Щука [Энтони Макгоуэн] (fb2) читать онлайн

Энтони Макгоуэн Щука

Перевод с английского Дмитрия Карельского

Иллюстрации Екатерины Бас

Волчок

Москва

2021

Сердечно благодарим издательство Barrington Stoke Ltd (Эдинбург, Великобритания) за возможность издать эту книгу.

© Anthony McGowan, текст, 2015

© Карельский Д. А., перевод, 2021

© Бас Е., иллюстрации, 2021

© ООО «Издательство Волчок», изд. оформление, 2021

* * *

Посвящается Барри Хайнсу, который показал, как надо рассказывать такие истории^[1]

1

Что-то шевельнулось в зелёной мутной глубине. Шевельнулось и заскользило над илом и придонной тиной. Так медленно, что могло показаться, будто это течение колышет водоросли. Только никакого течения в пруду не было, вода в нём стояла словно мёртвая. Но если вглядеться пристальнее, можно было заметить, как разбегается от плавников легчайшая зыбь и как упруго пульсируют под чешуёй мощные мышцы.

Проникавшего в глубину света хватило щуке, чтобы заметить добычу. Ею оказался гольян — зеленоватый с бурым, обычно почти незаметный среди водорослей. Но гольян покинул безопасные подводные заросли. Его поманила невиданная прежде штуковина, вытянувшаяся от тёмных нижних слоёв воды до светлых верхних.

Теперь гольян чётко вырисовывался в бьющих сверху утренних лучах.

Ближе… Ещё ближе… Пора.

Но гольян, похоже, почуял опасность — и шмыгнул под прикрытие неведомой коряги. Что-то похожее на длинную ветку отходило от неё вбок и кверху, почти до самой поверхности. В тени этой ветки и спрятался гольян, неторопливо кружа среди пяти белых отростков у неё на конце. С отростков облезла кора, обнажив не то древесину, не то кость.

И тут гольян совершил роковую ошибку. Он раз, другой куснул кору — или, может быть, кожу — и принялся поедать бледные ошмётки, позабыв о зияющем внизу мраке.

Щука стремглав бросилась на добычу. Мгновение — и гольян исчез, сгинул в ненасытной пасти. И там же исчез отхваченный щучьими зубами кончик мизинца.

2

Даже во сне я чувствовал, что кто-то на меня пялится. Поэтому я был насторожен, напряжён и приготовился, едва открою глаза, тут же вскочить на ноги. Наверно, мне снился кошмар, потому что, открыв глаза, я ожидал увидеть зомби или вампиров.

Но всё оказалась ещё хуже.

Надо мной нависала чёрная тень. При этом она то ли подвывала, то ли что-то жалобно напевала себе под нос.

— Чёрт, Кенни, что ты тут делаешь? — спросил я.

Кенни — мой брат. Он на год меня старше, но при рождении перенёс кислородное голодание мозга, и поэтому я всю дорогу должен за ним приглядывать.

На лице у Кенни расплылась широкая слюнявая улыбка. Подвывал он потому, что изо всех сил старался не шуметь, но совсем молчать у него не получалось.

— Ты сказал, что тебя больше никогда нельзя будить, — сказал Кенни. — Поэтому я ждал.

— Сколько сейчас времени? — спросил я.

Дело было в самом конце летних каникул, и в остававшиеся до школы дни я мечтал как следует выспаться.

Кенни схватил с тумбочки будильник. Сигнал у него уже много лет не работал, но Кенни такие мелочи не интересовали. Он ткнул пальцем в светящиеся цифры и начал так напряжённо соображать, что аж побагровел от напряжения.

— Семь часов. Пополуночи, — объявил он наконец и снова широко улыбнулся. — Пора ловить рыбу!

Я обещал Кенни взять его с собой на рыбалку, а он обещаний никогда не забывал.

— Ладно, встаю, — сказал я. — Только отца не буди.

— Его ещё нет. Он сегодня в ночь.

— А! Ну тогда шуми сколько влезет.

3

Десять минут спустя мы уже шагали по дороге, Тина, наш джек-рассел-терьер, с тявканьем носилась кругами. Наш тостер давно сгорел, поэтому мы просто отрезали себе по несколько кусков белого хлеба и жевали их на ходу. Я нёс удочку, а Кенни — старую коробку из-под мороженого со всем остальным: крючками, поплавками и опарышами. Удочку я ему не доверил, потому что он мог сделать с ней всё что угодно, а на новую у нас не было денег. С этой удочкой отец рыбачил ещё мальчишкой. Он не то чтобы много об этом распространялся, но я знал, что она ему дорога.

Мы шли на Беконный пруд. Так забавно он назывался потому, что на его берегу стояла беконная фабрика, на которой делали пироги с мясом, ну и ещё всякое, в том числе бекон. Но потом фабрика закрылась. В наших краях всё позакрывалось, кроме магазинов «любой товар за один фунт», пабов и супермаркета «Спар». Ходили слухи, что кто-то собрался переделать беконную фабрику в дом с квартирами для богатых, но я поверю в это, только когда увижу припаркованные рядом с ней «феррари».

— Расскажи мне ещё про щуку, — попросил Кенни.

Он любит, когда ему повторяют одни и те же истории. Собственно, чтобы история ему понравилась, надо её рассказать раз десять. Вот тогда он приходит в восторг, даже если она яйца выеденного не стоит.

Но к истории про щуку это не относится — она вполне себе сто́ящая.

— Слыхал про беконную фабрику? — спросил я.

— Да, на ней делали пироги и ветчину.

— А знаешь, куда на фабрике девали мясо, которое протухло?

— Его выбрасывали в пруд.

— Точно. А кто в те времена жил в Беконном пруду?

— Огроменные щуки! — воскликнул Кенни. — Но чего ты всё спрашиваешь? Рассказывай по-нормальному.

Я засмеялся. На самом деле я очень любил рассказывать Кенни истории, потому что он здорово умел их слушать — весь превращался в слух, словно, вдобавок к ушам, слушал ещё ногами, руками и другими частями тела.

4

— В те давние времена, когда беконная фабрика ещё работала, — начал я, — тухлое мясо выбрасывали в глубокие тёмные воды Беконного пруда, который так и кишел рыбой. В его заповедных глубинах жили пронырливые карпы и ленивые лини, на отмелях резвилась серебристая плотва. А в гуще водорослей, как тигры в джунглях, рыскали окуни.

— Как тигры! — Глаза у Кенни выкатились на лоб, как будто он увидел настоящего тигра, а не полосатую рыбку.

— Но самое главное, в пруду обитали щуки, — сказал я. — Иногда рыбаки вытаскивали их из воды, но всё больше маленьких, чуть длиннее и толще карандаша. Реже на крючок попадались щуки длиной с руку. Эти сильные и опасные твари пожирали всё, что попадётся им на глаза. А ещё, если верить рассказам, в самой глубине пруда жили настоящие исполины, вот такие вот… — Я для понятности расставил в стороны руки. — Они были такие толстые и жирные, что посередине их не всякий мог обхватить двумя руками. Но эти громадины за свою долгую жизнь набрались столько хитрости и ума, что на крючок никогда не попадались.

Кенни попытался обнять воображаемую щуку.

— Они жутко здоровенные, но это в них не главное, — продолжал я. — Эти щуки и на вид отличаются от обычных, и челюсти у них работают, как будто вообще никогда не останавливаясь… Ну, знаешь, как бы всё остальное тело такой рыбины существует только для того, чтобы вовремя доставить её пасть куда надо. Они похожи на динозавров, или на пришельцев, или на монстров из фильмов.

— На монстров, — повторил за мной Кенни.

Тина поглядывала на меня на бегу — казалось, она тоже слушает мой рассказ.

— Один парень рассказывал мне, — продолжил я развлекать своих слушателей, — как он кормил на пруду уток, и вместе с утками к нему поплыл лебедь, такой большой и белый. Плыл себе этот лебедь, и вдруг — раз! — его нету. Тот парень клялся, что видел, как из воды высунулась огромная пасть, схватила красавца за голову, утянула под воду, и всё — даже пёрышка не осталось.

— Даже пёрышка не осталось, — прошептал Кенни.

— Такие монстры могли вымахать в пруду только благодаря негодному мясу с фабрики. Им-то они и отъедались — завонявшим фаршем, тухлой колбасой и беконом. Изредка такая громадная рыбина всё-таки попадалась на крючок, но ни один рыбак не смог её вытащить: у кого леска рвалась, у кого удочка ломалась, как зубочистка.

Кенни крякнул, изобразив, как ломается удочка.

— Короче, был пруд и в нём щуки, — сказал я. — А ещё были мальчишки, которые обожают всё делать на спор. Один из них поспорил, что переплывёт Беконный пруд. Даже если бы не щуки, делать это было глупо. На пруду есть места, где до дна при всём желании не донырнуть. А утонуть — запросто.

— Ни за что не полезу в него плавать, — сказал Кенни.

Я ненадолго отвлёкся от рассказа, чтобы его похвалить:

— Молодец, Кенни. Правильно.

Плавать Кенни умел, но плавал он суетливо, по-собачьи, высоко задрав голову.

— Глубина — это ещё не самое опасное, — продолжил я. — В других местах можно с концами запутаться в водорослях. А ещё в пруд выкидывали всякую дрянь: дохлых собак и кошек, тележки из супермаркетов и детские коляски. Где-то на дне валялась пара автомобилей, которые мальчишки-угонщики подожгли и столкнули в воду.

Кенни замахал руками и, приговаривая «пшшииишш, пшшииишш…», принялся изображать клубы дыма над пылающей машиной.

— За остов горелой машины или за тележку можно зацепиться так, что уже не отцепишься. Будешь долго барахтаться и утонешь, когда истратишь все силы. А потом угри слопают твои глаза и выедят твой мозг, а щуки обкусают с тебя всё мясо, и в конце концов останутся только голые кости, зубы и волосы.

Это место рассказа было у Кенни самым любимым — слушая его, он не производил никакого шума и не делал лишних движений.

Хотя нет. Это место было просто любимым. До самого любимого я ещё не дошёл.

— То есть ты понял, что спор был глупым, — сказал я. — Но мальчишки вообще глупые. А среди них был один совсем дурной, его звали Винни Так. Этот Винни Так был гроза нашего городка. Он крал из магазинов, бил стёкла, доставал девчонок и хватал их за всякое, за что они не хотели, чтобы он их хватал. У него были вечные проблемы с полицией, но всё ему сходило с рук, потому что у его папаши было полно денег и он каждый раз отмазывал Винни, как это умеют делать богатые.

Винни хвастался, что ему переплыть Беконный пруд — как два пальца об асфальт. И обещал сделать это голышом, вообще без ничего. А больные на голову приятели только сильнее Винни подначивали. Ну вот он и раздевается до трусов, а после и их снимает, а друганы знай подбадривают, типа «давай, давай!». Дело происходило весной, в марте или апреле, да к тому же ещё рано утром, так что было довольно холодно, и от этого его штуковина напоминала посиневший жёлудь.

Винни Так бросился в пруд. На мелкоте он бежал, когда вода стала по пояс, перешёл на шаг, а потом поплыл. Надо сказать, плавал Винни здорово, этого у него не отнять. Он быстро и чётко грёб руками и даже, как положено, опускал лицо в воду, хотя и был без очков.

Но, как я уже сказал, вода была холодная. От холода у него начали неметь руки-ноги. А потом его накрыл страх — и Винни растерялся. Грёб он уже не так уверенно и приятелей почти не слышал. Ему в уши заливалась противная грязная вода.

И тут он почувствовал, как вдоль его ноги скользнуло нечто длинное. Оно его даже не коснулось — просто обдало ногу струйкой потревоженной воды. Но и этого хватило, чтобы Винни перестал грести и осмотрелся.

Вроде ничего такого.

Он снова поплыл, изо всех сил работая руками. Но грёб он теперь яростно и суетливо. Во второй раз то самое нечто его точно коснулось. Никаких сомнений — он почувствовал прикосновение, хотя тело у него и онемело от холода. Это как у зубного: тебе уже поставили пломбу, и болеть уже ничего не должно, а всё равно больно.

Оно, это прикосновение, было одновременно гладким и шершавым. Гладким — потому что все рыбы покрыты слизью, а шершавым — из-за чешуи. Что-то длинное скользнуло ему под живот, а потом протащилось между ног, как ремень, когда его вытаскивают из петелек на брюках.

Но Винни останавливаться не стал, а рванул вперёд, ещё яростнее работая руками. Но на этот раз он опустил лицо в едкую, маслянистую воду и заставил себя открыть глаза. И увидел их. Не одного монстра, а десятки. Щуки самых разных размеров преследовали его, лениво кружа на небольшой глубине. Винни закричал, поперхнулся, закашлялся и опять закричал. Его приятели — они ещё до этого побежали вокруг пруда, чтобы встретить его на противоположном берегу, — поняли, что происходит что-то ужасное.

В следующее мгновение Винни страшно пожалел, что на нём нет трусов. Даже с большого перепугу он не думал, что щука может, как акула, утащить его под воду и там сожрать. Но сейчас вдруг представил себе, как здоровенная щука замечает его штуковину, которая болтается в воде навроде опарыша или червячка. Представил, как она разевает пасть, полную острых как иголки зубов. Как смыкает свои челюсти на его…

Винни почти доплыл. Он попытался встать и даже коснулся пальцами вязкого от гниющих водорослей дна. Ещё пара гребков — и он в безопасности. Винни ринулся вперёд, как без пяти минут чемпион Олимпийских игр, и уже занёс руку, чтобы финишировать мощным, красивым гребком, как вдруг…

«ААААААААААААААААААААА!!!!!»

Боль, мучительная боль.

Пламя.

Лёд.

Снова пламя.

Его штуковина! Её стискивали, пронзали и терзали щучьи зубы. Здоровенные челюсти мотали её, как крокодил под водой мотает, расчленяя, тушу зебры.

Наконец ноги Винни нащупали дно. Он сделал шаг, споткнулся, упал, опять споткнулся и, подняв фонтан брызг, плюхнулся на живот. При этом он непрерывно орал, переходя с утробного воя на пронзительный визг и обратно. От дикого страха Винни всё не решался опустить глаза и посмотреть, что там у него.

Но тут он увидел физиономии своих друганов. Они ржали как сумасшедшие. И показывали пальцами. Их так и крючило от смеха, а один натуральным образом повалился на землю и катался в грязи.

Собравшись с духом, Винни всё-таки посмотрел вниз. И увидел того, кто намертво вцепился в его штуковину. Это был крохотный щурёнок длиной со сломанный карандаш с тоненькими, почти прозрачными зубками. По ногам Винни струйками сбегала кровь, мешаясь с зелёной водой и облепившими его ноги тиной и ряской.

Его приятели при виде малюсенькой рыбёшки страшно развеселились, но самому Винни было не до смеха. Он совсем рехнулся от боли и стал метаться по берегу, не смея дотронуться до щурёнка. Последнее, что запомнилось его приятелям, — это то, как он, сверкая бледной задницей, с пронзительным визгом нёсся по просёлку в сторону городка.

В городке видели, как он голым бежал по улицам. Кто-то решил, что Винни ему просто причудился, а кто-то — что померещился спьяну. Большинство же сошлось на том, что сам Винни был пьяный или под кайфом. Рыбёшки между тем никто не видел. Непонятно, то ли она успела отвалиться, то ли была настолько похожа на штуковину Винни, что зеваки не обратили на неё внимания. Пробежав через городок, Винни растворился в полях, сверкнув на прощание своей бледной голой задницей.

— А что с ним было потом? — спросил Кенни. Его буйный смех утих так же внезапно, как утихает летний ливень.

— Никто не знает, — ответил я. — Рассказывают, что он живёт где-то неподалёку в лесу и у него на штуковине по-прежнему болтается щурёнок. Я даже слыхал, будто щурёнок подрос и, как минога, сосёт у Винни кровь и вообще всячески им помыкает. Ещё, правда, говорят, что Винни просто уехал к матери в Лидс.

Тут мы как раз подошли к Беконному пруду — настоящему, а не тому, историю про который я сочинил.

5

Зимой, когда по воде хлестал студёный дождь, а вдоль берега чёрными скелетами стояли голые деревья, Беконный пруд выглядел довольно уныло. Но сейчас, в конце лета, когда над ним склонялись плакучие ивы, у берегов шелестели камыш и тростник, а ласточки гонялись за мошкарой так низко, что иногда кончиком крыла задевали воду, находиться на пруду было приятно.

Во всяком случае, Тина думала именно так. Она носилась взад-вперёд вдоль кромки воды, тявкая и огрызаясь на невидимых врагов.

— Собаку свою дурную уберите! — раздался голос откуда-то сбоку.

Он был негромким, но достаточно угрожающим, чтобы к нему прислушаться. Я повернулся. У воды стоял человек с удочкой — одной из тех длиннющих, у которых, кажется, и конца разглядеть невозможно. Лица человека я не видел, потому что его скрывал капюшон зелёного анорака. Он даже не посмотрел в нашу сторону, а так и пялился в даль Беконного пруда.

— Идём на ту сторону, — сказал я Кенни, взял Тину на поводок, и мы пошли по тропинке вдоль берега.

Минут через десять мы были на месте. По субботам на пруду болталась куча народу, но сегодня не было никого, кроме нас с Кенни и человека в капюшоне.

К нашей удочке уже была прилажена катушка, а леска пропущена в несколько закреплённых на ней колечек. Мне оставалось прицепить к леске поплавок и грузила, привязать крючок и насадить наживку. По ходу я объяснял Кенни, что и зачем делаю:

— Поплавок нужен для того, чтобы крючок не опускался до самого дна, потому что так ничего не поймаешь. Теперь вот эти маленькие грузила. Их надо прикрепить под поплавком, чтобы леска с крючком свисала в воде точно вниз. На конец лески привязываем крючок. Это делается с помощью специального узла, потому что, если привязать неправильно, крючок оторвётся.

Я уже довольно долго провозился с крючком, когда услышал, что Кенни как-то странно покряхтывает. Я поднял глаза. Оказывается, он передразнивал меня: высунул сбоку рта кончик языка, как делаю я, когда сосредоточенно чем-нибудь занимаюсь. В первый момент я на него разозлился. Кенни хорошо умел изображать чужие гримасы и мою изобразил прекрасно. Но тут он рассмеялся, и я рассмеялся следом, а Тина залилась отчаянным лаем — как всегда, когда при ней смеялись или дрались.

6

Когда я наконец привязал крючок, что-то заставило меня оглядеться. На противоположном берегу пруда я увидел того человека. Он смотрел на нас. Теперь, когда он снял капюшон, мне было видно его лицо. Хотя оно казалось совершенно невыразительным, у меня возникло ощущение, что человек с трудом сдерживает обуревавшую его страсть. Мне стало жутко, и я даже подумал, не один ли это из тех, кто, ну вы знаете, лезет к детям.

Потом я, правда, решил, что мы с Кенни достаточно большие, чтобы за себя постоять. Кенни, например, тяжеленные баллоны с газом для барбекю таскал, как какие-нибудь жестянки с фасолью, а ведь даже отец весь краснел, когда пытался поднять такой баллон.

Но дело даже не в том, кто с кем бы сладил. Было в этом человеке что-то странное. И вообще, что это он на нас так пялился?

С другой стороны, нельзя же позволить какому-то психу испортить нам рыбалку.

— Кенни, хочешь насадить наживку? — спросил я.

— Нет, давай сам, — ответил он. — Мне неприятно.

Кенни принялся играть с Тиной, а я открыл пластиковую коробочку из-под маргарина, в которой отец держал опарышей, вытащил одного и насадил на крючок. Из опарыша выдавилась белая липкая дрянь. К счастью, Кенни этого не видел.

— Я заброшу удочку, а ты будешь ловить, — сказал я.

Кенни немного подумал, опасаясь подвоха, и кивнул:

— Хорошо.

Посреди Беконного пруда был островок. Совсем маленький — с одного его конца до другого запросто можно было доплюнуть, если плевать по ветру. Но он сплошь зарос деревьями и кустами и выглядел таинственно. Было легко представить, что тебя на нём ждут приключения. Что там можно заблудиться. Или найти сокровище. Или достаться на обед людоедам.

Отец говорил, что рыбу лучше всего ловить именно у этого островка. Понятное дело, без лодки туда не добраться. Но если забросить крючок поближе к островку, был шанс вытащить хорошую рыбину. Я каждый раз пытался это проделать, но у меня ничего не выходило.

Вот и сейчас я размахнулся удочкой и попытался забросить крючок с наживкой как можно дальше. Чёрта с два — наживка не пролетела и половины нужного расстояния. Но на самом деле это было не важно. Для Кенни уж точно.

— Держи, — сказал я и отдал ему удочку. — Подожди несколько минут, а потом крути катушку и подтягивай наживку к себе.

Кенни замер с удочкой в руке, а я сел на пенёк и стал за ним наблюдать. Но очень скоро заскучал и, чтобы развлечься, бросил Тине палочку. Тина это обожала. Она бросилась за палочкой, как лев за зеброй.

Тут Кенни обернулся ко мне и спросил:

— Можно я попробую забросить?

— Только если осторожно, — ответил я. — И дай мне отойти.

Кенни мог запустить крючок куда угодно, а мне не хотелось, чтобы вместо опарыша на нём оказался мой глаз. Поэтому я отошёл подальше.

Чтобы нормально забросить удочку, надо вовремя отпустить тормоз катушки. С первой попытки у Кенни ничего не вышло — крючок, грузила и поплавок плюхнулись в воду в шаге от берега.

Я постарался не засмеяться.

Вспомнив, как отец учил меня забрасывать удочку, я сказал Кенни:

— Представь, что кидаешь в воду камень. И делай с удочкой то же самое, только…

«Крепче её держи» я сказать не успел. Удилище вместе с леской, поплавком, грузилами и всё ещё насаженным на крючок опарышем кувырком полетело в воздух.

В истории про короля Артура и рыцарей Круглого стола есть рассказ про то, как Артур, когда собрался помирать от ран, отдал одному из рыцарей свой меч Экскалибур и велел выбросить его в озеро. Рыцарь подумал, мол, зачем такому хорошему мечу пропадать, и два раза попытался спрятать его под свитером. Но Артур его оба раза раскусил. На третий раз рыцарь всё-таки послушался, но когда он швырнул меч в озеро, из воды высунулась рука и меч поймала. У меня мелькнула мысль, что с удочкой будет то же самое. Но нет. Она просто шлёпнулась на воду у самого островка. Если бы Кенни не упустил удочку, его можно было бы поздравить с мастерским забросом.

Кенни посмотрел по очереди на свою пустую руку, на удочку в пруду, на меня и снова на удочку.

— Я её выкинул, — проговорил он. — Не нарочно.

Не успел он это сказать, как Тина пронеслась мимо нас и сиганула в пруд. Она была не из тех собак, которых хлебом не корми, дай поплескаться. По-моему, воды она даже побаивалась, потому что с такими короткими лапами в любой луже ей было с головкой. Но удочка в пруду — это же большая палка, и перед таким соблазном она устоять не смогла.

— Тина нам её достанет! — радостно воскликнул Кенни. — Давай, Тина! Апорт! Апорт!

Тина тем временем уже была на полпути к островку. Я почти поверил, что она и вправду притащит нам удочку, и обрадовался не меньше Кенни. Плавала Тина отлично и рассекала воду, как настоящая торпеда.

Но Тина вдруг навострила уши и тревожно огляделась. Мне тоже показалось, что что-то не так. Вода… она стала какой-то не такой на вид. И весь мир — хотя, может быть, мне это просто почудилось — как-то зловеще притих. Словно разом настороженно умолкли все птицы, а со стороны дороги, проходившей в паре сотен метров от нас, перестал доноситься шум машин.

— Что делает Тина? — спросил Кенни. — Она играет?

— Не знаю, — ответил я.

Но уже в следующее мгновение понял: возле Тины в воде что-то было. По поверхности пруда, там, где ей вроде бы неоткуда было взяться, пробежала зыбь. Даже не зыбь, а скорее трепет от мощи того, что двигалось сейчас в подводной тьме. Вернее, не того — а тех.

Рыбин.

Здоровенных рыбин. Я вспомнил историю про утянутого под воду лебедя. А ведь лебедь был гораздо больше Тины.

— Тина, девочка, ко мне! — закричал я.

— Что такое? — спросил Кенни писклявым и скрипучим от страха голосом. — Там что, щуки? Они хотят съесть Тину?

Тина развернулась и поплыла к берегу. Казалось, что обратно ей было плыть гораздо дальше, чем туда.

Мне не верилось, что щуки на самом деле могут сожрать Тину, как сжирают свою добычу акулы. Я понимал, что история про Винни — просто весёлая шутка и что он уехал из городка по какой-то другой причине.

Но была ведь ещё история с лебедем — и в неё я верил.

Тина была шумной и надоедливой собакой, да к тому же не слишком умной. Но мы всё равно её любили. Поэтому я бросился ей на помощь.

Сначала было совсем мелко. Через два шага мне стало по щиколотку. Ещё два шага — и мне уже по колено. Холодно мне не было — на такой мелкоте не холодно даже в море. Тина всё ещё была далеко. В её глазах застыл леденящий душу ужас.

— Ники, быстрее! — завопил Кенни.

Я двинулся дальше.

Вода уже доходила до середины бедра.

Теперь меня пробрал холод. Ещё холоднее стало, когда намокли трусы. Плавать я умею, но не то чтобы здорово. Каждый раз, когда пытаюсь плыть кролем, я сначала выхлёбываю половину бассейна, а потом врезаюсь в какого-нибудь вспыльчивого парня, который хорошенько мне за это наподдаёт. Поэтому я всегда плаваю по-старушачьи, брассом. Но здесь, в пруду, мне совсем не хотелось плыть, не хотелось терять твёрдую почву под ногами.

Я стоял по грудь в воде. Тина плыла ко мне. Она открыла пасть, словно хотела залаять, но не могла. Позади меня что-то орал Кенни, но я не понимал ни слова. Хотя, возможно, слов и не было — один только нечленораздельный вопль. Мне даже показалось, что это не Кенни, а Тина вопит отчаянным человеческим голосом.

Внезапно меня накрыл страх перед таившимися под водой громадными тварями. Захотелось всё бросить и со всех ног помчаться домой, к отцу.

Но как же Тина?

Я обязан её спасти.

Оттолкнувшись от вязкого илистого дна, я сделал пару гребков — и вот она, у меня в руках. Но тут-то и началось самое трудное. Тина бешено цеплялась за меня, и плыть с ней было невозможно. Она норовила взгромоздиться мне на голову, царапала лапами лицо. «Чёрт, вот так я и сдохну — в вонючем Беконном пруду, с этой идиотской собакой на голове», — подумал я, чувствуя, что тону.

Но тут ноги нащупали дно. Оказалось, что я могу стоять, что вода доходит мне только до подбородка. Я обеими руками схватил Тину, поднял над головой и понёс к берегу, ничего не видя перед собой из-за стекавших с собаки потоков грязной воды.

Сослепу я не сразу понял, что происходит на берегу. Я видел, как Кенни шагнул в воду, как он радостно заулыбался, когда понял, что Тина спасена…

Но кто-то подбирался к Кенни сзади… И замер, протянув к нему руки, когда увидел, что я возвращаюсь…

Это был он.

Тот гнусный тип, который накричал на нас с братом. Лицо у него выражало… даже не знаю… наверное, ярость. Или, может, какое-то другое чувство — сильное и опасное.

— Эй, Кенни, сзади! — крикнул я.

Прозвучало это по-дурацки, как на утреннике для малышей.

Потом я заорал на незнакомца:

— Проваливай отсюда!

Ну то есть, конечно, я сказал не «проваливай». Я использовал выражение посильнее, в смысле совсем неприличное.

Кенни обернулся. Лицо страшного незнакомца мгновенно приняло непроницаемое выражение. Сам он сутулой походкой двинулся вдоль берега, типа просто случайно проходил мимо.

Но я-то понимал, что он оказался здесь не случайно. Что он пришёл за нами. Пришёл за Кенни. Пришёл за мной.

Я стрелой вылетел на берег, но незнакомец уже исчез из виду.

Кенни взял у меня Тину. Она лизнула ему лицо. Я уже было подумал, что сейчас и он лизнёт ей морду, но собака вывернулась у него из рук и принялась носиться по берегу, счастливая оттого, что снова оказалась на твёрдой, сухой земле.

— Пошли домой, — сказал я.

С меня ручьями лила бурая вода. Кроссовки облепила грязь, как будто я окунул их в горячий шоколад.

— А папина удочка? — спросил Кенни.

Он показал в сторону островка, туда, где плавала удочка, зацепившись за ветку склонившегося до воды дерева.

— Ничего ему не говори, — сказал я. — А то он расстроится. Я потом придумаю, как её оттуда достать.

Кенни заявил, что понесёт Тину домой на руках. Собака, похоже, была не против. Она здорово натерпелась страху.

Как и я.

Мутная вода. Гнусный тип.

Но кое-что из увиденного отвлекало меня от мыслей о плохом. Кое-что… ужасное.

И совершенно невообразимое.

7

Если в нашем городке и имелся настоящий бандит, то это был Мик Боуэн. Он занимался краденым. При этом ни он сам, ни его подручные ничего не крали. Боуэн владел целым парком грузовиков и парой складов. Это позволяло ему хранить вещи, украденные другими, и развозить их по всей стране, а то и подальше. Я слыхал, он хорошо зарабатывал на переправке в Россию угнанных крутых мотоциклов.

Тёмные делишки Мика Боуэна никого у нас особо не напрягали. Он жил в большом доме на выезде из городка и часто поил за свой счёт завсегдатаев пабов. Его сын, Джез Боуэн, которого приятели называли Джезбо, в отличие от отца, был откровенным отморозком. Он люто ненавидел меня зато, что я спас барсука, которого он хотел убить. Но это уже совсем другая история.

Из-за этого самого Мика Боуэна у моего отца в прошлом году были серьёзные неприятности. Боуэн заставил его спрятать у нас в гараже краденые дивиди. В итоге отец отделался общественными работами, но вполне мог угодить за решётку. Тогда бы нас с Кенни отправили в приют. Мне-то ничего, а вот Кенни мог бы этого и не пережить.

Находясь под подпиской за историю с дисками, Мик Боуэн исчез. По одним слухам, он смотался из страны и жил теперь не то в Испании, не то в Бразилии. Но были и другие версии. Так, в школе мне рассказали, что русские решили, будто он хочет на них донести, и от греха подальше порубили на куски.

Я спросил у отца, что он обо всём этом думает, но отец только покачал головой и сказал:

— Есть вещи, Ники, о которых лучше не знать.

Но теперь-то я их знал.

Плескаясь в пруду, я кое-что успел разглядеть. Нет, не гигантских щук. А кое-что похуже. Подняв вокруг себя волны, я кое-что увидел под водой.

Кое-что похожее на руку. Бледную, белёсую руку. Она тянулась вверх, совсем как та рука, которая поймала брошенный в озеро меч короля Артура. Из-за этого я в первый момент решил, что она мне только привиделась. Но нет, это точно была рука. В мутной воде было не рассмотреть, что там глубже, но ниже руки явно должно было находиться остальное тело.

Возможно, тело было во что-то завёрнуто, а к ногам привязан груз — потому-то оно и торчало вертикально с поднятой вверх рукой, как статуя Свободы.

Мика Боуэна я узнал по часам. Самым знаменитым в нашем городке. По громадному золотому «Ролексу». Они стоили тысячи фунтов. Как целый дом. Вернее, больше любого из домов в нашем городке.

Всю дорогу домой у меня в голове лихорадочно крутились мысли. Я не знал, как Мик Боуэн очутился в Беконном пруду — сам ли утонул, или кто-то его убил и выбросил туда тело. Но зато две вещи я знал наверняка. При жизни он был плохим человеком и навлёк на моего отца большие неприятности. А значит, он был нам должен. И часы… Я могу их продать. И отдать деньги отцу. И тогда мы сможем забыть про бедность. Купим новый телик, нормальный компьютер, поставим вай-фай, ну и обзаведёмся остальными штуками, которые есть у других.

И это даже не будет считаться воровством. Боуэн мёртв, а мертвецам всё равно, кто и что у них берёт.

8

Домой я пришёл мокрым насквозь.

Незаметно проскочить к себе и переодеться не удалось — отец заметил меня из кухни. Он только что пришёл с ночной смены в больнице. После работы от него всегда как-то по-чудному пахнет. Больницей. Дезинфицирующими средствами, потом и ещё чем-то. Иногда ему приходится возить на каталке умерших пациентов, и я подозреваю, что это что-то — запах покойников.

Отец строго посмотрел на меня, но сам при этом чуть не рассмеялся.

— И как это тебя угораздило? — спросил он.

Какое-то время назад — когда он не мог найти работу и от него ушла наша мама — отец был немного не в себе. В ту пору он вообще бы не заметил, что я промок, или, наоборот, поднял бы страшный крик. Но сейчас дела шли получше. У него появилась подружка по имени Дженни. Она симпатичная и к тому же помогла ему устроиться на работу. Денег у нас от этого много не стало, но зато теперь мы с Кенни каждый день одевались в чистое и нормально обедали, а на кухне у нас всегда стояла жестяная коробка с печеньем, и ничего, что с ломаным, которое отец покупал по дешёвке на рынке в Лидсе.

— Он плавал спасать Тину от гигантских щук! — сказал Кенни прежде, чем я успел что-нибудь придумать.

Отец сначала улыбнулся и сделал большие глаза, а потом строго посмотрел на меня и спросил:

— И глубоко ты заплыл?

— Да я даже и не плавал никуда, — сказал я. — Так, зашёл по пояс.

— Пап, Ники всё врёт, — снова влез Кенни. — Он жутко смелый. Зашёл туда, где ему с головкой, и поплыл.

Кенни хотел как лучше, пытался меня похвалить. Но, честное слово, лучше бы ему было помолчать.

Отец подошёл и положил руку мне на затылок. Руки у него были большие, сильные, загрубевшие от работы. Их мощь чувствовалась сразу — даже когда он старался быть нежным.

— Посмотри на меня, Ники, — сказал он. Я послушно посмотрел в его серовато-голубые глаза. — Это очень опасно. С детьми там уже случались неприятности. Несколько человек чуть не утонули.

— Я знаю, пап.

— На дне пруда валяется много всякого, за что можно зацепиться. А ты ведь у нас не Марк Спитц, правда?

— Кто? — переспросил я.

— Был такой знаменитый пловец, когда ты ещё на свет не родился, — ответил отец. — Взял семь золотых медалей на одной Олимпиаде. Как потом этот тип из Австралии, которого ещё Торпедой называли…

— Да, пап, я — не он.

— Поэтому пообещай, — сказал отец.

— Что пообещать?

— Что больше не будешь плавать в Беконном пруду.

— А я и не плавал, — сказал я. — Я спасал Тину.

— Ничего бы с ней не сделалось, — сказал отец. — Собака, она всегда выкрутится. И не надо, пожалуйста, умничать. Пообещай, и всё.

Его рука на затылке потяжелела. Было не больно — отец никогда не делал нам с Кенни больно, — но она меня здорово придавила. Как что-то большое и важное, чему невозможно противиться.

Не подумайте плохого — ничего угрожающего в этом не было. На меня всей своей тяжестью легла любовь, а от неё мне не нужна защита.

— Пап, я не буду, — сказал я. — Не буду плавать.

— Пообещай.

— Честное слово, не буду.

— Ладно. А сейчас живо переодеваться. А то от тебя лягушачьим дерьмом несёт.

Мы с Кенни рассмеялись, а вслед за нами и отец.

— Там много воды нагрелось, хватит помыться, — сказал отец, и я послушно пошёл в ванную.

9

Пока я отмокал в горячей ванне, в голове сложился план. Сначала я решил пойти на пруд ночью или рано утром, сплавать к мертвецу и снять с него «Ролекс». Ничего приятного такой заплыв не обещал, но без лезущей на меня Тины он был мне вполне по силам.

Но отец же взял с меня слово. Я подумал об этом даже с некоторым облегчением. Я боялся того, что таилось под водой, боялся, что оно схватит меня и утянет на дно. Теперь я боялся не только гигантских щук, но и призрака Мика Боуэна.

Так что пришлось изобретать другой способ достать часы. Проще всего было бы сплавать за ними на лодке, но лодки у меня не было.

И тут меня осенило: у нас был надувной матрас. Родители купили его, когда ездили с нами в отпуск в Испанию. Я был тогда ещё совсем маленьким, но отлично помню то лето. Было всё время жарко, и на небе ни облачка. И мы были все вместе: мама, отец, Кенни и я.

Но чего уж там об этом вспоминать. Мамы с нами давно нет, но есть Дженни, и она хорошая. Даже лучше, чем просто хорошая.

Ладно, сейчас важнее всего, что надувной матрас плавает, а значит, на нём можно доплыть до мертвеца и снять с него часы.

После ванны я оделся во всё чистое (Дженни добавляла в стиральную машину средство, от которого одежда становилась мягкая и как бы пушистая) и пошёл в сарай. Он был забит всяким барахлом: коробками с нашими детскими игрушками, пачками старых журналов и мотками проводов, которые вряд ли вообще когда-нибудь что-нибудь к чему-то присоединяли.

Матрас хранился на полке в глубине сарая. Маленькими мы с Кенни часто надували его в саду и прыгали на нём, как на батуте. Кенни так и называл его: наш батут.

Последний раз мы доставали эту штуку тыщу лет назад.

На полке было полно пылищи, в ней валялись высохшие мушиные и осиные трупики и несколько предметов, которых мне не хотелось видеть: фотографии, ключи от другого дома и письма.

Вообще, думать о неприятных вещах иногда бывает полезно. Подумаешь о них и этим даже что-то вроде исправишь. Но есть вещи, думать о которых совсем нельзя.

Короче, я стащил с полки надувной матрас, чуть не задохнувшись от пыли, паутины и оживлённых фотоснимками воспоминаний.

Матрас был с одной стороны синий, а с другой — красный. Трубка, через которую его надо надувать, заросла грязью. Я протёр её пальцами, но в результате только их перепачкал. Тогда я поплевал на трубочку и вытер её о джинсы. Потом я принялся в неё дуть и дул, кажется, целую вечность, пока кусок сине-красного пластика не начал наконец набухать.

Но тут у меня за спиной раздался радостный возглас:

— Ты надуваешь батут?

Это был Кенни.

Стоило, конечно, запереть дурацкую дверь сарая.

— Нет, Кенни, — ответил я. — Просто решил… ну это…

А потом, сам не знаю почему, всё ему рассказал.

Может, так на меня подействовали печальные старые предметы, которые попались мне на глаза, и печальные старые мысли, которые пришли мне в голову. После них разумнее было бы взять старый отцовский молоток и треснуть им себе по голове. Но я живой человек и поэтому из всех возможных вариантов вечно выбираю самый кретинский.

— Понимаешь, Кенни, когда я плавал за Тиной, я кое-что заметил там в пруду…

— Щуку? — перебил меня Кенни. — Утку? Или…

Дай ему волю, он так целых полчаса выкрикивал бы первые приходящие в голову слова, но я его сразу остановил:

— Нет, Кенни. Я увидел в воде мёртвого человека.

— Мёртвого человека… — повторил за мной Кенни. Его лицо казалось жёлтым в свете свисавшей с потолка голой лампочки.

А в следующий миг его прорвало — один за другим с невероятной скоростью посыпались вопросы: «Откуда ты узнал, что он мёртвый?», «От чего он умер?», «Он утонул?», «Его закусали щуки?», «Как его зовут?»

— Не знаю, — сказал я, разом ответив на все его вопросы. А потом, как дурак (почему, собственно, как?), взял да и всё выложил: — Ну, то есть я, может, и знаю, кто это. Потому что я видел его часы. Золотой «Ролекс». Они стоят дороже, чем наш дом. И я подумал, что можно забрать часы, продать, а деньги отдать отцу. И мы больше не будем бедными, отец сможет купить всякие нужные вещи, и мы все вместе сможем поехать отдыхать.

В глубине души я видел в этой затее ещё один плюс, но запретил себе о нём думать. Он заключался в том, что, если отец разбогатеет, к нам может вернуться мама. А запретил я себе об этом думать, потому что боялся предать Дженни, которая была к нам очень добра.

Кенни внимательно меня выслушал и спросил:

— Мертвец в пруду — это Мик Боуэн? Отец Джезбо? Значит, он умер? А это точно он?

Я кивнул:

— Да, он исчез, а больше ни у кого в округе таких часов не было.

— Его убили плохие люди? — спросил Кенни.

— Он сам был плохим.

— Ну я про таких, совсем-совсем плохих.

— Да, может, они его и убили, — сказал я. — А может, он сам в пруд упал.

Но было понятно, что никуда он сам не падал.

— У него нельзя ничего забирать, — сказал Кенни, подумав. — Это воровство.

— Нет, Кенни, не воровство, — возразил я. — Он мёртв. И он нам должен.

— Почему?

— Потому что из-за него у отца были неприятности.

Кенни моя затея явно не нравилась. Он понимал, что брать чужое нехорошо, но при этом доверял мне и считал, что если я что-то говорю, то так оно и есть.

— Нам всего-то нужно снять с Мика Боуэна часы, — сказал я. — Потом мы сообщим про него в полицию. Позвоним, изменив голос, чтобы нас не вычислили. Полиция найдёт его и вытащит из пруда. Мы окажемся вроде как настоящими героями, но только об этом никому нельзя будет рассказывать.

Я знал, что заставить Кенни держать язык за зубами будет труднее всего.

— Настоящие герои, — повторил за мной Кенни. — Тогда ладно. А теперь пойдём прыгать на батуте?

Я взглянул на полунадутый матрас.

— Нет. Мы используем его вместо лодки, чтобы сплавать за часами.

— Как пираты, просиял Кенни. — Прямо как настоящие пираты!

10

Кенни посмотрел на матрас и спросил:

— Он же не до конца надут, да?

Это была чистая правда. Поэтому я понадувал его ещё. Потом меня сменил Кенни. А потом я его. Но каждый раз, когда казалось, что осталось совсем чуть-чуть, матрас начинал сдуваться.

— Я думаю, что он дырявый, — сказал Кенни.

— Да что ты говоришь, Шерлок, — воскликнул я и этим очень его рассмешил.

— Да что ты говоришь, Шерлок. Да что ты говоришь, Шерлок, — повторял он, пробуя звучную, шипящую фразу на вкус.

Я смял и отшвырнул матрас. Он приземлился в углу сарая, сиротливый и никому не нужный. Кенни проводил его взглядом. Неужели и ему матрас напомнил о том, как было раньше?

— Нам нужна лодка, — сказал Кенни. — Хорошая. И не дырявая.

— Кенни, до моря отсюда далеко. В городке не найти даже занюханного каноэ.

— Её можно построить.

— Ага, прямо так взять и построить лодку, — сказал я. — А чего, нам это раз плюнуть.

Сарказма Кенни не понимал. Он свято верил, что все люди, как и он сам, что говорят, то и имеют в виду.

— Не такую лодку, которая с бортами, — сказал он. — А плоскую. Не помню, как такая называется…

— Плот, — подсказал я.

Идея мне сразу понравилась. Я вспомнил, как смотрел по телику фильм про то, как там одни переплыли океан на плоту, сделанном из брёвен. Он назывался Кон-Тики. Я тогда тоже захотел построить плот и даже насобирал для него каких-то деревяшек. Но дальше этого дело у меня не пошло.

Я покачал головой:

— У нас нет материала. А если даже мы его найдём, то строить будем очень долго. За это время кто-нибудь наверняка обнаружит мертве… в смысле, найдёт часы.

— Кто-нибудь вроде того человека, — сказал Кенни, и я тут же вспомнил типа в капюшоне с пустым и одновременно искажённым болью лицом. — Того плохого человека.

Стоило Кенни упомянуть про «плохого человека», как я сразу подумал о других плохих людях, которые, скорее всего, и убили Мика Боуэна. Может, тот тип, который хотел схватить Кенни, имеет какое-нибудь отношение к Мику? Вдруг он-то его иубил? Правда, на русского он был не похож. Но может, он был обыкновенным неудачником, которого бандиты приставили наблюдать за прудом, чтобы он дал им знать, если кто-то обнаружит покойника.

Эти мысли, по идее, должны были заставить меня отказаться от своего плана и немедленно сообщить в полицию о мертвеце. Но вместо этого мне захотелось как можно скорее начать действовать.

— Я знаю, где полно деревяшек, — сказал Кенни. — И они уже немножко похожи на плоты.

— Это ты о чём?

— Я не помню, как они называются. Подонки или как-то в этом роде. Они лежат на фабрике.

Я уставился на Кенни, напряжённо соображая, что он мог иметь в виду. Деревяшки, похожие на плоты… На фабрике… И в конце концов меня осенило.

Поддоны! Во дворе беконной фабрики были сложены старые деревянные поддоны — сколоченные из досок квадратные подставки, на которых складывают всякие вещи, чтобы их удобнее было перевозить автопогрузчиком. Кенни был прав. Поддоны — это практически готовые плоты, и хранились они там, где нам было нужно, — у самого пруда. Всё складывалось идеально. Но вот только…

Чтобы утащить поддоны с территории беконной фабрики, надо было преодолеть два препятствия.

Первое — высокий сетчатый забор с протянутой поверху колючей проволокой.

Но жизнь научила меня, что проникнуть можно за любой забор.

Вторым препятствием были охранник и его собака.

Хотя фабрика давно не работала, её всё равно охраняли. Охранник не торчал там сутками напролёт, а время от времени приезжал на своём фургоне. Я слыхал, что, застав на территории фабрики мальчишек, он спускал на них свою собаку. Пса, говорят, зовут Золтан, и он прирождённый убийца. По слухам, в пасти у него нет обычных зубов, а только клыки, и живым от них ещё никто не уходил.

Но слухи слухами, а сам я знал нескольких ребят, которые более или менее благополучно пережили встречу с Золтаном. Все они рассказывали одно и то же — конечно, не родителям, а только приятелям. По их словам, охранник предлагал выбирать: или он собственноручно выбивает из них всю дурь, или вызывает полицию, а это значит, что тебя поставят на учёт и, возможно, даже исключат из школы.

Один парень ответил на это охраннику: «Ага, а если меня исключат из школы, я смогу устроиться только на такую же дерьмовую работу, как у тебя». Тогда охранник отпустил поводок, чтобы свирепый пёс брызгал слюной и скалил клыки прямо этому парню в физиономию. Укусить он его не мог, но напугал здорово — парень в буквальном смысле со страха наложил в штаны. Так, во всяком случае, мне рассказывали. Потом охранник заставил того парня встать на колени и отлупил до полусмерти.

Может, конечно, ничего такого и не было, но я эту историю не придумал, а мне её так рассказали.

— А как же охранник и этот его Золтан? — спросил я Кенни и одновременно себя.

— Мы совершим отвлекающий манёвр, — ответил Кенни.

— Как это? — Я и не подозревал, что он знает такие выражения.

— Как в школе, когда хочется съесть конфету во время урока, — объяснил Кенни. — Кайли такая говорит учительнице: «Ой, мисс, глядите — за окном радуга», а ты быстро суёшь конфету в рот. За это надо потом на перемене отдать Кайли одну конфету.

В другой раз я обязательно подразнил бы Кенни этой девочкой Кайли, типа нет никакой девочки и это он сам её выдумал, но теперь было не до того.

— Понятно, — сказал я. — И какой отвлекающий манёвр ты предлагаешь?

Кенни надул щёки, замахал руками и выдал оглушительное «БУУУУУУУУУУМММММММММ!».

11

— Кенни, такого мы с тобой ещё не отмачивали.

Было девять вечера, на улице темно — хоть глаз выколи. Светились только прожекторы вокруг беконной фабрики — большого главного здания из красного кирпича и трёх или четырёх бетонных строений поменьше.

Всё вместе было похоже на лагерь для военнопленных из старого фильма. С той только разницей, что мы хотели не сбежать из него, а проникнуть внутрь.

Кенни ухмыльнулся.

Это он так радовался содержимому коробки, которая была у него с собой.

Мы с ним сидели, скрючившись в кустах у дороги недалеко от ворот фабрики.

— Давай, Кенни, — сказал я. — Повтори ещё раз, какой у нас план.

Кенни зажмурил глаза, чтобы сосредоточиться, и заговорил важным голосом. Он знал, что я разрешу ему исполнить задуманное, только если он твёрдо запомнит наш план.

— Я должен сидеть здесь и ждать, не приедет ли тот человек, — начал Кенни. — Если он приезжает, я бегу на другую сторону беконной фабрики и там их запускаю. Этот человек вместе с собакой идёт посмотреть, в чём дело. А я со всех сил бегу обратно, потому что тебе может понадобиться помощь с этой деревянной штукой. Мы с тобой берём её и прячем в кустах.

Он открыл глаза и улыбнулся, гордый собой.

— И ты при этом будешь офигительно осторожным, да? — спросил я.

— Офигительно, офигительно, офигительно осторожным, — ответил он.

Кенни притащил с собой коробку, а я запасся длинным обрезком вытертого ковра, который нашёл в сарае. С ним я и побежал к забору.

Забор был метра два высотой, и я бы запросто через него перелез, если бы не пущенная поверху колючая проволока. Это была особенная колючая проволока, с крошечными лезвиями вместо колючек, такими острыми, что одно неверное движение, и они нарежут тебя на полоски, как бекон.

Поэтому-то я и прихватил с собой ковёр. У меня с первого раза получилось накинуть его на забор так, что он лёг на колючую проволоку. Потом я с разбегу взобрался по ковру и ухватился рукой за накрытый им верхний край забора. Ковёр, подумал я, мог бы быть и пошире — а так, промахнись я на несколько сантиметров, остался бы без пальцев.

Но особо размышлять мне было некогда. Одна рука, потом другая, потом перекидываю через забор ногу и, наконец, спрыгиваю стой стороны.

Едва коснувшись земли, я услышал шум подъезжающего фургона. Действовать надо было быстро. Мне же, ясное дело, не хотелось подставлять задницу клыкам Золтана, а физиономию — кулакам его мордоворота-хозяина.

— Давай! Бегом! — крикнул я Кенни.

Он сломя голову помчался вдоль забора. На то, чтобы обежать беконную фабрику и устроить представление, времени у него было очень мало.

Фургон остановился у ворот фабрики. Охранник вышел из кабины и ключом из большой связки отпер замок. Пса было не видно и не слышно — я понадеялся, что он заболел или, может быть, даже вообще списан по старости. Забравшись обратно в фургон, охранник въехал в ворота, припарковался, вылез и запер ворота. Потом он открыл задние дверцы фургона, и из них выскочил этот чёртов пёс.

Я уже видал его раньше, но в лучах прожекторов беконной фабрики вид у него был ещё более зловещий, а со свисающим из пасти длиннющим языком он и вовсе был вылитый дьявол.

Охранник пошёл к главному зданию фабрики, время от времени исчезая из виду за небольшими бетонными строениями.

Я проклинал себя за то, что ввязался в эту идиотскую затею. А ещё сильнее — за то, что втянул в неё Кенни. И даже повёлся на уговоры доверить ему самую опасную часть.

— Мы с Самитом это тыщу раз делали, — убеждал он меня.

Дядюшка его приятеля Самита держал магазин, в котором продавались эти штуки, и Самит давно потихоньку их у дядюшки таскал. В результате приятели обзавелись солидным арсеналом и временами уходили подальше от жилья и людей, чтобы…

Внезапно ночное небо за беконной фабрикой рассекла белая огненная черта. Изогнувшись на высоте идеальной по красоте дугой, она рассыпалась цветком с жёлтыми и оранжевыми лепестками. Я ахнул, как всегда ахаешь, когда взрывается первая ракета фейерверка.

И тут же выругался. Никто не просил Кенни запускать ракеты. Я думал, у него с собой только петарды и бомбочки. Он должен был установить их, поджечь фитили — и бегом возвращаться на эту сторону фабрики. Не хватало ещё, чтобы он остался полюбоваться, как его дурацкие ракеты устремляются к звёздам.

В следующее мгновение в небе разорвался сияющий золотой шар, а через долю секунды раздался грохот. Как и обещал Кенни, получился настоящий буууууууууууммм. Услышав лай обезумевшего пса, я понял, что пора действовать. Сейчас или никогда.

(обратно)

12

На освещённом фейерверками пятачке позади фабрики ещё некоторое время гремели взрывы, раздавались свист и шипение, потом оттуда взлетела ещё пара ракет.

Глядя на это представление, я очень переживал за Кенни, боялся, как бы он не подорвал себя или не оказался на пути криво пущенной ракеты. Из-за слепящего света прожекторов, как я ни старался, высмотреть его не получалось.

Но скоро я услышал, как Кенни бежит ко мне вдоль забора и ликующе пыхтит на бегу. Ещё через секунду к проволочной сетке забора прижалось его крупное, сияющее лицо.

— Ты видел? Нет, ты видел? — громким шёпотом спросил он.

— Идиот, — сказал я в ответ. — Сколько штук ты взорвал?

— Все, какие были. Я положил одну в коробку, поджёг, а потом…

— Ладно, — сказал я. — Жди здесь. Никуда не уходи.

Я подбежал к куче поддонов и вытащил из неё один. Держать его получалось только широко расставленными руками, и это было неудобно. Сначала поддон показался не очень тяжёлым, но уже через несколько шагов у меня заломило руки. А поскольку я держал поддон перед собой, двигаться приходилось практически вслепую, ещё через несколько шагов я споткнулся и упал. При этом поддон всем своим весом обрушился мне на пальцы, а я проломил коленкой одну из досок, из которых он был сколочен. В другой раз я бы завопил от боли, но сейчас мне пришлось стерпеть.

Выйдет ли из сломанного поддона плот? Может, выйдет, а может, и нет. Рисковать я не мог, поэтому бросил этот поддон и сбегал за другим. Его я старался держать не прямо перед собой, а чуть сбоку, чтобы видеть, куда ставлю ноги.

Я уже почти добежал до забора, когда сзади донёсся звук, от которого у меня сжалось сердце.

Это был лай.

Далёкий.

Но приближающийся.

— Ники, быстрей, — сказал Кенни. — Это Золтан. Он сейчас тебя схватит.

— Заткнись, придурок, — зашипел я грубее, чем следовало.

Гав, гав!

Всё ближе и ближе.

Потом что-то прокричал мужской голос.

— Кенни, уйди! — крикнул я и, собрав все силы, попытался перекинуть поддон через забор.

Но он не перелетел, лёг на него сверху и несколько секунд балансировал, покачиваясь туда-сюда, пока я в баскетбольном прыжке не подтолкнул его и не спихнул наружу.

Гав, гав!

А потом снова мужской голос:

— Золтан, ко мне!

Но собака охранника не слушалась. Значит, бить меня никто не будет. Меня просто разорвут на части.

Я немного отступил от забора и, подгоняемый страхом, почти без разбега взлетел вверх по ковру. С первой же попытки мне удалось ухватиться за верхний край забора и перекинуть через него ногу.

Но дальше всё пошло наперекосяк. Ковёр должен был надёжно зацепиться за колючую проволоку и повиснуть на ней. Но проволока-то была не обычная, а с лезвиями. Они прорезали ковёр. Он сполз вниз, и я оказался на земле с внутренней стороны забора.

— Давай, Ники! Давай!

Я вскочил на ноги и снова набросил ковёр на забор.

— Хватай его и держи! — крикнул я Кенни.

Он сразу сообразил, что я от него хочу, и крепко схватился за свой край ковра, при этом тревожно всматриваясь в глубину фабричного двора.

Я оглянулся.

На меня во весь опор неслось чёрное чудище. За ним, пыхтя и отдуваясь, едва поспевал толстяк-охранник.

Я опять разбежался и попытался запрыгнуть на забор. Вторая попытка вышла даже хуже первой — я повис на одной руке. Ещё немного, и пёс настигнет меня. Вцепится зубами, стащит на землю, вспорет мне живот, влезет в него своей слюнявой мордой и выжрет все мои внутренности.

Я перекинул через забор правую ногу и почувствовал, как лезвия разрезают ковёр, как они вспарывают штаны, как впиваются мне в кожу. Но это казалось ерундой.

Золтан здесь.

Стучит зубами.

Прыгнул.

Мимо.

Я уже был по ту сторону забора. Кенни помог мне подняться.

Золтан бесился за сеткой.

— Тупая, поганая псина, — сказал я, добавив ещё пару добрых слов, которые не могу тут повторить.

А потом мы расхохотались и смеялись, как чокнутые, всё то время, что наполовину несли, наполовину волокли добытый поддон к кустам на берегу Беконного пруда — от забора до них было метров сто.

По пути домой мы договорись, что завтра утром вернёмся и наконец достанем часы «Ролекс» — наше с Кенни сокровище. Наше и больше ничьё.

(обратно)

13

Ночью я не сомкнул глаз — разве что минут на десять, потому что меня дико колбасило. От восторга и нетерпения. От страха. От адреналина, который ударял мне в голову, когда я вспоминал, как Золтан чуть было не откусил мне яйца.

Мы оттащили поддон в кусты, но спрятали не очень хорошо. Утром надо было прийти на пруд как можно раньше. По выходным на пруду с самого рассвета бывало полно рыбаков, но по будням их меньше и они приходят попозже. А ещё наверняка на пруд придут поиграть какие-нибудь дети. Так что времени у нас было в обрез.

На сей раз я будил Кенни, а не он меня. Но сначала я молча полюбовался им. Во сне он всегда выглядел счастливым. Казалось бы, невозможно одновременно спать и улыбаться, но у Кенни получалось. При этом он не расплывался в привычной дурацкой ухмылке, а улыбался чуть заметно, как человек, который знает потрясающую тайну.

Я тронул его за руку. Он не шелохнулся. Тогда я его немножко встряхнул. Он открыл глаза, в ужасе уставился на меня, но потом сразу снова заулыбался.

— Подъём, пират, — прошептал я.

Кенни сбросил одеяло — оказывается, он спал одетым.

— Это ты здорово придумал, — сказал я.

Внизу на кухне нас встретила Тина. Обычно по утрам, предвкушая прогулку, она тявкала, вертелась и прыгала, как щенок. Но сейчас, видать, не до конца оправилась от пережитого накануне. Или каким-то образом догадалась, что мы идём на пруд. Во всяком случае, она не стала рыскать по всей кухне в поисках поводка.

— Нет, Тина, гулять мы не идём, — сказал я.

Тина — собака на редкость дурная, и в другой ситуации она пропустила бы эти слова мимо ушей, но сейчас послушно развернулась и пошла наверх. Я знал, что у неё на уме: она любила поспать в нагретой постели — моей или Кенни, ей было без разницы.

Я прихватил из хлебницы несколько оладий, мы их съели холодными по дороге к пруду. Ночное небо только-только начинало синеть и было всё ещё полно звёзд.

(обратно)

14

Когда мы добрались до пруда, ещё не рассвело. Воздух был холодным и неподвижным. Света едва хватало, чтобы различать очертания деревьев и кустов и видеть, где начинается вода.

Поддон лежал на месте. Мы с Кенни оттащили его на дальнюю сторону пруда, туда, где накануне пытались ловить рыбу. Перед нами посреди водной глади маячил островок.

— Он похож на тебя по утрам, — сказал я и взъерошил Кенни волосы. — Такой же лохматый.

Кенни сосредоточенно смотрел на пруд.

— А что, того мертвеца прямо так видно? — спросил он.

— Его становится видно… в смысле, его руку… когда по воде идут волны, — ответил я. — Кто угодно может его обнаружить. А теперь давай спустим эту штуку на воду.

Поддон лежал на илистом берегу, и я был уверен, что ногой легко спихну его в воду. Но, как выяснилось, я ошибался.

— Иди помоги, — сказал я Кенни, и вместе мы кое-как дотолкали, допинали его до воды. Но у берега, как я уже говорил, было совсем мелко — чтобы поплыть, поддону не хватало глубины.

Я-то представлял себе, что достаточно будет столкнуть плот в воду, и он сразу поплывёт, как Кон-Тики, и тогда я шагну на него прямо с берега. Но всё оказалось не так просто.

После того как накануне я вымок до нитки и испортил свои лучшие кроссовки, снова мокнуть мне не хотелось. Но выбора у меня не было. Хорошо хоть кроссовки я на этот раз надел старые и драные. Так уж и быть, подумал я, ноги, на худой конец, можно и промочить. Вошёл в пруд и подтолкнул плот ногой. В воде толкать его было легче.

— Надо было резиновые сапоги надеть, — сказал Кенни, стоя у кромки воды.

— У меня нет резиновых сапог. А если бы были, я бы снял их и запустил в тебя.

— Не надо злобствовать, — отозвался Кенни.

Я ни разу не слышал от него этого выражения. Видимо, он подцепил его в школе. Но почему оно показалось мне таким знакомым? Может быть, так говорил Кенни отец, когда я был совсем маленьким? А может, мы слышали его не от отца, а от…

Плот наконец поплыл. Кое-как. Ну, то есть как-то совсем неправильно. Я ожидал, что верхние доски будут худо-бедно возвышаться над водой. Но плот сидел в воде так низко, что их заливали поднятые мной волны.

Я при этом твердил про себя: «Всё в порядке. Плот деревянный. А дерево плавает. Из него делают лодки».

— Мы уже пираты или как? — спросил Кенни.

— Да, уже почти, — ответил я.

Меня мучило чувство, что я что-то забыл, и я не хотел влезать на плот, пока не вспомню, что именно. Но вспомнил, как ни досадно, не я, а Кенни.

— Вёсла, — сказал он. — Чем грести.

Я почувствовал себя идиотом. Но сознаваться в этом не собирался.

— Обойдёмся без них, — сказал я. — Будем грести руками. Тут недалеко.

Если честно, то теперь расстояние до островка казалось мне довольно внушительным.

— Сначала на плот запрыгну я, ты — за мной.

— Чего-то расхотелось, — откликнулся Кенни.

Такого лица я у него ещё не видел: он рассеянно глазел по сторонам, словно рассматривая растущие вдоль берега деревья и кусты. Я даже решил, что он начнёт насвистывать, но вспомнил, что свистеть Кенни не умеет.

Тогда я сообразил, что всё это значит. Кенни оценил возможности плота и понял, что тот никуда не годится. Впервые в жизни он отказался что-то делать, потому что счёл затею глупой.

Этим он меня обрадовал и одновременно огорчил.

И даже слегка задел за живое. От этого мне ещё сильнее захотелось добыть часы и удочку и доказать Кенни, что если я что-то делаю — значит, оно того стоит.

— Тогда, Кенни, оставайся на берегу и поглядывай по сторонам, — сказал я. — Если появятся подозрительные типы, сразу кричи мне. Хорошо?

— Да что ты говоришь, Шерлок, — сказал он.

Плот тем временем стало потихоньку от меня относить. Теперь или никогда, подумал я и запрыгнул на него. Приземлившись точно посередине плота, я на целую секунду почувствовал себя сёрфером в океанском прибое — расставил в стороны руки, напружинил колени…

А потом ощутил ногами до обидного мягкий толчок и понял, что мой плот сел на илистое дно пруда. Я шагнул с плота и очутился по колено в воде, а плот, чавкнув илом, всплыл на поверхность. Когда я попробовал снова встать на него, он снова опустился на дно.

Мои упражнения здорово позабавили Кенни.

— Будешь смеяться, я разобью этот пиратский корабль об твою дурацкую башку.

— Да что ты говоришь, Шерлок.

Я тоже рассмеялся, потому что и дальше сохранять серьёзность в этой идиотской ситуации было абсолютно невозможно.

Я оттащил плот обратно в кусты. Оставлять его у берега пруда мне не хотелось — лёжа там, он превратился бы в большую чёрную стрелку, указывающую на место, где спрятано сокровище. После этого я снова подумал добраться до часов вплавь. Может быть, не прямо сейчас, а потом, когда у меня будут с собой плавки и полотенце. Но одновременно я думал о том, что никуда я не поплыву, потому что дал слово отцу. А это означало, что с надеждой разбогатеть придётся распрощаться.

— Надо увеличить плавучесть плота, — сказал я Кенни. — Засунуть между слоями досок что-нибудь наполненное воздухом, тогда он сможет меня выдержать.

— Нас выдержать, — деловито поправил меня Кенни. — Ты обещал, что я тоже поплыву.

— Я-то обещал, — сказал я. — Но ты как бы сам отказался.

— Ну я же знал, что так не прокатит.

— Спасибо, что предупредил.

— Учительница говорит, — сказал Кенни с улыбкой, — чтобы научиться всяким штукам, надо брать их и делать. И не бояться, что ничего не получится.

— Умеешь же ты, Кенни, быть занудой, — с улыбкой сказал я. — А сейчас давай спрячем эту хреновину и быстрей домой, пока отец с работы не вернулся.

(обратно)

15

Мы добрались домой до возвращения отца и улеглись обратно по кроватям. У себя под одеялом я обнаружил Тину и спихнул её на пол, потому что не люблю, когда у меня в кровати собака. Она не растерялась и тихонько забралась в кровать к Кенни.

Через десять минут я услышал, как к дому подъехала Дженни. Древняя развалюха-«тойота» тарахтела, как газонокосилка, и дверь у неё открывалась только водительская, поэтому Дженни приходилось вылезать первой, чтобы выпустить из машины отца.

Дженни была не толстой, но и не то чтобы прямо худышкой. Лицо у неё было из тех, на которых, знаете, улыбка чудится даже тогда, когда человек не улыбается. В её случае это было нормально, потому что она действительно улыбалась почти всегда. Я хочу сказать, лучше так, чем когда человек улыбается, а сам собирается выпороть тебя ремнём. Но вообще не похоже, чтобы Дженни хоть кого-нибудь в своей жизни выпорола ремнём.

Они с отцом знали друг друга ещё со школы, и она выручила его, когда он скис после того, как от нас ушла мама. Помогла ему устроиться на работу и разобраться с неприятностями. Постоянно она у нас не жила, но довольно часто оставалась, когда работала в одну смену с отцом.

Работа отцу нравилась, но порядком его изматывала. Половина смен у него были дневные, а половина — ночные, поэтому отец сам иногда путался: пришёл ли он только что из больницы или пора снова туда идти.

Отец поднялся на второй этаж и громко стукнул кулаком в дверь моей комнаты — но явно не потому, что я чем-то вывел его из себя.

— Подъём, лежебоки, — сказал он так громко, что ещё немного, и это называлось бы не «сказал», а «прокричал». — Я жутко проголодался, и поэтому мы сейчас устроим себе большой завтрак.

В соседней комнате радостно завопил Кенни — в том, что касается умения повопить, он один стоил целой толпы футбольных фанатов.

Наш отец — далеко не лучший в мире повар, но «большой завтрак» в его исполнении — это что-то. Через двадцать минут мы уже сидели за столом, уставленным тарелками с яичницей с беконом и сосисками, поджаренным хлебом и жареными помидорами. Кенни, правда, помидоров себе не положил — он говорит, что они похожи на вынутые из головы глаза, и я, в принципе, его понимаю.

Отец, когда готовит «большой завтрак», всегда выглядит совершенно счастливым. И в этот раз он перекинул через плечо кухонное полотенце, потому что видел по телику, что так делает какой-то известный повар, и надел дурацкий фартук, на котором нарисован бодибилдер в одних трусах, так что получалось, что отцовская голова как бы приставлена к накачанному телу. Жарил отец одновременно на четырёх сковородках, постоянно потряхивая и наклоняя их из стороны в сторону, чтобы ничего не подгорело.

Как всегда, когда он чувствовал себя по-настоящему счастливым, отец напевал что-то вроде оперных арий — по-английски, на ходу сочиняя слова, или как бы типа по-итальянски.

Дженни смотрела на отца и хохотала как сумасшедшая, а Кенни пытался ему подпевать. Кенни, конечно, молодчина и вообще, но даже я, его брат и лучший друг, не назвал бы его хорошим певцом. Если честно, его пение больше всего напоминало звуки ссоры между гусем и собакой.

В любом случае всё было очень здорово, все были счастливы, пока я вдруг не взял и не задал один вопрос. Не знаю, почему я это сделал. Может, дело было в фотографии, которую я нашёл в сарае. Или в том, что это у меня, а не у Кенни не в порядке с головой. Или, может быть, меня задела картинка общего счастья.

А вопрос я задал такой:

— Пап, а где мама?

(обратно)

16

Весёлый шум — грохот сковородок, звон тарелок, пение, болтовня — мгновенно утих. Отец смотрел в пол. Дженни отвернулась к окну и смотрела на утренний дождь. Кенни уставился на меня, широко раскрыв рот.

— Сынок, она ушла, — проговорил отец.

— Это я знаю. А куда?

— Просто… ушла.

— Пап, а почему? — Это уже был Кенни.

Я проклинал себя за то, что всё это начал. Но слово — не воробей, если оно произнесено, обратно в глотку его не затолкать. Как не запихать обратно в тюбик зубную пасту.

— Она не выдержала, — сказал отец.

Свет на кухне был слишком яркий. От него у отца начали поблёскивать глаза.

— У нас в школе есть один мальчик, — заговорил Кенни. — Он сказал, что это из-за меня. Потому что я не такой, как все.

— Нет, Кенни, не из-за тебя, — сказал отец. — Из-за всего вместе. Из-за меня в том числе. Мне надо было… Не знаю. Многое надо было делать по-другому. А тебя, Кенни, она очень любила.

— Тогда скажи нам, где она сейчас. — Это снова был я. — Ты должен знать. Кто-нибудь должен знать.

— Она была не отсюда, — сказал отец. — И родни у неё было немного. Думаю, она подалась куда-то на юг. И мы после этого съехали из нашего старого дома. Вы помните наш старый дом?

— Совсем плохо. Помню, был сад, а в нём большое дерево.

— А на дереве висели качели, — сказал Кенни. Он был на год старше меня и о нашем раннем детстве помнил больше. — Мы с них прыгали на батут.

Теперь Дженни печально смотрела на отца.

— Милый, может, тебе её разыскать, — сказала она тихим, как шум дождя, голосом. — Ради мальчиков. Ну, чтобы узнать… Если что, то я не…

Отец покачал головой:

— Откуда мне знать, где её искать? Я слыхал, что, может быть, она и вовсе за границу уехала. Слишком поздно уже. Слишком… далеко позади.

Отец вдруг как-то сразу состарился. Попытался развязать тесёмки своего дурацкого фартука, но из этого ничего не получилось. Тогда он неуклюже, путаясь и цепляясь, стянул его через голову.

— Я устал, — сказал он и пошёл на второй этаж.

— Ты хотя бы пытался её найти? — крикнул я ему вслед. — Пытался или нет?

— Я тебя ненавижу, — сказал Кенни, насколько я понял, мне, и тоже вышел из кухни.

Я слышал, как скрипнула дверь сарая, когда он её открыл, а потом ещё раз — когда захлопнул за собой.

— Иди проверь, всё ли с ним в порядке, — сказала Дженни. — А я тут пока уберусь.

— Прости меня, — сказал я ей. — Я не хотел… Просто я… Наверно, я решил спросить его, пока все были в таком хорошем настроении. Я не знал, что всё так кончится.

— Ты же знаешь, ваш отец старается как лучше, — сказала она. — Он хороший человек.

Я кивнул. И пошёл к Кенни.

(обратно)

17

— Ты что делаешь?

Кенни сидел на корточках в углу сарая и что-то держал в руках.

— Уходи.

Но я подошёл к нему. Я хотел попросить у него прощения. Или просто что-нибудь ему сказать.

Оказывается, Кенни надул матрас и теперь сжимал его в руках, как какую-нибудь драгоценность.

Я дотронулся до его руки. Он отдёрнул её и сказал:

— Отстань от нас.

В наших местах люди, бывает, говорят «нас», имея в виду «меня». Но Кенни явно имел в виду именно «нас», а не «меня».

Он утёр лицо рукавом, только ещё больше размазав сопли и слёзы.

У меня поперёк горла встал ком, как если бы я попытался проглотить грецкий орех.

Я попробовал обнять Кенни, но он меня отпихнул. Кенни был парнем сильным и сгоряча мог покалечить. И пусть бы он меня пришиб — я был даже не против. Если честно, то в глубине души я даже хотел, чтобы он сделал мне больно, чтобы разбил мне губу, сбил с ног. Но при этом я понимал, что от этого он расстроится ещё больше, а лишний раз его расстраивать мне не хотелось.

Поэтому я оставил его в сарае одного обниматься с надувным матрасом и размышлять, судя по всему, о наших с ним утратах.

Чем заняться мне самому, я не знал. Дома сидеть не хотелось, шляться по улице было холодно. Я пошарил в карманах. Три фунта и какая-то мелочь. Не хватит даже на то, чтобы просто доехать до Лидса и обратно.

Тогда я решил пойти в библиотеку. Там можно будет поискать в интернете про то, как правильно строить плот.

Библиотекарша был женщиной старомодной. Строгой, но дружелюбной. Она любила советовать книжки, которые могли мне понравиться. Иногда она ошибалась, а иногда угадывала так точно, будто читала мои мысли. Читателей, которые приходили посидеть за компьютерами, она явно недолюбливала, но с наличием компьютеров мирилась, потому что они привлекали в библиотеку детей.

Обычно она приветствовала меня словами типа «У меня кое-что для тебя есть, Николас», но сейчас лишь мельком взглянула на меня из-за стойки. Рядом с ней сидел незнакомый мне мужчина. У него были тонкие мягкие волосы, как у младенца; их шевелил воздух, дующий из обогревателя. Одет мужчина был в коричневый пиджак, сделанный как будто из лошадиного навоза. Я подумал, уж не собралась ли библиотекарша увольняться и не будет ли теперь этот тип вместо неё. Меня бы лично это огорчило.

Усевшись за компьютер, я начал гуглить про плоты и про поддоны. В основном попадались инструкции, как скрепить несколько поддонов в один большой плот и придать ему дополнительную плавучесть с помощью металлических бочек из-под горючего. От этой информации мне никакого прока не было. Плот из одного поддона можно было сделать, прикрепив снизу пенопластовые блоки, а я не знал, откуда их взять и вообще можно ли их достать бесплатно.

А потом я сделал то, чего не делал никогда раньше. Взял и набрал в поисковой строке имя и фамилию мамы: «Ивонна Лофтхаус». Гугл выдал 56 500 результатов. Я прокрутил несколько страниц, но никого похожего на маму не обнаружил. Тут мне пришло в голову, что теперь её могут звать по-другому. Она запросто могла вернуть свою девичью фамилию, которой я не знал, или снова выйти замуж и взять фамилию мужа.

Поэтому я вернулся к картинкам с плотами и постарался думать только о них.

Немного погодя у меня за спиной раздался голос:

— Это наш постоянный посетитель. Приходит каждую неделю, ведь правда, Николас?

Я обернулся и увидел библиотекаршу, а рядом с ней — того типа с младенческой причёской и в навозном пиджаке. Судя по виду, он не пожалел бы всех своих денег, лишь бы оказаться сейчас где-нибудь в другом месте.

— Это мистер Каттерол из муниципалитета, — сказала библиотекарша. — Он считает, что библиотека нам не нужна. А ты, Николас, как думаешь?

У меня противно засосало под ложечкой. Мне захотелось сказать, что библиотека — лучшее место в городке, и пусть они сначала закроют всё остальное и только потом закрывают библиотеку, но я не нашёл нужных слов.

— Мы не знаем, где взять на неё денег, — сказал мистер Каттерол. — У вас же, молодой человек, наверняка дома есть компьютер?

— Книги он у нас тоже берёт, — опередила меня библиотекарша. — А не только приходит посидеть за компьютером. Его брату трудно даётся учёба, и он ему помогает, правда, Николас?

Но я по-прежнему не мог произнести ни слова. Всё плохое, что случилось за день, давило на меня со всех сторон и одновременно рвалось наружу. Я будто погрузился в удушливую глубину Беконного пруда и глотал его воду, от которой меня уже распирало, как воздушный шар, как утопленника.

Я вскочил на ноги. Всё поплыло у меня перед глазами. Я ринулся к выходу, но наткнулся на стул, потом на другой — от моих пинков они, как брызги, разлетались по сторонам. Библиотекарша пыталась что-то сказать мне вслед, но я её не понимал. А потом я очутился на улице. Спине было холодно от пота.

Всё пошло вкривь и вкось. Я понимал, что это всё злосчастные часы, что это они во всём виноваты. И от этого ещё сильнее хотел ими завладеть. Я был вроде забулдыги, отирающегося возле паба, который пьёт, чтобы забыть, что он — алкоголик.

(обратно)

18

В девять пополудни, как выразился бы Кенни, на небе не было ни звёзд, ни луны. Тусклый жёлтый свет со стороны беконной фабрики ничего толком не освещал, зато благодаря ему ещё темнее — как пятна пота на чёрной футболке — смотрелись окружавшие пруд деревья и кусты.

У меня с собой был задний фонарь от моего велосипеда. От переднего фонаря толку было бы больше, но его давным-давно спёрли. Всё, на что падал дохлый красный луч заднего фонаря, превращалось в сцену из фильма ужасов, но без него бы я в жизни не нашёл спрятанный поддон.

Вытащив поддон из кустов, я принялся за работу. Днём мне в голову пришла блестящая мысль, что улучшить плавучесть плота можно с помощью пластиковых молочных бутылок. Я их набрал целый мешок в мусорном контейнере позади детской площадки. Большинство бутылок были смяты, и надувать их, чтобы вернуть первоначальную форму, я не собирался. Но немятых и с крышкой попалось мне вполне достаточно.

Штук десять таких бутылок я умудрился запихнуть между верхними и нижними досками и кое-как их там закрепить. В мои планы не входило сплавляться по бурным горным рекам — плот был нужен мне для того, чтобы проплыть каких-нибудь двадцать метров до того места, где, по моим расчётам, болтался под водой мертвец.

Я знал, что в любом случае промокну, и поэтому на этот раз не стал мудрить, а просто вошёл в воду и потянул за собой плот, освещая себе путь велосипедным фонарём.

Идея с бутылками вроде бы сработала — теперь плот возвышался над водой заметно сильнее.

Я поставил на него ногу. Он сильно накренился. Я ухватил красный фонарь зубами и, придерживая плот обеими руками, попытался на него запрыгнуть. Под моей тяжестью он резко накренился, и я плюхнулся задницей в холодную воду. Отплёвываясь, я вскочил на ноги и увидел, что бутылки повыскакивали из поддона и, похожие на уток-мутантов, расплылись по пруду.

Весь день я проходил, будто закутанный в толстое одеяло пустоты. А теперь от ярости, безнадёги и отчаяния невнятно завопил — вопить внятно мне мешал фонарь, который я всё ещё держал во рту, и обеими руками с размаху вдарил по чёртову плоту, как бьют по столу младенцы, когда им не нравится то, чем их пытаются накормить.

Я стоял и тупо смотрел на отплывший на несколько метров плот, когда позади меня раздался голос:

— Это всё ерунда. Тебе нужен батут.

Я оглянулся. На берегу стоял Кенни. В руках он держал надувной матрас. При виде его меня разом оставили все дурные мысли и чувства. Теперь я думал только о том, что вот есть мы с братом, и нам с ним надо сделать одну вещь.

— Но он же дырявый, — сказал я. — Воздух из него сразу выйдет.

— Я его починил, — заявил Кенни и начал надувать матрас.

— Но как?

Кенни, занятый делом, ничего мне не ответил. А я так и стоял в воде и чувствовал себя при этом довольно глупо.

Когда Кенни закончил, матрас был тугим, как барабан.

— Набор для заклейки шин, — деловито сказал он. — Велосипедный. Я мял батут, пока не нашёл, откуда выходит воздух. Тогда я намазал это место специальным клеем, а потом наложил заплатку и подождал. И теперь, видишь, он целый…

Матрас действительно был целым.

Я поймал плот и подтащил его к берегу.

— Надо выпустить из матраса воздух, — сказал я, — и засунуть его между досками.

Так мы и сделали: в спущенном виде заправили его в промежуток между двумя слоями досок, и Кенни снова его надул.

Когда я снова спустил плот на воду, он поплыл, гордо возвышаясь над водной гладью.

— Вот это настоящий корабль, — сказал Кенни. — Настоящий батутный корабль.

— Да, Кенни, ты здорово придумал с матрасом. А сейчас подержи фонарик, пока я сплаваю за сокровищем.

(обратно)

19

— Я с тобой. Это я придумал батутный корабль, — сказал Кенни и совсем уже собрался ринуться в воду.

Надо было, конечно, попытаться его остановить, но я не мог. Потому что чувствовал себя в долгу перед ним. И надеялся, взяв его с собой, хоть как-то исправить то, что натворил утром, когда сдуру ляпнул про маму и этим испортил так хорошо начинавшийся день. А может быть, сам того не понимая, я хотел, чтобы в опасном предприятии рядом со мной был старший брат. Я всю жизнь заботился о Кенни, потому что он был особенным и не очень умным, и получается, что вёл себя как его старший брат. А на самом деле это он был моим старшим братом, и порой я нуждался в нём даже сильнее, чем он во мне.

Но по уму, я всё равно должен был сказать ему «нет».

— Хорошо, Кенни, я его подержу, а ты влезай.

Когда кто-то придерживал плот, забраться на него было гораздо проще. Под тяжестью Кенни осадка увеличилась, но не сильно.

— Теперь ты, — сказал Кенни и протянул мне руку.

Я боялся утянуть его с собой в Беконный пруд, но всё обошлось — я влез на плот, и тот не перевернулся. Места на нём было ровно на нас двоих. Плот ещё немного осел в воде, но при этом тонуть пока не собирался.

Когда плот выровнялся и перестал качаться, я понял, что совершил ту же ошибку, что и в прошлый раз.

— Чёрт! Вёсла! — воскликнул я.

— Ты бы и голову забыл, если бы она не была приделана к шее, — усмехнулся Кенни. Это выражение он тоже перенял у отца.

Потом он полез во внутренний карман куртки и вытащил оттуда две ракетки для настольного тенниса. Я их сразу узнал: много лет назад мы любили играть в теннис на кухонном столе, вместо сетки выставляя в ряд все кружки, какие были у нас в доме. Ракетки почти совсем облысели — на вытертых деревяшках сохранились только жалкие лоскутки пупырчатой резины.

При виде ракеток меня разобрал смех, но Кенни протянул их мне с таким серьёзным лицом, что мне пришлось взять себя в руки.

— Ты гений, — сказал я, забирая у него одну из ракеток. — Настоящий гений. Это лучшие вёсла на свете.

Кенни пристроился с ракеткой с одного края нашего плота, а я — с другого. Грести ракетками было не то чтобы намного удобнее, чем руками, но зато руки не мокли и не мёрзли.

Я посветил вперёд по курсу велосипедным фонарём — его луч чуть-чуть не добивал до островка, смутно маячившего в темноте. Расстояние до него по степенно сокращалось.

Вдруг я поймал себя на том, что весь дрожу — не только от холода, но ещё от страха и возбуждения.

— Хочешь мою куртку? — предложил Кенни. — Мне не холодно. Я никогда не мёрзну.

Это было не совсем правдой. Кенни постоянно забывал надеть куртку, даже когда на улице шёл снег. И чувствовал себя нормально — пока совсем не посинеет.

А потом я подумал, что сегодня вечером ему наверняка кто-то напомнил про куртку. То есть он разговаривал с отцом или с Дженни. Я напрягся: Кенни совсем не умел хранить секреты. Если бы отец спросил его, куда он собирается, он сначала попытался бы что-нибудь соврать, а потом выложил бы всё начистоту.

— Кенни, а отец знает, что ты здесь?

— Нет, — ответил Кенни. — Он куда-то ушёл с Дженни. Ушёл днём, когда должен был спать.

Я снова горько пожалел о том, что натворил. Какой чёрт дёрнул меня спросить о маме? Мы отлично жили без неё. Она нам была не нужна.

Я расковырял нашу общую рану, и из неё полилась кровь.

Ладно, тут уже ничего не исправишь. Но я могу до быть часы. Это не решит всех проблем. Но сильно об легчит жизнь. С деньгами всё легче, чем без них.

(обратно)

20

Плот медленно скользил по неподвижной глади Беконного пруда. Мёртвую тишину нарушал только тихий плеск наших ракеток.

Я посмотрел вверх на чёрное, сплошь усыпанное звёздами небо и подумал, что хорошо бы узнать, как они называются, потому что не знал названия ни одной звезды. Потом я взглянул на Кенни. Даже без фонаря мне были хорошо видны его черты. Это, наверно, потому, решил я, что на его лицо падает свет звёзд. Это была совершенно чудесная мысль — я имею в виду, мысль о том, что свет звёзд преодолел миллиарды и миллиарды миль, чтобы озарить лицо моего старшего брата.

Но чуть позже я сообразил: свет идёт с беконной фабрики, — и эта мысль была уже далеко не такой чудесной.

Нам оставалось совсем немного. Я достал из кармана фонарь и посветил на воду. Оттого что луч фонаря заиграл на мелкой ряби, казалось, будто вода загорелась.

— Похоже на фейерверк, — сказал Кенни.

А ещё это было похоже на блеск золотых часов «Ролекс» ценою двадцать тысяч фунтов.

Мы отчалили на плоту точно оттого самого места, где я полез в воду в прошлый раз, и поэтому я рассчитывал, что, поплыв прямо по направлению к островку, мы окажемся там, где я в тот раз видел часы. Но всё оказалось не так просто. Плот никак не желал двигаться по прямой, а в темноте было почти невозможно понять, не сбились ли мы с курса. Я попытался вспомнить, как с нужного нам места выглядел островок, и сориентироваться по ближайшим к нему деревьям и кустам. Но в темноте всё выглядело не так, как днём, а от тусклого фонаря толку почти не было.

Среди этой темноты, чуть разбавленной мерцающим светом звёзд и велосипедного фонаря, я начал сомневаться, в самом ли деле я видел те часы, ту руку и то тело, вздымавшееся из мрачной глубины. Ведь в тот момент я в панике молотил по воде руками, глотая воздух напополам с брызгами. Единственное, что я точно видел, — это блеск золота.

— Держи ухо востро, — сказал я Кенни и задумался, что это за странное слово «востро», а потом подумал, что где и узнать это, как не в библиотеке, которую собирался закрыть тот дебил в навозном пиджаке.

Я думал об этом, а ещё о том, не пора ли заканчивать с нашей безумной затеей. Может, лучше нам с Кенни пойти домой, приготовить себе что-нибудь на ужин, посмотреть телик и улечься спать?

Но тут мой брат как завопит: «НАШЁЛ! НАШЁЛ!»

Я повернулся и увидел, что Кенни тянется к чему-то в воде. Увидел я и то, к чему он тянулся. Это были не золотые часы, а палка… Ну ладно, не палка, а старая отцовская удочка, которую Кенни нечаянно забросил в пруд и с которой всё началось. Я так зациклился на золотых часах, что совсем забыл об этой удочке, бесценном напоминании о прошлой жизни нашего отца. Она болталась на поверхности, за что-то зацепившись одним концом.

— Кенни, осторожно… — сказал я, когда увидел, как далеко он нагнулся.

Но было поздно.

Давно уже, похоже, было поздно.

С того самого момента, как я пустил Кенни на плот.

С того самого момента, как мы пришли на пруд.

С того самого момента, как я брякнул про маму.

С того самого момента, как Кенни зашвырнул удочку на середину пруда.

Короче, он шлёпнулся в воду.

Шлёпнулся почти без брызг, потому что перед падением низко распластался над водой. Падая, оноттолкнулся от плота ногами, и плот со мной на борту понесло в другую сторону. Я сидел у одного края плота, а Кенни, для равновесия, — у противоположного. Без него у меня не осталось шанса удержаться на плоту.

Плот перевернулся, и я очутился в пруду.

(обратно)

21

Вода оглушила меня, как удар тока на электрическом стуле. Я хватал ртом воздух и барахтался, отчаянно стараясь дотянуться до плота, но под руками каждый раз оказывалась только вода.

Фонарь я уронил. Красный луч, как след падающей звезды, по спирали ушёл ко дну. Вокруг стало черным-черно.

— Кенни! Кенни! — кричал я или, вернее, только пытался кричать, потому что рот у меня был полон воды.

Без паники. Надо взять себя в руки. Надо спасать Кенни.

Я встал в воде вертикально и принялся работать ногами, чтобы удержать голову над поверхностью.

— Кенни! — снова крикнул я, на этот раз более внятно. — Кенни, где ты?

В нескольких метрах от меня из темноты возник плот. Откуда он там взялся? Я видел деревянный поддон, видел надувной матрас. Но не видел Кенни.

Я крикнул громче, на этот раз обращаясь уже не к Кенни, а ко всему миру:

— Помогите! Пожалуйста, помогите!

Тут из-за плота до меня донеслись плеск и шумное, прерывистое дыхание.

— Кенни, я сейчас!

Я поплыл к нему, но не одним из стилей, какими плавают люди, а как животное, которое насильно бросили в воду.

Одежда отяжелела и тянула ко дну. Ни ног, ни рук я не чувствовал. Сильнее всего мешала куртка, поэтому я её с себя стянул.

— Я сейчас, Кенни! Я сейчас!

До плота было уж рукой подать, когда я почувствовал, что что-то меня держит. Схватило за ногу и не отпускает. Первая моя мысль была про гигантскую щуку. Что это она вцепилась мне в ногу зубами. Но потом, отбрыкиваясь от того, кто меня держал, я подумал, что это может быть человек — тот самый, которого мы с Кенни искали.

Мик Боуэн.

Призрак Мика Боуэна.

Мик был жесток. Того, кто его как-то задевал, он задевал в ответ, да так, что это кончалось больницей. Он был злой. Он всем мстил.

Я снова закричал, но теперь обращался не к Кенни и спасти просил не его, а себя самого, потому что почувствовал, что Мик Боуэн тянет меня под воду. Его руки обхватили меня и крепко держали. Его руки, его ноги, всё его тело.

Он был не призраком, а зомби, ходячим трупом. Его тело сгнило до костей. Кости и ошмётки разложившейся плоти прижимали меня к себе, я смотрел в прогнившее лицо и видел пустые глазницы, кишащие червями и кое-чем похуже. Тут же мерзкими пыточными стилетами сновали туда-сюда щучьи мальки, объедая уцелевшие вокруг носа клочки мяса.

Вода сомкнулась у меня над головой, и все мои мысли обратились к Кенни. К Кенни, который нуждался во мне и которого я предал.

Посмотрев вверх, я увидел, как надо мной, на поверхности воды, играет свет звёзд. Я потянулся к нему, как будто звёзды могли меня спасти, и ухватился за свет рукой — он оказался тяжёлым, как золото, и не поддался, когда я потащил его к себе вниз. Свет звёзд зацепился за что-то… за подводную корягу, протянувшую свои пальцы к поверхности пруда.

Вздох — и за ним дикая боль. Оказалось, кожа головы — в отличие от всех остальных частей моего тела — всё еще может болеть. А больно было потому, что кто-то выдирал у меня из головы все волосы разом.

Мертвец.

Нет, не мертвец, а гигантская щука. Она жадно захватывает в пасть мою голову, скребёт зубами по черепу…

Но тут меня внезапно вынесло на поверхность. Я распластался на спине, продолжая размахивать руками, хвататься за воду, за пустоту. Рот был полон воды и грязи. Я хотел откашляться, но вместо этого меня стошнило. Я повернул голову набок, чтобы рвота не стекала обратно в горло, и увидел, что мертвеца, призрака можно пощупать, он твёрдый, как упавший с неба метеорит. Мне стало понятно: та падающая звезда, что по спирали опустилась на дно, и есть этот метеорит, принявший форму человека, форму чудовища.

Потом я очутился на берегу пруда. Всё нутро у меня пучило и крутило, как щуку, которая проглотила голову мертвеца. Я хотел умереть — из-за Кенни, из-за того, что я убил его. Убил любимого брата.

А ещё чуть спустя я увидел призрака. Это был не кошмарный призрак Мика Боуэна, а призрак моего брата Кенни. Он склонялся надо мной, тряс меня за плечи. А позади его торчал призрак Мика Боуэна — громадный, в капюшоне и с отъеденной головой.

А потом всё накрыло мигающим светом и оглушительным шумом — синим светом ада и гулкой скороговоркой чертей. Я заслужил этот ад и заслужил этих чертей. Но почему-то надо мной всё ещё склонялся Кенни, роняя на меня холодные капли воды из Беконного пруда вперемежку с горячими каплями слёз.

— Очнись, Ники! — кричал он. — Сейчас же очнись!

А потом одетые в зелёное мужчина и женщина подняли меня, положили на каталку и повезли к машине скорой помощи.

(обратно)

22

Что происходило в скорой, я помню довольно плохо. Помню Кенни. Его завернули в серебристое одеяло, и в нём он был похож на здоровенную индейку, которую сейчас запекут в духовке. Мокрые, грязные волосы липли к его голове, всё лицо было заляпано тиной. Я, наверно, выглядел ещё хуже. В руках Кенни сжимал несчастную удочку. Я чуть было не захохотал, но вовремя спохватился, что смех может меня убить.

Мне очень хотелось понять, как всё было.

Каждое слово давалось с большим трудом. Грудь ломило, горло саднило после рвоты.

— Кенни, это ты? — наконец выговорил я. — Это ты меня вытащил?

— Я помог тому человеку, — ответил Кенни. — Сначала он вытащил меня, но со мной всё было нормально. Я держался за батут. Дырку в нём я заклеил хорошо. Потом он пошёл за тобой. Ему даже пришлось немножко проплыть. Он вытащил тебя за волосы.

— Человек? — переспросил я. — Какой человек?

— Тот. Которого встретили в первый раз. Извращенец. По-моему, он всё-таки не негодяй. Раньше я думал, что извращенцы не бывают хорошими людьми, а оказалось, что бывают.

— Тебе нельзя разговаривать, сынок, — сказал мужчина из скорой. — Ты здорово нахлебался воды. И, как мне кажется, слегка переохладился. Плавать-то сейчас холодновато.

Он был из тех мужчин, которые, когда начинают лысеть, бреют голову под ноль, чтобы замаскировать лысину. Когда он смеялся, было видно, что сбоку у него не хватает одного зуба. Я удивился, почему он не вставит себе искусственный, ведь беззубый рот выглядит намного хуже небольшой лысины.

Он задал Кенни несколько вопросов, но большого толку не добился, разве что узнал, что наш отец работает в больнице, но не в той, куда нас везли.

В больнице меня положили в палату. Ну то есть не совсем в настоящую палату, а в такую комнату, разгороженную занавесками. Туда же привели Кенни.

Через пять минут к нам пришла медсестра. Она быстро осмотрела Кенни и сказала:

— Ты у нас цел и невредим, правда, голубчик?

Кенни зарделся, потому что медсестра была молодая и симпатичная.

Потом она сняла с меня одеяло, ощупала руки и ноги, чтобы убедиться, что я их не сломал. Спросила, не бился ли я обо что-нибудь головой, и я ответил, что нет. Вообще я себя чувствовал нормально, только дрожал, как желе во время землетрясения.

Медсестра взяла меня за руку.

— Голубчик, а это что у тебя тут такое? — спросила она.

Оказывается, я сжимал в кулаке что-то гладкое и тяжёлое. Разжав кулак, я увидел, что это золотой «Ролекс» Мика Боуэна.

— A-а, это твои часы, — сказала медсестра. — Не потеряй. Они красивые.

Вряд ли она поняла, что это были за часы. Перепачканные в тине, они, на первый взгляд, должны были выглядеть дешёвой подделкой.

— Ты часы лучше надень, — посоветовала она. — А то здесь их у тебя живо свистнут.

Когда медсестра ушла, Кенни подошёл ко мне и уставился на часы.

— Это они? — спросил он. — А я думал, ты всё выдумал.

Всё ещё лёжа — сил сесть у меня не было, — я поднёс часы к лицу и посмотрел на заднюю крышку. На ней витиеватыми буквами было выгравировано имя Боуэна.

Часы были приятные на ощупь и почти как живые. Тяжёлые золотые звенья браслета скользили в пальцах, как ящерица. Циферблат был сочного синего цвета — темнее неба, почти такого же, как полоска на крыльях кряквы.

Мне пришло в голову, как здорово было бы оставить их себе навсегда. Хранить их, как большую тайну. Тайком доставать по ночам и вдыхать их золотую магию.

Потом я подумал о том, как продам часы, и о том, что мы сможем купить на вырученные за них деньги. О том, как мы купим себе мир, счастье и беспечальную жизнь.

А сразу после я вспомнил про мертвеца в пруду. Про жену Мика Боуэна. И про его сына Джеза Боуэна, который был злобной скотиной и отморозком. Но, наверно, отец всё равно любил его так же, как мой отец любил меня. И сам Джез, наверно, тоже любил своего отца так же, как я любил своего.

— Можно подержать? — спросил Кенни.

Я дал ему часы. Он держал их и поглаживал пальцами точно так же, как только что это делал я.

— Я их отдам Джезу, — сказал я.

Кенни поднял на меня глаза. Я думал, он разозлится, будет недоволен или просто не поймёт, о чём я.

Но он всё понял.

— Ага.

— И в полицию не буду сообщать, — сказал я. — В смысле, про то, что Джезов отец там в пруду. По крайней мере, пока не расскажу всё самому Джезу.

— Ага, я понял, — сказал Кенни.

— А отцу давай скажем, что мы ходили…

— За удочкой. Хорошо. Я понял.

В этот момент к нам в палату вошёл отец и сразу за ним — Дженни. Он поцеловал Кенни, а меня обнял, обозвал идиотом и пообещал, что если я снова отчебучу что-нибудь такое, то он… сам не знает, что со мной сделает. Кенни рассказал, что это он закинул в пруд удочку и что я пытался не пустить его за ней. Я слушал и гордился им, но в то же время мне было стыдно, потому что до сих пор ни разу не было такого, чтобы Кенни начал лгать ради кого-то другого. Он всегда говорил правду, ну, или, бывало, врал и выкручивался, когда ему грозил большой нагоняй. А сейчас лгал, чтобы выгородить меня.

После этого я рассказал отцу про человека, который спас нас с Кенни.

— Мы сначала подумали, что он типа извращенец, — сказал я. — Один раз он на нас накричал, и мы решили, что от него всякого можно ждать… А потом… не знаю, откуда он взялся… когда мы упали с плота, и я подумал, что Кенни…

Тут я заплакал. Всё плакал и плакал и уже даже подумал, что никогда не перестану.

Но в конце концов перестал и дорассказал про наше спасение. Отец задал несколько вопросов про того человека, а потом молча задумался.

(обратно)

23

Меня оставили в больнице на ночь. Чувствовал я себя нормально, но врач сказал, что за мной надо понаблюдать. Я был даже не против. В больнице были очень удобные кровати, правда, еда — полный отстой.

На кроватях слева и справа от меня лежали старики. Один полночи хохмил, типа: «Две антенны на крыше решили пожениться. Свадьба была дерьмовая, но зато приём — великолепный». Другой был при смерти, поэтому с чувством юмора у него было неважно.

На следующий день отец, Кенни и Дженни приехали забрать меня из больницы. За дверью палаты ждал сюрприз — тот человек. Мужчина с Беконного пруда.

— Это мистер Макгиллиган, — сказал отец. — Ты, наверно, хочешь ему что-то сказать.

Мужчина улыбнулся. Сразу было видно, что он делает это нечасто. В смысле, улыбается и вообще с людьми разговаривает.

— Спасибо, — сказал я, а Кенни выскочил у меня из-за спины и обнял его.

— Да чего там, — сказал мужчина.

— Теперь за тобой репортёры будут гоняться, — сказал отец.

Мужчина снова неловко улыбнулся:

— Да ну их.

Дженни пригласила его зайти на днях к нам на чай, и он обещал, что зайдёт. На прощание мы, как взрослые, пожали друг другу руки. И Кенни тоже пожал.

Меня как пострадавшего посадили на переднее сиденье, а отец с Кенни смешно скорчились сзади с коленками на уровне ушей.

— Я нашёл этого человека, — сказал отец. — Мы с ним вместе учились в школе. У него тогда была кличка Кот. Поначалу всё у него складывалось нормально, но потом жизнь повернулась как-то не так. Он стал сторониться людей, растерял друзей и знакомых, ни на одном месте не задерживался подолгу. Я подозревал, что с ним случилось что-то ужасное, но что именно, так и не узнал. Иногда бывает, что на нас слишком много всего наваливается. Короче, я пришёл к нему вчера вечером… И ты знаешь, то, что он спас вас с Кенни… Мне кажется, это его убережёт — не даст переступить последнюю черту. Хотя откуда мне знать.

Отец рассказывал про Кота, или как там его звали, но я чувствовал, что мыслями он где-то ещё. Это было понятно по тому, как Дженни вела машину, как она нервничала и всё поглядывала на отца в зеркало заднего вида.

Что-то в этом всём было… неправильное. Нет, «неправильное» — это не то слово. Скорее необычное, не такое, как всегда. Что-то случилось. Кроме нашего приключения на Беконном пруду. Что-то другое. Имеющее отношение и к отцу с Дженни, и к нам с Кенни.

Не знаю почему, но от поездки на машине я очень устал. Дома я с трудом, зато без отцовской помощи поднялся на второй этаж и сразу лёг в кровать. Отец поправил мне одеяло, я заснул и проснулся только ближе к вечеру. Когда я спустился вниз, отец с Дженни сидели на кухне, а Кенни смотрел телик.

Мы немножко поболтали, я сказал им, что чувствую себя хорошо. А потом отец взял да и заявил:

— Вчера я был в старом доме.

Сказав это, он замолчал, будто не знал, как продолжить.

— И что дальше? — спросила Дженни — не потому, что не знала, что будет дальше, а как раз потому, что знала.

— Не знаю, помнишь ли ты старый дом, — продолжил отец. — Он был красивый. Больше этого. И с садом… Тоже красивым.

— Ис качелями, — сказал Кенни. Он только что вошёл в кухню и решил, что отец рассказывает что-то забавное.

— Ага, — улыбнулся отец. — Качели на дереве. Теперь там ничего нет. То есть, я хотел сказать, дерево на месте, а качели сняли. Там всем распоряжается пожилая пара.

— Распоряжается качелями? — спросил Кенни.

— Нет, сынок, домом, — сказал отец. — Нашим старым домом. Когда они его купили, им уж было много лет. А сейчас они совсем старенькие. Но так вполне ничего. И соображают ещё нормально.

Я чувствовал, что отец оттягивает момент, когда надо будет сказать то, о чём ему говорить тяжело. Я понятия не имел, к чему он ведёт. Хотя нет, конечно, я понимал, что речь каким-то образом пойдёт о маме и о том, что я вчера сказал.

Вчера? А казалось, с того дня прошло уже сто лет.

— Они меня вспомнили, — продолжал отец. — Я даже не ожидал. Это, наверно, потому, что им наше несчастье запомнилось. Дело в том, Ники… и Кенни… Дело в том, что с вашей мамой было не всё в порядке. После того как она вас родила, у неё началась эта гадость — послеродовая депрессия. Она была немного не в себе. А я мало чем мог ей помочь. Просто толком не понимал, что с ней происходит.

Ну вот она и ушла. Взяла однажды и ушла. Мы, конечно, с ней ссорились и всё такое, но я не ожидал, что она вот так вот уйдёт. Я после этого тоже основательно расклеился. Перестал платить ипотеку, и банк отобрал у нас дом. Поэтому нам с вами пришлось переехать. Паре, которая наш дом купила, я нового адреса не оставил. И вообще не собирался больше как-то с ними пересекаться. Потому что зачем?

Отец умолк и несколько секунд смотрел прямо перед собой. О чём он при этом думал, трудно было даже предположить.

— Я бы, наверно, мог разыскать вашу маму, — грустно продолжил он. — Если бы по-настоящему постарался. Но это было бы непросто. Дело в том, что у неё почти не было родных. Отца своего она не знала, а мать — ваша бабушка — очень давно умерла. У неё была сестра, но жила она в Канаде. Но у меня ведь тогда тоже проблемы с головой начались. Вы, ребята, знаете. И продолжались, пока не появилась Дженни и не привела меня в порядок.

Дженни положила ладонь ему на руку и улыбнулась. Он накрыл её ладонь своей. Но вид у него по-прежнему был печальный.

— В общем, вчера я там был, — сказал отец. — После того что ты сказал, Ники, я пошёл в старый дом. Мне было очень тяжело. Потому что в этом доме мы часто бывали счастливы. Когда я позвонил в дверь, я плакал, у меня натурально текли по щекам слёзы. Хозяева, скорее всего, приняли меня за сумасшедшего. Удивительно даже, что они не вызвали полицию. Но когда я сказал, кто я такой, меня пригласили зайти выпить чаю. Потому что у них кое-что было… Я подозревал, что они у них хранятся. А они и вправду хранились.

— Пап, что у них хранилось? — опередив меня, спросил Кенни.

— Письма.

Отец наклонился, вытащил из стоявшего на полу пластикового пакета две большие пачки почтовых конвертов и выложил их на стол.

Я как-то видел в передаче про рыбаков, как они вывалили из сети рыбу, и она рассыпалась по палубе, как будто её было страшно — просто невероятно — много. Так же рассыпались по столу вытащенные отцом письма.

— Я не распечатывал, — сказал отец. — Потому что они адресованы вам двоим. Судя по датам, она каждому писала по два письма в год — на день рождения и на Рождество. Они все из Канады. Старики сказали, что нашего адреса они не знали. Но письма сохранили. Все до одного. Я, как мог, их поблагодарил. Жаль, что ничего больше я для них сделать не мог.

Я взглянул на кипу конвертов. Аккуратный почерк, непривычного вида иностранные марки… И тут у меня пошла кругом голова. Я очень-очень постарался усидеть на стуле, но всё равно упал на пол и провалился в сон.

(обратно)

24

Боуэны жили в большом доме у въезда в город. Дом был довольно новый, но походил на старинный из-за того, что был построен из камня. Со всех сторон его окружала каменная стена, ворота были с острыми зубцами наверху, от ворот ко входной двери вела гравийная дорожка. Дверь была не такая, как в обычных домах, и напоминала дверь солидного здания типа банка или церкви.

Я позвонил в звонок. Мелодия у него была старомодная — «динь-дон».

Я гадал, кто мне откроет. Джез Боуэн жил с матерью. Ещё у него имелась сестра, но она была сильно старше и жила отдельно. А были ли у них деньги на прислугу — дворецкого или кого-то вроде, — я не знал.

Дверь открыл Джез. Здоровый и мускулистый.

Как я уже говорил, Джез был полным отморозком и запросто мог расквасить физиономию любому, кто встанет у него на пути или просто будет действовать ему на нервы. Я не раз делал и то и другое.

При виде меня у него полезли на лоб глаза. Сначала он вроде как улыбнулся, но улыбка сразу же испарилась, и на лицо вернулось обычное злобное выражение. Если честно, я немного напугался.

— Чего надо? — спросил он.

Я придумал для него историю. Она получилась так себе, но на лучшую меня не хватило.

— Я ловил рыбу на Беконном пруду, — сказал я.

Джез заржал:

— И на кой мне знать, что и где ты делал? Чтобы в сраном фейсбуке написать?

— Я там кое-что нашёл, — продолжил я. — Ну, то есть поймал. Леска за что-то зацепилась, и, когда я её вытянул, на крючке было это.

Я протянул ему часы.

Джез уставился на них раскрыв рот. Мы оба, казалось, замолчали навсегда.

— Там имя твоего отца, — наконец сказал я и показал Джезу заднюю крышку.

Джез взял у меня часы.

— Не думал, что опять их увижу, — сказал он, обращаясь скорее к самому себе.

— Мне кажется… точно не знаю, но мне так кажется, что он может быть… в пруду.

— Чего?

— Мне кажется, я там что-то видел, — сказал я. — В смысле, кого-то. Там, в пруду. А ведь твой отец… Может быть, тебе сообщить в полицию?

Неужели до него не дошли слухи о том, что его отца убили? Неужели он не мог сложить два и два?

Джез рассмеялся. Сначала мне показалось, что он только старается изобразить смех, а на самом деле вот-вот заплачет. Но он, как я скоро увидел, смеялся от души, сгибался пополам и держался за живот, как будто ему сильно по нему вмазали.

Я стоял под моросящим дождём, смотрел, как Джез помирает со смеху, и чувствовал себя полным идиотом. Мне стало понятно, что надо было сразу пойти в полицию и всё рассказать.

Наконец Джез вытер глаза рукавом.

— Последний раз я видел их год назад, — сказал он. — Отец велел от них избавиться. На них есть его имя, а он, несмотря на подписку, свалил из страны. И не хотел оставлять улик. Вот я и зашвырнул часы в Беконный пруд. А какой-то сопляк взял да и выудил их оттуда.

— Зашвырнул?.. — переспросил я. — Но это же «Ролекс». Они же… кучу денег стоят.

— Ага, кучу, — насмешливо сказал Джез. — Отец эти дешёвые подделки сотнями в Китае покупал. А потом впаривал здесь как настоящие. Охмурял покупателей типа «отличная вещь, сам такие ношу, вот, гляди, и имя моё на них выгравировано». Говорил, что у него есть свой человек на фабрике «Ролекс» и что он для него часы оттуда и тащит. Короче, забирай это китайское фуфло себе. И вали, чтобы я тебя больше не видел. А если кому проболтаешься, скажу русским, которым мой отец позарез нужен, что ты знаешь, где он прячется. Они отрежут тебе яйца и заставят сожрать. А потом на каждое твоё «не знаю» будут с тебя полосками сдирать кожу, как с апельсина. А теперь пошёл вон, пока я им работёнки не подкинул.

И Джез прямо перед моим носом захлопнул дверь.

(обратно)

25

Про мамины письма я особо распространяться не хочу. Скажу только, что она долгие годы пыталась с нами связаться и думала, что мы сознательно отказываемся от общения с ней. Она живёт в Канаде, поблизости от сестры, там она завела новую семью и родила дочку, нашу сестру.

Мы поговорили с мамой по телефону. Разговор дался нам нелегко. Кенни — тот, скорее всего, вообще не понимал, что происходит. Нет, вернее, всё-таки понимал, но по-своему.

Отец тоже тяжело переживал всё это. Но его, как всегда, здорово поддерживала Дженни.

Летом мы отправимся к маме в Канаду. Кенни в восторге оттого, что туда надо будет лететь на самолёте. Я тоже.

— В самолёте можно всю дорогу смотреть кино, — радовался он. — И там приносят специальную еду на специальном подносе, на котором для всего своё отделение.

Получается что-то вроде счастливого конца. Но только это не конец, а такое вот продолжение. Конец — это когда ты мёртвый болтаешься под водой в Беконном пруду.

Что же всё-таки я видел в пруду? Мёртвое тело? Или это были водоросли, коряги и мусор, превращённые моим воображением в Мика Боуэна?

Тот человек, Кот, иногда заходит к нашему отцу. Держится он по-прежнему немножко странно, но к этому оказалось довольно просто привыкнуть. Ведь он спас нам с Кенни жизнь. История попала в газету, и Кот стал местным героем. Он спас нас — и нашёл самого себя. Как я уже говорил, пока ты жив, всегда есть возможность сделать жизнь чуть менее хреновой.

Часы всегда у меня на руке. Я ношу их как напоминание о том, как низко можно позволить себе упасть, до какой низости дойти. Глядя на часы или просто чувствуя их вес на запястье, я думаю: «А ведь я чуть не совершил дурной поступок, чуть не украл у покойника часы». Но Мик Боуэн жив, а это значит, что часы я не украл, а просто подобрал, когда их выбросили как ненужный хлам.

Кроме того, у меня никогда раньше не было часов, а эти к тому же очень точно показывают время.

Когда я вытащил часы из пруда, они стояли, и я решил, что вода привела их в негодность. Но потом часы пошли. Мне пришлось рассказать отцу, откуда они у меня взялись, — но так, чтобы сообщить более или менее правдивую версию и при этом, как велел Джез Боуэн, не сболтнуть лишнего.

Поначалу мой рассказ отца озадачил, но потом он рассмеялся.

— Я рад, что Мик жив. Для бандита он был вполне себе приличным человеком.

Отец взял у меня часы и взвесил на ладони.

— Чёрт, тяжёлые, — сказал он. — Это, наверно, потому что поддельные. Настоящие легче, в них современные технологии используются. А батарейка, похоже, от воды подсела. Езжай в город, и пусть там тебе её заменят. И заодно браслет укоротят, чтобы он по руке был.

Отец дал мне двадцать фунтов, и с ними в кармане я сел на автобус до Лидса.

В первой ювелирной мастерской мне сказали, что у них нет инструмента, чтобы открыть заднюю крышку часов, и отправили меня в мастерскую по соседству. Она находилась в узком переулке и была из того рода заведений, которые можно найти — а можно и не найти, — только если точно знаешь, что ищешь. Мастерская занималась ремонтом часов, но в её витрине были выставлены и другие механические устройства вроде музыкальных шкатулок и старинных заводных игрушек.

Когда я вошёл, человек за стойкой встретил меня недовольным взглядом. Хотя, может, у него всегда было такое лицо. По его виду было так сразу и не сказать, то ли ему сорок лет, то ли все сто.

— У вас есть батарейки? — спросил я. — Для часов.

— Есть батарейки, — сказал хозяин мастерской с немецким, польским или каким-то ещё акцентом. — Всем нужны батарейки. Знаешь ведь, как это, когда ты одинокий и растерянный, и у тебя ещё и батарейки садятся?

Я не знал, что на это ответить, и поэтому просто протянул ему часы и сказал:

— Мне нужна батарейка для них.

Передавая хозяину часы, я обратил внимание на его руки — таких чистых я в жизни не видал.

Когда часы оказались в его чистых руках, хозяин мастерской переменился в лице. Мне даже захотелось извиниться за то, что я всучил ему эту дешёвую увесистую штуковину. Но не успел я открыть рот, как он сказал:

— Для этих никаких батареек.

Я решил, что у него нет нужной мне батарейки, и протянул руку, чтобы забрать часы. Но хозяин не спешил мне их отдавать.

— Неплохая работа, — проговорил он, рассматривая часы со всех сторон. — Обычно приносят хуже.

— Где я могу найти батарейку? — спросил я.

Мне уже поднадоело торчать в тесной мастерской, расположенной к тому же в довольно стрёмном районе.

— Я же говорю, — сказал он раздражённо. — Никаких батареек. Они автоматические.

— Что это значит?

— Они заводятся сами.

Я его опять не понял. Как часы могут заводить сами себя? Мне сразу представилось, как из них высовывается такая малюсенькая ручонка и что-то там подкручивает…

Заметив моё недоумение, хозяин мастерской досадливо охнул и принялся объяснять:

— Часы заводятся, когда машешь рукой. Это лучше, чем батарейка. Хорошие механизмы с автоподзаводом делают в Японии, нормальные — в Южной Корее и России, плохие — в Китае. Это — хорошая подделка. Я думаю, японская. Большая редкость. Подожди, я сейчас.

Он сходил в заднюю комнатку и вернулся с причудливого вида приспособлением — маленькими тисками с торчащими в разные стороны винтиками и рычажками. Поставил их на стойку и с помощью крошечной отвёртки отстегнул браслет. Потом он зажал часы в тиски и поворотом верхней рукоятки ослабил крепление задней крышки. После этого вынул часы из тисков, рукой отвинтил и снял крышку и принялся рассматривать механизм.

Я вытянул шею, чтобы рассмотреть, как часы выглядят изнутри, но так ничего и не увидел.

Хозяин между тем завинтил крышку обратно, прицепил браслет и вернул мне часы.

— Я думаю, тебя ко мне подослали, — спокойно сказал он. — Передай тому, кто это сделал, что я краденое не покупаю.

— Что? — удивился я. — Нет… Мне их дал один человек. Это подделка. У него был такой бизнес. Он продавал подделки, имитации.

Хозяин посмотрел на меня в упор. Глаза у него были очень тёмные, кожа — серая. Теперь он выглядел явно не на сорок лет, а глубоким стариком.

— Мальчик, это настоящий «Ролекс Субмаринер», — сказал он. — В золотом корпусе на золотом браслете. Водонепроницаемые до глубины трёхсот метров. Новые стоят около двадцати двух тысяч фунтов. Эти выпущены в начале 1990-х и имеют небольшие повреждения, поэтому цена им около одиннадцати тысяч. И ты будешь мне рассказывать, что кто-то тебе их просто дал? Пожалуйста, иди отсюда, пока я не вызвал полицию.

У меня мелькнула мысль ещё немного попрепираться, чтобы хозяин всё-таки вызвал полицию. Потому что всё, что я говорил, было чистой правдой. Но препираться я не стал и вышел из мастерской, дошёл до конца переулка и сел на автобус домой.

Часы по-прежнему у меня и, надеюсь, так навсегда у меня и останутся.

Я всем говорю, что они поддельные. И мне верят, потому что со своим золотым браслетом и тёмносиним циферблатом они смахивают на аляповатую дешёвку. Но это только если не знаешь правды — правды о часах, правды о том, как всё бывает, и правды о времени.

(обратно)

Выходные данные

Макгоуэн Энтони

ЩУКА

Литературно-художественное издание

Серия «Братья»

Для детей старшего школьного возраста

Перевод с английского Дмитрия Карельского

Редактор Николай Джумакулиев

Корректоры Ольга Левина, Надежда Власенко

Иллюстрации Екатерины Бас.

Художественный редактор Екатерина Казейкина

Руководитель издательства Николай Джумакулиев

Дорогие читатели!

Присылайте отзывы об этой книге по адресу: hello.volchok@gmail.com

По вопросам, связанным с приобретением книг издательства, обращайтесь в компанию «Лабиринт»:

тел. +7(495)780-00-98, www.labirint.org

Заказ книг в интернет-магазине: www.labirint.ru

volchokpress

Подписано в печать 25.08.2021. Формат 60×84 ¹/₁₆.

Бумага офсетная. Гарнитура Quadraat Sans Pro.

Печать офсетная. Тираж 5000 экз. Заказ № 05493/21.

ООО «Издательство Волчок».

115419, г. Москва, 2-й Рощинский проезд, д. 8, стр. 4, офис 405.

Дата изготовления 25.09.2021.

Произведено в Российской Федерации.

Срок годности не ограничен.

Отпечатано в соответствии с предоставленными материалами в ООО «ИПК Парето-Принт», 170546, Тверская область, Промышленная зона Боровлево-1, комплекс № 3А, www.pareto-print.ru

(обратно)

Примечания

1

Барри Хайнс — английский писатель, автор популярного романа «Пустельга для отрока» (A Kestrel for a Knave, 1968), герой которого — подросток из шахтёрского городка на севере Англии.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

Выходные данные

*** Примечания ***

Пожертвовать