумел в темноте подобраться к французским позициям на Рудольфовой горе и решительным ударом захватить одну из осадных батарей.

Пока ошеломленный подобной наглостью неприятель собирался с силами для контратаки, наши подрывники успели заминировать погреба, а также сами орудия, и когда французы попытались отбить свои позиции, подорвали их вместе с наступавшими противниками.

Второй отряд из матросов под началом мичмана князя Путятина, тем временем, едва не заблудившись в потемках, оказались совсем в другом месте и едва не провалились в траншею, где столкнулись лицом к лицу с только что закончившими свою работу саперами. В узком пространстве закипела отчаянная схватка.

Не имевшие при себе иного оружия кроме лопат и кирок французы оказали отчаянное сопротивление, но привычные к абордажным схваткам моряки сумели их перебить, после чего обрушив на большом протяжении не подкрепленные еще толком стенки траншеи, вернулись к себе.

Таким образом, противник лишился в ту ночь не менее чем полусотни человек убитыми, ранеными и пленными, а также восьми орудий и неизвестного количества боеприпасов. Наши же потери составили шесть человек убитыми и два десятка раненных. Причем и те и другие были вынесены с поля боя.

Глава 8

Очевидная неудача бомбардировки вынудила союзников искать новый способ решения стоявшей перед ними задачи. Наиболее подходящим выходом из сложившейся ситуации казался решительный штурм по всему фронту русской твердыни, после взятия которой победа, по крайней мере, на этом театре боевых действий, станет свершившимся фактом. Ведь русская армия будет разгромлена, а флот либо погибнет вместе с крепостью, либо будет вынужден покинуть свое убежище, после чего пойдет на дно под ударами союзников.

В общем и целом, этот план был хорош, если забыть об одной маленькой проблеме. Сил на егореализацию определённо не хватало. У французов имелась достаточно внушительная армия, но после катастрофы случившейся на Рудольфовой горе недоставало артиллерии, равно как и припасов к ней. У англичан, напротив, пушки, порох и бомбы имелись, а вот армия… могла именоваться таковой только из уважения к командующему ей лорду Раглану и его королеве Виктории. Что же касается турок, то про них и толковать нечего. Ни того, ни другого!

Иными словами, усилия следовало объединить и если уж не получается предпринять атаку всей линии русских укреплений, то выбрать направление главного удара. А вот тут мнения разделились.

— Совершенно очевидно, что нашей целью должен стать IV бастион! — Без обиняков заявил Канробер. — Овладение им разрежет вражескую оборону пополам, сделав невозможным маневр резервами. К тому же, с этих позиций мы сможем держать под обстрелом весь город, а также гавань.

— В ваших словах есть определенный резон, — осторожно возразил Раглан. — Однако даже в случае успеха, наше правое крыло останется под угрозой флангового удара противника. Так не лучше ли для начала совершенно уничтожить эту угрозу, заняв предварительно Зеленую и Сапун-гору? По нашим данным, сооруженные там русскими временные форты не слишком надежны. Да и артиллерия гораздо слабее, нежели на та, что прикрывает Городскую сторону.

— Отчего же вы, месье, их не уничтожили? — воинственно посмотрел на британского коллегу французский маршал.

— Вообще-то уничтожили, — подал реплику ставший недавно подполковником Мэррин.

— Что⁈

— Нижайше прошу прощения вашего превосходительства, — бесстрастно отозвался разведчик, — но все обстоит именно так, как я сказал. Русские укрепления на Сапун-горе были практически уничтожены, а их погреба не взорвались лишь потому, что в них не оставалось ни пороха, ни бомб. И если бы последовала решительная атака, результаты предпринятой 20 октября бомбардировки оказались совсем не такими обескураживающими. Однако, что сделано, то сделано.

— Или точнее, не сделано, — криво усмехнулся генерал Ингленд.

— Уж ни хотите ли вы сказать?!. — Начал заводиться Канробер.

— Ни в коем случае! — решительно вмешался британский командующий. — Мы тогда приняли коллективное решение, которого все тщательнейшим образом придерживались. Возможно, оно оказалось не совсем верным, но теперь говорить об этом, по меньшей мере, бессмысленно. Однако у нас есть возможность учесть прежние промахи, чтобы не повторять их в будущем.

— Что скажете, Пьер? — спросил вполголоса Канробер.

— Островитяне правы, — так же тихо ответил Боске. — Мне следовало прийти к ним на помощь. Клянусь, больше такой ошибки я не допущу!

— Вот как?

— Увы. Более того, они правы и с выбором направления главного удара. Нам нужны позиции на этих проклятых горах!

— Вы думаете?

— Убежден! Сейчас русские предпочитают отсиживаться в обороне и как кроты сутками роют землю, возводя новые батареи и укрепления, но кто даст гарантию, что в любой момент они не решат атаковать наши позиции. А они, будем откровенны, не так уж хороши для обороны.

— Как, впрочем, и для наступления, — поморщился командующий.

— Тем больше причин изменить это положение. У наших английских друзей есть артиллерия и заряды. Так пусть используют их, черт возьми! А когда русские батареи будут подавлены, мы пройдем сквозь их позиции, как нож через масло!

— Ну конечно, им достанется слава, а нам потери…

— Когда мы возьмем Севастополь, славы хватит на всех. Но видит бог, это нужно сделать как можно скорее. Совсем скоро начнется зима, которая в здешних местах может и не так сурова, как под Москвой, но все же довольно неприятна. У нас слишком много больных, а скоро их станет еще больше!

— Вижу, мне не остается ничего другого, как положиться на ваше мнение. Что ж, пусть будет так!

Несмотря на то, что в официальных сводках время после первой бомбардировки именовалось не иначе как «затишьем», местным жителям, солдатам гарнизона и морякам оно таковым не казалось. Штурмов пока не было, но непрекращающиеся обстрелы, мелкие стычки и вылазки стали рутиной, привычкой этой окопной войны и происходили каждый день. Хотя, упоминая последние правильней будет говорить — ночь.

На укреплениях ни днем, ни ночью не прекращались работы. Нужно было исправлять последствия обстрелов, создавать новые и усовершенствовать старые укрытия. И кто знает, чтобы из всего этого вышло, если бы не один человек — Тотлебен. Свалившиеся на скромного армейского инженера заботы были поистине огромны. Требовалось постоянно объезжать весьма немалый фронт, замечая различные неустройства тут же принимать меры по их исправлению, отдавать приказы, изыскивать средства и множество иных дел, перечислить которые вряд ли смог и он сам.

Правда, с недавних пор у Эдуарда Ивановича появился помощник. Это, наверное, странно звучит, ибо попавший к нему в подчинение уже два года носил генеральский мундир, а сам Тотлебен еще недавно был капитаном. Но великий князь Михаил Николаевич, сумел поставить себя, так, что окружающие не смели на этот счет злословить, а его начальник не чувствовал никакого стеснения от столь высокопоставленного соседства.

Вот и сегодня утром, они отправились на 4-й бастион, чтобы лично ознакомиться с положением.

— Далеко ли продвинулись французы? — спросил у коменданта великий князь.

— За последнюю неделю на двести шагов, ваше императорское высочество! — громко отрапортовал тот.

— Не стоит так кричать, — поморщился Михаил. — К тому же я думал, что Константин отучил вас от ненужного в боевой обстановке титулования.

— Так точно-с!

— Если они каждую неделю будут так продвигаться, то скоро их параллели уткнуться в наш контрэскарп, — задумался Тотлебен, рассматривая вражеские позиции в подаренную ему великим князем подзорную трубу.

— Полагаете, будет штурм?

— Вполне вероятно. Так же возможно, что противник собирается подвести мину. Видите эти отвалы?

— Да. Может это грунт, вынутый из траншей?

— Вы где-нибудь видите там траншеи? — усмехнулся инженер. — Нет, землю, вынутую при открытых работах, они используют прямо на месте.

— Но там ее не так много.

— Верно. Но знаете, что интересно. Я, признаться в прошлый раз не обратил на это внимание, но теперь ясно как божий день, что грунт там всякий раз свежий. Должен сказать, что со стороны господ французов это непростительная небрежность. За такое надобно наказывать-с!

Увы, пока один из моих младших братьев зарабатывал себе авторитет в войсках, другой оказался занят совершенно противоположным. Получив под начало полк, он вовсе не торопился вступать в командование, предпочитая весело проводить время в Севастополе. Спал до полудня, благо грохот от канонады на Северной стороне докучал ему не так уж и сильно. Затем завтракал, после чего в компании адъютантов и штабных объезжал части, где устраивал смотры и отдавал никому не нужные распоряжения.

Вернувшись со вкусом, обедал, потом отдыхал, а вечером устраивал нечто вроде званых ужинов, на которые приглашал местных офицеров. Отказать ему, разумеется, никто не смел, а потому там всегда собирались сливки севастопольского общества.

Но больше всего Николай Николаевич любил раздавать награды, тем более что случалось это совсем не редко. Государь в последнее время на них не скупился, то и дело отправляя в действующую армию милостивые рескрипты, нередко сопровождая их орденами или ценными подарками, вроде драгоценных табакерок с вензелем или портретов с бриллиантами.

Узнавая из первых рук о столь знаменательном для каждого верноподданного событии, великий князь либо приглашал его к себе, либо находил повод встретиться в городе. Не скупясь на любезности и улыбки, он умел очаровать непривычных к такому обхождению людей, после чего объявлял о монаршей милости, скромно добавляя, что государь велел ему поцеловать награжденного и раскрывал объятия. Ей богу, не знай я, что Николаша в свои двадцать с небольшим ухитрился не пропустить ни одной юбки в труппе Мариинского театра, подумал бы о нем нехорошее…

Впрочем, иногда его обаяние давало осечку. Первым, как ни странно, оказался Нахимов. Услышав о намерении царского сына, славящийся своим хладнокровием в бою адмирал, только что не отпрыгнул в сторону, едва уронив при этом присланную государем табакерку.

— Что же вы, Павел Степанович, так неловко… — попытался обратить все в шутку Николай.

— Простите. Не приучен-с! — выразительно посмотрел на царского сына Нахимов, разом отбив у того желание лезть с объятиями.

Другой случай произошел неделей позже в госпитале, где соскучившийся по женскому обществу великий князь обратил свое внимание на одну из трудящихся там барышень.

— Душечка, — предвкушая пикантное приключение, объявил ей Николай. — Перед отъездом государь объявил мне свое непременное пожелание поцеловать самую красивую сестру милосердия. Каковое поручение и возложил на меня…

— Не стоит, ваше высочество, — устало отказалась девушка. — Поцелуйте лучше любого из здешних раненых. Они куда более заслуживают монарших милостей.

А поскольку не привыкшему получать отказы Николаше и в голову не пришло, что его отшили, он попытался отделаться от свиты и снова подкатить к понравившейся ему девице. Но так как платья у всех были одинаковыми, перепутал и…

— Не замай, барин! — выпалила девушка и пихнула незадачливого ухажера так, что тот отлетел в сторону.

К счастью, моему братцу, равно как и немногочисленным свидетелям происшествия достало ума молчать, так что скандала удалось избежать. Как, спросите вы, обо всем этом узнал я?

Дело в том, что понравившаяся моему братцу барышня оказалась Дуней Лужиной, признавшейся во всем отцу. А тот, беспокоясь о любимой дочери, бросился ко мне, умоляя о милосердии…

— Что⁈ — не сразу сообразил, в чем дело.

— Не губите, ваше императорское высочество!

— Да с какой стати? Ну полез молодой повеса к понравившейся ему барышне, ну получил афронт, что ж с того?

— Оскорбление величества, — простонал отец.

А вот это серьезно. Согласно «Уложению о наказаниях» 1845 года, квалифицированные подобным образом деяния могли привести к самым серьезным последствиям. От заключения под арест, до смертной казни!

— Э… оскорбление словом?

— В том-то и дело, что действием!

— Твою ж maman! — вырвалось у меня с безукоризненным французским проносом.

Волей-неволей пришлось разбираться, в результате чего выяснилось, что главной героиней этой трагикомедии является не ставшая любимицей моего штаба и охраны Дуняша, а дочь погибшего во время Синопского сражения матроса Дарья Михайлова.

— Феденька, — попросил я Юшкова. — Будь другом, слетай в госпиталь и разузнай, что за девица?

— Да я вам и так скажу, — не задумываясь, ответил адъютант. — Ибо личность известная. После высадки неприятеля продала все доставшееся ей от родителей имущество, а на все деньги купила полотно, уксус, хлебное вино и все прочее, что требуется для оказания помощи раненным. Сначала просто помогала страждущим, делала перевязки, поила и кормила страждущих. Потом прибилась к госпиталю…

— Даша Севастопольская⁈ — наконец сообразил я.

— Вы то же о ней слышали?

— Господи, да за что же мне это…

Был уже вечер и Николаши, как обычно, собралось общество. По большей части армейские офицеры и чиновники, но была и парочка моряков. Великий князь на правах хозяина встречал всех в гостиной, угощал шампанским, вел светские разговоры, не упуская случая подпустить острое словцо, или как говорят аристократы — бон мотс^[7]. Судя по всему, братец уже забыл о происшествии или же ему хватило ума не разжигать скандал.

— Добрый вечер, господа! — обвел я взглядом местные сливки общества. — Счастлив узнать, что во вверенном мне городе и крепости Севастополь все настолько хорошо, что у вас появилось свободное время…

Среди гостей великого князя случались люди разного сорта. Военные и статские, чиновники и лица, обличенные саном, карьеристы и даже мошенники. Но вот откровенных дураков среди них не водилось, а потому «салон» Николаши мгновенно опустел.

— Какой неожиданный визит, Кости, — попытался разыграть удивление брат. — Ты так давно у меня не бывал…

— Соскучился?

— Да не то, чтобы… то есть, да. Просто у меня столько дел в последнее время… что-нибудь случилось?

— Угу. Было у отца четверо сыновей. Три умных, а один по гвардейской кавалерии… Коля, какого черта ты торчишь до сих пор в городе, вместо того чтобы командовать полком⁈

— Прости, так уж получилось. Слишком много всего навалилось… а почему ты говоришь со мной таким тоном?

— Потому что другого не заслужил! И поскольку намеков тоже не понимаешь, скажу прямо. Все заслуженные люди в нашем гарнизоне уже перецелованы, а потому можешь смело отправляться к Киевским гусарам, пока не сотворил очередную глупость!

— Право, я не понимаю…

— И держись подальше от госпиталей!

— Вот оно что… как ты узнал?

— Работа такая! И хорошо, что знаю я, а не наш августейший папа!

— Надеюсь, ты не собираешься ему сообщать?

— Я-то нет, а вот за твоё окружение не поручусь. Поэтому будь любезен, один раз в жизни поступи как взрослый человек и отправляйся заниматься своими прямыми обязанностями!

Кажется, непутевого братца проняло, и он поспешил покинуть город. Но на самом деле история на этом не окончилась. Через несколько дней государь, решив отметить самоотверженный труд сестер милосердия, прислал самым отличившимся из них золотые и серебреные медали «За усердие». Не остались без наград и Даша с Дуняшей, причем вручать им их, по странному течению обстоятельств, пришлось прибывшему в Севастополь Николаю. Говорят, что он вел себя непривычно скромно и обошелся без поцелуев.

Впрочем, мне было не до того. Свалившиеся на вашего покорного слугу заботы росли с каждым днем подобного снежному кому, требуя все больше сил и времени. К сожалению, обязанности главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами в Крыму это не столько непосредственное руководство войсками и кораблями в сражениях. И даже не стратегическое планирование с рисованием красивых стрелочек на картах и схемах.

Увы, большая часть их это суровая и ежедневная иссушающая душу рутина. Бесконечные совещания, доклады, проверки, по результатам которых нужно принять решения и отдать приказ. Причем с ним еще какое-то время будут работать штабные, умудряясь при этом зачастую полностью извратить не только смысл, но и дух, а потому надо внимательнейшим образом все контролировать. При обнаружении ошибок отправлять на исправление или доработку и только когда все готово, налагать резолюцию с размашистым автографом, превращая лист обычной гербовой бумаги в обязательный к исполнению документ!

Особенно много внимания требуют финансовые вопросы. Надо сказать, что я и прежде, не понаслышке зная о нравах, царящих в интендантских кругах, старался их контролировать. Но теперь все эти «прошения», «отношения» и «требования» захлестнули меня с головой.

Армия ежедневно потребляет совершенно дикое количество муки, крупы, масла и мяса. Не говоря уж о сене и фураже для многочисленных лошадей. Причем, у строевых одна норма, у гужевых другая, а ведь есть еще непонятно откуда взявшиеся вьючные верблюды!

Разумеется, для всего этого хозяйства у меня есть трудящийся не покладая рук штаб, но ведь его надо постоянно контролировать. Поэтому практически каждое утро начинается с одного и того же. На пороге кабинета появляется Федя Юшков, под мышкой у которого папка с документами, с которыми мен нужно ознакомиться. Причем новости, как правило, не самые приятные.

— Что у нас плохого? — поинтересовался я.

— Отчего же непременно плохие? — с непроницаемым выражением на лице отвечал мой верный адъютант. — Есть и хорошие-с! Прошедшей ночью командами охотников были захвачены два вражеских офицера и три нижних чина.

— Допрашивали?

— Так это… — на миг смешался Юшков. — Француза пока тащили, малым делом не придушили, отчего он теперь говорить не может. А с англичанином и вовсе удар случился!

— Браво!

— Так на все божья воля!

— Аминь! Это что?

— Осмелюсь доложить, в Угличском полку выявлены случаи заражения холерой.

— Час от часу не легче. Меры приняли?

— Так точно!

К слову сказать, эффективного лечения от холеры пока нет и, насколько мне известно, до появления антибиотиков не будет. Вакцин тоже нет…^[8] Лечат по большей части кровопусканиями и употреблением внутрь лекарств на основе ртути.

— А что Пирогов?

Великий ученый вместе со своими сподвижниками прибыл около полутора недель назад, немедленно получив все полноту власти по медицинской части. Следствием этого стали с одной стороны, улучшение положения в госпиталях, а с другой небывалый вой среди причастного к этой теме начальства.

— По мнению Николая Ивановича, нижние чины чрезмерно утомляются и от того становятся слабы. Кроме того, не хватает и зимнего обмундирования, а ведь ночами уже изрядно подмораживает. Но самое главное, недостаток питания…

— Да, он мне говорил. Ладно, пиши приказ. С завтрашнего дня, то есть с 29 октября, для сбережения здоровья и предупреждения простудных заболеваний, всем строевым нижним чинам повышаются нормы выдачи провианта. Мяса с полуфунта до трех четвертей, полугара две чарки вместо одной. Приказ зачитать во всех ротах, сотнях, батареях…

— Где же столько сыщем, ваше высочество? — вопросительно посмотрел на меня Юшков, не хуже моего знавший о наполнении продовольственных складов.

— Хлебным вином пусть Станюкович поделится. На флотских складах его довольно. Ну а на мясо скот пустим. Судя по отчетам провиантской комиссии к нам целые стада гонят.

— Дай-то бог.

— Что-нибудь еще?

— Так точно-с. Вот извольте видеть, донесение от ротмистра Эльстон…

Ротмистр Феликс Эльстон числился ни много ни мало, адъютантом военного министра графа Чернышева и прибыл вместе с моими братьями. Но в отличие от большинства их спутников слыл человеком дельным, а потому получил отдельное задание — отправится на провиантские склады в Бахчисарай, чтобы расследовать справедливость жалоб на недостачу в поставках сухарей и круп.

— Ну и что?

— К донесению приложены ведомости за подписью чиновников Симферопольской Комиссии, из которых видно, что войскам действительно недопоставлено на 25 октября сухарей 1751 четвертей и круп 150 четвертей.

— Это за какой срок?

— С момента высадки союзников…

— Они там что, совсем ох… погоди-ка, это ведь не первая жалоба на них, верно?

— Так точно-с. Вы тогда еще распорядились на первый раз отдать управляющего и провиантмейстера под арест на неделю каждого.

— То есть, с первого раза не дошло? Ну, что же, видит бог, я хотел по-хорошему. Управляющего Симферопольской Провиантской Комиссией статского советника Стратановича и обер-провиантмейстера коллежского советника Сервирога за явное нерадение и нераспорядительность по получению данного приказа подвергнуть немедленному аресту и доставить в Севастополь для придания Военно-Полевому суду!

— Что⁈ — едва не выронил от неожиданности перо Юшков.

— Ты чем-то недоволен?

— Что вы, ваше высочество, но…

— Никаких, но! Если эти мерзавцы творят такое, находясь рядом со мной и зная, что об их грязных делах в любой момент может стать известно даже государю, то что же позволяют себе иные? Нет уж, с меня хватит!

— Поднимется шум…

— Вот и прекрасно! Пусть все знают, что шутки кончились. Воровство во время войны ничем не лучше измены!

— Ни в коем случае не смею перечить. Более того, всем сердцем поддерживаю. Вот только…

— Что еще?

— Не знаю даже, Константин николаевич, как вам докладывать…

— Давай сюда, — отобрал я у него бумаги и принялся за чтение.

Это оказалось донесение от командующего IV пехотным корпусом генерала Данненберга, о случившееся во вверенных его командованию войсках прискорбном случае. Некий поручик Толубеев, служивший прежде в запасном батальоне Подольских егерей, был прикомандирован во время войны к Астраханскому пехотному полку. Следуя к месту службы, он ухитрился проиграться в пух и прах на одном из постоялых дворов, после чего не нашел ничего лучшего, как изготовить подложное письмо от имени вышеупомянутого генерала Даннеберга. В котором именовался его адъютантом князем Трубецким и явился с этим письмом к обер-криг-комиссару IV корпуса коллежскому советнику Коломийцеву, от которого и получил по нему семьдесят пять тысяч рублей серебром. Некоторое время спустя, опомнившийся чиновник поднял шум, после чего злоумышленник был найден и чистосердечно во всем признался.

— Сколько? — на всякий случай уточнил я.

— 75 тыщ!

— Ай да, сукин сын!

— Не смею спорить. Но каково будет ваше решение?

— Тут и думать нечего, Коломийцеву выговор за глупость, а Толубеева под суд.

— За такое каторга полагается.

— Время военное, нечего кадрами раскидываться. Пойдет в арестантские роты, а там посмотрим. Ладно, если это все…

— Не совсем, — тонко улыбнулся Федор и выложил стойко приберегаемые им на конец доклада списки на производство, представления на награды и тому подобные приятные вещи.

Не знаю, что он этим добивается, может, что я устану, и не буду придираться. Если так, то зря. Доставшаяся мне от Кости память позволяет припомнить все даже самые незначительные нюансы. И если в реляции о некоем сражении особо отмечен какой-нибудь высокопоставленный офицер, которого там и близко не было, то написавшего в самом скором времени могут ожидать неприятности по службе, а «герой» получит возможность продемонстрировать свою храбрость на практике.

Правда, в последнее время, такие фокусы случаются все реже и реже…

— Позвольте, ваше императорское высочество? — выглянул из-за тихонько приоткрывшейся двери Трубников.

— Как вам не стыдно, Константин Васильевич! — ревниво посмотрел на чиновника Юшков, искренне считавший доступ ко мне своей исключительной собственностью.

— Очень стыдно, Федор Осипович, — повинился тот. — Но уж больно дело безотлагательное!

— Заходи, мы уже закончили, — велел я, подписывая последние листы. — Рассказывай, что у тебя случилось?

— Да у меня, собственно все хорошо, — расплылся в улыбке неофициальный глава русской журналистики. — Просто появилась одна совершенно гениальная идея!

— Ты меня пугаешь.

— Вас и в мыслях не было, но бьюсь об заклад, что неприятелю сей прожект придется не по вкусу!

— Даже так?

— Именно! Все дело в том, Константин Николаевич, что европейцы, изволите ли видеть, народ весьма меркантильный, но не слишком богатый!

— Ты издеваешься?

— Никоим образом! Хотя, виноват-с, я не обо всех жителях Старого Света, а токмо о солдатах.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Французская армия, как известно, формируется за счет призыва, которому теоритически подлежат все граждане Второй республики… виноват, империи. Однако же на практике, мобилизуются только беднейшие слои, а люди сколько-нибудь состоятельные имеют возможность выставить вместо себя заместителя, чем активно пользуются.

— Положим, что так, а дальше?

— А дальше британцы, вроде бы нанимающиеся за деньги, но на деле подвергающиеся насильственной вербовке. Причем, деньги не сказать, чтобы большие, а служба тяжелая. Да что там говорить, у них нижних чинов секут не хуже нашего, даром, что просвещенные мореплаватели!

— Куда клонишь?

— Все просто, ваше высочество. Раз уж они так бедны, то отчего бы их не переманить?

— Каким образом?

— Элементарным! Раскидать на их позициях прокламации, в которых написано, что всякий перешедший на нашу сторону с оружием, получит участок земли в собственность и известную сумму подъемных. Каково?

— Даже не знаю, что тебе сказать…

— Да что тут толковать! — обескураженно развел руками не ожидавший такой реакции Трубников. — Идея ведь преотличнейшая! К тому же наше правительство и так постоянно зазывает к нам переселенцев, причем на таких же условиях. А тут они уже прибыли, да еще и винтовку с собой прихватят. Сплошной профит… Или вы беспокоитесь, что в Крыму земли не хватит? Так ее здесь много, да и распределять ее будут уж после войны. К тому же есть еще, Кавказ, Поволжье, Сибирь, наконец!

— Нет, это все понятно, — покачал я головой. — Лучше скажи мне, а что получат после победы наши?

— Пардон, кто?

— Наши солдаты, матросы. Те самые которые прямо сейчас за Отечество кровь проливают. Что им даст Родина за свою защиту?

— Боюсь, я вас не понимаю, — растерянно развел руками журналист.

— В том-то и беда, братец. Привыкли мы, что народ государству всегда и все должен, а о том, чтобы наоборот и мысли нет. Сам посуди, если мы вражескому солдату, пришедшему на нашу землю с оружием, столько всего после войны дадим, то своему, если, по справедливости, надобно как минимум вдвое! А где взять?

— Господи, да тут бы просто свободу объявили, — вздохнул начавший понимать в чем дело Трубников.

— Ладно, — решился я. — Идея твоя и впрямь недурна. Так и быть пиши свои прокламации. Потом покажешь. Можешь обещать молочные реки с кисельными берегами. Денег, правда, не обещаю. За штуцера, если целые принесут, так и быть заплачу, но не более! Кстати, а как думаешь доставлять сии «прелестные письма»?

— Да, найдем как. В пушку зарядим и выстрелим!

— Что? — озадачено посмотрел я на журналиста, после чего не выдержав расхохотался! — Ступай, артиллерист. Придумаем, что-нибудь.

Забегая вперед, могу сказать, что хоть и не сразу, но затея Трубникова сработала. Чем хуже у союзников шли дела, тем больше появлялось перебежчиков, в одной руке которых была зажата прокламация с обещанием бесплатного земельного участка в империи, а в другой заветный штуцер.

Глава 9

Война — двигатель прогресса, ­­– сказал или вернее скажет один умный человек^[9].  Ведь именно там востребованы новшества, двигающие вперед научные знания. Недавно я, как и все жители Севастополя имел возможность в очередной раз в этом убедиться. Стрелявшая до сих пор только по укреплениям Сапун-горы Ланкастерская батарея англичан открыла огонь по остававшейся до сих пор невредимой Корабельной стороне, а также бухте.

Разумеется, точность этих номинально нарезных орудий оставляла желать лучшего, ибо попасть они могли лишь в цель величиною с город, но вот дальность впечатляла. По странному стечению обстоятельств, ни один военный объект или хотя бы просто солдат при первом обстреле не пострадал, но зато одна из «удачно» пущенных бомб разрушила чей-то маленький домик, убив заодно всех его обитателей, включая трех маленьких детей.

Несмотря на то, что смерти и разрушения случались каждый день, жители города и в особенности моряки приняли это несчастье близко к сердцу. На скромные похороны пришли все, кто смог, из-за чего они больше походили на манифестацию.

Случившаяся трагедия заставила меня на мгновение отвлечься от свалившихся на мои плечи после начала осады забот, и вспомнить, наконец, о своем, как бы пафосно это ни звучало, предназначении. Близился, если можно так выразиться, день «Ч». Правда, пока об этом знал только один человек.

Как ни мало помнил о ходе «Первой обороны Севастополя», про бедствия, принесенные стихией союзникам, я знал. Собственно говоря, весь мой план с самого начала был построен именно на этом послезнании. Первый пункт требовал сохранить эскадру как боеспособную силу. Второй — накопить войска, чтобы иметь возможность нанести решительный удар, как только сложится благоприятная обстановка. И, наконец, последнее по порядку, но не по значению — дождаться того самого, великого и ужасного шторма, а дальше… будет видно!

Если все получится, у нас будет шанс хотя бы ненадолго завоевать господство на море, после чего высадившиеся на наш берег интервенты окажутся обречены.

Именно поэтому я каждый день с волнением и надеждой поглядывал на барометр, совершенно не радуясь последним относительно теплым денькам и не по-осеннему ласковому солнышку. И вот, вроде бы началось.

— Господа, — без обиняков обратился я к собравшимся по моему приказу в кают-компании «Парижа» всем командирам и начальникам эскадры. — У меня нет ни малейшего сомнения, что в самом скором времени погода резко ухудшится и на Крым обрушится шторм. Возможно даже ураган, а потому настоятельно требую, что все вы приняли надлежащие меры для сохранения вверенных вашему командованию боевых кораблей и судов.

— Штормами на Черном море никого не удивить, — пожал плечами Нахимов. — Но поскольку мы в бухте, опасности никакой нет-с!

Большинство присутствующих тут же поддержали своего адмирала одобрительными репликами и кивками.

— Тем не менее, на всех парусниках следует поставить вторые якоря и быть в готовности вытравить канаты. Пароходам же, помимо этого, следует принять возможно более полный запас угля и держать котлы под парами, на тот случай если понадобится дать ход!

— Откуда такая уверенность, ваше императорское высочество? — удивленно посмотрел на меня даже обычно не возражающий Корнилов.

— Связи с небесной канцелярии, если ты, Владимир Алексеевич, об этом, у меня нет. Но этот приказ должен будет выполнен безотлагательно. Кроме того, все экипажи следует довести до штатной численности, а больных списать на берег. Это понятно?

— Но отчего такая спешка?

— Настоятельно рекомендую всем присутствующим не терять времени. Не хочу никого пугать, но…

Надеюсь, что намек все поняли. Во всяком случае, замолчали и делают вид, что прониклись. Вот только Нахимову неймется.

— Если уж мы ожидаем шторм, — снова начал он свою любимую песню. — Не следует ли убрать мины-с?

С тех пор как взлетел на воздух «Агамемнон» адмирал относится к минам с благоговейным ужасом и мечтал только о том, что их от греха подальше снимут и больше никогда применять.

— Уберем, Павел Степанович, обязательно уберем. После войны. Но твоя правда, опасность того, что мину сорвет с якоря и потащит вглубь бухты существует. Поэтому к вышеперечисленным мерам следует добавить еще одну. На каждом корабле иметь караул с заряженными ружьями, для того чтобы расстрелять адскую машинку, буде случится такая надобность. Ну и следить, конечно, за морем. Куда ж деваться…

В какой-то мере, я был согласен с опасениями моряков. Была бы возможность их безболезненно дезактивировать так бы и сделал. Но чего нет, того нет. А если начать тралить, так англичане с французами узнают об этом в тот же день. Так что будем решать проблемы по мере их поступления.

Наконец, наступило 1 ноября, когда по моим прикидкам должен был начаться шторм. Но случилось странное. Сначала сменивший направление ветер почти полностью очистил небо, а затем он и вовсе ослабел, отчего очередной осенний день вместо ненастного стал погожим.

Первой мыслью было, что кое-кто не выдержал свалившейся на него ответственности и все-таки сошел с ума. Конечно же, было понятно, что само мое появление в этом времени передавило добрую сотню разных бабочек и, вне всякого сомнения, изменило реальность и будущее, но ведь не погоду же⁈

Тем не менее, факт бы на лицо. Ветер почти стих, море спокойно, солнышко светит, а все побывавшие на недавнем совещании посматривают на меня как на дурачка. Нет, в слух этого, разумеется, никто не скажет, но ведь на лицах все крупным планом написано!

Плюнув на все, я непонятно для чего вышел из штаба и как был, с непокрытой головой и без шинели, побрел по улице, не обращая никакого внимания на окружающих. Встречные военные вытягивались во фронт и козыряли, немногочисленные статские кланялись или снимали шапки, а я все шел, не зная, куда себя деть и что дальше делать.

— Константин Николаевич! — пробился откуда-то свыше чей-то голос, после чего я очнулся и понял, что вышел к морю, бьющему волнами о ступени Графской пристани.

— Что?

— Константин Николаевич, вы меня слышите? — снова спросила барышня в которой я с удивлением узнал Дуняшу.

— Да, конечно. А что вы здесь делаете? — наверное, в первый раз за все время после попадания перешел я на «вы», изменив бесившей поначалу Романовской привычке тыкать всем, кто ниже по происхождению.

— А вы?

— Гуляю…

— Я тоже!

— Чудно. Давайте гулять вместе.

— Хорошо. — Не стала жеманиться барышня. — Но отчего вы в таком виде? Где ваша фуражка? Неужели ее унес ветер?

— Разве теперь дует ветер?

— Да что с вами? — всплеснула руками сестра милосердия. — Неужели вы совсем ничего не чувствуете? То есть, конечно, с утра он совсем стих, а теперь дует и прехолодный! Вам надобно немедленно вернуться в… а откуда вы пришли?

— Ваше высочество! — едва не сбил меня с ног непонятно откуда взявшийся Воробьев. — А мы вас обыскались! Это ж надо, никто не видал куда ушедши!

— Да уж, — неожиданно нервно рассмеялся я. — Хороша охрана! Проворонили великого князя!

— Вася, — тихо шепнула матросу Лужина. — Константину Николаевичу нехорошо. Надо вернуть его домой…

— Не извольте беспокоиться, барышня, — обеспокоенно отозвался тот. — Все сделаем в лучшем виде!

А между тем погода, как будто отвечая моим самым затаенным желаниям, и впрямь начала портиться. Сначала усилился ветер, быстро затянувший еще недавно почти чистое небо тучами. Затем повалил снег пополам с дождем, а к вечеру разразилась настоящая буря. Та самая, которую я так ждал!

Не знаю уж, к добру или к худу, но события той ночи совершенно испарились из моей памяти. Помню лишь, что Воробьев, раздобыв где-то повозку, отвез нас домой. Я же все это время смеялся, старался подставить лицо под хлеставшие с неба хлопья мокрого снега пополам с дождем. В общем, вел себя максимально неадекватно.

Потом, уже на месте, перепуганный моим исчезновением Юшков напоил меня то ли глинтвейном, то ли водкой с перцем, после чего я, не раздеваясь упал на кровать, и, накрывшись с головой, уснул и не просыпался до самого полудня. Когда же пришло время пробудиться, понял, что на улице бушует непогода, а стало быть, все идет так же, как в оставленной мною реальности. Как ни странно, звуки, издаваемые скрипящим под порывами ветра домом, совершенно меня успокоили и придали сил действовать дальше. Нужно только что-нибудь съесть и привести себя в порядок…

— Рогов! — крикнул я, вызывая вестового.

Примерно полминуты на мой зов никто не отзывался, но потом послышался шум, и в спальню ворвался сначала всклокоченный Иван, за ним кто-то из лакеев, дежурный адъютант и еще несколько человек.

— Ваше высочество, как вы себя чувствуете? — обеспокоенно спросил Федор.

— Прекрасно!

— Опять изволили спать не раздеваясь, — горестно вздохнул камердинер.

— А вы, по всей вероятности, рассчитывали на легкое ню? — не смог удержаться от шутки я, обведя веселым взглядом собравшихся.

Как ни странно, юмор никого из них не успокоил.

— Быть может, стоит вызвать врача?

— Это еще зачем?

— Вчера ваше высочество были немного не в себе…

— А сегодня чувствую себя совершенно превосходно. Поэтому, категорически предлагаю всем вам немедленно разойтись и заняться выполнением своих прямых обязанностей! Горячая вода в доме есть?

— Как не быть-с, — осторожно ответил Рогов.

— Вот и замечательно. Организуй-ка, братец, мне ванну, бритье и все что полагается. Ну и завтрак, конечно. А ты, Федор Осипович, будь готов изложить подробнейший доклад обо всем, что произошло вчерашним днем и нынешней ночью.

Не знаю, удалось ли успокоить окружавших меня людей, но пока я наскоро приводил себя в порядок, доктора все-таки вызвали. И, как ни странно, это оказался сам Пирогов. Сняв насквозь промокшую шинель с барашковым воротником и зимнюю шапку, он с удовольствием вытер раскрасневшееся от холода лицо поданным ему сухим полотенцем, после чего тщательно причесал редкие волосы и прошел ко мне.

— Доброе утро, Николай Иванович, — поприветствовал я его, вытирая с лица следы мыльной пены. — Какими судьбами?

— Здравствуйте, ваше императорское высочество, — не приняв моего шутливого тона, отвечал тот. — Пришел справиться о вашем самочувствии.

— С чего бы это? У меня как раз все прекрасно! Но раз уж так сложилось… не угодно ли позавтракать?

— С удовольствием. Но прежде дело!

В общем, несмотря на все мои возражения, упрямый начальник медицинской службы гарнизона тщательнейшим образом меня осмотрел, после чего с многозначительным видом вынес вердикт.

— Вам, ваше…

— Ради бога, давайте без титулов!

— Как угодно-с.

— Вот и славно. Давайте мы все же сначала перекусим, а потом вы вынесете свой вердикт. Заодно и расскажете, о нуждах госпиталей. Не повредил ли вам начавшийся ураган?

— Не так сильно, как этого можно было ожидать. Ветром унесло дровяной сарай, так что мы почти лишились топлива. Да еще сорвало несколько веревок, на которых мы обыкновенно сушили белье. Но вот его как раз успели снять. Однако это все пустяки…

— А другие здания? — быстро, пока он не вернулся к теме моего здоровья, спросил я.

— Прошу прощения, не осведомлен-с! Впрочем, кажется, какой-то из кораблей снесло на берег…

— Кто⁈ — едва не прорычал я, почувствовав внезапный приступ ярости. — Повешу, сукина сына…

— О, батенька, — покачал головой врач. — Нервишки-то у вас и впрямь не в порядке! Налицо явное истощение нравственных и физических сил. Дыхание, опять же не свободно. Сердце частит, да и тонус мышц оставляет желать лучшего, чувствуется напряжение в теле. Поберечься вам надобно, сударь мой! Это я не только как врач, но и как патриот России говорю. Неужели вы не отдаете себе отчет, что здесь в Севастополе все только на вас и держится⁈

Похоже, оценивая мое состояние Пирогов был абсолютно прав. Стоило злости схлынуть, как я почувствовал слабость и вынужден был опуститься на заботливо подвинутый вестовым стул.

— В глазах потемнело?

— Нет. То есть, почти нет.

— Понятно.

— И что делать?

— Как что⁈ — возмутился врач. — Беречь себя, разумеется! Избегать неприятных известий, больше спать, правильно питаться. И, разумеется, никаких излишеств.

— Каких еще излишеств?

— Горячительные напитки, крепкий кофе по многу раз в день, — с готовностью пояснил Николай Иванович. — Общество дам…

— Ха-ха-ха, рассмешили, ей богу. Боюсь, что в последнее время мой образ жизни бесконечно далек от картины, которую вы нарисовали. Скорее его можно назвать иноческим…

— И совершенно напрасно. Обратные крайности могут быть ничуть не менее вредны для здоровья. Да-с!

Тем временем, для меня накрыли стол, после чего доктор хотел уйти, но я настоял, чтобы он сел рядом и разделил со мной трапезу. В одном он был прав. Стоило мне перекусить, как сразу стало легче. Пока ели ни о чем важном не говорили, но стоило врачу уйти, как я строго посмотрел на притихшего было Юшкова.

— Докладывай!

— Слушаюсь, ваше высочество, — с опаской посмотрел на меня адъютант, но потом, видимо решив, что нравственное мое здоровье пришло в норму и хуже уже не станет, почувствовал себя свободнее и затараторил, торопясь первым вывалить хорошие известия. — Как вы и предполагали, после краткого затишья погода ухудшилась и начался шторм, перешедший постепенно в настоящий ураган. Да какой! Такого даже здешние старожилы не помнят! Гром, молния, дождь пополам со снегом, а пуще всего шквальный ветер до семидесяти узлов.

— И что с эскадрой?

— Все благополучно, — поспешил успокоить меня Юшков. — Правда, «Париж» едва не сорвало с якоря, да понесло к «Константину», но Перелешин справился и все обошлось. А выкинуло на берег захваченную еще в начале войны у турок шхуну, перевозившую на Кавказ контрабанду. Команды на ней почти не было, вот и не совладали. Да и, прошу прощения, черт бы с ней. Дрянное судно и делом занималось скверным. Главное-то не в этом!

— А в чем?

— Союзникам ведь куда горше нашего пришлось. Их ведь никто не предупредил!

— Давай-ка, брат, с этого момента поподробнее!

— Начну с суши. Наблюдать при таком ветре сами понимаете непросто, но можно с уверенностью утверждать, что палаточный лагерь французских войск и главное депо^[10]  уничтожены совершенно. У англичан, полагаю, ситуация ничуть не лучше. Только одни бегают, как будто с цепи сорвались, а вторые сбились в кучу и ждут.

— Врешь, поди, — усмехнулся я.

— Ни боже мой! Сведения получены от нескольких неприятельских солдат, воспользовавшихся непогодой для побега.

— И много таких?

— Пока знаю о пятерых. Говорят, их много больше, однако не все сумели дойти. Кто заблудился, кто замерз, а один бедолага у самых наших укреплений поскользнулся, упал в балку, да и шею свернул, царство ему небесное!

— Аминь! — отозвался я. — А что на море?

— Подробности пока не известны, но уж будьте покойны, у эскадр Дандаса и Брюа дела совсем швах! Наблюдатели говорят, что, по меньшей мере три вражеских судна выкинуло на берег. Но скорее всего много больше, шторм ведь еще не кончился! Да и посты у нас не везде есть.

— А вот это хорошо, — облегченно вздохнул я, и обернувшись к висящим в углу иконам, совершенно искренне перекрестился. — Ты ведь понимаешь, что это значит? «Afflavit Deus et dissipati sunt»^[11]

— Вы думаете?

— Уверен! — с энтузиазмом воскликнул я, после чего резко подскочил со своего места. — Нельзя терять ни минуты! Прикажи закладывать лошадей, мы отправляемся на эскадру, чтобы выйти в море.

— Помилуйте, ваше высочество! — изумленно посмотрел на меня адъютант. — Куда ехать-то? Шторм ведь еще не утих. На улице ветер такой, что не всякий человек на ногах устоит…

— Ты же говорил, что стихло?

— Так по сравнению с тем, что было и впрямь полегче, но не так чтобы корабли вывести!

Не до конца поверив Юшкову, я подошел к балконной двери и попытался открыть ее. Это оказалось не таким уж простым делом, но как только она поддалась, ворвавшийся внутрь поток воздуха, ударил меня в лицо, сдув при этом со стола целую кипу каких-то бумаг.

— Простынете, Константин Николаевич, — аккуратно отодвинув меня в сторону, заявил Федор, после чего не без труда закрыл дверь.

К счастью, поток ледяного воздуха не только освежил мою разгоряченную голову, но и вернул ей способность мыслить здраво.

— Вот что, дружище. Вызови ко мне Корнилова и… хотя нет. Пока его одного, а к вечеру, генерала Липранди.

— Тоже одного?

— Пожалуй, нет. Пусть с ним придут Тимофеев, Лихачев, Хрущов… да князя Васильчикова не забудь пригласить!

— Слушаюсь! Немедленно отправлю ординарцев.

— Действуй, братец.

Непрошло и часа, как ко мне явился Корнилов, но не один, а вместе с Нахимовым. Как оказалось, Павел Степанович оказался у него и узнав, о моем выздоровлении не захотел оставаться в штабе.

— Мы все сердечно рады видеть ваше высочество в добром здравии, — выразил всеобщее мнение начальник штаба флота. — Признаюсь, вы очень нас напугали.

— Пустое, господа. Перенервничал, конечно, было дело, но сейчас уже все хорошо.

— Слава богу! — как мне показалось, вполне искренне хором отозвались адмиралы.

— Юшков доложил мне, что эскадра в полном порядке? — сразу же перешел к делу я.

— В общем, да, — осторожно согласился Нахимов. — Мелкие повреждения, конечно, имеются, но в целом все обошлось пока благополучно. Говоря по чести, если бы ваше высочество не отдали показавшийся нам поначалу довольно странным приказ, все могло кончиться куда хуже. Не представляю, как вам это удалось, но вы нас всех буквально спасли…

— Вот и славно! — довольно бесцеремонно прервал я его славословия. — К счастью для нас, неприятель не имел возможности переждать непогоду в гавани и наверняка понес значительные потери. И как по мне, было бы весьма глупо не воспользоваться этим обстоятельством.

— О чем вы? — насторожился герой Синопа.

— Готовьте эскадру к выходу в море!

— Сейчас⁈ — ужаснулся адмирал.

— Господь с тобой, Павел Степанович! Завтра, конечно.

— Но шторм еще не закончился, и бог знает, сколько продлится!

— Завтра, господа! — весело посмотрел я на флотоводцев. — Пока вражеский флот рассеян по морю, да к тому же еще и потерял некоторое количество кораблей, следует нанести ему сокрушительный удар и вернуть себе господство на море!

— Вы полагаете это возможным?

— Я полагаю это необходимым!

— Но это может быть очень опасно… ведь мы не знаем состояния вражеского флота. Не лучше ли для начала послать на разведку пароходо-фрегаты, а уж затем, если предположения о потерях союзного флота подтвердятся подумать о дальнейших действиях?

— К черту! — решительно отмел я все возражения. — Мы выведем флот в море и дадим неприятелю сражение. Это не обсуждается. Если же вы, господа, не чувствуете в себе сил для подобного предприятия, можете немедленно спустить свои флаги и сойти на берег. Я сам поведу эскадру…

— Ну что вы, Константин Николаевич, — примирительным тоном заявил помалкивавший до сих пор Корнилов. — Разумеется, Черноморский флот готов выполнить свой долг перед государем и отечеством. Тем более, что момент и впрямь удачный. Кто знает, представится ли еще такой. Однако и в словах Павла Степановича есть свой резон. Некоторая осторожность нам не помешает.

— Не путайте осторожность с боязливостью…

— Кажется, мы не давали повода заподозрить нас в этом! — вспыхнул Нахимов. — Будьте уверены, среди нас черноморцев трусов не водится!

— Отлично! Тогда готовьте корабли к выходу.

— Ваше императорское высочество, — официальным тоном заявил адмирал. — Я готов вывести вверенную мне эскадру в море и сразиться с противником. Однако же есть одно непременное условие, без которого этот выход будет совершенно невозможен.

— Говори.

— Вы должны остаться на берегу!

— Черта с два! Хотите сами тут торчите, а я ни за что не пропущу этот момент.

— Константин Николаевич, — снова вмешался Корнилов. — Павел Степанович прав. Во-первых, вы не здоровы. Во-вторых. В бою, да еще при таком бурном море может случиться всякое. Всем нам будет гораздо спокойнее знать, что драгоценная жизнь вашего высочества не подвергается никакой опасности. Тогда мы все сможем без оглядки идти в бой…

— Что за вздор? Я, слава богу, ни император и не наследник престола! Благодарение небу у моего августейшего родителя много сыновей и даже если одному из них случится сложить голову, ничего непоправимого не случится!

— Вот тут вы не правы…

— И слышать ничего не желаю! — попытался повысить я голос, но закашлялся.

«Ну вот, видите», — было написано на лицах адмиралов.

— Ладно! — сделал вид, что сдался. — Пусть будет, по-вашему. Общее командование флотом возлагаю на Владимира Алексеевича. Линейные силы пусть возглавит Нахимов. Выход завтра. Первым делом наведаетесь к Камышовой бухте. Все что уцелело — топите. Выкинутые ураганом на берег корабли сжечь! Ну и по берегу для полного вразумления картечью…

— Слушаюсь! — кивнул Корнилов.

— Если кто решит сдаться, так и быть ведите в Севастополь, но вообще абордажами не увлекайтесь.

— Разумно, — согласился Нахимов.

— Покончите с французами, идите к Балаклаве, — продолжил я.

— Что? — вытянулось лицо адмирала.

— Там, все то же самое, но еще и десант. Для чего примите на морских пехотинцев из бригады Лихачева.

— Десант⁈

— Непременно! — строго посмотрел я на ошарашенных флотоводцев, после чего решил пояснить свою мысль. — Одновременно с вашим выходом начнет наступление на Балаклаву корпус Липранди. Удара с двух сторон они не выдержат. Если разгромим англичан, выиграем войну. Французы и турки одни не справятся. Особенно если лишить их подвоза…

— Помилуйте, ваше императорское высочество! — в один голос решительно возразили адмиралы. — Не за себя просим, за Лихачева. Даже если удастся посадить на эдакой волне людей в лодки, до берега и половины не доберется. Только людей зря потеряем!

— Да стихнет это проклятый шторм!

— Вот когда стихнет, тогда можно будет и о дальнейшем подумать. А до той поры, ей богу, не стоит. Право, Константин Николаевич, даже если нам удастся разорить одну лишь Камышовую бухту и, то будет большой удачей! Нанести по Балаклаве удар, возможно, еще и получится, да только пока мы к ней доберемся, начнет темнеть. Тут уж, согласитесь, совсем никакой десант невозможен. А лучше будет завтра заняться французами и если дело выгорит, то послезавтра дойдет очередь и до британцев. Их эскадра наверняка в открытое море штормовать ушла и ближайшие дня три, а то и более, не вернется. Мы же тем временем без спешки управимся…

— Пусть будет так, — устало отозвался я, поняв, что не могу больше спорить. В конце концов, реальные потери противника нам и вправду еще не известны.

Глава 10

Ночь перед бурей британская эскадра провела на рейде перед Севастопольской бухтой. Конечно, после памятного налета русских пароходов, вооруженных шестовыми минами это было не безопасно, но иного выхода воспрепятствовать выходам кораблей Черноморского флота не просматривалось. То есть, они, конечно, выходили и, бывало, даже устраивали небольшие перестрелки с патрульными судами британского флота, но, как правило, не долгие, после чего стремительно уходили под защиту береговой артиллерии.

Грядущее ухудшение погоды, разумеется, не было секретом для опытных мореплавателей флота Её величества. Все они ожидали шторма и даже приняли определенные меры, но… подобного разгула стихии никто из них не мог даже предположить. Налетевший с Юга свирепый ветер сначала потащил корабли на Север, срывая при этом снасти, после чего, резко переменив направление, также неумолимо направил лишившиеся способности управляться парусники к берегу, где многие из них и нашли свою погибель.

Немногим лучше обстояли дела у пароходов. Работавшие на пределе своих возможностей машины с большим трудом выгребали против ветра. Но хуже всего пришлось колесникам. Из-за качки то и дело получалось так, что одно колесо оставалось погруженным в воду, а второе молотило по воздуху, из-за чего их непредназначенные для подобных нагрузок двигатели вскоре начали выходить из строя.

Лишь самым удачливым капитанам удалось увести свои суда в открытое море и перештормовать там. Пусть их корабли болтало как щепки, отчего многие лишились не только такелажа, но и мачт, зато им не угрожала опасность быть выкинутыми на берег. А вот флагманской «Британии» с самим адмиралом Дандасом и офицерами его штаба на борту повезло куда меньше. Потеряв одну за другой все мачты, он все больше приближался к берегу, пока его, наконец, не выбросило на песчаный пляж близ Камышовой бухты. К счастью, крепкий корпус корабля выдержал это издевательство, и можно было надеяться его спасти. Однако для этого следовало пережить шторм.

Впрочем, флагманом потери англичан не ограничились. Вскоре вслед за ним последовал получивший значительные повреждения еще во время первой бомбардировки Севастополя 120-пушечный великан «Куин», а затем пришел черед последнего оставшегося у них винтового линкора «Сан Парей». Кроме того, на берегу оказались корвет «Даймонд» и пароходофрегат «Везувий», а «Самсон» хоть и уцелел, но лишился мачт и артиллерии, которую его команда выкинула за борт, чтобы облегчить судно.

Французы на первый взгляд пострадали меньше. Во всяком случае, ни один из их боевых кораблей, входивших в блокирующую Севастополь эскадру, не погиб. Однако на самом деле их потери были даже выше. Как выяснилось в последствии, 80-пушечные «Баярд» и «Виль де Марсель» пострадали так сильно, что их пришлось отправить во Францию на ремонт, из которого последний будучи аж 1812 года постройки так и не вышел, превратившись в плавучую казарму.

Кроме того, вскоре пришли известия, что на Босфорский берег выкинуло отправленную туда чуть ранее «Иену», а в Евпатории та же участь постигла «Анри IV», корвет «Плутон» и военный транспорт «Констанция». Не обошла стороной стихия и их турецких союзников. Очередной шквал разбил о камни у мыса Кара Барун линейный корабль «Бахри». Так же в тот день затонули фрегаты «Мефта Чихат», «Пейки Мессере» и несколько парусников зафрахтованных для перевозки войск.

Оказавшиеся на прибрежных отмелях и скалах, грозные боевые корабли теперь напоминали выброшенных на сушу мифических левиафанов. Такие же огромные и ужасные, но при этом совершенно беспомощные.

Но главная катастрофа случилась на рейде перед Балаклавой. Ожидавшие разгрузки транспорты не смогли вовремя уйти в море, после чего их одного за другим срывало с якорей и тащило к скалам. Один за другим погибли «Резолют», «Рип Ван Винкль», «Вандерер», «Прогресс» и еще несколько парусников названия, которых никто не запомнил, но это стало только началом. Надо сказать, что некоторые капитаны сами направляли свои корабли к берегу, чтобы дать своим экипажам хотя бы призрачный шанс на спасение. Однако, забегая вперед, могу сказать, что с пяти вышеперечисленных судов спаслось не более дюжины человек. Тела остальных еще долго вылавливали в здешних водах или находили выкинутыми на берег.

А вот «Си Нимф», что значит в переводе на русский — «Морская нимфа» не оправдала свое название и просто перевернулась, похоронив вместе с собой весь экипаж, кроме смытого незадолго перед катастрофой с палубы юнги. Вцепившемуся в обломок реи мальчишке каким-то чудом удалось продержаться до конца шторма, после чего его обнаружил и спас французский бриг «Мальта». Впрочем, безжалостная стихия не пожелала отпустить свою жертву, и через два дня он умер от последствий переохлаждения, совершенно перед этим поседев.

Новейший и очень крупный, водоизмещением в 2700 тонн винтовой пароход «Принц», перевозившего в Балаклаву помимо всего прочего всю зимнюю одежду для союзной армии, пошел на дно, унеся с собой почти 40 тысяч шинелей, а также шерстяные фуфайки, носки и перчатки, в которых так нуждались страдающие от холода солдаты союзных войск. Из экипажа огромного транспорта смогли спастись лишь шесть человек.

Впоследствии, Трубников объявил на весь белый свет, что сам пароход обошелся британской казне почти в четыре миллиона франков, а грузу на нем было на сумму втрое больше — все 12 миллионов франков! Не знаю, насколько эта сумма соответствует действительности, но резонанс от публикации оказался весьма значительным.

Следующей жертвой неистовства урагана в Балаклаве стал американский клипер «Уайлд Уэйв». Небольшой, но очень ладный корабль с изящными обводами крепкого дубового корпуса был еще в 9 часов покинут командой, после чего его неотвратимо несло на скалы, где он и нашел свою гибель.

Вообще, нельзя не отметить, что среди пострадавших были суда самых разных наций. Помимо непосредственных участников конфликта поставками для союзной армии занимались американцы, итальянцы, австрийцы и бог знает кто еще. И поскольку никто не вел им учет, оценить общее количество разбитых и затонувших транспортов так и не получилось. Но в любом случае, счет шел на десятки.

Удивительнее всего была невероятная избирательность стихии. Она, казалось, специально выбирала стоянки союзного флота. При том, что на северо-западе Черного моря и в Одессе царили тишь да гладь. Ураган прицельно ударил по крымскому побережью от Балаклавы до Евпатории и по Босфору, нанеся нашим противникам совершенно невообразимый ущерб.

К тому же потери неприятеля не ограничивались погибшими кораблями и людьми. Множество судов лишились мачт с парусами, на некоторых пароходах сгорели от непривычных нагрузок машины, другие получили повреждения корпусов. Более того, в ряде случаев, капитанам ради спасения своих кораблей пришлось отдать приказ выкинуть за борт пушки, лишая их тем самым возможности защищаться.

Не будь у нас под рукой боеспособного флота, все это, несомненно, сошло бы союзникам с рук, позволив со временем минимизировать потери. Но теперь для них близился час расплаты!

Как ни странно, досталось и тем, кому посчастливилось укрыться внутри бухты. Так сорвавшийся с якоря «Мэдуэй» протаранил своим мощными бортами корму американского парусника «Звезда Юга» едва тем самым не утопив его. Но самая примечательная история приключилась с пароходом «Эйвон». Лавируя между потерявшими управления парусниками, он несколько раз столкнулся сначала с «Вандерер», затем на него навалился лишившийся всех мачт «Кенилворт», но все же уцелел. Счастливо уклонившись от всех опасностей, он сумел-таки прорваться в узкое горло Балаклавской бухты, избежав тем самым верной гибели.

Немногие спасшиеся со своих разбитых или затонувших судов моряки направились в лагерь, в надежде найти там помощь или хотя бы согреться, но суровая непогода лишила их даже такой малости. Превратившаяся в военный город Балаклава оказалась полностью разрушена. Здания и портовые сооружения обрушились. Все до единой палатки сорваны, и унесены прочь безжалостным ветром. Более того, порывы последнего оказались настолько сильны, что переворачивали и разбивали обозные повозки, вырывали с корнями деревья и кусты и даже уносили прочь зазевавшихся или ослабевших людей.

К чести британцев следует отметить, что все свалившиеся на них невзгоды они переносили с неизменной стойкостью присущей их нации. Даже моряки на гибнущих кораблях боролись до последнего пытаясь спасти свои суда, пассажиров и грузы. Солдаты также неизменно оказывали помощь попавшим в беду товарищам и союзникам.

А вот французы подобным хладнокровием похвастаться не могли. Составлявшие гордость их Интендантства — щитовые домики, собранные буквально накануне шторма, не смогли долго сопротивляться разошедшейся стихии и разлетелись по всей округе, усеяв своими обломками. Лишившиеся крыши над головой солдаты впали в панику и разбежались по окрестностям в поисках укрытия. И если найти его не удавалось, они продолжали метаться, как будто от этого мог быть какой-либо прок.

Что же касается турок, то они хоть и не поддались панике, но при этом нисколько не старались оказывать кому-либо помощь. Оставаясь с восточным фатализмом на своих местах и вверяя свою судьбу исключительно заботам Всевышнего. К слову сказать, из-за того, что лагерь османских войск оказался в глубине полуострова в небольшой ложбине под защитой гор, их палатки практически не пострадали.

Воспоминания непосредственных участников событий, описывая события 1 ноября, рисуют поистине апокалиптическую картину. Ветер был так силен, что мгновенно сорвал все палатки, рванув их вверх, словно кусочки бумаги. Под его порывами даже камни отрывались от земли, круша все на своем пути. Большие бочки, поднятые в воздух, летали повсюду, как шары для крикета. Тяжелые фуры подняло в воздух вместе с мулами.

Больничные шатры уносило вместе с больными. Стоявшие в карауле солдаты в ужасе прыгали в ямы и втыкали штыки в землю, стараясь удержаться у поверхности. В Балаклаве все деревья были вырваны с корнем. Лорд Раглан, оказавшийся с подветренной стороны одного из немногих уцелевших до сей поры строений, с любопытством наблюдал, как сначала улетела прочь черепица, затем за ними последовали стропила, а под конец сами собой разобрались кирпичи, из которых была сложена труба.

Позднее, впрочем, в воспоминаниях участников тех событий проскальзывало нечто вроде черного юмора. Особенно любили вспоминать многострадального доктора Робинсона. Дело в том, что сей достойный муж уже который день страдал от мучавшей его диареи, а потому, несмотря на ужасный холод, был вынужден спать в одних кальсонах, поскольку штаны его вследствие заболевания буквально стояли колом и были решительно ни для чего более не пригодны.

Разразившийся шторм унес сначала его палатку, потом ставшие знаменитыми штаны и, наконец, самого мистера Робинсона. Причем, последний во время полета пытался удержать в растопыренных руках свое одеяло, отчего со стороны немного напоминал персонажа из восточной сказки, летящего на ковре-самолете. Дело наверняка кончилось бы плохо, но, к счастью, на помощь врачу пришел слуга. Уцепившись за ногу пролетавшего мимо хозяина, он сумел его удержать, после чего они оба свались в осеннюю крымскую грязь.

Другой пациент с таким же диагнозом — мичман Вуд, попытался отползти на руках под защиту невысокой каменной стены, служившей прежде оградой у сада, но не удержался и начал взлетать. К нему тут же кинулись два матроса, успевшие повиснуть у него на руках, после чего все трое грохнулись на землю, перед стеной, о которую то и дело разбивались в щепки бочки и даже камни.

Досталось от стихии и начальству. Так командующий 2-й бригадой Легкой дивизии Броуна Джордж Буллер вылетел из своей палатки одетый лишь в кальсоны и нательный крест, чем несказанно удивил наблюдавшего за этой картинной капеллана преподобного Эндрю Бойла. Мгновенно миновав расположение собственного соединения, он, таким необычным образом добрался до коновязи кавалерийского полка, где благополучно приземлился прямиком в навозную кучу.

Приближенный лорда Раглана бригадный генерал Джеймс Бакнел Этскорт, сумел спастись, ухитрившись вцепиться в поддерживающий его шатер столб. А оказавшегося не таким ловким адъютанта Четвуда каким-то чудом поймали в целой миле от места событий.

К вечеру ураган начал стихать, но это принесло весьма мало облегчения, поскольку сразу же стало заметно холоднее. Ливень вперемешку с зарядами снега сменился на непроглядную метель. Раскисшую землю подморозило и укрыло белым. Лишившиеся каких-либо укрытий люди, принялись собирать обломки древесины, чтобы разжечь костры и хоть как-то согреться.

Некоторым посчастливилось найти разбитые бочки или ящики с провиантом, и тогда в воздухе разносился умопомрачительный запах поджаренной на костре солонины и свежезаваренного кофе. Кусок сухаря в такой ситуации выглядел как настоящее сокровище, а глоток горячего варева куда соблазнительнее грядущего спасения души. Впрочем, нельзя не признать, что пережившие весь этот ужас союзники вели себя более чем достойно, не только не затевая драк, но зачастую делясь последним.

Тем временем, русская эскадра усиленно готовилась к выходу. Все от адмиралов, до последнего матроса были заняты делом, понимая, что другого такого случая нанести противнику поражение, может уже и не представиться. Но перед тем, как выйти в море, я снова собрал в штабе все местное начальство, как морское, так и сухопутное.

К этому времени со всех сторон стали поступать донесения, что множество вражеских судов самых разных классов и назначения оказались выброшены на берег или стояли в близи лишившись мачт и возможности управляться. Большинство же боевых кораблей ушли в море, чтобы переждать ураган там. Наша же эскадра благодаря своему расположению и заблаговременно принятым мерам практически не пострадала и была готова сразиться с неприятелем.

А поскольку ни для кого не было секретом, что бурю предсказал никто иной, как великий князь Константин, меня встретили с таким восторгом и благоговением, будто видели, по меньшей мере, святого апостола.

— Господа! — начал я, обращаясь ко всем собравшимся. — Как вам уже всем хорошо известно, обрушившаяся на Крым буря нанесла нашим врагам значительный урон. Можно даже сказать, что Небо проделало за нас с вами большую часть работы. Но как говорят в народе — на бога надейся, а сам не плошай! И потому просто необходимо закончить начатое высшими силами до конца!

Сразу скажу, последние слова понравились далеко не всем. На лице того же Станюковича можно было ясно прочитать народные мудрости совсем другого толка. Дескать, от добра — добра не ищут, и поспешать надо медленно, а во все еще бурном море, чего доброго, и потонуть можно. Но, по крайней мере вслух он ничего не сказал.

— К тому же, — продолжал я. — Хочу напомнить, что несколько кораблей союзников получили значительные повреждения во время недавней бомбардировке, после чего были уведены на ремонт.

— В Константинополь? — Спросил кто-то из присутствующих.

— Не все ли равно, — усмехнулся необычайно довольный предстоящим делом Корнилов. — В любом случае, работы у вражеских ремонтников скоро прибавится. Наверняка среди тех, кто сумел уйти в открытое море, тоже достаточно получивших повреждения и течи. Не говоря уж о том, что их наверняка разбросало в разные стороны, так что на починку и сбор потребуется известное время.

— Все верно, Владимир Алексеевич. — Благосклонно кивнул я. — А потому не будем терять времени. Завтра же на рассвете выходим в море и наносим визит в Камышовую бухту. Даже без подзорной трубы хорошо видно, что у французов там несколько кораблей на берегу. Все их необходимо уничтожить, после чего можно будет наведаться и в Балаклаву. Бьюсь об заклад там пострадавших не меньше.

— Ваше императорское высочество, — подал голос Истомин. — А что прикажете делать, если встретятся те, кого не вынесло на берег?

— Ты о чем, Владимир Иванович?

— Ну как же-с, — немного смутился контр-адмирал. — Допустим найдем транспорт на плаву, но с поломанными мачтами. Что ж его тоже топить? Жалко!

— Особенно призовых, — ухмыльнулся в усы Корнилов.

— Хороший вопрос, — улыбнулся и я. — Тем паче, что в Балаклаве нам такие, а возможно даже и целые, наверняка встретятся. Скажу так. Если мы их просто сожжем, и то будет хорошо! В любом случае неприятелю урон. С другой стороны, если захватим, станет еще лучше. Как говаривал наш выдающийся ученый — Михайло Васильевич Ломоносов, наливая по утрам рюмку, если в одном месте убудет, в другом обязательно прибудет!

Ответом на мою шутку стал сдержанный смех собравшихся.

— Однако если вражеский корабль лишился хода, его потребуется буксировать, — продолжил я. — А пароходов у нас немного. Поэтому окончательное решение будет приниматься в соответствии со сложившейся обстановкой. Если враги не объявятся, станем пиратствовать, придут — будем драться!

Поскольку против этого возражать никто не стал, мы перешли к следующему пункту.

— Пока флот будет атаковать неприятеля с моря, было бы недурно поддержать его усилия и на суше. Для чего считаю необходимым организовать наступление на французов. Согласитесь, будет славно, если мы рассечем их позиции? Конечно, нашим солдатам во время непогоды тоже пришлось не сладко, но полагаю их состояние все же лучше, чем у непривыкшего к подобным холодам противника.

— Ваше высочество, — поднялся со своего места Липранди, — позволено ли мне будет высказать свои соображения?

— Говори, Павел Петрович. Для того и собрались.

— Что проку от нападения на французов в Камышовой бухте? Без сомнений, некоторый урон мы им нанесем. Моряки сожгут выкинутые на берег корабли. Это все, разумеется, прекрасно, но что дальше?

— Есть другое предложение?

— Есть. Считаю, что первый удар следует нанести по Балаклаве. Причем сразу с двух сторон. Силами не менее трех дивизий с суши, и одновременно высадить десант с моря!

Неожиданное предложение исправляющего должность командующего войсками моряки встретили прохладно. В какой-то мере их можно было понять. Десант вообще мероприятие довольно сложное, а при дурной как сейчас погоде и вовсе опасное. Потерять можно многое, а вот возможность приобретения более чем туманна.

А вот я, откровенно говоря, обрадовался. До сих пор я был единственным сторонником десанта, отчего это выглядело блажью царского сына. Но вот Липранди, славящийся в войсках не только умением управлять ими в бою, но и упрямством вкупе с привычкой резать начальству правду матку в лицо, это совсем другое дело!

— Полагаешь, десант может оказаться полезен?

— Уверен в этом. Более того, без высадки с моря, мы и половины желаемого не добьемся!

— И что же вы, ваше превосходительство, желаете? — пристально посмотрел на генерала помалкивающий до сих пор Нахимов.

— Если мы одновременно ударим по Балаклавским высотам с одной стороны, а по Кадыкою и Карани с другой, есть надежда совершенно очистить вражеские позиции и захватить их батареи перед Сапун-горой, доставившие нам в последнее время столько неудобств. В случае успеха мы отсечем основные силы союзников от стоящего на Семякиных высотах корпуса Боске. После чего разгром двух его дивизий станет лишь делом времени.

— Ну-ка, покажи на карте? — не скрывая заинтересованности, велел я.

Липранди не заставил просить себя дважды и тут же подойдя к висящему на стене генеральному плану крепости и окружающей ее местности начал водить указкой, давая по ходу действий необходимые пояснения.

— Вот здесь сомкнем фланги, вот тут будет фронт, а вот отсюда будет произведена атака главными силами армии.

— Смелый план, Павел Петрович. А справимся ли?

— Это единственная наша возможность решительно разгромить врага, ваше императорское высочество, — без колебаний, четко, даже жестко ответил генерал.

— Значит, на том и порешим, — решительно заявил я. — Ты силами своего корпуса атакуешь союзников, а бригаду Лихачева и оба морских стрелковых батальона заберем на корабли. Им и на палубе будет привычнее, и при абордаже если понадобится пособят.

— Простите, Константин Николаевич, — внимательно посмотрев на карту и еще раз все обдумав, с прежней решительностью возразил Липранди. — Но выделенных сил может все же оказаться недостаточно для решительной победы.

— Гляди-ка, спохватился! Красно говорить все мастера, а как до дела, так на попятный… — раздались смешки в задних рядах.

— Три полнокровных дивизии мало? Поясни свое мнение, Павел Петрович, будь добр, — поглядев прямо на генерала, потребовал я. — Для чего недостаточно?

— Для всего, ваше императорское высочество. Сами посудите. В десант пойдут «аландцы» и черноморские морские стрелки это около четырех тысяч штыков. Да, они прекрасно обучены и вооружены скорострельными винтовками, но ведь и взять им предстоит не только Балаклаву, но и высоты над ней с Каранью, причем крайне желательно вместе с британскими батареями. Мало того, они еще и Кадыкой должны занять, иначе оперативно охватить позиции Боске с тыла и фланга не получится. Некому будет, моряки не разорвутся на все разом или того хуже распылят силы и результата нигде не добьются. А мои полки попросту не успеют такой маневр отмахать по нынешней грязи.

— Что ж, в словах твоих есть резон. Что предлагаешь?

— Необходимо усилить десант еще хотя бы одним-двумя полками, — с неизменным хладнокровием ответил Липранди.

— Где прикажете их разместить? — взвился Нахимов. — Обычная пехота к службе на кораблях не приучена и случись бой, будет экипажу помехой!

— Не беда, ­– отмахнулся я. — Слава богу, Балаклава не на другой стороне моря. Дойдем как-нибудь. Решено, добавим на корабли бригаду Хрущова. Волынский полк теперь можно сказать полностью стрелковый, не говоря уж о том, что отменно выучен, да и на Альме отличился. В любом случае пригодится.

Судя по мимолетной тени, пробежавшей по лицу Липранди, решение присоединить «волынцев» к десанту оказалось для него неожиданностью. Вероятно, на их счет у него имелись свои планы, но тут инициатива, как водится на Руси-матушке, наказала инициатора.

— Но, помимо этого, не хватает войск и для удара с суши, — продолжил он. — Воля ваша, но необходимо не только атаковать корпус Боске, но и прикрыть нам тыл, встав на линии от Сапун-горы до Карани. Нужна еще как минимум бригада с артиллерией, а лучше дивизия!

— А ведь ты прав… Генерал Тимофеев!

— Здесь я! — едва не подпрыгнул со своего места начальник 16-й дивизии.

— Вот и славно, — уголками губ усмехнулся я. — Знаю, Николай Дмитриевич, твоя славная дивизия после Альмы еще не оправилась, но, по всей видимости, другого выхода нет. Справишься?

— Жизни не пожалею, ваше императорское высочество! — с мрачной решимостью заявил старый вояка.

— Рад слышать. Однако на кладбище нам торопиться не стоит, а потому усилим тебя 6-м стрелковым батальоном и, пожалуй, 2-м пластунским. Так оно будет надежнее. Верно говорю, — обернулся я к Липранди, — Павел Петрович?

— Еще бы и конницы, — просительно добавил тот. — Турок потрепать, чтобы под руку не лезли.

— Ну вот пожалуйста, протяни палец — всю руку откусят! Ладно, будет тебе кавалерия.­ Кстати, а где наш Походный атаман?

— В Евпатории, — отозвался сидевший до сих пор тише воды и ниже травы командир Киевских гусар великий князь Николай, и, видя всеобщее недоумение, пояснил. — Там же корабль французский выкинуло, если не ошибаюсь «Анри IV». Вот Тацына и не удержался…

— Это дело богоугодное! — пресек я, возникшие было смешки. — Да к тому же недолгое. Но пока казачки не вернулись, задачу эту возложим…

При последних словах глаза моего брата загорелись, как будто прося — «Поручи мне, дай отличиться!»

— На гусар! — не выдержав этой мольбы, кивнул я. — Лейхтербергских и Веймарских, под общим командованием его высочества. Смотри Николай Николаевич, на тебя вся надежда. Чтобы ни один осман на помощь французам не пришел!

— Не подведу! — не скрывая радостной улыбки, ответил Николаша. — Клянусь честью, ни один с места не стронется!

«Черт», — мелькнула в голове запоздалая мысль. — «Если с ним что случится, августейшая маменька этого не переживет, а реакцию отца не берусь даже предсказать».

С другой стороны, слабее противника, чем османы сейчас все равно нигде нет. Да и нарезных ружей у них по сравнению с европейскими союзниками совсем немного. Даст бог, все обойдется! Но на всякий случай, все же придам его бригаде пару конных батарей.

— Значит все решено, — подвел я итоги. — Составление диспозиции для предстоящего сражения возлагаю на его превосходительство генерала Павла Петровича Липранди. Он же доведет приказы до всех подчиненных ему лиц. Общее командование флота возлагаю… на себя! Флаг подниму на «Владимире». Начальником штаба будет Корнилов. Линейные силы возглавит Нахимов, младшим флагманом у него — Истомин. Бутаков поведет отряд пароходофрегатов и миноносок. Контр-адмирал Панфилов отвечает за оборону Городской стороны. Подготовку к погрузке десанта начать незамедлительно. Даст бог, за ночь закончим. Всем морским пехотинцам иметь с собой двойной запас патронов. То же касается скорострельных батарей. С Богом, господа! Тем более, что всевышний сейчас, очевидно, на нашей стороне!

Глава 11

Ранним утром 2 ноября^[12] русская эскадра в полном составе покинула Севастопольскую бухту и вышла в море. Накануне во всех уцелевших от обстрела севастопольских храмах, отслужили молебны о даровании победы над неприятелем. Отслужили положенные службы и на готовящихся к походу кораблях. К слову сказать, корабельные церкви появились на нашем флоте стараниями великого князя Константина, слывшего ревностным христианином и поборником православия.

Так что пришлось соответствовать, повторяя вместе со всеми молитву воина. — Спаситель мой, ты положил за нас душу Свою, чтобы спасти нас; ты заповедал и нам полагать души свои за други наша и за ближних наших. Радостно иду я исполнить волю Твою и положить жизнь свою за царя и отечество. Вооружи меня мужеством и крепостью на одоление врагов наших, и даруй мне умереть с твердой верой и надеждою вечной блаженной жизни в Царствии Твоем!

Не знаю, как других, а мне богослужение позволило отбросить все суетное и настроится на необходимый для предстоящего дела лад. Полагаю, то же самое можно сказать и о моих подчиненных. Все же, атеистов сейчас немного даже в высших слоях общества, а уж среди простых матросов даже слова такого не знают. Даже если погибну, — размышлял я, — дело все равно сделаем. А значит все не зря…

— Ваше императорское высочество, — попытался еще раз отговорить меня от участия в предстоящем бою Нахимов. — Я все же склонен настаивать…

— Павел Степанович, — мягко прервал я его. — Сегодня утром, нравится тебе это или нет, я поведу флот в бой. Не хочешь участвовать — воля твоя. Хоть сейчас сходи на берег и отправляйся, куда тебя бог направит. А мне выполнять свой долг перед государем и отечеством не мешай!

Возражать на такую отповедь адмирал не решился и поспешил вернуться на свой «Париж». Первым на рейд миновав линию минных заграждений вышел отряд пароходофрегатов: «Бессарабия», «Громоносец», «Крым», «Херсонес», «Одесса» и, конечно же, «Владимир». Номинальным командиром этого отряда числился Бутаков, но поскольку на борту находились и мы с Корниловым, фрегат стал флагманом всего флота.

В след за ними на рейд вышли наши главные силы — 120-пушечные линейные корабли: «Париж», «Три святителя», «Двенадцать апостолов» и «Великий князь Константин». За ними последовала четверка менее крупных так называемого 84-пушечного ранга «Храбрый», «Чесма», «Ягудиил» и «Варна», и такого же количества фрегатов «Флора», «Кагул», «Коварна» и «Кулевчи».

Чтобы не терять время большие парусники выходили в море на буксирах многочисленных пароходов. Большая часть этих собранных по моему приказу со всего Черного моря тружеников, были вооружены небольшими пушками и шестовыми минам, превратившись в результате этой импровизации в некое подобие миноносцев.

Замечу, что по сравнению с теми же балтийскими «шанцевками» у большей части черноморских пароходов и мореходность, и скорость заметно выше, экипажи давно сформированы и обучены, так что оставалось только обеспечить оборудованием, вооружить минами и провести курс подготовки по их применению.

Прибывшие из Кронштадта молодые офицеры, еще недавно носившие мичманские эполеты, за одну летнюю компанию на Балтике успели подрасти в чинах и украсить свои мундиры новенькими орденами, а потому оказались не только наставниками, но и примером великолепной карьеры, обеспеченной правильным применением нового оружия.

Впрочем, «ученики» быстро нагоняли «учителей», а судя по всему, имели все шансы и обойти на крутом повороте балтийцев. Речь, конечно, про «Колхиду» под командованием лейтенанта Лисицына и «Аргонавта» капитан-лейтенанта Астапова, которые уже успели отличиться в новом качестве. Для остальных же это был первый боевой выход. Особая надежда возлагалась на более или менее современные «Бердянск», «Таганрог» и «Инкерман», имевших железные корпуса, а также довольно быстроходные винтовые буксиры «Молодец», «Боец» и «Могучий». Остальные вооружения из адских машин не получили и занимались только своей работой.

Погода, надо сказать, подходила для опасного мероприятия как нельзя лучше. В том смысле, что на смену урагану и ледяному дождю пришел снегопад, серьезно затруднявший видимость с одной стороны, но вместе с тем скрывавший нас от чужих глаз с другой.

Последним в этот день покинул бухту отряд из линейных кораблей «Императрица Мария» и «Селафаил», а также фрегатов «Месемврия» и «Сизополь». Командовал Фёдор Михайлович Новосильский, произведенный за участие в Синопском сражении в чин вице-адмирала. Вверенное ему соединение имело отдельное задание и в действиях главных сил участия не принимало. Помимо парусников в его состав были включены и три парохода: «Грозный», «Эльбрус» и 200-сильный «Турок» — в недавнем прошлом называвшийся «Меджари-Теджарет», и еще в 1853 захваченный в качестве приза крейсировавшей в поисках добычи «Бессарабией». В отличие от прочих кораблей эскадры они направились на Север, чтобы «навестить» берега Качи и Евпатории, где по слухам выкинуло на берег несколько кораблей и судов союзников.

Собравшись на рейде, мы выстроились в две кильватерные колонны и двинулись к мысу Херсонес. Как не хотелось бы навестить Камышовую бухту, где согласно донесениям разведчиков, выкинуло на берег почти два десятка различных судов, включая как минимум один линейный корабль, мы не стали тратить время на них, рискуя в условиях плохой видимости выскочить на мель и сорвать тем самым всю операцию. Нет, нас ждала Балаклава, и мы вовсе не желали опоздать на свидание.

Впрочем, совершенно избежать нашего внимания Камышовой бухте не судилось. Немногим позже, туда нанесли визит шедшие у нас в арьергарде фрегаты под командованием Истомина. Оказавшись в бухте, контр-адмирал тут же смог убедиться, что поступавшие к нам доклады наблюдателей о катастрофических потерях союзников нисколько не грешили против истины. Все побережье оказалось усеяно обломками выкинутых на берег судов, среди которых отдельно возвышалась беспомощная туша английского флагмана с гордым названием «Британия».

Покинутый командой во главе с самим адмиралом Дандасом корабль оказался легкой добычей. Встав напротив него, «Флора» и «Кулевчи» не торопясь и со вкусом расстреляли его полными бортовыми залпами. Разумеется, в любой другой ситуации, наши фрегаты ни за что не рискнули бы связываться с этим чудовищным на их фоне 120-пушечным левиафаном, но сейчас накренившийся гигант оказался совершенно беззащитен, а у подловивших его черноморцев не имелось ни единого повода для проявления гуманизма.

Пока артиллеристы двух фрегатов, подойдя на пистолетную дистанцию, тренировались в скоростной стрельбе по застывшей на мелководье «Британии» остальные участники набега не отказали себе в удовольствии открыть огонь по его более мелким собратьям по несчастью, не забыв пройтись частым гребнем по совершенно разгромленному стихией военному городку французов. Так что очень скоро на берегу запылали несколько больших костров, предвещая печальный конец всему союзному воинству.

Пока они так «развлекались», наша эскадра добралась-таки до входа в Балаклавскую бухту, где мы застали поистине апокалиптическую картину. Обрамляющие ее скалы превратились в настоящее кладбище кораблей, а сама бухта буквально оказалась забита судами самых разных размеров и классов. Которые нам предстояло уничтожить, а при удаче и захватить.

Первые кандидаты на роль трофеев нашлись прямо перед входом. Два лишившихся мачт и рулей корабля Ее Величества — пароходофрегат «Ретрибьюшн» и колесный шлюп «Везувий» однотипный с захваченными Балтике одноклассниками, лежали в дрейфе неподалеку от входа в гавань. Чтобы спасти корабли во время урагана их капитаны отдали приказы выбросить за борт орудия и снаряжение, в итоге оставив их совершенно безоружными. Суетящиеся на палубах моряки, очевидно, пытались соорудить нечто вроде временных мачт, чтобы хоть как-то добраться до спасительной гавани, но не успели…

— Отчего они стоят? — удивленно воскликнул младший брат начальника нашего отряда 24-летний мичман Владимир Бутаков, которого все отчего-то звали не иначе как «Вовочкой». — Ведь это же пароходы!

— Очевидно, сожгли машины во время шторма, — криво усмехнулся я, разглядывая беспомощного противника. — Впрочем, надеюсь, не слишком серьезно и в наших мастерских их смогут починить.

— Ваше императорское высочество, ­­– продолжил расспросы правильно понявший мой намек Вовочка — а, правда ли, что весь ваш Отряд Пароходов на Балтике состоял из трофейных кораблей?

— Ну, положим, не весь. — Добродушно усмехнулся я. — Но некоторое количество имеется.

— Было бы славно, распространить эту традицию и на наш флот, ­– подобострастно заметил кто-то из штабных.

— Почему бы и нет. Вот поднимем «Агамемнона» и сделаем нашим флагманом!

— Как это? — удивился стоявший рядом со мной Корнилов. — Вряд ли там что-нибудь уцелело после столь мощного взрыва!

— И пусть. Построим новый с такими же пропорциями, использовав как можно больше поднятых со дна дельных вещей утопленника. А на весь мир объявим, что это тот самый «Агамемнон». Представляете, каково будет узнать об этой новости нашим заклятым друзьям из Туманного Альбиона?

— Но ведь это же нечестно! — не удержался от восклицания Вовочка, вызвав своей горячностью добродушные смешки сослуживцев.

— На войне и в любви, брат, — назидательно заметил я, — все средства хороши!

— Но ведь эта война к тому времени уже закончится. Разве нет?

— Боюсь, Володя, противостояние с англичанами у нас надолго, а скорее всего даже и навсегда! И дело не в том, что они как-то по-особому плохи, а мы хороши, или наоборот. Просто мы стали представлять угрозу для их огромной империи, а такое не прощают.

Пока мы так беседовали, к будущему пополнению нашего флота подошли два буксирных парохода и заведя на них швартовы неспешно потащили в сторону Севастополя.

— Корабли крепкие, пригодятся. — Проводил их взглядом Корнилов.

— Совершенно согласен, — кивнул я. — Впрочем, сейчас меня куда больше занимает лежащая перед нами Балаклава. Что будем делать господа?

— Атаковать! — воскликнул Вовочка, но тут же устыдился своего порыва и поспешил скрыться за спинами штабных.

— Молодой человек абсолютно прав, — неожиданно подержал его Корнилов. — Противник определенно не ждет нападения с моря, а потому не стал укреплять свою базу. К тому же держу пари, что они нас толком и не видят. Стоящие в бухте суда по большей части не военные, а потому не смогут оказать серьезного сопротивления. Остальных же мы сможем задавить. Так что пока враг не опомнился, нужно немедленно идти в атаку и высаживать десантные партии. Если позволите, я немедленно отдам распоряжение на «Громоносец» и другие корабли отряда…

— А мы что, рыжие? — усмехнулся я, неуклюжей попытке оставить меня в стороне от схватки. — Бутаков, командуй в машинное полный ход!

В принципе, нечтоподобное с самого начала и планировалось, для чего основные силы десанта были размещены именно на пароходо-фрегатах. Примерно по батальону на каждом. Плюс по небольшому отряду добровольцев из греческого батальона.

Накануне, командовавший им полковник Матвей Манто, буквально упросил меня включить его и его людей в состав десанта, обещая не пожалеть жизни ради освобождения родного города. Я же подумал, что они могут быть проводниками и потому согласился.

Впоследствии этот прорыв в переполненную вражескими транспортами бухту вошел во все учебники по новой пароходной тактике. Развив максимально возможную скорость «Владимир» и идущие за ним фрегаты, не сделав ни единого выстрела, буквально влетели в нее сквозь метель, чтобы сразу же набросится на стоящие посреди купцов немногочисленные военные корабли.

Таковых оказалось всего три. Винтовой фрегат «Вулкан», колесный «Сэмпсон» и паровой шлюп «Нигер». Нам достался первый из них, «Громоносец» навалился на второго, «Херсонес» на третьего, а остальные пришвартовались к стоящим в два-три ряда вдоль причалов транспортам.

Как ни быстро мы шли, на стоявшем в глубине бухты «Вулкане» пробили тревогу, и, хотя пушки зарядить они все же не успели, нас встретила толпа вооруженных чем попало британских моряков. Отдавая должное их храбрости, не могу не заметить, что лучше бы они разбежались, не дожидаясь пока их перебьют.

Не прошло и минуты, как палуба фрегата оказалась завалена телами и залита кровью его защитников. Поддержанные огнем двух вынесенных наверх митральез и вооруженные скорострельными «шарпсами» морские пехотинцы не были настроены проявлять человеколюбие. А когда выяснилось, что в трюмах английского корабля содержались захваченные в предыдущих боях пленные русские солдаты, причем некоторые из них были закованы в цепи, удержать ребят Лихачева от резни не смог бы даже я.

— «Вулкан» наш! — коротко доложил мне присланный Лихачевым мичман Тимирязев.

— Как и Крым, — криво усмехнулся я, после чего видя недоумение на глазах молодого офицера, сделал вид, что пошутил. — Не обращай внимания, Федя. Ступай лучше к своему командиру, да скажи, пусть дальше наступает. А мы уж тут сами как-нибудь управимся.

Перепрыгнув на борт захваченного корабля, я быстро подошел к толпящимся на палубе бывшим пленникам. Увидев пред собой адмирала большинство из их тут же вытягивалось во фронт и отдавали честь.

— Кто таков? — спросил у рослого солдата с перевязанной грязной тряпкой головой. Ни шинели, ни шапки, ни сапог у него не было.

— Минского полка рядовой Ермолай Храпов, ваше императорское высочество! — громко отрапортовал тот.

— Знаешь меня?

— Видел перед Альмой.

— Понятно. Вот что, братец. Я не поп, чтобы вас исповедовать, а потому не спрашиваю, как в плен попали? На войне всякое случается и позора в том нет. Но теперь слушайте мою волю! Найдите себе каждый оружие, благо его тут немало и вставайте в строй. В бой вас, конечно, не пошлю, но к делу приставлю. Во-первых, все трупы, кроме наших, разумеется, с палубы долой! Во-вторых, сыщите мне хоть кого-нибудь из выживших англичан. В-третьих… хотя будет с вас. Выполнять!

— Слушаюсь! — гаркнул Храпов и понесся выполнять.

— Мичман Бутаков!

— Я!

— Возьмите хоть с полдюжины вооруженных матросов потолковее и принимайте командование. Как только представится возможность, фрегат вывести из бухты и отправить в Севастополь. Если не получится… какого собственно черта? Должно получиться. Действуй!

Команда «Сэмпсона» сопротивления не оказала, а потому почти вся уцелела, а вот «Нигеру» так не повезло. Кто-то из артиллеристов успел добраться до заряженного орудия и выстрелил по подходившему к нему «Херсонесу». Ничтожная в любой другой ситуации 6-фунтовка на вертлюге произвела страшное опустошение на палубе русского корабля, убив разом пятерых морских пехотинцев, и столько же ранив. Зато уцелевшие не стали никого щадить, и перебили всех до единого.

Прочие наши фрегаты высаживали десантные партии на торговые корабли, экипажи которых даже не думали сопротивляться. К тому же, далеко не все они принадлежали к воюющим державам. Среди захваченных в тот день судов оказались американцы, австрийцы, греки и еще бог знает кто.

Как потом выяснилось, в самой Балаклаве было не более полутора тысяч вражеских солдат и моряков. Обрушившаяся на них буря и последующее за ней нападение подействовало на многих из них совершенно деморализующе. Лишь немногие попытались оказать нам сопротивление, другие же без оглядки бросились прочь из города, остальные, не чувствуя в себе сил сопротивляться новым ударам судьбы просто сдались.

Пока батальоны Аландской бригады, вместе с батареями митральез высаживались на берег, я отдавал последние распоряжения Лихачеву и поступившему под его начало полковнику Манто.

— Господа. Сегодня вам выпал тяжкий жребий. Стоящая перед вами и вашими людьми задача практически невыполнима, но именно здесь решится судьба всей компании. В это самое время, британские позиции атакует IV корпус. Ваша задача выдвинуться к деревне Карань и заставить замолчать установленные на Балаклавских высотах английские батареи. Все понятно?

— Так точно! — спокойно ответил и без того хорошо знавший диспозицию Лихачев. — Не беспокойтесь, Константин Николаевич, не подведем!

— Ну, а ты со своими людьми, Матвей Афанасьевич, должен их провести кратчайшим путем. Сделаешь, проси чего хочешь. Последнюю рубашку с себя сниму, а тебе отдам…

— Я, ваше императорское высочество, уже стар, — покачал непокрытой седой головой Манто. — И мне не нужно награды, чтобы исполнить свой долг!

Обняв и перекрестив обоих на прощание, я поспешил вернуться к себе на корабль, борясь при этом и искушением бросить все и уйти вместе с ними. Все же у меня было много других дел. Для начала требовалось высадить на берег «волынцев». В отличие от морских пехотинцев полк Хрущова разместился на двух линейных кораблях «Храбром» и «Чесме».

Первоначально планировалось сажать солдат в шлюпки, однако волнение и продолжавшийся снегопад заставили нас отказаться от этого намерения. Для сбережения десанта и скорейшей разгрузки решено было ввести линкоры непосредственно в бухту, для чего ее требовалось хоть немного разгрузить, от набившихся в нее транспортов. Всего на внутреннем рейде Балаклавы оказалось девятнадцать различных судов, включая три военных, восемь парусных и столько же паровых транспортов, а также два буксира и несколько малых судов.

Проще всего оказалось с пароходами. На каждый из них высадился отряд матросов во главе с офицером, после чего они самостоятельно вышли в открытое море и отправились в плен. И первым из них стал «Вулкан». Как оказалось, нескольким англичанам все-таки удалось спрятаться в трюме и уберечься тем самым от резни во время штурма.

Однако потом их все же нашли, и один из них, к счастью, оказался механиком. Юный Бутаков, несмотря на все свои юношеские завихрения и благородные порывы, проявил себя человеком практического склада, и недолго думая сделал своему пленнику предложение, от которого тот просто не смог отказаться. В качестве кочегаров выступили освобожденные из плена солдаты. Таким образом, трофейный корабль вскоре оказался готов к выходу в море. За ним потянулись остальные, а еще несколько парусников вытащили «Бессарабия» и «Одесса».

После чего оба линейных корабля с десантом спокойно вошли в бухту и выгрузили своих пассажиров в совершенно разгромленной Балаклаве.

— Выдвигайся к деревне Кадыкой и занимай там оборону, Александр Петрович, пока союзники не опомнились. — Велел ему я. — Твоя задача удержаться во что бы это ни стало. Если что, линейные тебя поддержат и огнем, и людьми. Я на этот счет распоряжусь. Так же постарайся удержать склады, но если не судьба, то жги их ко всем чертям! Без них англичанам с французами долго не продержаться.

— Будет исполнено, ваше императорское высочество. Только пленников заберите, от греха.

— Не беспокойся, — усмехнулся я. — В трюмах места хватит.

В общем и целом, нашей добычей в Балаклаве стали пять военных кораблей и шестнадцать транспортов. Последние, как я уже говорил, принадлежали самым разным нациям, однако, поскольку на них находились военные грузы, все они были объявлены военной добычей и отправлены в Севастополь. Как и следовало ожидать, все эти обстоятельства вызвали среди моих подчиненных живейший интерес. Дело в том, всем участвовавшим в захвате трофеев полагалось за это известное вознаграждение. А поскольку моряки в массе своей народ, мягко говоря, не слишком богатый, им эти деньги оказались совсем не лишними.

Глава 12

Со времен наполеоновского нашествия в Европе считают, что русские от природы приспособлены к холодам и легко переносят любой мороз. Какая-то доля истины в этом, конечно, есть. Суровый климат и скудные ресурсы приучили нас стойко переносить любые удары судьбы. Но все же не превратили в бесчувственные машины!

Обрушившаяся на Крым непогода одинаково ударила по защитникам и интервентам. Наши солдаты точно так же страдали от холода и ненастья, как и их противники, а ужасный ветер точно так же валил их с ног. Единственное в чем нам повезло, так это в том, что большая часть наших военных располагалась не в палатках, а в заблаговременно выкопанных землянках. Эта свойственная нашим людям хозяйственность и основательность спасла в те ненастные дни немало жизней.

А когда ураган стих, пришло время нанести неприятелю ответный удар. Было раннее утро, когда одетые в серые шинели солдаты, крестясь выслушали молитвы полковых священников после чего причастились и медленно двинулись в сторону вражеских позиций.

Липранди недаром считался одним из самых лучших генералов нашей армии. Хорошо зная сильные и слабые стороны нашей армии вообще и подчиненных ему войск в частности, он умел, по выражению современников, использовать к своей пользе первые, нивелируя тем самым вторые. Хорошо зная о превосходстве противника в нарезном оружии и артиллерии, Павел Петрович пришел к выводу, что добраться до английских позиций, не понеся при этом излишних потерь можно лишь используя фактор внезапности.

И потому первыми в бой пошли пластуны полковника Головинского. Подчиненные ему казаки-черноморцы практически каждую ночь устраивали вылазки в расположение вражеских войск, а потому успели досконально изучить все окрестности. Правда, на сей раз им предстояло не просто устроить набег и утащить пару пленников, а захватить траншею и удерживать ее до подхода остальных сил. Но славящиеся своей сноровкой и удалью по всей Кавказской линии станичники справились.

Привыкшие стойко переносить и жару, и холод пластуны, вышли затемно, чтобы незаметно приблизиться к противнику в предрассветный час, когда даже самые бдительные часовые устают и начинают клевать носом. Несколько самых ловких разведчиков ради такого дела обрядились в пошитые по приказу великого князя просторные балахоны из беленого полотна, делавшие казаков совершенно незаметными на фоне снега.

— Экие смешные свитки! — усмехнулся подобно гоголевскому герою глядя на них Головинский. — Однако же для нашего дела могут быть весьма пригодны!

— И кто только их императорское высочество надоумил завести эдакую амуницию? — поддакнул есаул Головатый. — Словно для разбоя.

— Одно не хорошо, — не слушая его, продолжил командир батальона. — Папахи у казаков черные…

— А рожи красные! — ухмыльнулся старший офицер, но встретив выразительный взгляд начальника предпочел замолчать.

Впрочем, вскоре и эту проблему решили, найдя для разведчиков несколько лохматых шапок из шкур белых баранов и серые домотканые башлыки.

Благодаря этой экипировке и присущей им сноровке казаки смогли незамеченными подобраться к вражеским пикетам, взяв их в ножи. Большинство замерзших британских солдат умерли, прежде чем успели что-либо понять, и упали на заснеженную землю, щедро окропив ее своей кровью.

Тем временем, остававшиеся в траншеях англичане даже не подозревали о случившейся рядом с ними трагедии. Измученные во время недавней бури люди жались друг к другу, пытаясь согреться. Лишь немногим удалось найти сухие дрова и разжечь костер, вокруг которых теперь толпились их товарищи, в тщетной попытке ощутить хотя бы каплю тепла. Большая часть британцев спала, а немногие бодрствующие впали в какое-то оцепенение, не дававшее им сообразить, что происходит что-то неладное.

Переглянувшись между собой, казаки мгновенно приняли решение, после чего осторожно двинулись к застывшим в разных позах врагам, на ходу обнажая оружие. Не прошло и нескольких минут, как передовая траншея оказалась совершенно очищена от противника, причем пластуны ухитрились обойтись при этом без единого выстрела. Покончив с англичанами, казаки заняли оборону, на случай если остальные все же обнаружат их присутствие и попытаются отбить свое укрепление назад.

Вслед за казаками, к вражеским позициям подобрались команды охотников, сформированные с недавних пор во всех полках Севастопольского гарнизона. Принимали в них обычно самых ловких и, если так можно выразиться инициативных солдат. В мирное время большинство из них не приносили своим отцам-командирам ничего кроме головной боли, поскольку их предприимчивость чаще всего выражалась в нарушениях дисциплины, отчего многие были нещадно биты шпицрутенами.

Однако, когда после начала осады выяснилось, что от солдат требуется не только выправка и умение маршировать, но также ловкость в бою и способность быстро соображать этим молодцам нашли достойное применение.

— Чисто кони топочут! — тихо шепнул своему соседу кривоногий казак, вытирая окровавленный кинжал о полу драного бешмета и показывая на прибывших им на подмогу охотников в серых шинелях.

— Ништо, — усмехнувшись в пышные запорожские усы, отозвался тот. — Англичане с французами все одно не услышат, чай не черкесы!

Оставив захваченную траншею на солдат, пластуны двинулись дальше, к находящимся неподалеку вражеским легким батареям. В отличие от траншей их охраняли гораздо лучше, однако импровизированные маскхалаты и тут сыграли свою роль. Часовые слишком поздно заметили возникших буквально из ниоткуда казаков, после чего пали под ударами кривых бебутов и длинных кинжалов. Лишь один из них успел схватиться за ружье, но выстрелить так и не смог, оттого что замерзшие пальцы не слушались своего хозяина.

— Заклепать бы их, — протянул, глядя на захваченные пушки получивший за Инкерманское сражение чин урядника Иван Чиж.

— Я тебе заклепаю, анцыбал^[13]! — вызверился на него Головатый. — Ну-ка станичники, разворачивай гарматы^[14]. Чует мое сердце, скоро они нам пригодятся.

Между тем, главные силы русских войск двинулись в атаку. Чтобы не привлечь раньше времени к себе внимание, обошлись без боя барабанов и громких команд. Батальонам 41-го Селенгинского и 42-го Якутского полков 11-й пехотной дивизии генерала Павлова предстояло пройти почти полторы версты по открытому заснеженному пространству. К счастью, снегопад пока и не думал прекращаться, так что имелись хорошие шансы проскочить опасное место, прежде чем их заметят враги.

Вслед за солдатскими колоннами двинулась и артиллерия. Две пешие батареи: легкая 12-орудийная №4 и батарейная №3 (состоящая из десяти 12-фунтовых пушек и полупудовых единорогов) и две роты 6-го стрелкового батальона, выделенные им для прикрытия и защиты от вражеских «штуцерников».

Поначалу все шло как по маслу. Утомленные бессонной ночью и холодом британцы ничего не смогли разглядеть за густой белой завесой вьюги и, понадеявшись на передовые посты пребывали в блаженном неведении. Однако, когда наступавшие колонны прошли уже почти две трети отделявшего их от противника расстояния, один из офицеров почувствовал срочную необходимость облегчиться. К несчастью, все отхожие места еще накануне были уничтожены стихией, а орошать снег на виду у подчиненных показалось ему недостойным. Отойдя на достаточное расстояние от разоренного стихией лагеря, он зачем-то посмотрел в сторону русских позиций и увидел, как посреди метели приближаются колонны неприятеля.

Первые полминуты он ошеломленно тер глаза, пытаясь прогнать свалившееся на него наваждение, однако время шло, враги становились все ближе, а их по-прежнему никто не замечал. Вытащив из хрустящей от покрывшей ее наледи кобуры револьвер Адамса, англичанин не без труда взвел курок и пальнул в воздух, после чего опрометью бросился назад.

— Какого черта вы делаете, Хопкинс⁈ — раздраженно спросил прибежавший на шум майор МакБрайд. — И ради всего святого, ведите себя как джентльмен и застегните гульфик!

— Русские атакуют, сэр! — растеряно показал тот в направлении противника.

— Что б меня! — замысловато выругался шотландец и принялся отдавать распоряжения.

Продрогшему до костей трубачу все никак не удавалось прижать свой инструмент к посиневшим губам, и вместо бодрящего звука горна получалось выдать лишь невнятное сипение. Однако потом ему удалось справится со своими обязанностями, над промерзшей землей звонко разнесся сигнал, и все вокруг зашевелилось.

Как вскоре выяснилось, наделавший немало бед ураган и бессонная ночь нисколько не сказалась на боевом духе голодных британских солдат. Напротив, они как будто сбросили с себя начинавшую охватывать их апатию и, быстро разобрав ружья, тут же построились. Казалось, злые как черти «Томми»^[15] только рады подраться и выместить свой гнев на так кстати подвернувшихся русских.

Получив приказ, они ринулись к передовой траншее чтобы помочь своим товарищам и встретить противника на подходе, но тут же угодили в засаду. Занявшие укрепление русские охотники встретили их дружным залпом, после чего ударили в штыки. В бою накоротке бо́льшая дальность английских штуцеров оказалась ненужной, но вот древнем искусстве владения штыком наследники суворовских чудо-богатырей традиционно были сильнее. А уж когда на плечи британских солдат в апрошах^[16] стали прыгать притаившиеся до поры вооруженные страшными кривыми кинжалами казаки те не выдержали и бросились назад.

Но и это было еще не все. Стоило противнику отступить, в спину ему ударили захваченные у него же орудия. И хотя пушкари из пластунов оказались не очень, сам факт артиллерийского огня вызвал среди англичан панику и заставил бежать. Таким образом, первый натиск оказался отбит, а во время следующего британцам пришлось иметь дело не с несколькими сотнями казаков и охотников, а с готовой к бою полноценной бригадой!

Немного придя в себя, от беспримерной наглости русских, командовавший этим участком генерал Буллер занялся подготовкой контратаки. Надо сказать, что после недавних полетов и последовавшего за этим знакомства с навозной кучей сэр Джордж пребывал в крайне дурном расположении духа и был склонен к необдуманным решениям.

В связи с чем, не став дожидаться подхода подкреплений, отправил в бой 19-й пехотный полк, а точнее, его единственный прибывший в Крым батальон. Всего, если считать с остальными имевшимися у него под рукой частями, к занятой противником траншее двинулось по заснеженному полю никак не более тысячи штыков.

Успевшие получить не малый боевой опыт англичане пытались действовать в соответствии с не раз приносившей им успех тактикой. То есть, обстрелять противника из винтовок, спровоцировав его тем самым на атаку, после чего быстро отступить, не прекращая губительного огня из нарезного оружия. Однако именно сегодня это не работало. Во-первых, усилившаяся метель не давала им нормально прицелиться, а во-вторых, у русских пластунов и стрелков тоже имелись штуцера.

Что еще хуже, противник успел подтянуть пушки, а русские артиллеристы всегда славились точностью и скоростью стрельбы, картечь из 12 стволов била непрерывно, вырубая целые просеки в рядах наступающей пехоты.

В результате, когда британская колонна имела неосторожность слишком уж приблизиться к противнику, русские немедленно контратаковали, снова сведя все к своей излюбленной схватке на штыках. И хотя их визави трудно было назвать мальчиками для битья, при соотношении одни к четырем ни малейших шансов у них не имелось.

И все же бой получился тяжелым. Уставшие, замершие и обозленные на весь белый свет бородачи-островитяне дрались с таким ожесточением, как будто хотели сорвать на своем противнике все свои обиды на трудный быт, тяжелую службу и низкое жалованье. Штыки, приклады, тесаки, а когда ничего не было под рукой, то и кулаки с зубами, все шло в ход! Падая один за другим под ударами врага, солдаты 19-го Йоркширского полка все же продолжали отбиваться, медленно пятясь при этом.

Сошедшиеся с ними «селенгинцы» в стойкости ничуть не уступали свои именитым противникам. Не тратя время на стрельбу, они дрались стеною, как некогда на деревенских потасовках. Плечо к плечу, грудь в грудь. Против обыкновения и те и другие молчали, отчего над полем брани слышался лишь лязг штыков и треск деревянных прикладов, изредка разбавляемый сдавленным стоном павших. Короткий выпад и острие рвет вражеский мундир, глубоко проникая под ребра и дотягиваясь до самого сердца. Слитное движение назад и мгновенно ослабевший враг опускается на землю, выронив винтовку из рук. Новый замах и тяжелый приклад опускается на голову следующего противника. И так раз за разом, стиснув зубы, зверея после каждого удара, пока где-то рядом неутомимый унтер сипит сорванным от брани голосом.

— Держать строй, сукины дети!!!

Как ни отважно дрались англичане, в какой-то момент, наступил предел и их стойкости, после чего они повернули и бросились бежать. Почувствовавшие вкус победы русские бросились вслед за ними, рассчитывая ворваться во вторую траншею на плечах отступающего противника, но…

Британский лагерь уже пробудился. Всюду гремели барабаны и трубили горны, собирая солдат под знаменами своих командиров. Артиллеристы бросились к своим орудиям, наводя их на непонятно откуда взявшегося неприятеля. И хотя снегопад серьезно мешал им, сумели-таки накрыть наступающего противника картечью.

Что, впрочем, не смогло остановить порыва русской бригады. Безудержная волна в серых шинелях буквально захлестнула вражеские позиции, после чего на них начался ад. Обезумевшие от охватившей их ярости люди сошлись в жестоком бою, и никто из них не желал уступать своему противнику.

Вопреки широко распространённому в России мнению о низком качестве выучки британских войск, англичан трудно назвать плохими солдатами. Беда их армии в том, что ей руководят некомпетентные генералы, а офицеры покупают свои чины и должности за деньги. Ко всему этому можно добавить дурное снабжение и жестокие наказания для провинившихся. Но положа руку на сердце, нам ли их в этом упрекать?

На самом деле, островитяне имеют достаточно храбрости и стойкости, чтобы противостоять любому противнику. Они хорошо обучены и вооружены, а также свято уверены в своем предназначении нести цивилизацию отсталым народам. А сейчас еще и разозлены…

Тем временем выехавший на передовые позиции вместе со своим штабом генерал Липранди оценил сложившуюся обстановку и приказал ввести в бой кавалерию.

— Может, стоит дождаться помощи от десанта? — с тревогой посмотрел на него начальник штаба IV корпуса генерал Мортенау. — Неровен час, Канробер пойдет в контратаку, а мы без резервов…

— Уж это, Карл Алексеевич, вряд ли, — покачал головой командующий. — Слышите отдаленную канонаду? Это его высочество в Камышовой бухте «развлекаться» изволит. Нет уж, мосье Канроберу теперь точно не до нас. Что же касается десанта, то нашим морякам до Балаклавы еще надобно дойти, а потом высадиться. Положа руку на сердце, многого я от сей диверсии не жду. Получится неприятельские склады разорить — уже хорошо. Смогут ударить британцам в тыл — совсем прекрасно. Но основную тяжесть сражения придется нам выдержать, тут уж ничего не попишешь!

— А Боске?

— Найдем чем встретить.

Первоначальный план предполагал, что Киевский гусарский полк, во главе которого неожиданно для многих оказался великий князь Николай Николаевич, будет занят на второстепенном участке, блокируя турецкие части Сулейман-паши. Однако в последний момент эту задачу перепоручили успевшим вернуться из набега на Евпаторию казакам полковника Тацыны, а гусар оставили в распоряжении Липранди, в связи с чем «Лейхтенбергские», как их еще называли, гусары вернулись в кавалерийскую бригаду Рыжова.

И именно ее сейчас послали в образовавшийся во вражеской линии обороны пролом. Отданный генерал-лейтенанту Ивану Ивановичу Рыжову приказ был прост. Прорваться сквозь вражеские порядки и разгромить британский артиллерийский парк. Правда, вскоре выяснилось, что разведчики ошиблись и приняли за парк палаточный городок одного из английских полков. И вот на этот совершенно разоренный ураганом бивуак и обрушились оба гусарских полка.

Впоследствии, один из участников сражения, поляк по происхождению — Яблоньский, писал, что, если бы английский лагерь оказался цел, русские солдаты, несомненно, бросились бы его грабить, совершенно забыв о воинском долге и дисциплине. Трудно сказать, имеют ли его слова под собой хоть какую-то основу, но в любом случае, брать там действительно было нечего.

Но стоило копытам русской кавалерии втоптать в снег остатки вражеских палаток, как из-за ближайшего косогора к ним выехал противник. Это была Тяжелая кавалерийская бригада генерала Скарлетта. Четыре гвардейских драгунских полка двух эскадронного состава. Причем, и для русских, и для англичан эта встреча стала полной неожиданностью.

Первым побуждением Рыжова, было отвести своих людей назад, чтобы выровнять ряды, возможно даже подтянуть приданный ему Уральский казачий полк и лишь после этого атаковать. Но, как я уже говорил, Киевскими гусарами командовал великий князь Николай и это был первый настоящий бой в его карьере. Увидев перед собой противника, он не стал ждать, пока тот придет в себя и, выхватив саблю, ринулся вперед.

Ни русские, ни англичане не имели времени толком выстроиться, однако у гусар было не менее тысячи сабель, а у их противников никак не более семисот. Поэтому вскоре одетые в серые шинели всадники начали теснить своих противников в ярко-красных мундирах, блестящих шлемах или лохматых шапках. К тому же Рыжов, мгновенно сообразивший, что формально находящийся под его началом великий князь имеет все шансы напороться в горячке боя на острую сталь, после чего карьера всех причастных к подобному безобразию очень скоро закончится. И хорошо если просто отставкой.

Поэтому, не раздумывая послал на помощь высокопоставленному подчиненному сначала ингерманландцев, а затем уральцев, и вообще всех, кто только оказался у него под рукой. В результате, британскую кавалерию буквально захлестнула волна русской конницы.

Скачущий в первых рядах Николай, наверное, впервые в своей жизни оказался по-настоящему счастлив. Кровь молодого человека бурлила, душа пела, а руки жаждали действия. Не подозревая, что бок о бок с ним сражаются лучшие фехтовальщики полка, он рвался в бой, но никак не мог найти себе противника. Наконец перед ним оказались двое — пожилой пышноусый джентльмен в синем пальто и черном шлеме, и защищавший его молодой офицер в блестящей каске.

Оказавшись рядом с последним, Николай с силой рубанул его по головному убору и кажется, достиг цели, однако англичанин продолжал, как ни в чем не бывало сражаться, отмахиваясь от клинков нападавших. Наконец, один из соседей все-таки сумел нанести ему решающий удар, после которого тот склонился к шее своего коня и непременно упал, если бы не давка.

Тем временем старик вовсе не собирался сдаваться, продолжая что-то кричать своим подчиненным и неловко сучить палашом. И тут между ними случился разговор, больше характерный для какого-нибудь романа, а не для реального случая.

— Сдавайтесь, сэр! — по-английски крикнул он ему, полагая бесчестным драться со стариком.

— Ни за что! ­– воинственно вращая глазами на красном лице, отозвался тот и попытался достать своего противника клинком.

— Ах ты ж, б… — неожиданно вырвалось у его высочества, после чего он практически машинально парировал выпад и ударил противника саблей плашмя.

Не ожидавший такого исхода джентльмен, выронил свой палаш и, сообразив, что остался безоружным пошел на попятный.

— Назовите свое имя, чтобы я знал, кому обязан пленением!

— Великий князь Николай Николаевич! С кем имею честь?

— Генерал Джеймс Скарлетт, к вашим услугам, милорд!

Глава 13

Достаточно легко захватив Балаклаву, мы оказались перед дилеммой. То ли продолжать наступление согласно предварительно принятому плану, то ли удовольствоваться уже имеющимся успехом. По сути, сейчас в наших руках оказались склады всей союзной армии, без которых та просто не сможет воевать. Казалось бы, зачем продолжать бессмысленное кровопролитие, терять людей и ресурсы если можно просто уничтожить все эти залежи военного имущества и провианта, оставив неприятеля без средств к ведению войны, после чего тот неминуемо окажется перед выбором — погибнуть от голода или сдаться.

И все же, я решил продолжать. Во-первых, России нужна была безоговорочная победа. Чтобы ни одна тварь не могла утверждать, что вторгнувшуюся в ее пределы захватчиков победили мороз, ураган, распутица или бескормица. Во-вторых… как это не прискорбно признавать, вашего покорного слугу задавила жаба! Оглядывая огромные площади, заставленные в несколько слоев штабелями бочек, ящиков и мешков, я просто не смог отдать приказ на уничтожение. К тому же, если поразмыслить, сделать это было бы не так просто.

Поджечь все это после нескольких дней непогоды и все еще продолжавшегося снегопада не представлялось возможным. Испортить, вывалив в грязь или изломав могли просто не успеть. Обложить порохом и взорвать? Хорошая идея, только где он этот порох! Кладовщики разбежались, а искать самим можно до морковкина заговенья!

Ну и наконец, имелось и, в-третьих. Допустим, мы уничтожим склады, и ослабевшие от голода и холода интервенты сдадутся. Чем я их кормить буду? Наши собственные запасы совсем не бездонные. А про логистику лучше совсем не вспоминать.

В общем, я решил продолжать и бригада Лихачева, с приданными им проводниками из греков двинулась в сторону Карани. Идти до нее недалеко, версты три. Собственно говоря, в оставленном мною будущем переименованная в село Флотское деревушка Карань давно влилась в Балаклаву, став ее пригородом.

Теперь по прошествии времени, может показаться странным, отчего высаженный во вражеском тылу десант так спокойно передвигался, не встречая при этом никакого сопротивления. Но на самом деле в этом не было ничего удивительно, поскольку все имевшиеся у союзников резервы в этот момент были брошены в бой с корпусом Липранди.

Единственными военными в Карани оказались вышедшие из боя кавалеристы Тяжелой бригады из дивизии графа Лукана. Понесшие значительные потери во время схватки с гусарами, гвардейцы пытались привести себя в порядок, отойдя к своему лагерю в версте на север от Балаклавы. Нельзя не отметить, что русская конница хоть и внесла свой вклад в общую победу, но в целом выступила не слишком убедительно. В конце концов, их было почти три тысячи против семисот, но, тем не менее, англичанам удалось выстоять, после чего они, несмотря на потерю командира, отступили в полном порядке.

Но вот сейчас их ожидала встреча с новым, или точнее старым, врагом. Дело в том, что русские морские пехотинцы уже сталкивались в бою с британской кавалерией. В тот день, при Альме, это стоило разгрома Легкой бригаде. Теперь же пришло время поставить в этой затянувшейся истории жирную точку.

Быстро рассыпавшись в цепь, аландцы окружили ничего не подозревающего противника полукругом и после команды Лихачева открыли очень плотный и точный огонь. Буквально только что чудом избегнувшие гибели драгуны оказались в огненном мешке, из которого не было выхода. Ничуть не заботившиеся о слитности залпа моряки, не торопясь выцеливали британских кавалеристов, раз за разом ссаживая успевших вскочить в седла.

Многие англичане, главным образом из числа нестроевых, пытались сбежать или спрятаться, но куда бы они ни бросались, их везде ожидала смерть. Лишь некоторым удалось спастись, ускакав в сторону монастыря Святого Георгия или же укрывшись среди мертвых. Таким образом, гвардейская кавалерийская дивизия оказалась окончательно уничтожена, оставив после себя гору трупов в ярко-красных мундиров, совершенно разгромленный лагерь, да разбежавшихся по округе лошадей.

Тем временем уничтожившие в скоротечном бою цвет британской аристократии морские пехотинцы построились и двинулись в сторону громыхающих совсем близко британских батарей. Будь на месте матросов казаки или гусары, они наверняка польстились бы на стати оставшихся без хозяев чистокровных английских скакунов, но сейчас им было не до того.

— Экая ладная лошадка! — восхищенно воскликнул молодой матрос со смешной фамилией Бабочкин, еще не успевший забыть родную деревню. — Вот бы тятеньке в хозяйство такую…

— На что она? — флегматично возразил седоусый унтер. — Ни пахать на ней, ни в телегу запрячь. Так, баловство одно!

— Нету в тебе Игнатьич тонкости, — засмеялся Федот Лихоимцев, раньше служивший в денщиках, чем невероятно гордился перед остальными товарищами. — Не умеешь, ты ценить благолепие…

— Это верно, — не стал спорить многоопытный начальник. — Зато рожу поправить враз могу. И ежели ты, Федотка, болтать в строю не перестанешь, будет у тебя полное благолепие!

Ни занятые ведением огня артиллеристы, ни два взвода шотландских стрелков 42-го полка Королевских Хайлендеров, приставленных к ним для охраны, по всей вероятности даже не слышали стрельбу у себя в тылу, или же в пылу боя не придали ему значения, не веря, что позади может оказаться враг. В горячке боя командовавший ими лейтенант МакДугал стянул все силы на передовую, сняв дозоры. И, в чем-то по-своему даже был прав. Тем более, что батареи их и правда оказались недурно укреплены, забитыми землей с камнями мешками и габионами, но опять же только с обращенной к Севастополю северной стороны. И вот теперь за это пришлось расплачиваться!

Командиру 4-й роты 3-го батальона мичману Федору Тимирязеву было всего 19 лет от роду. Принадлежа к довольно захудалому роду и не имея протекции среди сильных мира сего, молодой офицер не мог рассчитывать на быструю карьеру, если бы не случайно открывшийся у него талант к стрельбе. Обладая от природы исключительно острым зрением, природным чувством дистанции и крепкими руками, он за годы учебы в Морском Корпусе стал отменным стрелком. Увлечение свое он не бросил и после производства в чин из гардемаринов. Вследствие чего сумел занять весной прошлого года третье место на устроенных по распоряжению великого князя Константина состязаниях.

Именно это не слишком-то весомое на первый взгляд достижение и привело его в только что сформированную бригаду Морской пехоты. Служба на виду генерал-адмирала всегда могла представить случай отличиться. К тому же среди людей осведомленных ходили упорные слухи, что новое соединение в самом скором времени получит права Молодой гвардии.

И хотя во время сражения за Бомарзунд проявить себя не получилось, Федор не терял надежды наверстать упущенные возможности в Крыму. В общем, так оно и получилось. Везде, где ни приходилось вступать в бой морпехам, их ожидал неизменный успех. Альма, Кровавый лес Инкермана, а теперь вот еще и Балаклава стали важными вехами на пути молодого, но уже успевшего прославить себя соединения.

Так уж случилось, что первой к вражеской дальнобойной батарее вышла именно его рота. Внимательно осмотрев вражескую позицию, успевший набраться опыта в прошлых боях Федор сразу отметил, что артиллерийская прислуга состоит из британских моряков, а значит это и есть та самая «зловредная» батарея, державшая под обстрелом за счет своей дальнобойности огромное пространство от бастионов на Сапун-горе до предместий на Корабельной стороне. Правда особой точностью эти новейшие орудия похвастаться не могли, ведя огонь главным образом по площадям, от чего часто гибли навещавшие своих родных мирные жители.

— Вот и посчитаемся, — криво усмехнулся мичман и отдал приказ первому взводу залечь, а второму во главе со старшим унтером Нечипоренко обойти противника с другой стороны.

— Первыми бить по пехоте. Делаем залп и сразу вперед, — негромко передал мичман приказ по цепи своих залегших на снегу бойцов.

Убедившись, что все приготовления окончены, Федор приложился к своему «шарпсу» и прицелился в рослого офицера с лошадиными лицом. В отличие от разгорячившихся в пылу боя матросов, этот англичанин вел себя абсолютно спокойно и даже немного высокомерно. Внимательно следя за своими подчиненными, он, если надо проверял прицел, после чего с нарочитой ленцой махал зажатым в руке стеком, командуя залп. Неподалеку от него стоял и пехотный лейтенант, командовавший шотландскими хайлендерами.

Полсотни саженей для такого стрелка как Тимирязев не расстояние. Задержав дыхание, мичман собрался было уже спустить курок, как вдруг одна из вражеских пушек разорвалась, убив или покалечив разом с полдюжины обслуживающих ее канониров и разогнав остальных. Офицер с лошадиным лицом, все же уцелел, однако растерял при этом всю свою важность и невозмутимость.

А вот командиру шотландских стрелков «повезло» гораздо меньше, поскольку один из осколков начисто снес ему голову. Вдобавок ко всему, подчиненные Федора решили, что не расслышали из-за взрыва команду и дали по англичанам нестройный залп. Отчего всю поляну тут же заволокло ружейным дымом.

— Вперед! — скомандовал раздосадованный этими событиями мичман и выбежал вперед, слыша, как за ним бухают по замерзшей земле сапоги его подчиненных. Их порыв поддержали огнем зашедшие во фланг неприятелю стрелки во главе с унтером.

Уцелевшие артиллеристы и без того испуганные взрывом даже не подумали сопротивляться и просто подняли руки. Их командир попробовал было схватиться за шпагу, но после контузии никак не мог нащупать ее эфес, а получив удар прикладом в живот, упал на грязный от порохового дыма снег и успокоился. Охранявшие батарею «Королевские горцы» так же не стали искушать судьбу и подняли руки, из-за чего «зловредная» батарея оказалась захвачена, практически без потерь со стороны атакующих. Правда, одно из трех новейших пушек с овально-винтовальной сверловкой оказалось уничтожено, но зато оставалось два других. А за это, как ни крути, полагается орден Святого Георгия!

— Ваше благородие! — внезапно обратился к мичману унтер, показывая на развернувшуюся перед ними картину сражения. — Гляньте, как давят наших. Вот бы их поддержать?

— Да я разве против, — развел руками офицер. — Да только чем?

— Так вот пушки-то! — хитро улыбнулся подчиненный.

— А ты с ними разве управишься?

— Тю! Англичане тогда на что?

— Разорвет еще, — поежился, припомнив последствия недавнего взрыва Тимирязев.

— А зачем нам с ними близко стоять? Найдется кому запал дернуть, — предложил Нечипоренко, отправляясь к испуганным пленникам.

И хотя ни он с командиром, ни кто другой в их роте не знали ни слова по-английски, хитрый уроженец Полтавы сумел-таки объяснить английским морякам, что от них требуется и для верности показал свой бебут. Этот аргумент оказался решающим, и вскоре захваченная батарея открыла огонь по английским же войскам.

Вскоре после Балаклавского сражения мичман Тимирязев был представлен не только к кресту, но и производству в следующий чин, а я лично подарил ему золотые часы с дарственной надписью. Нечипоренко же получил еще один знак отличие военного ордена, произведен в старшие унтер-офицеры, а после войны получил от казны небольшой участок земли под Севастополем, на котором построил дом.

В отличие от двух старших братьев, великий князь Михаил не получил перед сражением никакого отдельного отряда, оставшись в распоряжении начальника Севастопольского гарнизона. Не желая остаться праздным, он отправился на укрепления, объехав один за другим IV, V и VI бастионы, интересуясь при этом главным образом тем, что происходило на вражеской стороне. Так что, когда Канробер оценил в полной мере грозящую его союзникам опасность и приказал послать им помощь, это не осталось незамеченным.

— Прикажите немедленно открыть огонь по противнику, — велел коменданту Михаил. — И пошлите ординарцев к соседям, чтобы сделали то же самое. После чего вызовите пехоту. Пусть пройдут так, чтобы их заметили. И самое главное, пусть непрерывно грохочут барабаны!

— Ваше императорское высочество собирается атаковать неприятеля? — ужаснулся сопровождавший его обычно флегматичный адмирал Панфилов, — Но ведь у нас для этого совершенно нет сил!

— Это мне известно, — сухо отозвался продолжавший разглядывать позиции противника великий князь. После чего резко повернувшись пояснил. — А вот французы об этом не ведают, так пусть ждут!

Затеянная Михаилом демонстрация имела большой успех. Перепугавшийся возможного нападения Канробер вернул уже построенные колонны в свой лагерь. Где они напрасно ожидали казавшегося им неминуемым нападения, в итоге, так и не вступив в бой, и не оказав Раглану никакой помощи.

Впрочем, совсем без подмоги англичане не остались. Прикрывающий от возможного обхода правый фланг союзников Обсервационный корпус Боске недолго стоял без дела. Опираясь на устроенную на Семякиных высотах линию редутов, французы могли не опасаться фронтального удара. Убедившись, что в бой вступили только части IV корпуса Липранди, не подозревавший о скором падении Балаклавы французский генерал решился нанести по атакующему противнику фланговый удар.

Правда, для этого нужно было сначала собрать свои изрядно подмерзшие войска и заручиться поддержкой Сулейман-паши, чтобы его аскеры заняли на время оборону в сооруженных французами для себя номерных редутах, что оказалось совсем не просто. Хорошо знавшие о том, какие повреждения нанес ураган лагерям англичан и французов, турки вовсе не стремились покидать свои палатки. И двинулись на смену французам лишь после того, как разгневанный османский военачальник пригрозил неторопливым подчиненным расстрелом.

Между тем,положение британской армии становилось все хуже. Каждый новый удар противника заставлял их откатываться назад, а чтобы фронт не посыпался окончательно, постоянно вводить в бой резервы, подтягивая к месту сражения всех, кого можно. Из-за чего, вскоре на линии от кряжа Сапун-горы и до самых Балаклавских высот у войск королевы Виктории оставались только остатки вышедшей из боя с большими потерями кавалерии, и 2-я бригада Хайлендеров из состава дивизии герцога Кембриджского.

Формально у командующего этим соединением генерал-майора Колин-Кэмпбелла имелось под началом три полка с громкими наименованиями: 42-й Королевских Хайлендеров, 79-й Собственных Её Величества Хайлендеров и 93-й Аргайлских горцев. Но из-за того, что в составе каждого из них был всего лишь один батальон, общее количество штыков в бригаде не превышало 1900.

Оставалось надеяться лишь на отлично укрепленные позиции, прикрытые стоявшими на высотах батареями, да нарезные ружья не раз доказавшие свое превосходство над гладкостволом русских. Тем не менее, обстановка продолжала складываться явно не в пользу британцев.

Было уже около 11 часов утра, когда перед британскими позициями появились сначала несколько казачьих сотен Уральского полка, за которыми следовал авангард 12-й русской дивизии генерала Мартинау, состоявший из приданного ему 2-го пластунского батальона полковника Головинского и нескольких охотничьих команд разных полков.

Имея под рукой весьма ограниченные силы, генерал Колин-Кэмпбелл был вынужден растянуть своих горцев по всей линии обороны, и пока силы наступающих были относительно невелики, это работало. Заметившие готовых к отражению солдат противника казаки тут же осадили своих коней и принялись носиться перед ними и выкрикивать оскорбления, держась, впрочем, на безопасном расстоянии.

Не знавшие русского языка шотландцы хранили презрительное молчание, время от времени, постреливая в сторону русских, не давая им приблизиться. Однако вскоре, к их линии обороны вышли главные силы Мартинау сопровождаемые, по меньшей мере, тремя артиллерийскими батареями. Как бы хорошо ни было вооружены хайлендеры, выстоять при таком соотношении сил они не могли. Казалось еще несколько минут, и противник прорвется, но тут в дело вмешались подошедшие наконец-то к месту сражения полки Боске.

Вынужденные разворачиваться на ходу и вступать в бой по очереди, французы все же сумели ликвидировать попытку прорыва и немного оттеснить русских назад. А когда к месту боя подошла 1-я бригада Эспинасса из дивизии Винуа, то враг перешел в наступление, угрожая всему русскому флангу. На острие атаки оказались зуавы из 1-го полка и батальон Иностранного Легиона, которые, не считаясь с потерями напирали на Одесский полк 12-й дивизии. Маятник качнулся в обратную сторону, и над глубоко вклинившимся во вражеские боевые порядки дивизией Мортинау нависла тень разгрома.

К несчастью для союзников, никто из них включая Боске, Раглана или Канробера даже не подозревал, что в это же самое время в Балаклавскую бухту уже ворвались наши пароходофрегаты, одним ударом лишив их главной базы снабжения и большей части имевшихся на данный момент запасов!

Однако на этом неприятности англичан и французов не ограничились. Вскоре проделавшие дерзкий рейд морские пехотинцы из бригады Лихачева прорвались к батареям британской осадной артиллерии, разом заставив замолчать большую их часть, после чего даже самым заядлым оптимистом стало ясно, что в тылу творится что-то неладное.

Глава 14

С одной стороны, случившийся накануне нового сражения набег казаков полковника Тацыны на Евпаторию оказался не слишком удачен. Обозов им по пути не попалось, а когда они наконец-то добрались до окраин города, навстречу им вышли готовые к бою турецкие аскеры. Так что после короткой стычки донцам пришлось «сыграть ретираду» или, говоря проще, отступить.

Зато на обратном пути им попались несколько выкинутых на сушу у берегов Качи парусников, которые раздосадованные потерями донцы сначала разграбили, а потом сожгли. Что же касается экипажей, то их взяли в плен и толпой пригнали в Севастополь.

И вот тут у бравого полковника начались неприятности. Сначала Липранди попенял ему за самовольство и за потери. Потом моряки с досадой отметили, что выброшенные на берег суда можно было не сжигать, а захватить, после чего воспользоваться находящимися в их трюмах грузами. Я же в тот момент был занят подготовкой к выходу в море, вследствие чего не смог оказать своему протеже никакой поддержки.

Впрочем, Степан Федорович не унывал. Начавшаяся война и без того придала мощное ускорение его карьере. Давно достигший предельного для своего происхождения чина войскового старшины, он внезапно стал полковником, походным атаманом и, что называется, метил в генералы. О нем вдруг стали писать в газетах, государь удостоил орденом святой Анны второго класса и даже просил сына — великого князя Николая, чтобы тот его поцеловал…

А вот с выполнением нового поручения, Тацына замешкался, поскольку нужно было дать лошадям отдых. Так что, когда его сводный отряд оказался у турецкого лагеря, основные силы Сулеймана-паши уже успели не только выступить, но и занять оставленные французами укрепления.

В принципе, нельзя сказать, что приказ был совсем уж не выполнен. Все время сражения османы оставались на месте и в бой не вступали. Но в том, что подобное оправдание будет принято главнокомандующим великим князем Константином, имелись определенные сомнения. Нужно было что-то срочно предпринять, и тут полковнику доложили об очередном выброшенном на сушу вражеском корабле.

Можно сказать, что британскому линкору «Сан Парэй» и его экипажу повезло. Несмотря на то, что обрушившийся на Крым ураган выкинул его на берег, это случилось не в Камышовой бухте или в каком-либо другом месте, а близ Балаклавы. Причем, не на скалы, как это случилось в тот день с множеством других судов, а несколько восточнее, где они сменялись узким песчаным пляжем. Таким образом, новейший 70-пушечный парусно-винтовой корабль не только уцелел, но и остался незамеченным противником. Казачьи разъезды в эту местность до сей поры просто не добирались, а с кораблей его не заметили из-за снегопада.

Послав в Балаклаву весть о случившемся с ним крушении, капитан Сидней Даркнес, решил во что бы это не встало спасти свой корабль. Тем более, что для этого требовалось всего лишь облегчить «Сан Парэй» сгрузив с него артиллерию и припасы, после чего дождаться пароходов, могущих стащить его с мели. Вполне возможно, что после этого потребовался бы еще некоторый ремонт или даже постановка в док, но это уже мелочи.

То, что перед ним боевой корабль Тацына понял сразу. Как, впрочем, и то, что его нужно захватить целым. За эдакий подарок великий князь Константин ничего не пожалеет, любую оплошку простит…

Сначала спешившиеся донцы тихо сняли немногочисленных часовых. Затем, на занятых работой моряков с гиканьем и свистом обрушилась казачья лава. Не ожидавшие подобного удара судьбы англичане пытались сопротивляться, и почти все полегли под ударами шашек.

— Слушай сюда, станичники! — крикнул разгоряченным боем казакам Тацына. — Ничего не жечь и не грабить. Попомните мое слово, если кто позарится — плетей не минует!

Каким бы удачным ни было для корпуса Липранди начало сражения, вступившим ближе к полудню в бой дивизиям Боске удалось остановить его продвижение, после чего на поле боя установилось хрупкое равновесие. Казалось, еще немного и союзники смогут отбиться. Но как раз в этот момент случилось нечто невероятное. В самый разгар боя британские батареи сначала замолчали, а потом и вовсе перенесли огонь на своих товарищей.

Именно так союзники и узнали о появлении у них в тылу успевшей стать знаменитой Аландской бригады. Дело в том, что с момента формирования основой ее были корабельные абордажные команды, комплектовавшиеся в свою очередь по большей части из числа орудийной прислуги. Так что среди подчиненных Лихачева не было недостатка в людях, знающих, с какой стороны следует подходить к пушкам!

Нашлись среди них и наводчики, а также сведущие в искусстве баллистики офицеры. Отложив в сторону свои «шарпсы», моряки вернулись к привычным обязанностям. Развернув тяжелые стволы, балтийцы, не жалея трофейных боеприпасов принялись засыпать крупнокалиберными бомбами атакующие колонны врага. Не ожидавшие такой подлости от «союзников» французы разом растеряли весь свой кураж и попятились.

— Мой генерал! — в панике воскликнул ординарец командующего Обсервационным корпусом суб-лейтенант Жюль Дюмезиль. — Англичане перешли на сторону русских!

— Прекратите истерику, — поморщился Боске. — Англосаксы, конечно, те еще свиньи, но все-таки не саксонцы^[17]!

— Что же тогда происходит⁈

— Очевидно, принц Константин преподнес нам очередной сюрприз. И надо сказать, весьма неприятный. Вот что, скачите к д’Отмару и велите ему развернуть свою бригаду против захваченных русскими батарей.

— Но, атаковать их настоящее безумие!

— Безумие — оставить их противнику. Выполняйте, что вам приказано, Жюль!

И все же первым на новую угрозу успел отреагировать командовавший бригадой горцев генерал Колин-Кэмпбелл. Пока французы пытались разобраться в столь резко изменившейся обстановке, этот ветеран наполеоновских войн собрал своих потрёпанных шотландцев, и повел их в атаку, рассчитывая если не отбить батареи назад, то хотя бы заставить замолчать.

Уставшие, замерзшие и злые как черти хайлендеры двинулись на врага, но нарвались на меткий огонь стрелков из боевого охранения. Основательный от природы Лихачев с самого начала предусмотрел такую возможность и как только противник приблизился, то шеренги облаченных в килты и высокие меховые шапки горцев накрыли огнем из митральез.

Обрушившиеся на британский строй ливни из свинцовых пуль сразу выкосили добрую половину наступающих, заставив залечь остальных, а когда в кассетах закончились патроны, в дело вступили морские пехотинцы. Шотландцы пытались отстреливаться, но их дульнозарядные винтовки не могли соревноваться в скорострельности с дьявольским изобретением Кристиана Шарпса.

Понесшая огромные потери бригада Колина-Кэмпбелла оказалась практически разгромлена, а немногие уцелевшие ее солдаты предпочли спасаться бегством.

— Славно бегут! — хмыкнул наблюдавший за ними Лихачев.

— Сейчас бы ударить в штыки, — мечтательно добавил полковник Манто.

— Упаси нас бог от такой глупости, — покачал головой капитан второго ранга. — Зачем терять людей понапрасну? Нет уж, любезнейший Матвей Афанасьевич, от добра — добра не ищут!

— Разве доблесть равна глупости? — удивился старый грек.

— Иной раз, да. Хотя будь на нашем месте армейцы, они бы, вероятно, так и поступили. Вот только нам, как говорит его императорское высочество, недостаточно уметь умирать. Надо еще и думать!

— Не устаю благодарить Господа, что послал нам в годину тяжких испытаний такого вождя! — с мрачной торжественностью ответил Манто и перекрестился.

— Аминь! — заключил полностью согласный с ним Лихачев.

Тем временем, правый фланг русской армии, получивший столь внушительную, а самое главное своевременную поддержку, сумел оправиться от нанесенных ударов и вновь попытался перейти в наступление. Так что еще недавно неудержимо рвавшиеся вперед зуавы из дивизии Винуа, вместе с остатками шотландской бригады, с трудом удерживали их натиск.

Что же касается получившего приказ Боске д’Отмара, то ему сначала пришлось выйти из боя, после чего развернуться и проделать марш в сторону Балаклавских высот. Вовремя заметивший этот маневр Лихачев, оказался, тем не менее, в сложном положении.

Несмотря на то, что подчиненные ему силы носили гордое наименование бригады, непосредственно под его началом в данный момент сейчас было не более двух тысяч человек. Причем, добрая половина из них сейчас с азартом вела огонь, по главным силам французской армии, а остальные в это время прикрывали их от возможного нападения вражеской пехоты.

Впрочем, поначалу все шло относительно не плохо, первым делом по наступающим батальонам д’Отмара прошлись митральезы, после чего к ним присоединились стрелки, а когда упрямые ветераны Алжира подошли совсем близко, к обстрелу присоединились и «артиллеристы» с захваченных батарей. В принципе, для удержания позиции огневой мощи и людей пока хватало, но тут на позиции Аландцев примчался ординарец начальника 12-й дивизии.

— Генерал Мартинау, приказывает вам выдвинуть стрелковую цепь ближе к вражеским порядкам и поддержать атаку Одесских егерей! — без обиняков заявил он Лихачеву. — Кроме того, отнюдь не следует прекращать огонь по главным силам французов, ибо от этого зависит весь исход сегодняшнего дела!

— Его превосходительство, верно, думает, что у меня тут под рукой целая дивизия? — криво усмехнулся командир Аландской бригады.

— Но это приказ! — пожал плечами посланец.

— И он будет исполнен.

— Прекрасно! Там и передам его превосходительству, — важно кивнул ординарец и, пришпорив породистого коня, умчался прочь.

— Мичмана Тимирязева ко мне!

Батарея новейших ланкастерских орудий оказалась одновременно и самым почетным и самым бесполезным трофеем морской пехоты в том бою. Согласившиеся служить своим победителям артиллеристы, быстро расстреляли имевший у них запас 68-фунтовых бомб, не добившись при этом сколько-нибудь значительного успеха из-за откровенно никакой точности этих пушек. Когда же из боекомплекта остались лишь сделанные специально для этих орудий конические снаряды сложной формы, все англичане как один заявили, что не станут их заряжать, даже под угрозой расстрела. В общем, мичман и его рота на какое-то время остались не у дел, занимаясь только охраной пленных.

И вот теперь его вызвал к себе командир бригады.

— Возьмите три митральезы, — приказал ему Лихачев. — И выдвинитесь через вон ту ложбину. Как только французы начнут отходить назад, обстреляете их с тыла, после чего немедленно возвращайтесь!

— Слушаюсь!

В тот момент никто, включая командира Аландской бригады даже не подозревал, что эта небольшая диверсия, единственной целью которой было формальное выполнение приказа генерала Мартинау, едва не приведет Обсервационный корпус к разгрому. Стоило русским картечницам дать несколько очередей по плотным порядкам 50-линейного полка, как хорошо знавшие звук их работы французы дрогнули и начали разбегаться. Ни офицерская ругань, ни щедро раздаваемые сержантами тумаки не смогли заставить их держать строй.

Командовавший Азовским пехотным полком Фабиан Криденер, которого все звали не иначе как Василием Мироновичем, немедленно этим воспользовался и приказал своим подчиненным усилить натиск. В результате французский фланг был обрушен, и только недостаток резервов не позволил русским развить этот успех.

Увы, но у мгновенно оценившего опасность Боске тоже не было резервов. Чтобы хоть как-то парировать возникшую угрозу, он решил пожертвовать единственной оставшейся на данный момент у союзников кавалерийской частью — бригадой д’Алонвиля.

Отчаянная атака африканских конных егерей и спагов, заставила азовцев на время прекратить наступление и перестроиться в каре. Однако расплата оказалась ужасной. Сначала по плотной конной массе отработали митральезы и стрелки из роты Тимирязева, затем уже на отходе, добавили захваченные русскими батареи. Тем не менее, кризис бы преодолен, и французы смогли на время стабилизировать обстановку.

И все же Боске понял, что сражение следует заканчивать. К этому времени стало ясно, что Балаклава, а, следовательно, и все находящиеся в ней запасы, захвачены русскими, и сделать это можно было только с помощью десанта. Пока не ясно насколько он велик, но если они решились атаковать, стало быть, силы значительны. Можно, конечно, попытаться отбить город и бухту назад, но что это даст?

Продовольственные и военные склады в любом случае уже потеряны. Что-что, а уничтожать московиты умеют, будь то собственные города или чужие запасы. Союзный флот понес во время бури значительные потери, иначе проклятый принц Константин не действовал бы столь нагло, а стало быть, в ближайшее время не сможет восполнить потери.

Британцы фактически разгромлены, связи с Канробером нет, так что, вполне вероятно, его дела не намного лучше. Остается только отступить к своим редутам, занятых в данный момент с турками Сулеймана-паши. С их помощью можно продержаться до полного прояснения ситуации и уже тогда решать, что делать дальше…

И тут словно и без того не хватало плохих новостей, к нему подлетел ординарец с очередной дурной вестью.

— Наши редуты захвачены! — пролепетал едва держащийся в седле Дюмезиль.

— Что вы несете, Жюль?

— Увы, мой генерал, но это чистая правда!

— Как это возможно, черт бы вас всех подрал! — не сдержавшись, прорычал Боске.

— Не могу знать, экселенц. Русские подошли со стороны Балаклавы и атаковали сначала первый редут на Канроберовом холме. Турки не выдержали натиска и побежали. А затем почти без боя оставили и остальные укрепления.

— Дьявольщина! — заскрипел зубами от снедавшей его ярости генерал.

Что бы он сейчас не предпринял, все было заранее обречено на провал. Даже попытайся он отбить назад собственные редуты, русские не турки, без боя их не сдадут. А пока они будут ломиться лбом в их оборону, хитрый лис Липранди закончит окружение и тогда Обсервационный корпус сможет спасти лишь божественное вмешательство. Что, если припомнить ход этой проклятой войны, крайне сомнительно!

К тому же, его солдаты устали. Вслед за чудовищной бурей пришел ужасный холод, затем метель, град и наконец, многочасовое сражение. Если не дать им отдых очередного напряжения сил они могут просто не выдержать. Но и это еще не все. Судя по докладам подчиненных, боеприпасы у них скоро закончатся, а пополнить их нечем, поскольку парки остались на захваченных русскими позициями. Что же касается продовольствия…

«Послать парламентеров, чтобы выгадать время?» — мелькнула в голове генерала малодушная мысль. — «Или попытаться уйти, заново проделав марш вокруг Севастополя и дальше в сторону Качи и Евпатории?»

Главным «виновником» столь катастрофического для Боске развития событий оказался полковник Хрущов и его Волынский полк. Любой другой офицер на его месте, получив приказ защищать Балаклаву и захваченные вместе с ней склады, не стал бы даже думать о ходе сражения, сосредоточившись на выполнении поставленной ему задачи.

Но Александр Петрович принадлежал к не слишком многочисленной категории военных, умеющих не только выполнять поручения начальства, но и проявлять разумную инициативу. За это их не слишком ценят в мирное время, но не могут обойтись без них в военное. Оставшись в Балаклаве старшим воинским начальником, он не только немедленно принял все необходимые меры для обороны, но и разослал в разные стороны разведчиков, в результате чего выяснилось, что никаких сколько-нибудь значимых сил у противника в этом районе нет!

— Извольте видеть, господин полковник, — докладывал ему выслужившийся из рядовых прапорщик Волков. — По Семякиным высотам стоят ровным счетом пять редутов. Первый, ежели считать к северо-западу от деревни Камара, с тремя крепостными пушками, следующий с двумя орудиями, в третьем и в четвертом тоже по три орудия на каждом.

— А что в пятом?

— В том то и дело, что там и вовсе ничего нет, только обломки всякие, да ямища на полдвора. Не иначе там погреб был, который наши артиллеристы и подорвали!

— Что ж, вполне вероятно. А каковы гарнизоны этих редутов?

— Турки! — презрительно отозвался прапорщик, выразив этим полное пренебрежение к противнику. — Караулов толком нет, аскеры забились в уголке и костры жгут, чтобы, значит, согреться. Пятый так и вовсе пустой. Видать не было у ни сил, ни времени на починку…

— И пушки развернуты на север?

— Точно так-с!

— А что у британцев?

— Да то же самое, только лучше. С востока перед Кадыкоем редут в форме ромба с шестью пушками. Насыпь, правда, невысокая, да и ров курице по колено, зато закрыт со всех сторон и на арапа его не взять.

— Выходит, хорошо укрепились?

— Будь у нас такие на Альме, до сих пор бы там стояли! — рубанул с плеча прапорщик, но тут же прикусил язык, сообразив, что сболтнул лишнего.

— Что дальше? — невозмутимо продолжил Хрущов и сам не слишком жаловавший бывшего главнокомандующего.

— Вот здесь ближе к Балаклаве, — облегченно вздохнув, продолжил Волков. — Две батареи. Точнее одна, потому как у второй только вал есть, а пушек, значится, нету!

— Тут вроде бы татарская деревня должна быть, — попытался прочитать заковыристое название на карте полковник.

— Может и была, а теперь под снегом и развалин не видать.

— Гарнизон большой?

— В редуте-то? Сотни полторы, может две этих… в юбках.

— Шотландцев?

— Так точно-с! А на батарее и вовсе никого нет.

— Отчего так?

— Так морячки наши постарались. Уж не знаю, в ножи взяли или еще как, а живых не осталось.

— Вот, значит, как…

Картина стала ясна. Британские позиции практически рассечены, а ромбовидный редут их последний опорный пункт. А следом за ним в двух верстах по линии высот в укреплениях Обсервационного корпуса сидят турки, значительно уступающие по боеспособности своим французским союзникам. В связи с чем, вся оборона может быть обрушена одним мощным ударом. Вот только…

— Его высочество бы меня поддержал, — пробормотал полковник, решившись.

— Что? — переспросил не расслышавший его Волков.

— Ничего, прапорщик. Я доволен вами и непременно отражу это в рапорте на имя великого князя Константина Николаевича. А теперь нам пора выступать…

С одной стороны он очень рисковал. Имевшихся у него сил по-хорошему с трудом хватало только для защиты Балаклавы, но никак не для наступления. Однако в порту уже высаживался второй полк его бригады — Минский. Кроме того, доставившие его линейные корабли «Ягудиил» и «Варна» обладали изрядной огневой мощью, и могли высадить на берег в помощь гарнизону, по меньшей мере, четыре сотни штыков. Во всяком случае, приказ оказывать всяческую поддержку Хрущову у их командиров имелся.

За то если план удастся, оборонять Балаклаву можно будет не на импровизированных баррикадах, а в настоящих укреплениях, заботливо возведенных англо-французами.

Гарнизоном британского ромбовидного редута за селом Кадыкой служила рота шотландцев 93-го полка, которой командовал капитан Вильям Лесли. Еще утром, он думал, что находится вместе со своей ротой в глубоком тылу, а сейчас оказался мало того, что на передовой, так еще и окружении. Началось все около полудня, когда к ним в расположение прибежал растрепанный интендант мистер Коули, которого тихо ненавидели все кому только «посчастливилось» познакомиться с этим почтенным джентльменом сколько-нибудь близко.

— Куда вы так спешили, сэр? — поинтересовался Лесли, не скрывая своего презрения к «чернильной душе». — Неужели, чтобы сообщить нам о необходимости получить шинели или продовольствие?

— Бог с вами, мистер Лесли! — плаксиво отозвался немного отдышавшийся интендант. — Я хотел сообщить командованию, что Балаклаву заняли русские, но сбился с пути…

— Русские? — чуть не поперхнулся от такой новости шотландец, после чего попытался принюхаться к своему собеседнику. — Уж не перебрали ли вы вчера бренди?

— Хотел бы я, чтобы мои видения оказались вызваны горячкой. Увы, проклятые варвары высадились в бухте, причем так быстро, что ни один из стоявших на якоре кораблей Ее Величества не успел сделать не то что залпа, но даже и выстрела. Взяв их на абордаж, они тут же перебили всех бедных моряков, после чего бросились в город и устроили там еще большую резню. Но самое главное, они захватили мои склады!

— Это печальная новость, — нахмурился капитан. — Как думаете, еще кто-нибудь уцелел?

— Сказать по правде, сэр, не имею ни малейшего представления! Увидев этих негодяев, я поспешил спрятаться, после чего пробрался к коновязи, но обнаружил там только мулов. Делать было нечего, и я попытался ускакать на одном из них, но проклятое животное избавилось от меня при первой возможности. Скажите, нет ли среди вас доктора? Кажется, при падении у меня треснуло ребро.

— Боюсь, что сейчас у наших врачей есть занятие поважнее ваших ушибов. Вот что, Коули. Изложите все, что вы мне только что сказали письменно, и я пошлю это письмо лорду Раглану.

— Конечно. Вот только у меня нет бумаги и чернил…

— Ничего удивительного, сэр! Ведь все они ушли на изложение постоянных требований к интендантам…

— Вы издеваетесь? — с трудом сдерживая раздражение на забывшего о вежливости шотландца, воскликнул интендант.

— Вовсе нет. Просто мне кажется, что если бы нам выдавали все необходимое, русская добыча была бы куда меньше.

Увы, посланный бравым капитаном вестовой попался на прицел одному из подчиненных Лихачева, так что о потере Балаклавы лорду Раглану пришлось узнавать из других источников. Зато у Лесли было время подготовить свою маленькую крепость к круговой обороне, чем он в полной мере и воспользовался.

Решившись атаковать противника, Хрущов не стал терять ни минуты, приказав командирам батальонов немедленно начать марш в сторону Кадыкоя.

— Поспешайте, братцы, — напутствовал он свои он свой авангард, тревожно вглядываясь в суровые лица солдат. — Не ровен час, подойдет к неприятелю подмога, все кровью умоемся!

— Уж мы и то, поспешаем! — пробурчал кто-то в строю.

— Не ворчи старинушка, хоть согреемся! — перебил его молодой и звонкий голос, отчего многие солдаты не смогли удержаться от смешков.

— Господин полковник, — отвлек командира полковой адъютант поручик Веселкин. — Посмотрите какие красавцы.

Оглянувшись, полковник увидел несколько весьма ладных лошадок английской породы, очевидно сорвавшихся с привязи. Оголодавшие за время бури животные обнаружили неподалеку, бог весть откуда принесенный, ветром тюк с сеном и теперь торопились утолить голод, настороженно косясь при этом в сторону русских военных.

— Если угодно, я распоряжусь…

— Было бы славно, — невольно залюбовался их статями Хрущов. — Но лучше, пожалуй, не стоит. Бог весть, приучали ли их к выстрелам?

Выйдя ускоренным маршем к вражескому укреплению, передовые роты волынцев с ходу развернулись в стрелковую цепь и начали его окружать. Прежде таким маневрам обучали только застрельщиков, но теперь штуцера были у всех.

Англичане немедленно начали стрелять в ответ, причем не только из винтовок, но и из трех предусмотрительно развернутых в сторону Балаклавы орудий. Некоторое время британцам удавалось сдерживать порыв наступающих, но затем в дело вступила приданная Хрущову легкая батарея.

Двенадцать орудий: восемь 6-фунтовых пушек и четыре ¼-пудовых единорога буквально засыпали вражеский редут ядрами картечью и гранатами, после чего уже построенные колонны волынцев ринулись на штурм. Ни ров, ни вал, ни залпы обороняющихся не смогли сдержать их порыв, и через пару минут все было кончено. Большинство шотландцев включая их храброго командира погибли переколотые штыками. Одним из немногих уцелевших оказался коренастый толстячок в форме военного интенданта, прятавшийся пока шла схватка в куче какого-то тряпья.

Стоило только отгреметь схватке и поднять над укреплением русский флаг, как полковник распорядился продолжить марш. Снег сменился градом, идти было тяжело, люди устали, но Хрущов понимал, что надо суметь использовать момент и опередить противника.

Еще один ускоренный марш в две версты и через полчаса снова в бой. Первым пал редут №1 на Канроберовом холме. Никому из засевших в нем турок даже не пришло в голову выставить караулы у себя в тылу. Все их внимание было целиком и полностью прикованным к происходящему на Севере и Востоке, так что, когда с Запада на них обрушились ​¼-пудовые гранаты, это стало для султанских войск полной неожиданностью.

Последовавшая вслед за обстрелом атака заставила аскеров спешно ретироваться, паника охватила турок, они бросились толпой подальше от взявшихся из ниоткуда врагов. И после короткого боя все французские укрепления один за другим перешли в руки русских.

— А ведь союзники недурно потрудились! — Заметил Хрущов, осматривая, доставшуюся ему практически невредимой, линию обороны. — Пожалуй, что здесь обороняться будет гораздо способнее.

— Позиция хоть и крепкая, ­– покачал непокрытой головой потерявший во время боя фуражку Волков. — А все же тяжеленько придется…

— Ничего, выдержим, — уверенно ответил полковник, после чего вытащил из кармана блокнот и принялся что-то писать в ней маленьким серебряным карандашом.

— Пошлите человека в Балаклаву, пусть разыщет полковника Приходкина^[18] и передаст ему это.

Глава 15

Несмотря на то, что буря давно закончилась, погода и не думала улучшаться. Море продолжало штормить, холодный ветер то и дело бросал в лицо целые охапки мелких колючих снежинок. Видимость, правда, немного улучшилась, так что ни один корабль нашего каравана не потерялся.

Всего во время набега на Балаклаву было захвачено пять военных кораблей (пароходофрегат «Ретрибьюшн», винтовой шлюп «Вулкан», колесные «Везувий», «Сэмпсон» и «Нигер») и шестнадцать коммерческих транспортов. Трюмы большинства из них оказались полны, и теперь их ожидало вдумчивое изучение и оценка. Так уж случилось, что «призовые» деньги никогда не были существенной частью бюджета наших моряков, в отличие от тех же британцев. Но когда подобные случаи все же случались, все положенные суммы аккуратно выплачивались. С поправкой разумеется на алчность оценщиков и вошедшую в легенды нерасторопность финансистов.

Однако даже сейчас ясно, что размеры захваченной нашим флотом добычи превосходят самые смелые ожидания. Так что бедные в большинстве своем как церковные мыши офицеры имеют все шансы поправить материальное положение, а простые матросы станут расплачиваться в кабаках золотыми империалами. Но все это нам еще только предстоит, а пока шустрые портовые буксиры таскают трофейные суда по проходам между минными полями и береговыми батареями под охраной эскадры.

Противника, если не считать выкинутых на берег или лишившихся возможности двигаться судов, мы так и не нашли. Очевидно, буря разметала корабли союзников по всему Черному морю, так что боеспособной силой они на какое-то время быть перестали. Французская база в Камышовой бухте разгромлена. Выброшенная на сушу «Британия» и несколько судов поменьше горят, а наблюдающие за всем этим безобразием наши фрегаты вяло постреливают по их и без того разгромленному непогодой лагерю. Отряд Новосильского из Евпатории еще не вернулся, но полагаю, что и там дела идут сходным образом. В принципе, морскую составляющую Балаклавского сражения можно без всяких натяжек считать победой. А вот что касается сухопутной…

Признаюсь, была у меня мысль, оставить корабли адмиралам, а самому сойти на берег вместе с десантниками и принять участие в бою, но немного поразмыслив, решил отказаться от этой авантюры. Связи с наступающим корпусом Липранди у нас все равно нет, а имеющихся сил достаточно разве что на удержание захваченного. То, что устроит Хрущов мне просто в голову не пришло…

В последствии, при разборе хода сражения, наши генштабисты пришли к выводу, что, если бы Боске, получив известия о захвате линии редутов, немедленно развернул свой корпус и ударил по только что занявшему новые позиции Волынскому полку, ему с большой долей вероятности удалось отбить не только их, но и всю Балаклаву вместе со складами.

Так это или нет судить теперь трудно, но, во всяком случае, шанс на успех у него имелся отнюдь не иллюзорный. Однако французский генерал его не использовал, отведя свои полки назад, чтобы дать им передышку. Русское командование, в свою очередь, обрадовалось внезапно случившемуся затишью ничуть не меньше, воспользовавшись им для того, чтобы подтянуть резервы с артиллерией, и привести в порядок, успевшие понести значительные потери полки. А заодно прояснить ситуацию.

Судя по данным разведки, всего в Обсервационном корпусе союзников под командованием Боске перед началом сражения имелось порядка 18 тысяч активных штыков, включая и приснопамятную 2-ю бригаду шотландских горцев из дивизии герцога Кембриджского. Но как это обычно происходило у англичан, под громким названием скрывалось весьма скромное соединение из трех батальонов с общим количеством личного состава в 1900 человек. У нас во многих полках, бывало, больше^[19].

Имелась и конница. Два десятка эскадронов изрядно пощипанной в предыдущих боях кавалерии из бригады африканских конных егерей д’Алонвиля, знаменитых своими победами над алжирскими кабилами во время восстания Абд-эль-Кадера. А также Тяжелая кавалерийская бригада генерала Скарлетта, схватившаяся в тот день сначала с гусарами Рыжова и окончательно добитая впоследствии морской пехотой.

Помимо этого, следует учесть присланные Сулейманом-пашой 8 батальонов пехоты общей численностью порядка четырех тысяч аскери. Впрочем, их участие в бою свелось к сидению в редутах и последующему стремительному бегству.

Таким образом, всего под началом французского генерала здесь, к югу от гребня Сапун-горы, оказалось сосредоточено никак не менее двадцати пяти тысяч штыков и сабель союзных сил.

Остальные британские дивизии, включая оказавшуюся на линии главного удара наступающих русских бригады Буллера, располагались вдоль Сарандинакиной балки и на Балаклавских высотах. Болезни и потери изрядно обескровили экспедиционный корпус войск Ее Величества и на день битвы они оценивались много скромнее, примерно в 14 тысяч человек.

Мы же для атаки выделили IV корпус Липранди (46 тысяч пехоты и 7 тысяч кавалерии при 134 орудиях пешей и 88 конной артиллерии). Со стороны Балаклавы наступление вела сборная солянка из бригады морской пехоты Лихачева, усиленной двумя сводными Морскими стрелковыми батальонами, и 1-я бригада 14-й пехотной дивизии (Волынский и Минский полки) под общим командованием Хрущова. Всего около 10 тысяч штыков, при 24 легких орудиях и 16 митральезах.

Кроме того, в сражении были задействованы все полки 16-й дивизии Тимофеева, усиленных пластунами и стрелковым батальоном. Основной задачей их было парировать возможный контрудар со стороны Канробера и Раглана. Но поскольку на активные действия французский командующий так и не решился, противостоять им пришлось только контратакам британцев.

Несмотря на некоторую несогласованность ударов задача, поставленная перед русской армией, была успешно решена. Фронт союзников рассечен, Балаклава взята, а английские войска фактически разгромлены. Легкая дивизия Броуна, понесшая значительные потери еще на Альме и в «Кровавом лесу», можно сказать, прекратила свое существование. Дивизия герцога Кембриджского лишилась по меньшей мере ⅔ состава, а входящая в нее бригада Хайлендеров и вовсе почти вся полегла на заснеженных полях под Балаклавой.

Таким образом, всего под ружьем у лорда Раглана оставалось никак не более десяти тысяч человек, но, все же, британцы несколько раз отчаянно контратаковали, пытаясь вернуть утраченные позиции и пушки.

По большому счету теперь нам нужно было лишь удерживать захваченные рубежи, не давая противнику соединиться, обрекая тем самым на неминуемое поражение. Тем не менее, враг был все еще силен. Собравший вокруг своего Обсервационного корпуса остатки английских и турецких войск генерал Боске показал себя храбрым, умелым и инициативным противником. Сейчас его дивизии отошли, но что будет, если он сможет организовать ответный удар?

Для того, чтобы ненароком не потерять из виду противника, а заодно наладить связь с казаками Тацыны, в дело снова пустили дивизию Рыжова. Приободренные удачным исходом схватки с Тяжелой бригадой, гусары резво поскакали вперед. Пересеченная местность давала русским кавалеристам массу возможностей для скрытного перемещения, но она же привела к внезапному столкновению с остатками бригады африканских конных егерей д´Алонвиля.

И первым как на грех с ними встретились Лейхтенбергские гусары под командованием великого князя Николая Николаевича. Прошедший бой оправдал все самые смелые ожидания царского сына. Судите сами, он не просто участвовал в самом настоящем сражении, а лично повел в бой кавалерийскую лаву, рубился с вражескими конниками грудь в грудь и, в конце концов, взял в плен самого настоящего британского генерала!

Согласитесь, от всего этого могла закружиться и более крепкая голова. Окруженный своими офицерами, Николай то и дело вспоминал перипетии недавней схватки, не забывая нахваливать своих подчиненных, и даже обещал, что лично отправит августейшему отцу просьбу о снятии с них наказания за Альму.

— Можете прямо сейчас пристегивать свои шпоры, господа! — в очередной раз воскликнул он, как вдруг прямо перед ними возникли французские конные егеря.

— Что б меня! — заковыристо выругался ротмистр Жилинский, остро почувствовавший приближение неминуемых неприятностей.

— Полк! — Протяжно закричал обрадованный новым случаем отличиться великий князь. — Слушай мою команду. В атаку, марш-мар…

Увы, ветераны алжирской компании не имели ни малейшего желания драться белым оружием. Потерявшие немало своих товарищей во время атаки позиций морской пехоты шассёры, недолго думая, взялись за карабины и дали по направлению русских нестройный залп, после чего пришпорили коней и попытались скрыться.

И надо же было такому случиться, что одна из пуль угодила царскому сыну прямо в грудь. Не понимая еще что случилось, он попытался вытащить из ножен саблю, но так и не смог, упав под ноги своего коня.

— Ваше императорское высочество, что с вами⁈ — с ужасом спрашивали кинувшиеся ему на помощь офицеры, но было поздно.

— Готов… — растерянно пробормотал Жилинский.

— За эдакое дело не то, что шпору, а голову снимут! — мрачно напророчил кто-то из присутствующих.

— Мертвые сраму не имут! — решительно возразил ему ротмистр, обнажая свой клинок.

Великий князь не так долго пробыл командиром Киевских гусар, чтобы его успели как-то особенно полюбить. Но он был, в сущности, славным малым и можно даже сказать, хорошим товарищем. Любителем выпить, поволочиться за женщинами и рассказать скабрезный анекдот. Одним словом — настоящий гусар! А еще он водил их в бой, не прячась за спинами подчиненных, прикрывшись титулом и высоким происхождением…

Разъярённые потерей командира (и надежд на царскую милость) кавалеристы ринулись на отходящего врага и после непродолжительной погони начисто вырубили остатки французской конницы.

Весть о трагической гибели царского сына разнеслась достаточно быстро. Сначала о ней доложили генералу Рыжову, тот немедленно информировал Липранди, а Павел Петрович в свою очередь послал эстафету в Севастополь. А поскольку никому из ординарцев даже не пришло в голову скрывать содержимое доверенного им послания, вскоре об этом узнала вся армия, а потом и весь город.

Как обычно, не обошлось без путаницы. Услышав скорбную весть, многие почему-то решили, что речь идет не о Николае, а о Михаиле, мне или даже всех сразу. Реагировали на это все по-разному. Одни рвались в бой, чтобы отомстить, другие на телеграф, чтобы выразить верноподданнические соболезнования августейшим родителям. Так же вполне вероятно, что кое-кто из числа услышавших о моей безвременной кончине почувствовал облегчение.

И тут надо отдать должное нашему самому младшему брату. Узнав о гибели Николаши, Мишка тут же передал командование князю Васильчикову, а сам помчался к Липранди и организовал эвакуацию тела великого князя в город. После чего стоически принимал траурные депутации, предоставив тем самым командованию возможность заниматься своими прямыми обязанностями.

Я, же тем временем, был в море и, разумеется, ничего этого не знал. Стоило нам закончить проводку захваченных вражеских кораблей в Севастополь, как вернулся посланный к Евпатории отряд Новосильского. На первый взгляд, все корабли были целы, хотя отметины на бортах красноречиво свидетельствовали, что без драки не обошлось. К тому же, приданные ему пароходы тащили на буксирах захваченные во время рейда призы.

Несколько позже, мы с ним встретились на борту ставшего мне уже привычным «Владимира».

— Давай, Федор Михайлович, без церемоний, — предложил я, выслушав его доклад. — Пойдем лучше ко мне в салон, там и расскажешь все по порядку. А то, признаться, из сигналов я мало что понял.

— Как угодно-с, — охотно согласился адмирал.

— Горячего чаю, или, может, что покрепче? — на правах радушного хозяина предложил Бутаков. — Шторм хоть и закончился, а все одно зябко.

— Не откажусь, — пригладив редеющие волосы, отозвался гость. — Тем более, что адмиральский час давно миновал.

В ту же минуту, в салоне возник держащий в руках поднос с серебряными стопками Рогов. Взяв их в руки, мы дружно чокнулись, после чего не менее дружно опрокинули содержимое в рот.

— А теперь рассказывай, не томи!

Несмотря на довольно скромные трофеи, поход отряда Новосильского оказался в каком-то смысле ничуть не менее результативным, чем наш. Добравшись до Качи, они обнаружили сразу несколько выкинутых на берег судов противника, самым большим из которых оказался 116-пушечный линейный корабль «Куин».

На некотором расстоянии от него расположились еще пять парусников поменьше, один из которых ярко пылал, будучи подожжен казаками Тацыны. Еще один линкор 90-пушечный «Лондон», подойдя довольно близко к берегу, занимался спасательными работами.

При виде русского отряда англичане тут же бросились ставить паруса и поспешили убраться в открытое море. Новосильский, разумеется, не отказал себя в удовольствии обменяться с противником несколькими залпами и даже некоторое время пытался преследовать его, но островитяне ухитрились сбить на его флагмане несколько парусов, после чего Федор Михайлович, вынужден был вернуться.

Расплачиваться за эту неудачу пришлось выкинутым на берег судам. Раздосадованные неудачей в бою, черноморцы сначала разбили им из пушек днища, после чего предали огню. Таким образом нашли свой конец линкор «Куин» и парусные транспорты «Ганг», «Пиренеи», «Лорд Раглан», «Родсли» и «Тайрон».

Надо сказать,что Новосильский оказался прекрасным рассказчиком. Повествование его было не просто подробным, но и весьма образным. Мы как будто своими глазами видели брошенных на берегу моряков союзного флота. Слышали, залпы русских и британских орудий и треск ломающихся снастей. Обоняли дым горевших парусников.

— Погодите-ка, а что сталось с экипажами вражеских судов? — спросил крайне заинтересованный всеми этими подробностями Корнилов.

— Помилуйте, Владимир Алексеевич, да откуда ж мне знать? — развел руками Новосильский. — Большую часть, полагаю, все-таки спас «Лондон». Кого-то, возможно, захватили наши казаки, а остальные, скорее всего, пошли в сторону своего лагеря. Мы же со своей стороны отвлекаться на них не стали, поскольку имели приказ идти к Евпатории.

— Все правильно сделал, Федор Михайлович, — кивнул я. — Потом, конечно, надо будет послать в сторону Качи казаков, пусть оставшихся переловят. Ну а если померзнут до той поры — не велик убыток, прости меня, Господи! Но ты продолжай.

— С удовольствием, ваше императорское высочество!

Подойдя к Евпатории, наши моряки увидели еще более впечатляющую картину. В общей сложности, жертвами стихии стало тринадцать выброшенных на берег судов, включая громадину французского 100-пушечного линейного корабля «Анри IV» и, по меньшей мере, пяти пароходов.

Еще трое, 80-пушечный «Беллерфон» и два паровых фрегата: английский 21-пушечный «Хайфлаер» и французский 20-пушечный «Декарт». Они, показав блестящую выучку экипажей и на деле продемонстрировав прочность своих кораблей, не только сумели спастись, но и рискнули встать на пути русского отряда. Трудно сказать, на что надеялись их капитаны, вступая в эту безнадежную схватку, но бой получился тяжелым.

Труднее всего пришлось «Беллерфону». Потерявший во время бури одну из мачт старый 1818 года постройки линейный корабль маневрировал куда хуже, чем его противники. Пока он обменивался залпами с флагманом Новосильского «Императрицей Марией», «Селафаил» ухитрился обрезать ему нос и пройтись продольным огнем по палубе, сбив при этом еще одну мачту и большую часть такелажа.

После этого огонь с лишившегося возможности управляться корабля ослабел и в какой-то момент Федор Михайлович даже решил, что тот хочет сдаться. Но когда он попытался подойти ближе и взять противника на абордаж, «Беллерфон» снова начал огрызаться огнем, а потом в его кормовой части прогремел взрыв, после которого старый корабль перевернулся и почти сразу затонул.

— Вот значит, как, — хмыкнул Корнилов. — Сами подорвались…

— Ей богу, не знаю, — пожал плечами Новосильский. — Сказать по правде, корабль уже горел, так что огонь и сам мог добраться до крюйт-камер. Во всяком случае, спасенные с него ничего о случившемся толком так и не сказали.

— И много спасенных?

— Не очень. Дюжина нижних чинов и три офицера. Причем самый старший из них ранен и, говоря по чести, вряд ли выживет.

Сражение пароходов проходило ничуть не менее драматично. Хотя у нас было явное преимущество в числе вымпелов, противники оказались лучше вооружены. Так что какое-то время бой шел на равных. Однако потом, у француза стал падать ход. Возможно, стало кончаться топливо или начали сдавать пережженные во время шторма котлы, но скорость его все время снижалась, пока он, наконец, не встал.

Тем не менее, окруженный сразу тремя нашими пароходами и присоединившийся к ним фрегатом «Месемврия» француз и не думал сдаваться, пока с кормы его не атаковал капитан-лейтенант Попов на своем «Эльбрусе». Выставив вперед шестовую мину, он ловко подвел ее под вражеский корабль и одним ударом отправил противника на дно.

Увидев скоропостижную гибель «Декарта» (переставшего существовать, а следовательно, и мыслить), англичанин решил более не испытывать судьбу и поспешил уйти в открытое море.

— А все-таки странно что француз лишился хода, — задумчиво заметил Бутаков, хранивший в своей памяти подробные ТТХ большинства потенциальных противников. — Машина у него мощная. Да бог памяти в 540 индикаторных сил.

— И на старуху бывает проруха, — усмехнулся я. — К тому же как это теперь выяснить, не нырять же к нему на глубину?

— Ну, глубины там положим невеликие, — пожал плечами Новосильский. — Даже топ грота-брам-стеньги над водой остался.

— А вот это уже интересно. После войны надо будет озаботиться подъемом фрегата. Даст бог, еще и нам послужит. Ладно, Федор Михайлович, сражение провел молодцом, ничего не скажешь. Теперь рассказывай, что дальше было?

— Да, собственно, и все. Первого Бурбона^[20] французы по всей видимости подпалили сами. Транспорты «Констанс», «Азия», «Георгиана» и еще пять, названий которых выяснять не стали сожгли уже мы. А вот три парохода — «Вилль де Перпиньян», «Альбатрос» и «Язон» решили разгрузить, после чего взяли на буксир и стянули на чистую воду. Правда, они в любом случае нуждаются в починке, но, лишними все же, полагаю, не будут.

— Это уж точно!

— Чуть не забыл, ваше высочество. Перед уходом мы обстреляли порт и устроенные в нем склады. Каков ущерб сказать не могу, но были и взрывы, и пожары.

— Что ж, — решил подвести я итоги. — Можно с полной уверенностью сказать, что вражеская линия лишилась еще, по меньшей мере, трех кораблей.

— Четырех, ваше высочество, — возразил Новосильский. — Пленные говорят, затонул еще турецкий 90-пушечный «Пеири Мессерет».

— Кроме того, — продолжил я, велев Юшкову сделать соответствующую пометку, — уничтожено или захвачено 17 транспортов. Результат более чем удовлетворительный. Конечно, большая часть заслуг в этой виктории принадлежит непосредственно Всевышнему, однако и мы с вами не оплошали. И все же враг еще очень силен…

— Полноте, Константин Николаевич! — начали переубеждать меня штабные. — Вполне вероятно, потери союзников этим не ограничились. Кто знает, сколько их погибло в открытом море, или других местах?

— Да, даже если и никто более не утоп, винтовых линкоров у них считай, что не осталось!

— Да что там винтовых, парусных и тех всего трое: «Лондон», «Ведженс» и «Альбион»!

— Надеяться, господа, надо на лучшее, а вот готовиться к худшему. Так что давайте планировать исходя из того, что нам известно доподлинно. Например, что кораблей у императора Наполеона и королевы Виктории еще много и они всегда смогут перебросить их к нам.

— Это, несомненно, так, но все же дело не быстрое. К тому времени, их армия в Крыму или капитулирует или, пардон, сдохнет с голоду!

— Эти бы слова, да богу в уши! Нет, господа, боюсь, дальше нам придется обходиться без вмешательства высших сил. Поэтому надо как можно скорее найти все уцелевшие корабли противника и постараться их уничтожить.

— Но ведь победа и без того у нас в кармане! Стоит ли рисковать, давая сражение, успех которого вовсе не обеспечен…

— Вот значит как? — помрачнел я. — И многие ли из вас так думают?

Ответом мне было сконфуженное молчание. Обведя взглядом всех присутствующих, я вдруг понял, что весьма значительная часть их, вовсе не настроены на драку с англо-французами, а предпочли бы и дальше отсиживаться в гавани. Исключения тут разве что Корнилов, Бутаков, да я сам! И это на моем флагмане. Что уж тут говорить об остальной части эскадры…

Набрав в грудь побольше воздуха, я хотел было как следует выругаться, но тут меня прервал прибежал прибежавший с верху мичман Федор Нарбут.

— Ужасные вести, господа!

— Что еще? — похолодел я. — Англичане отбили Балаклаву? Липранди разгромлен? Да не молчи, что б тебя через…

— Его императорское высочество погиб…

— В каком смысле? — не сразу сообразил я. — Да говори же яснее!

— Погиб великий князь…

— Кто⁈

— Николай Николаевич!

Первым побуждением было облегченно вздохнуть. По сравнению с перечисленными бедами, эта, на мой взгляд, была самой незначительной. В конце концов, Николаша был братом Косте, а вовсе не мне. К тому же, насколько я помнил историю, ничего хорошего из жуира, бонвиана и бабника Николая так и не вышло. Не слишком удачно руководил войсками, затем бросил жену и сожительствовал с балериной, а, в конце концов, сошел с ума, и остаток жизни провел под наблюдением врачей.

И все же в груди заледенело, как будто его жизнь и он сам и впрямь что-то для меня значили. В голове вдруг возникли детские воспоминания предшественника. Оказывается, не слишком уверенный в себе Костя, любил самоутверждаться за счет своих младших братьев, неоднократно насмехаясь над ними и даже поколачивая. И хотя потом ему всякий раз становилось стыдно, делать этого не прекращал…

— Ваше императорское высочество, что с вами⁈

— Что⁈ — очнулся я, глядя на обеспокоенных штабных.

— С вами все хорошо?

— Вполне.

— Прикажете, возвращаться в Севастополь?

Если честно, хотел отказаться, но потом вдруг понял, что, если не отправлюсь немедля на берег и не попрощаюсь с братом, ни я, ни Костя никогда себя этого не простим.

— Кто сообщил о случившемся?

— С «Молодца» просигналили…

— Я перейду на него. Командование примет Владимир Алексеевич. Приказываю продолжить поиски противника, а в случае нахождения немедленно атаковать и уничтожить. Всем ясно? Выполнять!

— Константин Николаевич, — счел необходимым предупредить меня Корнилов. — Идти без прикрытия эскадры может быть для вас опасно!

— Не опасней, чем сражаться с противником.

Глава 16

Отпевали Николая в одной из немногих церквей, не получивших до сих пор никаких повреждений от обстрелов — Храме Архистратига Михаила. К слову сказать, мне приходилось его видеть в своей прошлой будущей жизни. Само здание практически не изменилось, если не считать мраморных панелей на стенах, с наименованиями отличившихся во время Первой обороны частей. Проститься с великим князем пришли не только местное начальство, но почти весь гарнизон и местные жители.

Затем тело брата необходимо отправить в Петербург, так что Пирогову с помощниками пришлось потрудиться над бальзамированием. Больше всех горевал, конечно, Мишка, с которым у нас случился тяжелый разговор.

— Это моя вина, — тяжело вздохнул я, когда мы остались одни.

— На все божья воля, — еле слышно ответил младший брат. — Это была наша жертва.

— Может и так. Но, чтобы этих жертв не стало слишком уж много, ты должен вернуться в столицу. Утешишь родителей, станешь опорой Александру. Вокруг него вьется слишком много разной сволочи, а он слишком мягок.

— Ты так говоришь, как будто…

— Никто не знает когда придет этот день и этот час^[21].  Война еще не окончена.

— Да, — с необычным для него жаром заговорил Миша. — Ты не щадишь ничьи жизни, ни свою, ни чужие. Каждый день посылаешь людей на смерть…

— Веду!

— Что⁈

— Это генералы посылают своих солдат в бой. Адмиралы ведут. Но я понимаю, о чем ты.

— Нет! Не понимаешь! Мы с Николаем всегда хотели быть такими как ты! Такими же умными и деятельными. Не бояться, не только иметь, но и высказывать свое мнение. Ты не представляешь, как он обрадовался, когда узнал, что отправится к тебе. Будет воевать под твоим началом!

— Успокойся, пожалуйста…

— А ты послал его под начало этого старого дурака Рыжова!

— Не забывай об этом, Миша, когда сам станешь командующим. И будешь посылать в бой молодых ребят, под командой старых и заслуженных идиотов.

— Ты думаешь, я стану командующим?

— Конечно. Вспомни семью, в которой мы родились. Нам всем суждено оказаться наверху, но далеко не все смогут принести на этих высоких постах пользу.

— А как же…

— Николай уже принес. Он станет легендой — первым царским сыном, павшим в бою за отечество! Зримым показателем того, что наша семья разделяет со своей страной не только триумфы, но и испытания!

В ту ночь мы так и не легли, проговорив до самого утра. Сначала обсуждали важные вещи, потом стали вспоминать нашу прежнюю жизнь, детские шалости. Причем, вспоминал, конечно, в основном Мишка. Я их почти не помнил, а потому предпочитал отмалчивался, давая выговориться своему брату.

А утром нам сообщили, что союзники прислали парламентеров. Причем не каких-нибудь штабных, а двух представителей правящих домов. Принца Жозефа Наполеона и герцога Георга Кембриджского. Вполне вероятно, союзники рассчитывали польстить моему самолюбию, и добиться тем самым каких-либо уступок. В другое время эта тактика, возможно и принесла бы переговорщикам успех. Беда лишь в том, что в отличие от не чуждого определенного тщеславия Кости, я не испытывал к своим «собратьям по классу» ни малейшего пиетета.

Сын «короля Яремы»^[22] оказался невысоким, склонным к полноте молодым человеком тридцати двух лет от роду, с одутловатым лицом и аккуратно прилизанными жидкими волосами. Говорят, что внешне он похож на своего гениального дядю и судя по сохранившимся портретам это действительно так.

Одет в теплый на вате синий сюртук с эполетами и орденом Почетного легиона на груди, а также высокие кавалерийские сапоги. На голове обычное для французов кепи с примятым околышем. Во Франции принц Наполеон Жозеф Шарль Поль Бонапарт, граф Медона, граф Монкальери, считается записным либералом, антиклерикалом и, как следствие, одним из самых активных сторонников антирусской партии. А еще он известен под комично-детским прозвищем Плон-Плон.

Второй парламентер на три года старше, тоже не высок, хотя и довольно крепок. Голова успела практически полностью облысеть, зато борода как у какого-нибудь вологодского купчины. Добавьте к этому выдающийся нос и выражение крайнего упрямства на породистом лице, и картина станет полной. Облачен в традиционный для британцев красный мундир, перехваченный слева направо через плечо темно-синей лентой «Благороднейшего ордена Подвязки».

Службу этот похожий на породистого бородатого терьера аристократ начинал в армии Ганновера, причем сразу полковником. Славится своей неразборчивостью в связях. И бог бы с ним просто сожительствовал с актрисами, этим сейчас никого не удивишь, но он еще и женился на одной из них, забыв испросить разрешения царственной кузины. В связи с чем, его дети считаются незаконнорожденными.

Сразу скажу, что ни малейшей симпатии к ним обоим я не почувствовал. Да, врага можно уважать или даже сочувствовать ему, как, например, к выловленному из моря Лайонсу. Слишком уж жестокой оказалась судьба к этому амбициозному и отнюдь не бесталанному адмиралу. Сначала потерял сына, затем корабль, а с ним вместе и свободу.

Другое дело эти два напыщенных представителя высшей расы, смотрящих на меня с таким видом, будто одно их появление должно было осчастливить всю Россию, а заодно и меня паче всякой меры. Нет, ребята, если вы уж сами не в состоянии понять в какое дерьмо угодили, придется вас в него макнуть!

— Для начала мы бы хотели выразить соболезнования в связи с гибелью вашего храброго брата — принца Николая, — начал француз.

— Тронут вашим участием, господа. Не угодно ли чаю или чего-нибудь покрепче с дороги? Сегодня довольно холодно.

Переговоры проходили в моем доме, в той самой комнате, главным украшением которого являлось застрявшее в стене ядро. С нашей стороны присутствовали Корнилов, Липранди, Васильчиков, Тотлебен и неизменный мой адъютант Юшков. Говорили все на-французском, благо этот язык был хорошо знаком всем присутствующим.

— Лорд Раглан, равно как и вся британская армия скорбит о потере этого молодого и храброго джентльмена, — с небольшой задержкой добавил Георг.

— Полагаю, у вашего командующего, равно как и его офицеров есть и более весомые поводы для скорби. Господа, мой брат был славным молодым человеком, подававшим большие надежды, которым теперь не суждено осуществиться. Но он погиб защищая свое отечество от вторгнувшихся в него завоевателей, и теперь находится в лучшем мире. Мы же пока еще здесь, а потому предлагаю перейти к делу. В конце концов, мы с вами люди военные и не должны терять время на дипломатическую болтовню!

— Хорошо сказано, месье! — едва не захлопал в ладоши Плон-Плон, не так давно бывший чрезвычайным и полномочным послом своего двоюродного брата в Испании. — Готов подписаться под каждым вашим словом! А вы, Жорж?

— Целиком и полностью, — буркнул немного сбитый с толку герцог.

— Прекрасно. В таком случае, что вам угодно, господа?

— Генерал Канробер и лорд Раглан, в полной мере отдавая себе отчет в сложившейся ситуации, уполномочили нас, предложить вашему императорскому высочеству следующие условия. Полное прекращение военных действий в Крыму. Обмен пленными. После чего свободный пропуск нашей армии со знаменами, оружием, артиллерией и обозами.

— И как вы себе это представляете? — удивленно поинтересовался Корнилов.

— О, все просто. Непогода скоро закончится, после чего вернется наш флот. Мы погрузимся на корабли и покинем территорию Российской империи.

— Может вам еще и Балаклаву вернуть? — немного ошарашенно спросил я, еще не решив, как именно отреагировать на подобное нахальство.

— Ну, разумеется! Согласитесь, нашим войскам было бы гораздо удобнее грузиться там, нежели в продуваемой всеми ветрами Камышовой бухте.

— Да вы, как я посмотрю, все предусмотрели?

— Конечно, месье, а как иначе?

— И нам нужны наши припасы, сэр! — добавил внимательно прислушивающийся к разговору герцог.

— Да-да, — с готовностью поддержал его француз. — Это избавит вас от необходимости снабжать нас продовольствием.

— Господа, — перейдя на русский, поинтересовался я у своих соратников. — Приходилось ли вам видеть прежде настолько неприкрытую наглость?

— Говоря по чести, — усмехнулся Липранди, — всякого в жизни повидал, но вот такого еще не случалось! А вы что скажете, Владимир Алексеевич?

— Ни разу!

— И каков же будет ваш ответ? — счел необходимым уточнить ничего не понявший из нашего разговора Наполеон.

— Нет!

— Что… Но почему⁈

— Удивляюсь вам, господа, — отчетливо проговаривая на языке Расина каждое слово, заявил я. — Каким образом в голову таких почтенных господ, как генерал Канробер и лорд Раглан, пришла мысль сделать мне столь непристойное для всякого человека чести и противное интересам моего отечества предложение?

— Но это вполне достойные условия! — чуть громче, чем позволяли приличия воскликнул Плон-Плон.

Британец, выражая согласие со своим коллегой и союзником, принялся громко сопеть большим носом. Кажется, еще минута и затрубит, как слон хоботом! Однако, господ аристократов начинает разбирать на эмоции. И это хорошо.

— Я так не думаю, — совершенно спокойно ответил я.

— Послушайте, так же нельзя. Если ваше высочество по какой-либо причине не устраивают наши предложения, это не страшно. Сделайте свои… — постарался взять себя в руки француз.

— Легко! Тем более что у меня только одно, но при этом очень простое предложение.

— И какое же?

— Капитуляция! — улыбнулся я, после чего вспомнив их недавнюю наглость на всякий случай добавил. — Ваша, разумеется!

— Это невозможно! — всплеснул руками Наполеон. — Французская армия никогда не капитулировала…

— И английская тоже! — поспешил добавить его союзник, не обращая внимания на сдавленные смешки моих спутников.

— Да неужели? — выразительно посмотрел я на племянника Бонапарта.

— По крайней мере, перед вами! — поправился Георг, с гневом посмотрев на улыбающегося Корнилова.

— Самое время это исправить.

— В таком случае, нам не о чем больше разговаривать! — решительно заявил герцог Кембриджский.

— Пусть так. Главное, не забудьте передать мое предложение вашим командующим.

— Будьте покойны!

— Отлично. Но раз уж официальная часть нашей встречи закончена, возможно, вы согласитесь отобедать со мной?

— Прошу меня извинить, но я не голоден! — ледяным тоном отозвался Георг.

— Очень жаль. А вы? — обернулся я к Наполеону.

По лицу племянника великого полководца было видно, что он-то как раз не прочь подкрепиться, но считает необходимым поддержать союзника.

— И все же я решительно настаиваю. Отпустить таких дорогих гостей без угощения — противно нашим обычаям! Надеюсь, вы не хотите оскорбить меня и мою страну, нарушив святые заветы русского гостеприимства? К тому же это не займет много времени. Полчаса или от силы сорок минут. Не хотите преломлять со мой хлеб, отведайте кофе или чаю с лимоном или сливками.

Ошарашенные моим неожиданным напором аристократы переглянулись и несколько неуверенно чуть кивнули головами, выразив свое согласие.

— Вот и отлично! Иван! — громко крикнул я, обращаясь к Рогову. — Подавай обед.

— Сей секунд, — отозвался тот, распахивая дверь, и по комнате поплыли сногсшибательные ароматы свежеприготовленной пищи.

Если сам, а вместе со мной и члены моего штаба, обходились весьма скромной и просто приготовленной пищей, то прибывшие на войну братья привезли с собой целую команду поваров. Готовясь к переговорам, я решил, что грех этим не воспользоваться и приказал им делать все что угодно, но поразить высокопоставленных парламентеров.

Впрочем, последнее оказалось не так уж и трудно. Разметавшая лагерь союзников буря, одинаково обошлась и с солдатами и с генералами. Голодать аристократам, конечно же, не пришлось, но горячую пищу они ели в последний раз еще до непогоды. Стоило нам добраться до стола, я тут же поспешил перевоплотиться в радушного хозяина, готового лично ухаживать за дорогими гостями.

— Для начала, господа, — предлагаю выпить за ее величество королеву Викторию! Дорогой принц, прошу не считать это неуважением к вашему царственному кузену, которым я всем сердцем восхищаюсь. Но все же королева Британии в первую очередь дама, а потому наш долг почтить ее первой!

— А ваш августейший отец тоже восхищается императором? — не скрывая скепсиса, поинтересовался принц.

— Если вы о том прискорбном случае, когда он назвал вашего кузена другом, а не братом, то это чистой воды недоразумение! Ведь в тот момент, когда писалось это послание, Наполеон был не императором, а президентом. Кто ж мог знать, что любовь французского народа к племяннику великого Бонапарта окажется столько сильной? Кстати, раз уж мы выпили за королеву Великобритании, давайте поднимем бокалы и за императора La Belle France^[23]!

— С удовольствием! — живо откликнулся принц, после чего немного смущенно спросил. — А кроме водки у вас ничего нет?

— Увы, друг мой. — Развел я руками. — Разве что чача…

— А что это?

— Поверьте, лучше вам не знать! Кстати, господа, я за ваших монархов выпил. Неужели вы откажитесь почтить таким же образом моего отца?

— Ваше высочество, — немного обеспокоенно поинтересовался Корнилов. — Не слишком ли вы частите?

— Нужно же их как-то задержать, — одними уголками губ улыбнулся я. — Если же вы беспокоитесь о моем состоянии, то зря. Стопка постного масла перед возлиянием на какое-то время гарантирует ясность мыслей. Впрочем, потом я, с большой вероятностью, свалюсь там, где стою. Так что не пугайтесь!

Пока я таким образом «угощал» своих гостей, в Балаклаве кипела работа. Даже не зная сути предложений союзников, было понятно, что все, что им нужно это краткая передышка. Если они навалятся всеми силами, Балаклаву мы можем и не удержать. Они же, вернув себе запасы, получат возможность дождаться необходимых им подкреплений и продолжать осаду.

Так что сейчас, подгоняемые нашими солдатами пленные спешно грузили содержимое захваченных складов на пароходы, которые в свою очередь должны были доставить их в Севастополь. Все так, конечно же, не вывезти, но остальное в случае вражеского приступа можно уничтожить.

Кроме того, новое задание получил, успевший сообщить о своих успехах Тацына.

— За то, что корабль захватил тебе, Степан Федорович, низкий поклон и большое спасибо, но потом. А сейчас, в лепешку расшибись, из шаровар выскочи, но сделай еще одно дело!

— Приказывайте, ваше императорское высочество, жизни не пожалею!

— Помирать не надо, хватит с нас покойников! Ты лучше сыщи возможность связаться с Сулейманом-пашой, да передай ему, что англичане с французами его бросили. И договариваются сейчас, чтобы я их с оружием и знаменами из Крыма выпустил, а про него и его аскеров даже не вспомнили. И если он не хочет после их ухода с нашей армией один на один биться, пусть пришлет парламентеров или даже сам приезжает под мое честное слово. Скажи, мол, великий князь обещал, что если поторопится, условия ему будут не хуже чем у Раглана с Канробером. А ежели нет, то пусть не ропщет, в другой раз предлагать не стану.

— Константин Николаевич, — помялся полковник. — А вы и впрямь французам уйти позволите?

— Еще чего! При блаженной памяти дядюшке Александре их учили, да видать не до конца. Теперь так просто не отделаются!

— Это по-нашему! — ухмыльнулся казак и помчался выполнять поручение.

Был уже поздний вечер, когда парламентеры вернулись назад. Но когда Канробер с Рагланом потребовали доклад, выяснилось, что и герцог и принц, мертвецки пьяны. Впрочем, Георг оказался немного крепче и был в состоянии ответить на некоторые вопросы.

— Милорд, вы, что, пили?

— Так точно! — бодро ответил герцог Кембриджский и на всякий случай утвердительно кивнул головой. — За ее величество королеву Викторию, императоров Наполеона и, ик, Николая. А также за его султанское величество Абдул-Меджида I. За него, кстати, чаще других. Милорд, а почему с нами не было представителя Османской империи? Пусть бы он пил за своего султана, мы-то тут при чем…

— Черт с ним с турками, что вам сказал принц Константин?

— Что очень уважает мою кузину и безмерно жалеет, что она не вышла за его старшего брата.

— Ну, еще бы, тогда наследником престола стал бы он. Но что он сказал на предложение о перемирии?

— Дайте подумать… ах, да. Никакого перемирия, только… как ее… безоговорочная капитуляция! Да, если наши солдаты вздумают что-нибудь испортить, например, сломать ружье или заклепать пушку, нас с вами повесят!

— Черт бы подрал этих русских варваров! — выругался Раглан.

— Если позволите, милорд, один вопрос, — подал голос, внимательно слушавший герцога подполковник Мэррин. — Почему, вы с принцем Наполеоном в таких странных головных уборах?

— Подарок Константина. Он сказал, что кепи и треуголки не подходят для здешних холодов и подарил нам зимние шапки. А чтобы мы не забывали о нашей встрече нас сфотографировал какой-то русский журналист…

­– Трубников?

— Уж не думаете ли вы, сэр, что я стал бы запоминать его варварское имя?

— Мэррин, вы что-нибудь понимаете? — вопросительно посмотрел на своего начальника разведки Раглан.

— Только то, что наш план провалился, милорд!

— Это я и без вас понял, — фыркнул командующий.

— Кроме того, — вполголоса пробормотал шпион, — Черный принц не отказал себе в удовольствии пошутить, и теперь вся Европа сможет увидеть фотографические портреты герцога Кембриджского и кузена французского императора в казачьих папахах.

Глава 17

Есть у моряков русского флота одна особенность. Когда во главе его оказываются люди деятельные и склонные к риску, они способны свернуть горы. Драться с любым противником и нападать на оного, невзирая на соотношение сил. Но стоит на руководящей должности оказаться нерешительному педанту, как те же самые офицеры с матросами разом забывают о своей лихости и инициативе, стремясь лишь к отбыванию номера.

И тут невольно возникает вопрос, к какому типу принадлежал до моего попадания Константин? Как по мне, пусть и не во всем, но скорее все-таки к первому. В конце концов, именно под его руководством на смену деревянным кораблям пришли сначала железные, а потом и стальные. Бороздили океанские просторы клипера, а утлые катера с шестовыми минами гонялись по всему Черному морю за турецкими броненосцами.

А вот когда его сменил «семипудовый» Алексей Александрович начался застой, приведший, в конечном счете, к Цусиме. Сейчас же, моряки, по крайней мере, молодые, рвутся в бой. И скоро мы все получили возможность в этом убедиться.

Как только стало окончательно ясно, что опыт по строительству канонерских лодок оказался удачным, было принято решение распространить его на другие театры военных действий. В первую очередь, конечно, на Белое море, где флот у нас практически отсутствовал, но не забыли и о Черном.

Строительство новых кораблей развернули на Николаевских верфях. Сначала заложили четверку кораблей «Шанцевского типа», потом сразу еще восемь улучшенного. А вот с «Константиновскими» пока решили повременить, главным образом, в связи с отсутствием возможности изготовить броню.

Разумеется, не обошлось без накладок. Поскольку промышленность на юге империи практически отсутствовала, машины и котлы пришлось заказывать в столице, благо тамошние заводы успели накопить кое-какой опыт. Затем по внутренним речным путям, все это добро переправили в Николаев. А поскольку к тому времени корпуса «улучшенных» канонерок были уже спущены на воду, первыми решено было достроить именно их.

Таким образом, осенью 1854 года в состав Черноморского флота были включены первые четыре канонерки под названиями «Донец», «Кубанец», «Запорожец» и «Терец». Командиры и большая часть экипажей, включая механиков и кочегаров, присланы с Балтики. Остальных добрали на месте.

По конструкции это были прямые потомки первых «шанцевок», просто немного увеличенные в размерах, да к тому же с более мощными машинами в 100–120 сил. В этом смысле задержка с поставками пошла кораблям на пользу. Еще одним отличием стали пушки, также присланные с Балтики. Количество стволов, правда, уменьшилось до двух, зато мощность, пожалуй, даже возросла, поскольку это были новейшие 60-фунтовые пушки Баумгарта. Освободившееся место от среднего орудия было использовано для размещения минных шестов, в связи с чем, отпала необходимость разоружать их перед атаками. Правда, сами мины пока что не завезли.

Командовали ими молодые лейтенанты, успевшие проявить себя в сражениях у Кронштадта и Бомарзунда и хорошо знавшие возможности попавшего им в руки оружия. Закончив испытания, они готовились к переходу в Севастополь, однако местное начальство, не слишком торопилось отправлять их в поход. Определенный смысл в этом, к слову сказать, был.

По большому счету, единственной защитой русского черноморского побережья в этих местах являлось мелководье Днепровско-Бугского лимана. И четверка хоть и небольших, но хорошо вооруженных кораблей, отличающихся к тому же чрезвычайно малой осадкой, представляла собой изрядную силу.

Однако до начала ноября, возможности отличиться экипажам канонерок так и не представилось. Сосредоточенные на блокаде Севастополя союзники сюда и носа не казали, так что приходилось ограничиться на патрулировании. Ситуация изменилась лишь после бури, когда к охраняемым ими берегам принесло парусный корвет «Серьёз» (да-да, слово «серьезно» — прямое заимствование из французского с тем же значением). Потерявший во время урагана весь такелаж, корабль нуждался в срочной починке.

В этом интересном положении его и застали «Запорожец» с «Терцем». Подняв сигнал с предложением сдаться, они пошли на сближение. Ответом им стал орудийный залп. Всего на вражеском корвете имелось 30 пушек, так что французы небезосновательно считали, что имеют полную возможность отбиться.

Несмотря на то, что калибр французских орудий не превышал 30 фунтов, для таких маленьких кораблей, как русские канонерские лодки, любое попадание могло стать последним. Так что их командиры предпочли действовать наверняка. Развив полный ход «Запорожец» и шедший за ним в кильватер «Терец» обрезали корвету корму и, сбавив обороты до самого малого, принялись расстреливать неприятеля из своих мощных пушек.

Капитан «Серьёза» Луи Пьер Потюо в свою очередь, приказал спустить две шлюпки с гребцами, с помощью которых его корабль мог развернуться к противникам бортом. Поначалу, ему даже сопутствовал некоторый успех. Удачное попадание разбило «Запорожцу» одну из пушек, заставив его на время отступить. Однако командир второй канонерки продолжил сражение, и вскоре удачно выпущенная бомба разворотила квартердек корвета. Затем пришел черед шлюпок. И наконец, на помощь русскому кораблю, пришли привлеченные звуками боя товарищи.

Примерно через час, «Серьёз» потерял больше половины команды и почти всю артиллерию, после чего уже дважды раненный капитан Потюо предпочел спустить флаг, после чего его отбуксировали в Николаев.

И такие известия приходили со всех сторон. Даже на Балтике, несмотря на мое отсутствие, активно действовал отряд пароходо-фрегатов, под командованием капитана 2-го ранга Веймарна, несколько раз выходивший в крейсерство и захвативший за лето не менее дюжины британских торговых кораблей. А уж что творили, вырвавшиеся в Атлантику корветы Истомина, трудно даже представить. Доходившие до нас с изрядным опозданием газеты регулярно описывали их «подвиги» на своих страницах, отодвинув в сторону притихшего в последнее время Бромми.

Мне же тем временем, приходилось заниматься куда более обыденными вещами. На фронте установилось нечто вроде затишья. Вести активные действия, разгромленные в Балаклавском сражении и лишившиеся запасов союзники уже не могли. Капитулировать пока отказывались. Мы тоже не торопились, сосредоточившись на укреплении захваченных позиций, лишь изредка постреливая в сторону англо-французского лагеря.

Основой новой оборонительной линии стали английские, французские и турецкие редуты и батареи, любезно предоставленные нам их защитниками. Добавив еще несколько люнетов, соединили их с бастионами Сапун-горы, прикрыв тем самым восточное направление, против Обсервационного корпуса.

Не сумев прорваться на соединение со своими главными силами, Боске отошел к Федюхиным высотам, где продолжил усиленно готовиться к новым боям. Вокруг него постоянно кружит наша кавалерия. Казаки Тацыны, злые после потери великого князя гусары Рыжова, и недавно прибывшие уланы Корфа. Последние еще не имели случая отличиться в бою, зато успели «прославиться» отсутствием дисциплины и мародерством.

Оставшись практически без припасов, французы сначала попытались разослать в разные стороны фуражиров или закупать продовольствие у местных татар. Те, к слову сказать, и раньше пригоняли им целые отары овец. Но теперь пройти через наши заслоны не так просто, так что сыновья и внуки наполеоновских солдат, чтобы не околеть с голода, снова вынуждены забивать своих лошадей.

Не знаю, на что они надеются, но время работает на нас. Передовые полки 3-го пехотного корпуса генерала Реада уже в Крыму. Еще немного и вопрос можно будет решить кардинально. И тем не менее, франки продолжают держаться. Несмотря на то, что большая часть Союзной армии — уроженцы Бель Франс среди перебежчиков их практически нет. Англичане дезертируют каждую ночь, турки не разбежались только потому, что постоянно следят друг за другом, но только не французы!

В принципе, меня их упрямство почти не трогает. Хотят остаться в этой земле — флаг им в руки! Единственное чего я хочу, так это избежать ненужных потерь. Война еще не окончена, к тому же людей в России далеко не так много, как это принято думать. В общем, пусть дохнут от голода и обстрелов. Благо, боеприпасов у нас теперь гораздо больше, чем у противника.

Как вскоре выяснилось, разобраться в Балаклавских складах, оказалось не столь уж и сложно. Помог, причем абсолютно добровольно, захваченный волынцами Хрущова во время штурма редута за Кадыкоем чиновник-интендант некий мистер Коули. Оказавшись в плену, он сразу же предложил свои услуги победителям, благодаря которым большая часть пороха, бомб и ядер была своевременно вывезена в Севастополь. А продовольствие использовалось для пропитания наших солдат.

Еще одна новая линия укреплений появилась на западе, протянувшись от высоких обрывов мыса Фиолент, через Балаклавские высоты ко все той же Сапун-горе. Прямо на глазах у неприятеля с феноменальной скоростью строились люнеты, редуты и бастионы, отсекающие врага от Балаклавы. Энтузиазм у привлеченных к работам солдат и горожан был так велик, что подгонять никого не требовалось.

Прорвать ее союзники, конечно, могут, но при этом непременно понесут значительные потери, после которых без немедленной помощи из метрополии вскоре погибнут. У британцев сейчас под ружьем никак не более десяти тысяч солдат. Французы, если не считать корпуса Боске выведут в поле от силы двадцать. Про турок и говорить нечего, обиженный на союзников Сулейман-паша усиленно делал вид, что сохраняет нейтралитет и вообще оказался тут случайно. Его аскеры, лишившись снабжения, давно бы уже разбежались, но их усиленно охраняют.

Наше положение в этом смысле гораздо лучше. 4-й корпус Липранди безвозвратно потерял порядка двух тысяч нижних чинов и три десятка офицеров. Аландская бригада, благодаря действиям которой во много было выиграно это сражение, лишилась 28 человек убитыми и почти двух сотен раненными. Впрочем, большинство последних, как я надеюсь, смогут вернуться в строй. Спасибо трудящемуся не покладая рук Пирогову и его помощникам. Остальные тоже не обошлись без потерь, но все же наши войска сумели сохранить боеспособность и рвутся в бой.

Вражеский флот пока не возвращался, дав нам время на спасение «Сан Парэя». Сама по себе, особой сложности эта операция не представляла. Нужно было лишь максимально разгрузить выкинутый на берег корабль, после чего завести на него буксирные концы и стащить на глубокую воду с помощью пароходов. Так что уже через пару дней, в состав Черноморской эскадры вошел первый винтовой линейный корабль.

Впрочем «вошел» это громко сказано. Во-первых, трофей нуждался в починке. Во-вторых, большая часть его вооружения осталась на берегу близ Балаклавы. В-третьих, укомплектовать его до предстоящего сражения все равно не успевали, так что решено было даже не пытаться.

Тем не менее, определенное усиление нашего флота все же случилось. Дело в том, что среди захваченных нами в Балаклаве трофеев, оказалось два американских судна. Клипер и пароход. Пока шел бой, их команды сидели тише воды и ниже травы, но затем, после перехода в Севастополь опомнились и решили… протестовать!

— Что? — не поверил я своим ушам, когда услышал претензию капитана одного из них Стива Маршала — коренастого кривоногого детины, с обветренными красным лицом и аккуратно постриженной шкиперской бородкой.

— Именно так, сэр! — подтвердил свои слова янки. — Мое судно принадлежит нейтральной и, подчеркну это дружественной к России державе, а потому не может рассматриваться как законный трофей!

— А то, что в трюмах твоего корабля были доставлены военные грузы, я так понимаю, пустяки?

— Так ведь на момент захвата они были пустыми, — ничуть не смутился мистер Маршал.

— Посмотри, Федя, каков наглец? — устало кивнул адъютанту.

— А может его повесить? — вопросительно посмотрел на меня Юшков.

— Мысль, конечно, интересная…

— Так же хочу напомнить вам, джентльмены, что Северо-Американские штаты ни в коем случае не останутся равнодушными к судьбе своего гражданина! — выдвинул убийственный с его точки зрения аргумент Маршал.

С одной стороны, он, конечно, был прав. Ссориться с американцами нам не с руки. С другой, оставлять безнаказанным подобное нахальство тоже не в моих правилах.

— Послушай, мистер, как тебя там…

— Маршал, сэр.

— Так уж случилось, что мне и впрямь нравится Америка. И это единственная причина, по которой ты до сих пор жив.

— Что?

— Мы ведем войну с давними врагами христианства, и все выступившие на стороне турок рассматриваются нами как ренегаты.

— Но это нонсенс! К тому же, с вами воюют и христиане. Неужели вы расправляетесь с пленниками?

— Нет, конечно. Военные связаны присягой и выполняют приказ своих правительств. А вот ты и твоя команда взялись снабжать армию Сулеймана-паши добровольно.

— Но привезенный мной груз не предназначался для турок!

— Откуда мне это знать?

— Постойте, но так же нельзя.

— Почему?

— Я обычный коммерсант, это просто бизнес! Господи боже, зачем я ввязался в это все… что же мне делать?

— Вообще-то есть одна возможность…

— Что вы говорите? — встрепенулся приунывший было янки.

— Я сказал, что есть способ сохранить корабль и даже заработать немного денег.

— И какой же?

— Ты получишь каперский патент и присоединишься к священной борьбе с врагами христианства.

— Вы хотите, чтобы я стал капером в закрытом море? Да это же самоубийство!

— Предпочитаешь виселицу? К тому же, Черное море не единственное место, где можно сражаться с врагами нашей святой веры. Кстати, ты к какой конфессии относишься?

— Методист.

— А снабжаешь мусульман и папистов⁈ — ужаснулся я. — Свет еще не видел такого позорного методиста, как ты Стив! Начинаю даже сомневаться в возможности твоего исправления.

— Я исправлюсь!

— Хорошо, я тебе верю. Можешь возвращаться к себе на судно. Через пару дней поставим тебе пушки, подпишешь контракт и отправишься в поход.

— Константин Николаевич, вы всерьез думаете, что из этой затеи выйдет прок? — осторожно поинтересовался Юшков, как только закрылась дверь за новоиспеченным капером.

— А почему бы не попробовать? — Устало улыбнулся я. — Разбавим команду нашими моряками, первый поход сделает здесь, чтобы успел замараться. А потом пусть отправляется в Средиземку. Наших там никого нет, так что шум может получиться знатный!

Пока будущий гроза Левантийской торговли занимался подготовкой к первому в своей жизни рейду, мы с нетерпением и тревогой ждали возвращения вражеской эскадры. Наши корабли совершали регулярные выходы, рассчитывая встретить разрозненные отряды противника, но день шел за днем, а англо-французский флот и не думал возвращаться. Как будто сгинул в морской пучине!

Впрочем, вскоре выяснилось, что многие корабли союзной эскадры все-таки уцелели и сосредоточены у Синопа, куда их отнесло ураганом, а бездействуют исключительно по причине отсутствия начальства.

Адмирал Дандас, как вы вероятно помните, во время бури находился на линейном корабле «Британия» и когда тот потерпел крушение, оказался вместе со всем экипажем на берегу. Вследствие чего не мог принять командование своей эскадрой.

Его младший флагман Эдмунд Лайонс попал в плен еще раньше, а теперь со всей возможной скоростью спешил в Петербург, чтобы развлечь своим появлением столичное общество. Во всяком случае, отец телеграфировал мне, что с нетерпением ожидает его прибытия.

Таким образом, остатки английской эскадры остались без командующего, а присылать нового из Лондона не торопились. Во-первых, у Первого морского лорда сэра Эдмунда Беркли не было на примете человека, которому можно было доверить столь ответственный пост. Во-вторых, сами адмиралы вовсе не горели желанием получить под свое начало изрядно потрепанную эскадру.

Оставалось передать командование союзникам или произвести кого-нибудь из уцелевших своих капитанов, но и то и другое шло в разрез с традициями королевского флота. Поэтому, британские корабли продолжали отстаиваться в бухтах Синопа и Константинополя, занимаясь исправлением повреждений. Глядя на них не стал торопиться и адмирал Брюа, заявивший, что не тронется с места без своих союзников.

Надо отметить, что разразившаяся на Черном море буря и последовавший за ним молниеносный рейд на Балаклаву, имели далеко идущие политические последствия. Сформированное летом, после отставки кабинета Абердина, правительство Пальмерстона оказалось на грани краха, и спасало пока их только то, что среди высокопоставленных вигов не оказалось никого, кто был бы готов принять на себя ответственность за стремительно ухудшающуюся ситуацию. Чего никак нельзя было сказать о представителях оппозиции, в первую очередь графе Стенли и канцлере казначейства Бенджамине Дизраэли.

Но что еще хуже, в умах некоторых британских политиков, стали появляться мысли, о необходимости прекращения этой затянувшейся войны (а заодно и связанных с ней убытков) и переключения внимания на другие регионы и в первую очередь на Китай. Поскольку не так давно вступивший на престол молодой император, начал проводить все более независимую политику, стремясь выдавить из своей страны иностранцев и ограничить их торговлю.

Дела в Париже обстояли немногим лучше. Еще недавно заявлявший о намерении лично отправится в Крым, и возглавить союзную армию Наполеон III поспешил убавить свой энтузиазм. Политики, кричавшие на всех углах, о необходимости загнать русского медведя за Уральские горы, скорейшего освобождения Польши и тому подобном вздоре, вдруг резко заткнулись и погрузились в уныние.

Хотя официальных бюллетеней еще не было, по Парижу ходили смутные слухи, что французский флот совершенно уничтожен во время бури, а потери армии столь велики, что затмили собой катастрофу на Березине. «Зачем наши храбрые солдаты снова гибнут в этой ужасной стране?» — шептались на всех углах.

Но что еще хуже, известие о гибели великого князя Николая, вызвали среди французов весьма противоречивые чувства. Пока одни откровенно злорадствовали, другие справедливо указывали, что против них воюет весь русский народ, не исключая и царских детей. Третьи же просто выразили свое сочувствие юному принцу, отдавшему жизнь при защите родины.

Глава 18

«Сан Парэй» оказался добротным крепко построенным кораблем, изначально спроектированный как чистый парусник, но еще на стапеле оснащенный паровой машиной и подъемным винтом. В результате этой модернизации британцы получили, пусть и не слишком быстроходную (под парами не более 7,5 узлов), но вполне современную и мощную боевую единицу.

Теперь же она досталась нам, причем в относительно целом виде. Во всяком случае, тщательный осмотр днища никаких повреждений не выявил. В порядке оказалась и машина ­– горизонтальная одинарного расширения мощностью согласно предварительной оценке наших инженеров около 500 номинальных сил. Оставалось лишь воспользоваться выпавшей нам удачей, вернув на столь ценный трофей снятые во время спасательных работ пушки, и назначив новый экипаж.

— Славный корабль! — сдержанно похвалил недавно вернувшийся в Севастополь Нахимов.

— Мне тоже нравится, — скупо улыбнулся я.

— Слышал, командиром Бутакова назначили?

— Вы против?

— Отчего же. Офицер дельный.

— Признаюсь, кандидатур было много, да все не то. Думал даже, Лихачева на корабли вернуть, так ведь его под Балаклавой тоже заменить некем!

— Для такого назначения надобен опыт, — с индифферентным видом покачал головой Нахимов, как и многие моряки не понимавший перехода перспективного офицера в пехоту и потому считавший его отрезанным ломтем.

— Вот оттого и Бутаков. Хотя с другой стороны, теперь даже не знаю, кому отдать «Владимир». Не привыкли наши моряки к пару. Пароходы именуют не иначе как самоварами. Да ты, наверное, и сам это знаешь.

— Точно так-с! Мне признаться и самому милее парус.

— На самом деле мне тоже. Но все дело в том, что прогресс неумолим. Хотим мы этого или нет, но это последняя война, в которой большинство кораблей были парусными.

— Неужто все станут паровыми?

— Не просто паровыми, а железными и бронированными. Пушек будут нести меньше, но мощь их возрастет до совершенно невообразимых теперь значений. Даже заряжать и наводить их будут с помощью механизмов, так что всякий военный моряк волей-неволей превратится в инженера.

— Невероятно!

— Тем не менее, это уже началось. Пароходы ты и сам видишь, броню мы уже применили на балтийских канонерках. Французы с англичанами, слышно, броненосные батареи строить начали.

— Выходит, наше время прошло?

— Нет, Павел Степанович. Проходит, это верно. Но еще не прошло. Покуда и мы, и союзники воюем тем, что у нас есть. Старыми судами, старыми пушками. И даже штуцера, нанесшие нам столько потерь и те не новинка.

— Американские у ваших аландцев получше будут.

— Пустое! Сколько их на всю армию? Три тысячи штук…. Да, если англичане с французами возьмутся всерьез, они за год всю свою армию такими вооружат!

— Вы думаете?

— Знаю! И потому любезный мой Нахимов, нельзя нам сейчас расслабляться. Сейчас, пожалуй, единственный момент, когда мы еще сможем одержать победу. Не перетерпеть, не отбиться, а именно что разгромить противника. Так им надавать, чтобы они юшкой кровавой захлебнулись! Чтобы еще хотя бы лет сорок ни одна сволочь в Европе даже помыслить о войне с нами без содрогания не могла!

— Отчего же именно сорок?

— А сколько, по-твоему, с нашествия двунадесяти язык прошло?

— И правда-с.

— Но ты, верно, по делу пришел? Говори, не стесняйся.

— Да я, собственно, о том же размышляю. Потери союзников от бури таковы, что не в каждом сражении случаются. Грех этим не воспользоваться! Иного случая ведь может и не представиться…

— Продолжай!

— Полагаю, что, если они сами к Севастополю не идут, стало быть, надо нам их сыскать, да и потолковать по-свойски!

— Отрадно слышать. Да только как их искать? Они ведь где угодно могут оказаться, от Варны до Константинополя.

— Вот уж вряд ли! — лукаво ухмыльнулся адмирал.

— Почему?

— А вы, ваше высочество, посмотрите, откуда буря пришла, — подошел к висевшей на стене салона карте адмирал. — Не могла она союзников утащить ни к древнему Царьграду, ни к Румелийскийм берегам…

Должен откровенно признаться, что поначалу ничего не понял из объяснений Нахимова. Просто стоял и тупил, пытаясь осознать элементарную для всякого моряка эпохи паруса вещь. И только когда он, не выдержав моей непонятливости, ткнул пальцем в место на карте, в голове моей словно сверкнула молния…

— Синоп⁈

— Точно так-с!

— Но…

— Нет там другой столь же удобной гавани!

— Но ведь, говорят, что город и порт совершенно разорен после… — едва не ляпнул я, но вовремя прервался

— И что с того? — помрачнел Нахимов.

Некоторое время мы молчали. Я лихорадочно обдумывал все за и против, Павел Степанович, в глубине души, очевидно, все-таки уязвленный упоминанием о совершенно разоренном во время сражения городе, из-за которого его многие считали чуть ли не главным виновником начавшейся войны, тоже не торопился продолжать разговор.

— Второе. Синопское. Сражение, — раздельно, будто пробуя каждое слово на вкус, произнес я. — Может получиться символично. Где начинали, там и окончим… Мне нравится! Когда сможете вывести эскадру?

— Да хоть завтра. Вот только…

— И не проси! В Севастополе не останусь!

— Как раз напротив, ваше императорское высочество. Ваше присутствие просто необходимо!

— Вот значит, как… и давно ли ты переменил свое мнение?

— Давно. Только вот…

— Что ж замолчал? Объяснись!

— Видите ли, ваше…

— Сколь раз тебе говорено, Павел Степанович, давай без титулов, не люблю!

— Хорошо, Константин Николаевич, как вам будет угодно-с… Все дело в том, что мы моряки народ до крайности суеверный! А вам, за что бы не взялись, не иначе как по божьему благоволению, все удается. За вашим высочеством наши матросы не то, что в бой, к черту на рога полезут. Так что без вас, эдакое дело лучше не начинать. Да-с!

— Неожиданно. Но ты так и не сказал, отчего переменился… хотя, знаю. Не верил?

— Был грех! — развел руками адмирал.

— А теперь, значит, готов…

— Эскадру в море вывел, вижу моряки парусами управляться не разучились, офицеры дело свое знают, в бой рвутся, в победу верят. Когда же если не сейчас?

— Коли так, тянуть не будем. Юшков! Оповести флагманов о совещании. А ты Павел Степанович, распорядись, чтобы на кораблях начинали готовиться.

— Слушаюсь! — отозвался адмирал, и хотел было выйти, но потом обернулся. — А «Владимир», коли не погнушаетесь советом, поручите капитан-лейтенанту Попандопуло. Корабль ему хорошо известен, да и сам он малый не промах!

Обсуждение, надо сказать, вышло бурным. Новосильский с Истоминым выразили горячее согласие. Панфилов и что самое удивительное Корнилов проявили куда меньше энтузиазма, справедливо отмечая, что уход эскадры оставит полевую армию без резерва, который может весьма пригодится, если Боске или Канробер вдруг отважатся на решительные действия.

Примерно такого же мнения придерживались и приглашенные на совещание сухопутные генералы во главе с Липранди. Начальствующий над портом вице-адмирал Станюкович и вовсе, узнав о предстоящем уходе эскадры, разволновался до такой степени, что казалось, бедолагу вот-вот хватит удар.

— Враг и без того понес серьезные потери! — патетически восклицал он, ежеминутно вытирая выступавший на лице пот. — Не сегодня так завтра его армия капитулирует, что неминуемо приведет к окончанию войны! Зачем же рисковать и ставить все на карту, если успех и без того близок⁈

Судя по выражениям лиц некоторых командиров, они были целиком и полностью с ним согласны, однако зная мой настрой, предпочли помалкивать.

— Может все-таки погодить? — Предложил Панфилов. — Хотя бы пока не введем в строй нашего «Несравненного»^[24].

— Корабль к походу и бою готов! — отчеканил Бутаков.

— Вот и славно! Надеюсь, предложений подождать пока починят фрегаты не будет? — спросил я, намекая на захваченные у Балаклавы «Ретрибьюшн» и «Сэмпсон» с их вышедшими из строя машинами.

В отличие от них паросиловая установка линкора находилось в полном порядке и не нуждалось в ремонте. Необходимым количеством машинистов и кочегаров пришлось поделиться пароходо-фрегатам. Про обычных матросов и артиллеристов и говорить нечего. В чем, в чем, а в них недостатка в главной военной-морской базе флота уж точно не было!

Утром 7 ноября, эскадра покинула бухту и устремилась к берегам Турции. В ее состав входили практически все боеспособные на данный момент линейные корабли, шесть пароходо-фрегатов и отряд из пяти миноносок. Бригаду парусных фрегатов (Флора, Месемврия, Сизополь, Мидия, Кагул, Коварна и Кулевчи) вместе с десятком вооруженных паровых буксиров, часть из которых также могли нести шестовые мины, оставили прикрывать гавань Севастополя.

Впоследствии неоднократно утверждалось, что все последующие кровавые события были спровоцированы именно выходом эскадры, однако так ли это, точно сказать никто не может. Стоило парусам скрыться за горизонтом, как в южном и северном лагерях союзников, разделенных нашими позициями, забили барабаны и звонко заиграли трубы, давая команду на построение и сигнализируя о скором начале атаки.

Очевидно, Канробер вместе с Рагланом нисколько не сомневались в силе своего флота и не желали ждать результатов предстоящего морского сражения. Что же касается Боске, то у него и вовсе не оставалось никакого другого выхода. Боеспособность лишенного всякой поддержки и в особенности продовольствия подчиненных ему частей падала с каждым днем, и протяни они еще какое-то время, идти в атаку стало бы просто некому.

Впрочем, обо всем этом я узнал много позже, уже после возвращения нашей эскадры в родную гавань. Но говоря откровенно, победой в этом сражении, вошедшем в историю как Второе Балаклавское, я горжусь ничуть не менее, а возможно даже и более остальных. Ибо на сей раз мне не нужно было вмешиваться в ход событий, продавливая непривычное для генералов решение. В тот памятный день они все сделали сами!

Предугадать направление ударов противника оказалось нетрудно. Обсервационный корпус Боске, как мы и предполагали, двинулся на запад с Федюхиных высот в сторону линии редутов и Балаклавы, а союзные силы Канробера и Раглана от Камышовой бухты пошли широким фронтом от Воронцовской дороги и дальше на запад в сторону Балаклавских высот.

Диспозиция наших войск за это время практически не изменилась. IV корпус Липранди, стоял за линией бастионов на западе от Сапун-горы. Дивизия Тимофеева по-прежнему удерживала Балаклавские высоты, а бригада под командованием Хрущова расположилась в редутах на Семякиных высотах и в Кадыкое. Что касается морской пехоты, то и Аландцев и Черноморские батальоны отвели в тыл к Балаклаве в качестве резерва.

По сути, единственной заметной переменой стало прибытие передовых частей 9-й пехотной дивизии генерал-майора Лисенко. А именно Елецкого и Севского пехотных полков, 3-го стрелкового батальона и двух батарей 9-й артиллерийской бригады. Правда последний участок марша, от Бахчисарая до Инкермана, был проделан ими без дневок, в связи с чем, новоприбывшим войскам требовалось дать хотя бы сутки отдыха.

Тем не менее, их прибытие внушало определенный оптимизм, и позволило перебросить 8-й пеший пластунский батальон полковника Беднягина с Городской стороны на Балаклавские высоты, усилив тем самым дивизию генерала Тимофеева.

Единственным шансом на успех для союзников был одновременный удар с разных сторон, лишавший русских возможности маневрировать резервами. Вот только как их координировать? За выполнение этой, прямо скажем, непростой задачи взялся подполковник Мэррин, сумевший каким-то невероятным образом, пробраться сквозь порядки русской армии, к отрезанному от основных сил Боске.

— Добрый день, — поприветствовал он удивленного столь неожиданной встречей генерала.

— Это вы? Говоря по чести, я принял вас за местного татарина.

— К счастью, не только вы, месье.

— А вы оказывается авантюрист! Если русские вас разоблачили, дело непременно кончилось бы виселицей или расстрелом. Надеюсь, причина по которой вы рискнули своей шкурой, была достаточно веской?

— Более чем, мой генерал. Все дело в том, что наши русские друзья очень скоро получат подкрепления.

— Большие?

— Вам хватит. III корпус генерала Реада.

— Проклятье! Сколько у нас времени.

— Боюсь, что его совсем нет. Передовые полки прибудут буквально на днях, остальные в течение недели.

— Вот дерьмо! — не смог удержаться от грубости генерал.

— Это еще не все. Мы пытались провести переговоры, но они быстро зашли в тупик. Черный принц прекрасно знает, что находится в выигрышной позиции и не намерен уступать.

— Насколько все плохо?

— Он требует безоговорочной капитуляции!

— Чертов сукин сын!

— Согласен с вами, но Константину от этого ни холодно, ни жарко. Он не желает слышать ни о перемирии, ни о свободном пропуске на родину.

— На его месте я сделал бы то же самое, — совладав с эмоциями вынужден был признать правоту врага Боске.

— К сожалению, мы отнюдь не на его месте. Кстати, как у вас с припасами?

— Вы еще спрашиваете⁈ Отвратительно, месье! Мы были вынуждены забить всех наших лошадей, но не смогли накормить даже половину. Мои солдаты голодают и мерзнут, но, слава богу, пока держатся. Но надолго их не хватит.

— Это печально. А что с порохом?

— Еще хуже. У артиллеристов буквально пара выстрелов на ствол. У пехотинцев немногим лучше. Полчаса боя и нам придется отбиваться штыками.

— Что ж, примерно так я и полагал. Ничего не могу обещать, но все же попробую помочь вам с продовольствием. Местные татары не слишком любят русских и могут пригнать к вам некоторое количество скота.

— Если его не перехватят эти вездесущие казаки!

— Что же касается боеприпасов, — проигнорировал выпад генерала Мэррин, — то есть одно место, где их по-прежнему много.

— В Балаклаве? — криво усмехнулся Боске.

Подполковник в ответ лишь картинно развел руками, дескать, вы — «мон женераль» и сами все понимаете.

— Русские чертовски хороши в обороне, — задумчиво заметил француз. — К тому же, засевшие на нашей бывшей линии обороны полки практически поголовно вооружены нарезным оружием.

— И что самое отвратительное, — подхватил начальник разведки, — еще совсем недавно эти штуцера принадлежали нам. Надо отдать должное Черному принцу, умеющему как никто другой использовать доставшиеся ему трофеи!

— Если бы дело было только в них, — поморщился Боске. — Скорострельные карабины его морской пехоты и трижды проклятые митральезы — вот настоящее божье наказание!

— Военная фортуна переменчива, ваше превосходительство. Лорд Раглан и генерал Канробер просили передать вам, что завтра на рассвете они будут иметь честь атаковать неприятеля. Ваша задача — поддержать их удар, разгромить бригаду Хрущова и прорваться к Балаклаве, а затем ударить в тыл дивизии генерала Тимофеева.

— У меня не хватит сил…

— Используйте турок. — Равнодушно пожал плечами Мэррин. — Должна же быть от этих варваров хоть какая-то польза?

— Боюсь, что не слишком большая!

— В любом случае, выбор у нас невелик. Или славная победа, или позорное поражение. Все решится завтра, мой генерал…

— Что ж, похоже, другого выхода у нас все равно нет… Кстати, могу я поинтересоваться вашими планами? Вы собираетесь остаться при моем штабе, или вернетесь в свой лагерь?

— Ни то, ни другое, месье. Возвращаться сейчас — форменное безумие, а в бою, признаюсь, от меня не так много толка. Если угодно, я лучше займусь выполнением своего обещания и попытаюсь раздобыть вам немного продовольствия у местных татар. С вашего позволения!

Оставшись один, Боске на некоторое время погрузился в раздумья. Рассказывая пронырливому британцу о недостатке сил, он ничуть не лукавил. Какими бы стойкими не были его солдаты, человеческим силам есть предел и сейчас он как никогда близок. Их хватит на одну, самое большее на две атаки и если они не увенчаются успехом, все мгновенно посыплется, увлекая в бездну армию, его карьеру, а быть может и всю Вторую империю, как это было с гениальным дядей нынешнего Наполеона.

Исход битвы должен определить один мощный удар. Если он увенчается успехом, это воодушевит его войска и дальше все пойдет как по маслу. Вот только где его нанести? Судя по некоторым данным, самым уязвимым местом позиций русских оставался слабо укрепленный правый фланг у деревни Камара. От позиций турок на Гасфортовых высот ее отделяло менее километра, или как говорят в этой варварской стране — версты. В самой деревне находились от силы две сотни донских казаков с конно-легкой полубатареей.

Судя по всему, русские совершенно не опасались осман и нельзя сказать, что у них не было для этого никаких оснований. Сулейман-паша и его аскеры, кажется, уже смирились с поражением и ждали только удобного момента, чтобы без лишних хлопот отправиться в плен. Так почему бы не воспользоваться этой беспечностью?

Впрочем, как вскоре выяснилось, «беспечность» была последним, в чем можно было упрекнуть командующего этим участком нашей обороны полковника Хрущова. С тех самых пор как волынцы ворвались в неприятельские редуты, все его мысли были лишь об укреплении доставшейся ему позиции.

Заметив, что окрестные поля буквально усеяны телами павших «хайлендеров» и лежащими рядом с ними винтовками «Минье», бравый полковник, не понаслышке знавший об их великолепных боевых качествах, приказал собрать все это добро, получив, таким образом, в свое распоряжение порядка тысячи стволов.

Поскольку волынцы к тому времени были практически поголовно вооружены штуцерами, полученные трофеи пошли на перевооружение первых рот каждого из четырех батальонов Минского полка, в связи с чем подчиненную ему бригаду можно было с полным основанием считать «стрелковой».

Вдобавок, Хрущову оказалась подчинена 14-я артиллерийская бригада во главе с год назад произведенным в генерал-майоры Александром Петровичем Немчиновым, а также три сотни донских казаков и конная батарея. В общей сложности, под началом Александра Петровича оказалось порядка шести тысяч штыков и сабель, что, учитывая протяженность занимаемых позиций, было совсем не так и много.

Зато в качестве резерва могло быть использовано почти четыре тысячи морских пехотинцев из бригады Лихачева, представленного за блестящую десантную операцию к чину капитана первого ранга. Из-за чего, разумеется, немедленно приобрел массу недоброжелателей и завистников.

По первоначальному плану атака должна была начаться с рассветом, но пока французы с турками производили задуманную Боске рокировку, время было утеряно и первые выстрелы раздались практически одновременно с выходом последних кораблей нашей эскадры в море. Первыми в бой пошли турки и приданные им для усиления, сведенные в две роты шотландцы полковника Паркинсона. Можно сказать, все, что осталось от бригады Колин-Кэмпбелла.

Атаковав, занятый солдатами Минского полка редут №2, они неожиданно добились успеха. Все дело было в том, что стрелки, получившие трофейные винтовки буквально за пару дней перед боем, не имели опыта в определении расстояния и не смогли правильно выставить прицелы. В связи с чем, их оружие постоянно давало перелет. Добравшись до теперь уже русских укреплений, шотландцы и идущие вслед за ними аскеры ударили в штыки.

Раздосадованные неудачной стрельбой минцы приняли бой, и вскоре внутренний двор укрепления превратился в кровавую арену. Отчаявшиеся от голода, холода и прочих лишений шотландцы рвались вперед, собираясь одним ударом рассчитаться за все свалившиеся на них невзгоды. Не отставали и сбросившие с себя маску флегматичности турки. Не ожидавшие подобной прыти от противника русские поначалу попятились, но потом пришли в себя и принялись теснить врага.

В других местах, атака союзников оказалась куда менее результативной. В большинстве случаев, они были остановлены картечью и не смогли добраться даже до линии валов. И только в Комаре бравые ветераны Алжирской компании, хоть и не без труда, но сумели выбить казаков из недостроенного толком редута, и продолжили наступление на Кадыкой.

Одновременно с этим, основные силы французов снова выдвинулись к редуту №1 на Канроберовом холме. Охватив наше укрепление с двух сторон, союзники ринулись на приступ. К несчастью для них, русское командование предполагало подобное развитие событий и парировало его, расположив между Семякиными высотами и Кадыкоем два легких люнета, с тремя легкими орудиями в каждом. И как только французская пехота попыталась выйти в тыл, на нее тут же обрушился удар нашей артиллерии.

Какое-то время бой шел на равных. Турецкие, французские и остатки британских частей то и дело пытались найти слабое место в русской обороне, но наткнувшись на упорное сопротивление, откатывались назад. Казалось, что еще немного и их боевой прорыв окончательно иссякнет, но тут к Хрущову подскакал разъяренный Немчинов.

— Вы что вообще ничего не видите⁈ — закричал он. — Французы прорвались в Комаре и вот-вот опрокинут весь наш фланг!

Надо сказать, у артиллериста и без того было на что злиться. Даже оставаясь полковником, он превосходил своего полного тезку по времени производства почти на три года. Но год назад он стал генералом, и по всем правилам именно ему принадлежало старшинство. А теперь вдобавок ко всему этот выскочка проворонил вражеский прорыв и теперь все сражение, не говоря уж о карьере, может пойти наперекосяк…

В воздухе явно запахло разгромом. Еще каких-то полчаса и зуавы д’Отмара окажутся у нас в тылу, после чего бригада будет разгромлена, а союзники смогут вернуть себе Балаклаву вместе со всеми запасами. Несмотря на то, что значительная часть грузов была уже перевезена в Севастополь, оставшегося будет достаточно, чтобы продержаться до возвращения Союзного флота…

— Надеюсь, Лихачев успеет поджечь склады! — сплюнул от досады генерал.

— Кажется Иван Федорович, успеет не только это, — оглянувшись, обрадовано воскликнул Хрущов.

Раздосадованный тем, что не сможет участвовать, возможно, в главном морском сражении этой войны Лихачев, тем не менее, не опустил руки и продолжал тщательно отслеживать ситуацию. Поэтому от него не укрылся успех французов, и как только их передовые части выдвинулись к Кадыкою, их встретили сразу два батальона аландцев и три батареи митральез.

Глава 19

Еще готовясь к предстоящему сражению, оба командующих союзными войсками пришли к выводу, что шансы на успех весьма призрачны. Несмотря на все разговоры, что один французский или британский солдат в реальном бою равен по меньшей мере трем «вчерашним рабам», одетым по воле тиранической власти в военную форму, в глубине души и Раглан, и в особенности Канробер, прекрасно понимали, что это не так.

Еще на Альме русские показали, что даже несмотря на недостаток современного оружия, нисколько не уступают своим европейским противникам в доблести и умении сражаться. А уж когда в их руках оказываются новейшие скорострельные винтовки и всеми богами проклятые митральезы, противостоять им становится практически невозможно.

Теперь же, по воле обрушившейся на Крым стихии и последовавшей за бурей молниеносной атакой корпуса Липранди на суше и Черноморской эскадры на море, англичане и французы вместе с турками оказались в совсем уж безвыходной ситуации. Разом лишившимся снабжения и поддержки с моря войскам оставалось либо сдаваться, либо попытаться в отчаянной схватке вернуть потерянные у Балаклавы склады.

Но что самое ужасное, как бы они не старались, никакой надежды на успех не просматривалось. Рассчитывать можно было разве что на улыбку фортуны, счастливое везение. Ну и на злость солдат, их готовность драться и побеждать вопреки всему.

— Боже, как мы могли оказаться в столь ужасной ситуации? — в очередной раз сокрушенно пробормотал лорд Раглан.

— Боюсь, что Создатель тут не при чем, — поморщился его французский коллега.

— Что вы имеете в виду?

— А вам самому не кажется, что ничем кроме дьявольщины объяснить все это просто нельзя? Скажите на милость, откуда принц Константин мог знать, что начнётся эта проклятая буря? А ведь он знал, черт меня подери, готовился, и как только это случилось, мгновенно нанес свой коварный удар!

— Вы слишком устали, мой друг. Сын русского царя, безусловно оказался весьма достойным и прямо скажем неудобным противником, однако ваши предположения слишком фантастичны чтобы быть правдой.

— Может и так, но будь я проклят, если могу найти какое-либо иное объяснение всей это чертовщине.

— Давайте все же отвлечемся от происков врага рода человеческого и вернемся к нашей задаче. Нам нужно нанести удар по линии русских укреплений, прорвать их оборону и вернуть Балаклавские склады себе. В таком случае, у нас остается шанс продержаться до возвращения нашего флота. После этого, получив необходимые нам подкрепления, можно будет подумать о продолжении правильной осады.

— Мы не могли взять их бастионы при поддержке всей нашей артиллерии, а теперь у нас в добавок ко всему скоро закончатся боеприпасы.

— Зато удар будет наноситься с двух сторон, — немного поразмыслив, ответил ему британский командующий. — К тому же теперь мы будем штурмовать не бастионы, а легкие полевые укрепления.

— А что если они уничтожат наши припасы? Или вообще уже вывезли их?

— Подполковник Мэррин утверждает, что это не так, — сухо возразил лорд. — И я склонен доверять полученной от него информации. То есть, они конечно попытались сделать это, но переправить столько грузов в столь короткий срок им оказалось не под силу. Однако если мы продолжим терять время, русские, несомненно, попытаются исправить это.

— С этим не поспоришь, — поморщился Канробер. — давайте лучше подумаем, какие силы мы можем выделить для наступления.

Увы, беглый подсчет показал, что всего под началом французского главнокомандующего остались всего лишь три пехотные дивизии. Пятнадцать тысяч штыков (и это если считать на момент высадки, сейчас же потери и болезни ощутимо сократили даже эти скромные цифры). Боске и его Обсервационный корпус отрезаны и далеко не факт, что им удастся прорваться, преодолев оборону врага. К тому же, хотя бы треть из имеющихся в наличии сил надо оставить на позициях или русские запросто воспользуются моментом и захватят осадные батареи, а это уже будет окончательной катастрофой.

Что касается британцев, от всей их армии осталось никак не более двенадцати тысяч бойцов, в бой из которых можно было послать в лучшем случае половину. Таким образом, все что у них было это 32 батальона пехоты или порядка 17 тысяч штыков. Этими, прямо скажем, не слишком значительными силами следовало обеспечить прорыв укрепленной линии, протянувшейся от береговых обрывов до Сапун-горы.

Противостояли им полки, понесшей значительные потери под Альмой 16-й пехотной дивизии генерала Тимофеева и 10-й находившейся под началом Соймонова. По данным все того же Мэррина в обоих этих соединениях имелось никак не менее 25 тысяч штыков, размазанных, к счастью, по довольно значительной территории.

Если получится нанести удар одновременно с Боске, можно рассчитывать на успех. Если, конечно, не вспоминать, о находящемся неподалеку корпусе Липранди и козырном тузе принца Константина — бригаде морской пехоты. Но и это еще не все. Вездесущий Мэррин вместе со своими татарскими соглядатаями сумел выяснить, что уже через неделю к Севастополю подойдет еще один пехотный корпус под началом генерала Реада, после чего наглое требование принца Константина о безоговорочной капитуляции станет единственным выходом.

— Против такой массы нам не устоять! — мрачно заметил Канробер.

— Когда вернется наш флот, русские сразу же сократят свои непомерные требования, — отозвался думавший о том же самом Раглан. — В самом крайнем случае мы сможем эвакуировать наши войска.

— Надеюсь, что вы правы. Ну а пока будем готовиться к сражению.

К сожалению, сказать это оказалось гораздо проще, чем сделать. За прошедшие после 2 ноября несколько дней союзники без устали трудились. Одни пытались соорудить из оставшихся в их распоряжении материалов хоть какие-то укрытия, другие яростно вгрызаясь в мерзлый каменистый грунт, готовили новую линию фортификации напротив занятых русскими войсками Балаклавских высот.

Не хватало буквально всего. Инструментов, строительных материалов, людей, а главное времени. Выбившиеся из сил саперы и приданные им солдаты сумели кое как закрепиться на доставшимся их рубежам, но о том, чтобы придвинуть их к вражеским траншеям не было и речи.

Днем их практически непрерывно обстреливали русские пушки. Стоило замолкнуть одной батарее, тут же открывала огонь соседняя, за ней следующая и так до самой темноты, вынужденная экономить боеприпасы артиллерия союзников, могла отвечать им в лучшем случае одним выстрелом на пять.

Стоило же наступить темноте и к недостроенным укреплениям устремлялись целые партии казаков и охотников, от которых не было никакого спасения. Причем если офицеров еще пытались брать в плен, то стоявших в охранении простых солдат безжалостно вырезали. Все это было так ужасно, что многие не выдерживали и сходили с ума. Те же, кому посчастливилось выжить, даже спустя много лет, с содроганием вспоминали ночи, проведенные под Севастополем!

Внезапный уход русской эскадры, казалось, вдохнул в измученных ожиданием неминуемых неприятностей союзников свежие силы. Даже обычно меланхоличный Раглан оживился, радостно показывая своему французскому коллеге на непривычно пустую гавань.

— Они ушли, Франсуа, слышите меня! Ушли! — события последних дней заставили их позабыть на время о противоречиях и личных выгодах, до некоторой степени сблизив двух командующих.

— Они и раньше выходили в море, Джеймс, — пожал плечами Канробер, после чего не удержался и подпустил чопорному британцу шпильку. — Один из таких выходов, если помните, стоил нам Балаклавы.

— Раньше они не покидали бухту всем флотом! — парировал не обративший внимания на его последние слова лорд. — О, кажется, небо сжалилось над нами и лишило Черного принца разума. Будьте уверены, мой друг, он пошел искать наш флот!

— Я все же не очень понимаю, чему вы так радуетесь?

— Во-первых, уход эскадры лишит русское командование значительной части резервов. Вы же помните, что они регулярно кидали своих моряков в бой?

— Значит, у них теперь и без того довольно сил.

— Во-вторых, принц Константин наверняка забрал свою морскую пехоту!

— Это было бы славно. Вот только зачем? Ах… да, для абордажей!

— Вот именно! И наконец, в-третьих, теперь их черноморской эскадре конец!

— Вы думаете?

— Уверен! Наш доблестный флот разобьет неуклюжие лоханки русских лишь по недоразумению называемые боевыми кораблями, и покончит с этой проклятой войной! Вы же не забыли, нашу главную задачу?

— Что ж, в ваших словах, милорд, есть определенный смысл. Но что если…

— Что?

— Русский царевич, как вы вероятно помните, большой мастер на неприятные сюрпризы. В том числе и для наших моряков. Что если результаты сражения окажутся, хм… не такими благоприятными, как вы рассчитываете?

— Как вы смеете, сэр⁈ — возмутился услышанным святотатством Раглан. — Британский флот никогда, слышите вы, никогда…

— Ладно-ладно, — примирительно отозвался Канробер. — В любом случае. Более удобного момента нам все равно не дождаться. Передайте приказ артиллерии начать подготовку. И пусть не жалеют порох, если мы проиграем нам он уже не понадобится!

Не прошло и пяти минут, как все уцелевшие до этой поры французские батареи заговорили и обрушили на передний край русских сотни чугунных снарядов. Затем к ним присоединились британцы, е еще через какое-то время начал отвечать противник. Началась артиллерийское сражение лишь немногим уступавшее по накалу Первой бомбардировке Севастополя. Разгорелась яростная канонада, наполняя воздух клубами порохового дыма и сотнями летящих ядер и бомб. Грохот залпов, гром разрывов, гул и посвист пуль слились в один непрекращающийся вой.

Прикрываясь стрелковыми цепями, французы и британцы, выстроившись в батальонные колонны, вышли из окопов и двинулись вперед прямо на русскую картечь и меткий огонь застрельщиков. Снопы чугунных пуль, выбрасываемые жерлами пушек, единорогов и морских карронад, то и дело вырывали целые ряды. Быстро пристрелявшись, русские стали буквально избивать союзников, которые все равно продолжали упорно идти вперед, стремясь прорваться сквозь огонь и захватить позиции.

Первыми добрались до линии русских укреплений бойцы бригады Адольфа де Моне. 19-й батальон стрелков, 2-й полк зуавов и 3-й полк морской пехоты. Пятидесятилетний генерал лично повел своих солдат в атаку, подавая пример бесстрашия и отдавая команды. Вражеские стрелки тут же заметили рослого генерала с обнаженной шпагой и попытались подстрелить, но Моне продолжал, как ни в чем не бывало идти вперед, словно заговоренный.

Казалось еще минута и ревущая волна в синих куртках и красных шароварах ворвется в русские траншеи и сметет их защитников, как вдруг перед атакующими колоннами французов вздыбилась земля, и прогремели несколько взрывов.

Как оказалось, русские тоже весьма серьезно отнеслись к укреплению своих позиций и, действуя исключительно по ночам, ухитрились заложить перед своими брустверами несколько заполненных камнями фугасов, которые сейчас и подорвали.

Истинным автором этой идеи был не кто иной, как флигель-адъютант Тотлебен, но поскольку на позиции он частенько прибывал вместе с его императорским высочеством, вся слава досталось царскому сыну. К чести Михаила Николаевича следует сказать, что он никогда не приписывал себе этой заслуги. Сам же Эдуард Иванович, когда его спрашивали напрямую, только посмеивался, не говоря любопытствующим ни да, ни нет.

Тем не менее, порыва французов это не остановило. Несмотря на огромные потери, они все-таки добрались до русских позиций и набросились на засевших там русских солдат. В широких траншеях закипела отчаянная схватка. Ни стрелять, ни уж тем более заряжать из-за тесноты никто не мог, поэтому противники кололи друг друга штыками, били прикладами, рубили тесаками, топтали павших ногами, словно забыв разом о всяком человеколюбии и христианском милосердии!

Заметив успех передовых колонн, французы поспешили ввести в бой бригаду генерала Тома. Заметив этот маневр, русские артиллеристы тут же перенесли огонь замолчавших было орудий, не боясь, что разрывы шрапнельных гранат могут зацепить своих.

Внимательно следивший за ходом боя Тимофеев также решил задействовать резервы, послав на помощь Суздальскому полку один из двух уцелевших после Альмы батальонов «владимирцев».

— Поспешайте, братцы! — напутствовал генерал выступавшую колонну. — Не ровен час, прорвут супостаты фронт всем туго придется!

— Не извольте сомневаться, ваше превосходительство, сладим! — выкрикнул из строя какой-то бедовый солдатик. Остальные просто ускорили шаг, продолжая при этом четко выдерживать равнение, действуя как единый и слаженный, ощетинившийся сталью штыков механизм.

— Спасибо, сынки, — перекрестил их на прощание генерал. — Кому же справиться, если не вам^[25]!

Быстро добравшись до атакованного укрепления, русские не задерживаясь ни на минуту, бросились в самую гущу схватки и принялись теснить неприятеля. Оставшиеся без подмоги зуавы дрогнули и были вынуждены очистить с таким трудом достигнутые траншеи, и бросились назад, смешав порядки наступавшей бригады и увлекая ее за собой.

— Эх, ударить бы по ним сейчас в штыки! — выпалил, провожая глазами бегущего противника, все еще разгоряченный схваткой недавно прибывший из центральной России поручик Суздальского полка Савельев. — Отчего не дают команду?

— Помилуйте-с! Никак нельзя-с, и без того все хорошо-с, — вынимая из-за обшлага шинели портсигар с папиросами, отозвался щеголявший новеньким орденом Святого Георгия, капитан «владимирцев» Градов.

— Но почему?

— Выйди мы в поле, — охотно пояснил младшему товарищу капитан, — тут же станем легкой добычей для французских и британских стрелков. Они на этакий кунштюк большие мастера-с!

— Неужто не примут схватки? — изумился никак не ожидавший подобной бесчестности от просвещенных европейцев Савельев.

— Неугодно ли? — проигнорировав глупый, по его мнению, вопрос, протянул ему папиросочницу капитан.

— Благодарю-с!

Тем временем чуть в стороне от своих офицеров, перипетии минувшей схватки обсуждали нижние чины.

— Ишь раздухарились турки! — отпихнул в сторону мешавшего ему присесть мертвого зуава унтер. — Думал ужо не сладим.

— Это, господин младший унтер-офицер, французы, а не турки! — поправил его отданный в солдаты за вольнодумство бывший студент по фамилии Волошин. — А одеты так, потому что…

— Ну что ты мелешь, дурень! — сердито прервал его непосредственный начальник. — Нешто я французов не видал? Маленькие, темненькие и смеются. И все поголовно бритые, разве что с усами. А эти вон бородатые, да в шароварах. Одно слово, басурмане!

— Хорош балаболить! — прервал дискуссию почему-то благоволивший вчерашнему студенту фельдфебель Пономаренко. — Сейчас снова атакуют, тогда и спросите хранцы они, али еще какого бога ироды?

— Хоть тех, хоть иных, все одно бить надо! — согласно кивнул унтер, бросив напоследок многообещающий знак «шибко умному» на его взгляд подчинённому.

Противник и впрямь не заставил себя ждать, но ни следующая, ни какая другая атака не заставила солдат Тимофеева дрогнуть и позволить противнику прорваться. Одна из главных ролей в отражении вражеского наступления, несомненно, принадлежала артиллерии, раз за разом сметавшей своим огнем идущих на штурм союзников.

Отказавшись от каких-либо наступательных действий, внимательно следивший за развитием событий Липранди, умело маневрировал резервами. Перебрасывая в случае надобности на угрожаемый участок черноморцев или приданные ему стрелковые батальоны.

Наступил полдень, когда Канробер вместе с Рагланом, наконец, осознали, что их дело проиграно и продолжать эту кровавую мясорубку нет никакого смысла. Не менее трети посланных в бой солдат остались на заснеженных полях Крыма. Остальные либо имели ранения, либо настолько утомились, что не смогли сделать и шага, даже если бы им приказали. Артиллерийские парки окончательно опустели. У большинства орудий было не более трех-пяти выстрелов на ствол, а некоторые и вовсе полностью исчерпали боезапас. Это была настоящая катастрофа!

— Где же, черт побери, Боске? — устало спросил генерал, но никто из штабных не сумел сказать ему ничего определенного.

Увы, события к юго-востоку от Балаклавы, развивались примерно по тому же сценарию. Решив развить первоначальный успех, взявший Камары начальник 1-й бригады 2-й дивизии генерал д’Отмар, повел своих зуавов и алжирских стрелков в тыл русского редута №1 на Канроберовой высоте. Где и был встречен фланкирующим огнем с люнетов.

Не подозревая, что наперерез ему уже движется батальон «аландцев» с миральезами, генерал продолжил атаку, лично возглавив одну из колонн. В чем в чем, а в личной храбрости этому военачальнику отказать было нельзя! В какой-то момент, у них почти получилось. Ворвавшись в не слишком надежные русские укрепления, французы сумели совершенно очистить один из них, и продолжали теснить отчаянно сопротивлявшихся русских в другом. Как вдруг на поле боя появились новые участники.

Заметив отчаянное положение, в котором оказались солдаты Минского полка, Лихачев распорядился отправить картечницы вперед, чтобы обстрелять левый флангатакующих. Кони пошли галопом, орудийная прислуга бежала рядом, цепляясь за постромки и молясь лишь о том, чтобы успеть.

Буквально пролетев последнюю сотню саженей, оставшиеся без прикрытия расчеты принялись разворачивать свои орудия на врага. Разделяющее их с противником расстояние было настолько ничтожным, что можно было не тратить времени на определение дистанции и вести огонь прямой наводкой. На уже чувствующих вкус победы французов пролился настоящий свинцовый ливень.

Как только заканчивалась одна кассета, заряжающие тут же ставили другую и наводчики продолжали стрельбу, выкашивая очередями пытавшихся вести ответный огонь зуавов. Когда же, наконец снаряженные магазины подошли к концу, большая часть левофланговой колонны атакующих была уничтожена.

В другое время, эта самонадеянность дорого обошлась бы русским, но сейчас у противника не было никого, чтобы захватить оставшуюся беззащитной батарею. А затем к ним на помощь подошли морские пехотинцы, и открыли огонь из своих «шарпсов» по уже бегущему противнику.

Таким образом, была потеряна единственная возможность нанести поражение засевшей в укреплениях бригаде Хрущова.

— Мой генерал, д’Отмар смертельно ранен, его бригада разбита и отступает, — испуганно доложил подлетевший к Боске адъютант.

— Что ж, господа, — внимательно обведя членов своего штаба начал Боске. — Кажется, можно подвести первые итоги. Ни один из вражеских редутов, за исключением недостроенного так и не взят. Наши пушки с минуту на минуту замолчат, зарядов больше нет. Патроны тоже на исходе…

— Но мы еще можем драться, — еле слышно прошептал принесший дурную весть адъютант.

— А между тем с севера на нас надвигается 12-я Дивизия самого Липранди, — продолжал генерал, продолжая всматриваться в отводящих от него глаза офицеров. — Какие будут предложения?

Толпящиеся вокруг него штабные продолжали молчать, поскольку никто из них не хотел предлагать первым капитуляцию.

— Я умываю руки, господа, — решился, наконец, Боске. — Это уже не война, а бойня, которую пора заканчивать. Пошлите к русским парламентеров и передайте, если они накормят моих солдат и окажут им медицинскую помощь, я вручу им свою шпагу!

Глава 20

Получив согласие мистера Маршала, я приказал сначала перевести его корабль в Карантинную бухту, после чего ему наскоро отремонтировали корму и вооружив шестью пушками и карронадами 36-фунтового калибра. Затем американскую команду разбавили тремя офицерами и двумя десятками матросов. И новоиспеченный рейдер был готов. Хотелось, правда, еще изменить ему немного вычурное название, но хозяин, будучи ярым патриотом Юга, не согласился.

Однако, прежде чем отпустить «Стар оф Саут» или если угодно «Звезду Юга» в свободное плавание, я решил использовать его в качестве разведчика. Отправив перед своей эскадрой к Синопу. Появление уже знакомого союзникам американского парохода, не вызвало у адмирала Брюа ни малейших подозрений, зато мы смогли выяснить не только точное количество уцелевших английских и французских кораблей, но и их расположение.

В глубине бухты, чуть в стороне от остальных группировались английские корабли 82-пушечный «Венганс», 90-пушечные «Родней» и «Лондон», а также парусный фрегат «Линдер» (40 пушек) и три его паровых собрата «Террибл» (21), «Фуриос»(16) и «Инфлексибл»(6). Рядом с ними устроился пострадавшие сильнее других старички-французы «Алжир» (80) и «Маренго» (70).

Дальше на рейде выстроились в колонну большие 114-пушечные «Фридланд» и «Вальми», затем «Сюффрен» (90), «Юпитер» (80), «Жан Барр» (80) и винтовой фрегат «Помон» (40). Еще несколько пароходо-фрегатов обеих наций, очевидно получивших во время бури повреждения колес или машин, держались ближе к берегу. Что же касается гордости французского флота — винтовых «Наполеона» (90), «Шарлемань» (80) то они, как впоследствии выяснилось, еще до шторма были отправлены на ремонт в Константинополь. Там же на приколе стоял, дожидаясь восстановления боеспособности 120-пушечный «Монтебелло», получивший серьезные повреждения руля во время урагана.

Дозора как такового не было, если не считать, торчавшего у входа в бухту 16-пушечного «Гомера» и еще одного парохода поменьше. Как позже выяснилось, из-за отсутствия угля, пары были разведены только на них.

Наши силы главные силы состояли из четырех линкоров 120-пушечного ранга «Три Святителя», «Великий князь Константин», «Двенадцать Апостолов» и «Париж» под флагом Нахимова, а также девять 84-пушечных: «Императрица Мария», «Храбрый», «Чесма», «Гавриил», «Селафаил», «Уриил», «Ягудиил», «Ростислав», «Святослав» и «Варна» под флагом Новосильского. Плюс отряд паровых кораблей. Мой флагман «Сан Парэй», которого официально пока так и не переименовали, шесть пароходо-фрегатов, и пять вооруженных шестовыми минами пароходов. Безусловно уступая противнику в числе паровых судов, мы впервые за всю войну имели преимущество в тяжелых кораблях линии.

Нахимов, когда все собрались на моем флагмане, недолго думая, предложил повторить схему случившегося ровно год назад сражения. То есть, ворваться в бухту двумя колоннами, встать на шпринги и раздолбать вражеский флот из всех орудий, благо тот повторил ошибку турок выстроившись так, что первая линия мешала второй, а перелеты наших орудий практически неизбежно доставались стоявшим в глубине бухты британцам. Ну и городу, конечно, впрочем, тот после тогдашнего погрома так и не оправился. Особых возражений от других участников совещания так и не последовало

— План недурен, — решил я. — Но нуждается в кое каких дополнениях.

— О чем вы, Константин Николаевич?

— Ну не зря же мы с собой шестовые мины тащили…

Черноморское побережье Турции даже летом не слишком напоминает солнечную Анталью, а уж поздней осенью и вовсе является далеко не самым веселым местом. Что уж тут говорить о так и не оправившемся после пожара городе, представлявшим из себя весьма жалкое зрелище. И только застывшие на рейде корабли англо-французской эскадры немного оживляли пейзаж, несмотря на то что большинство из них серьезно пострадали во время бури.

Случись это год или два назад, союзники смогли бы легко привести себя в порядок после буйства стихии, однако безжалостный огонь русских пушек уничтожил не только большинство зданий, но и склады вместе с мастерскими. Там что попавшим в беду морякам приходилось рассчитывать только на свои силы.

Едва начало светать, когда под мерное плюханье колесных плиц в бухту зашли один за другим пять пароходов. На первый взгляд, ничего странного в этом не было. Разбросанные по всему морю корабли союзной эскадры далеко не сразу сумели собраться в Синопе. Тот же «Гомер», сначала пришел в Трапезунд и обнаружил там изрядно потрепанный «Прометей». И лишь потом, не без труда найдя в этом забытом богом и цивилизованными людьми порту немного дров, они смогли соединиться со своими главными силами.

Однако, когда неизвестные суда наконец приблизились, вахтенный начальник лейтенант Морис Дюбуа все же заподозрил неладное и поднял тревогу. Поднятые со своих гамаков заспанные матросы под ругань унтеров бросились занимать свои места.

— Что там у вас, черт возьми, творится⁈ — недовольно щурясь проворчал капитан Жибер.

К несчастью для французов все принятые молодым офицером меры оказались запоздавшими. Шедший в атаку первым пароход «Колхида» уже выставил вперед длинный, более 6 метров шест, на конце которого была приделана поистине дьявольское изобретение — динамитная мина! Через несколько секунд русские матросы подвели ее под борт вражеского корабля, после чего замкнули рубильник и единственный более или менее боеспособный на данный момент фрегат союзного флота получил подводную пробоину, от которой спустя пару минут пошел на дно.

Остальные черноморские миноноски тоже не теряли времени даром и устремились к застывшим на якорях громадам французских линейных кораблей. Первым из них под раздачу попал «Жан Бар». Идущий в атаку русский командир проигнорировал стоявший рядом с ним фрегат и подвел свою мину под борт названного в честь знаменитого корсара линейного корабля. Прогремевший после этого мощный взрыв, проломил ему борт, открыв дорогу хлынувшей внутрь корпуса воде.

Следующим в этом скорбном списке едва не стал «Юпитер», но заведенная под его борт «адская машинка» не взорвалась. К несчастью для флота Второй Империи это была единственная сегодняшняя неудача русских минеров. Буквально через минуту взрыв раздался у борта «Сюфрена», после чего пришел черед красавца «Вальми». В течение каких-то десяти-пятнадцати минут, первая линия союзного флота потеряла три линейных корабля из пяти. Но на этом неприятности французов не закончились.

Раздосадованный неудачей с «Юпитером» командир «Эльбруса» капитан-лейтенант Попов прорезал на своем пароходе вражеский строй и внезапно оказался перед «Маренго». Размышлять было некогда, и отчаянный командир приказал задействовать вторую мину. На сей раз она сработала штатно и старый, построенный еще в далеком 1810 году линкор начал крениться на левый борт, быстро набирая через широкий, как ворота, пролом десятки тонн ледяной соленой воды. На корабле началась настоящая паника, действий по спасению плавучести никто не успел предпринять и уже спустя несколько минут ветеран имперского флота, помнивший еще золотые времена великого Бонапарта, отправился на дно.

Увы, но к тому времени англичане с французами уже успели немного прийти в себя и открыли по храброму кораблю ураганный огонь из всех орудий. К несчастью для них, маленький и юркий пароход находился в глубине порядков союзников, отчего большинство выпущенных ядер и бомб угодили вовсе не в него, а в своих же товарищей. Тем не менее, названный в честь самой высокой горы Кавказа буксир получил несколько серьезных попаданий, из-за чего вскоре потерял все мачты, трубу и лишился убитыми и ранеными доброй половины экипажа, включая и самого командира.

Пока корабли англо-французской эскадры обменивались «дружественным огнем» к ним на всех парах приближалась новая опасность. Вспомнив, как действовал противник во время памятной бомбардировки Севастополя, я предложил сделать то же самое. А именно пришвартовать к могучим парусным линкорам пароходо-фрегаты, чтобы те, не обращая внимания на ветер, завели их в бухту и поставили тем самым противнику шах и мат.

Единственным недостатком этого плана была нехватка паровых фрегатов. Было даже предложение отказаться от минной атаки, чтобы задействовать бывшие буксиры по своему прямому назначению. Но поскольку я хорошо помнил, какое деморализующее действие оказывает новое оружие на противника, было приято компромиссное решение. Сначала будет атака шестовыми минами, потом в бой вступит Нахимов, после чего вернувшиеся к главным силам пароходы возьмут на буксир оставшиеся линейные корабли.

Таким образом, сразу же после минной «побудки», в бой пошли наши 120-пушечники, а также «Императрица Мария» с «Чесмой» и мой «Сан Парэй» в роли замыкающего. К тому времени, от вражеской линии остались лишь стоящие на изрядном расстоянии друг от друга «Помона», «Юпитер» и «Фридланд». Первым не повезло, разумеется, фрегату. Проходя мимо него, каждый русский корабль считал своим долгом дать полновесный залп, вследствие чего, «Помона» вскоре превратился в пылающую развалину.

Избегнувший по счастливой случайности гибели от мины «Юпитер» пытался сопротивляться, но на него насели два концевых русских линейных корабля и буквально изрешетили из своих многочисленных орудий. Самый ожесточенный отпор ожидаемо оказал «Фридланд». Заложенный еще во время Первой империи, но окончательно достроенный лишь в 1840 году корабль встретил противника слаженными залпами из своих многочисленных пушек.

Его противником стал флагманский корабль Нахимова — «Париж», а «Великий князь Константин», «Три святителя» и «Двенадцать апостолов» схватились соответственно с «Венганс», «Роднеем» и «Лондоном». Что же касается моего «Сан Парэя» или если угодно «Несравненного», то на его долю достался более слабый противник ­– 40-пушечный фрегат «Линдер».

Не стану скрывать, сделал я это сознательно. Все-таки корабль новый, экипаж с ним толком еще не освоился. Разве что механиков Бутаков сумел подобрать толковых. А вот на артиллеристов, прямо скажу, особой надежды пока не было. Первые же выстрелы, казалось, подтвердили мои самые худшие ожидания. Британцы несколько раз сумели здорово приложить нас из своих 24-фунтовок, при том, что наш ответный огонь оставлял желать лучшего.

Однако вскоре Бутаков сумел подойти к обездвиженному вражескому кораблю со стороны носовой оконечности, лишив его возможности стрелять полными залпами. А спорадический огонь из погонных пушек можно было перетерпеть. Наши же канониры к тому времени сумели преодолеть свое волнение и пристреляться, после чего принялись с азартом громить практически не отвечающего врага.

— Эх, взять бы его на абордаж! — вырвалось у стоявшего за моей спиной Юшкова.

— К черту! — немедленно отозвался я. — Был бы хоть пароход, еще туда-сюда. А парусников у нас и самих паче всякой меры!

— Так зачем же дело встало? — ухмыльнулся Бутаков, показывая на застывший у берега колесник, оказавшийся впоследствии «Файербрандом».

— По призовым соскучились? — нахмурился я. — Давайте прежде разберемся с этим проклятым фрегатом. Ей богу, сколько можно!

— Кабы ваше высочество линьки не запретили, — вполголоса буркнул кто-то из офицеров позади меня, — сразу бы канониров вышколили. А так что же…

— Господа, если кто-то думает, что я от этой бестолковой стрельбы оглох, пусть лучше сам бросится в море!

В этот момент на казавшемся безлюдным «Головорезе»^[26] внезапно открылся порт, после чего грянул выстрел и над нашими головами со свистом пронеслось ядро.

— Вот черт… — вскрикнул резко нагнувший голову Юшков.

— Знакомого встретили? — насмешливо посмотрел на молодого офицера Бутаков, кивнув при этом на меня, дескать, бери пример с его высочества.

Я же, говоря по совести, в этот момент практически превратился в соляной столб и лишь поэтому сумел сохранить невозмутимость.

— Взял бы немного ниже… — опасливо заметил жалевший об отмене телесных наказаний офицер, в котором я узнал лейтенанта Уварова. — И каюк!

— Так идите к орудиям и организуйте достойный ответ! — рявкнул на него командир.

Примерно через четверть часа, охваченный огнем «Линдер» замолчал. Нужно было решать, что делать дальше. То ли идти на помощь линкорам Нахимова, то ли и впрямь взять на абордаж какой-нибудь пароход.

Пока мы с союзниками обменивались залпами, в бухту вошли корабли Новосильского. Дело в том, что Федор Михайлович с самого начала решил не ждать возвращения буксиров и повел свой отряд вперед. Диспозиция на тот момент была такова. «Императрица Мария» и «Чесма» взяли «Юпитер» в два огня и практически сломили его сопротивление.

Дальше в глубине бухты продолжалось символичное противостояние «Фридланда» и «Парижа». Первый был назван в честь победы Наполеона над русскими войсками Бенигсена, второй в честь сдачи французской столицы победоносной армии Александра Благословенного. Флагман Нахимова к тому времени успел отпустить буксировавшего его «Владимира» и встал на шпринг, совсем как в прошлогоднем сражении.

К слову сказать, несмотря на огромное превосходство в силах, наши корабли и тогда получили изрядные повреждения, а теперь им и вовсе противостояли не турецкие корветы, а ничуть не уступающие в мощи артиллерии и выучке экипажей линкоры ведущих морских держав.

Глава 21

В тот памятный день я в очередной раз убедился, что не прогадал с выбором командира для трофейного линкора. Наградив напоследок подозрительно замолкший «Файербранд» несколькими увесистыми залпами, Бутаков сумел аккуратно обойти пылающий как костер «Линдер» и занять позицию перед отчаянно отбивавшимся от «Двенадцати апостолов» «Лондоном». Несмотря на явное превосходство нашего корабля в количестве стволов англичане развили сильный огонь и явно не собирались сдаваться.

Поскольку британец и без того стоял на якоре, русские артиллеристы не стали обращать внимание на его развитый такелаж, сосредоточив все усилия на корпусе противника. В результате английский корабль вскоре лишился доброй половины артиллерии стреляющего борта, и получил несколько подводных пробоин, из-за которых его трюм все больше наполнялся водой.

Присоединившись к обстрелу, канониры «Сан-Парэя» обрушили всю мощь своих залпов на корму уже и без того поврежденного корабля. Вскоре после этого на нем вспыхнул пожар, а еще через четверть часа прогремел взрыв, после которого противник стал быстро валиться на борт. Не прошло и минуты как британец ушел на дно.

— Прикажете спустить шлюпки? — обратился ко мне кто-то из молодых офицеров.

— К черту! — поморщился я, от совершенно неуместного в данный момент проявления человеколюбия. — Бой еще не окончен…

— Но…

— До берега недалеко, доплывут! — прервал готовый вырваться у юного мичмана вопрос Бутаков.

— А нет, так на все божья воля! Григорий Иванович, подвинти к «Апостолам». Надо бы узнать у Винка о повреждениях…

Увы, даже беглого осмотра оказалось достаточно, чтобы понять — победа над британцами далась нашему кораблю нелегко. Грот-мачта лишилась стеньги, на бизани недоставало рей, про избитый борт и говорить нечего.

­– Велики ли потери? — прокричал я в жестяной рупор.

— Никак нет, ваше императорское высочество! — Ответил ему командир с немного чудным для моего слуха именем Анемподист Христофорович. — Убиты один офицер и два десятка нижних чинов. Число раненных примерно такое же, если не считать вернувшихся в строй после перевязки!

— Славно! Идите на помощь Кутрову^[27]!

Пока линейные силы обменивались залпами, на многочисленных пароходах противника спешно решали, что же им предпринять? Проще всего было сохранившим исправные машины. Спешно разводя пары, они попытались дать ход и скрыться с места сражения. К слову сказать, поднять давление в нынешних котлах дело не самое быстрое, но троим, очевидно, поддерживающим огонь в топках и ранее удалось это быстрее других.

Проскользнув мимо занятых дуэлью между собой «Парижем» и «Фридландом», беглецы хотели улизнуть, но нарвались на уже расцепившегося со своим флагманом «Владимира». Увидев маневры беглецов, Корнилов, поднявший свой флаг на пароходофрегате приказал Попандопуло преградить им путь. Но если с «Инфлексиблом» и «Фейри» это получилось, то 3-пушечному «Тритону» удалось-таки прорваться к выходу из бухту.

Казалось, спасение уже близко и даже приближавшиеся к месту боя линкоры Новосильского, из-за спешки не стали обращать на маленький пароход особого внимания. Но тут в дело снова вступили наши носители мин. Разгоряченные удачной атакой они с энтузиазмом накинулись на вражеское судно, ведя огонь из своих немногочисленных пушек. Впрочем, корабль, названный в честь вестника глубин, сына Посейдона и Амфитриты, тоже не отличался сильной артиллерией и, когда его кормовое орудие сбили с лафета, а затем подойдя на пистолетный выстрел хорошенько «причесали» палубу картечью, занявший место убитого капитана предпочел спустить флаг.

Что же касается его менее резвых товарищей, то у них с «Владимиром» разгорелось настоящее сражение. Несмотря на то, что русский корабль превосходил их в артиллерии по отдельности, вдвоем им удавалось отбиваться от более сильного противника, пока удачно выпущенное ядро не разбило на «Инфлексибле» руль.

Уверившись, что противник лишился возможности управляться, Попандопуло предложил взять его на абордаж, но Корнилов неожиданно отказался.

— Теперь уж он, Иван Григорьевич, и так никуда от нас не денется. Давай-ка лучше займемся его товарищем!

Бросив подранка, «Владимир» сделал резкий рывок в сторону «Фейри» и, обрезав противнику корму, несколько раз прошелся по вражеской палубе картечью. Потерявший большую часть артиллерийской прислуги шлюп не смог ответить, а еще через четверть часа с пришвартовавшегося к нему русского фрегата высадилась абордажная команда и несколько раз раненный к тому времени коммандер Чамберс приказал спустить флаг.

Но пока они так «развлекались» к веселью начали присоединяться остальные пароходы союзников, машинные команды которых сумели-таки поднять пары.

Самым грозными из них, несомненно, были 12-пушеный винтовой корвет «Хайфлайер» и 16-пушечный колесный фрегат «Фуриос», вслед за которыми потянулась целая вереница пароходов поменьше. Удержать такую массу одинокому «Владимиру» было бы совсем уж непосильной задачей, но…

Покончив с «Лондоном», я какое-то время размышлял, пытаясь решить, что же делать дальше? С одной стороны, бой линейных сил продолжался, и моему флагману следовало принять в нем участие. Тем более что паровой в отличие от остальных наших линкоров «Сан-Парэй» мог с легкость обрезать нос или корму любому стоящему на якоре противнику, решив тем самым исход боя.

С другой… да и черт бы с этими парусниками! У нас в резерве еще семь кораблей Новосильского, так что никуда остаткам главных сил союзного флота не деться. Но вот многочисленные пароходы могут и разбежаться, подобно тому, как это сделал в прошлом Синопском сражении «Таиф». А вот это допустить уже никак нельзя!

Так и не придя ни к какому определённому выводу, я приказал отойти в сторону, чтобы иметь возможность осмотреться, приблизившись тем самым к месту поединка «Парижа» и «Фридланда». Несмотря на то, что оба линейных корабля получили к тому времени более чем серьезные повреждения, ни тот, ни другой не собирались уступать, продолжая увлеченно обмениваться ударами.

— Помочь бы нашим! — прошептал за моей спиной Юшков.

— Не сейчас! — отозвался я, внимательно рассматривая затянутое клубами порохового дыма пространство.

— Ваше императорское высочество, вражеские пароходы идут на прорыв! — подал голос, занятый тем же самым Бутаков.

— А вот хрен им по всей морде! — забывшись на мгновение, прорычал я. — Полный вперед!

— Есть! — удивленно посмотрел на меня командир флагмана.

— Но как же наши? — буквально простонал адъютант.

— Григорий Иванович, будем проходить мимо, распорядись угостить «Фридланд» как следует. Многого от сего не жду, но хоть как-то…

Забегая вперед должен сказать, что залп наших 32-фунтовок и впрямь не принес большой пользы. Чего никак нельзя сказать, о выстреле из единственной с этого борта 68-фунтовой пушки, ударившем вражеский линкор точно у ватерлинии.

— Изрядно! — сдержано похвалил я. — Ну-ка позови мне этого снайпера…

— Кого? — в очередной раз изумился Бутаков.

— Отличного стрелка, — пояснил, чертыхаясь про себя.

Через минуту передо мной оказался бравый матрос с лихо заломленной бескозыркой, на груди которого красовался сразу два знака отличия военного ордена, лицо которого мне показалось смутно знакомым.

— Матрос Кошка по приказанию вашего императорского высочества прибыл! — звонко отрапортовал тот.

— Опять ты?

— Я, ваше императорское высочество, — растерялся тот, не понимая, чем вызван вопрос.

— Ты же вроде на «Ягудииле» служил?

— Скучно стало, вот и напросился в десант. А уж оттуда, меня сюда перевели.

— Второй крест там заработал?

— Так точно. Языка привел…

— Смотри те, господа, наш пострел везде поспел, — пошутил я, вызвав смешки явно заинтересовавшихся нашей беседой офицеров.

— Никак нет, — снова расплылся в улыбке матрос, сообразив, что гроза миновала. — Перед прошлым Синопом у нашего «Ягудиила» течь открылась. Вот там не был…

— Это ничего, главное теперь здесь. Значит так, Петр Кошка. Будешь и впредь также хорошо стрелять, получишь еще один крест. Ну а за то, что сейчас француза благословил, после боя получишь лишнюю чарку и от меня, как водится, десять рублей серебром.

— Премного благодарен!

— Все ступай.

— Константин Николаевич… — вопросительно посмотрел на меня Юшков.

— Ну что там еще?

— Вы, что же, всех матросов по именам помните?

— Вон ты про что… нет, брат, я не Юлий Цезарь. Просто фамилия у него необычная вот и запомнил.

Захватив «Фейри», Корнилов вновь оказался один на один с извечным русским вопросом — что делать? Остановить рвущиеся к выходу из бухты паровые корабли в одиночку русскому фрегату было очевидно не под силу. Но и выпускать их конечно же не следовало. Нисколько не сговариваясь со мной, адмирал пришел к такому же выводу. Если вражеские пароходы, неважно колесные или винтовые, сумеют уцелеть, победа будет не полной.

Обладающий превосходством в современной технике противник сумеет удержать господство над морем, а значит, война продолжится. А поскольку другого такого случая может и не представиться, действовать надо здесь и сейчас. Топить, жечь, если получится захватывать, а коли нет, то хоть бы и таранить!

— Полный вперед! — приказал он Попандопуло.

— С удовольствием, — осклабился потомок греческих пиратов, поправив сбившуюся набок фуражку.

— Вы ранены? — обратил на кровоточащую ссадину на его лбу адмирал.

— Пустяки, ваше превосходительство.

Даже если бы в распоряжении Корнилова был весь его отряд, удержать такую массу противников было бы нетривиальной задачей. Однако все они сейчас были заняты и не могли прийти на помощь к своему флагману. Тем не менее, без помощи «Владимир» не остался. На помощь ему пришли наши импровизированные миноноски. На большинстве из них еще оставались неизрасходованные мины, а молодые командиры горели желанием пустить их в дело.

Растянувшись в линию, они преградили путь бегущим кораблям противника. В другой ситуации «Хайфлайер» или даже «Фуриос» с легкостью разогнали бы эти маленькие пароходы с их слабым артиллерийским вооружением. Однако учиненный утром погром заставил британских капитанов быть осторожнее и они, не сговариваясь, повернули все вдруг решив атаковать спешивший им наперерез «Владимир».

Между русским и британскими кораблями завязалась перестрелка. Но если Попандопуло стремился подойти к противнику как можно ближе, чтобы нанести решающие повреждения, то англичане напротив, совершенно не желали задерживаться, небезосновательно полагая, что ничем хорошим эта проволочка не закончится.

Примерно в этот момент из окутавшей место сражения дымки, вышел наш «Сан-Парэй». Судя по всему, капитаны пароходов, находившихся далеко от места главных сил, сначала даже не поняли, что оказавшийся перед ними винтовой линейный корабль стал теперь русским. Во всяком случае, ничем другим поведение «Фуриоса» я объяснить не могу. Увидев мой флагман, он не только не попытался улизнуть, но даже стал разворачиваться, как будто собирался вместе с нами идти в атаку. Не могу даже представить, каково же было его разочарование, когда раздались первые залпы.

— Вот что господа! — обратился я к офицерам, — с нашими парадными семью узлами за пароходами союзников не погоняешься. Поэтому топим всех подряд!

— А если начнут сдаваться?

— Когда начнут, тогда и будем думать. А теперь извольте возвращаться к орудиям!

Первым под раздачу попал колесный «Фуриос», картечный залп с нашего довольно-таки высокобортного по сравнению с противником корабля снес все с его открытой палубы, заставив молчать и без того не слишком многочисленную артиллерию. Следующий удар был нанесен уже практически в упор по его корпусу. Многочисленные чугунные ядра буквально изрешетили его борта, а судя по вырвавшимся из пробоин клубам пара, одно из них разбило машину или паровую магистраль, а быть может даже котел.

Тем временем, успевший сообразить, что дело нечисто капитан «Хайфлайера», попытался развить полный ход, но не тут-то было. Удачный выстрел с подобравшегося очень близко «Владимира», сбил ему трубу, после чего ход окутавшегося дымом корвета начал снижаться. Воспользовавшись этим, к нему тут же, направился один из наших «миноносцев» и недолго думая подвел под борт поврежденного корабля одну из оставшихся у него мин. После чего грянул взрыв, и обреченный корабль начал медленно валиться на бок.

— Вот стервец! — усмехнулся внимательно наблюдавший за этим Бутаков.

— Ты, Григорий Иванович, как будто недоволен?

— Хороший корабль, можно было попытаться и захватить.

— И дать остальным уйти?

— Говорят, что синица в руках лучше…

— Чем утка под кроватью? Черт с ними со всеми, Бутаков, не жалей! Дай срок, построим новые корабли, куда лучше нынешних.

Появление нового большого русского корабля и скоропостижная гибель английского корвета не осталась незамеченной на остальных кораблях союзников. Идущие следом за ним нестройной толпой пароходы заметались, не зная, что им предпринять. 14-пушечный «Магеллан» стал разворачиваться, и налетел на оказавшегося поперек его пути «Прометея». «Муэт» с «Хироном» шарахнулись в сторону, едва навалившись на чудом уцелевшую «Саламандру» и преградив тем самым путь «Васпу», «Антилопе» и «Баньши». «Карадок» попытался уйти в сторону, едва не угодив под форштевень «Аденту», за которым в относительном порядке следовали «Сане» и «Касик».

Поскольку большая часть этих судов были обычными вооруженными пакетботами и буксирами с не слишком опытными и стойкими командами, на них тут же возникла паника. И только последние три француза попытались вырваться из ловушки, положившись на мощь своих машин. Будучи вооружены 14 пушками каждый они, конечно, не могли противостоять «Сан-Парэю», но надеялись проскочить, прежде чем тот сумеет развернуться к ним бортом.

Поначалу казалось, что их план может увенчаться успехом. Несмотря на явное превосходство в количестве стволов, первый наш залп пропал даром, позволив «Аденту» пройти вперед. Зато уже следующий пришелся прямо в кожух гребного колеса «Сане». Взломав деревянную обшивку, ядра повредили несколько плиц, после чего незадачливый пароходо-фрегат начало разворачивать. Затем по его палубе ударила картечь, лишив его разом доброй половины команды вместе с большинство офицеров.

Оставшийся практически без управления фрегат вскорости был взят на абордаж «Владимиром», а «Сан-Парэй» навалился на «Касика». Увидев перед собой громадину линейного корабля, его капитан предпочел спустить флаг. А вскоре его примеру последовали и остальные. Единственным кому все-таки удалось уйти из оказавшегося ловушкой для союзного флота Синопа, оказались «Адент» и, как ни странно, притворявшийся брошенным «Файербранд». Впрочем, это выяснилось гораздо позже.

Впоследствии нашу охоту на пароходы противника флотские острословы назвали «ловлей блох». Говорить мне или Корнилову это в лицо, никто, разумеется, не осмеливался, но за спиной конечно злословили. Однако и тогда, и позже я был уверен, что поступаю правильно. Тем не менее, за все пришлось дорого заплатить.

Еще до того, как уцелевшие корабли союзников начали спускать флаги, раздались один за другим два мощных взрыва. Первым на воздух взлетел «Венганс». Судя по всему, одна из выпущенных наших линкором 68-фунтовых бомб, удачно попав точно между часто поставленными шпангоутами, проломила двухфутовую обшивку, снесла все на своем пути и разорвалась прямиком в пороховом погребе, разом уничтожив корабль вместе с несколькими сотнями моряков.

Впечатленный стойкостью противника и случившейся с ним катастрофой, командир «Константина» капитан 1-го ранга Ергомышев сначала приложил два пальца к козырьку фуражки, после чего вовсе снял ее и перекрестился. Все же суммарная мощь залпа русского 120-пушечника, оснащенного 28 новейшими 68-фунтовыми бомбическими орудиями и 72 36-фунтовыми пушками почти два с половиной превосходила 28 32-фунтовых и 38 24-фунтовок британца. В каждом залпе мой «крестник» выбрасывал одним бортом 2248 фунтов чугуна против 904 фунтов у англичанина.

Впрочем, уж кем-кем, а мальчиками для битья англичане точно не были, так что «Великому князю Константину» тоже капитально досталось. За четыре часа сражения корабль сделал 3228 выстрелов, лишился всех мачт и получил 65 пробоин. Еще больше ядер застряло в его крепкой обшивке. Людские потери оказались куда меньше и все же значительны. Шестнадцать человек убитыми, 39 — ранеными из числа нижних чинов, и трое офицеров.

Следующей жертвой стал «Маренго», подорванный собственным экипажем, чтобы тот не достался противнику. Стоявший рядом с ним «Алжир» французы просто сожгли. Та же участь постигла отчаянно отбивавшийся «Родней». Зажатый с двух сторон «Тремя Святителями» и «Двенадцатью Апостолами» он вскоре загорелся и погиб в огне.

Последним на дно пошел избитый до состояния полной не боеспособности «Фридланд». Впрочем, состояние его визави также оставляло желать лучшего. Корпус «Парижа» получил настолько серьезные повреждения, что возникли сомнения, сможет ли он вернуться в родную гавань. Но что еще хуже, мы потеряли Нахимова…

Когда я прибыл на его флагман, Павел Степанович лежал в наскоро сколоченном деревянном гробу.

— Как это случилось, Павел Александрович? — спросил я раненого в обе ноги и контуженного близким взрывом командира корабля капитана 2-го ранга Перелешина.

— Как только мы на шпринг встали, — глухо отозвался тот. — Французы как у них водится подняли на марсы стрелков. Вот один из них…

— Сразу?

— Почти. Успел только сказать, чтобы его флаг не спускали, покуда «Фридланда» на дно не отправим…

— Вот ведь судьба, — сокрушенно вздохнул я, и вдруг увидел также прибывшего проститься со своим давним другом и соперником Корнилова.

«А ведь в той истории, Владимир Алексеевич погиб первым» — мелькнуло у меня в голове. — «Стало быть, нет никакой судьбы…»

— Прости, — едва слышно прошептал Корнилов, поцеловав на прощание покойника.

— Тело Павла Степановича и прочих павших следует вернуть в Севастополь. Вот только под силу ли это нашим кораблям?

— Право, не знаю. Повреждения «Парижа» и… — замялся адмирал, — «Великого князя Константина» очень значительны. Но надобно попытаться дотянуть их хотя бы и на буксирах.

— Признаться, ожидал худшего. Но в любом случае большая часть эскадры уцелела, а корабли Новосильского и вовсе практически не пострадали. К тому же имеются немалые трофеи. Их тоже надо сохранить. По крайней мере те, что можно отремонтировать и поставить в строй. Прочее сжечь!

— А как насчет высадившихся на берег союзников. Будем брать их в плен?

— Зачем? Дармоедов у нас в Севастополе и без того довольно. Пусть остаются.

— Места здесь все же дикие.

— Вот заодно и познакомятся с нравами своих османских союзников. Кстати, который теперь час?

— Без четверти пять.

— Как это? Мы что целый день сражались⁈

Глава 22

Сказать, что новость о невероятном разгроме союзного флота в Синопе произвело ошеломляющее впечатление, значит не сказать ничего! Поначалу этому просто никто не хотел верить, но потом в Константинополь пришел чудом уцелевший «Файербранд», капитан которого и поведал миру поистине леденящие душу подробности этой эпической битвы.

Бросившиеся в порт журналисты так хотели пообщаться с выжившими свидетелями этой трагедии, что иногда по ошибке вместо британского шлюпа попадали на стоящий неподалеку от него американский пароход с поэтическим названием — «Звезда Юга». Нескольких таких неудачников суровые, но молчаливые янки выставили прочь, пообещав разбить физиономии, а одного особенно настырного даже выкинули за борт. Впрочем, корабль скоро ушел, так что обошлось без скандала.

Говорят, что, узнав об этом поражении, королева Виктория едва не слегла, и даже хотела объявить траур. Парламентская оппозиция бушевала, призывая громы и молнии на весь кабинет Тори вообще и лорда Пальмерстона в частности. Французы против обыкновения реагировали более сдержано. Что же касается политиков прочих европейских держав, то мнения разделились. Консерваторы, как правило, торжествовали, либералы же напротив погрузились в печаль, горестно вопрошая, каким образом столь отсталая страна как Россия могла в очередной раз одержать верх над «Просвещенной Европой»?

Мне же, по совести, говоря, было совсем не до того. Возвращение в Севастополь далось нам очень не просто. Несколько дней команды чинили рангоут и такелаж, заделывали щитами пробоины. Работали круглыми сутками без перерывов. 16 ноября флот двинулся на север. Погода снова испортилась, пароходы с трудом тянули поврежденные во время сражения корабли, которые то и дело пытались пойти ко дну, и только невероятные усилия их экипажей смогли уберечь их от столь бесславной гибели.

Но все когда-то подходит к концу и через неделю после окончания битвы наша победоносная эскадра вернулась в родную гавань. Тело Нахимова отнесли в собор, где еще совсем недавно прощались с моим братом. Многочисленных раненых отправили по госпиталям, а я засел за сочинение верноподданной реляции к своему августейшему родителю.

То есть, вчерне она была составлена еще в море, но теперь этот документ следовало тщательнейшим образом проверить, после чего безжалостно сократить для отправки по телеграфу, а полный вариант отослать в Петербург с одним из своих адъютантов или еще лучше с братом.

— И не проси! — взбеленился, услышав об этом Михаил. — На пороге быть может величайшая победа со времен взятия Парижа, а ты хочешь услать меня из армии?

— Успокойся, пожалуйста, — устало отозвался я. — Неприятель уже разбит и не без твоего, кстати, участия. Так что без награды не останешься…

— Да разве дело в орденах⁈

— Нет, конечно. Но надобно решить, как нам продолжать эту войну, и именно поэтому ты нужен мне на заседании Государственного совета!

— О чем ты? Какую войну…

— Ту самую, Миша! Которая идет уже больше года и никак не желает останавливаться!

— Но ведь мы уже почти победили…

— Вот именно, почти! Ты думаешь капитуляция Канробера, на которую он, к слову, говоря, еще не решился, что-то изменит?

— Конечно…

— Позволь осведомиться почему?

— Но ведь у союзников нет больше ни армии, ни флота…

— Разве? — криво усмехнулся я. — Как раз с флотом, любезный братец, у них все прекрасно! Сожженные нами в Синопе линейные корабли все до единого были парусными. По сути, мы оказали англичанам и французам услугу, разом оставив их без устаревших судов.

— Ты думаешь, он смогут быстро построить новые?

— Британцам для этого и строить ничего не надо. У них и без того огромный флот. Наполеон через несколько месяцев введет в строй свои новейшие броненосцы, противостоять которым в данный момент не сможет никто.

— Но где они возьмут армию? — не желал сдаваться Мишка.

— Купят.

— Но разве солдаты продаются? — растерялся брат.

— Еще как, мон шер!

— Но у кого?

— Да мало ли жаждущих золотых соверенов в мире? Итальянцы, испанцы, шведы, хотя на счет последних я не уверен. Возможно даже австрийцы с пруссаками.

— Ну, это ты, пожалуй, хватил! — нервно рассмеялся Михаил.

В принципе, скепсис брата можно было понять. В этой истории не было обидных поражений нашей армии, а потому «Черные орлы»^[28] продолжали считать себя нашими союзниками и сохраняли более или менее дружественный нейтралитет.

— Ну, хорошо, что ты предлагаешь?

— Выбить из войны ее главную причину. То есть Турцию!

— Но как?

— Все очень просто. Ударить по Константинополю!

— Ты сейчас серьезно?

— Вполне. Более того, произведи мы год назад после прошлого Синопского сражения подобную демонстрацию, султан наверняка пошел бы на попятный и никакой войны, черт бы ее подрал, просто не случилось!

— Это война сделала тебя героем.

— А еще унесла тысячи жизней и сотни миллионов рублей.

— Миллионы, может быть, — с сомнением в голосе протянул Мишка. — Но вот чтобы сотни… неужто так много?

— Боюсь, это еще очень скромная оценка. Впрочем, если угодно, давай посчитаем. Для начала возьмем прошлый год. Совокупный доход казны тогда составил, если правильно помню, 246 миллионов рублей серебром с мелочью.

— Хороша мелочь! — ухмыльнулся великий князь.

— Точнее пусть тебе Брок^[29] считает. Ты суть слушай!

— Прости, я весь внимание!

— То-то же! Так вот, на финансирование военных нужд из них пошло ни много, ни мало 98,5 млн рублей. Сумма, согласись более чем значительная, при том, что воевали мы с одной лишь Турцией!

— Однако…

— Это, любезный братец, еще цветочки. В нынешний год, как только к нам пожаловали союзники, траты возросли еще более.

— На сколько?

— Ну, год еще не окончен, но в любом случае никак не менее двухсот миллионов.

— Не может быть!

— Еще как может. Но и это только полбеды. Доходы ведь тоже уменьшились.

— Но почему⁈

— Да все потому же. Война, экспорт перекрыт, торговли нет, стало быть, и прибыли. Следовательно, казна пуста, а финансы поют романсы!

— Господи боже. Но на какие же средства мы тогда воюем?

— Во-первых, кое-что мы все-таки продаем. Через посредников вроде той же Пруссии. Львиная доля прибыли, разумеется, достается им, но тут уж ничего не попишешь. Это, кстати, основная причина, по которой наш добрый дядюшка Фридрих Вильгельм ни за что не согласится выступить против нас. Пока денежки капают в казну, война ему не нужна.

— Не густо.

— Добавь к ним еще сборы от государственной монополии на винокурение, или если точнее от откупщиков. Что-то порядка 79 миллионов рублей. Прямые налоги с населения еще 43.

— Но ведь этого недостаточно даже для армии… Как же мы выкручиваемся?

— А никак! Просто печатаем деньги.

— Печатаем?

— Ага. Шлепаем кредитные билеты, как взбесившийся пр… хм, печатный станок.

— Ничего не понимаю… Это же безумие!

— Еще какое. В оборот влито никак не менее 200 миллионов ничем не обеспеченных бумажных рублей, которые закономерно обесценились в полтора раза от довоенного номинала, когда за рубль ассигнациями давали 45 копеек серебром. Теперь только 34. Это мне, Миша, по должности и главы Морского ведомства, и как главнокомандующему Крымской армией хорошо известно, поскольку каждый божий день подписываю накладные на закупки.

— Выходит война нас разоряет? — ошарашенно посмотрел на меня брат.

— Я вижу, реальным делами тебя папенька покуда не нагружал? — сочувственно посмотрел я на него. — Прости, дружище, и… добро пожаловать в реальный мир!

— И что же делать?

— То, о чем я тебе уже битый час толкую. Заканчивать эту идиотскую войну как можно скорее, причем, с как можно меньшими потерями для нашего и без того неслишком богатого отечества! Поэтому и предлагаю добить турок, пока они вместе с Парижем и Лондоном находятся в прострации.

— Так-то оно так… — задумчиво пробормотал Мишка. — Но ведь твои корабли нуждаются в починке?

— Далеко не все. Отряд Новосильского почти не пострадал, а это, как ни крути, семь линейных кораблей. Плюс мой «Несравненный»… если хорошенько напугать Абдул-Гамида, он вполне может пойти на сепаратный договор. И тогда причина войны исчезнет сама собой!

— Даже не знаю… боюсь, отец не согласится.

— Именно поэтому ты и нужен мне в Питере! Молодой, дерзкий, с заслуженными в бою орденами! Ты ведь — великий князь! Одно твое слово будет весить больше, чем все велеречивые речи толпящихся вокруг трона сановных ничтожеств!

— Боюсь, ты преувеличиваешь мое значение. Я ведь не цесаревич…

— Как раз Сашка для этого и не годится. Наш старший брат слишком уж мягок. Это, кстати, очень даже хорошо, но только в мирное время, а сейчас надобно действовать.

— Хорошо, — скрепя сердце согласился Михаил. — Просто очень жаль, что придется пропустить капитуляцию…

— Не придется. Думаю, он сдадутся уже завтра.

— Но почему?

— Во-первых, потому что после прибытия я первым делом послал к союзникам парламентеров, которые и сообщили им все последние новости. А во-вторых, потому что три наименее пострадавших и потому легко узнаваемых трофейных парохода «Инфлексибл», «Фейри» и «Магеллан» сейчас стоят на виду у них в Карантинной бухте, подтверждая свои присутствием эти печальные вести. Так что в Питер ты с большой вероятностью поедешь не один, а вместе с герцогом Кембриджским и принцем Наполеоном.

— Невероятно! Знаешь, я не перестаю восхищаться твоим умом и энергией. Нет, правда, за что бы ты ни взялся, все получается! Может даже удастся налет на Константинополь. Хотя, помяни мое слово, папа не согласится. Не говоря уж о том, что дорога займет много времени и когда я прибуду в Петербург ситуация может очень сильно измениться.

— А кто тебе сказал, что я буду ждать до того момента? Нет, братец, ты будешь моим адвокатом перед августейшим папенькой, когда все закончится!

— Ладно, — уступил моему напору Мишка. — Если союзники капитулируют, немедленно отправлюсь в столицу и… будь что будет!

Вскоре выяснилось, что я не ошибся. Прибывшие следующим утром парламентеры, сделали еще одну попытку выторговать свободный выход хотя бы для командного состава, после чего помявшись, согласились-таки на безоговорочную капитуляцию. Согласно ей в плен попало немногим больше 25 тысяч солдат, офицеров и генералов трех союзных армий. Больше всего, конечно, французов.

Вместе со сдавшимся ранее Обсервационным корпусом Боске (от которого осталось едва 6 тысяч штыков и сабель), а также захваченными в плен моряками и перебежчиками у нас оказалось более сорока тысяч человек, многие из которых оказались истощены и нуждались в срочной медицинской помощи.

— Вот что, господа, — решительно заявил я сразу после принятия капитуляции. — Есть мнение, что пленных нужно как можно быстрее вывезти во внутренние губернии. Так сказать, во избежание. Речь, разумеется, о более или менее здоровых. Больных и раненых, а также медиков для их излечения придется оставить в Крыму. Какие будут соображения на этот счет?

— Согласен, — кивнул вернувшийся к должности начальника штаба Корнилов. — Вывезти же их легче всего морем. Часть в Таганрог и Азов, другую в Одессу и Николаев.

— Это может быть опасно, — покачал головой Новосильский. — Вдруг противник снова пожалует? Отобьет, чего доброго, своих солдат назад.

— Пустое! Сил у них теперь мало и быстро их не увеличить. Мы же для ускорения можем задействовать все имеющиеся у нас пароходы. Благо их количество несколько увеличилось!

Последние слова адмирала были встречены одобрительными смешками. Захваченные нами трофеи и впрямь были достаточно многочисленны. Шутка ли, больше двадцати пароходов! Правда, многие из них нуждались в том или ином ремонте, но и оставшихся исправными тоже хватало.

— А может пешим порядком погнать? — предложил любивший прикинуться простачком генерал Тимофеев. — Ать-два, левой, дойдут как-нибудь с божьей помощью. А нет, значит так им на роду написано!

— Помилуйте, Николай Дмитриевич, — бросился возражать ему командующий 3-м корпусом. — Теплого обмундирования у них нет, да и мы им ничего дать не можем. Мои солдаты уж на что ко всему привычны, а и то не все дошли. А уж европейцев мы и половины живыми не доведем…

— И что с того? — не унимался Тимофеев, успевший за время войны отрастить на союзников огромный зуб. — Любят у нас Европе в рот заглядывать, а по мне, если Лондон с Парижем проклятым завтрева в тартары провалятся, так я и не охну!

— Соглашусь с генералом Реадом, — пресек возникшие среди присутствующих смешки Липранди. — Не стоит проявлять излишней жестокости.

— Тогда пусть прежде хоть завалы разберут, — буркнул старый генерал.

— А вот с этим соглашусь. Прекрасная идея! И завалы, и свои же траншеи пусть засыпают, и снаряды, коих в городе разбросано множество, тоже собирают.

— Я вас услышал, господа! Если позволите, добавлю еще парочку предложений. В первую очередь следует убрать офицеров и генералов. Без них солдаты не более чем неорганизованная масса. Далее, следует отделить из прочих пленников, имеющих востребованные у нас специальности. В первую очередь, разумеется машинистов и кочегаров. Кроме того, мастеровых всех видов. Кузнецов, механиков и всех, кого только сможем сыскать. Работы много и умелые руки лишними не будут.

— А если не согласятся? Все же работать на врага во время войны — бесчестье.

— Предложим выбор между благородным голодом и сытым коллаборационизмом.

— Будет хорошее жалованье, пойдут! — согласился Корнилов. — Только вот…

— Тебя что-то смущает?

— Если составить машинные команды из бывших врагов, не сбегут ли они вместе с трофеями?

— А кто говорит, что их нужно оставлять без присмотра? Разумеется, будем контролировать каждый шаг. Или использовать там, откуда не сбежишь. В Азовском море, например.

— Ваше императорское высочество, позвольте мне изложить некоторые соображения, — поднялся со своего места наш главврач Пирогов.

— Конечно, слушаем внимательно, Николай Иванович.

— Зима на носу, у нас и своих раненых — тысячи после недавних боев, а у противника того больше. Но что еще хуже, у союзников лютует холера, особенно плохи дела у британцев. Медикаментов на всех не хватит, да и мест в госпиталях. Хуже того, теперь, когда нас не разделяет линия фронта эпидемия угрожает распространиться и на нашу войска! По сию пору нам удавалось сдерживать заразные болезни, вводя строгий карантин для рот и батальонов в коих отмечались случи появления инфекции. Но теперь… Мы можем понести потери от побежденного противника во много раз выше, чем прежде было от их пуль и снарядов!

— Так и что с того? — вопросительно посмотрели на прославленного хирурга генералы, в представлении которых высокие санитарные потери были делом само собой разумеющимся.

— Скажу больше, — не обращая внимания на их недоуменные взгляды, продолжал Николай Иванович. — У меня нет и тени сомнений, что больные и раненые пленные просто не переживут зиму. И что, позвольте спросить, скажут об этом в Европе?

Последний аргумент, кажется, подействовал. Выглядеть варварами в глазах просвещенного Запада не хотел никто. Кроме, разве что…

— А давайте отправим их в Константинополь! — не задумываясь, ляпнул Тимофеев.

— В каком смысле? — удивился никак не ожидавший подобного предложения Пирогов.

— В прямом. Погрузить на какие-нибудь баржи или хоть захваченных в Балаклаве купцов, да и отправить от греха подальше всю эту холерную сволочь!

— Но позвольте, ведь в таком случае непременно случится эпидемия, просто не у нас, а в Турции…

— А что в этом дурного?

— План, его превосходительства, не лишен остроумия, — с усмешкой заметил Корнилов, — но при этом совершенно неосуществим. Стоит нашим судам показаться в Золотом роге, как их немедленно арестуют. Что же касается, как вы изволили выразиться, захваченных в Балаклаве купцов, так они тоже уже наши и терять их…

— Боитесь призовые потерять?

— Попросил бы! — вспыхнул адмирал.

— Господа, — растерянно посмотрел на спорщиков Пирогов. — Одумайтесь! Мы же не дикие монголы, чтобы закидывать чумные трупы в осажденную крепость?

— А что и чумные есть?

— Тише, господа, — пришлось призвать к порядку расходившихся спорщиков, пока те и впрямь не додумались до применения бактериологического оружия. — Давайте все-таки дослушаем уважаемого Николая Ивановича.

— Да я, собственно, все. Хотел просить о дополнительных ассигнованиях, чтобы пресечь возникновение эпидемии и высокой смертности, а тут…

— Что тут скажешь. Военные они ведь как дети.

— Ваше императорское высочество, — обратился ко мне подошедший Юшков, нарушая торжественность момента.

— Чего тебе, Федор Осипович? — постаравшись скрыть нахлынувшее раздражение задал вопрос своему верному адъютанту.

— Прибыл генерал от инфантерии Николай Николаевич Муравьев, недавно назначенный наместником Кавказа и главнокомандующим Отдельным Кавказским корпусом. Просит о срочной встрече. Говорит безотлагательная необходимость.

— Хорошо, проводи его в кабинет, я сейчас поднимусь туда.

Интересно, что же такое мне желает озвучить Муравьев, да еще и столь срочно? Ну что ж, послушаем.

Глава 23

Новый наместник Кавказа недавно произведенный в генералы от инфантерии Николай Николаевич Муравьев оказался крепким коренастым мужчиной шестидесяти лет от роду с аккуратно постриженной седой шевелюрой, усами и тяжелым немигающим взглядом. Постой пехотный мундир украшали только орден Святого Владимир с бантом и святого Георгия III класса на шее.

Судя по отсутствию воспоминаний у Кости, прежде мы с ним не встречались. Тем не менее, человек он был по-своему весьма известный. С одной стороны отличный генерал и администратор, имеющий обширные знания и безусловный авторитет, с другой обладатель до крайности неуживчивого характера и привычки лезть повсюду со своим мнением.

Куда бы ни заносила его служба, он везде добивался успеха. Будучи путешественником, побывал в Хиве, куда европейцам путь, мягко говоря, заказан. Служа под началом Паскевича на Кавказе, ухитрился захватить Карс, причем без ведома непосредственного начальника. Рассорившись с наместником, перевелся в Польшу, где вскоре отличился при подавлении восстания. Написал докладную записку, в которой подверг беспощадной критике порядки в нашей армии, с чем был вынужден согласиться даже обычно не склонный к этому император. В конце концов, имел неосторожность одержать верх над моим августейшим родителем на Красносельских маневрах.

Последнего обстоятельства тот ему не простил, вследствие чего последние годы опальный генерал пребывал в отставке и лишь недавно вернулся на службу, получив при этом орден Александра Невского и генерал-адъютантский аксельбант.

— Здравствуй, Николай Николаевич, — первым поприветствовал я его. — Проходи, садись.

— Благодарю, ваше императорское высочество, за то, что изволили незамедлительно принять старика. Я право, никак не мог ожидать такой поспешности…

— Привыкай, генерал. На войне все решения следует принимать быстро.… Впрочем, тебе это известно не хуже моего. К слову, я твоего визита тоже не ожидал. Слышал, ты вновь одарен монаршим доверием? Поздравляю!

— Благодарю, ваше…

— Полно, Николай Николаевич. Во-первых, не люблю титулований, а во-вторых, ты ведь не за поздравлениями ко мне приехал?

— Все так, Константин Николаевич. Все так…

— Что же, говори.

— Как вам, вероятно, известно, мое назначение на столь высокий и ответственный пост стало неожиданностью для многих. Но, говоря по чести, больше всех подобное назначение удивило и озадачило именно меня. Поскольку ни я, ни мои предки никогда не принадлежали к кругу лиц обладавших подобным доверием монарших особ.

Говорил Муравьев медленно, отчетливо проговаривая каждое слово, как будто вколачивая каждым словом гвоздь.

— Сам, небось, знаешь, Николай Николаевич. В мирное и в военное время нужны разные люди. Сейчас же у нас не просто война. На кону само существование России. Мне тут по случаю доставили речь премьер-министра Великобритании лорда Пальмерстона. Представляешь, сей почтенный господин желает ни много ни мало отторгнуть от Империи Польшу, Финляндию, Остзейский край, ну и конечно Кавказ. И ладно бы он это в начале войны сказал, так ведь нет. Всего пару недель назад, как раз накануне шторма. Представляешь?

— Наглец! — хмыкнул генерал.

— То-то и оно. Несмотря на все неудачи, а похвалиться им покуда нечем, хоть немного умерить свои требования британцы не согласны. Вот государю и понадобились люди способные творить чудеса. И один из них, как ни крути, ты!

— Полноте, ваше им… Константин Николаевич, я, право, не заслужил….

— Еще как заслужил. Много ли у нас генералов способных, почти что не имея под рукой войск Карс взять? Вот для этого папенька тебя и выдвинул. Дай угадаю, подкреплений тебе не дал?

— Какое там, — криво усмехнулся Муравьев. — На аудиенции слова вымолвить не позволил.

— Узнаю, его величество… Ладно, оставим кесарю кесарево. От меня ты чего ждешь?

— Даже не знаю с чего начать…. Турок мы прежде не раз били и на суше, и на море. С Бонапартом сорок лет назад тоже сладили, а он нечета своему племянничку был. Вам же, вы уж простите, ваше императорское высочество за титулование, но мне старику так легче, удалось совсем не бывалое. «Владычице морей» укорот дать! Слыханное ли дело, англичан на море разбить и от берегов наших как псов шелудивых отогнать! Ей богу, не думал, что до такого доживу…

— Спасибо на добром слове, только к чему твоя речь?

— К тому, Константин Николаевич, что не такой вы человек, чтобы после победы остановиться и у моря погоды ждать. Так ведь?

— Продолжай.

— Почему бы вашему высочеству не воспользоваться благоприятной обстановкой и не нанести османам последний удар?

— Так и собираюсь.

— На Царьград нацелились?

— Ничего-то от тебя не скроешь…

— Упаси вас бог от такого!

— Генерал, ты в уме ли? — едва не закричал я на него.

— Будь на престоле ваша великая прабабушка, она бы такие замыслы оценила, — как ни в чем не бывало продолжал Муравьев.

— А отец, значит, нет?

— На что спрашивать, коли ответ и так известен?

— И пусть. Победителей не судят!

— Николай Павлович и не станет. Да только…

— Что?

— Мы ведь с ним почти ровесники. Долго ли нам осталось?

— Вот ты про что…

— Августейший брат вас любит, а вот про людей, что вокруг него такого не скажешь. И что они цесаревичу каждый день на ухо шепчут, одному богу известно…

— Или черту.

— Кто знает…. Одно скажу, любая ваша победа до сей поры лишь усиливала блеск российское короны. Но вот крест над Святой Софией будет сиять так, что любой венец рядом с ним потускнеет!

— Хочешь сказать, не по Сеньке шапка⁈

— По Сеньке. Только не теперь. Верю, придет время и для этого, а сейчас, богом вас заклинаю, остерегитесь!

Некоторое время мы молчали. В словах старого генерала было много правды. Настроения в петербургских салонах и при дворе царили разные. Большинство конечно искренне радовались победам нашего оружия, но были и недовольные. Шепчущие по углам, что слишком удачливый великий князь вряд ли станет довольствоваться вторым местом при дворе будущего императора и тогда страну ожидает неминуемая смута…

Что интересно, даже моя не блещущая особым интеллектом супруга в очередном письме отметила, что подобные разговоры вовсю идут среди фрейлин супруги цесаревича. То есть она не придала этому особого значения, сообщив, как о забавном курьезе. Да и я, грешным делом, оценил новую угрозу далеко не сразу…

— Что предлагаешь? — пристально посмотрел я Муравьева.

— Нанести удар по османам, конечно, надо. Только не по Константинополю, а на Кавказе. Лучше всего по Трапезунду! Тогда у турок весь фронт обвалится. И Эрзерум, и Карс, и все прочее наше будет. К слову, ровно эту задачу Государь и поставил передо мной. Во что бы то ни стало второй раз взять турецкую твердыню, а хватит сил, то и дальше пойти. Но ежели ударим вместе, можем сделать много больше!

— Знаешь, что, Николай Николаевич, — вздохнул я. — Ты, верно, устал с дороги. Ступай, отдохни, а завтра приходи ко мне на обед. У меня весь штаб будет, тогда и поговорим…

— Как прикажете.

— А после мы тебя морем к грузинским берегам доставим, кратчайшим маршрутом. Так что еще и время выиграешь.

— Заранее благодарю.

— Это пустое. — Отмахнулся я, добавив, — И мысли свои про дела придворные никому не говори.

— Разумеется!

Оставшись один, я устало прикрыл глаза. Вот так всегда, стараешься, работаешь, не покладая рук на общее благо и все равно найдутся недовольные. А ведь мне Трубников уже намекал на подобные настроения…

— Константин Николаевич, — раздался совсем рядом знакомый голос директора Телеграфного агентства. — Позвольте…

— Черт! Напугал… Думал, ты мне уже снишься.

— Прошу прощения, ваше высочество, но дело не терпит отлагательств.

— Что у тебя стряслось?

— Ваше высочество, я по поводу доклада господина Пирогова и предложения его превосходительства генерала Тимофеева.

— А ты про них, откуда знаешь? Хотя что это я, ты тоже там был. Ладно, говори раз пришел.

— Я знаю, как не только отправить раненых и больных союзников в Турцию, но и извлечь их этого пользу, — выпалил одним духом журналист.

— И как же?

— Очень просто-с! — расплылся в улыбке ничуть не смутившийся от моей нарочитой холодности Трубников. — Для начала, надобно оповестить все европейские газеты о вашем великодушном предложении. А когда начнутся проволочки, раздуть из этого скандал и обвинить во всем правительство Наполеона и Виктории. Дескать, им никакого дела до больных солдат нет!

— А с чего ты взял, что будут проволочки?

— А как же-с? Дело-то небывалое, чтобы воюющая, да еще и победившая сторона была не просто согласна отдать пленных, но и безо всяких условий. Помяните мое слово, никто из генералов или адмиралов, или даже послов на себя такую ответственность не возьмет, предпочтя переложить ее на высокое начальство в Париже и Лондоне.

— И что с того? Телеграф, слава богу, теперь везде есть. Ответ быстро придёт…

— Константин Николаевич! Да где ж вы такое видели, чтобы решения быстро принимались? Сначала их все депутаты обсудят, потом все министры, а уж о чем они договорятся, никто предсказать не сможет…

— Ну допустим. Нам-то с этого, какой прок?

— Ну как же-с! Во-первых, ваше высочество прославится на всю Европу своей гуманностью и милосердием. Во-вторых, с этого момента виноваты в смертях больных и раненных английских и французских солдат станут их правительства. Что, в-третьих, покуда не знаю, но чую, что будут еще выгоды…

— А вот тут ты прав, — заинтересовался я. — Скажи мне лучше, а нельзя ли сделать так, чтобы одни европейские газеты нас хвалили, а другие, наоборот, ругали и говорили, что мы это все для отвода глаз делаем, а сами недоброе замышляем?

— Чего уж проще? Тем более что для этого и делать ничего не надобно. Они сами все додумают и напишут!

— Положим, что так. А если все-таки не получиться больных отправить?

— Да и пес с ними! Как говорят в народе, наше дело петушиное. Прокукарекал, а там хоть не рассветай!

— Ну-ну, — хмыкнул я, понимая, что никакой негативной коннотации на данный момент в его словах нет.

Бог знает, получится из этой затеи что-нибудь толковое или нет, но определенный информационный шум создаст. А мы под это дело кое-что предпримем. Наведаемся к Константинополю… или все-таки к Трапезунду?

Определенный смысл в предложении Муравьева был. Обрушение Кавказского фронта турок поставит противостоящую нам коалицию в трудное положение. В Закавказье армию быстро не доставить, это не Босфор с Дарданеллами. Более того, им на этот театр военных действий вообще наплевать. Они и в моем прошлом палец о палец не ударили, когда Муравьев захватил Карс.

В общем, остается только один вопрос. А с какой, собственно говоря, стати, старик вдруг стал со мной откровенничать? Мы с ним, мягко говоря, не друзья. К поддерживающей меня придворной группировке он тоже не принадлежит. Сыновей, которые могли бы сделать карьеру в моем окружении, насколько я знаю, у него нет, одни дочери… а может это вообще не его мысли? Может он посланник отца?

Пожалуй, нет, Николаю Павловичу такие интриги совсем не свойственны. Он при всех своих недостатках человек прямой и честный. Прислал бы именное повеление и дело с концом. Да и сам Муравьев не самая подходящая кандидатура для тайных посланий.

Утром меня снова захлестнула волна неотложных дел. Во-первых, следовало проводить отбывавшего в Петербург брата. Как я предсказывал, уезжал он не один, а с целой компанией высокопоставленных пленников: адмирал Дандас, лорд Раглан, генерал Канробер, герцог Кембриджский, принц Наполеон. Прочих генералов рангом пожиже, включая Боске, Симпсона и Сулейман-пашу решено отправить немного позже. Чтобы не задерживаться в пути, с собой им разрешили взять только по одному слуге. Пообещав, что остальные вместе с немногими уцелевшими во время бури вещами прибудут позже.

Зато конвой отрядили весьма внушительный — сотню донских казаков из числа наиболее отличившихся и сводный эскадрон из Лейхтенбергских и Веймарских гусар. Это, к слову сказать, была моя идея. Героев доставивших таких важных пленников наградой точно не обойдут. Стало быть, и донцы свое получат, и с полка моего покойного брата опалу снимут.

— В пути нигде не задерживаться! — отдавал я последние распоряжения брату и командовавшему конвоем Тацыне (посланного специально в надежде на царскую милость). — Нечего на них обывателям пялиться, чай не заморских зверей везете. Все же, какие ни есть, а генералы и представители правящих домов!

— Слушаюсь! — шутливо вытянулся Мишка.

— Для меня было честью скрестить оружие с вашим императорским высочеством! — поклонился на прощание Канробер. — Думаю, что выражу всеобщее мнение, сказав, что противостоящие нам русские солдаты ничуть не уступают своим предкам, противостоящим нам на бородинском поле.

— А мне, господа, если уж быть совершенно откровенным, наше противоборство не доставило ни малейшего удовольствия, — огорошил я высокопоставленных пленников. — Нет, правда, кто-нибудь может мне объяснить, ради чего мы сражались? Из-за чего погибло много храбрых воинов с обеих сторон? Оказались на дне прекрасно построенные корабли? Как вообще могло получиться, что христиане выступили на стороне своих извечных врагов, против страны, которая не сделала им ничего дурного?

— Боюсь, что у нас нет ответа на этот вопрос, — развел руками французский генерал.

Британский лорд и оба принца тоже промолчали, зато стоявший неподалеку Трубников все это тщательно записал. Затем мы с Мишкой встали с ними в ряд, после чего нас тут же сфотографировали. Так сказать, на долгую память. Дело это, к слову, в нынешнее время совсем не быстрое, так что гости едва не замерзли, после чего расселись в поданные им кареты. Одну для великого князя и принцев, другую для генералов. Еще на нескольких возках везли захваченные знамена и другие регалии.

Я же, покончив с проводами, снова окунулся в рутину. Первым делом, нужно было посетить мастерские, занятые сейчас ремонтом пароходов. Причем не только трофейных, но и наших. Все-таки паровые машины пока еще не слишком надежны и требует неустанного ухода.

Попутно, произвел награждения отличившихся во Втором Синопском сражении нижних чинов из числа пароходных команд. Дело в том, что нынешний обычай, когда на отличившуюся часть или корабль выделяется известное количество знаков военного ордена или в просторечии георгиевских крестов, которые потом распределяются по жребию, я считаю в корне не правильной и даже вредной.

Чтобы награды доставались действительно отличившимся, я потребовал составлять подробные представления. Непривычные к подобному командиры, разумеется, не торопились, но после животворящего фитиля, опомнились и представили то, что от них требуется.

— Канонир Иван Морозов, — начал зачитывать представление вахтенный начальник, — метким выстрелом поразил вражеский пароход, заставив его остановиться и спустить флаг!

— Экий молодец! — похвалил я зардевшегося матроса, прикалывая ему на форменку крест.

— Рад стараться, ваше императорское высочество! — гаркнул тот в ответ.

— Марсовой Федот Гурьев, видя, что неприятельское ядро сбило кормовой флаг, получив у боцмана новый, невзирая на неприятельский огонь, поднял его…

Дело, в общем, простое, но вместе с тем крайне важное. Для каждого надо найти доброе слово, похвалить ободрить. Если отличившийся находится в госпитале передать награду туда, если же, погиб, передать ее родным, чтобы гордились…

Покончив с награждениями, я направился к выстроившимся для прощания офицера и в какой-то момент почувствовал какую-то неправильность. Все вроде бы как заведено, но что-то все же не так…

— Господа, а где ваш механик?

— Но, ваше императорское высочество, — замялся командир «Херсонеса» капитан-лейтенант Руднев, — Он же не офицер.

— Вздор, Иван Григорьевич! В бой мы шли все вместе, стало быть, его место в строю!

Через минуту прибежал взъерошенный рыжий механик в помятом парусиновом полотнянике и сконфужено встал в конце строя. На так называемый «шкентель».

Пожав всем офицерам руку, я задержался рядом с виновником переполоха.

— Как зовут?

— Иоганн Краузе, ваше императорское высочество, — почти без акцента представился тот.

— Немец?

— Я из Риги.

— Рад знакомству. Полагаю, никто не сомневается, что в успехе нашего сражения немалая доля заслуги механиков и машинных команд?

— Никак нет!

— Вот и славно! — пожал ему руку, после чего наклонился к уху и отчетливо, чтобы все слышали, прошептал. — А мундир все же заведи!

Затем переждав смешки, обратился уже ко всем.

— Благодарю за службу, господа! Полагаю, что могу и дальше надеяться на ваше усердие и храбрость!

— Ваше императорское высочество! — неожиданно обратился ко мне один из офицеров. — Позвольте вопрос.

— Как зовут?

— Лейтенант Шишкин 2-й.

— Изволь.

— Ходят слухи, что вы намерены отправить раненных и больных пленников в Константинополь?

— Желаешь напроситься в сопровождающие? — усмехнулся я, начиная догадываться, откуда ветер дует.

— Никак нет, — смешался Шишкин. — То есть, если будет на то ваша воля, я согласен, но хотел бы спросить об ином. Правда ли, что их отправят на трофейных судах? Коли так, их ведь союзники тут же себе вернут…

— Боишься без призовых остаться? — усмехнулся я. — Если так, то рано беспокоиться начал. Дело это пока не решенное…

­– Прошу не поймите меня превратно, — смутился офицер. — Но…

— Никоим образом. Всего доброго господа!

Уже оказавшись в разъездном катере, я немного расслабился и позволил себе пошутить.

— Трубников! Видел, как на тебя господа офицеры косились?

— Нет, а что?

— Кажется, они решили, что автор идеи с передачей пленных ты!

К слову сказать, определенная доля правды в этом была. На совещании флагманов никто из простых офицеров не был, зато воззвание к союзникам Трубникова, где тот изложил совершенно ненужные на мой взгляд подробности предполагаемой передачи, читали многие.

— Но почему? — возмутился журналист. — Это же генерал Тимофеев!

— Ну так, его превосходительству, пардон, по морде не больно-то дашь, а ты вот он.

— Вы, верно, шутите? — разом погрустневшим тоном осведомился Трубников.

— Конечно. Но все же постарайся держаться подальше от наших моряков. Черт знает, что у них на уме!

Подшутив над журналистом, я решил немного развеяться. Все же непосредственная опасность городу больше не угрожает, а значит можно позволить себе небольшой отдых. Хотелось простых человеческих радостей. Прогуляться по улицам, лениво козыряя встречным офицерам и раскланиваясь с дамами. Посидеть в какой-нибудь кондитерской за чашечкой кофе с пирожным. Да так, чтобы за спиной не толпились штабные вместе с адъютантами…

Несмотря на обычную для конца ноября хмурую погоду, настроения в Севастополе царили самые праздничные. Моряки и военные ходили именинниками, принимая поздравления подчас от совершенно незнакомых людей. На Екатерининской площади, перед выставленными на всеобщее обозрение трофейными орудиями из которых еще недавно били по городу, практически каждый день играл оркестр.

Иногда на улицах встречаются бредущие под самой незначительной охраной колонны пленников. В первые дни их появление вызывало неизменный интерес, потом привыкли. Так что теперь, на потерявших всякий лоск европейцев враждебно смотрят только раненные или потерявшие родных и близких.

Как ни странно, лучше всего относятся к пленным туркам. Лишившиеся оружия аскеры вели себя крайне предупредительно и готовы были на любые работы, лишь бы их за это кормили. Тоже можно сказать и про большинство британцев. Узнав, что есть возможность улучшить свое положение, простые ирландцы, шотландцы и даже англичане охотно соглашались трудиться по специальности. А вот французов почему-то недолюбливают. Говорят, мало мы вас били в 1812, раз снова пришли!

Составляя реляцию, я приказал отдельно отметить заслуги гражданского населения, стойко переносившего тяготы осады и по мере сил помогавшим армии и флоту в обороне. Надеюсь, августейший отец не оставит жителей без своей милости.

— Приехали, Константин Николаевич! — отвлек меня от размышлений голос Юшкова.

— Куда? — удивился я.

— Вы же хотели посетить госпиталь, — напомнил адъютант.

— Разве? Впрочем, давай заглянем, раз уж приехали. Тем более, что там, кажется, весело.

Выбравшись из пролетки, мы с Юшковым быстро прошли в никем не охраняемое здание, из которого и впрямь доносились какие-то ужасные звуки, отдаленно напоминавшие музыку. Как вскоре выяснилось, повод для праздника был более чем весомый. Тяжело раненый на Альме капитан Волынского полка барон Александр Христофорович фон Фитингоф-Шель выздоровел и тут же сделал предложение ухаживавшей за ним сестре милосердия мадемуазель Юрловой. В связи с чем, был устроен импровизированный бал.

Роль музыкантов взяли на себя выздоравливавший мичман Полуэктов с мандолиной, а также хромой матрос с балалайкой. За непонятно откуда взявшимся роялем устроился хирург — коллежский асессор Полубаринов, рядом с которым стоял какой-то шотландец с самой настоящей волынкой.

Звучание у этого импровизированного оркестра, разумеется, оставляло желать лучшего, но никого из присутствующих это, кажется, не смущало. Жених с невестой танцевали, все вокруг счастливо улыбались и только мое внезапное появление, едва не испортило людям праздник.

— Ваше императорское высочество⁈ — попытался вскочить изумленный врач.

— Добрый день, господа, — сделал я успокаивающий жест. — Не хотел вам мешать, но… что здесь происходит?

— Прошу прощения, — вышел вперед главный виновник торжества, на груди которого рядом с Анной III степени сверкал новенький орден святого Владимира IV степени. — Но Татьяна Петровна великодушно согласилась составить счастье всей моей жизни и…

— Ваше высочество, — присоединилась к нему будущая супруга. — Не откажите в милости стать нашим посаженным отцом!

— Э… — немного растерявшись, промычал я, но тут же исправился. — С удовольствием!

— Ура! — обрадовались все.

— Прошу прощения, ваше высочество, — шепотом спросил Фитингоф. — Шампанское у нас было, но, к сожалению, закончилось. Неугодно ли водки?

— Не вижу повода отказаться, барон, — усмехнулся я и, получив рюмку с хлебным вином, сказал тост.

— Милостивые государи и милостивые государыни. Не могу выразить, до чего мне приятно находится теперь в вашем обществе! Здесь в славном русском городе Севастополе, который мы все смогли отстоять от неприятеля. Да, именно, мы все. Армия, флот, а также все жители вплоть до последнего мастерового объединили свои усилия и победили. Но особенно отрадно осознавать, что, несмотря на все горести потерь, и жестокости войны, наши сердца не разучились любить. Вот за это я и предлагаю выпить!

Кажется, мои слова всем понравились, а в особенности, одной из сестер милосердия с медалью на груди, чье лицо показалось мне смутно знакомым. Вскоре снова заиграла музыка, и она внезапно оказалась совсем рядом.

— Спасибо! — тихо шепнула мне она.

— За что?

— За все. За спасенный Севастополь, за победу, за добрые слова…

— Дуняша? — наконец узнал я ее.

— Слава богу, а то думала, что вы меня не узнаете.

— Как можно-с! Ведь вы с батюшкой приютили меня. Кстати, как он? Может быть, чего-нибудь нужно?

— О, нет, спасибо. С ним все благополучно. Хотя небольшая просьба у меня все-таки есть.

— Слушаю.

— Ужасно хочется танцевать. Пригласите меня?

— С удовольствием!

Эпилог

С чего начинается всякое большое дело на Руси? Разумеется, с совещания высокого начальства. В данном случае меня, Корнилова, Липранди, Реада и конечно же Муравьева. Остальных пока что решили в мои планы не посвящать.

— Господа, — без обиняков начал я. — У нас есть два варианта действий. Первый — провести демонстрацию флотом против Константинополя, оказав тем самым давление на Порту. Либо же высадить десант в Трапезунде, поставив, таким образом, шах и мат турецкой армии в Закавказье. У кого какие соображения, прошу высказываться?

— Гхм! — С трудом прочистил горло не привыкший еще к моей манере вести совещания Реад. — Осмелюсь спросить у вашего императорского высочества, а государь знает о ваших планах?

— Разумеется, нет. Мой августейший родитель — человек весьма занятой, в связи с чем, я не считаю возможным отвлекать его по всяким пустякам.

— Пустякам⁈

— Конечно. Сейчас мы разработаем предварительный план и если придем к сколько-нибудь приемлемому решению, тогда доложим его величеству. Но не раньше! Это понятно?

— Вполне-с!

— Чудно! Итак, какие будут мнения?

Мнения ожидаемо разделились. Реад с Липранди находили, что зимнее время мало подходит для высадки десанта. Корнилов в какой-то мере это мнение разделял, отметив так же, что точные силы союзников в Константинополе не известны, а потому демонстрация против него может быть связана с риском, и потому нуждается в тщательной подготовке. Муравьев предпочел помалкивать.

— Ваше мнение понятно. И все же прошу, начать разработку обеих вариантов, из которых мы выберем наилучший. Следующее совещание состоится через три дня в расширенном составе. Надеюсь, никому не следует напоминать, что до той поры все здесь услышанное следует держать в совершеннейшем секрете?

Господа генералы и адмиралы с кислыми лицами выразили усердие, после чего разошлись.

— Мне почему-то кажется, — желчно заметил наместник Кавказа, когда мы остались одни, — что наиболее приемлемый для всех вариант ваше высочество все же не представили…

— Сидеть на жопе ровно и не отсвечивать?

— Как вы сказали? — Удивленно вытаращился Муравьев, после чего не выдержал и разразился резким неприятным смехом. — Чертовски точно сказано!

— Не все так плохо. Корнилов с Липранди понимают необходимость решительных действий, хотя видят их каждый по-своему.

— Сухопутные генералы выступят за демонстрацию на Босфоре, поскольку им не придется в ней участвовать, и в случае неудачи держать ответ, — осклабился наместник. — Но больше всего возражать против десанта будет Реад. Поскольку у него свежий корпус, без которого в данной операции не обойтись.

— Я тоже так думаю.

— Адмиралы же, предпочтут высадку в Трапезунде, ведь там нет для них противника.

— И против этого нет возражений. Сама же высадка, несмотря на не самое подходящее время года особых трудностей не представляет. Ибо проводилась за последние годы многократно. И прежде всего крестным отцом всех нынешних флагманов Лазаревым, добившимся в этом деле немалых успехов.

— Я слышал, ваше высочество тоже участвовал в подобных операциях?

— В Балаклаве-то? Было дело.

— И не только. Про вашу Аландскую бригаду легенды ходят!

— И не напрасно. Лихачеву и его молодцам все по плечу. Он у нас теперь в этом деле настоящий мастер. Можно даже сказать — маэстро!

— Так зачем же дело стало? Кажется, особых возражений со стороны ваших подчиненных не было?

— Это пока. Они ведь у меня люди умные и с августейшими особами без особой надобности в конфронтацию не вступают. Я ведь, собственно говоря, потому и поставил сразу две задачи, чтобы они спорили между собой.

— Камешек в мой огород? — осклабился Муравьев. — Да, молод был, глуп. Не сумел тогда на маневрах себя сдержать…

— Все ты, Николай Николаевич, сделал правильно! Поддаться императору любой дурак сумеет, а вот победить, да так чтобы он тебя не забыл и в трудную минуту вспомнил, тут настоящий талант нужен. Подхалимов у моего отца и без того выше крыши, а вот людей дельных, на которых можно положиться… ну да, ладно. О чем это мы?

— О высадке в Трапезунде. Точнее о возражениях против оной.

— Ну, этого хоть отбавляй! Во-первых, та же погода. Зимой наши моряки предпочитают в открытое море не выходить. Бывали, знаешь, некоторые прецеденты, вроде недавнего урагана.

— Но ведь вы, Константин Николаевич, сидеть флоту в гавани не позволите?

— Нет, конечно. Но есть еще и, во-вторых. Все же Трапезунд от нашей границы достаточно далеко. И единственным путем снабжения для нашего десанта будет морской. Покуда мы владеем морем, оно бы и ничего. Однако же, совокупный флот Англии и Франции до сих пор кратно превосходит все наши военно-морские силы вместе взятые. К тому же они имеют возможность сосредоточить их на любом театре, чего мы позволить себе никак не можем.

— Полагаете, союзники вновь сформируют на Черном море эскадру?

— Черт его знает, если честно! Но мы просто обязаны учитывать такую возможность. И тогда наш десант окажется ровно в такой же ситуации, в какой были союзники пару недель назад.

— Не совсем. Все же не надо забывать о подчиненной мне Кавказской армии.

— Сколько там у тебя штыков, тысяч двадцать?

— Вообще-то двадцать четыре, но дело не в этом. Уверяю, как только ваш десант окажется в турецком тылу, Мустафа Зариф-паша тут же отведет свою армию назад, чтобы избегнуть окружения. И тогда мы сможем наладить снабжение по суше. Более того, после его отступления можно будет разослать фуражиров и заготовить достаточно провианта. Места там, конечно, не самые богатые, но и не нищие. Овладев пространством от Карса до Трапезунда, вы просто вынудите осман пойти на мир.

— А если не отступит? Или султан перекинет туда дополнительные силы? Уж чего-чего, а солдат у него достаточно.

— Солдат хватает, но хорошей армии нет. Как вероятно известно, вашему высочеству, я неоднократно критиковал порядки в нашей армии вообще и в Кавказском корпусе в частности. Очень уж много у нас различного неустройства, нераспорядительности со стороны командования, да и просто злоупотреблений. Но у турок их и того больше. Так что уж с ними то мы сладим, а европейцы в те края свои войска не пошлют. К тому же я слышал, в подчиненных вашему высочеству частях активно перенимают вражескую тактику и используют их оружие?

В этом Муравьев был прав. Практически все оказавшиеся у нас в руках винтовки были тут же переданы в части. Побывавшие в реальных боях солдаты и офицеры весьма ценили отличавшиеся точностью и дальнобойностью трофеи. А вот с обучением все обстояло не столь гладко.

Во-первых, нельзя не признать, что стрелковая подготовка в русской армии образца 1854 года находилась в загоне. Или, попросту говоря, метко стрелять нижних чинов никто не учил. Как, впрочем, и офицеров. Маршировать, тянуть носок, держать равнение и совершать эволюции в строю и на посту — сколько угодно. Содержать обмундирование и оружие в идеальном состоянии — обязательно! За малейшее небрежение в форме следовало немедленное наказание, причем как самих солдат, так и их непосредственных начальников. Причем это касалось даже нестроевых во время похода. Но вот умения стрелять, от них никто не требовал!

Во-вторых, новое вооружение настоятельно требовало такой же обновленной тактики, но уставы при этом продолжали действовать старые! И спрашивать с командиров и начальников будут именно по этим устаревшим правилам…

Что толку требовать от людей, если после моего отбытия (а вечно главнокомандующим Крымской армии я оставаться не собираюсь) они будут вынуждены все забыть и продолжать служить, как будто никакой Альмы, Балаклавы или Кровавого леса просто не было⁈

Нужно как можно скорее менять уставы, пересматривать штаты, создавать наставления, но все это, к сожалению, не в моей компетенции. Это на флоте у меня есть относительная свобода, а вот в армии имеется собственный министр и целая куча генералов, которым никакой моряк не указ, будь он хоть трижды великим князем и победителем! Да бог с ними с генералами, ведь есть еще мой августейший родитель, для которого армия — любимая игрушка. И который ни при каких обстоятельствах не позволит отступить хоть на йоту от всех этих замшелых требований…

А вы говорите десант…

— Есть еще одно обстоятельство, о котором следует знать вашему высочеству, — нарушил затянувшееся молчание Муравьев. — Войска в Закавказье, что наши, что турецкие уже встали на зимние квартиры. Так что теперь, до самого апреля, а то и мая, через перевалы Саганлугского хребта не пойдет-с. И если мы решительно надавим, то не только Трапезунд, но и Батум, а вместе с ними весь Лазистанский санджак окажутся в наших руках. Решать, конечно, вам, но другого такого случая может и не представиться. Я же со своей стороны, могу твердо обещать, что весной, как только сойдет снег и просохнут дороги, двину корпус к Карсу, что исключит опасность нападения с юга.

— Прибереги этот аргумент для военного совета. Чует мое сердце, пригодится… А теперь ступай. Мне подумать надобно.

Поводов для размышлений и впрямь хватало, но долго побыть в одиночестве мне не дали. Сначала раздался аккуратный стук в дверь, потом в приоткрывшуюся щель заглянул Трубников.

— Позвольте, Константин Николаевич?

— Случилось чего? — удивленно посмотрел я на главу Российского Телеграфного агентства.

— Да есть одно дело, — загадочно отозвался тот.

— Ну, выкладывай,раз уж пришел.

— Помните, мы еще до отъезда из Петербурга имели разговор о странных телеграммах, кои могут оказаться зашифрованными посланиями?

— Было дело, — заинтересовался я. — И что?

— Так уж случилось, что в Севастопольской жандармской команде служит мой старинный приятель, с которым я и поделился вашими соображениями на сей счет.

— Нельзя ли покороче? Хотя… я правильно понимаю, что твой друг где-то поблизости?

— Точно так-с!

— Зови.

— Позвольте рекомендовать вашему императорскому высочеству жандармской команды поручика Михаила Беклемишева. — Представил он мне молодого офицера в лазоревом мундире.

— Давно знакомы? — поинтересовался я, разглядывая нового знакомого.

Среднего роста, как говорят в народе — ладно скроенный и крепко сшитый. С короткими как у Корнилова усами, на простецком на первый взгляд лице. И лишь внимательный взгляд из-под густых бровей показывал, что его обладатель вовсе не прост.

— Можно сказать, с детства, — охотно пояснил Трубников. — Еще наши родители соседями были, вот мы вместе и росли. А уж потом оба в Московский дворянский институт поступили. Правда, после окончания его толком и не виделись…

Со стороны дружба стремительно набиравшего популярность и считавшегося по меркам конца Николаевского правления чуть ли не либералом Трубникова с жандармом могла показаться странной, если не знать, что отец Константина Васильевича и сам служил в корпусе.

— В таком случае, рассказывай.

— Вот, извольте видеть, — выложил на стол тощую папку офицер.

— Что это?

— Вот это выписка из журнала на здешней телеграфной станции. А вот это из журнала станции в Симферополе.

— Погоди-ка, ты хочешь сказать, что не все телеграммы регистрировались?

— Точно так-с!

— Но как?

— Человек слаб, а телеграфисты всего лишь люди. И пока жалованье двести рублей в год^[30], чего не сделаешь за трешницу?

— А я все думаю, отчего твои коллеги до сих пор никого не поймали? Значит так. Сегодня же ночью, всех их за цугундер и…

— Слушаюсь! — вытянулся Беклемишев, всем своим видом демонстрируя усердие, но затем, немного помявшись, добавил. — Вообще-то всех не надо. Как удалось установить, все тайные телеграммы отправлены одним и тем же человеком.

— Тем лучше. Тогда бери его и…

— Константин Николаевич, — поспешил вмешаться внимательно слушавший нас Трубников. — Если мне будет позволено высказать свое мнение, торопиться тут не стоит.

— Объяснись!

— Насколько я понимаю, ваше императорское высочество собирается принять важное решение? Не смею спрашивать о деталях, но отчего бы не отправить адресату ложное послание?

Следующий том https://author.today/reader/428052/3969558

Примечания

1

Отец знаменитого писателя-мариниста Константина Станюковича.

(обратно)

2

Принятый в те времена оборот речи. И мундиры, и сапоги не шили, а строили.

(обратно)

3

Изначально «Gomer» был 20-пушечным, но затем количество артиллерии было сокращено.

(обратно)

4

Французский 118-пушечный линейный корабль «Монтебелло» (Le Montebello) построен в 1812 году.

(обратно)

5

Дальномер Петрушевского изобретен в конце 1860-х и впервые испытан в Кронштадте в 1868 году. Изобретатель на момент повествования преподает в Михайловской артиллерийском училище.

(обратно)

6

Несмотря на то, что «Указ о вольности дворянства» традиционно приписывается Екатерине II, его автором был ее муж Петр III.

(обратно)

7

Bonmot — острота (фр.)

(обратно)

8

Первая вакцина создана в 1890-х годах франко-российским биологом Владимиром Ароновичем Хавкиным.

(обратно)

9

Академик Владимир Вернадский. (1863–1945)

(обратно)

10

Главное депо — штаб армии интервентов.

(обратно)

11

«Afflavit Deus et dissipati sunt» — Дунул Господь и они рассеялись (лат.) надпись на английской медали отчеканенной в честь разгрома Великой армады. медали.

(обратно)

12

Все даты указываются по юлианскому календарю

(обратно)

13

Анцыбал — черт, иногда басурманин (устар.)

(обратно)

14

Гармата — пушка (укр.)

(обратно)

15

Томми — прозвище британских солдат, появившиеся в 1815 году, когда ввели первые солдатские учетные книги. Первый образец анкеты был заполнен случайным именем — Томми Аткинс. С тех пор оно стало нарицательным.

(обратно)

16

Апроша — ход сообщения (устар.)

(обратно)

17

Намек на поведение Саксонской армии в «Битве народов» при Лейпциге.

(обратно)

18

Приходкин Иван Семёнович — командир Минского пехотного полка.

(обратно)

19

Штатный состав полка русской пехоты середины 19 века — 4 батальона в каждом из которых от 700 до 900 младших чинов.

(обратно)

20

Генрих IV был первым представителем этой династии.

(обратно)

21

Евангелие от Матфея 24:36

(обратно)

22

Отцом принца Наполеона Бонапарта был младший брат Наполеона I, Жером Бонапарт, прозванный русскими солдатами — «королем Яремой».

(обратно)

23

La Belle France — Прекрасная Франция (фр)

(обратно)

24

«Sans Pareil» с французского можно перевести как «Несравненный». Первоначально это имя принадлежало французскому линейному кораблю, захваченному англичанами в «Третьем сражении у острова Уэссан» 1 июня 1794. Затем они еще дважды называли так боевые корабли собственной постройки.

(обратно)

25

Владимирский полк и в реальной истории отличался редкой стойкостью и боеспособностью. В Балаклавском сражении два батальона Владимирского полка встретили конных егерей сильным огнем. Французы были вынуждены остановиться, а затем, поражаемые меткими выстрелами пластунов и стрелков, отошли к Сапун-горе.

(обратно)

26

Firebrand — головорез (англ)

(обратно)

27

Командир линейного корабля «Три Святителя» Кутров Константин Синадинович.

(обратно)

28

Поскольку на гербах России Австрии и Пруссии были изображены черные орлы, их альянс называли «Союз Черных орлов».

(обратно)

29

Брок Петр Федорович — Министр финансов России в 1852–1859 годах

(обратно)

30

В 1862 г. зарплаты начальника городского телеграфа — 1,5 тыс. руб., старшего механика — 900 ₽, телеграфиста от 120 до 300 ₽ в год в зависимости от стажа службы. Разносчики телеграмм, сторожа получали по 96 ₽ в год. Жалование почтовых чиновников, оставалось в 3 раза ниже, чем работников телеграфов.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Эпилог

*** Примечания ***

Пожертвовать