Неуловимые [Михаил Сидорович Прудников] (fb2) читать онлайн

Михаил Сидорович Прудников Неуловимые

Дальняя дорога

1

Шел двенадцатый день февраля тысяча девятьсот сорок второго года.

Штаб батальона специального назначения, которым я командовал, разместился в избе на окраине села Вельмогова.

Вокруг следы недавнего боя. Воздух насыщен терпким запахом дыма: догорают дома, подожженные фашистами перед отступлением. Широкая улица деревни изрыта воронками от мин и снарядов. Всю ночь бушевала метель. Она заволокла землю толстым белым покрывалом. Но все же то там, то здесь из-под снежных сугробов выглядывают подкованные сапоги, рукава шинелей, стволы пушек, винтовок, пулеметов.

Миф о непобедимости бронированных немецко-фашистских полчищ развеян. Вражеские войска разгромлены под Москвой. Освобождены многие города и села. Мы занимаемся разминированием тех участков фронта, которые месяца полтора — два назад батальон тщательно минировал, чтобы преградить гитлеровцам путь к сердцу нашей Родины — Москве. На душе радостней, веселей. Дышится намного легче, чем в грозные декабрьские дни, когда передний край обороны находился недалеко от Химок и наши бойцы стояли насмерть почти у самых ворот столицы.

Морозным утром в избу вбежал, запыхавшись, связной штаба батальона Валентин Никольский.

— Товарищ капитан, вас спрашивают.

Не успел я сложить карту и подняться, как в комнату вошел майор. Представился. Оказалось — офицер связи штаба армии.

— Вы капитан Прудников?

— Так точно. Садитесь, пожалуйста.

— Сидеть некогда, — сказал майор. — По указанию командования вашему батальону надлежит отбыть в Москву. Вот предписание.

«В Москву?.. В такое горячее время? — пронеслось у меня в голове. — Почему? Ничего плохого за нами как будто нет. Сражались хорошо. Значительная часть личного состава батальона награждена орденами и медалями. Группе командиров и бойцов правительственные награды вручил в Кремле Михаил Иванович Калинин».

— Вы удивлены, товарищ капитан? — спросил офицер связи.

— Признаться, да. Вы не знаете, почему нас отзывают с фронта?

— Это мне неизвестно...

На том мы и расстались. Я приказал собрать людей, и вскоре батальон на машинах отправился в Москву.

* * *

Вот она — столица. Едем по Ленинградскому шоссе, сворачиваем во двор большого серого дома около Белорусского вокзала. Нас встречает командование бригады, в состав которой входил батальон.

Бригада эта была необычной, и я позволю себе очень кратко рассказать о ней.

В начале войны по указанию ЦК ВКП(б) и Верховного Главнокомандования в Москве организовали особую группу отрядов для выполнения специальных боевых заданий. Она состояла в основном из коммунистов и комсомольцев столицы, обратившихся в ЦК ВКП(б) и ЦК ВЛКСМ с просьбой направить их на фронт. Среди добровольцев были студенты вузов, известные спортсмены: братья Серафим и Георгий Знаменские, Николай Шатов, Любовь Кунакова, Николай Королев, Алексей Долгушек, Али Исаев, Виктор Зайпольд, Георгий Иванов, Борис Грачев, Евгений Иванов, Петр Вязоветсков, Валентина Гончаренко, Илья Давыдов, Борис Галушкин, Павел Маркин, Михаил Мдивани и другие.

В особую группу влилось также немало иностранных граждан — чехов, поляков, венгров, немцев, итальянцев, испанцев, которые во время нападения на нас гитлеровской Германии находились в Советском Союзе.

В сентябре тысяча девятьсот сорок первого года из личного состава группы были сформированы две бригады. В октябре их переформировали в два полка. Затем эти полки были сведены в бригаду, которая получила название «Отдельная мотострелковая бригада особого назначения». Ее командиром стал полковник Михаил Федорович Орлов, комиссаром — капитан государственной безопасности Алексей Алексеевич Максимов, начальником штаба — подполковник Федор Иванович Седловский.

Первым полком командовал подполковник Вячеслав Васильевич Гриднев, вторым — майор Сергей Вячеславович Иванов. Наш батальон входил в состав второго полка.

Все подразделения бригады выполняли специальные задания Верховного Главнокомандования на фронте и в тылу врага. Они создавали минные заграждения, выводили из строя дороги, добывали важные сведения о противнике.

...Я вылез из машины и отрапортовал:

— Батальон прибыл.

— Очень хорошо, — сказал, пожимая мне руку, полковник Орлов. — Вас ждут.

Я хотел тут же спросить, зачем батальон отозвали с фронта, но счел это неуместным. Однако Орлов, видимо, уловил в моем взгляде такой вопрос и улыбнулся.

— Вы, конечно, понимаете, что без серьезной причины вас не вызвали бы в Москву. Предстоит другое боевое задание — особой важности.

«Задание особой важности... Это большая честь, — подумал я, — но и большая ответственность». 

— Немножко терпения, капитан, — продолжал Орлов. — Завтра все узнаете. А сейчас организуйте отдых бойцам и сами отдохните как следует.

* * *

После многих беспокойных фронтовых ночей очутиться на настоящей, пусть и не очень комфортабельной койке, — чего еще желать солдату-фронтовику? Казалось бы, спи да спи. Но не тут-то было. Я долго ворочаюсь. Ловлю себя на мысли, что иногда в боевой обстановке спалось куда лучше, чем здесь, в уютной комнате большого столичного дома. Скорее хочется узнать о новом задании.

Невольно всплывает в памяти вся жизнь. Детство и юность провел в сибирской деревне. Работал в колхозе. В тридцатом году по путевке ЦК ВЛКСМ пошел матросом на буксирный пароход «Новосибирск». В тридцать первом добровольно вступил в ряды Красной Армии. Каракумские пески... Пограничная застава... Борьба с басмачами... Затем — учеба в пограничном училище.

...Встал очень рано, хотя командир бригады сказал вечером, что меня вызывают в Народный комиссариат внутренних дел к двенадцати часам. Побрился, привел в порядок обмундирование, почистил пуговицы, надраил до блеска сапоги.

Взглянул на часы — еще только восемь. Всегда так: если чего-нибудь очень ждешь, время идет страшно медленно.

* * *

— Капитан Прудников явился, — доложил я по прибытии в наркомат.

— Одну минутку, — сказал дежурный и направился из приемной в кабинет начальника управления.

Вскоре дежурный возвратился и предложил мне войти.

Из-за стола поднялся среднего роста генерал, протянул мне руку, а потом показал на стул.

Я сел.

Начальник управления спросил, каково мое самочувствие, настроение.

Можно было ждать чего угодно, но только не таких, как мне показалось, излишних в военное время вопросов. 

— Чувствую себя отлично. Жду ваших распоряжений, — ответил я.

Генерал поинтересовался моими родителями, моей жизнью до службы в пограничных войсках. Пришлось обстоятельно обо всем рассказать.

— Так, так, — одобрительно повторял начальник управления, слушая меня.

О предстоящем задании я в тот день так ничего и не узнал. Заканчивая разговор, генерал сказал:

— Пока можете быть свободны. Ждите вызова.

Через несколько дней меня снова вызвали в наркомат. В приемной я увидел знакомых из нашего полка — политрука Бориса Львовича Глезина и старшего лейтенанта Александра Арнольдовича Чернышова. В стороне стоял небольшого роста худощавый человек лет сорока в форме лейтенанта государственной безопасности.

Вскоре всех нас пригласили в кабинет начальника управления. Здесь, кроме генерала, находились несколько старших командиров и двое штатских: один — работник ЦК ВКП(б), другой — ЦК ВЛКСМ.

Мы узнали, что нам поручают организовать отряд в тридцать человек для боевой работы в глубоком тылу врага. Наши главные задачи: разведка и помощь местному населению в организации партизанского движения.

— Трудности перед вами стоят большие, — сказал начальник управления. — Но вы будете не одни. По призыву партии на борьбу против захватчиков поднимается население оккупированных районов. В тылу врага действуют подпольные партийные комитеты, тысячи патриотов. Они сами будут искать встречи с вами. Им очень нужны люди с военной подготовкой.

Потом нам сообщили, что я назначаюсь командиром отряда, Глезин — комиссаром, Чернышов — начальником штаба, а лейтенант государственной безопасности — Павел Алексеевич Корабельников — начальником разведки.

Работник ЦК партии подчеркнул особую важность задания и посоветовал нам быть очень внимательными при комплектовании отряда.

— Лучше всего, — порекомендовал он, — подберите коммунистов и комсомольцев из вашего, товарищ Прудников, батальона.

В заключение генерал предупредил, что весь этот разговор должен остаться между нами.

* * *

В течение двух дней мы, руководители будущего отряда, вызывали для беседы многих людей, определяли их пригодность для опасных и трудных дел. Наконец составили список из двадцати четырех крепких физически и хорошо проявивших себя на фронте бойцов и командиров батальона, которым я командовал^[1]. Еще двух товарищей — Ивана Демченко и Алексея Щенникова, — уже имевших некоторый опыт разведывательной работы в тылу противника, направило к нам в отряд командование.

Времени на подготовку осталось немногим больше недели. За этот короткий срок нужно было получше натренироваться в ходьбе на лыжах, поглубже изучить подрывное дело, познакомиться с методами боевой деятельности во вражеском окружении. То есть за восемь — десять дней следовало пройти такой курс учебы, на освоение которого в обычных условиях потребовалось бы два — три месяца.

И мы стали трудиться с раннего утра до поздней ночи.

* * *

Накануне отъезда из Москвы меня, Глезина, Чернышова и Корабельникова пригласили в наркомат для заключительной беседы.

Внимательно слушали мы напутственные слова работников аппарата ЦК ВКП(б) и ЦК ВЛКСМ:

— Сейчас вас тридцать человек, а потом должны быть сотни, тысячи. Успех во многом зависит от того, насколько правильно вы сумеете организовать свои взаимоотношения с населением. Без его помощи будете бессильны. Опирайтесь на местный партийно-комсомольский актив и всегда помните призыв партии: «Пусть земля горит под ногами оккупантов»... 

Затем нам предложили сдать партийные билеты. Молча вынули мы из карманов гимнастерок свои красные книжечки и положили их на стол.

— Желаем успехов, товарищи! — сказал генерал. — Верим, что оправдаете доверие Родины.

— Служим Советскому Союзу! — вырвалось у всех нас из груди.

Мы вытянулись в струнку, готовясь взять под козырек и четко сделать «кругом марш». Но генерал махнул рукой и улыбнулся.

— Ну зачем же, товарищи! Сейчас лучше так, по-братски.

Он, а за ним и все остальные, находившиеся в кабинете, пожали каждому из нас руку и крепко обняли. Мы вышли в приемную.

— Зайдемте ко мне, — попросил присутствовавший на беседе подполковник.

В соседней комнате нам под расписку объявили задание, указали маршрут и сообщили пароль, состоящий из трех фраз:

— Читали ли вы сегодня «Новый путь»?

— Там есть что-нибудь интересное?

— Прочтите статью на четвертой странице.

— Запомнили? — спросил подполковник. — Не торопитесь, повторите еще раз.

В памяти крепко осели слова, с помощью которых мы должны были узнавать связных, приходящих из-за линии фронта, а Москва — наших людей.

— И еще одно, — сказал подполковник. — Вы, товарищ Прудников, обязаны забыть на время свою фамилию. Все приказы, запросы вашему отряду будут передаваться по рации в адрес «Неуловимого». «Неуловимый» — ваш псевдоним.

Когда мы вышли на улицу, у меня еще долго звучало в ушах: «Читали ли вы?..» и «Неуловимый», «Неуловимый»... Это простое слово стало вдруг таким значительным.

2

Утром двадцать седьмого февраля отряд построился во дворе перед отправкой в далекий путь.

И тут мне пришлось покраснеть перед своими подчиненными.

Причина состояла в следующем. В то время Красная Армия была еще не очень-то богата автоматическим оружием, и нашему отряду выделили строгую норму этого оружия. Я отлично знал ему цену и предложил начальнику штаба Чернышову взять в отряд сверх нормы четыре автомата, две самозарядные винтовки и ручной пулемет. Но командир полка Иванов, обойдя строй, как говорится, поймал меня с поличным.

— Многовато у вас автоматики, капитан, — сказал он. — А ну-ка отдавайте, что не положено.

Ничего не поделаешь — пришлось подчиниться.

Затем я дал команду надеть маскировочные костюмы.

Люди, одетые по-разному — в телогрейки, меховые полупальто, полушубки, — натянули на себя белые брюки и белые куртки с капюшонами. Группа сразу приобрела более организованный вид.

Трогательная минута прощания. Полковник Орлов, подполковник Гриднев, майор Иванов, комиссар нашего батальона Петр Петрович Шаров жмут нам руки.

— В добрый путь, товарищи!

С оружием, боеприпасами, вещевыми мешками бойцы втискиваются в темно-зеленые, покрытые брезентом автомашины. Особенно трудно забраться в кузов нашей единственной женщине — военфельдшеру Александре Павлюченковой, обвешанной сумками с медикаментами и гранатами.

Медленно выезжаем со двора, выбираемся на Ленинградское шоссе. Кое-где оно завалено снегом. Витрины некоторых магазинов забиты мешками с песком. Обледеневшие стекла заклеены крест-накрест полосками газет. Видны струйки дыма от печек-буржуек, высунувших свои черные шеи в форточки многих окон.

Но все же Москва февральская выглядит гораздо веселее, чем в грозные декабрьские дни, когда враг подходил к ее стенам. Народу на улицах стало больше, чаще улыбки на лицах, нет-нет да и пронесется в морозном воздухе смех.

До свидания, столица! Еще увидимся. Непременно увидимся.

* * *

Путь наш лежит на Торопец — к линии фронта. Едем по местам, где сражались с фашистами: держали оборону, потом наступали. Вдоль шоссе — разбитая вражеская техника.

Вот наполовину сожженная деревня. Здесь в ноябре сорок первого года, когда мы минировали дорогу, перед нами внезапно появились прорвавшиеся немецкие танки и пехота на машинах. Силы были неравные, и батальон попал в тяжелое положение. Избежали больших потерь лишь благодаря тому, что, отступая, сумели завлечь гитлеровцев на минное поле. Потеряв несколько танков и автомашин с солдатами и офицерами, противник отошел.

А вот еще село. Вернее, бывшее село: от него остались только кучи золы и щебня. Уцелело лишь несколько изб. Смотрю на карту: Решетниково. А как похоже на Хлуднево — деревню в Калужской области. Там такой же пригорок с полуразрушенным сараем. В памяти всплывают события совсем недавнего прошлого.

...Январь сорок второго года. Развивая контрнаступление под Москвой, советские войска продвигаются на запад. В это время двадцать семь лыжников моего батальона по глухим нехоженым тропам пробираются в тыл врага. Им и раньше приходилось выполнять важные задания. Однако теперь дело особо ответственное — приказано выбить фашистов из Хлуднева и продержаться там до подхода главных сил.

Вечером лыжники вышли к деревне и залегли. Командир отряда старший лейтенант Лазнюк выслал в разведку троих бойцов — Паперника, Ястребова и Дешина.

Разведчики принесли неутешительные сведения. Против ожидания оказалось, что в Хлудневе находятся почти целый батальон пехоты и несколько танков.

Но приказ есть приказ, его надо выполнять.

Лазнюк надеялся на умение и храбрость своих бойцов и рассчитывал достигнуть успеха внезапным ночным ударом.

Уточнив, где выставлены немецкие часовые, за какими домами укрыты танки и минометы, с какой стороны выгоднее к ним подойти, старший лейтенант распределил людей по группам, назначил старших, поставил боевые задачи.

— Имейте в виду, требуется ювелирная работа, — предупредил командир Дешина, Москаленко и Бойченко, вызвавшихся снять часовых. — Все должно быть сделано без единого звука.

— Есть! — ответил Дешин. — Сделаем как надо.

Отряд подготовился к атаке. Пошел уже первый час ночи. Ждут условного сигнала. Все волнуются. Бывают ведь и промахи, осечки. Вдруг не удастся бесшумно покончить с вражескими часовыми? Наконец — долгожданный сигнал: мигнул два раза красный свет.

— Вперед!

Несколькими группами бойцы двинулись к заранее намеченным целям. Кругом тишина. Но вот в центре деревни раздался глухой взрыв. Это Лазнюк бросил в окно дома, занятого гитлеровцами, противотанковую гранату. И тут же выстрелы и взрывы послышались одновременно в разных концах Хлуднева. Немцев охватила паника — верная союзница нападающих. Уцелевшие фашисты выскакивали из окон и дверей изб, охваченных пламенем, метались, истошно вопили: «Русс, русс!» Наши лыжники косили их автоматными очередями.

Вдруг из большого кирпичного дома, стоявшего на пригорке, засверкали вспышки ответных выстрелов. Лазнюк полоснул из автомата по окнам, но огонь не прекратился.

— Эх, гранату бы! — крикнул командир отряда подбежавшему сержанту Соловьеву.

И как бы в ответ на это в кирпичном доме раздался взрыв. Из окон повалили клубы густого дыма, а из-за угла вышел сержант Кругляков.

«Так вот кто бросил-то гранату!» — догадался Лазнюк и обнял смельчака.

— Молодец!

Кругляков болезненно поморщился и схватился левой рукой за правую.

— В чем дело?

— Ничего серьезного. Не рассчитал чуть-чуть. Пришибло взрывной волной и, кажись, ранило маленько.

— Молчанов, сюда! — позвал командир и скрылся за избой, из-за которой доносились частые выстрелы.

К сержанту, запыхавшись, подбежал военфельдшер Молчанов.

— Что с тобой, Кругляков?

— Да пустяки, вы осторожней бегайте. Убьют. Слышите, как пули свистят?

— Коль свистят, значит, мимо, — сказал военфельдшер и начал бинтовать руку сержанта.

А на окраине Хлуднева действовала тем временем группа комиссара отряда Егорцева. Она должна была обезвредить фашистские танки.

Приблизившись к боевым машинам, лыжники залегли. Надо было истребить экипажи, как только они выскочат из домов.

Немецкие танкисты не заставили долго ждать себя. Разбуженные грохотом боя, они побежали к машинам, но по пути их настигли меткие пули лыжников.

Когда победа казалась уже совсем близкой, на юго-западной окраине деревни появилась вражеская автоколонна. Это, как выяснилось потом, был еще один батальон моторизованной пехоты, следовавший под Сухиничи. Фашисты быстро спешились и открыли огонь по лыжникам. Положение последних стало угрожающим. Слишком уж неравными оказались силы.

«Не попробовать ли прорваться к темнеющему вдали лесу?» — подумал командир отряда.

Но наступал рассвет. Отходить под перекрестным огнем по ровному полю — значит зря погубить людей.

«Нет, уж лучше занять оборону и держаться до последнего».

Неожиданно с тыла ударил крупнокалиберный пулемет. Резко дернувшись, опустился на землю сраженный пулей боец Николай Лебедев. Неловко повернулся на бок Лазнюк. Он получил уже третье ранение, и на этот раз, видимо, очень тяжелое.

— Онуфриев, Кругляков, — позвал Егорцев. — Во что бы то ни стало прорваться к своим и вынести командира.

Подхватив истекающего кровью Лазнюка, Кругляков и Онуфриев направились к кустарнику, потом сползли в овраг и скрылись из виду.

Командование отрядом принял на себя комиссар. Он понимал, что здесь, на улице, им долго не продержаться. Укрываясь за домами, фашисты могут подползти совсем близко и забросать их гранатами.

Недалеко за оврагом, на бугре, стоял полуразрушенный сарай. Лыжники благополучно добрались до него и заняли там круговую оборону. 

Возле сарая начали рваться мины. Взлетали фонтаны земли, свистели осколки, трещали расщепленные бревна. Убило Олесика, тяжело ранило Кишкина, Дешина. Но горсточка отважных продолжала сражаться.

— Беречь патроны! — приказал Егорцев. — Огонь вести только по моей команде.

Рухнула крыша. На минуту стало очень тихо. Фашисты подумали, что все кончено. Они побежали к сараю, однако в этот момент комиссар подал знак рукой и снова загремели выстрелы. Бойцы били без промаха. Но их огонь становился все слабее. Егорцев оглянулся. Лишь несколько человек осталось в живых. Тяжело раненный Москаленко, собрав последние силы, ползает между убитыми товарищами, ищет патроны и бросает их Папернику, Копытову и Серякову.

Уже высоко поднялось солнце, а бой все продолжался. Пуля сразила наповал комиссара Егорцева. Зажав патрон в руках, застыл Москаленко.

А немцы снова — уже в который раз! — двинулись к сараю. Лазарь Паперник осмотрелся вокруг. Нет ни Акулова, ни Бойченко. Широко раскинув руки, лежат у стены Серяков и Копытов. Остался он один.

— Русс, сдавайся! — закричали фашисты.

Патроны кончились. Но есть еще противотанковая граната. Опять горланят:

— Сдавайся, русс!

— Сейчас!.. Иду! — ответил Паперник.

Он выбрался из развалин и, гордо выпрямившись во весь рост, пошел навстречу врагам.

— Даешь плен!.. Карашо! — обрадовались они.

Но, сорвав предохранитель, Лазарь с гранатой в руках бросился под ноги гитлеровцам. Раздался взрыв...

В этой схватке лыжники нашего батальона уничтожили более сотни немецких солдат и офицеров. А через несколько дней советские войска освободили Хлуднево и я узнал подробности жестокого боя от местных жителей — очевидцев. Кое-что добавили от себя и оставшиеся в живых Лазнюк, Онуфриев, Кругляков, Перлин. Последний был тяжело ранен, его подобрали крестьяне и спрятали до подхода наших главных сил.

Родина высоко оценила подвиг отважных воинов. Все они были отмечены правительственными наградами, а Папернику посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

«Пройдут года, — писала газета «Правда» 14 февраля 1942 года. — Разрушенная немцами деревня залечит свои раны, кровавые следы немецких захватчиков будут стерты, а память о героических лыжниках сохранится навеки».

Да, навеки! Хотелось бы видеть на братской могиле в Хлудневе гранитный монумент с высеченными на нем именами героев. Он напоминал бы и нашим современникам и грядущим поколениям о величии духа и железной воле советских бойцов, сражавшихся за счастье народа.

3

Недолго ехали мы по асфальтированному шоссе. Вскоре пришлось свернуть на неровную проселочную дорогу. Движение замедлилось. Это было неприятно, так как в небе рыскали немецкие истребители, выискивая цели для обстрела с бреющего полета.

С большим трудом добрался отряд до Торопца. Здесь еще сильнее чувствовалась близость фронта. Все больше появлялось в воздухе вражеских самолетов, чаще подавали голос наши зенитки.

Мы вернули машины в Москву и стали на лыжи. Снаряжение и боеприпасы погрузили на волокуши.

При выгрузке из машин опять замешкалась военфельдшер Александра Павлюченкова. Обремененная громоздкой поклажей, она никак не могла выбраться из кузова.

— А ну-ка, заходь сюды, — засуетился Иван Демченко. — Медицину р-раз, два, взяли!

Под общий хохот «медицину» извлекли из машины и освободили от опутавших ее сумок.

Павлюченкова сразу же обратилась ко мне:

— Товарищ капитан, Пиядину нездоровится.

— В чем дело?

— Жалуется на слабость.

Я подошел к Пиядину.

Очень бледное лицо, синяки под глазами. Похоже, действительно занемог. Но когда внимательно посмотрел ему в глаза, показалось, что его болезнь — просто страх.

— Может, вернуть вас в Москву? 

Боец промолчал.

— Я спрашиваю: может, вернуть вас в Москву?

— Очень плохо себя чувствую, — ответил он.

Да, видно, недоглядел... А ведь сам отбирал людей в отряд. Пиядин, правда, прибыл в батальон недавно, но с виду казался крепким, бойким, молодцеватым парнем, и у меня не возникало сомнений в его пригодности для ответственною дела. Да и пошел он к нам добровольно. Мы вообще формировали отряд только из добровольцев. Но, стало быть, все-таки ошиблись. Теперь надо исправить ошибку.

Я отправил Пиядина с запиской обратно в Москву.

Итак, первая потеря уже есть. Вероятно, это тоже неизбежно.

Нас осталось двадцать девять...

Хорошо бы поесть, отдохнуть. Но некогда, надо торопиться. К ночи мы обязательно должны добраться до линии фронта.

Начали поход резво. В Торопце по протоптанным дорожкам наши волокуши скользили сравнительно легко. Но как только мы вышли за город, эти корыта стали вести себя ужасно. Снег глубокий — они зарываются, и сдвинуть их с места можно только с большим трудом. На мелком снегу еще хуже: достаточно незначительного препятствия — комка земли, камушка — застревают намертво. Бойцы падают, поднимаются, снова падают... Уж на что богатырь Хаджибатыр Бадоев — и тот спотыкается.

— Эта волокуша, понимаешь, гроб с музыкой, товарищ командир, — говорит он.

Особенно нам досталось, когда спускались с холма. Лыжи идут прямо вниз, а корыто тянет в сторону. Пытаешься его остановить, оно наезжает на лыжи, ломает их, переворачивается, вываливает груз. И как это москвичам пришло в голову снабдить нас такими перевозочными средствами? Правда, по льду волокуши скользят хорошо. Недаром их называют еще и льдянками. Но тащить корыто по рыхлому снегу — чистое мучение.

Вижу, люди выбиваются из сил. Так долго продолжаться не может. Поджидаю комиссара Глезина: надо посоветоваться. Он идет позади, замыкает колонну, помогает отстающим. Наконец подъезжает ко мне. Подзываю также начальника штаба и начальника разведки. Спрашиваю:

— Не погрузить ли нам снаряжение и боеприпасы в вещевые мешки?

Товарищи согласно кивают головами.

Бойцы тоже одобрительно встретили это предложение и без сожаления распростились с волокушами.

Груза на плечах у каждого значительно прибавилось. Под солидной тяжестью лыжи глубоко вдавливались в снег. Дорогу прокладывали по очереди. И все же без корыт двигаться было легче.

Александра Павлюченкова уверенно шагала вместе со всеми. Она несла вещевой мешок и две санитарные сумки. Все попытки бойцов взять у нее хотя бы часть груза ни к чему не привели. Александра категорически отказывалась от помощи. Она видела, что все обременены тяжелой ношей, и ни за что не хотела загружать товарищей своими вещами.

— Что вы? Мне совсем не трудно, — убеждала Павлюченкова, стараясь дышать спокойно.

Несколько раз над нами появлялись вражеские самолеты. Тогда мы в своих маскировочных костюмах ложились на снег, закрывая собой оружие, рюкзаки и другие темные предметы.

* * *

Поздно вечером отряд подошел к линии фронта и разместился в небольшой деревне. Жители встретили нас тепло. Попотчевали хлебом, молоком. После изнурительного голодного дня этот незатейливый ужин показался превосходным.

Подкрепившись, бойцы стали проверять снаряжение, чистить оружие. А я отправился в соседнее село, где находился штаб дивизии, в полосе которой нам предстояло проникнуть в тыл врага.

Комдив — пожилой, чисто выбритый, подтянутый полковник — знал о цели нашего прибытия.

— Как добрались? — поинтересовался он.

— Добрались благополучно, — ответил я. — Личный состав в полной боевой готовности. Можем следовать дальше. Помогите только нам, товарищ полковник, быстрее перебраться через линию фронта. 

Люди, правда, изрядно устали, не грех бы немного отдохнуть. Но всем нам так хотелось поскорее проскочить в тыл противника и приступить к боевой работе, что мы старались не замечать усталости.

— Вам назначен день перехода? — спросил командир дивизии.

— Нет. Рекомендовано вместе с вами выбрать подходящее место и время.

— Договоримся так, — сказал полковник. — Мы пошлем разведку, все выясним и поставим вас в известность. А пока отдыхайте.

* * *

Ночь прошла спокойно. Наступило второе марта.

С утра мы с нетерпением ждали сообщения о результатах разведки. Но вот уже полдень, а никаких сведений нет. Тогда я, Глезин и Чернышов сами отправились к комдиву.

В штабе дивизии было много народу. Командиры полков, батальонов вели оживленный разговор: видимо, только что закончилось совещание. Наш внешний вид — странная мешанина военной и гражданской одежды — вызвал у присутствовавших повышенный интерес и даже некоторую настороженность. Но внимание и любезное обращение к нам комдива быстро ликвидировали напряженность в отношениях.

Начальник штаба дивизии, сутулый, небольшого роста подполковник, пригласил нас к себе — в маленькую комнату с крошечным оконцем.

Он рассказал, что выслал ночью две разведывательные группы. Одна из них вернулась, но подходящего места найти не смогла.

— Вы не волнуйтесь. Все будет в порядке, — успокаивал подполковник. — С минуты на минуту ждем вторую группу. А уж если не найдем лазейки в обороне гитлеровцев, то создадим ее сами посредством атаки...

Нашу беседу нарушил вежливый стук в дверь. В комнату вошел капитан — начальник второй группы разведчиков — и начал докладывать начальнику штаба. Они развернули карту. Я тоже склонился над ней, пытаясь уточнить обстановку. Но тщетно — ясности не было.

— Вот что, — сказал наконец подполковник. — Отдохните еще немного. Сегодня же опять пошлем разведчиков.

Что делать? Подождем.

* * *

Прошли еще сутки, а никаких известий из штаба дивизии не поступило.

Я снова отправился к подполковнику. Он встретил меня очень любезно, но ничего утешительного сообщить не смог.

Московские продукты кончаются. Вещевые мешки стали значительно легче. Некоторые бойцы вроде бы даже довольны: тяжести меньше. Другие огорчаются: ведь неизвестно, как сложится наша жизнь в тылу врага. Но главное не это. Всех очень беспокоит, что мы сидим без дела.

Посовещался с комиссаром, секретарем парторганизации отряда старшиной Иваном Петровичем Поповым, начальником штаба, начальником разведки. Мнение у всех одно: надо действовать самим. Не стоит обременять командование дивизии: у него и без нас дел много.

Четвертого марта я решил с небольшой группой отправиться в разведку.

— Позволь, — сказал Глезин, узнав об этом, — почему ты один? Пойдем вместе.

— Ну, а мне, как говорится, сам бог велел идти с вами, — присоединился начштаба Чернышов.

Корабельников, человек с виду спокойный, даже несколько медлительный, молча выслушал наш разговор, а потом заявил:

— Получается довольно забавно: в разведку собираются все, кроме начальника разведки. Как же так?.. Есть и еще одно соображение, — добавил он. — Мы уже трое суток не ходим на лыжах — так недолго и отвыкнуть от них. Предлагаю собраться и встать на лыжи всем. Может, нам сразу удастся отыскать какую-нибудь брешь и проскочить через линию фронта.

Предложение Корабельникова всем понравилось. Вечером отряд с ведома и разрешения начальника штаба дивизии тронулся в путь.

Соблюдая осторожность, мы вышли из деревни по одному, по два в разных направлениях, условившись встретиться возле рощи, недалеко от передовой.

В намеченное время все оказались на месте. Несколько минут отдыха. Затем осторожно движемся вдоль переднего края. Хотелось бы идти совсем бесшумно. Но стоит сильный мороз, и снег под лыжами скрипит. Хорошо, что ночь безлунная: небо затянуто мутной пеленой.

Довольно часто отряд останавливают:

— Стой, кто идет?

Я каждый раз прошу проводить меня к командиру подразделения. Все командиры знают о нас (их предупредил штаб дивизии), стараются помочь, рассказывают о противнике.

— Тут гитлеровцы два дня назад обстреляли нашу роту.

— Здесь был вчера небольшой бой.

— На этом участке недавно появились финские лыжники...

Продолжаем поиски... Вот где как будто можно. Останавливаемся... Но вскоре наша разведка докладывает, что неподалеку окопы, занятые вражеской пехотой. Значит, не годится, рисковать не стоит.

А время идет и идет. Не так уж далеко до утра. Заалеет восток — придется зарыться в снег, вновь дожидаться темноты.

Вспоминаю, что где-то поблизости, между двумя населенными пунктами, должно быть болото, обозначенное на карте как непроходимое. Теперь, по всей вероятности, оно сковано льдом, пройти по нему можно. Но нет ли там засады? Надо проверить.

Посылаю Демченко и с ним еще одного бойца, такого же ловкого, расторопного.

Примерно через час разведчики возвратились.

— Полный порядок, товарищ капитан, — доложил Демченко. — Фрицев у болоти немае.

«Немае»? Хорошо. Остается только уточнить маршрут. Карта при мне, но как на нее взглянуть? Попросил товарищей накрыть меня плащ-палаткой, присел на корточки, развернул карту, включил фонарик.

— Попрошу ко мне, — пригласил я Глезина, Чернышова, Корабельникова и Попова.

— Это куда, к тебе-то? — усмехнулся комиссар. — Где твой кабинет?

«Кабинет» мой был не очень комфортабельным. Но тем не менее мы кое-как поместились под плащ-палаткой. 

Совещание длилось недолго. Через несколько минут отряд двинулся вперед.

Болото совсем близко... Вот оно!.. Уже пробежали по нему несколько десятков метров. И вдруг снежинки заискрились под мягким голубоватым светом. Коварный ветерок, налетевший из-за холма, разорвал темно-серое покрывало, застилавшее небосвод, и между лохматыми клочьями облаков показалась луна. До чего же некстати!

Порыв ветра донес до меня громкий шепот Ивана Демченко:

— Ну куды ж ты, куды, малахольная? Погодь трохи, погодь!.. Хиба не бачишь, шо зараз ты зовсим ни к чому?..

Бойцы бегут чуть пригнувшись, ритмично размахивая палками. С каждым шагом напряжение нарастает. Малейший звук — скрип лыж, шорох, громкое дыхание соседа — все раздражает, настораживает.

Вперед, скорее вперед!..

Луна, словно прислушавшись к страстному призыву Демченко, нырнула за плотную завесу облаков. Отлегла от сердца давящая тяжесть.

Прошел час, второй... Отряд беспрепятственно продолжал движение. По всем расчетам, мы уже углубились во вражеский тыл.

Вдруг где-то далеко позади нас раздалась длинная пулеметная очередь. Нервы были так напряжены, что я чуть не скомандовал: «Ложись!» — хотя, безусловно, эта стрельба не имела к нам никакого отношения.

Утренняя морозная дымка расстилалась над землей, когда мы добрались до опушки леса и устроили привал.

Я поздравил своих товарищей с благополучным переходом через линию фронта. Несколько теплых слов сказал и комиссар.

Это было в четверг пятого марта тысяча девятьсот сорок второго года.

На той стороне

1

Вечереет. Сквозь облепленные снегом ветви деревьев проникают лучи заходящего солнца. Они будто хотят приветить, подбодрить путников в белой одежде, странствующих по лесам в жестокие морозы.

Присев на плащ-палатку, я вынимаю продолговатую книжицу-дневник, разграфленную по месяцам и числам (она же служит одновременно и календарем), и пытаюсь хотя бы коротко зафиксировать события минувших суток.

О чем писать? Когда, где перешли линию фронта? Нельзя. Ведь дневник может попасть к фашистам. По соображениям конспирации нельзя отметить и фамилии товарищей, особо отличившихся при первом серьезном испытании. Чем же поделиться со своим безмолвным другом?

Пишу карандашом несколько малозначащих слов, которые в будущем должны напомнить мне о пережитом, и закрываю книжечку. 

Пора собираться: скоро стемнеет, а надо еще привести в порядок лыжи, подтянуть ремни рюкзаков.

Мы не можем задерживаться. Надо скорее пробраться подальше в глубь оккупированной территории и найти намеченное место базирования — хутор Забелье в Витебской области. А до него еще около ста километров.

* * *

Почти целые сутки шли мы от озера Велинское в Великолукской области на запад, лишь изредка останавливаясь, чтобы немного передохнуть. Населенные пункты обходили. Двигались в основном лесом, прокладывая лыжню по снежной целине.

Тридцать пять километров без отдыха и пищи по очень тяжелому маршруту не могли не сказаться на состоянии людей, тащивших к тому же на спинах тяжелый груз. Бойцы пытались сохранять бодрость — никто не жаловался, не сетовал на трудности, но я по себе чувствовал: еще немного, и усталость заставит нас где-нибудь остановиться. Идти дальше рискованно. Надо искать пристанище.

Далеко за полночь разведчики доложили, что впереди какое-то селение. Развернул карту, осветил ее лучом карманного фонарика. По всем признакам перед нами деревня Сычева. Хорошо бы сделать там короткую остановку: обогреться, поесть, немного отдохнуть. Кроме того, хочется как можно скорее установить первые контакты с местными жителями на оккупированной территории. Но прежде надо выяснить, нет ли в селе немцев. Посылаю с этой целью нескольких бойцов во главе с Чернышовым.

Нам повезло. Вернувшись, начштаба сообщил, что гитлеровцев в Сычеве нет.

Мы вошли в деревню рано утром и увидели следы фашистского разбоя. Много домов было сожжено. То тут, то там валялись груды щебня. Вокруг дымящихся костров суетились люди. Они пекли в золе картошку, ставили на обломки кирпичей чугуны с каким-то варевом.

Жители не знали, что за непрошеные гости в белых костюмах пожаловали к ним, но по теплым словам приветствий сразу догадались: свои. Сычевцы окружили нас, улыбались. Некоторые плакали от радости. 

— Вот они — наши соколики! — причитала седая старуха, давясь слезами. Бросилась на шею одному из бойцов, обняла, приговаривая: — И у меня два внука в Красной Армии.

— Слышь, тетка Матрена, — подошел к старухе пожилой крестьянин. — Ай жизни не жалко? Глянь-ка, вишь, Буренков! — кивнул он в сторону юркого мужичонки в надвинутой на самые глаза бараньей шапке, который мигом затерялся в толпе.

— А кто этот Буренков? — спросил Глезин.

— Вор, в тюрьме сидел. Немцы его выпустили и назначили старостой.

Обычная история. Потом нам нередко приходилось встречаться с буренковыми. Гитлеровцы охотно привлекали на свою сторону бывших кулаков, уголовников и назначали их старостами, бургомистрами.

— А где живет Буренков?

— Вон, на горке, в доме с пристройкой. Там раньше помещалось правление артели.

Надо как-то обезвредить этого старосту. Иначе, когда мы покинем деревню, он может сообщить о нас своим хозяевам.

— Павел Алексеевич, — кивнул я Корабельникову, стоявшему рядом.

— Слушаюсь, Михаил Сидорович.

Он, опытный разведчик, сразу понял меня.

На всякий случай предупреждаю:

— Только, конечно, спокойно, Павел Алексеевич. И возьмите с собой Демченко и Попова.

Задерживаться в Сычеве мы не рассчитывали. Наскоро перекусив последними кусочками копченой колбасы и галетами, немного обогревшись, собрались двинуться дальше.

Корабельников, отправившийся с «визитом вежливости» к старосте, не заставил себя долго ждать. Возвратившись, доложил:

— Все в порядке, товарищ капитан. — Он вытащил из кармана бумажку. — Посмотри, пожалуйста. Думаю, достаточно.

— Что это?

— Письменный привет от герра Буренкова, — пояснил подошедший Демченко. 

Я развернул листок. Староста благодарил красноармейцев за помощь в избавлении от фашистских супостатов и клялся всегда и во всем до конца дней своих верно служить Советской власти. Подпись, печать — все на месте.

— Как он реагировал на ваше предложение написать такую бумагу? — поинтересовался я.

Павел Алексеевич пожал плечами.

— Ни так, шоб танцевав впрысядку, — ответил Демченко. — Побалакали трошки. Як бы сказать, обминялись мнениями. Товарищ начальник разведки попросив уважить... Подумав чоловик, тай уважив.

Расчет правильный. Буренков теперь вынужден будет вести себя сдержанно. Предатели ведь, как правило, страшные трусы, они дрожат за свою шкуру.

Из Сычевы путь отряда лежал на юго-запад. Дорог много, но мы почти не могли ими воспользоваться и должны были идти преимущественно по глухим лесам и болотам.

Рассматривая перед выходом из деревни карту, я сказал, что неплохо бы подыскать проводника, знакомого с этой местностью.

— Есть такой человек, — заметил Корабельников.

— Кто?

— Сычевский крестьянин Яговицкий. Сам предлагает свои услуги. У него имеется лошадь, сани.

— Можно ему доверять?

— Как будто можно.

— Односельчане хорошо о нем отзываются, — подтвердил Глезин.

— Но тут есть одно «но», — добавил начальник разведки.

— Какое?

— Если немцы узнают, что он нам помогал, — конец человеку.

Павел Алексеевич прав. Подвергать Яговицкого опасности мы не можем. А проводник нужен. Кроме того, меня очень беспокоит наша радиостанция. Ее надо беречь как зеницу ока. Она боится и холода и ударов. Радист Владимир Пиняев и помогавшие ему бойцы порядком измучились, по очереди таская все эти дни на спине громадный тяжелый чемодан. А у Яговицкого лошадь и сани. Как же быть?

В конце концов решили выйти из деревни, подождать недалеко от нее, в лесу, до вечера, а затем послать людей за проводником. Когда стемнеет и сычевцы лягут спать, вряд ли кто заметит, как он выедет из села.

Так и сделали. Вечером в деревню отправились командир отделения Борис Табачников, снайпер Евгений Телегуев и автоматчик Иван Безбородов.

Пробравшись огородами, трое лыжников незаметно подошли к дому Яговицкого. Во дворе тихо, в окнах темно. Безбородов остался у ворот, Табачников и Телегуев направились к дверям и постучали.

— Кто там? — послышался голос хозяина.

— Свои, — тихо ответил Борис.

— Случилось что? — взволнованно спросил крестьянин, открывая дверь.

— Все в порядке, папаша. Хотели просить подвезти нас немного. Мы задержались по делам, а наши товарищи ушли далеко, пешком нам их не догнать.

— Это можно. — Яговицкий быстро оделся и запряг в сани хилую лошаденку. — Располагайтесь, ребята. Вам куда?

Табачников из предосторожности сначала заставил Яговицкого петлять по улочкам деревни и лишь потом повернул в нужном направлении.

Худая, облезлая кляча не произвела на меня особенно отрадного впечатления. Она напоминала донкихотовского Россинанта, каким его обычно изображают художники. Но все же — «тягловая сила», «гужевой транспорт».

Положили в сани радиостанцию и тронулись в путь. Оставили в стороне одно село, другое... И вдруг почему-то стал нервничать наш проводник. Лошадь понукает шепотком, напряженно смотрит по сторонам.

— Вы что, папаша?

— Немцы близко.

— Где?

— Скоро должно быть направо Сапроново, налево Капустино, а тамошние мужики сказывали, что немец у них во всю разлегся, как у себя на печке.

Я приказал отряду остановиться. Прикрылся, как обычно, плащ-палаткой, осветил фонариком карту... Да, действительно близко Сапроново и Капустино. Отодного селения до другого километров семь — восемь. Нужно попытаться незаметно для врага проскользнуть между ними. Иного выхода нет.

Через полчаса мы стали переходить небольшую речку. Кто мог предполагать, что в такие сильные морозы она местами замерзла очень слабо и жестоко подведет нас?! Прежде всего провалилась под лед тщедушная кобылка — на поверхности воды осталась лишь ее голова. Владимир Пиняев едва успел снять с саней чемодан с радиостанцией и отскочить в сторону. Шедшие рядом с лошадью бойцы погрузились в ледяную воду по пояс.

Люди выбрались на берег быстро, но, чтобы вызволить кобылку, пришлось потрудиться. Когда ее вытащили, она вся съежилась, дрожала, не хотела ступить ни шагу.

— Ничего. Разомнется, пойдет хорошо, — успокоил Яговицкий.

Однако я не очень надеялся на это, поблагодарил проводника за помощь, крепко пожал ему руку и предложил вернуться домой.

— А если мне того... с вами?.. — несмело сказал он.

— С нами?

Это было очень неожиданно. Я не сразу нашел, что ответить. С одной стороны, человек, знакомый с местными условиями, мог бы, конечно, оказать и в дальнейшем большую помощь, но, с другой стороны, мне не хотелось пока вводить в отряд посторонних людей. Потом, когда немного освоимся, сами будем искать пополнение.

— Ну а дома как же? — спросил я. — Придут немцы, узнают, семье плохо будет.

— Про то не сумлевайтесь, дорогой товарищ. Сказал жене на случай: красные убили.

— Все-таки поезжайте назад. В случае надобности обязательно найдем вас. Большое спасибо.

Яговицкий двинулся обратно.

Переправившись через речку, мы попали в лес. Идти по глубокому рыхлому снегу очень тяжело. Бойцы нередко падают. Помогаем друг другу подняться, барахтаемся в сугробах. Замыкает колонну, как обычно, Глезин. Рядом с ним Пиняев с радиостанцией. До чего трудно ему лавировать между деревьями, сберегая самую ценную ношу. 

Я иду то вторым, то первым, прокладывая лыжню. Часто проверяю направление по компасу. Ночной поход длится уже шесть часов. По моим расчетам, отряд миновал опасный участок между Сапроновом и Капустином. Скоро должна быть деревня Крутелева, в которой намечено отдохнуть. Но, выйдя из леса, до боли в глазах всматриваюсь в даль и ничего, кроме белой пустыни, не вижу.

— Где же Крутелева? — спрашивает Чернышов.

— Скоро будет, не волнуйся.

Не следует думать, что, успокаивая других, я сам не волновался. Просто положение обязывало не обнаруживать перед подчиненными свои переживания.

Мимо меня быстро проскользнул вперед Валентин Никольский. Потом вернулся и обрадованно сообщил:

— Виден населенный пункт. Еще немножко — и в дамках. Чуть-чуть осталось.

Люди сразу ожили, повеселели.

— Жми, хлопцы, да поживей! — крикнул кто-то сзади.

Клубы пара окутывают лыжников. От частого дыхания начинают таять льдинки, образовавшиеся на капюшонах у подбородков. Еще рывок, еще... Но проходит около тридцати минут, а никакой деревни нет. Подзываю Никольского.

— Где же населенный пункт, который вы видели?

Валентин опустил голову.

— Виноват, товарищ капитан, неправду я сказал. Народ едва ноги передвигает, подбодрить хотел.

Поднимаемся на высотку, спускаемся в лощину. Снова лес... Чувствую, что бойцами овладевает гнетущее состояние. Обычно в пути, если позволяла обстановка, люди негромко переговаривались, шутили. А тут все замолчали, лишь тяжелое дыхание да скрип лыж нарушают напряженную тишину.

О чем думают бойцы? Быть может, вспоминают своих родных, близких, оставшихся далеко за линией фронта? В трудные минуты всегда всплывают в памяти дорогие тебе люди, родные места...

К счастью, вскоре при свете наступающего дня мы увидели примерно на расстоянии километра маленькие приземистые домики под белыми колпаками.

Куда девались хмурые лица! Все заулыбались, заговорили.

— Вот она, ребята!

— Смотри, вышли в самый раз!

Я, разумеется, тоже очень обрадовался, но старался не проявлять чрезмерного восторга: ведь так и должно быть, это та самая деревня, куда идет отряд.

Петр Широков, посланный в разведку, возвратившись, доложил, что перед нами действительно Крутелева и немцев в ней нет.

Встретили нас здесь, как и в Сычеве, тепло, приветливо, делились последними крохами. Кто приносил краюшку хлеба, кто кусочек сала, припрятанный в погребе, кто несколько картофелин, горсточку пшена. Каждому хотелось угостить чем-нибудь «родненьких».

Мы старались никого не обидеть. И тем не менее не у всех брали дорогие подарки. Увидев в хате голодных детей, отказывались взять хотя бы крупинку.

Разместившись в нескольких домах, бойцы мгновенно заснули. Даже когда был готов суп — первое горячее блюдо за все дни в тылу врага, сваренное одной славной старушкой, — хлопцев еле-еле удалось разбудить.

Едва успели покончить с этим супом, как начальник разведки сообщил малоприятную новость:

— Четверо полицейских выехали верхом на лошадях по большаку в сторону Сапронова.

— Давно?

— Крестьяне говорят, еще когда мы приближались к селу.

Надо немедленно уходить. Через несколько минут мы снова на ногах. Снова в лес. Стараемся замести следы, обмануть противника.

Послышались выстрелы. Совсем немного времени понадобилось фашистам на раскачку.

Разведчики докладывают, что гитлеровцы движутся двумя группами — с севера и востока, окружая Крутелеву. Но мы уже успели отойти в глубь леса и находимся в относительной безопасности. Настороженно прислушиваемся: нет ли погони? Как будто нет. Но у нас есть сейчас и другой враг, быть может не менее опасный. Это — сон. Он буквально подкашивает людей. Головы безжизненно падают на грудь. Бойцы засыпают стоя, опираясь на лыжные палки. Кое-кто умудряется дремать даже на ходу. Я сам чувствую смертельную усталость. Веки такие тяжелые, словно на них подвесили пудовые гири, в голове шумит. Идти дальше нельзя: можно растерять сонных людей. Другой деревни поблизости нет. Решаем отдохнуть здесь, в лесу.

Место, конечно, не очень уютное. К тому же мороз — градусов двадцать. Но что поделаешь! Каждый вырыл себе в снегу ямку. «Постельные принадлежности» добыли тут же, на месте, — наломали еловых веток.

Через несколько минут все крепко уснули. Бодрствовали только дозорные. К их прямым обязанностям добавилась еще одна: каждые полчаса непременно переворачивать спящих товарищей на другой бок, чтобы не окоченели. Спали по очереди: ведь дозорные тоже нуждались в отдыхе.

С наступлением ночи — подъем. У многих бойцов мокрая от пота одежда замерзла, под коленками, в рукавах около локтей образовался ледок, и при сгибании рук и ног раздается легкий треск.

Ничего! Несколько энергичных движений — и все снова готовы продолжать путь.

2

Чем дальше уходим в тыл врага, тем чаще перед нами предстают картины чудовищных преступлений фашистов. Кучи щебня, глины, торчащие кое-где дымоходы — вот все, что осталось от многих сел и деревень. По дорогам скорби плетутся голодные женщины, дети, старики. Куда идут эти люди — ограбленные, обездоленные, лишенные крова и пищи, закутанные в лохмотья?

— Куда глаза глядят, родимый, — отвечает старуха с неодолимой тоской в выцветших, опухших от слез глазах. — Может, кто чего подаст, может, кто где приветит.

— Откуда вы?

— Из села Борисоглеба. Не слыхали? Всех мужиков немец там порешил.

— За что?

— Нечего было взять больше — до нитки все обобрали. Ну и последнее отняли — жизнь.

Эти жуткие слова, сказанные удивительно просто, страшной болью и ненавистью отдавались в сердце каждого из нас.

Очередной привал сделали в деревеньке недалеко от Борисоглеба. Разместились в двух просторных, рядом стоящих избах. Какое блаженство после долгих мытарств снять тяжелый рюкзак, полушубок, сапоги и во весь рост растянуться на мягкой соломе в жарко натопленной хате!

Несколько часов крепкого сна стряхнули с плеч усталость, одеревеневшим ногам и рукам возвратилась свойственная им чувствительность.

Как я уже упоминал, мы шли на хутор Забелье, находящийся в Витебской области. Там должны были попытаться организовать свою базу и начать активные боевые действия. Но зверства гитлеровцев, их издевательства над мирными советскими людьми вызвали у всех нас такую ярость, что захотелось сейчас же, немедленно, нанести врагу хотя бы один удар.

Тихой зимней ночью звуки разносятся на большое расстояние. Вот гудки паровозов. Это фашисты подвозят к линии фронта пополнение. Наша разведка установила, что на станции Опухлики базируются бронепоезда противника. Возле станции — железнодорожный мост. Взрыв моста парализовал бы бронепоезда, затормозил движение вражеских эшелонов. Отличная возможность попробовать свои силы!

Для выполнения первого боевого задания наметили группу из шести человек во главе с Чернышовым. Начальник штаба — молодой, смелый, решительный командир, хороший спортсмен. Другие товарищи — Щенников, Попов, Волков, Константинов, Индыков — также отличались мужеством, выдержкой.

Я собрал всех, чтобы объявить, каким образом решено для начала ответить на злодеяния захватчиков. И тут пришлось еще раз убедиться, что в отряде чудесные люди — стойкие, преданные, готовые в любую минуту идти на опасное дело. Как только в хате, где мы собрались, зашла речь о предстоящем походе к станции Опухлики, все до одного выразили желание принять в нем участие. И какое разочарование появилось на многих лицах, когда был объявлен состав группы.

— А я как же? — растерянно спросил Валентин Никольский. 

Командир отделения Петр Широков недовольно проворчал:

— Толовые шашечки подобрал одну к одной, а меня отставили.

Больше других, пожалуй, огорчился Демченко. Он прислонился к оконцу и молча начал выводить пальцем на запотевшем стекле замысловатые узоры.

— О чем задумались, Иван Игнатович?

— Та як же, товарищ капитан, — с обидой ответил он, повернувшись ко мне, но не поднимая головы. — Колы треба чого пиднести — Демченко давай, а колы дило — немае Демченко.

В какой-то мере он прав, этот чудесный парень из-под Полтавы. Плотный, коренастый, с могучими руками и ногами, Иван был удивительно вынослив и никогда не унывал. В трудную минуту находил острое словцо, чтобы расшевелить, подбодрить товарищей. Кто-нибудь устанет, начнет отставать — Демченко взвалит его груз на себя и идет с двойной ношей как ни в чем не бывало.

Мне не хотелось огорчать товарищей, которые так самоотверженно рвались на боевое задание. Однако нельзя же всем отрядом навалиться на один мост!

— Не беспокойтесь, друзья, — сказал я, — впереди столько мостов, складов, эшелонов! Работы всем хватит. Скучать никому не придется.

С наступлением темноты группа вышла из деревни. До цели километров десять. Рельеф местности сложный: овраги, возвышенности. Везде глубокий снег. Тем не менее за несколько часов можно проделать этот путь.

Нам, оставшимся на месте, спать бы да спать: ведь так устали за последние дни! Однако спалось в ту ночь плохо. Встали чуть свет. Говорили шепотком, прислушивались, беспокоились: почему товарищи не подают о себе весточку? Взрыв обязательно должен быть слышен в деревне.

Весь день прошел в томительном ожидании. Временами еле-еле доносились гудки паровозов, но больше никаких звуков. Что это означает? Тол не взорвался? Вряд ли. Заряд тщательно подготовлен, проверен. Ну даже, допустим, не взорвался: мало ли что бывает! Так где же люди? Им все равно давно пора вернуться.

С возрастающим беспокойством провели мы еще один день. 

И только на третьи сутки наши товарищи возвратились — измученные, расстроенные. Лица осунулись, глаза слипаются. Молча вошли в хату, медленно сняли оружие и бережно положили на скамейку неиспользованный двадцатикилограммовый заряд тола.

— В чем дело, Чернышов?

— Не нашли моста, — с отчаянием ответил начальник штаба.

— Как не нашли?

— Сам не понимаю. Шли будто точно по азимуту, а моста нет и нет... Хоть плачь... Целые сутки искали.

— Может, компас у вас испортился? — высказал предположение Глезин.

— По азимуту в такой местности трудно выдерживать направление, — заметил один из участников неудачного похода лейтенант Щенников. — Полсотни километров отгрохали — и все псу под хвост. Проводник нужен, местный человек.

Щенников, безусловно, прав. Но в данный момент опасно привлекать к выполнению боевого задания кого-либо из местных людей: мы их не знаем. Нельзя подвергать риску отряд.

Однако что же делать? Примириться с неудачей и двигаться дальше по намеченному маршруту? Нет, не годится! Хороши мы будем партизаны, если при первом же затруднении откажемся от задуманного дела.

Попов собрал коммунистов. Посоветовались. Мнение было одно: нужно снова отправиться к станции Опухлики и взорвать мост во что бы то ни стало.

Я решил сам возглавить группу. В Харьковском пограничном училище хождению по азимуту уделяли большое внимание. Бывало, вывезут нас, курсантов, в субботу подальше в лес, высадят по два — три человека в разных местах, укажут для всех одну определенную точку — и, пожалуйста, приди в эту точку по азимуту. Придешь — на машине домой поедешь, собьешься с пути — иди пешком. Случалось, некоторые возвращались в Харьков лишь на другой день. Мне чаще удавалось ездить на машине. Не должно быть осечки и теперь.

Вечером четырнадцатого марта я, Палиха, Попов, Волков, Константинов и Индыков отправились на поиска злополучного моста. 

От деревни двинулись по чуть запорошенной снегом лыжне группы Чернышова. След вел точно в нужном направлении. Вначале это не вызывало беспокойства. Но прошел час, другой, и я заволновался; ведь если мы не свернем со старой лыжни, то также пробежим пятьдесят километров и вернемся ни с чем.

Но вот лыжня сворачивает направо, а нужно идти прямо, в гору. Еще раз тщательно проверяю путь по карте, смотрю на компас. Да, действительно, у нас все правильно. Через полтора — два километра должны выйти к полотну железной дороги, а там скоро и мост.

На всякий случай посылаю Волкова и Индыкова посмотреть, куда ведет их старая лыжня. Оказывается, она огибает высоту и уходит направо. Так вот в чем ошибка Чернышова!

Снова трогаемся в путь. Взбираемся на крутые склоны, ныряем в низины. Наконец видим железнодорожную насыпь. А потом в предрассветной мгле показываются и смутные очертания моста.

Охраняется ли он? Посылаю разведку.

Сняв лыжи, Попов и Индыков медленно ползут вперед, сливаясь в своих белых костюмах со снегом.

— Охраны нет, — сообщает Попов, возвратившись.

Отлично!

— Константинов, Палиха, Волков — вам поручается взорвать мост! Попову, Индыкову — прикрыть подрывников!

— Есть!

Захватив с собой тол, бойцы двинулись к чернеющим стальным фермам. Попов и Индыков залегли по обе стороны насыпи с автоматами наготове. Я занял удобную позицию, откуда хорошо видны все мои товарищи.

Удивительны эти минуты высокого напряжения. Нервы натянуты до предела, и каждая секунда кажется вечностью.

Молодец Палиха! Как ловко он ныряет со своей ношей под мост. Вот уже привязывает заряд к балкам, вставляет механический взрыватель со шнуром. Еще минута — и он ползет обратно.

Все готово. Ждут моего сигнала... Знак рукой. Рывок за шнур. Взрыв! 

Взвился столб черного, дыма, взлетели в воздух куски железа и шпал.

Таков был наш первый «привет» гитлеровцам на захваченной ими советской территории. Совершили мы эту диверсию на рассвете пятнадцатого марта, через десять дней после перехода линии фронта. 

Хутор Забелье

1

Пять суток странствуем мы по лесам и болотам... На родной земле вынуждены чувствовать себя чужаками. Движемся ночью, вдали от дорог и населенных пунктов. Днем останавливаемся в глухих чащах.

И все-таки нет, не чужие мы здесь, а хозяева!

Поздним вечером подошли к хутору. В густом бору — небольшая полянка, два рубленых дома, пристройки. По всем данным, это и есть то самое Забелье, где отряд наметил организовать свою базу.

Оставив «главные силы» в лесу, двумя группами отправляемся в разведку. Со мной — Валентин Никольский и Борис Табачников. Вторая группа — лейтенант Щенников, Иван Попов и Иван Демченко. Идем гуськом, оружие наготове. Часто останавливаемся, прислушиваемся... Тишина. Встречный ветерок доносит запах дыма. Значит, есть на хуторе люди. Но кто? Может, это немцы зажаривают последнего поросенка, отобранного у крестьян?

Нервы напряжены. Малейший шорох кажется удивительно громким.

— Тише ты, — шепчет Никольский Табачникову, хрустнувшему сломанной веткой.

— За собой лучше следи, — ворчит Борис. — Пыхтишь, как паровоз.

Убедившись, что вокруг никого нет, подходим к первому дому. Темные окна разрисованы ледяными узорами. Тропинка к дверям запорошена снегом. На нем свежие следы. Присматриваемся: от валенок. Отпечатков подков и гвоздей не видно. Вероятно, гитлеровцев на хуторе нет.

Пробую дернуть дверь за ручку — не открывается. Заперто изнутри, значит, в избе есть люди. Легонько стучу. Никакого результата. Снова стучу — сильнее, требовательнее. А у второго дома, к которому направилась группа Щенникова, совсем тихо. Там, по-видимому, никаких осложнений нет.

Я стучу еще и еще. В окне замерцал огонек. Наконец-то! Сейчас откроют. Но лишь после того как мы еще раз напомнили о себе, из-за двери послышался басистый мужской голос:

— Кто там? Подождите.

Слишком уж долго нас заставляют ждать. Из дома доносятся приглушенный шепот, звяканье склянок. После длинной паузы тот же голос:

— Кто там?

— Свои, откройте.

— Что за свои? Как это понимать?

Больших усилий стоило сдержаться и сохранить спокойный тон.

— Ну свои люди, русские.

— А какие русские? Они разные бывают.

— Мы свои, понятно?

Хозяин плотнее прихлопнул дверь, задвинул засов и сердито сказал:

— Прошу по ночам не беспокоить. Приходите утром.

Это было совершенно неожиданно. За время своих странствий, правда пока недолгих, по оккупированной территории мы уже успели привыкнуть к радушному отношению местных жителей. И вдруг — на тебе. 

Пришлось несколько поступиться принятыми в хорошем обществе манерами и разъяснить хозяину, что, если он будет вести себя так нелюбезно, нам придется ответить ему тем же — сломать дверь.

Это произвело впечатление. Щелкнул крючок, с грохотом упал засов. Вошли в душную комнату. При свете керосиновой лампы я увидел худощавого рыжеватого человека лет под пятьдесят с изрядно заросшим щетиной лицом.

— Здравствуйте.

Увидев вооруженных людей, строптивый хуторянин изобразил на своем хмуром лице нечто вроде улыбки.

— Мое почтение, — сказал он, поклонившись. — Вот ведь какая досада! Думал, мало ли кто? Теперь всякий народ по ночам бродит. Уж извиняйте... Так по каким делам? Чем обязан?

— А позвольте узнать, кто вы?

— Лесник.

— Очень приятно, вот и познакомились. Почему не хотели открывать? Мы же сказали — свои.

Наступила короткая пауза.

— Потому и не хотел, что свои, — начал оправдываться хозяин. — Видите... — Он распахнул дверь в соседнюю комнату. Там на кровати стонала женщина с компрессом на лбу. На столике возле нее стояли пузырьки, баночки. — Жена больна тифом. Неподходящее дело...

Припомнилось звяканье склянок. Не приготовлен ли этот парад лекарств наспех, пока мы стучались? Но вполне возможно, что хуторянин говорит правду. Ведь тиф на оккупированной территории стал распространенной болезнью. Однако в данную минуту меня больше всего интересовали гитлеровцы.

— Бывают у вас немцы?

— Почти каждый день.

— А как они сюда добираются: пешком, на лыжах, на машинах?

— По-всякому.

Бегло окинул взглядом комнату: занавески на окнах, шуба на вешалке, валенки возле печки. Не похоже, чтобы здесь хозяйничали фашисты.

— Ну что ж! — сказал я. — Мы намерены у вас остановиться. Вероятно, ненадолго.

— Как можно! — мужчина сокрушенно покачал головой. — Понимаете, тиф! Людей погубите!

— За заботу спасибо. Мы, с вашего разрешения, займем эту комнату, а вы с женой поместитесь в другой. В тесноте, да не в обиде. Время такое!

Затем я послал Никольского дать сигнал отряду, и вскоре остальные товарищи присоединились к нам.

Наконец-то — снова человеческое жилье. Для нас это праздник. Можно снять с плеч вещевые мешки, свободно вытянуть руки, вздохнуть полной грудью, прилечь в теплой комнате... Мне захотелось сразу же прикорнуть возле печки. Но сейчас нельзя. Нужно немедленно поговорить с Глезиным, Корабельниковым, Чернышовым, выставить охранение.

Мы вчетвером вышли на улицу.

— Саня, — позвал Корабельников военфельдшера Павлюченкову. — Тебе предстоит серьезная работенка.

— Какая, Павел Алексеевич?

— Тут, видишь ли, особое дело, — пояснил начальник разведки. — Хозяйка, говорят, больна тифом.

— Что вы! — всплеснула руками Павлюченкова. — Так нам же нельзя здесь оставаться ни минуты.

— Подожди, — успокоил Корабельников. — Есть предположение, что это не тиф, а только миф. Посмотри-ка больную.

Интересно, а как дела в другой избе?

— Никольский, попросите товарища Щенникова.

Через несколько минут лейтенант пришел, довольный, улыбающийся.

— Ну, чем порадуете?

— Все в порядке. Приняли нас, как родных. Хозяин — фамилия его Придеин — милейший человек. Работает здесь объездчиком. Его жена угостила хлебом и вареной картошкой. Постели устроили из сена. Демченко говорит, что на таких перинах спят только цари да президенты.

Щенников очень обрадовал нас. Значит, есть на хуторе и хорошие люди. Половина личного состава отряда вместе с комиссаром пошла на ночлег к Придеину. Остальные улеглись в доме негостеприимного лесника.

— Товарищ капитан, — тихо окликнула меня Павлюченкова. — Осмотрела хозяйку.

— Ну и что?

— На столе целая аптека, а температура нормальная.

— А тиф бывает без температуры?

— Нет, не бывает... Может быть, правда, больная уже поправляется и жар спал. Но тогда почему она сильно стонет? Вернее всего, это симуляция.

Павлюченкова, пожалуй, права. Тифом хотели запугать неугодных квартирантов.

— На всякий случай будьте все же осторожней. Старайтесь по возможности держать бойцов подальше от хозяйки, — посоветовал я.

Все, кроме меня и Корабельникова, уже крепко спали прямо на голом полу в душной комнате с наглухо закрытыми окнами. Нам тоже очень хотелось хотя бы немного вздремнуть. Но мы решили прежде повнимательнее обследовать окрестности.

Побродили вокруг домов, сараев, присмотрелись к каждому пятнышку на снегу — нет, не видно характерных для гитлеровцев следов. Не похоже, чтобы немцы бывали здесь почти каждый день.

— Зайдем к Придеину, — предложил Корабелышков.

— Просим, товарищи, просим, — засуетился объездчик, открывая дверь. — Будем знакомы. Раздевайтесь, садитесь, у нас тепло. Вот только... — Он виновато улыбнулся. — Покушать бы и вам... Так ведь какое дело: что было — товарищам вашим отдали.

— Спасибо, не надо...

Есть хотелось до смерти. Но хорошо, хоть бойцам повезло. Шутка ли! Поели горячей картошки с хлебом и видят уже третий сон, утонув в мягком, душистом сене.

— Как живете, товарищ Придеин?

— Какая наша жизнь? Только и знают паразиты: «Матка, давай яйки, матка, давай млеко». Нету ничего — душу давай... Неподалеку тут в деревне пятерых расстреляли. Лазали по курятникам да сараям, не нашли ничего, ну и... О себе ладно, детишек жалко. Двое их у нас...

Придеин замолчал.

— Скажите, а как часто вас немцы навещают?

— Да вот уж недели две носа не кажут, а страхом живем каждый час. В соседних деревнях бывают частенько. 

— А что за человек ваш сосед?

— Как сказать про него?.. По должности лесник, фамилия Адамович, живет здесь давно, больше меня. Я к нему теперь не хожу, он ко мне тоже. А немцы его будто уважают. Слыханное ли дело, чтобы фашист у кого крошки не взял! Меня сразу как липку ободрал, а его и не тронул. Вот и соображайте.

Мы с Корабельниковьш переглянулись.

— У Адамовича сейчас горе большое, — как бы невзначай заметил Павел Алексеевич.

— Какое горе? — удивился Придеин.

— Ну как же? Жена тифом болеет.

— Не слыхал. Видел ее на днях — ничего. Конечно, болезнь эта липучая, может, и пристала...

Мы вернулись в дом лесника. Бойцы по-прежнему спят. На перевернутом ведре, уронив голову на санитарную сумку, сидя дремлет Павлюченкова. Из соседней комнаты доносятся стоны.

От усталости перед глазами плывут круги, шатает из стороны в сторону. Надо отдохнуть хоть пару часов.

Как приятно снять снаряжение, облегчить уставшие плечи. Сунув маузер в левый рукав, я прилег возле двери.

Корабельников прикорнул рядом.

* * *

Что такое? Кто меня толкает? Открываю глаза: это один из бойцов, выделенных в охранение.

— Товарищ капитан, в шесть часов вы просили разбудить.

Да, действительно пора вставать. А ведь как будто только сию минуту заснул. Но все же отдохнул неплохо. Голова посвежела.

Вскоре из соседнего дома пришли Глезин и Чернышов. Посоветовались. Решили усилить охранение, выслать дозоры на дороги, ведущие к хутору.

2

Надо накормить людей. Но чем? Придеин отдал все, что мог. Адамович же на эту тему не заговаривает. Старшина Попов намекнул хозяину, что с его стороны было бы не худо предложить нам какой-нибудь завтрак.

— Душой бы рад, — ответил лесник, — только ничего, кроме полбуханки хлеба и крынки простокваши, дать не могу. Нету.

Нет так нет.

Мы с Корабельниковым, устроившись в избе у гостеприимного объездчика, обсудили подозрения в отношении Адамовича. Решили повнимательнее присмотреться к нему и его хозяйству. Может, удастся найти какие-нибудь вещественные доказательства, уличающие лесника в связи с немцами.

Взяв с собой Попова и еще двух человек, начальник разведки ушел.

Через некоторое время старшина Попов возвратился возбужденный, заметно повеселевший.

— Ну и здорово живет наш хозяин!

— Он же уверяет, что у него ничего нет.

— Нам бы с вами такое «ничего», товарищ капитан. Полное санаторное питание всему отряду могли бы обеспечить.

Старшина начал перечислять, какие запасы обнаружены у Адамовича. По тем временам это были сказочные богатства: забитый картофелем погреб, несколько мешков ржи, муки, бочонок меда, ведро сливочного масла. Кроме того, корова, тучная свинья с поросятами, полтора десятка кур.

Все это представляло большой интерес. И не только потому, что мы очень нуждались в продуктах. Придеин прав: фашисты лесника уважают.

Через час вернулся Корабельников. Взглядом дал понять: надо поговорить наедине. Я попросил товарищей выйти.

Павел Алексеевич вынул из сумки несколько листков.

— Вот смотри. Любопытная бумажка, неправда ли?

Судя по свежим выпуклостям с обратной стороны, запись сделана карандашом совсем недавно. Начинаем читать... Точно во всем разобраться не можем, но сомнений нет: у нас в руках шпионское донесение. Речь идет о методах борьбы советских патриотов против оккупантов. По форме изложения видно, что даны ответы на поставленные вопросы.

Корабельников подал другой листок. Смотрю: перечислен ряд фамилий.

— Позволь, позволь... Ведь это же список местных коммунистов! Видишь, знакомые имена? Их называли нам в Москве. Указаны адрес, возраст, род занятий каждого.

— Совершенно верно, — согласился начальник разведки. — Подготовлено, конечно, тоже по заданию фашистов.

— Где ты нашел эти документы?

— В столике, который стоит около кровати жены Адамовича. Лежали под кипой старых газет.

Оказывается, Павлюченковой под каким-то предлогом удалось на несколько минут вывести мнимую больную (теперь мы уже окончательно убедились, что она симулирует) в соседнюю комнату. А Корабельников воспользовался этим — и вот результат.

— Да, еще не все! — Павел Алексеевич протянул мне третью бумажку. Это был напечатанный гитлеровцами для оккупированных районов табель-календарь на тысяча девятьсот сорок второй год.

Вверху, как и в других календарях, месяцы, дни, числа, а внизу — необычные для нас сведения. Со скрупулезной точностью перечислены все церковные праздники. Указаны даты рождества, крещения господня, его преображения. Отмечено благовещение, троицын и духов дни, все посты: великий, петровский, успенский и рождественский. Не забыты также успение пресвятой богородицы, усекновение главы Иоанна Крестителя, воздвижение креста господня. Кроме того, православным христианам сообщается, когда именно господь вошел в Иерусалим.

— Н-да... Так когда же господь прибыл в Иерусалим?

— В марте, — прочитал Корабельников.

— Какое совпадение, Павел Алексеевич! А наш отряд вошел в марте в дом шпиона.

Мы немедленно позвали Адамовича. Улик более чем достаточно. К чему терять время? Вполне можно вести деловой разговор.

Когда лесник пришел в избу Придеина, я сразу показал ему список коммунистов.

— Вам знаком этот документ?

Адамович мгновенно побледнел, зашевелил губами, но потерял дар речи.

— Что же вы молчите? Отвечайте.

— Понимаете ли... Видите ли...

Глаза его то бегали по сторонам, то останавливались и, не мигая, долго смотрели в одну точку.

— Может, вам помочь? Вот еще донесение.

Делать нечего. Припертый к стенке неопровержимыми доказательствами, лесник сжал голову руками и признался, что после прихода гитлеровцев он стал их шпионом и сообщал для гестапо сведения о коммунистах, комсомольцах и партизанах.

Беседа была короткой, однако достаточно убедительной. Правда, Адамович уверял, что стал изменником в результате принуждения фашистов, и обещал помогать теперь Красной Армии в борьбе с оккупантами. Но верить ему, конечно, нельзя.

* * *

Итак, все ясно. Надо побыстрее уйти с хутора.

Наметили по карте новое место для нашей базы в. лесу, в нескольких километрах от Забелья. Но как поступить с Адамовичем? Он, несомненно, заслужил суровое наказание. Однако, пожалуй, имеет смысл не трогать его пока. Вполне возможно, что немцы пошлют на хутор связного. А нам для выяснения обстановки и выработки дальнейших планов очень неплохо было бы захватить «языка». Нужно оставить на хуторе двух бойцов, поручив им тщательно следить за Адамовичами.

Так и сделали. В избе у Придеииа поселились Эдуард Соломон и Николай Федоров.

Шпионское донесение я уничтожил, а список коммунистов оставил при себе. (Впоследствии он помог нам скорее связаться с местными подпольщиками.)

* * *

Перед тем как покинуть Забелье, все собрались в доме лесника. Личный состав отряда не знал, куда мы направляемся в эту холодную ночь.

— Уходим, товарищи, обратно, за линию фронта, к своим, — сказал я громко, чтобы меня слышали и Адамовичи, находившиеся в соседней комнате. 

На лицах некоторых бойцов полное недоумение. Другие сразу догадались, в чем дело, подталкивают удивляющихся. Один только Волков ничего не понял.

— Почему так, товарищ капитан?.. Мы еще ничего не сделали. Как будем смотреть людям в глаза? Да это же немыслимое дело... Я дал слово ЦК комсомола вести борьбу с фашистами до конца и ответственно заявляю...

— Послушай, Волков, — тихо прервал его комиссар. — А болтать лишнее ты тоже давал слово?..

Отряд построился в колонну и двинулся на восток. Долго петляя в разные стороны, мы запутали следы и повернули наконец в нужном направлении.

Чумы в лесу

1

Яркая полная луна начинает блекнуть. На смену уходящей ночи с востока пробивается новый день. Утренний морозец рассыпает по телу колючки, зубы начинают выбивать мелкую дробь. Толкаем друг друга, боремся, чтобы хоть немного согреться.

Мы находимся в небольшой котловине, защищенной со всех сторон от ветра высокими соснами. Место для лагеря подходящее. Надо скорее строить жилье.

Застучали топоры, раздался треск ломающихся сучьев. Мы предпочли бы не нарушать тишины. Но еще не придуман способ бесшумно валить деревья. Увязая в снегу, бойцы заготавливают материал. От них валит пар. Лица раскраснелись — будто только из бани.

И вот в лощине лежит груда очищенных от веток жердей длиной в четыре — пять метров.

Ставим тонкие стволы вертикально, связываем их верхние концы, а нижние разводим. Образуется нечто похожее по форме на остроконечный колпак. Поверх жердей, на специально оставленные сучки, накладываем еловые ветви и присыпаем снегом. Все очень просто и неприхотливо.

Мы построили три таких жилища и назвали их чумами.

Внутреннее убранство наших шалашей также не отличалось роскошью. В середине их вырыли небольшие углубления для костров (для дыма оставили отверстия вверху). Постели — те же еловые ветки.

Скромные строения придали лесному уголку своеобразную привлекательность, обжитой вид.

С наступлением темноты в лагере затеплилась жизнь. Над чумами поднялись клубы дыма. Брызги искр рассеивались и угасали на лету.

Проверив дозоры, я решил посмотреть, как устроились товарищи. Подходя к шалашу, в котором расположилось отделение Петра Широкова, услышал недовольный голос Хаджибатыра Бадоева:

— Да ты что, понимаешь, люди тут или комары? Ты что, понимаешь, дыму напустил? Поговорка есть — дым без огня не бывает. У Ивана Палихи один дым, огня нет ничего. Дышать, понимаешь, нечем.

— Спи, Батыр, спи, — успокаивал Палиха. — Нечего антимонию разводить. Не на курорте.

Захожу в чум. Дышать действительно нечем. Над спящими бойцами висит плотное облако. Лежащие кучей еловые поленья не горят, а тлеют. С трудом различаю фигуру дежурного. На груди у него автомат, а в руках палка.

— Зачем вам палка, — спрашиваю, — золу, что ли, разгребать?

— Никак нет, товарищ капитан, — отвечает Палиха. — Малая механизация для сохранения сапог.

Дежурный выражается витиевато, однако суть дела ясна. Бойцы спят вокруг костра, ногами к нему. Каждый норовит, конечно, подвинуться поближе к огоньку. В инстинктивном влечении к теплу сонный человек может попортить, сжечь сапоги.

— Вот я и придумал, — подытожил Палиха. — Как увижу, у кого от подошвы пар идет, постучу легонько палкой — он сразу и подберет ноги. Иначе нельзя. Голосом людей разбудишь, а тут — автоматически...

— Действует?

— В лучшем виде, товарищ капитан. Опять же палкой будить сподручнее, чтобы чаще с бока на бок переворачивались. Не то и примерзнуть недолго.

Да, неплохо придумано. Но надо как-то избавиться от дыма. Невыносимо щиплет глаза, тесно в груди.

Мы с дежурным поставили поленья вертикально, и пламя разгорелось. Дымок мало-помалу начал подниматься кверху и рассеиваться. В шалаше стало теплее, уютнее. Мучительный кашель сонных бойцов прекратился.

Я вернулся в свой чум, штабной. Здесь костер горел нормально. Подкатив к нему бревно, устроился поудобнее и, прежде чем растянуться на еловом матрасе, решил коротко отметить в дневнике события сегодняшнего дня.

— Товарищ капитан, разрешите доложить.

Это вернулся связной из Забелья.

— Ну, что там слышно?

— Никакого движения ни на хутор, ни с хутора не замечено.

— Хорошо, отдыхайте.

Глезин, Корабельников и Чернышов спят, вытянув ноги поближе к огню. Того и гляди поджарят подошвы. Надо, пожалуй, использовать опыт Палихи.

2

За три недели в тылу врага отряд записал на свой счет лишь один мост, взорванный близ станции Опухлики. Почти все время ушло на переход и организацию надежной базы. Однако в эти дни мы все же почти непрерывно вели разведку и успели собрать немало сведений, представлявших, по нашему мнению, значительный интерес не только для нас, но и для Верховного Главнокомандования.

С помощью местных жителей удалось установить, что на окраине города Полоцка немцы создали большую базу горючего. Мы ознакомились с состоянием железнодорожных путей и получили некоторое представление о грузах противника. Заслуживали серьезного внимания и другие данные. У руководства отряда появились конкретные предложения, возникла необходимость посоветоваться с Москвой.

У нас имелась радиостанция «Белка». Однако связь с центром по рации поддерживалась редко. Во-первых, «Белка», как ее ни лелеяли, была не совсем исправна, во-вторых, большая часть электрических батарей, предназначенных для ее питания, отсырела в пути и разрядилась. Кроме того, вести длинную передачу опасно: немцы могут запеленговать.

При таких условиях отсутствовала уверенность, что с помощью радиостанции удастся передать в столицу все важные сведения и вопросы и получить оттуда достаточно обстоятельную консультацию.

Поэтому мы решили послать в Москву людей и составили донесение. Чернышову вместе с бойцом Индыковым поручили проводить связных через наиболее опасную зону.

К вечеру двадцать восьмого марта все подготовили. Документы упаковали так, чтобы в случае опасности их можно было немедленно взорвать.

Как обрадовались бойцы, узнав приятную новость: в Москву идут связные и всем разрешено послать письма родным.

Присев на корточки, согревая дыханием стынущие пальцы, люди торопились при свете костров, лучин передать на клочках бумаги своим близким слова любви и привета.

Один лишь Демченко ничего не писал. Он бродил от чума к чуму и смотрел на товарищей, склонившихся над листками. Ему некуда писать. Его родная Украина, как и Белоруссия, оккупирована фашистами. Что стало с отцом, матерью, с белым домиком на краю села? Где теперь Оксана с глазами-вишенками, бровями-шнурочками, чуть вздернутым носиком, такая веселая и задорная? Может, она, как и тысячи ее сверстниц, увезена в рабство в Германию?..

Ровно в полночь связные — автоматчики Волков и Челноков, а также сопровождающие их Чернышов и Индыков собрались в дальнюю дорогу. Все вышли попрощаться с товарищами, пожелать им доброго пути.

— Привет Москве, — слышится с разных сторон. — Да не забудьте письма передать! 

Легкий скрип лыж — и фигуры в белом скрылись между деревьями. В лагере стало необыкновенно тихо.

* * *

Незадолго до рассвета в штабной чум влетел, задыхаясь, Алексей Зенюк, находившийся в дозоре на дальних подступах к лагерю.

— Товарищ капитан, со стороны деревни Осиновки слышна ружейно-автоматная стрельба.

Что это означает? Там идет бой? Нас охватывает беспокойство. Ведь всего несколько часов назад ушли связные. Правда, приняты, кажется, все меры предосторожности. Группе дано строгое указание обходить населенные пункты. Но мало ли что может быть!..

Через некоторое время автоматчик Лев Друц доложил:

— К лагерю приближаются два вооруженных человека на лыжах!

Спешим навстречу лыжникам. Смотрю: ну конечно это наши. По одежде и походке узнаю Волкова и Челнокова. Бойцы подходят. У Челнокова левая рука висит плетью, на снег капает кровь.

— Возьмите, товарищ капитан. — Бледный, осунувшийся Волков подал документы, предназначавшиеся для доставки в Москву.

— Челноков, вы ранены?

— Зацепили, гады!

Павлюченкова начала быстро перевязывать рану.

— А где же Чернышов, Индыков? Что случилось?

Немного отдышавшись, Волков стал рассказывать.

— Шли хорошо, спокойно. Приблизились к Осиновке. И тут начштаба захотелось ускорить движение — завернуть в деревню, взять лошадь и сани. На краю села постучали в одну избу. Оказалось, коня нет: отобрали фашисты. «У кого здесь есть?» — спрашиваем. «Через пять домов на левой руке, там пока уберегли», — отвечают нам. Пошли туда, верно: лошадь имеется. Хозяин согласился помочь. Выезжали из села — на улицах ни души. Думали, все в порядке. Но проехали километра два — три — из-за поворота наперерез группа полицейских на санях. И сразу дали по нас залп из винтовок. Челнокова ранили. 

— Мы все четверо залегли в снег, — продолжал Волков, — ведем огонь из автоматов. Противник отвечает. Вдруг слышу стон. Оглянулся: лежит Чернышов пластом и хрипит. Чуть приподнялся, крикнул: «Гранатой их, сволочей!» Метнул я гранату. Смотрю: удачно — двоих, наверно, убил, остальные прекратили огонь, отползают подальше... Бросились мы к начштаба...

— Ну и что он? — заторопил Глезин.

— Ранен в живот... тяжело.

— Где же он сейчас?

— Мы его перевязали, как могли, положили на лыжи — и сюда. Когда добрались до нашего охранения, я и Челноков поспешили за фельдшером. А Чернышова Индыков с Безбородовым везут.

— Так что ж вы сразу не сказали? — Павлюченкова схватила санитарную сумку, встала на лыжи и побежала встречать раненого.

Но она не успела отойти далеко. Индыков и Безбородое с Чернышовым уже приближались к лагерю.

Наш начальник штаба лежал неподвижно, с открытыми глазами, бледный, обескровленный. Военфельдшер взяла его руку, поискала пульс, потом, расстегнув на груди пропитанную кровью одежду, приложила ухо к сердцу. По выражению ее лица стало ясно: все кончено.

Павлюченкова медленно встала и сняла шапку. Глаза ее наполнились слезами.

* * *

Хоронили Чернышова первого апреля. День был светлый, теплый. Начиналась весна. Яркое солнце будто хотело развеять наши грустные думы.

Мы, конечно, несли потери и потом. Но потери неизбежные, без которых войны вообще не бывает, без которых нельзя достигнуть победы над врагом. В данном же случае у нас отсутствовала убежденность в том, что эта смерть оправдана. Понятны добрые намерения Чернышова — поскорее вывести бойцов к линии фронта. Однако поступил он неосмотрительно: заходить в деревню в это время не следовало.

В середине дня тело Александра Арнольдовича Чернышова положили на самодельные носилки и медленно понесли к возвышенности, где между двумя огромными соснами была вырыта могила. 

— Сегодня мы прощаемся с нашим боевым другом, — сказал комиссар, когда все собрались, — и полны невыразимой скорби, но она вызывает еще большую ненависть к оккупантам. Так дадим же еще раз слово истреблять фашистов без пощады!

Боль тяжелой утраты прозвучала в словах Корабельникова, Широкова, Волкова. Я тоже выступил и в конце своей речи призвал товарищей к стойкости, бдительности, осторожности, которые совершенно необходимы, чтобы наносить врагу чувствительные удары.

Тело завернули в плащ-палатку и опустили в могилу...

Раненого Сергея Челнокова мы отправили к Эдуарду Соломону на хутор Забелье, а находившийся там Николай Федоров вернулся в отряд.

Учитывая сложившуюся обстановку, решили связных в Москву пока не посылать, а попытаться максимально использовать радиостанцию.

* * *

Почему же все-таки полицаи выследили группуЧернышова? Ведь она зашла в село ночью, соблюдая осторожность.

Несколько позднее мы получили сведения о том, что во время перехода отряда из Великолукской области к хутору Забелье фашисты узнали о нашем существовании и пытались нас уничтожить. В деревнях Сычеве и Крутелеве, где мы останавливались, немцы учинили жестокие допросы. На этих допросах местные жители сильно преувеличили нашу численность и вооружение. По-видимому, они хотели подчеркнуть лживость гитлеровской пропаганды, раззвонившей во все колокола, что Красная Армия уже почти разгромлена.

Побуждения у жителей были, конечно, благородные. Но их рассказы вызвали повышенную бдительность у противника. Гитлеровцы расставили посты и засады в большинстве населенных пунктов, постарались взять под контроль каждого человека. Поэтому, вероятно, наших связных и заметили в Осиновке.

3

Охранение задержало неизвестного, который шел на лыжах по направлению к лагерю. 

Смотрю: молодой человек лет двадцати двух. На нем подшитые валенки, овчинный полушубок, вязаные рукавицы, шапка-ушанка. Синяки под глазами, впалые щеки, бледные губы. Одна лыжная палка сломана и перевязана бечевкой. Видно парень не один день скитается по лесу.

Никаких документов нет.

— Кто вы?

— Иван Майский, учитель. Услышал о появлении советских лыжников и пошел вас искать.

— Зачем?

— Хочу вместе с вами бороться против оккупантов.

Возможно, он говорит правду. Но не исключено также, что это вражеский лазутчик. Сразу вспоминается гибель Чернышова. Вдруг учителя послали немцы и, если он не вернется, пойдут по его следу?.. Я внимательно смотрю на него, и мне кажется: нет, не могут лгать такие ясные, чистые глаза.

В конце концов решаю оставить пока молодого человека в отряде под присмотром Хаджибатыра Бадоева.

Корабельников после длительной беседы с Майским доложил: по словам парня, он круглый сирота, воспитывался в детском доме, родных не имеет.

Это настораживает: так нередко говорят, когда хотят затруднить проверку.

В то же время учитель сообщил весьма важные сведения о гитлеровцах. Причем кое-что совпадает с данными нашей разведки.

Через два дня Глезин, Корабельников и я собрались с целью окончательно решить, как быть с Майским. Интересно, много ли он знает о нас?

Позвали учителя. За время пребывания в лагере он отдохнул, посвежел.

— Скажите, что вам известно об отряде?

— В деревнях говорят, будто лыжников не менее двухсот пятидесяти. Но здесь вижу только человек тридцать — сорок.

— Это все?

— Еще полагаю, среди вас есть работники НКВД.

Час от часу нелегче. Пожалуй, он знает о нас больше, чем мы о нем.

— Фантазер вы, молодой человек, — заметил Глезин. — Вам бы фантастические романы писать. 

— Возможно, я и ошибаюсь, но по моим наблюдениям получается именно так. Когда этот товарищ, — Майский кивнул в сторону Корабельникова, — допрашивал меня, то предупредил об ответственности за дачу ложных показаний по статье девяносто пятой Уголовного кодекса РСФСР. Помню, был однажды в управлении НКВД Витебской области, вызывали в качестве свидетеля по одному делу. И предупреждали точно таким же образом.

Парень совершенно спокоен. Никакой заминки, ни тени смущения.

— Понимаю, вам трудно мне поверить, — сказал он. — Время такое. Но чем я могу доказать, что пришел к вам по призыву своего сердца?.. Воля ваша. Поступайте со мной, как найдете нужным.

Мы все-таки поверили Майскому и приняли его в отряд, поручив Хаджибатыру Бадоеву — отличному снайперу и разведчику — готовить новичка к боевой работе и некоторое время по-прежнему присматривать за ним.

Несколько забегая вперед, скажу: мы не ошиблись. Молодой белорусский учитель прошел свой партизанский путь, как истинный советский патриот. Вместе с группой подрывников он пустил под откос двадцать эшелонов с войсками и техникой противника, а также совершил много других славных дел.

4

Предрассветную тишину внезапно нарушили разрывы мин.

Отряд поднят на ноги, приведен в боевую готовность. Неужели наше охранение проглядело врага?

Но вот с северо-востока торопятся дозорные. Не снимая лыж, Борис Табачников подходит ко мне и докладывает:

— Сотни три — четыре гитлеровцев с разных сторон подошли к Забелью и открыли по нему минометный огонь.

Интересно, чем это вызвано? Охватывает беспокойство за Эдуарда Соломона и Сергея Челнокова, которые следили за Адамовичем. Удалось ли им уйти с хутора?

Но тревога за товарищей оказалась напрасной. Через некоторое время Соломон и Челноков пришли в лагерь. В самом начале обстрела они успели выскочить из дома и скрыться в лесу, а затем кружным путем добрались до нас. Спасся и Придеин с женой и ребятишками. Адамовичей не видели. Вероятно, они остались в Забелье.

Что же делать дальше? Над отрядом нависла серьезная угроза. Если немцы нагрянут в лагерь, достаточно нескольких мин, чтобы нанести нам серьезное поражение. Принимать в такой обстановке бой с противником, во много раз превосходящим наши силы, нелепо. Самое разумное — уйти в другое место, поглубже в лес.

С целью дезориентировать врага разделились на несколько групп. Каждая получила свой маршрут. Договорились встретиться ночью в определенной точке.

Жаль расставаться со своими чумами. Мы уже привыкли к ним. Удивительно уютными кажутся эти прокопченные дымом костров незатейливые жилища, «постели» из еловых веток, чурбаки вместо столов и стульев.

— Разведчики, вперед!..

Поздно ночью группы сошлись в условленном месте. Удалились от старой базы более чем на десять километров, а лес все такой же. И ложбинка будто та самая. Только наших шалашей не видно.

Уточняю по карте, куда мы забрались. Населенных пунктов и дорог поблизости нет. Обсуждаем: создавать ли здесь новую базу? Пожалуй, пока не стоит. Надо подождать. Возможно, гитлеровцы не обнаружат наш лагерь. Тогда вернемся обратно. К тому же сейчас люди очень устали.

Выставив дозоры, начали, готовить «постели». И тут неожиданно разгорелась дискуссия. Спорили о том, где лучше спать: на снегу или на голой земле? Одни утверждали, что в сугробе теплее, другие им возражали.

Я, откровенно говоря, не знал, чему отдать предпочтение, хотя уже имел сравнительно большой опыт. Приходилось ночевать и на снегу и на скованной морозом земле. Ни в том ни в другом случае не испытывал особого удовольствия. Больше всего, конечно, подходит хорошая домашняя кровать. Но этот вариант надолго исключен.

Чтобы примирить спорщиков, я порекомендовал очистить площадку от снега, но не до конца, и покрыть ее толстым слоем еловых веток. Так и поступили.

— О цэ постеля для партизан — краще нэ бувае, — заметил Иван Демченко. 

— Это почему же? — заинтересовался лежавший рядом с ним Майский.

— Ну как почему? — послышался голос Табачникова. — В такой постели не может быть никакого зверья.

— Это само собой, — отозвался Волков. — Не в том суть. Главное дело — маскировка хороша. В белых костюмах на снегу и в открытом поле никто не увидит.

— Та ни про то вы, хлопци, балакаете. — Демченко махнул рукой и подгреб под голову кучу веток.

— А ты про что? — спросил Майский.

— Не приставай, утром скажу, — недовольно буркнул Иван.

— Почему утром? Начал, так говори.

— От приставучий народ! Як той репейник. — Демченко неохотно повернулся, потер глаза. — Ты в армии служив?

— Нет.

— Оно и видать. Сосунок — потому и ни знаешь.

— Ну я служил, ну и что? Я тоже не знаю, — сказал Зенюк.

— Значит, муровый з тебе солдат, — резюмировал Иван. — Ось слухай. Здесь тем дюже хорошо, что наряд ни схватишь за плохо заправлену койку. Понятно?

Кругом засмеялись.

А потом незаметно как-то наступила полная тишина. Лишь изредка хрустели ветки: бойцы ворочались с боку на бок, чтобы не замерзнуть.

Зато утром не потребовалось подавать команду на подъем. С рассветом все были на ногах. Скорее бы согреться!

Демченко подозвал Майского:

— Ось тоби другое, як бы сказать, преимущество.

— Какое?

— Хиба сам не бачишь? Попробуй-ка прозивать подъем с такой постели!..

* * *

Через сутки вернулись с интересными новостями разведчики, посланные к Забелью.

Оказывается, гитлеровцы каким-то образом узнали о нашем появлении на хуторе и считали, что отряд расположился там. Батальон моторизованной пехоты с минометами решил внезапным ударом уничтожить нас. Окружив Забелье, фашисты открыли сильный минометный огонь и сожгли хутор дотла. Там не осталось ни одного клочка неизрытой земли.

Адамовичи, спрятавшиеся в подполье, были убиты.

А в наш лагерь гитлеровцы не заходили.

Выслушав это сообщение, мы решили вернуться на старую базу.

Когда увидели свои чумы, корявые чурбаки, углубления с золой от костров, нами овладело такое чувство, будто попали в дом родной.

* * *

Пришло время по-настоящему связаться с местными жителями. Пора привлечь в отряд новых, разумеется, надежных, проверенных людей. Кроме того, почти нечего есть. Наши скромные запасы мяса и хлеба кончились. Последние дни питались главным образом клюквой, заваренной кипятком. Клюква, конечно, приятная и полезная ягода, содержит много витаминов. Но одними витаминами прокормиться невозможно. Надо раздобыть хотя бы немного хлеба, картошки. Наконец, мы очень соскучились по улыбкам, которыми встречали нас в деревнях и селах измученные оккупантами крестьяне.

В ближайшие населенные пункты были направлены группы бойцов. Им поручалось изучить обстановку, выяснить, имеются ли желающие стать партизанами.

Наши посланцы принесли хорошие вести. Чаша терпения народа, подвергающегося чудовищным издевательствам фашистов, переполнена. Немало молодежи, горящей желанием сражаться против гитлеровцев, уже ушло в леса.

Но в некоторых селах настроение у людей подавленное. Там с огорчением рассказывают, что немцы разгромили отряд лыжников, «порешили минами всех до одного».

Откуда такие сведения? Оказывается, оккупанты выпустили листовки, извещавшие население о том, что в первых числах апреля на хуторе Забелье наш отряд ликвидирован.

Эти листовки и повеселили и обрадовали нас. Если отряд считается уничтоженным, можно жить и работать спокойнее. 

Первая весна

1

Лучи весеннего солнца уже сняли с деревьев белое покрывало, но зима отступает неохотно. Снег в лесу еще лежит толстыми пуховиками и тает медленно, лениво...

В один из апрельских вечеров, как только в лощину спустилась темнота, три группы — моя, комиссара Глезина и командира отделения Петра Широкова — двинулись в поход. Нам предстояло подорвать три железнодорожных моста и хотя бы на некоторое время затормозить доставку вражеских войск и продовольствия к линии фронта.

По сведениям разведки, немецкая охрана патрулирует главным образом районы крупных станций, примыкающих к лесу. Это нас вполне устраивает: избранные нами объекты находятся недалеко от небольших разъездов, в безлюдных местах. 

На рассвете моя группа выбралась из леса. Вдали показался поясок железнодорожной насыпи. А за поворотом мы увидели и мост — тот самый, который нам нужен.

Взрывчатки маловато — всего пять килограммов. Наши скудные запасы не позволяют тратить больше на одну цель.

Заложили заряд на балке. Протянули шнур. Подорвать мост и уйти? Этого, пожалуй, недостаточно. Хорошо бы заодно пустить под откос поезд.

Эшелоны здесь ходят довольно часто, можно и подождать.

Бадоев залег со шнуром в руке, готовый дернуть его по моему сигналу. Попов, Щенников, Безбородов, Мартинцов и Соломон заняли позиции, выгодные для обстрела поезда.

Проходит час, второй, а эшелона нет. Подползаю к железнодорожному полотну, прикладываю ухо к рельсам... Гудят! Значит, идет. Потом все стихло. В чем дело? Остановился, должно быть, на разъезде, километрах в четырех отсюда. Смотрю на часы — минута, две, три... Какие они длинные. Наконец-то! Снова идет. Быстро возвращаюсь на свое место.

Послышался нарастающий стук колес. Из-за поворота вынырнула черная грудь паровоза. Чувствую, как сильно бьется сердце. Еще мгновение — и колеса паровоза прикоснутся к кромке моста. Даю сигнал.

Взрыв! Лязг и скрежет железа. Вагоны и платформы с танками, пушками, боеприпасами налезают друг на друга, переворачиваются, летят под откос.

Автоматные очереди бойцов завершили дело.

К вечеру мы благополучно вернулись в лагерь. Следом за нами появились группы Глезина и Широкова. Они также успешно выполнили задание.

Поздравляем друг друга...

А спустя несколько дней до нас доходят сведения, что немецкое командование выслало из Невеля и Дретуни крупные силы для прочесывания тянущихся вдоль железной дороги лесов. Некоторые бургомистры и старосты поплатились своей карьерой.

Гитлеровские солдаты и полицейские шныряли по селам, пытаясь опять напасть на наш след.

2

Двадцать седьмого апреля разведка доложила, что фашисты окружают лагерь. На их стороне огромное численное превосходство. Обороняться бессмысленно. Надо уходить. Но куда?

Петр Вязозетсков, Алексей Зенгок и Михаил Терехин получают задание: найти в замыкающемся кольце гитлеровцев брешь, через которую мы могли бы проскочить.

— Отряд к отходу готов, — докладывает лейтенант Щенников, назначенный после гибели Чернышова начальником штаба.

Ждем два часа. Группа Вязоветскова не возвращается. Дольше оставаться в лагере нельзя. Хорошо, что наступает уже вечер. Темнота — верный союзник партизан — должна помочь нам. В последние дни снег совсем растаял, и наши следы будут менее заметны.

— Выделить боевое охранение. Через пять минут выступаем, — сказал я Щенникову.

— В каком направлении?

— Единственная возможность, как мне кажется, вот сюда, к деревне Булгаки, — указал я по карте.

— Но ведь в ней немцы, — напоминает Корабельников.

— Верно. Однако здесь фашисты, пожалуй, менее всего ожидают нас. На пути к деревне большое болото...

Против этих доводов не возражает никто, и мы начинаем движение. Вначале идем двумя параллельными группами, затем вытягиваемся гуськом, по одному. Колонну замыкает тощая лошаденка, которую привел однажды в лагерь Петр Широков, возвратившись из разведки. Кобылку подарил ему один крестьянин, пожелавший хоть этим помочь партизанам. Она худа и немощна. Передвигается еле-еле.

Наконец вот оно, болото. Липкая холодная грязь, ледяная вода по пояс. Люди как-то движутся, а лошаденка совсем ослабла. На каждом шагу проваливается. Ее тащат то за хвост, то за гриву. Что делать? Бросить? Но кобылка может нам пригодиться. Какое ни на есть, а все же мясо. Прошли уже целые сутки, как бойцы вытряхнули из вещевых мешков последние крошки хлеба. Продуктов нет, если не считать нескольких килограммов ржи...

Идти все труднее. Одежда набухла водой. Чувствуешь себя в ней, как в тяжелом ледяном панцире. Холод пронизывает до костей.

Надо соблюдать максимальную осторожность. Малейший шум может привлечь внимание гитлеровцев. А лошадка громко фыркает, шлепает по воде.

— Товарищ капитан, ликвидируем кобылку, — предлагает Попов.

Он, конечно, прав. Давно пора это сделать.

Чуть в стороне — маленький островок. Приятно хоть на минуту ступить на твердую землю. Здесь мы простились с тощей клячей, порубили мясо на куски, разложили по вещевым мешкам и снова спустились в болото.

То и дело смотрю на светящийся циферблат компаса, проверяя маршрут. Впереди замаячили едва приметные огоньки. До них метров пятьсот, не больше. Это и есть Булгаки. На дороге видны силуэты автомашин, подводы. Вероятно, фашисты и сюда подбросили подкрепление, чтобы надежнее окружить нас...

Под ногами уже твердая почва. Из груди невольно вырвался глубокий вздох облегчения.

Тихонько отжимаем одежду. Проверяем исправность оружия — все в порядке. Но каких усилий стоило уберечь от грязи и воды винтовки, автоматы, пулеметы! А радиостанцию несли по очереди чуть ли не на вытянутых руках!

Уже близок рассвет. Надо побыстрее обойти деревню. Оттуда доносятся чужие голоса.

Ложимся на землю и ползем к густому бору.

* * *

К полдню двадцать восьмого апреля мы удалились от гитлеровцев на несколько километров и, измученные, обессиленные, остановились в лесу.

Задымили маленькие замаскированные костры. Над ними мы повесили свое обмундирование. Многие бойцы после такой необычной прогулки сразу же заснули у огонька прямо в одном белье.

Иван Петрович Попов — наш парторг, старшина и начснаб — долго возился у подвешенных над кострами ведер. Он человек степенный, терпеливый. Но и у него в конце концов не выдержали нервы: три часа белая пена брызжет через край, а конина и рожь никак не поддаются. Желтые зерна бегают наперегонки в клокочущей воде и гремят о стенки ведра, как камни. От мяса отскакивает даже штык.

Иван Петрович чертыхается и приступает к раздаче «обеда». Хорошо, что зубы у нас оказались крепче штыка. С большим аппетитом поедаем разрубленную на мелкие кусочки конину и жесткий гарнир из неразварившейся ржи.

После обеда я прилег отдохнуть, но долго не мог уснуть. Не давали покоя мысли о Вязоветскове, Зенюке и Терехине. Где они?..

Разбудил часовой Иван Мартинцов:

— Приближается человек!

Кто же это? Смотрю и... еле узнаю Петра Вязоветскова. Он едва передвигает окровавленные босые ноги. Одежда клочьями висит на исцарапанном теле.

Шатаясь, глотая открытым ртом воздух, Петр подошел к костру и упал на землю.

— Фельдшера!

Подбежала Павлюченкова с неразлучной сумкой.

— Ну-ка отойдите! — попросила она столпившихся бойцов.

Нашатырный спирт вернул Вязоветскову сознание. Он открыл глаза, окинул взглядом товарищей, и на бледном его лице появилась улыбка.

— Ну вот и дома... А я думал — все, больше не увидимся.

— Где Зешок, Терехин?

Петр нахмурился и беспомощно развел руками:

— Не уберег.

Все замолчали и сняли шапки. Кое-кто отвернулся, кое-кто подобрал подсушенные у костра листья, свернул «козью ножку» и закурил.

Вязоветсков начал рассказывать:

— Отошли мы от лагеря километра на три — и увидели немцев. Туда-сюда кидаемся — всюду фашисты... Когда начало темнеть, мы поспешили обратно, но вас уже на прежнем месте не было. Ладно, думаем, отдохнем часа три в чуме и начнем искать. «Ложитесь спать, — говорю Зенюку и Терехину, — а я подежурю»... Минут сорок ребята спали. Я зажег в чуме костер, снял сапоги, стал сушить портянки. Вдруг слышу крики по-немецки и по-русски. Заработали пулеметы, автоматы... По рассказу Вязоветскова легко было представить себе картину короткой схватки. Трое не могли, конечно, долго сопротивляться нескольким сотням гитлеровцев. Первым был убит Алексей Зенюк. Схватив гранату, он внезапно застыл на месте и, бездыханный, приник к земле. Потом пулеметная очередь сразила Михаила Терехина.

— Немцы после этого ослабили огонь, — продолжал Вязоветсков. — Хотели, видимо, взять последнего живым. У меня осталось три гранаты. Метнул одну, другую, третью... А что было потом — даже не помню...

— Как вы нас нашли?

— По следу через болото.

Это всех насторожило. Если след наш через болото обнаружил Вязоветсков, значит, и немцы могут сделать то же самое. Нужно уходить поглубже в леса. Но при этом не миновать железной дороги Полоцк — Невель. А она теперь усиленно патрулируется. Что же предпринять? Пожалуй, выход один: отвлечь чем-нибудь внимание гитлеровцев. Взорвать, что ли, лесопильный завод у разъезда Алеща?

Стали думать, кому поручить это дело. Выбор пал на командира отделения Петра Широкова, уже неоднократно проявлявшего большую смелость и изобретательность. Вместе с ним отправились Николай Федоров и Иван Мартинцов.

В час ночи отряд остановился примерно в километре от железной дороги. Темнота такая, что в нескольких шагах не видно человека.

Взрыв назначен на два часа. Надо ждать. Напряженно всматриваюсь, прислушиваюсь. Стрелка часов медленно приближается к двум. Вот уже без пяти, без трех, без одной минуты...

Надежная рука у Петра Широкова. Ровно в два тьму прорезает яркая вспышка, и почти одновременно раздается сильный взрыв. Над лесом поднимается зарево.

Разведчики докладывают, что немецкие патрули, как и следовало ожидать, бросились к горящему заводу. 

Приближаемся к насыпи. В отблеске огня видим рельсы. Останавливаю отряд и приказываю идти через железную дорогу пятками вперед. Это нужно, чтобы замести следы.

Насыпь пересекли благополучно и опять углубились в лес. Товарищей, взорвавших завод, не поджидали. Они имели поручение зайти еще в села Каменка и Стайки. Мы твердо верили в Петра Широкова — спокойного, осторожного, находчивого человека...

И надежды наши оправдались. Его группа вернулась в полном составе уже в новый лагерь отряда.

Все очень обрадовались возвращению боевых друзей: обнимали их, крепко жали руки.

— Ось вам, товарищ командир отделения. — Демченко подошел к Широкову и высыпал ему на ладонь полную горсть желтоватой крошки. — Крутите цигарку.

Сам Петр не курил. Но он с благодарностью принял дорогой подарок и разделил его между двумя своими товарищами.

3

Первомайский праздник мы встречали на новой, только что организованной базе — на островке среди болот, неподалеку от озера Звериного, примерно в тридцати километрах северо-восточнее Полоцка.

Рано утром все побрились, почистили одежду. Поздравив друг друга, вспомнили добрыми словами товарищей, ушедших на боевое задание, чтобы отметить торжественный день пущенным под откос эшелоном...

Праздничный стол не отличался изысканностью: у нас осталось лишь немного конины, которая уже изрядно испортилась. Но нас ожидала большая радость. Радист Владимир Пиняев обещал связаться с Москвой. Услышать Первого мая голос родной столицы — какое счастье!

...Володя, двадцатилетний парень, недавно окончивший радиотехникум, каждый день копался во внутренностях нашей радиостанции, чтобы заставить ее работать лучше.

В назначенные часы, подыскав открытую площадку где-нибудь на возвышенности, Пиняев раскладывал чемодан, растягивал антенну и начинал разговор с Москвой. «Пи-пи-пи», — слышались знакомые позывные. «Я, Висла 126, Голубая 102», — посылалось в ответ.

Слабый писк морзянки звучал для нас лучшей музыкой. Ведь это голос столицы! Он необыкновенно бодрил, воодушевлял на преодоление трудностей, на боевые дела.

После неудачного похода связных значение радиостанции еще более возросло. Удалось передать шифровками некоторые сведения, предназначенные для Верховного Главнокомандования, а также получить ответы на интересующие нас вопросы.

Еще в середине апреля мы попросили Москву прислать самолет с необходимым имуществом, боеприпасами и, самое главное, батареями для рации. Электропитания у нашей «Белки» осталось совсем мало.

Нам ответили: ждите.

Бойцы заготовили дрова и две ночи подряд непрерывно жгли костры, невзирая на большую опасность: немцы могли заметить огонь. Но утром костры догорали, и отряд оставался ни с чем.

Это были очень грустные дни. Многие рассчитывали, что вместе с грузом им сбросят весточки от родных. Кроме того, мы надеялись получить и табачок. Ведь чего только не курили: и сухой мох, и листья.

И вот — Первое мая. После праздничного завтрака все отправились на высотку, где расположился со своей «Белкой» Володя Пиняев. Каждый стремился приблизиться к наушникам, из которых доносился едва уловимый шум, напоминающий писк только что вылупившегося цыпленка.

— Подождите минуточку! — Володя вскочил, взял стоявшее неподалеку пустое ведро и положил в него наушники.

Голос столицы сразу окреп: «Поздравляем вас, товарищи, с международным днем солидарности трудящихся...»

Нас поздравляют! Москва шлет нам привет!..

— Молодец, Володя, здорово придумал!

А на следующее утро Пиняев принял из Москвы шифровку:

«4 мая ждите самолет. Сообщите ваши координаты».

Наконец-то!..

В назначенный час мы вышли к полянке, находившейся в лесу, за болотом, в нескольких километрах от лагеря. Как было условлено, зажгли пять костров «конвертом»: четыре по углам, пятый в центре.

Издали донесся рокот мотора. Затем среди облаков мелькнул силуэт машины.

Началось всеобщее ликование. Бойцы кричали «ура», обнимали друг друга.

— Усилить костры! — скомандовал начштаба Щенников.

В огонь полетели специально подготовленные сухие ветки. Выплеснули из бидона и остатки бензина, который так тщательно берегли. Пламя разрослось, устремляя вверх длинные языки.

Самолет снижается, вот он почти над нами. Еще секунда, еще. Когда же начнут отрываться от него черные точки с парашютами? Но парашютов не видно. Зато послышался какой-то странный свист.

И вдруг — оглушительные взрывы!

Какая страшная минута! Нет, невозможно передать словами, что пережили мы в эти мгновенья.

С невеселыми думами вернулись в лагерь. Шесть бойцов были ранены, к счастью не тяжело. Вскоре все они вернулись в строй.

А фашисты тем временем выпустили новые листовки об уничтожении нашего отряда. Между прочим на этот раз вражеские листовки помогли нам разобраться в том, что произошло той памятной ночью.

Бомбившая отряд вражеская машина поднялась с аэродрома вблизи станции Дретунь, в десяти километрах от нашей базы. Знали ли фашисты заранее, что мы ждали в ту ночь самолет? Вряд ли. Вернее всего, немецкие летчики случайно обнаружили костры в лесу и, поняв, в чем дело, обрушили на нас бомбы, предназначавшиеся для иной цели. 

Зарево над Полоцком

1

Обстановка требовала от нас усилить боевую активность. Новыми ударами по врагу отряд должен был разоблачить лживые сообщения гитлеровцев о разгроме партизан и поднять настроение у местных жителей.

К сожалению, взрывчатка кончалась — остался лишь один пятикилограммовый заряд. Использовать его следовало как можно эффективнее.

Еще в конце марта наше внимание привлекла Полоцкая нефтебаза. Однако в го время мы имели о ней весьма скудные сведения.

Присоединившиеся к отряду в середине апреля Иван Верхогляд и Иван Зырянов, которым удалось бежать из полоцких лагерей для военнопленных, несколько обогатили наше представление о базе. Но все же многое оставалось неясным.

Мы вели тщательную разведку. И тут на помощь нам пришли местные патриоты — коммунисты и комсомольцы, с которыми Корабельников уже установил деловой контакт. Они сообщили, что на базе имеются семь огромных баков и несколько сот бочек с бензином и смазочными материалами.

Объект, безусловно, заманчивый. Он стоил того, чтобы мы израсходовали свои последние пять килограммов тола.

И вот утром девятого мая я пригласил к себе Валентина Никольского, Ивана Верхогляда и Ивана Зырянова. Взрыв базы решено поручить им.

Еще раз все уточняем. Территория объекта обнесена проволочными заграждениями. По углам пулеметы. Лучше подползти к воротам: под ними есть лаз. Ворота ночью закрыты, и около них охраны обычно нет.

Но вдоль изгороди с каждой стороны непрерывно ходят двое автоматчиков. Важно знать, сколько времени занимает у них путь от одного угла до другого. Определить это заранее невозможно. У каждого патруля свой темп: одни быстро шагают, другие не торопятся — покуривают, разговаривают. Придется понаблюдать и уточнить на месте. Там же, на месте, Никольский — он назначается старшим — решит, одному или двоим пробиваться на территорию базы.

И последнее указание подрывникам:

— Вам дается всего один метр двадцать сантиметров бикфордова шнура. Маловато, но большего у нас нет. Для надежности сделайте две зажигательные трубки и поставьте их по обе стороны заряда. Даст осечку одна — выручит другая. А шнур длиной в шестьдесят сантиметров горит одну минуту. За эту минуту вы должны уйти как можно дальше.

— Понятно, товарищ капитан!..

Инструктаж закончен. Бойцы собираются в дорогу.

Хорошо бы снабдить группу продуктами. Но в лагере почти ничего нет. Старшина Попов едва нашел килограмм вареного мяса.

— Не надо, — отказывается Никольский. — Как-нибудь обойдемся.

— Бери, бери, пригодится, — говорит Попов, заворачивая более чем скромный паек в обрывок бумаги.

— В добрый путь!

А путь тяжелый. Сразу по выходе из лагеря — болото. Недалеко Дретунь. Там крупный немецкий гарнизон. Поблизости аэродром. От Дретуни до Полоцка — патрулируемая гитлеровцами железная дорога. Вдоль нее — ряд больших селений с подразделениями полицейских. Надо идти нехожеными тропами. По дорогам двигаться очень опасно.

2

Несколько дней отряд жил в нетерпеливом ожидании. Мы твердо верили в успех задуманной диверсии, однако в таких делах все предвидеть, предусмотреть почти невозможно. Любая оплошность может сорвать самый хороший, тщательнейшим образом разработанный план. А взрыв базы, опоясанной колючей проволокой, охраняемой пулеметчиками и десятками патрулей, — труднейшая задача даже для самых опытных людей.

Ночью тринадцатого мая разведчики, находившиеся в нескольких километрах от лагеря, ближе к Полоцку, прислали связного. Он сообщил важную новость: с холма видно, что на юго-западе, в стороне города, на небе появились отблески пожара.

Наверняка это горит нефтебаза.

Но радость сразу омрачилась тревожной мыслью: удалось ли нашим товарищам благополучно отойти? Ведь они имели всего одну минуту!

Прошло еще около двух суток, полных беспокойства. И вдруг по лагерю пошли перекликаться взволнованные голоса:

— Идут!

— Кто?

— Наши!

Обросшие, грязные, поднимаются по тропинке на холм Никольский, Верхогляд и Зырянов, Мы бросаемся им навстречу. На осунувшихся, бледных лицах героев сияют счастливые улыбки.

— Товарищ капитан, — обращается ко мне Никольский, — задание выполнено.

— Молодцы. Отдыхайте, дорогие товарищи. Завтра доложите подробно...

И на следующее утро весь отряд, затаив дыхание, слушал их рассказ о том, как была уничтожена вражеская нефтебаза. 

...Приятно идти по тенистой лесной тропинке. Кругом ни души. Так бы до самого Полоцка. Но вот между деревьями мелькнула грунтовая дорога. По ней промчалась грузовая машина с немецкими солдатами.

Когда стемнело, группа Никольского перешла дорогу и спустилась в овраг, решив сделать короткий привал.

Невдалеке мелькали огоньки.

— Знакомое место, — сказал Иван Верхогляд. — В этой деревне у меня друзья. Карповы. Зайти бы покурить!

— Друзья? Какие же у тебя здесь друзья? — заинтересовался Никольский.

— Скрывался я у них, когда из плена бежал. Прекрасные люди!

— На полицаев напоремся, они дадут прикурить, — мрачно заметил Зырянов.

— Мы тихонько. Хата как раз над оврагом, — успокоил Иван.

Покурить!.. Это так заманчиво. Трудно удержаться от соблазна. К тому же и поговорить с местными людьми не вредно.

— Ладно, — согласился Никольский. — Иди вперед, показывай дорогу.

Цепляясь руками за выступы, Верхогляд выбрался из оврага и пошел по ощетинившемуся прошлогодним бурьяном огороду.

— Ребята, — шепнул он, обернувшись. — Хаты нету.

— Как нету?

— Вот тут была, честное слово.

— Кого там носит? — послышался вдруг глухой женский голос.

— Хозяйка! — обрадовался Верхогляд.

Среди кучи щебня стояла, сгорбившись, пожилая женщина. Луна слабо освещала ее голову, повязанную черным платком, и сложенные на груди руки.

— Мамаша, что случилось?

Женщина пристально посмотрела на Верхогляда.

— Ты, сынок?

— Узнали?

— Я тебя, милый, всю жизнь помнить буду.

Трудно было понять, укоряет она или нет.

— За меня? — угрюмо спросил Иван.

— За тебя, сынок, за тебя.

— А хозяин живой?

— Бог миловал. Поначалу увели, но дня через три вернулся.

— Где же он теперь?

— Не знаю. За хату долг хочет спросить со старосту, что натравил фрицев по твоему следу. Горячий он у меня.

— А вы, мамаша, так и живете тут, на головешках?

— Сохрани господь, сынок. Землю нашу опоганили, а люди добрые на ней не перевелись. У Петруся Сенюка живу. А к головешкам своим все тянет. Нету душе покоя. Похожу тут маленько, вроде полегчает. Да ты, милый, будто не один? — Она кивнула в сторону стоявших неподалеку Никольского и Зырянова.

— Трое нас, мамаша.

Женщина шагнула прочь от развалин, посмотрела на щербатый огрызок дымохода и покачала головой.

— Ну, хватит, побыла дома. Пойдемте, сынки. Дед Петрусь — человек душевный, не обидит. Тут рядом, третья хата.

Сенюк, бывший колхозный сторож, действительно проявил большую доброту и сердечность.

— Это кто ж с тобой, Маруся? — спросил он, открывая дверь.

— Свои хлопцы.

— Свои, так заходите, гостями будете.

— Мы, отец, ненадолго. Передохнем чуть-чуть — и дальше, — сказал Никольский.

— Чего торопиться? Ночуйте, места на всех хватит. Слышь, Лизавета, — окликнул дед сидевшую на печи старуху, которая при свете каганца пришивала черную заплату к ситцевой рубахе. — Принимай женихов. Маруся троих молодцов привела.

— Ох и балагур же ты! — Старуха слезла с печки, переставила каганец на стол и поздоровалась со всеми за руку. — Садитесь, ребята. С дороги покормить бы вас посытнее, да только обед у нас теперь сами знаете какой. Бульбой угостим, а уж насчет прочего — не обессудьте.

Она выудила рогачом из печи чугун с картошкой.

Бульба оказалась очень вкусной.

На закуску дед Петрусь предложил табачку. И не только закурить. Он насыпал в карман каждому по горсти самосада.

Не хотелось уходить. Остаться бы здесь до утра, поспать. Но нельзя — надо спешить.

— Вы, ребята, того... — взволнованно сказал дед Петрусь, провожая гостей, — действуйте до победного...

Светлее казалась темная ночь, легче стало идти оттого, что люди обогрели щедрым сердцем и добрым словом.

Обошли озеро Узница. Где-то поблизости должен быть проселок Юровичи — Козьи Горки, дальше лес, речка, а там и широкая грунтовая дорога на Полоцк. Хорошо бы выйти к ней поскорее.

Но только на рассвете бойцы увидели серую ленту грунтовой дороги. В туманной дымке на ней показалась быстро приближающаяся черная точка. Мотоциклист? Нет, мотора не слышно. Значит, кто-то на велосипеде. Немцы на велосипедах, да еще в одиночку, вдали от гарнизонов не ездят. А если местный человек, то как у него уцелел велосипед?

Никольский выскочил на дорогу:

— Стой!

Молодой парень остановился ни жив ни мертв.

— Откуда и куда?

— Я... Я...

— Не бойся, свои.

— Из Булавок еду домой, в Полоцк.

И велосипедист рассказал, что был в деревне Булавки, собрал там у родных и знакомых несколько десятков яиц, а теперь возвращается в город, хочет обменять яйца на сигареты и соль — самые дефицитные товары.

— Далеко еще тебе ехать? — спросил Никольский.

— Километров двадцать.

«Значит, треть пути позади. Это неплохо!»

Расстались по-хорошему. Парень подарил на радостях шесть яиц.

Группа углубилась в лес, не теряя, однако, из виду дорогу.

Вскоре приблизились к деревне, в которой, по данным разведки, находился немецкий гарнизон. Решили обойти ее с восточной стороны, по болоту. 

Когда выбрались на сухую тропу, солнце поднялось уже высоко. Теперь совсем близко большое озеро — Черное. Обходить его по топкому берегу очень долго и тяжело. Хорошо, что там есть перевоз, где их должен встретить человек лет сорока пяти в домотканой вышитой рубахе и синем картузе со сломанным козырьком.

А вот и оно — озеро Черное. Но где же этот мужчина в синем картузе?

Возле будки на пне сидит хмурый старик в ситцевой косоворотке и чинит бредень. Неподалеку покачивается на волнах привязанная к колышку лодка.

Искать своего человека некогда. Надо немедленно переправляться.

Однако старик оказался не очень приветливым.

— Не повезу, — решительно заявил он. — Немец увидит — висеть мне на еловом суку, как и Семену Бровке, который перевозил партизан. А мне это не с руки, понятно?.. Ребята вы молодые, валяйте кругом.

Пришлось прибегнуть к энергичным мерам, чтобы заставить перевозчика изменить свое решение.

— Ладно, грех будет на вашей совести, — проворчал он.

Переправились благополучно. Часа в три лодка причалила к берегу у деревни Гендики. Эту деревню не обойдешь — кругом болота. Пришлось шагать по улице.

Почти все село прошли, никого не встретив. Но вот на пригорке, за сараем, послышался чей-то разговор. Никольский уловил только одну фразу, сказанную умышленно громко: «Немцы в деревню идут, наверно за яйками».

Несомненно, это сигнал хороших людей, предупреждающих об опасности.

У Верхогляда мгновенно оказался в руках пистолет. Никольский выхватил из-за пояса гранату. Зырянов вскинул автомат.

В ту же минуту на окраине деревни показались два немецких солдата в касках. Заметив вооруженных людей, они перескочили через плетень и скрылись в одном из домов.

Никольский рванулся за гитлеровцами.

— Подожди, — остановил его Верхогляд. — Начнем тут возиться, можем сорвать задание. Стоит ли овчинка выделки?..

Подошли несколько женщин.

— Не трогайте их, аспидов. — Крестьянка в засаленном ватнике схватила за руку Никольского. — Пропади они пропадом. Детишек полно, куда с ними деваться? Пожгут все кругом, порежут, постреляют!

— В соседней деревне их цельная туча, — сказала другая.

Женщины отлично знают: если два солдата не вернутся из похода за яйками, Гендики будут стерты с лица земли.

— Ну ладно, — уступил Никольский. — Черт с ними, с этими фашистами.

Когда миновали деревню и вышли на болотистый луг, их догнала крестьянка в ватнике.

— Вот, — сказала она и вынула из кармана кусок сала. — Возьмите.

— Ну что вы, мамаша, вам самим есть нечего, — попробовал отказаться Верхогляд.

— Не обижайте.

Иван взял дорогой подарок, бережно завернул его в тряпицу и сунул в вещевой мешок.

— Спасибо, мамаша. Счастья вам и вашим детишкам.

* * *

Следующий день был особенно тяжелым.

Едва выбрались из болота (до чего же богата ими Беларусь!), увидели песчаную дорогу со следами автомобильных шин. Видно, здесь часто ездят грузовики. Надо поскорее уйти поглубже в лес... Но и дальше всюду тропки, дорожки, сваленные деревья. Наверно, поблизости лесопильный завод.

Из-за дерева внезапно показался верхом на лошади немецкий офицер. Бойцы замерли. Фашист быстро повернул коня и скрылся. Заметил или нет?

Несколько часов шли по мелколесью и опять-таки по болоту. Остановились в густом кустарнике. Отжали мокрую одежду. В каком направлении следовать дальше, не совсем ясно.

Неожиданно замычала корова. Похоже, что близко стадо... Но через кусты продралась одна-единственная буренка. Остановилась рядом. Верхогляд веточкой пощекотал ей ноздри — никакого впечатления. Замахнулся палкой — замигала глазами и ушла. 

Эта неожиданная встреча родила как будто совсем не плохую мысль: раз коровы, — значит, должен быть и пастух. Надо бы расспросить его про дорогу.

Валентин Никольский отполз довольно далеко в сторону. Спрятавшись за дерево, тихо свистнул. Никто не отозвался.

— Э-эй! — позвал он вполголоса.

Из-за холмика показалась голова в каске.

— Русс! — раздался тревожный крик. На него откликнулось несколько голосов.

Валентин торопливо пополз к болоту. «Как будто не заметили!» Стараясь не шуметь, влез в воду. Приготовил две гранаты. Немцев не видно, но слышно, как они переговариваются.

Раздается тихий всплеск. Валентин оборачивается на него и облегченно вздыхает: рядом — Верхогляд и Зырянов...

Только в сумерки вылезли из болота.

Сон валил с ног. Решили спать в кустарнике по очереди.

* * *

Поздно вечером двенадцатого мая партизаны увидели вдали огоньки: Полоцк! Чуть левее громоздится какая-то темная бесформенная масса.

— База! — утверждает Верхогляд.

Но впереди железная дорога. Через нее надо перебраться.

Подползли к насыпи. Навстречу загромыхал поезд. И вдруг почему-то остановился. Бойцы затаились...

Через несколько минут эшелон ушел. Верхогляд тронул Никольского за руку, показал влево. Там, в глубине территории нефтебазы, теперь уже ясно вырисовывались силуэты громадных баков.

Еще несколько метров вперед — и канавка. Здесь безопаснее и удобнее наблюдать.

Как и предполагалось, двое автоматчиков ходят вдоль забора. Ворота не в центре, а ближе к левому углу. Следовательно, надо ползти к ним, когда патрули удалятся в правую сторону.

Проверили заряд, приготовили рогатки, которыми надо приподнять колючую проволоку у ворот.

Выждав удобный момент, Никольский и Верхогляд поползли. Иван Зырянов остался в канавке. Условились: в случае опасности он откроет огонь из автомата, чтобы отвлечь внимание охраны.

Вот Зырянов видит: проволока дрогнула и вздыбилась. Товарищи проскользнули под ней. «Скорей снимите рогатки!» — мысленно торопит Иван.

Когда часовые подошли к воротам, проволока по-прежнему закрывала щель.

Никольский и Верхогляд огляделись, прислушались. Тихо. И вдруг где-то совсем близко — немецкая речь. Значит, есть охрана и на территории базы.

Впереди какая-то преграда. Ощупали — оказывается, деревянный настил, по которому перекатывают бочки. По настилу топают двое патрульных. Пришлось переждать, когда они удалятся...

Баки уже близко. И тут — какая досада! — гранатная сумка звякает о бочку. Звук очень слабый. Но он, как видно, все же привлек внимание патруля. Снова послышались раздраженные голоса немцев. Патрули шныряют между бочками. Один из них проходит совсем рядом. Никольский приподнимается на колени, сжимая в руке нож. Немец кричит что-то своему напарнику. Тот отвечает. Судя по тону, успокаивает, и оба удаляются опять...

Баки накрыты маскировочной сетью. Забравшись под нее, Верхогляд и Никольский переводят дух.

Валентин готовит заряд и закладывает его под один из баков. Осталось только вставить шнуры по обе стороны и чуть присыпать взрывчатку гравием.

Наконец и это сделано. Никольский ложится на землю. Верхогляд накрывает его шинелью: горящую спичку видно издалека.

Через несколько секунд шинель откидывается в сторону. Зажигательные трубки подожжены. Теперь надо торопиться к воротам! В резерве всего одна минута!

Никольский и Верхогляд бегут рядом. Спотыкаются. Что такое? Трубопровод! Где-то сбоку — крики и топот ног. Сколько секунд осталось?

Оглушительный взрыв потрясает воздух. Все кругом озаряется красным светом.Впереди — немец с автоматом. Никольский бросает в него гранату.

Заработали пулеметы. Гитлеровцы стреляют беспорядочно, в разных направлениях.

Гремит второй взрыв, за ним третий. Длинной цепью побежали по бочкам огненные ручейки.

Никольский и Верхогляд выбегают с территории базы. Тут к ним присоединяется Зырянов. Дело сделано. Надо побыстрее уходить в лес.

Неожиданно Зырянов падает в глубокий карьер, наполненный водой. Барахтается, никак не может вылезти. Товарищи приходят на помощь, вытаскивают его и снова бегут.

Останавливаются в глухой чаще, около землянки, которую обнаружили еще по пути на базу. Здесь когда-то, видимо, был медпункт. Валяются окровавленное белье и медицинская сумка. Судя по всему, в эту землянку никто, кроме них, не заглядывал. Пожалуй, здесь можно и отдохнуть немного.

— Послушай, Иван, — предлагает Никольский Зырянову, — брось ты свой кожушок. После канавы он весит пуда полтора, сушить негде, зачем таскать такую тяжесть?

Зырянов ощупывает сильно потрепанный кожушок и отрицательно качает головой.

— Дойдем до лагеря, я тебе свою шинель отдам, — убеждает Никольский. — Новенькая.

— Новая, говоришь?.. А как же сам обойдешься? — заинтересовался Иван.

— С меня и ватника достаточно. А тебе той шинели лет на пять хватит.

— Верно, — подтвердил Верхогляд. — Хорошая шинель.

Зырянов снимает с себя кожушок. Долго мнет его в руках — отжимает воду, пробует на вес, потом цепляет за ветку и долго смотрит на него. Наконец решительно говорит:

— Нет, брат, не пойдет. Он со мной из плена бежал, товарищ он мне. Как это товарища бросить? А шинелка тебе самому сгодится...

База горела целую ночь. Погасить ее оккупантам не удалось. А на следующий день в Полоцке и его окрестностях начались облавы, аресты. 

Наши ряды растут

1

После возвращения Никольского, Верхогляда и Зырянова отряд покинул островок на болоте и перебрался в большой сосновый бор, находящийся километрах в тридцати севернее Полоцка.

Здесь мы устроились поосновательнее: соорудили несколько землянок, тщательно их замаскировали — и начали готовиться к тому, чтобы пошире развернуть свою деятельность.

За два месяца в тылу противника отряд взорвал шесть мостов, пустил под откос тринадцать поездов с войсками и техникой противника, уничтожил базу горючего. Но это, конечно, лишь начало. Нам еще не удалось хотя бы и в малой доле выполнить полученное в Москве задание — зажечь землю под ногами оккупантов.

Надо широко вовлекать в борьбу местное население. Мы собирались этим заняться, когда находились еще в первом лагере, недалеко от хутора Забелье. Однако последующие события не дали возможности осуществить наши намерения. И теперь, правда, не приходилось рассчитывать на спокойную жизнь, но медлить больше нельзя.

Немало народу выражало желание вступить в наш отряд. Однако сразу принимать всех было неразумно. Торопливость могла привести к ошибкам в оценке людей, а следовательно, и к провалам. Требовалось проверить каждого человека. А для этого прежде всего следовало связаться с местными коммунистами, комсомольцами.

В Москве нам сказали, что в Полоцком районе существует подпольный райком партии, который начал свою деятельность сразу же после захвата гитлеровцами города, то есть со второй половины июля сорок первого года. И действительно, наш отряд пришел не на пустое место. Во многих населенных пунктах народ был осведомлен об истинном положении на фронтах, знал, куда направлять свои усилия.

Мы понимали, конечно, что это результат работы коммунистов-подпольщиков, и очень хотели с ними встретиться. О нашем присутствии они, видимо, тоже знали. Диверсии на железных дорогах вряд ли могли остаться незамеченными.

Мы искали друг друга, но обстоятельства складывались так, что ни в марте, ни в апреле нам связаться не удалось. Только в середине мая счастье улыбнулось наконец разведчику Хаджибатыру Бадоеву. Он ввалился ко мне в землянку сияющий и возбужденный.

— Как дела, Батыр?

— Хороши дела, понимаешь, очень хороши, товарищ капитан. Хороших людей нашел.

— Садись, рассказывай.

Бадоев снял фуражку, вытер со лба пот и присел на пенек у моего «письменного стола» — вбитых в землю четырех кругляков молодой осины, покрытых листом фанеры.

— Входим, понимаешь, в село Белое, встречаем учительницу Марию Алексеевну. Она говорит: «Появился у нас один хороший человек — Петр Васильевич. Самостоятельный такой, немолодой человек. Разговор ведет. Хороший разговор. Не из ваших ли этот человек?» 

Судя по тому, какие разговоры вел с Марией Алексеевной Петр Васильевич, можно было предположить, что он-то и является одним из тех, кого мы давно ищем.

— А когда Петр Васильевич бывает в Белом? — осведомился я.

— Учительница говорит — больше по воскресеньям. И к вечеру больше, товарищ капитан. В другие дни фрицы кур, яйки собирают, понимаешь — опасно! Ну а в воскресенье у них шнапс — тогда спокойнее.

«Сегодня пятница, — прикинул я. — Ну что ж, ждали больше, подождем еще немного».

Два дня не пропали даром. Наша разведка смогла убедиться в полной благонадежности Марии Алексеевны.

В воскресенье я с группой бойцов отправился в Белое. Расставили охрану, вошли в дом на краю села. И вскоре появился человек лет сорока, в потертом пиджаке, косоворотке и сапогах.

Надо ли рассказывать, как мы обрадовались, убедившись, что не ошиблись в своих предположениях.

Инструктор Полоцкого подпольного райкома партии Петр Васильевич Хлудков, член партии с 1926 года, с самого начала оккупации ходил по деревням и селам, встречался с коммунистами, комсомольцами, проводил беседы о возможностях партизанской борьбы с фашистами.

Встреча с инструктором положила начало нашей постоянной связи с подпольным райкомом. С его секретарями сразу познакомиться не удалось: нас разделяли десятки километров. Петр Васильевич передавал нам указания и предложения бюро райкома, сообщал адреса и фамилии членов партии и комсомольцев, которые могли помочь отобрать людей в будущие партизанские отряды. Первыми нам были названы председатели колхозов «Новый путь» и «Ударник» Виктор Степанович Борейко и Станислав Иванович Пристрельский, сельский учитель Павел Ермолаевич Гуков.

Мне стало известно кое-что о деятельности подпольщиков, которые начали самоотверженно бороться с гитлеровцами с первых дней оккупации. И я не могу не рассказать здесь хотя бы о некоторых их славных делах.

* * *

В начале августа тысяча девятьсот сорок первого года из села в Полоцк пришел худощавый паренек в кепке, изрядно поношенной курточке, с узелком за плечами. Это был Павел Гуков, оставшийся в подполье. Он рассчитывал встретиться в городе со своим бывшим начальником, заведующим районо Суховеем.

Целый день Павел ходил по улицам и только к вечеру возле городского сада заметил в толпе знакомое лицо. Переглянулись. Суховей кивнул в сторону разрушенного дома.

Всю ночь они провели в подвале, беседуя о том, как лучше выполнить задание партии.

— А что, если вам стать бургомистром? — предложил Гуков. — Тогда всем легче будет.

— Неплохо бы. Я об этом думал, Паша.

— Но как это сделать?

— Как — другой разговор. Бургомистр уже есть, подыскивают заместителя. Пожалуй, попробую устроиться. Приходи через недельку, может, чем-нибудь и порадую.

И впрямь через неделю в Полоцке появились приказы и распоряжения за подписью заместителя бургомистра Суховея, ведавшего вопросами здравоохранения, культуры и образования. На правах учителя Павел Гуков решился навестить его.

В приемной сидеть пришлось недолго, но встреча получилась нелюбезная. Заместитель бургомистра в присутствии Павла «отчитал» какого-то чиновника:

— С какой стати пускают ко мне всякую рвань? Скажите там внизу, чтобы это было в последний раз, а то все охранники загремят к чертовой матери.

— Слушаюсь, — пролепетал чиновник.

— Ноги получше вытри! — крикнул Суховей Павлу.

Павел аккуратно вытер ботинки о половичок, поправил курточку, пригладил ладонью волосы и переступил порог кабинета. А когда позади него плотно захлопнулась дверь, «грозного» начальника словно подменили.

— Ну как, Паша, — ничего? — спросил Суховей. — Усвоил я тон?

— Здорово! — искренне восхитился Гуков. — Будто специально родились для такой должности. А у вас тут разговаривать-то можно?

— Потихоньку можно.

Они начали говорить шепотом.

— Дела, Павел Ермолаевич, понемногу налаживаются, — сказал Суховей. — Связался я тут, в городе, кое с кем. Надо бы собраться поговорить... Пожалуй, можно у тети Насти — есть такая надежная женщина. Торгует на рынке, полицаи кормятся у нее бесплатно жареными пирожками и не очень за ней следят.

И вот вечером пятнадцатого августа в доме тети Насти собрались пять человек: Суховей, Гуков, бывший инспектор райфинотдела Федор Лоевский, попавший в окружение старший политрук по имени Григорий (фамилия его, к сожалению, мне неизвестна) и бывший работник Полоцкого Дома Красной Армии политрук Клепиков. Они обменялись мнениями и пришли к выводу, что жители города и окрестных селений уже сыты по горло гитлеровским «новым порядком».

— Надо поднимать народ на борьбу, — сказал Суховей. — Сегодня нас пятеро, завтра будут десятки и сотни. Но для этого надо правильно организовать работу, распределить между собой обязанности.

Договорились так. Суховей — лицо официальное, заместитель бургомистра, которому немцы доверяют, — должен снабжать остальных подпольщиков необходимыми документами и информировать их о намерениях оккупационных властей. Гукову поручили организовать партизанский отряд и продолжать выпуск листовок (Павел вместе с бывшим секретарем партийной организации Сестринского сельсовета Николаем Козловым и коммунистом Иваном Гавриленко уже вывешивал в деревнях принятые по радио сводки Совинформбюро). Лоевскому и Клепикову дали задание подбирать людей, из которых старший политрук Григорий должен создать в Полоцке боевую группу для уничтожения гестаповцев и предателей.

Следующую встречу назначили в том же месте, через месяц.

В течение десяти — двенадцати дней Гуков организовал партизанскую группу из двадцати двух человек. Командиром ее назначили бывшего председателя Сестринского сельсовета Величко, комиссаром — Николая Козлова, начальником штаба — Ивана Гавриленко. Старшиной отряда утвердили рабочего Зеленского лесопильного завода члена партии Бардуса.

В Полоцке часто стали появляться листовки. Они призывали жителей не подчиняться гитлеровским властям, собирать оружие, уходить в леса. Гестаповцы и полицаи десятками арестовывали и пытали людей, но установить, кто выпускает листовки, так и не сумели.

Суховей тяжко страдал, видя, как издеваются фашисты над советскими людьми, и решил направить гнев оккупантов против полицаев.

— Если бы полиция добросовестно выполняла свои обязанности, — докладывал он военному коменданту, — никто не посмел бы подойти к забору, дому, афишной тумбе и наклеить такие оскорбляющие честь рейха и самого фюрера бумаги...

По представлению заместителя бургомистра несколько самых жестоких полицейских в назидание другим «блюстителям порядка» были расстреляны.

А подпольная организация Полоцка все росла. В нее вступили бывший военный врач коммунист Никитин, работавший в городской больнице, бывший летчик Некрашевич, совершивший вынужденную посадку на оккупированной территории и устроившийся с помощью Суховея на железнодорожной станции составителем поездов.

Пятнадцатого сентября подпольщиков у тети Насти собралось куда больше, чем в первый раз. Все спешили поделиться успехами. Некрашевич «по ошибке» направил на фронт эшелон с кроватями, предназначавшимися для варшавского госпиталя, а вагоны с боеприпасами пошли в Варшаву. Неплохо поработала и группа старшего политрука Григория: таинственным образом исчезли десять немецких офицеров и агентов гестапо.

С этого совещания Павел Гуков вернулся в деревню Сухой Бор, где была его резиденция, полный новых замыслов. Но там его поджидала беда.

— Пока ты ходил в Полоцк, — доложил Николай Козлов, — мы приняли в отряд еще одного хорошего парня. Очень энергичный! Из плена бежал. Член партии. И прямо с ходу взялся за дело.

— Как его фамилия? — спросил Гуков.

— Фамилия? — Козлов задумался. — Подожди...

— Ты что же, даже фамилией не поинтересовался?

— Да нет, он говорил. Просто вылетела из головы. Кажется, Харитонов... Да ты чего насторожился-то? Говорю — человек подходящий, общительный. Со всеми сразу познакомился, расспросил, кто откуда, у кого какая семья. Сокрушался только, что маловато у нас народу.

— А ну-ка зови сюда Харитонова. Надо же и мне с ним познакомиться.

— Это можно, — обрадовался комиссар. — Он тут недалечко — в соседней хате устроился.

Козлов вышел, но вскоре вернулся один.

— Нет его. Хозяйка сказала, что утром еще отправился куда-то.

Не появился Харитонов и на другой день. А вечером деревню Зеленки, где проживало больше половины партизанской группы, окружили каратели. Были схвачены командир отряда Величко, комиссар Козлов, старшина Бардус. Через несколько дней в лапы к немцам попал и начальник штаба Гавриленко.

Гуков направил к Суховею связного с информацией о случившемся и просьбой чем-нибудь помочь. Но что мог сделать Суховей?.. Гитлеровцы подвергли партизан зверским пыткам и, ничего не добившись от них, всех расстреляли.

* * *

Горькая неудача с отрядом Величко не обескуражила подпольщиков. Они усилили бдительность и еще шире развернули свою работу.

Особенно смело и находчиво действовал составитель поездов Некрашевич.

На станции Горяны стояла в тупике цистерна с винным спиртом, который гитлеровцы усердно употребляли. И вот однажды, формируя эшелон для отправки в Полоцк, Некрашевич подцепил к нему эту цистерну, а на ее место поставил другую — с метиловым спиртом. Ничего не подозревавшие фашисты отведали нового напитка и для многих из них эта выпивка была последней.

По заданиям Полоцкого подпольного райкома работали также председатель колхоза «Сеятель» Иван Яковлевич Яковлев, рабочий лесозавода Иван Иванович Яковлев, колхозники артели «Новый путь» отец и сын Беловы, председатели Булавского и Михайловского сельсоветов Егор Борисович Гришанович и Федор Васильевич Бохонов, заведующий магазином Боярского сельпо Сергей Федорович Царев и многие другие.

2

Вскоре после нашего знакомства с П. В. Хлудковым мы вместе с ним занялись формированием новых партизанских отрядов.

Командир отделения Петр Широков, человек отважный, очень спокойный и выдержанный, пользовался большим уважением среди местного населения. Ему-то мы и поручили организовать первый отряд из крестьян деревень Большие и Малые Осетки и некоторых других населенных пунктов, расположенных недалеко от станции Дретунь.

Широков связался с местными коммунистами и комсомольцами — Иваном Морошкиным, Петром Моторенко, Олегом Глазкиным, Михаилом Козловым и другими и быстро выполнил задание.

Комиссаром отряда Широкова был назначен Иван Мартинцов, а начальником штаба — Виктор Барсуков — бойцы, пришедшие из Москвы.

Новые партизаны начали действовать весьма активно и в первые же дни пустили под откос два вражеских эшелона.

Через каждые пять дней к нам в штаб приходили связные от Широкова. Они сообщали о делах своего отряда и получали указания и советы.

Помню, с каким нетерпением ждали мы первых связных. Беседовали с ними долго, обстоятельно. Под конец же почувствовали себя неловко: хотелось покормить гостей, снабдить их продуктами на обратную дорогу, а с питанием у нас было очень неважно.

Связные, видимо, поняли, почему я озабоченно взглянул на комиссара, быстро вышли из землянки и вернулись с туго набитыми вещевыми мешками.

— Это вам, дорогие москвичи, маленький подарок от наших партизан и колхозников, — сказал, волнуясь, Павел Железняков — статный, рослый парень из деревни Карлово, Невельского района.

Мы отлично знали, что население ограблено фашистами. Люди отрывают последний кусок от себя, от своих детей.

— Уж это вы, товарищи, напрасно, — сказал я.

— Товарищ капитан, — оправдывался Железняков, вынимая из мешков куски хлеба, сала, узелки с солью, — мы тут, честное слово, ни при чем. Не брали — обижаются. Ну как обидеть хороших людей!

— А это что такое? — поинтересовался Глезин, развернув тряпочку, прикрывавшую буханку хлеба, и заметив бережно сложенный листок бумаги.

— Письмишко, — с улыбкой ответил Железняков.

Вместе с продуктами люди посылали нам на обрывках оберточной, курительной, реже почтовой бумаги частичку своего доброго сердца.

«Спасибо вам, что не оставили нас в беде и принесли нам надежду. Рады приходу вашему. Желаем вам успехов в борьбе с оккупантами. Посылаем, что можем. Извините за скромный подарок. Всеми помыслами, всем сердцем, всей жизнью с вами», — так писали из села Белово.

А вот послание от комсомольцев деревни Большие Осетки: «Дорогие товарищи! Спасибо за листовки со сводками Совинформбюро. Мы ищем и собираем оружие. Скоро будем вместе с вами».

До глубины души потрясли нас эти немногословные трогательные записки. О нас знают, на нас возлагают большие надежды! Народ с нами — ну что может быть дороже!

* * *

В те дни когда мы только начали создавать новые отряды, разведчики принесли тревожную весть: в деревне Рудня каратели убили четырех комсомольцев, которые собирали оружие.

Произошло это так. Второго июня к Рудне подъехали две легковые машины с немецкими офицерами в сопровождении колонны мотоциклистов. Налет был неожиданным и стремительным. Гитлеровцы схватили Федора Кащенко, Михаила Кащенко, Григория Позднякова и Валентину Стихееву и вывели их на середину улицы.

Майор-фашист приказал собрать всех жителей от мала до велика. Даже больных под угрозой расстрела заставили выйти из хат.

Закричали женщины, заплакали детишки, пугливо уткнувшиеся в подолы матерей. Трое парней и девушка со связанными руками стояли молча и с ненавистью глядели ьа немцев.

— Все должны смотрейт, как поступает наш фюрер, кто помогайт партизан, кто сам пойдет бандитски шайка! — закричал майор. — Еще найдем партизан — все фу-фу! — У него не хватило русских слов, и он жестом показал, что вся деревня будет уничтожена.

— Давай сюда папы, мамы, братишки, сестренки, — приказал офицер. Солдаты подвели к задержанным родных, окружив их плотным кольцом.

— Ироды, что вы делаете! — крикнула мать Валентины Стихеевой.

— Мама! Не надо! — сурово остановила ее дочь и плюнула в лицо гитлеровцу: — Не жить вам на нашей земле!

Фашист пришел в бешенство.

— Кончайт, сейчас кончайт! — выкрикнул он.

Раздалось четыре выстрела. Жители на минуту словно окаменели.

— Кто будет хоронит — всем туда! — майор показал на трупы молодых людей.

Но крестьяне не побоялись угроз и поздно ночью тайком похоронили юных героев.

Вскоре мы установили, что комсомольцев выдал предатель. Фашистскому прихвостню не удалось уйти от народного возмездия.

Трагедия в Рудне вызвала у нас много раздумий. В этой деревне посланцы подпольного райкома и наши товарищи провели большую подготовительную работу. Почти все способные носить оружие вот-вот должны были стать партизанами. Налет карателей, конечно, мог повлиять на настроение людей. Ведь семьи тех, кто вступал в вооруженную борьбу с гитлеровцами, подвергались смертельной опасности. Угроза фашистов превратить деревню в пепел вполне реальна.

Ночью в штабной землянке никто не сомкнул глаз. Мы старались поточнее оценить обстановку и ответить самим себе на возникавшие вопросы.

— Давайте рассуждать от противного, — предложил комиссар Глезин. — Допустим, во имя спасения стариков, женщин и детей мы откажемся помогать местному населению организовывать отряды. Допустим даже, что партизанского движения в этом районе совсем не будет. Как сложится жизнь людей, привязанных к своим хатам, под сапогом этих извергов? Что ждет белорусского крестьянина, если он смирится с судьбой?

— Вот что, — сказал Корабельников. — Во-первых, ограбят до нитки. Уже сейчас забрали скот, продукты, теплую одежду. Во-вторых, мало-мальски способных к труду людей заставят на себя работать. Уже заставляют, бесплатно. Не хочешь работать — иди в тюрьму или в лагеря. А оттуда две дороги — либо в могилу от истощения и тифа, либо в Германию в рабство. Что же станется со стариками, женщинами, ребятишками? Та же смерть от голода, холода, болезней. Вот вам вкратце картина будущего... Но ведь мы же прекрасно знаем, что местные жители не будут сидеть на печке и ждать своей гибели. Они и без нас поднимаются на борьбу, и мы обязаны им помочь.

Корабельников, безусловно, прав. Я и сам много об этом думал. Причем необходимо учитывать сложную обстановку и шире вести разъяснительную работу. Ведь фашисты пытаются маскировать свои зверства. В листовках и газетах они называют предпринятый фюрером поход против Советского Союза освободительным. Расстреливают, дескать, лишь противников свободы, а грабежа никакого нет — благодарное население оказывает помощь своим освободителям. Вот-де кончится война — и все граждане будут счастливы.

Подавляющее большинство местных жителей, конечно, хорошо разбирается, что к чему, и делает правильные выводы. Но на некоторых малоискушенных людей эта циничная демагогия гитлеровцев все же оказывает воздействие.

Дня через два мы пошли в Рудню, чтобы поговорить с народом.

На окраине деревни я остановил свою группу. Где лучше вести разговор с крестьянами? Послать бойцов по избам и собрать сход? Или ходить из хаты в хату и беседовать отдельно? А вдруг многие, узнав о нашем появлении, уйдут из дому, чтобы не навлечь на себя гнева гитлеровцев?

Как же мы обрадовались, когда, дойдя до середины улицы, увидели десятки вооруженных жителей. Оказывается, заметив нашу группу на окраине Рудни, они решили встретить нас с оружием в руках, желая тем самым показать свою готовность к борьбе против фашистов.

Стихийно возник небольшой митинг. Я рассказал о положении на фронтах, о том, что ожидало бы советских людей, если бы победил фашизм, об организации новых партизанских отрядов.

— Мы с вами, товарищи, с вами! — закричали в толпе.

— Может, кто хочет высказаться? — спросил Глезин.

— Дозвольте мне.

Вперед вышел человек лет сорока, в заплатанной стеганке, опоясанный самодельным патронташем, с винтовкой на плече.

— Я вот про что скажу, товарищи граждане. — Он сдвинул на затылок картуз и вытер рукавом вспотевший лоб. — Гитлер объясняет нам в своих газетах и листовках про освобождение. А от чего, спрашиваю, освобождение? Всю кровь из нас высосали, а теперь от жизни хотят нам дать полное освобождение! Понятно?.. Пиши меня, товарищ командир, в свою команду. Вот этим, — он потряс винтовкой, — будем добывать себе настоящую свободу.

Мужчины одобрительно зашумели.

— Правильно говоришь, Егор Афанасьевич!

— Пиши и меня!

— И меня!

Но тут заголосили женщины:

— Вы в партизаны, а нам с ребятами — камень на шею?

— Фриц придет — всех порешит!

В конце концов решили оставить в деревне засаду. Подойдут каратели, она задержит их, пока все население не укроется в лесу.

* * *

Павел Гуков сообщил нам, что председатель колхоза «Ударник» Станислав Иванович Пристрельский подобрал группу колхозников, желающих организовать партизанский отряд, и просит назначить встречу.

Решили встретиться в лесу недалеко от деревни Большая Щеперня. Выбрали самый подходящий день — воскресенье, когда гитлеровцы обычно пьянствуют.

Надо было подобрать руководителей будущего отряда. Особенно тщательно обсуждали кандидатуру командира. Я предложил назначить недавно вырвавшегося из фашистского плена старшего лейтенанта пограничных войск Алексея Николаевича Кривского.

— Ты думаешь, он подойдет? — сказал Глезин. — Ведь мы его еще мало знаем. К тому же посмотри, какой у него вид.

Вид действительно был неважный. Худой, бледный, обросший, в потрепанном пиджачке с короткими рукавами и в рваных ботинках, старший лейтенант производил очень грустное впечатление. Фашисты выбили у него много зубов, и говорил он с большим трудом. Давали о себе знать плохо зажившие раны. Но этот рабочий, а затем пограничник, много лет охранявший рубежи нашей страны, коммунист, оказался несгибаемым человеком. Попав тяжело раненным в плен, он стойко вынес чудовищные пытки и, чуть только встал на ноги, приложил все силы, чтобы бежать из лагеря.

В конце концов мы утвердили его кандидатуру.

Узнав о нашем решении, Алексей Николаевич Кривский сказал:

— Спасибо за доверие. Не подведу.

За две недели пребывания у нас старший лейтенант немного окреп. Он уже сумел проявить себя в деле: возглавив группу партизан, взорвал мост. При выполнении этого задания он показал себя смелым и решительным командиром.

* * *

Во второе воскресенье июня я, Глезин и Корабельников с руководителями нового отряда и группой бойцов отправились к месту встречи с партизанами Пристрельского.

День выдался солнечный, очень теплый. Пели птицы. Хотелось растянуться на траве, помечтать о чем-нибудь хорошем. Но время не то.

Остановились на полянке. Выслали во все стороны охранение. Смотрю на часы — ровно двенадцать. Назначенное время, а никого нет. Наверно, задержались, дорога ведь не прямая.

Проходит час, второй. Ни души. Может, раздумали? Или попали в ловушку?

Часовая стрелка приблизилась к трем. Ждать, видимо, бесполезно. Собрались уходить. Но в этот момент дозорные сообщили, что к полянке движутся около пятидесяти вооруженных людей.

Мы рассчитывали максимум на тридцать. «Не полицейские ли это?» — мелькнула мысль. 

Однако встревожились напрасно. Оказалось, идут те, кого мы так долго ждали.

Когда группа была уже совсем близко, от нее отделился Пристрельский и побежал к нам.

— Ну вот, — сказал он, с трудом переводя дыхание. — Позвольте отрапортовать.

— Не надо рапортов, Станислав Иванович. Скажите, почему так задержались? Случилось что-нибудь?

— Виноват, товарищ капитан. — Пристрельскйй смутился. — Видите ли... Людям хотелось прийти с оружием, а оно ведь не на стенке висит, а припрятано поглубже. Пока доставали, чистили, собирались — много времени прошло. Вот и вышла задержка.

Станислав Иванович подошел к своим партизанам и скомандовал:

— Становись!.. Смирно!

Но настоящего строя не получилось. Новый отряд представлял собой пестрое зрелище. Причудливая смесь самого разнообразного обмундирования. Кожушки и ватники, картузы, смушковые шапки и буденовки, галифе и домотканые дедовские штаны, сапоги и ботинки... Кто подпоясан ремнем, а кто и бечевкой. У некоторых за плечами винтовки, у других за поясом пистолет. Но кое у кого нет никакого оружия.

Мы прошли перед строем, поздоровались с товарищами. Многих Глезин, Корабельников и я знали лично: уже приходилось встречаться, беседовать.

Затем комиссар рассказал о последних сводках Совинформбюро. Сообщения грустные — немцы держат путь к Волге. Но никакой растерянности на лицах новых боевых товарищей не отразилось. Чувствовалась непреклонная решимость людей биться с врагом.

Общее настроение хорошо выразил выступивший от имени партизан пожилой крестьянин из деревни Большая Щеперня Антон Павлович Корнилов.

— При фашистах, — сказал он, — нету нам жизни и не будет. Должны мы их одолеть! А уж ежели помирать придется — так лучше во весь рост, с открытыми глазами, чем на коленках перед этой гидрой. Так я говорю?

— Давай, давай, Антон Павлович!

— Правильные твои слова!

— Стало быть, итог такой: бить гадов половчей да покрепче, — закончил Корнилов. 

Мы разъяснили партизанам их задачи: во-первых, наносить удары по коммуникациям врага, во-вторых, громить немецкие и полицейские гарнизоны, в-третьих, охранять от гитлеровцев население, и прежде всего партизанские деревни.

— Вопросы будут? — спросил Глезин.

Вопросов оказалось много, причем самых разнообразных. Интересовались, как быть с семьями, как насчет питания, разрешат ли отлучиться домой, чтобы помочь женам и старикам собрать урожай.

Под конец вышел вперед невысокий пожилой мужчина в засаленном картузе.

— Неясность у меня одна есть.

— Какая?

— По части жалованья. Как оно пойдет: по трудодням или еще как?

Кругом рассмеялись.

— Тебе, дядя Федя, оклад пойдет с головы: пара фрицев — пять копеек, — пошутил молодой парень.

— Я всурьез, а ты дурака валяешь, — обиделся мужчина в картузе.

— А если всерьез, — отозвался стоявший рядом Корнилов, — так я вот что тебе скажу: жалованье получить такое, какого сроду ни ты, ни отцы твои, ни деды не получали. Жизнь твоих детей и внуков, жизнь всего народа — вот какой тебе пойдет оклад, понятно?

Дядя Федя почесал затылок и, подумав немного, сказал:

— Понятно.

После ответов на вопросы мы представили партизанам командира их отряда — Кривского, комиссара — нашего снайпера Хаджибатыра Бадоева, начальника штаба — бежавшего из плена лейтенанта Петра Тищенко и начальника разведки — подпольщика Павла Гукова.

Новый отряд расположился в лесу, поблизости от деревень Зеленки и Лютовка, в которых главным образом и проживали крестьяне, входившие в его состав.

Весть о том, что народ поднимается на борьбу с оккупантами, быстро разнеслась по всей округе. Под руководством местных коммунистов в десятках населенных пунктов собирались боевые дружины. Люди уходили в леса, рыли землянки, приводили в порядок оружие, готовясь к активной борьбе с захватчиками.

Вскоре был создан отряд из крестьян деревень Ягодный Бор, Октябрь, Конный Бор, Калинки, находящихся западнее и юго-западнее Дретуни. Командиром его назначили бежавшего из плена бывшего начальника химической службы 2-й армии полковника Тимофея Мироновича Никитина. Этот пожилой человек со слезами на глазах давал клятву беспощадно мстить гитлеровцам за издевательства, которым они подвергают советских людей в застенках гестапо и лагерях смерти, в мирных городах и селах. Комиссаром в новый отряд мы послали своего пулеметчика Ивана Ивановича Рогачева, начальником штаба — Андрея Ивановича Борского, начальником разведки — Николая Ильича Пономарева.

С первых же дней своей деятельности отряды Кривского и Никитина взяли под защиту население ближайших деревень и начали пускать под откос вражеские эшелоны.

* * *

Мы как будто очень тщательно проверяли новых людей, назначаемых на командные посты. И не только их. Мы старались проникнуть в мысли и чувства каждого партизана. Но, к сожалению, иногда все же случались промахи...

В начале июня к нам пришел молодой человек и заявил, что он советский командир Иванов, бежавший из плена.

В этом не было ничего необычного. В то время у нас почти ежедневно появлялись военнопленные, сумевшие вырваться из лагерей. Правда, Иванов выглядел совсем не так, как, допустим, Кривский или Никитин. Довольно бодрый вид, никаких следов тяжелой, голодной жизни. Но мы не придали этому большого значения. По словам Иванова, он два месяца прятался в селах и добрые люди подкормили, выходили его. Вполне правдоподобное объяснение. Бывало и такое.

Когда жители деревень Большая Щеперня, Малая Щеперня, Черное и Кополь решили организовать новый отряд, то его командиром назначили Иванова. Комиссаром выдвинули Николая Степановича Гусева, начальником разведки — коммуниста, чудесного человека Миронова.

Буквально через день-два, как только партизаны обосновались в отведенном им районе, нам принесли горькую весть. Иванов оказался немецким агентом. Выстрелом из пистолета он убил Миронова и пытался бежать. Но бойцы не дали ему уйти. В кармане у предателя нашли список командного состава всех наших отрядов.

Это печальное событие, к счастью, не внесло дезорганизации в ряды только что начавших действовать партизан. Возглавить отряд мы поручили младшему лейтенанту Павлу Федоровичу Лученку.

Случай с Ивановым заставил нас проявлять большую бдительность и осторожность.

3

Утром четырнадцатого июня разведка доложила, что немцы двумя колоннами движутся из Полоцка в северном направлении, приближаясь к району расположения наших отрядов.

Этого следовало ожидать. Не могли гитлеровцы примириться с ростом партизанского движения.

К этому времени у нас действовало пять отрядов, в которых насчитывалось около четырехсот человек. Людей как будто много. Но положение сложилось критическое: оружия маловато, боеприпасов еще меньше, большинство бойцов не имеет пока достаточного представления о методах партизанской борьбы, плохо стреляет. А наступают несколько подразделений фашистов с пулеметами и минометами.

Мы быстро выслали три группы с целью преградить карателям дорогу в населенные пункты.

Однако этим группам остановить немцев не удалось. Одна из них была быстро отброшена сильным огнем противника. Вторая — только что созданный отряд под командованием бежавшего из плена Леденева — не оказала врагу никакого сопротивления. Леденев, попав в сложную обстановку, растерялся, струсил и бросил своих бойцов. Оставшиеся без командира партизаны начали неорганизованно отходить. Узнав об этом, я тотчас же верхом на лошади отправился в отряд. С большим трудом общими усилиями удалось навести порядок.

Лишь третья группа, действовавшая на самом трудном участке, сумела нанести противнику чувствительный внезапный удар. Но и ей пришлось отступить под натиском превосходящих сил врага.

В партизанских деревнях началась паника. Женщины и дети выбежали на улицы. Кое-где нашлись кликуши, подливавшие масло в огонь. В деревне Соковище особенно злорадствовала Анна Щедрова, мать полицая. Эта ведьма, и ранее пытавшаяся вызвать у односельчан недоверие к партизанам, бегала по улице и истошным голосом вопила:

— Дождались, бабы, дождались!.. Говорила я вам, не отпускайте своих мужиков к черту в лапы! Теперь что вы будете делать, когда ваши болотные хозяева перебиты? Постреляют вас, пожгут вместе с вашими щенятами!

Нельзя было медлить ни минуты. Дать гитлеровцам возможность совершить расправу над беззащитными семьями партизан — значит понести самое тяжелое поражение. Какова же после этого будет цена нашим обещаниям? На карту ставилось все наше будущее.

Мы направили в села, которым угрожали каратели, специальные группы бойцов с заданием вывести в леса женщин, стариков и детей и надежно укрыть их.

А наши главные силы заняли выгодные позиции в леске вблизи деревни Сухой Бор, рассчитывая хотя бы задержать продвижение фашистов и выиграть время.

Когда противник приблизился, партизаны внезапно открыли сильный огонь. Гитлеровцы, следовавшие в колонне, развернулись. Затем они рассыпались вокруг леска, пытаясь окружить нас. Но партизаны незаметно выскользнули из кольца и снова неожиданно обстреляли немцев. Так повторилось несколько раз.

В конце дня к месту боя подошла наша группа под командованием Евгения Телегуева, которая возвращалась с разведывательно-диверсионного задания. Оказавшись в тылу вражеских подразделений, разведчики тоже открыли по ним огонь. Каратели поспешно отошли к своим машинам, выехали на грунтовую дорогу и повернули к Полоцку.

Первый успех в открытом бою окрылил нас, придал всем уверенность, бодрость.

Противник понес значительные потери. Как рассказывали потом местные жители, гитлеровцы пришли в ярость от неудачи и называли партизан неуловимыми.

Такая характеристика из уст фашистов была весьма лестной и оправдывала название нашего отряда — «Неуловимый» (по псевдониму, данному мне в Москве).

Семьи партизан, укрывшиеся в лесах, вернулись в свои дома.

— Спасибо вам, родненькие, — благодарили женщины.

Легче стало на душе. Народ еще активнее начал подниматься на борьбу против оккупантов. На другой же день было организовано два новых отряда.

Десятки людей из деревень Сестренки, Поташенки, Вороново, Яковцы привели с собой на сборный пункт кузнец Яков Петрович Прохоров, плотник Яков Ефимович Зуенко, комсомолец Виктор Юшкевич. Их командиром мы назначили коммуниста Василия Демидовича Климентенко, а начальником разведки подпольный райком партии рекомендовал своего инструктора Петра Васильевича Хлудкова.

Одновременно создали отряд крестьяне деревень Лукавцы, Заенки, Пылевщина, Федотенки, Молодежки, Козьи Горки. Вначале им командовал Александр Прохорович Белов, а потом Михаил Васильевич Чеверикин (Белов стал комиссаром). Начальником штаба поставили Семена Назаровича Тучко, начальником разведки — сержанта государственной безопасности Георгия Сергеевича Савватеева.

Савватеев очень много пережил, прежде чем пришел к нам.

В апреле сорок второго года под Вязьмой Георгий Сергеевич оказался отрезанным от своего подразделения. Пытаясь скрыться от гитлеровцев, переплыл реку Угру и углубился в лес. Бежал долго, пока ноги не начали подкашиваться от усталости. И только скатился с пригорка в лощину, намереваясь отдохнуть, — рядом раздался окрик на немецком языке.

Безоружного, обессилевшего сержанта схватили, привели в деревню Пески и заперли в сарае.

Через несколько дней Георгия Сергеевича вместе с сотнями других военнопленных повезли в Даугавпилс. В дороге он с одним из бойцов сломал дверь вагона. Оба выпрыгнули на полном ходу поезда. Товарищу не повезло — его застрелила фашистская охрана. Савватееву удалось скрыться. Но у станции Индра сержанта снова поймали и посадили в полицейский участок. Здесь было еще трое беглецов. 

«Все ясно, — решил Георгий Сергеевич. — Теперь — только расстрел».

И действительно, вечером всех четверых повели на кладбище.

Могильная тишина. Лишь легкий шорох ветвей иногда нарушает ее.

«Добрые» палачи угостили сигаретами. Пленные закурили. Стало темно: надвинулись сумерки.

— Становись! — скомандовал наконец унтер.

Гитлеровцы приготовились стрелять. И в этот момент все четверо скрылись за памятниками, надгробьями и рванулись в разные стороны. Раздались крики, автоматные очереди...

Савватеев не знает судьбы своих товарищей, но ему посчастливилось добраться до забора и перепрыгнуть через него. За кладбищем неглубокая речушка — приток Западной Двины. Сбросил сапоги — и в воду. Дальше — лес. Сутки провел в куче хвороста, чтобы замести следы на случай погони. Потом добрался до ближайшего хутора. Здесь его накормили. Немного передохнув, направился в дальний путь — на восток! Шел только ночью. Днем прятался в кустах.

Он еще долго пробирался по лесам и болотам, лишь изредка заходя в деревни. Наконец услышал о нас и пришел в отряд.

* * *

Мы испытывали острую нужду во взрывчатке. Недостаток ее сильно ограничивал наши действия. И вот однажды мне повезло...

Во второй половине июня я зашел как-то в деревню Поташенки проведать знакомых, поговорить о хозяйственных делах: собирались готовить продовольственную базу для наших отрядов.

В хате, куда пригласили местный актив, хозяйка собралась угостить горячей картошкой и предложила помыть руки. Наливая в рукомойник воду, сказала:

— Мыльце только никудышное, немецкое, будь оно неладно. Не мылится, окаянное. Чего мы с ним только ни делали — и кипятком обливали, и топором крошили — ни одной взмылки, шут его возьми!

Кусок действительно не мылился. Посмотрев на него внимательнее, я понял, что он и не мог мылиться: это была... стограммовая толовая шашка.

Трудно было представить себе более приятный сюрприз.

Я не стал объяснять хозяйке, в чем дело, и как можно спокойнее спросил:

— А много тут у вас такого мыла?

— Да в каждой хате найдется.

Мы начали собирать «негодное мыло». Его оказалось порядочно не только в Поташенках, но и в других деревнях.

Где же крестьяне взяли тол? Они подобрали его в тех местах, где летом сорок первого года шли бои. По-видимому, войска оставили эту взрывчатку, не успев использовать ее для создания минных полей.

Жители приняли толовые шашки за куски немецкого мыла.

* * *

К двадцатому июня сорок второго года с помощью и под руководством Полоцкого подпольного райкома нам удалось создать семь отрядов, которые объединялись под общим командованием.

В каждом из них были партийная и комсомольская организации. Точнее, формированию отряда предшествовало создание партийной и комсомольской организаций. Райком рекомендовал поступать именно так, и опыт показал, каким ценным является этот совет. Когда отряд начинал действовать, его командование сразу же получало большую помощь от сплоченного коллектива коммунистов и комсомольцев. Политическая работа быстро приобретала широкий размах, и легче преодолевались трудности суровой партизанской жизни.

Наш московский отряд, значительно пополненный местными коммунистами и комсомольцами, находился при штабе группы и стал называться штабным. Командиром его назначили бежавшего из плена Василия Яковлевича Гриненко.

Восемнадцатого июня я издал приказ, в котором предусматривалась организация в отрядах разведывательно-подрывных групп, указывались районы их действий.

Подпольщики сообщили, что командование Полоцкого гарнизона готовит против нас крупную операцию. Нужно было побыстрее подготовиться к отражению врага. Приказом № 2 опытным бойцам предлагалось помочь новичкам скорее освоить методы партизанской борьбы.

Мы усилили разведку. На всех направлениях, где следовало ожидать противника, выслали специальные группы. Они получили задание обнаружить противника не менее чем за десять километров от расположения отрядов.

Двадцать первого июня мы отправили в Москву шифрованную радиограмму: «Организовано семь отрядов. Всего людей около семисот. В сорока населенных пунктах, по существу, народная власть. В селах и деревнях партизанские семьи охраняются партизанами и созданными группами самообороны. С целью затруднить проникновение немцев в партизанский район взорвано и сожжено двадцать мостов, созданы заминированные завалы. Организацию отрядов, несмотря на сильное противодействие гитлеровцев, продолжаем».

Земля под ногами оккупантов начинала гореть. Она еще не пылала ярким пламенем, но во всяком случае огонь появился. 

class='book'> Таких не сломить!

1

Боевые друзья — разведчики-подпольщики, товарищи, бежавшие из фашистского плена, рассказывали нам о страшных преступлениях гитлеровцев. Враг не гнушался никакими средствами, чтобы сломить дух советских людей. Но и в условиях кровавого фашистского террора, под пытками и пулями, наши люди до конца оставались советскими патриотами.

Двадцать пятого июня карательная экспедиция, двигавшаяся со стороны Невеля, приблизилась к партизанским селам.

У деревень Козьи Горки, Сухой Бор, Поташенки наши отряды встретили противника довольно интенсивным огнем. Фашисты попробовали нас окружить, но мы, усилив фланги, отбили атаки. Тогда немцы залегли. Стрельба стихла. Стало ясно: враг что-то замышляет.

Через некоторое время разведчики донесли: к нашим позициям приближаются толпы людей в гражданской одежде.

Сначала было неясно, кто это идет. Возможно, полицейские: гитлеровцы нередко посылали их впереди себя. Но вскоре прибежавший из засады Борис Табачников, сильно волнуясь, доложил:

— Товарищ капитан, народ гонят! Народ из соседних деревень!

И вот перед отрядом, в котором я находился, появилась толпа стариков, женщин и детей. За их спинами мелькали каски немцев. Раздавались выстрелы. Это убивали тех, кто останавливался.

Мы знали, что фашисты пользуются самыми бесчеловечными приемами, но в тот момент были потрясены.

Как сообщили связные, то же самое происходило и перед позициями других оборонявшихся отрядов.

Я приказал всем партизанам отойти на северо-запад, не открывая огня.

Воспользовавшись этим, гитлеровцы ворвались в деревни Козьи Горки и Поташенки и расстреляли там двадцать два человека.

Над отцом, матерью и сестрой нашего партизана Алексея Павловича Янусова палачи учинили зверскую расправу. Они потребовали от Янусовых рассказать все, что им известно о партизанах. Но мужественные патриоты не проронили ни слова. Тогда немцы посадили их в погреб.

— Ничефо, — сказал гестаповский офицер, — сафтра будем лутше говориль.

На другой день два фельдфебеля вывели арестованных на улицу и на глазах у отца и матери стали избивать их дочь Акулину резиновыми палками, специально изготовленными в Германии для расправы с советскими людьми. Офицер наблюдал за экзекуцией, откинувшись на спинку стула и аппетитно затягиваясь ароматной сигаретой. После каждых десяти ударов он вежливо кланялся старикам и с улыбкой спрашивал:

— Будем говориль? Нет? Кароший девочка, а папа-мама некарош — девочка не жалейт.

Но отец и мать молчали. Стиснув зубы, молчала и Акулина. Когда от нестерпимой боли она теряла сознание, ее приводили в чувство, обрызгивая водой. И снова в воздухе мелькали резиновые палки. И снова та же гнусная улыбка.

— Папа-мама, ай-ай, некарош. Будем говориль?..

Потом по приказу гестаповца град ударов обрушился на стариков. А офицер обратил свой взор на едва живую Акулину.

— Девочка некарош. Не жалейт папа-мама. Будем говориль?

Еще день — новые пытки. Девушку вывели и посадили так, чтобы отец и мать видели ее обнаженную спину. Девичья спина была изуродована: исколота, изрезана, вспухла от ран. А где же длинные косы Акулины? На голове у нее почти не осталось волос. Мать закричала, закрыла лицо руками.

— Сачем так? — гестаповец улыбнулся. — Мама надо смотрейт на дочка. — И он кивнул своим помощникам. Те бросились к старухе, оторвали ее руки от лица.

Но и от этих страшных мучений не дрогнули сердца патриотов.

— Нох айн момент! — Офицер вскочил со стула, театрально поднял руку и что-то скомандовал своим подручным.

Один из них взял девушку за плечи, а другой стал поворачивать ее голову в сторону.

— Красивый головка, — сказал гестаповец. — Будем поворачивайт, пока папа-мама не будет говориль.

Однако все по-прежнему молчали.

— Капут! — с пеной у рта закричал палач.

Раздались три выстрела. Мучения кончились.

Пусть запомнит читатель этих гордых советских людей из маленькой белорусской деревни Поташенки — Акулину Павловну, Павла Васильевича и Марию Семеновну Янусовых. Непоколебимой стойкостью своей они заслужили бессмертную славу.

* * *

Дорого заплатили каратели за свои зверства. Мы организовали засаду около деревни Таковенец, подстерегли возвращавшихся к себе в гарнизон фашистов и уничтожили восемь автомашин с семью десятками солдат и офицеров противника.

Это взбесило оккупантов. Через несколько дней на нас двинулась вторая экспедиция, на сей раз с артиллерией.

По пути гитлеровцы грабили население беззащитных сел, отбирали все, что только можно было взять, — остатки одежды, обуви, постельных принадлежностей, угоняли скот.

Наши отряды встретили врага в трех километрах северо-западнее Дретуни. Завязался бой. Мы потеряли несколько человек. Отличный сапер и бесстрашный воин Лев Константинов получил тяжелое ранение. Но противник понес гораздо больший урон. Действуя в разных направлениях мелкими группами, партизаны наносили фашистам весьма чувствительные внезапные удары.

В конце концов каратели вынуждены были отступить, бросив подбитые машины, подводы с награбленным имуществом и стадо — тридцать три коровы.

Надо вернуть жителям их добро. Но где искать владельцев? От Невеля до Дретуни много населенных пунктов. Чьи это зипуны, скатерти, валенки, подушки? Наконец, чьи животные? Ведь корова — целое богатство для крестьянской семьи!

Размышляя таким образом, я услышал стон, доносившийся из кустарника. Подошел ближе, смотрю: лежит седой бородатый старик.

— Вы что, дедушка?

— Раненый я, милок! Ох, конец мне, видно.

— Ну-ну, еще поживем! — подбодрил я его. Подбежала Павлюченкова, осмотрела пострадавшего.

Рана оказалась легкой: пуля только поцарапала кожу на бедре. Но кровь шла сильно, это и напугало старика.

— Пустяки, дедуся, — успокоила его Павлюченкова. — Не волнуйтесь. Сейчас ранку промою, йодом помажу — и все будет в порядке.

— Спасибо, внучка, — поблагодарил старик. — А я-то думал, время представиться господу-богу. Дай тебе Христос здоровья.

Откуда взялся этот дед? Стал я его расспрашивать. Старик оказался Андреем Афанасьевичем Сагаенком, жителем деревни Стайки. Каратели, следовавшие, по-видимому, из Невеля, заехали в деревню и нагрузили две машины домашним скарбом крестьян. За околицей фашисты наткнулись на стадо, которое пас Андрей Афанасьевич. Обрадовались немцы добыче. Заставили старика вывести стадо на дорогу и гнать его вслед за их обозом.

Теперь мы узнали, где фашисты награбили добро. Я немедленно выделил группу во главе с командиром штабного отряда Гриненко и поручил ей вернуть стадо и вещи крестьянам деревни Стайки.

* * *

Весть о том, что мы отбили у гитлеровцев награбленное добро и возвратили его хозяевам, быстро разнеслась по всей округе. Доверие, симпатии к партизанам еще более возросли. Оккупанты пришли в ярость. Они пустились на новые чудовищные провокации.

Немецкое командование организовало специальные отряды полицейских и послало их под видом партизан в деревни. Ничего не подозревавшие крестьяне, естественно, встречали гостей с радостью и делились с ними последним куском. Но буквально через день-два в тех же селах вновь появлялись «спасители», «защитники» — на этот раз другие банды переодетых полицейских. Они тоже требовали хлеба, мяса, картофеля.

— Вчера были ваши товарищи, мы им отдали последнее, — робко объясняли жители.

— Ах так, не желаете помогать партизанам?! — орали провокаторы и избивали, расстреливали людей.

После этого фашисты выпускали листовки, в которых извещали граждан, что фюреру известны кровавые злодеяния партизан и он принимает все меры к тому, дабы защитить от них народ Белоруссии.

Мы, конечно, разоблачали подлую ложь, раскрывали коварство гитлеровских убийц и грабителей.

Враг изощрялся изо всех сил.

Ранней весной сорок второго года в деревне Луначарское, Дриссенского района, появилась листовка.

«Верьте в скорый приход Красной Армии», — говорилось в ней. А внизу подпись: «Капитан Красной Армии Сизов».

Эти листовки, написанные от руки на тетрадочных листах, стали видеть на заборах и в других селах. Люди радовались им. Фамилия таинственного капитана передавалась из уст в уста.

Как-то несколько крестьянок деревни Заборье шли с бидонами по дороге. Возле леса им преградил дорогу человек в военной форме. Из-под лихо заломленной пилотки выбивались черные кудри.

— Куда идете, бабоньки, что несете? — спросил неизвестный.

— Молочко несем в гарнизон, — ответили перепуганные женщины.

— Молоко? Фрицам?

— Что ж делать: приказ, — оправдывались крестьянки. — Молоко не понесешь — головы не снесешь.

— Не смейте больше кормить этих гадов. Есть такое указание из самой Москвы. Это говорю вам я — капитан Красной Армии Сизов. Не слыхали?

— Как не слыхать! — заулыбались женщины. — Повсюду кругом только о тебе и разговор. Куда ж его сейчас, молочко-то, домой нести, что ли?

— Зачем домой? Валяйте туда, в лесок, мои ребята примут.

Слух о том, что бабы своими глазами видели храбреца и даже беседовали с ним, быстро разнесся по всей округе. Мы попытались связаться с Сизовым, но ничего не получалось.

В это время в Барсуковских лесах собралось несколько советских солдат и офицеров, вырвавшихся из плена. Они создали небольшой партизанский отряд. Он понемногу рос. Люди шли в него отовсюду. Оказался здесь и некто Гомелько, назвавшийся бежавшим из фашистского плена советским офицером. Возглавил отряд Николай Павлович Сутырин, сражавшийся на острове Эзель. Когда гитлеровцы захватили остров, Сутырин чудом спасся, переправившись на шлюпке через пролив, и долго пробирался по лесам, пытаясь выйти к своим. Так он и оказался в Белоруссии.

Все было хорошо, пока Гомелько не вздумалось испробовать захваченный у немцев пулемет. Делать это он вздумал, когда большинство партизан ушло на задание. Первую же пулеметную очередь Гомелько направил на командира отряда и сразил его наповал. Партизаны кинулись к убийце, но он, вскочив на пень, крикнул:

— Назад! Я капитан Красной Армии Сизов. У меня есть сведения, что Сутырин — предатель и послан сюда для подрыва нашего святого дела. Вы проявили близорукость, слепо подчинялись предателю. Мне приказано вас распустить. Когда будете нужны — позову.

Пока ошеломленные партизаны недоумевали, убийца с несколькими своими приближенными исчез в лесу. Через несколько дней в этом районе появились каратели. В их руки попались многие партизаны отряда Сутырина.

«Капитан Сизов» продолжал свое черное дело. Появляясь в деревнях, он объявлял о создании партизанских отрядов. Крестьяне откликались на призыв, приходили к нему, он записывал их имена и распускал по домам, говоря: «Ждите особых распоряжений». Потом он исчезал, а вслед за ним спешили полицейские, вылавливали патриотов, «записавшихся» в партизаны.

Так продолжалось, пока «капитан Сизов» не попался в руки уцелевших партизан отряда Сутырина. Они доставили проходимца в штаб партизанской бригады под командованием бывшего секретаря Дриссенского райкома партии Герасимова.

— Как твоя настоящая фамилия? — спросил секретарь райкома.

— Гомелько он, — сказал партизан Федоров, один из тех, кто участвовал в поимке самозванца.

— Гомелько? — насторожился Герасимов. — А у нас тоже есть Гомелько, даже двое — отец с сыном. Ну-ка позовите сюда кого-нибудь из них.

В землянку вошел крепкий старик с окладистой бородой, в которой чуть-чуть пробивалась седина. Завидя «Сизова» он обрадованно кинулся к нему:

— Сынок! Живой!

Но узнав правду о сыне, старик побледнел и молча вышел из землянки.

На рассвете, неузнаваемо постаревший, с бородой, ставшей почти совсем белой, он явился к Герасимову. Старик уже знал, что ночью состоялся суд над бандитом. Фашистского наймита ждала заслуженная кара.

— Просьба у меня есть, товарищ командир, — начал Гомелько-старший.

— В чем дело, отец?

— Разрешите мне. Сам я народил ирода, сам и...

В полдень в присутствии всех партизан отец — суровый и торжественный — своими руками привел в исполнение смертный приговор, вынесенный народом предателю.

Немало бед принес нам фашистский лазутчик, выдававший себя за советского офицера. Но даже такие подлые методы не помогли оккупантам обмануть народ. Те из, партизан, которые явились жертвой провокаций Гомелько, быстро поняли, в чем дело. Михаил Чеверикин, Александр Валентик, Константин Мышко, Александр Кульшин и другие бойцы из отряда Сутырина приложили все силы, чтобы поймать и разоблачить предателя. После эти товарищи отважно сражались в рядах нашей бригады.

С каждым днем местные жители все более и более убеждались, что единственно правильный путь для них — это путь активной борьбы с оккупантами. Ряды партизан непрерывно росли.

2

Одним из новых наших отрядов командовал Иван Васильевич Якимов, бежавший из плена. Его судьба похожа на судьбу многих других военнопленных, которые вырвались из лагерей смерти и сражались в тылу врага.

Старший лейтенант Якимов в апреле сорок второго года был ранен недалеко от Вязьмы и в тяжелом состоянии захвачен гитлеровцами.

На станции Тёмкино фашисты произвели «сортировку» военнопленных. Она заключалась в том, что коммунистов отделили от остальных и тут же расстреляли. Якимову удалось спрятать свой партийный билет, и лишь благодаря этому он остался жив.

В ночь на 1 мая всех командиров, захваченных в районе Вязьмы, отправили в лагерь, находившийся близ станции Боровуха-1-я (недалеко от Полоцка).

Трое суток битком набитые, наглухо закупоренные вагоны без нар, в которых можно было только стоять в страшной тесноте, шли к месту назначения. За это время двери ни разу не открывались. Трое суток без воды и пищи, в спертом воздухе! В пути многие погибли от жажды, голода, заражения крови, от недостатка кислорода. Живые находились в полуобморочном состоянии.

Когда поезд прибыл к месту назначения, никто не смог самостоятельно выбраться из вагонов. Снова началась «сортировка». Трупы выбрасывали в одну сторону, живых — в другую. Лагерь был недалеко, примерно в пятистах метрах от станции. Но и такое небольшое расстояние истощенные, обессилевшие люди преодолели с трудом.

— Дафай, дафай! — покрикивали конвоиры, подталкивая отстающих прикладами. — Скоро есть, скоро пить...

В лагере пленных угостили со всей фашистской «щедростью». Посреди двора стояло несколько бочек с прокисшей, пенящейся баландой. Двести пятьдесят граммов этой жидкости и сто граммов хлеба-суррогата на человека — вот как потчевали людей, у которых трое суток не было во рту маковой росинки.

Загнали пленных в бараки. Спали прямо на полу. Лежали на боку, на спину лечь не хватало места.

В лагере Якимов подружился со старшим лейтенантом Трофимом Михайловичем Шинкаревым. Они решили во что бы то ни стало бежать — ведь каждый день приближал их к мучительной смерти.

Когда все уже подготовили, Иван Васильевич вдруг заболел дизентерией. Побег пришлось отложить. Каждую минуту смерть подстерегала Якимова. «Ну чем, чем помочь?» — думал Шинкарев. Чтобы поддержать силы друга, он стал отдавать ему свой крохотный паек хлеба-суррогата, предварительно высушивая его в сухарь. Так продолжалось три недели. Якимов выжил, стал поправляться. Это был редкий случай: обычно больные умирали. «Медицинская помощь» сводилась к тому, что похоронные команды выбрасывали трупы через окна и на тележках отвозили их в траншеи, выкопанные рядом с лагерем.

Бежать, бежать!..

Однако на друзей обрушилось новое несчастье: теперь Шинкарев заболел тифом и его поместили в изолятор, откуда, как правило, не возвращались.

Но и Трофим Михайлович победил смерть. Он, правда, не пришел, а приполз в общий корпус, но все же начал выздоравливать. Теперь Иван Васильевич отдавал ему свой хлеб.

Так, помогая друг другу, они выжили. Мысль о побеге овладела ими с новой силой.

Однако к этому времени вырваться из лагеря стало почти невозможно.

Фашисты обнесли его высокой оградой из нескольких рядов колючей проволоки и усилили охрану. По. ночам через проволоку пропускался электрический ток. Круглые сутки патрулировали полицейские с собаками.

Широкую полосу вдоль всей ограды усыпали колючками и битым стеклом. У пленных отобрали обувь.

Малейшее подозрение на побег грозило смертью. И все же люди не расставались с мыслью обрести свободу.

В начале июня прошел слух, что узников собираются перевезти в другой лагерь. Якимов и Шинкарев задумали бежать в пути. К ним присоединился еще один товарищ — майор Борзых.

Пленных возили только в наглухо закрытых вагонах, и следовало запастись хоть каким-нибудь ножом, чтобы попытаться прорезать доски. Шинкареву удалось соблазнить одного охранника-полицейского диагоналевыми брюками, и тот отдал ему в обмен холщовые штаны и садовый нож. Его хранил у себя в левом борту шинели Якимов. Каждый день при перекличках, обысках он рисковал жизнью. Эсэсовцы обходили ряды, шарили в карманах, ощупывали одежду. Найдут недозволенную вещь — расстрел на месте.

Иван Васильевич сумел обмануть гитлеровцев: распахивая шинель, он брался за ее борта, прикрывая нож рукой.

В середине июня пленных под усиленным конвоем отвели на станцию и посадили в вагоны. Как только поезд тронулся, Якимов, не теряя времени, приступил к работе. Рядом встали Шинкарев и Борзых. Садовый нож действовал отлично. Когда миновали станцию Борковичи, Иван Васильевич уже прорезал доски и ударом ноги вышиб их. Можно пролезть!

Стучат колеса. Эшелон набирает скорость. В вагон врываются струи свежего воздуха. Скоро должен быть мост через Дриссу. Якимов выглянул в щель. Ночь темная. Поезд идет по высокой насыпи. Реки пока не видно.

Иван Васильевич выпрыгнул первым, сильно ударился о землю и сразу потерял сознание. Майор Борзых несколько замешкался и выскочил почти у самой реки. Как потом стало известно, его заметили гитлеровцы, охранявшие мост, и тут же застрелили.

За Дриссой из вагона выбросились почти все пленные.

— Я пришел в сознание лишь на рассвете, — рассказывал нам Якимов. — Осмотрелся. Недалеко мост. Около него немцы. Направо лесок. Добрался туда и пролежал до вечера. Когда стемнело, пошел и вскоре увидел деревню. Постучал в крайний дом. Дверь открыл пожилой мужчина и пригласил в хату. Встретили по-братски: накормили, уложили спать. Утром по просьбе хозяина один человек перевез меня на лодке на другой берег Дриссы...

Вскоре после этого Иван Васильевич пришел к нам.

Почти одновременно появились у нас и друг Якимова Шинкарев, и старший лейтенант Анатолий Семенович Меркуль, и многие другие вырвавшиеся из плена.

* * *

Иван Иванович Скрыпарь и Иван Васильевич Платонов бежали из лагеря в городе Остров, Псковской области. Они сумели каким-то образом раздобыть маленькую лопату и с ее помощью стали делать подкоп с территории лагеря за ограду из колючей проволоки. Друзья оторвали в полу барака доску и начали рыть, подвергая себя каждую секунду смертельной опасности. Когда они забирались в подполье, их товарищи клали доску на место и садились на нее, чтобы она не привлекла внимания гитлеровцев.

Много суток настойчивые люди прокладывали изуродованными, вспухшими руками дорогу к жизни, выносили в карманах вырытую землю и осторожно разбрасывали ее на территории лагеря. И когда вынули наконец последние пригоршни грунта и очутились за оградой, то не поверили своему счастью.

Фашисты не могли пожаловаться, что Скрыпарь и Платонов забыли «отблагодарить» их за «хлеб-соль». Эти славные партизаны уничтожили десятки гитлеровских солдат и офицеров.

3

Полоцкий военный комендант полковник фон Никиш был очень недоволен своими подчиненными.

— Бездельники! За что фюрер платит вам жалованье? Где головы партизанских вожаков? Где люди для наших шахт в Руре, в Бельгии?

Комендант, конечно, имел основания негодовать. Несмотря на все усилия карателей, борьба населения против оккупантов разгоралась с каждым днем. Голов партизанских вожаков никто не приносил. Военнопленные продолжали убегать из лагерей. В рабство советские люди не шли. Ни один приказ немецкого командования о явке на сборные пункты для отправки в Германию местные жители в районе наших действий не выполняли.

— На кой дьявол мы шли в эту Россию? — свирепствовал фон Никит. — Собирать васильки или заставить ее служить высшей расе? Вам нужны войска? Требуйте! — обращался он к руководителям карательных органов.

И те требовали войск. Им давали. А толку никакого. Если под давлением превосходящих сил противника мы вынуждены были отходить, то, как правило, почти все крестьяне укрывались в лесах.

Тогда гитлеровцы изменили тактику. Волки вырядились овцами. Газеты и листовки, издаваемые оккупантами, стали призывать местных жителей «забыть мелкие недоразумения» (имелись в виду грабежи и убийства!) — это, мол, случайные эпизоды, виновные наказаны. Фюрер обожает белорусов и желает им счастья. Никто их больше не тронет. Поэтому крестьянам незачем уходить в леса с детьми и кормить комаров.

И действительно, некоторое время фашисты, появляясь в селах, никого не трогали и вели себя необычайно учтиво.

Такое поведение оккупантов могло в какой-то степени обмануть людей, привыкших к тому, что каждый приход немцев сопровождается грабежами, насилиями, убийствами.

Второго июля сорок второго года я издал по этому поводу специальный приказ, в котором личному составу отрядов и всем местным жителям разъяснялся коварный план гитлеровцев. Фашисты идут на хитрость, предупреждало партизанское руководство, они хотят, чтобы крестьяне не покидали села при их приближении. Если население попадется на эту удочку, молодых и здоровых немцы заставят работать на себя, а остальных уничтожат.

И все же некоторые жители поверили велеречивым излияниям оккупантов.

Выбрав удобный момент, гитлеровцы в нескольких селах схватили доверчивых людей. Всех трудоспособных отправили в Германию, а стариков, больных и детей заключили в лагеря.

* * *

Широко известны фабрики смерти в Майданеке, Освенциме, Бухенвальде... Но мало кто знает, что и на окраине города Диена, расположенного при впадении реки Диена в Западную Двину, совершались чудовищные преступления. Фашисты организовали здесь лагерь и поместили в него сотни мирных советских граждан.

Несколько месяцев несчастные люди томились в землянках и бараках под охраной двуногих и четвероногих псов фюрера.

Седьмого ноября сорок второго года по приказу начальника лагеря оберштурмбаннфюрера Адольфа Гейнца всех узников вывели во двор. К ним вышел Гейнц:

— Сегодня, уважаемые граждане, советский праздник, не так ли? В связи с этим мы посоветовались с богом. И он пожелал, чтобы сегодняшний день стал последним днем жизни каждого из вас.

Стон прокатился по толпе. Матери умоляли пощадить хотя бы детей.

— Кого вы просите? — обратился к женщинам высокий худой человек. — У палачей нет сердца, разве вы не знаете?

Его поддержали и другие. Узники гневно кричали гитлеровцам:

— Вам не уйти от виселицы!

— Будьте прокляты!

Адольф Гейнц дал знак рукой. Раздались автоматные очереди. В течение двух дней шли расстрелы, пока все заключенные не были уничтожены.

Упорство советских людей бесило и пугало гитлеровцев. Они все более убеждались, что таких людей им не удастся поставить на колени. 

У нас — уже бригада

1

В начале июля разведчики сообщили, что немецкое командование собирается объединить силы гарнизонов Дретуни, Прыбытков, Булавок и Юровичей и нанести партизанам сокрушительный удар.

Новость не из приятных. В те дни мы еще не закончили формирование новых отрядов. К тому же в недавних боях с карателями партизаны понесли некоторые потери. Имелись раненые. А возможности оказания медицинской помощи были у нас очень ограниченны, приходилось отправлять тяжелораненых за линию фронта.

Возле поселка Селявщина, примерно в тридцати пяти километрах севернее Полоцка, мы совместно с соседними партизанскими бригадами организовали аэродром. Однако фашистские летчики часто бомбили его и изрыли все поле воронками. Садиться на такую площадку и брать на борт людей нашим самолетам удавалось очень редко. Чаще всего они сбрасывали на аэродром парашютистов, батареи для радиостанции, оружие, боеприпасы, продукты, табак и улетали обратно.

Мы вынуждены были снаряжать довольно крупные группы, которые с невероятными трудностями на носилках переправляли раненых через линию фронта. Кроме того, иногда возникала необходимость отправить в советский тыл лишившиеся крова семьи партизан из сожженных гитлеровцами деревень. Все это отвлекало с баз немало людей и, разумеется, понижало боеспособность отрядов.

При таком положении данные разведки о том, что оккупанты хотят нанести партизанам удар объединенными силами четырех гарнизонов, естественно, вызвали у командования нашей группы отрядов большую тревогу. Начали думать, нельзя ли заставить фашистов отказаться от своего намерения. И возник такой замысел: создать впечатление, будто мы сами решили напасть на гитлеровцев.

Собрали группу разведчиков.

— Товарищи, — сказал я им, — в ближайшие дни мы одновременно совершим налет на немецкие гарнизоны в Дретуни, Прыбытках, Булавках и Юровичах. Ваша задача — предупредить об этом население. Чтобы избежать несчастных случаев, посоветуйте жителям соблюдать осторожность.

Разведчики отправились выполнять приказ.

Волнений было немало. Дойдет ли наше предупреждение до оккупантов? Как они будут реагировать?

Вскоре поступили обнадеживающие сведения. Командование гарнизонов привело свои подразделения в боевую готовность и даже отменило, традиционный воскресный шнапс. Фашисты начали минировать подходы к населенным пунктам, над которыми «нависла угроза».

А мы тем временем продолжали накапливать силы.

Коммунисты и комсомольцы деревень Каменка, Артемовка, Долгое, Свободы, Щербиново, Зябки, Великий Бор, Старинный, Шаховцы, Дубино сообщили, что более сотни крестьян выразили желание стать партизанами. Возглавил этих людей старший лейтенант Николай Михайлович Мышко — однофамилец Константина Мышко. Комиссаром к нему назначили Сергея Ивановича Табачникова (тоже однофамильца нашего бойца Бориса Табачникова), начальником штаба — Григория Петровича Мельникова, начальником разведки — Ивана Ивановича Шумского.

Старший лейтенант Анатолий Семенович Меркуль, бежавший из плена вместе с Якимовым и Шинкаревым, стал командовать отрядом, организованным из жителей сел Котельно, Глисовка, Вальковцы, Заречье, Дубенцы, Котелки. Комиссаром выдвинули младшего политрука Алексея Даниловича Пятойкина, начальником разведки — младшего лейтенанта Оганеса Акоповича Оганесяна, начальником штаба — младшего лейтенанта Василия Петровича Васильева.

Новый отряд образовался и в районе деревень Молодежки, Коповище, Козьи Горки, Дмитровщина. Возглавлял его старший лейтенант Алексей Афанасьевич Щербина. Комиссаром туда направили Владимира Васильевича Бохонова, начальником штаба — Александра Ивановича Лысякова, начальником разведки — воентехника второго ранга Ивана Григорьевича Запорожца.

В Ветринском районе наши подрывники бывали пока сравнительно редко, и проходившая по нему железная дорога Полоцк — Молодечно охранялась слабее, чем другие. Поэтому мы создали здесь три отряда. Командовать ими поручили младшему лейтенанту Николаю Павловичу Комлеву, Николаю Федорову и Петру Широкову — организатору и руководителю самого первого отряда из местных жителей. Прежнее место Широкова занял Анатолий Константинович Александров.

* * *

За четыре с половиной месяца маленькая группа, перешедшая в начале марта линию фронта, увеличилась в десятки раз.

Теперь у нас было шестнадцать отрядов общей численностью более двух тысяч пятисот человек.

Примерно в середине июля мы сообщили об этом по радио в Москву. Руководство поздравило нас с успехом и предложило объединить все отряды в бригаду под тем же названием — «Неуловимые».

Мне присвоили звание майора и назначили командиром бригады. Комиссаром утвердили Бориса Львовича Глезина, начальником штаба — Алексея Николаевича Кривского, начальником разведки — Павла Алексеевича Корабельникова.

Кроме двух с половиной тысяч партизан, бригада имела резерв — более девятисот человек.

Что представлял собой этот резерв?

В каждом населенном пункте нашей зоны у нас имелись надежные помощники. Мы их пока не брали в отряды из-за недостатка оружия. Были и другие причины, не позволявшие нам принимать в ряды партизан всех, кто хотел бороться против оккупантов. Нельзя было совсем «оголять» деревни. Кому-то следовало находиться на месте, вести хозяйство (обрабатывать землю, ухаживать за скотом, который кое-где удалось спрятать от гитлеровцев), чтобы иметь продукты питания для себя и помогать партизанам.

Крестьяне, находившиеся в селах, пренебрегая опасностью, оказывали нам огромную помощь. И не только материальную — продуктами, одеждой, обувью. Сотни людей, подчас целыми семьями, участвовали в боевых операциях, выполняли ответственные поручения.

Преданно служили нашему общему делу семья Шпырковых из деревни Вороново, семья Зуенко из Рудни, поташенские жители Лукьяновы, Жигаревы, Прохоровы; Дорофеевы из Котельни, Корниловы, Сидоренко из Большой Щеперни, Яковлевы из Куниц, семейство Зеленских из села Зеленки, Воронцовы — колхозники, проживавшие в Яковцах, и многие, многие другие. Невозможно перечислить фамилии всех чудесных людей, с которыми довелось нам встретиться на партизанских дорогах Белоруссии.

Вот некоторые примеры мужества и самоотверженности местных жителей, не состоявших в партизанских отрядах.

Восемнадцатилетняя комсомолка Вера Хмылева из деревни Пылевщина часами, сутками сидела в овраге, в кустах, следя за передвижением немцев, а затем, рискуя жизнью, пробиралась в штаб отряда и предупреждала о грозящей опасности.

Однажды Вера заметила около пятидесяти гитлеровцев, которые поспешно уходили из партизанской зоны. Встретив группу возвращавшихся с задания разведчиков, она посоветовала им пересечь дорогу фашистам.

— Это ничего, что немцев в пять раз больше, чем вас, — сказала девушка. — Пойдемте скорее. Я знаю, по какой тропке они идут и откуда удобно на них напасть.

Разведчики залегли в густом кустарнике, куда их привела Вера, и с близкого расстояния внезапно открыли по гитлеровцам огонь. Больше половины фашистов осталось на поле боя. Остальные бежали. Но в этой схватке отважная комсомолка была тяжело ранена и потеряла сознание. Партизаны сделали из ветвей носилки и осторожно понесли ее в деревню.

— Много фрицев убили?.. А наши все целы?.. — спросила раненая, очнувшись.

Бойцы бережно доставили Веру домой. Но ничто не могло ее спасти: рана оказалась смертельной. Замечательная девушка скончалась на руках у матери.

Хоронили Хмылеву с воинскими почестями. Долго в скорбном молчании стояли мы над могилой юной патриотки, отдавшей жизнь за счастье народа.

Верину мать, простую женщину, вырастившую такую бесстрашную дочь, все партизаны стали называть матерью. Мне казалось, что это сердечное участие в какой-то степени облегчало ей тяжесть утраты.

* * *

В штаб бригады пришел семидесятилетний крестьянин из села Грибово Игнат Федорович Шламков. Он передал несколько собранных для нас винтовок и сказал мне:

— Хочу, товарищ командир, заняться полезным делом.

— Каким?

— Бить фашистов.

— Не трудновато ли в ваши годы, Игнат Федорович?

— Теперь всем трудно, — ответил старик. — Легкой жизни никому, нет. И мне на старости лет искать ее нечего.

Однако я все же сумел убедить Шламкова, что в отряде ему не поспеть за молодежью, и зачислил его в партизанский резерв.

Этот старик оказался очень проворным. Прикинувшись странником, просящим подаяние, и не привлекая внимания немцев, Игнат Федорович ходил по селам, расклеивал наши листовки со сводками Совинформбюро, вел беседы с жителями, вселяя в их сердца надежду на освобождение от захватчиков, собирал оружие и боеприпасы.

Сын Шламкова, Степан Игнатович, находился у нас в бригаде и тоже действовал неплохо. Он участвовал в шести крупных диверсиях на железных дорогах.

Надо отметить, что и в настоящее время Игнат Федорович, которому уже восемьдесят девять лет, не стареет душой. Он хороший агитатор и часто рассказывает молодежи о боевых делах партизан в годы Великой Отечественной войны.

2

Шестнадцать отрядов... Где и как их расположить? В этом вопросе у нас, руководителей бригады, поначалу не было единого мнения. Некоторые товарищи полагали, что, чем дальше от немецких гарнизонов, тем лучше. Я придерживался иного взгляда: выгоднее находиться поближе к гитлеровцам. Почему? Будет больше возможностей своевременно получать сведения о противнике, узнавать его намерения, держать инициативу в своих руках. Беспокойно? Конечно. Но в партизанской жизни меньше всего приходится думать о покое. Важно быть там, откуда удобнее наносить удары по врагу. Разумеется, при этом следует тщательно укрываться и строго соблюдать конспирацию.

После неоднократного обмена мнениями приняли решение расположить все отряды полукругом северо-западнее, севернее и северо-восточнее Полоцка в радиусе примерно тридцати — сорока километров от города, на расстоянии трех — пяти километров друг от друга.

Подпольный райком одобрил этот план, и мы осуществили его.

Штаб бригады и штабной отряд находились в лесу, недалеко от деревни Большая Щеперня, километрах в двадцати пяти северо-восточнее Полоцка и в восьми западнее Дретуни, в которой имелись довольно крупный немецкий гарнизон и аэродром.

Телефона у нас не было. Для связи выделялись наиболее проверенные бойцы. Мы устроили в лесу тщательно замаскированный пункт сбора донесений, известный лишь командованию и связным. Благодаря этому штаб бригады не только ежедневно, но и ежечасно знал, что делается в отрядах, в чем они нуждаются, и в любое время мог дать необходимые указания.

Мы имели поименный список личного состава бригады с краткими сведениями о каждом партизане и вели учет всех боевых действий. Большую часть секретных документов хранили в земле. А те, что постоянно находились под руками, на всякий случай держали подготовленными к немедленному уничтожению.

С помощью неутомимого радиста Володи Пиняева бригада поддерживала связь с Верховным Главнокомандованием Красной Армии и штабом партизанского движения в Белоруссии, которые направляли всю нашу деятельность. Имелась связь также с командованием Калининского и Западного фронтов. Нередко посланцы «Неуловимых» отправлялись за линию фронта. А нас навещали люди из советского тыла. Приходили пешком, спускались на парашютах с самолетов. Мы узнавали их, этих желанных гостей, по паролю, полученному в Москве:

— Читали ли вы сегодня «Новый путь»?

— Там есть что-нибудь интересное?

— Прочтите статью на четвертой странице.

3

Приблизительно в то же время, когда завершилась организация нашей бригады, то есть летом сорок второго года, в Полоцком, Дриссенском, Освейском, Ветринском, Россонском, Сиротинском районах Витебской области было создано еще несколько партизанских соединений.

Нашими ближайшими соседями являлись бригады, которыми командовали Владимир Елисеевич Лобанок, Дмитрий Васильевич Тябут, Иван Андреевич Петраков (впоследствии он погиб в бою с карателями и на его место встал Петр Миронович Машеров), Иван Кузьмич Захаров, Роман Артемьевич Охотин, Владимир Мануилович Талаквадзе, Владимир Васильевич Мельников, Г. П. Герасимов, А. Я. Марченко, Фалалеев, Вилис Петрович Самсон — бывшие партийные и хозяйственные работники и бежавшие из плена командиры Красной Армии.

Мы поддерживали со смежными соединениями постоянную связь и нередко совместно решали боевые задачи.

4

Оружие, оружие... Мысли о нем не оставляли нас ни на один день.

Многие партизаны приносили с собой винтовки, пистолеты, гранаты, патроны. Иногда, как я уже говорил, кое-что сбрасывали самолеты. По указанию ЦК партии и Верховного Главнокомандования штаб партизанского движения в Белоруссии организовал базу, которая снабжала партизан оружием. Нередко, совершив налет на немецкий гарнизон, мы захватывали трофеи. И тем не менее десятки людей в каждом отряде не имели ничего, кроме цепких рук и горячего сердца.

Поэтому приходилось изыскивать и другие способы пополнения наших запасов. Специальные группы отправлялись в те места, где шли бои в сорок первом году, поднимали подчас со дна Западной Двины винтовки и пулеметы, извлекали патроны из-под обломков взорванных дотов. Не беда, если патроны заржавели — наши друзья в деревнях отчищали их до блеска. Случалось найти автомат без приклада — и это было не страшно: находились в селах отменные мастера, делавшие такие приклады, которые мало чем отличались от фабричных.

Крестьяне П. Д. Хлудков, Д. П. Стерпенев, Н. Е. Карасев, В. Н. Печенкин и другие вскоре после прихода оккупантов спрятали немало винтовок, подобранных на поле боя, недалеко от деревень Лютовка, Конный Бор, Зеленки. Летом сорок второго года немцы узнали об этом, избили крестьян резиновыми палками и приказали немедленно доставить оружие в комендатуру. Но Карасев и Печенкин сумели обмануть гитлеровцев — сдали им лишь несколько неисправных винтовок. А хорошие перепрятали ночью в другое место и затем принесли партизанам.

Командир отряда Тищенко рассказал мне о таком случае.

В середине июля приходит к нему мальчик, худенький, босой, и отдает винтовку, которую притащил с собой.

— Вот, товарищ командир, от меня. 

— Спасибо. А где ты ее взял?

— Она у меня давно.

— Как давно?

— Еще когда фронт у нас проходил.

И пятнадцатилетний Федор Борейко поведал любопытную историю. Около года назад, когда немецкие войска вслед за отступающими частями Красной Армии двигались на восток, Федя, выйдя однажды из лесу, увидел в траве винтовку. «Вот бы подобрать!» — подумал он. Но в это время по дороге тянулась длинная колонна фашистов. Возьмешь оружие в руки — заметят. Мальчик отлично понимал, что тогда будет, и пошел на хитрость. Он привязал к винтовке веревочку, сделал на другом конце петлю, вдел в нее ногу и направился к лесу, незаметно таща за собой оружие.

Но тут Федя заметил, что один из гитлеровцев отделился от колонны и повернул к нему. Мальчик, не нагибаясь, снял одной ногой петлю с другой и отошел в сторону.

Приблизившись, немец спросил, куда идет Федя.

— За грибами, — ответил тот.

Не найдя ничего подозрительного, фашист поспешил обратно, а мальчик дотащил винтовку до леса и зарыл в землю.

— Теперь вот выкопал ее, почистил и принес вам, — закончил Федя свой рассказ.

Через некоторое время Федор Борейко доставил в отряд Тищенко еще шесть винтовок, ручной пулемет, несколько гранат и пять тысяч патронов.

Подобных случаев было немало.

Вспоминаю, сколько смекалки проявляли партизаны-новички, не имевшие оружия.

В отряд Анатолия Семеновича Меркуля пришел крестьянин Мартын Пурвин.

— Чем воевать будешь? — спросил Меркуль.

— Что-нибудь раздобуду, товарищ командир, — заверил Пурвин. — Я местечко одно знаю, там патронов можно добыть. Только один не управлюсь, подмогу надо.

Анатолий Семенович навел справки о Мартыне у его односельчан. Все хорошо отозвались о нем, и командир отряда выделил в помощь Пурвину четырех партизан, дал им одну винтовку и десяток патронов.

Группа направилась к колхозу «Новое житье». Около него сохранился дот, в котором, как выяснил Мартын, лежали патроны. Но как их взять? Место открытое, дот охраняется, в селе полицейский гарнизон.

— Слухайте, ребята, — сказал Пурвин. — Нехай двое подойдут к деревне с другой стороны и начнут палить из винтовки. Поднимется гвалт. Часовые вместе с полицаями, наверно, кинутся на выстрелы, а мы втроем попробуем добраться к доту.

Этот замысел удалось осуществить. Мартын с двумя товарищами подполз к доту, взял несколько тысяч патронов и доставил их в отряд.

Очень активно действовал Михаил Александрович Рыбаков, отвечавший за обеспечение бригады оружием и боеприпасами. Благодаря его энергии и предприимчивости мы смогли вооружить сотни наших новых бойцов.

* * *

Больше всего, пожалуй, приходилось хлопотать о взрывчатке.

Наш «генеральный директор» по этой части Палиха выслушивал немало «теплых» слов от подрывников, отправлявшихся на задания.

— Ты что же, понимаешь, смеешься? — негодовал Бадоев, когда Палиха выдавал ему два — три килограмма тола. — На одну гайку, понимаешь. А мне состав с пушками приветствовать надо.

— Нету больше, — убеждал Палиха. — Нету. Ты ведь у меня не один. Смотри, сколько народу. Где-нибудь в пути раздобудешь. Давай следующий...

Некоторое время мы как-то обходились «немецким мылом». Но с образованием бригады потребность во взрывчатке сильно возросла. Начали искать другие возможности. И вскоре наши пиротехники установили, что тол можно выплавлять из снарядов почти всех калибров и отечественного и иностранного производства.

Это открытие имело большую ценность. На оккупированной территории можно было найти немало всевозможных снарядов.

Правда, выплавка тола — занятие опасное. Поначалу имелись и жертвы. Но потом, приобретя навыки, наши мастера отлично справлялись с этим делом.

Снаряд без взрывателя нагревался в кипящей воде или на костре. Когда тол становился жидким, его выливали в ящики нужных размеров. Причем, в середину обязательно вкладывали одну шашку (в сто или двести граммов) фабричного производства. Без нее ящик не взрывался. Но и это еще не все. Нужен капсюль-взрыватель. Где его взять? Нельзя ли извлечь капсюль из головки взрывателя снаряда?

В отряде Якимова был партизан Семен Лутковский — колхозный кузнец из села Рудня. Мы пригласили его для консультации.

Семен подумал и сказал:

— Надо попробовать, может, что и получится. Отпустите дня на два домой, схожу в кузницу, там у меня есть кой-какой инструмент.

И вот Лутковский, взяв два взрывателя от снарядов, отправился в село.

Какова же была наша радость, когда кузнец,вернувшись в отряд, вручил командиру капсюли. Один из них немедленно испытали. Он сработал безотказно.

Лутковский стал главным поставщиком капсюлей.

5

Отрядами бригады руководили в основном опытные командиры, люди, искушенные в военном деле. И тем не менее не обходилось без изъянов, ошибок. Ведь приемы, методы борьбы в тылу врага имели свои особенности...

Хорошо бы, конечно, организовать курсы, прочитать лекции о тактике партизанской войны. Но в наших условиях это было невозможно. Не собрать ли командиров и политработников, чтобы обменяться накопленным опытом, проанализировать свои успехи и промахи, наладить более тесное взаимодействие между отрядами?

В штабной землянке долго горел каганец. Глезин, Корабельников, начальник штаба бригады Кривский, его помощник Щенников и я держали совет. Предлагалось несколько вариантов. В конце концов решили созвать сразу всех командиров, комиссаров, начальников штабов и начальников разведок.

Правда, обезглавить отряды хотя бы на один день несколько рискованно. Но, по данным разведки, оккупанты в ближайшее время не собирались на нас нападать.

Как провести это совещание, вернее, учебный сбор, чтобы он дал наибольший эффект? Пожалуй, лучше всего устроить полигон, изобразить на нем в миниатюре зону боевых действий бригады и обменяться мнениями, как лучше решать те или иные тактические задачи. В Харьковском пограничном училище нередко проводили занятия на подобных полигонах, и я на своем опыте убедился, как много это дает.

И вот в назначенный день участники сбора выстроились на песчаной полянке, на которой условными знаками были отмечены населенные пункты, леса, озера, реки, болота, железные и шоссейные дороги.

Собравшиеся одеты весьма разнообразно: ботинки вперемежку с сапогами, брюки навыпуск и галифе, гимнастерки и пиджаки, кепки и пилотки. Но все чисто выбриты (бородачи подправили бороды) и подтянуты. Приятно видеть боевых товарищей такими аккуратными, организованными.

Начали занятие. Возникло много вопросов: каким образом выгоднее действовать при наступлении карателей, где и какими силами лучше наносить внезапные удары по врагу, что предпринимать в тех или иных ситуациях.

Я ставил различные задачи. В их решении принимали участие все, от самого опытного командира отряда — полковника Никитина до самого молодого из присутствующих — начальника штаба штабного отряда лейтенанта Александра Дюжина.

Долго говорили о разведке и диверсиях. С интересом выслушали рассказы наших уже довольно опытных разведчиков-подрывников Бадоева, Никольского, Телегуева, Табачникова, Самосюка, Соломона, Майского.

Закончился сбор торжественно. Штабной повар Иван Фофанов («по совместительству» отличный пулеметчик) устроил необыкновенный для тех дней обед. Он угостил нас щами из щавеля, заправленными простоквашей, и блинами с молоком.

В заключение Фофанов дал присутствующим практические советы, как при очень скудном рационе готовить более или менее сытную и вкусную пищу.

6

В июле руководители бригады лично познакомились с секретарями Полоцкого подпольного райкома партии Николаем Акимовичем Новиковым и Георгием Сергеевичем Петровым, с которыми до этого поддерживали контакт через инструктора П. В. Хлудкова.

Мы стали бывать на заседаниях бюро райкома, Н. А. Новиков и Г. С. Петров приезжали в наш штаб.

Они глубоко вникали в жизнь и боевую деятельность бригады. Особенно их интересовала организация разведки и действий подрывников.

— Это дело, — говорил Новиков, — поставлено у вас лучше, чем в соседних бригадах. Сами гитлеровцы отзываются о вас с большим уважением. Мне рассказывали, что один немецкий офицер, взятый в плен на Калининском фронте, а ранее служивший в Дретуньском гарнизоне, со всей серьезностью спрашивал у наших командиров, сколько лет надо учиться, чтобы стать партизаном. Вам следовало бы поделиться опытом с соседями.

Мы выполняли наказ секретаря райкома. Лучшие разведчики-подрывники не раз отправлялись в смежные соединения, проводили там учебные сборы, делились всем, что знали и умели.

Н. А. Новиков и Г. С. Петров доводили до нашего сведения указания ЦК Коммунистической партии Белоруссии и Витебского обкома по различным вопросам партизанской борьбы, подсказывали иногда наиболее уязвимые цели противника.

Тесная связь с райкомом помогла нам улучшить массово-политическую работу и в бригаде и среди населения. В. каждом отряде начали выпускать стенные газеты. Широко использовались также газеты и листовки, печатавшиеся в подпольной типографии райкома. Один — два раза в месяц в отрядах проводились собрания коммунистов, на которых нередко присутствовали члены райкома.

По предложению Н. А. Новикова и Г. С. Петрова личный состав бригады в торжественной обстановке принял «Присягу партизана Белоруссии».

Коммунисты, и комсомольцы были душой во всех делах нашего соединения. Партийная и комсомольская организации непрерывно росли.

И сейчас, спустя много лет, я как будто вижу перед собой взволнованные лица боевых товарищей — Демченко, Бадоева, Никольского, Телегуева, Табачникова, Соломона, Индыкова, Палихи, Павлюченковой и других, которые на партийных собраниях в отрядах, а затем и на заседаниях бюро подпольного райкома давали клятву с честью носить высокое звание коммуниста, не щадить жизни в борьбе с фашистами.

Помню, на одном из заседаний бюро обсуждалось заявление Ивана Лесковича из села Поташенки.

К столу подошел худощавый парень в синей косоворотке, штанах из мешковины и стоптанных ботинках.

— Расскажите коротко о себе, товарищ Лескович, — предложил Николай Акимович Новиков.

— Ну что рассказывать? — пожал плечами молодой человек. — Биографии у меня пока нет... Не нажил еще. Школа, работа в колхозе — вот и все.

— Вам двадцать три года, верно? — спросил секретарь райкома, перечитывая заявление. — В армии не служили?

— По сердцу не подошел, забраковали.

— Вот вы пишете: «Прошу принять меня в ряды Коммунистической партии». И все. Не можете ли вы объяснить, что именно влечет вас в ряды партии?

Парень задумался.

— Ну как вам сказать... — Он переступил с ноги на ногу и вытер рукавом пот со лба. — Видите ли, какое дело. Соседа моего фашисты повесили прямо на улице села, на столбе. Коммунист он был — наш Егор Иванович. И рассудил я так: не должно быть в партии урону... Очень много дел у нашей партии. Шутка ли — построить жизнь человеческую по справедливости! Вот и... вместо Егора Ивановича, значит... Тут я по сердцу вполне подхожу.

— Есть еще вопросы? — обратился Н. А. Новиков к членам бюро.

Вопросов не было.

* * *

По указанию райкома партии в двадцати населенных пунктах были созданы подпольные организации ВЛКСМ, объединявшие двести юношей и девушек. Особенно много потрудились среди молодежи Борис Львович Глезин и его помощник по комсомольской работе, пришедший с нами из Москвы, студент Московского института истории, философии и литературы Давид Файнгелеринт.

Комсомольцы помогали нам охранять партизанские села, собирали для нас оружие и боеприпасы, продукты и одежду, вели агитационную работу среди населения.

Секретарь подпольной комсомольской организации деревень Лукавцы и Осиповка Мария Герасимова казалась с виду тихой, робкой. Но на самом деле это была энергичная, боевая девушка. Когда приближались каратели, она собирала товарищей, ходила с ними по хатам, выводила крестьян в заранее подготовленные и замаскированные места в лесных чащах.

Ира Жизневская, Валентина Чекулаева, Лида Воронцова и другие точно так же спасали от фашистской расправы жителей деревень Лютовка, Зеленки, Сестренки, Яковцы, Поташенки.

У нас возникла идея организовать в бригаде ансамбль песни и пляски. Начали выяснять свои возможности. Оказалось, в каждом отряде есть свои певцы, музыканты, танцоры. Желающих было даже больше, чем надо. Пришлось устроить нечто вроде конкурса.

Художественной самодеятельностью стали руководить Давид Файнгелеринт и боец Михаил Ароник.

Наши артисты выступали часто и имели огромный успех и у партизан и у населения. Надо отметить, что сам факт существования ансамбля в таких необычных условиях очень повышал настроение людей.

Концерты устраивались обычно на лесной полянке или на улице деревни под надежной охраной. Иной раз конферансье вместо очередного номера программы объявлял: «Фрицы!» — и артисты, взяв в руки оружие, вместе со зрителями шли в бой.

Ансамбль выступал не только в зоне своей бригады, но и в соседних партизанских соединениях.

Подпольщики сообщили, что, узнав о концертах наших артистов, немецкое командование было очень расстроено.

— Партизаны над нами издеваются! — неистовствовал военный комендант Полоцка. 

Кольцо прорвано

1

В книге бригадного генерала английской армии Ч. О. Диксона и доктора Отто Гейльбрунна «Коммунистические партизанские действия» приводится выдержка из доклада начальника управления полевой полиции при главном командовании немецких сухопутных войск от 31 июля 1942 года. Перечисляя районы, которым партизаны особенно угрожали летом сорок второго года, начальник управления полевой полиции указал, в частности, и районы северо-восточнее и северо-западнее Полоцка, то есть зону дислокации нашей бригады и соседних соединений.

Фашисты прилагали немало усилий, чтобы устранить эту угрозу. Как уже известно читателю, оккупанты еще в июне неоднократно пытались подавить партизанское движение в Полоцком и смежных с ним районах Витебской области. Не прекращались такие попытки и в дальнейшем.

Двадцатого июля гитлеровцы снова начали против нас боевые действия. Большая часть наших отрядов почти ежедневно вела бои с наступавшим противником.

Поздно вечером двадцать четвертого июля в штаб бригады вернулся из разведки Корабельников. Он вошел в землянку усталый, с воспаленными от бессонных ночей глазами. Выражение его лица не предвещало ничего отрадного.

— Ну, комбриг, фашисты затеяли, видно, против нас очень серьезное дело, — сказал Павел Алексеевич, вытирая со лба капельки пота.

— А что такое?

— Вот, посмотри. Я хоть и не силен в немецком языке, но кое-что понял. — Он вынул из планшета несколько бумаг и карту. — Найдены у убитого командира немецкой роты лейтенанта Вюрца.

Мы позвали Давида Файнгелеринта. Он свободно владел немецким и быстро разобрался в документах, принесенных Корабельниковым.

Из них следовало, что в состав карательной экспедиции входят полк моторизованной пехоты с артиллерией и минометами и особый батальон. Кроме того, каждой роте придана группа полицейских. Противник действует побатальонно и поротно с разных направлений, намереваясь окружить и уничтожить нас.

Окружать нас пытались не раз. Мы уже привыкли к подобным ситуациям. Но теперь наступают крупные силы, и противостоять им значительно труднее.

* * *

Еще пять дней прошли в боевых столкновениях. Несмотря на большие потери от наших засад, противник продвигался в район расположения бригады, постепенно охватывая нас со всех сторон.

Продукты кончались. Часть наших скудных запасов продовольствия, хранившегося на базах, попала в руки гитлеровцев. Мы оказались отрезанными от населенных пунктов. Впрочем, если бы и удалось добраться до близлежащих деревень, то вряд ли можно было бы получить там помощь: почти все жители, спасаясь от карателей, ушли в леса.

В конце июля бригада, отходя под давлением врага, сконцентрировалась вокруг небольшой высоты, покрытой молодым лесом и кустарником. Действуя мелкими группами в разных направлениях, партизаны наносили фашистам чувствительные удары. Однако наше положение с каждым часом ухудшалось.

Второго августа, около четырех часов дня, фашисты внезапно совсем прекратили огонь. Это показалось странным. Обычно до наступления темноты они интенсивно обстреливали нас из орудий и минометов. В чем же дело?

В это время вернувшийся из разведки помощник начальника штаба Щенников доложил, что вражеское кольцо вокруг нас замкнулось. Нет гитлеровцев лишь с южной стороны, где сразу за высотой начинается болото, которое обозначено на карте как непроходимое. Но за болотом тоже немцы.

Прошло несколько часов, начало темнеть. Фашисты не возобновляли огня. Было тихо. И вдруг в воздухе послышался шум моторов.

Немецкие самолеты! Наверно, будут бомбить.

Но вместо бомб сверху посыпались листовки. Вот они падают на землю. Беру в руки одну из них.

Оккупанты, обращаясь к партизанам, пишут: «Ваше положение безнадежно, и вы все обречены на гибель. Но немецкое командование не хочет лишних жертв и предлагает сдаться. Вам гарантируется свобода. Эта листовка является пропуском. Сборный пункт — Боровуха-1-я. Если не прекратите сопротивление — все будете уничтожены. Вы находитесь в полном окружении немецких войск. Убедиться в этом сможете сегодня в 12 часов ночи».

Сдаваться, конечно, никто не собирается. Но положение очень тяжелое: мы действительно окружены. И долго обороняться не сможем — у нас мало боеприпасов.

Вскоре на моем командном пункте собрались Глезин, Корабельников, Кривский, Щенников, большинство командиров отрядов. Начали совещаться. В конце концов приняли решение попытаться до рассвета вырваться из вражеского кольца.

Но в каком месте осуществить прорыв? Я предложил идти через болото. За ним, правда, тоже фашисты, однако там они нас наверняка меньше всего ожидают.

Позвали разведчика Григория Онуфриевича Корнилова — местного жителя, хорошо знающего окрестности.

— Скажите, Григорий Онуфриевич, по этому болоту, что вот тут, за высотой, пройти можно?

— Не знаю. По нему вроде никто никогда не ходил, Не помню такого случая.

— Может, нужды не было, потому и не ходили?

— Да нет, — ответил Корнилов. — Нужда как будто была, да ходу не было. — И, подумав немного, добавил: — Может, сторонкой, поближе к берегу, оно и ничего.

Сведения неутешительные. И все-таки надо идти через болото. Прорваться где-либо в другом месте вряд ли удастся.

Полковник Никитин получает задание остаться со своим отрядом около высоты и, после того как бригада двинется на юг, создавать у противника впечатление, что наши главные силы по-прежнему находятся здесь: наносить гитлеровцам удары мелкими группами одновременно в разных местах, минировать вероятные пути движения врага. А потом отряд должен тоже выйти из окружения и вести разведку в этом районе.

Остальные подразделения бригады начинают готовиться к прорыву.

* * *

Стрелки часов приближались уже к двенадцати, когда мы собрались тронуться к болоту. И вот ровно в полночь вокруг высоты одновременно со всех сторон взвились ракеты. Затем послышались выстрелы — и черное небо прочертили трассирующие пули. Через несколько минут опять стало темно и тихо. Гитлеровцы скрупулезно выполнили данное в листовках обещание: они наглядно показали, что бригада окружена.

Ко мне подошел Никитин — попрощаться. Мы крепко обнялись и расцеловались. Быть может, это наше последнее объятие, последний братский поцелуй...

Высылаем вперед разведку и усиленное боевое охранение. Вслед за ними отряды цепочками идут к болоту. Вскоре движение замедляется, цепочки сжимаются: передние бойцы уже вошли в топкую грязь.

Еще позавчера я по совету партизан — местных старожилов распорядился, чтобы бойцы на всякий случай сплели из прутьев «трапы», которые могли бы облегчить переход через болото. Теперь они пригодились. Партизаны кладут их перед собой, ловко переступают с одного на другой. Плетеные щиты поддерживают людей, не дают им погружаться глубоко. Некоторые, правда, спотыкаются, падают, проваливаются по пояс. Но товарищи протягивают им руки, помогают выбраться из трясины. В общем, медленно, но уверенно продвигаемся вперед.

Наконец чувствуем под ногами твердую землю. Отряды сосредоточиваются на узкой полосе около края болота.

Примерно в полукилометре от нас, там, где должна быть проселочная дорога между озером Лонно и деревней Жадунок, горит несколько костров. Туда отправляются наши разведчики.

Усталые, голодные люди в мокрой, грязной одежде, сжимая в руках оружие, напряженно вглядываются в темноту.

Через некоторое время слышу шепот Щенникова:

— Товарищ комбриг, связные от разведчиков.

Связные докладывают, что дорога перекрыта противником. На ней стоят автомашины, подводы. На машинах, подводах, на земле спят гитлеровцы. Около костров ходят часовые.

Наши предположения оправдались. Фашисты считают, что в этом месте мы вряд ли появимся, и поэтому они здесь не очень бдительны.

Надо использовать это обстоятельство, немедленно нанести карателям внезапный удар и прорваться через вражеский заслон.

По моему приказу отряды с максимальной осторожностью развернулись в боевые порядки и выдвинулись к нашим разведывательным группам, которые находились на расстоянии сорока — пятидесяти метров от противника.

Ровно в три часа, как и было условлено, бойцы открыли огонь по гитлеровцам и сразу же, не давая им опомниться, бросились в атаку.

Внезапность нападения принесла нам успех. Мы стремительно ворвались в расположение противника и выстрелами в упор, гранатами проложили себе дорогу через вражеское кольцо.

Затем бригада повернула на запад и сосредоточилась в лесу недалеко от деревни Сергушки. Жители Сергушек и других близлежащих сел доставили нам немного продовольствия. Фашисты пока не преследовали нас. Мы получили возможность подкрепиться и отдохнуть.

Почти непрерывные бои в течение двух недель потребовали от партизан колоссального напряжения сил. За это время бригада потеряла убитыми около сорока человек. Несколько товарищей попали в плен к противнику, и их судьбу можно было считать предрешенной.

2

Вырвавшись из окружения, мы сразу начали восстанавливать связи с подпольным райкомом партии, с нашими помощниками, проживавшими в городах и селах, с соседними партизанскими соединениями.

Разведчики отряда Шинкарева помогли мне организовать встречу с восемнадцатилетней подпольщицей Зоей Архиповой, которая работала в прачечной немецкого гарнизона на станции Боровуха-1-я. Прачка с охранной грамотой военного коменданта станции Кремса беспрепятственно миновала все посты и контрольно-пропускные пункты и пробралась в лесную глушь, к землянке, где я ее ожидал.

Зоя сообщила, что через несколько дней из Полоцка и Боровухи-1-й выступят против партизан новые подразделения фашистов и отряды полицейских.

— Откуда вам известно об этом? — спросил я.

— Мне сказал по секрету переводчик Кремса... Нахальный такой, противный... Все пристает... — На глазах у Архиповой показались слезы. — Говорит, любит меня. Ну и болтает... А мне это на руку. Слушаю, запоминаю.

Когда я разговаривал с Зоей, Корабельников встретился с другим подпольщиком — фельдшером Александром Марковским. Фельдшер предупредил, что с севера к Заборовщине (то есть к району расположения наших отрядов, вырвавшихся из вражеского кольца) медленно движутся, прочесывая леса, немецкие войска с артиллерией и минометами.

Высланные нами разведчики установили: это те самые полк и особый батальон, которые недавно окружили нас.

В эти напряженные дни мы вместе с соседними партизанскими бригадами стали готовиться к очень серьезной операции.

Железная дорога Даугавпилс — Витебск была в зоне наших действий важнейшей. По ней шло к фронту наибольшее число эшелонов с войсками и техникой противника. Мы старались как можно чаще нарушать их движение, направляли на самую оживленную коммуникацию много диверсионных групп. Однако гитлеровцы после диверсий восстанавливали путь довольно быстро. И вот штабы нескольких партизанских соединений приняли решение, действуя совместно, нанести фашистам более чувствительный удар — взорвать на линии Даугавпилс — Витебск мост через реку Дриссу, находящийся у платформы Бениславского, в восьми километрах северо-западнее станции Борковичи. Этот мост длиной в сто десять метров восстановить было бы нелегко.

Разумеется, такой важный объект оккупанты охраняли очень тщательно, крупными силами. И прежде всего следовало найти наиболее удобные подходы к мосту, выяснить систему его охраны, численность и вооружение охраняющих подразделений.

Проведение разведки возложили на нашу бригаду. Поразмыслив, мы прибегли в данном случае к помощи... полицаев. Да, да, полицаев. Дело в том, что в Борковичах служил в полиции подпольщик Петр Хохлов, а на платформе Бениславского другой товарищ — Константин Койтюгов.

На станции Толмачевская проживала Наталья Ивановна Рудакова, через которую штаб бригады поддерживал связь с некоторыми подпольщиками. Наталья Ивановна, несмотря на свои шестьдесят лет, была очень бодрой, подвижной и находчивой. Завяжет в узелок кусок хлеба, наденет залатанную кофту и черный платок — и отправляется в путь. Задержат ее фашисты — она выдумывает какую-нибудь историю. То расплачется: дескать, иду в деревню внучку хоронить, то перекрестится: в Полоцк, мол, спешу, поставить свечку святым угодникам... Вот эта женщина и передала наше задание Хохлову и Койтюгову.

«Полицаи» добросовестно выяснили все, что нам требовалось. Рудакова опять встретилась с ними и принесла подробные сведения о том, как охраняется мост.

Затем объединенный штаб партизанских соединений, созданный для проведения операции, разработал план. Было выделено несколько штурмовых и прикрывающих групп и группа подрывников. От нашей бригады к мосту выступили отряды Шинкарева и Мышко.

* * *

Сообщение Зои Архиповой о подготовке новых подразделений карателей подтвердилось. Вскоре разведчики донесли, что из Полоцка и Боровухи-1-й по грунтовым дорогам движутся к району Заборовщины автоколонны гитлеровцев.

На развилке дорог, у села Зеленый Бор, эти колонны, по всей вероятности, рассчитывали соединиться, чтобы совместно начать против нас боевые действия. Мы решили нанести фашистам внезапный удар и немедленно направили к поселку Сухой Бор хорошо вооруженную группу во главе с комиссаром бригады Глезиным.

Группа заняла выгодные позиции в лесу вдоль дороги, тщательно замаскировалась и встретила боровухинский отряд карателей сильным ружейно-пулеметным огнем. Нападение оказалось совершенно неожиданным для противника. Потеряв четыре автомашины и несколько десятков солдат, гитлеровцы повернули назад. Узнав об этом, фашисты, следовавшие на грузовиках из Полоцка, тоже развернулись и поехали обратно.

У Зеленого Городка, в четырех километрах от Полоцка, отряды карателей наконец объединились и снова двинулись к Зеленому Бору, выслав вперед усиленную разведку.

Когда они приблизились с юга к району нашего расположения, с севера одновременно подошли другие гитлеровские войска — полк и особый батальон, о которых уже говорилось. Над нами опять нависла угроза окружения.

Чтобы задержать противника, штаб бригады выделил две группы. Они завязали бой с фашистами. А наши основные силы тем временем двинулись на запад, перевалили через насыпь разрушенной железной дороги Полоцк — Идрица и направились к деревне Дмитровщина.

Гитлеровцы, действовавшие с противоположных направлений, потеснили наши группы, ведущие с ними бой, и начали сближаться друг с другом. Вечером, когда стемнело, обе группы партизан, обеспечившие отход основных сил на запад, оторвались от противника и тоже перебрались через железнодорожную насыпь.

Однако после этого ружейно-пулеметная стрельба восточнее насыпи не только не прекратилась, но, наоборот, усилилась. А вскоре оттуда послышались орудийные выстрелы, разрывы снарядов и мин. Возник вопрос: с кем же сейчас ведут бой фашисты?

Сначала мы предполагали, что подразделения гитлеровцев, наступающие с севера и юга, действуют согласованно. Потом показалось странным, что они не завернули фланги и даже не попытались окружить нас. Так, может быть, они совсем не имели между собой связи, а теперь нечаянно столкнулись и принимают друг друга за партизан? У меня мелькнула и другая мысль: не попал ли случайно в клеши к фашистам отряд полковника Никитина? Возможно, под давлением карателей он ушел из района высоты, где нас окружили, и оказался здесь.

К утру перестрелка затихла. В это время штаб бригады получил радостное известие: мост через Дриссу у платформы Бениславского взорван. Настроение улучшилось. Однако тревога за отряд Никитина не покидала меня. Я выслал на его поиски разведывательную группу.

Спустя двое суток разведчики вернулись. Они нашли отряд Никитина примерно в том месте, где он и должен был находиться.

Чуть позднее с помощью подпольщиков мы выяснили, что ночной бой гитлеровцы действительно вели между собой. Причем победили северяне — полк с особым батальоном, — значительно превосходившие своего «противника» в численности и вооружении. Южане не выдержали их натиска и начали отходить. Лишь на рассвете немцы разобрались в обстановке и прекратили огонь. В ожесточенной схватке было убито несколько сотен фашистов.

3

После неудачной попытки ликвидировать партизан оккупанты на некоторое время оставили нас в покое. В середине августа наши отряды вернулись на прежние базы. Потянулись к своим хатам жители деревень, скрывавшиеся от карателей в лесах. Снова зазвенели ведра у колодцев, задымили трубы.

Лето шло к концу. Пожелтели на полях рожь и пшеница, посеянные весной крестьянами с нашей помощью. Наступила пора уборки урожая.

Земля была обработана плохо, но мы все же считали, что если вовремя убрать зерновые, то можно обеспечить хлебом и население и партизан. По договоренности командования бригады с крестьянами часть зерна должны были получить наши отряды.

17 августа 1942 года я отдал следующий приказ:

«Всем командирам отрядов под личную ответственность срочно и организованно провести сбор урожая с полей в охраняемых ими деревнях. Зерно в сухом виде запрятать в строго секретные места, о которых должно знать только командование отряда. Сделать запас зерна на отряд на два месяца из расчета по 600 граммов на человека в сутки.

Выполнение этого приказа является в данное время главной задачей.

Срок окончания первого сбора урожая 20.8.1942 г. Об исполнении донести в штаб бригады 21.8.1942 г.

Одновременно привести все отряды в боевую готовность для достойного отражения врага в случае его попытки ворваться в наш район».

Партизаны совместно с населением приступили к уборочным работам.

Гитлеровцы в некоторых местах попробовали собрать рожь и пшеницу для себя. Заставляли косить и молотить хлеб крестьян, а также военнопленных. Но вывезти зерно фашистам почти нигде не удавалось. Их обозы натыкались на партизанские засады.

Оккупанты попытались также помешать нам. Немецкие самолеты, поднимавшиеся с Дретуньского аэродрома, начали обстреливать и бомбить людей, работавших на полях.

Мы организовали несколько групп снайперов и провели с ними специальные занятия по стрельбе по воздушным целям.

Фашистские стервятники летали, как правил(r), на высоте не ниже пятисот метров, и попасть в них из винтовки или ручного пулемета было очень трудно. Однако наши меткие стрелки все же сумели наказать воздушных пиратов. Тридцатого августа у села Копцевичи бойцы отряда Шинкарева сбили двухмоторный бомбардировщик. На другой день около озера Звериное врезался в землю истребитель, подожженный группой Павла Гукова. Спустя двое суток недалеко от деревни Мариница нашла свою гибель еще одна вражеская машина.

Получив такой урок, фашистские стервятники стали появляться над зоной расположения бригады значительно реже.

В сентябре — октябре партизаны вместе с населением выкопали и засыпали в ямы на зимнее хранение картофель.

* * *

По окончании уборки урожая кое-где в деревнях начали варить самогон. Причем крестьяне не только пили его сами, но и от чистого сердца угощали «родненьких защитников» — партизан.

Это приносило очень большой вред. Во-первых, переводилось буквально драгоценное в тех условиях зерно. Во-вторых, были случаи, когда бойцы, отведав первача, теряли бдительность и попадали в руки фашистов.

Пришлось издать специальный приказ за № 48, в котором командирам отрядов предлагалось разъяснить населению, что гнать самогон категорически запрещается. В качестве высшей меры наказания за самогоноварение предусматривалась конфискация хлеба.

Помню, приехал я однажды в деревню Черное и остановился у старой знакомой — Анны Петровны Севчук. Сын этой пожилой женщины — Андрей находился в одном из наших отрядов. Анна Петровна всегда помогала нам в меру своих сил: чинила бойцам одежду, вязала носки. Встретила она меня, как всегда, радушно. И вот на столе, кроме вареного картофеля, появилась бутылка с мутной жидкостью.

— Пропусти, сынок, чарочку с дороги, уморился небось, — сказала хозяйка.

— За бульбу, мамаша, низкий поклон, а зелье это ни к чему. О приказе разве не слышали?

— Слыхала.

— Почему же не выполняете? Неужели вам хочется, чтобы у вас отобрали хлеб?

— Бог с тобой, милый, ведь я от души, для своих, безо всякой корысти. Как хорошего человека не угостить?

— А что бы вы сказали, если бы ваш сын Андрей отправился на задание, завернул в деревню передохнуть, а ему чарку, другую — от души, без корысти?.. Пошел Андрей дальше, а голова кружится, ноги не держат. Сбился с дороги — и попал к немцам в лапы... Вот как может случиться.

Анна Петровна взяла со стола бутылку и вылила самогон в помойное ведро.

4

Осенью во всех наших отрядах была завершена организация медицинских пунктов, начатая в период создания бригады.

В штабном отряде медпунктом руководила военфельдшер Александра Павлюченкова, в остальных — местные медицинские сестры, вступившие в ряды партизан: Мария Яковлевна Ларькова, Елена Фоминична Семченок, К. Шевченко и многие другие.

В конце лета в бригаде появилась врач Анна Алексеевна Савкова.

Когда началась война, Савкова, незадолго до этого окончившая Минский медицинский институт, заведовала врачебным участком в местечке Воронеч, Ветринского района, Витебской области.

Анна Алексеевна вместе со своими друзьями из Воронечи — учителями, агрономами — попыталась эвакуироваться на восток. Но это ей не удалось.

Оставшись на оккупированной территории, Савкова поселилась в деревушке Нижние Морозы, где жили родители ее знакомых учителей.

Вместе с разбоем, грабежами, убийствами гитлеровцы принесли на советскую землю еще одну беду — сыпняк. Он начал валить с ног целые деревни. Анна Алексеевна стала ходить по селам, оказывая помощь тифозным больным.

Однажды темной осенней ночью хозяйка подошла к кровати уставшей девушки, только что вернувшейся из многодневных странствий, и, тронув ее за плечо, сказала:

— Аня, тебя спрашивают.

— Кто-нибудь заболел? — Сазкова быстро поднялась с постели.

— Староста зовет.

— Староста?..

Что ему надо ночью? Почему он не может подождать до утра?

Выйдя в горницу, Анна Алексеевна увидела пришедшего за ней полицая.

— Вы не знаете, зачем я понадобилась?

— Не знаю, — ответил полицай.

Староста жил недалеко. Когда подошли к его дому, в окне горел свет.

Полицай постучался.

— Ты, Ерофей?

— Точно. Привел, Трофим Егорович.

— Можешь идти.

Савкова вошла в избу. Староста запер дверь на засов. Завесил окно плотным рядном. Предложил девушке сесть.

— Дельце тут одно, Анна Алексеевна... — нерешительно начал он. — Люди, понимаете, приболели. Помочь бы надо...

— Где же они?

— Тут, в хате. Уговориться только наперед хотел... Чтобы, значит, между нами... По нынешним временам голову по этому делу потерять недолго. — Староста наклонился к уху врача и прошептал: — Евреи, понятно?

— Не беспокойтесь, Трофим Егорович.

Хозяин проводил Савкову через сени в другую комнату. Там в углу, за ситцевой занавеской, на широких нарах лежали четыре истощенных человека с бледными, высохшими лицами и опухшими ногами. Это была семья Леках — муж, жена и два сына, — бежавшая из какого-то городка и долго скрывавшаяся в лесах.

Несколько недель староста и его жена с помощью Анны Алексеевны выхаживали истощенных людей и наконец поставили их на ноги. Зимой и весной Леках скрывались у крестьян, а летом пришли в отряд Мышко.

С нашими партизанами Савкова впервые встретилась в деревне Шпаковщика, где она часто навещала больных, в середине мая сорок второго года. Группа Николая Федорова взорвала в Шпаковщине молочный завод, снабжавший соседние немецкие гарнизоны маслом и творогом. При этом случайно получил ранение один местный житель. Какой-то парнишка сказал бойцам, что в селе находится доктор.

— Так зови его скорее! — заторопил Федоров.

Вскоре мальчик вернулся вместе с Анной Алексеевной. Она была в залатанном платье, босиком.

Федоров посмотрел на девушку с некоторым сомнением и спросил:

— Вы и есть врач?

— Да, я врач, — ответила она и начала оказывать помощь раненому.

Познакомившись с партизанами, Савкова сразу же стала нашим верным другом. Она старалась достать для нас медикаменты, устраивала встречи с нужными людьми. А затем, раздобыв сапоги и теплую одежду, пришла в бригаду.

Анна Алексеевна была приписана к отряду Лученка, но фактически руководила медицинской службой во всей бригаде. Она ездила на лошади, а часто ходила и пешком по нашим базам, помогая медсестрам налаживать лечение больных и раненых.

* * *

Готовясь к зиме, мы построили во всех отрядах санитарные землянки. А Павел Федорович Лученок сумел даже поместить свой медпункт в хорошем бревенчатом доме. Этот дом, находившийся в густом лесу, тщательно замаскировали.

При всей нашей бедности мы старались добыть для раненых и больных койки, подушки, простыни, теплые одеяла.

Особенно мучил острый недостаток перевязочного материала и медикаментов.

Вату приходилось вынимать из одеял. Ее стирали, кипятили, высушивали. Деревенские хозяйки передавали нам занавески, салфетки, полотенца. Все это резалось на куски, дезинфицировалось и превращалось в бинты.

Медицинские сестры вместе со своими помощницами — местными крестьянками — собирали в лесах целебные ягоды и растения: малину, чернику, ромашку и другие.

Обезболивающих средств мы совсем не имели. И приходилось делать операции без анестезии. Причем партизаны стойко переносили мучительные испытания, проявляя большую выдержку.

Начальник штаба отряда Комлева Сергей Лубянников получил ранение в руку. Пальцы превратились в месиво, из ладони торчали обломки раздробленных костей. Нужно, было срочно обработать рану, чтобы не произошло заражение крови.

Савкова иссекла ткань и кусачками — другого инструмента не оказалось — вытащила косточки. Лубянников при этом не издал ни звука. Он только поглубже затянулся самосадом.

А семнадцатилетняя разведчица Ольга Ларионова? Осколки гранаты глубоко проникли ей в ногу. Рана загноилась. Удалять осколки без анестезии казалось немыслимым. Мы хотели попытаться отправить Ольгу за линию фронта. Но она решительно отказалась и попросила сделать ей операцию на месте, без обезболивания.

Когда Анна Алексеевна разрезала ногу и. все теми же кусачками вынимала осколки, Ларионова молчала. Лишь прикушенные до крови губы выдавали страдания девушки.

* * *

Много усилий прилагали наши медицинские работники, чтобы уберечь партизан от сыпного тифа, дизентерии и других инфекционных заболеваний. Поддерживали чистоту на базах, следили за гигиеной бойцов.

Два раза в неделю партизаны, находившиеся на базах, подвергались медицинскому осмотру. Возвращавшиеся с задания прежде всего мылись в бане.

В каждом отряде была баня-землянка с печью из булыжника и котлом. Из котла горячая вода по трубе шла в бочку, в которую для поддержания высокой температуры опускали раскаленный в печи камень. Рядом стояла другая бочка — с холодной водой.

Верхнюю одежду дезинфицировали паром. Белья для смены почти ни у кого не имелось. Его стирали в бане и тут же сушили, чтобы опять надеть после мытья.

Благодаря всем этим профилактическим мерам инфекционных заболеваний у нас в бригаде почти не было. 

Помощников находим всюду

1

С большим волнением вспоминаю я о наших подпольщиках. Среди них были люди разного возраста, разных профессий. Они не числились в списках личного состава бригады, но ежедневно, ежечасно вели жестокую борьбу с фашистами.

Советские патриоты, проживавшие в городах и селах, в непосредственной близости от гарнизонов, складов, коммуникаций противника, не только добывали для нас ценные сведения о вражеских войсках, но и распространяли наши листовки, вели пропагандистскую работу среди населения, организовывали побеги военнопленных, направляя их к партизанам, совершали диверсии.

* * *

Весной сорок второго года оккупанты начали вывозить из Полоцка в Германию молодежь. Парням и девушкам опасно было появляться на улицах: их хватали и направляли в эшелоны. Поэтому сестры Надя и Вера Попковы, проживавшие с матерью в городе, старались не выходить из дому.

Во всех делах сестрам помогал тринадцатилетний соседский мальчик Ваня Титов, или просто Титок, как его называли сверстники. Это был бойкий, шустрый, смышленый паренек. Он целыми днями бегал по городу, узнавал разные новости, а вечером обязательно заходил к девушкам, рассказывал.

Однажды Ваня забежал к Попковым сильно возбужденный. Кепочка его съехала на затылок, глаза сияли.

— Ну, теперь все! — захлебываясь от восторга, воскликнул он.

— Что все-то? — сестры недоуменно смотрели на мальчика.

— Точно, все! Возле Невеля наши появились.

— Кто наши? Да говори ты толком!

— Вот непонятливые. Ну конечно партизаны. Они подрывают фрицам поезда...

Это было время, когда в лесах вокруг Полоцка начали действовать партизанские отряды. В первых числах мая, после налета отрядов Поваляева и Марченко на фашистский гарнизон, находившийся в совхозе «Полота», в Полоцк в одном белье прибежали несколько случайно спасшихся полицаев. В те же дни партизаны изгнали гитлеровцев из деревни Зеленки, а захваченное на маслозаводе масло и молоко раздали населению. Вскоре после этого были разгромлены гарнизоны в деревнях Соколище, Селявщина и Ушачи.

Население с большой радостью встречало каждое известие об успехах партизан. Особенно большое впечатление на людей произвел взрыв полоцкой нефтебазы.

...Вере и Наде хотелось уйти в лес, присоединиться к смелым людям, борющимся против фашистов. Но они не могли бросить больную мать. Вот если бы можно было, оставаясь в городе, как-то связаться с партизанами и помогать им!

Девушки заметили, что к Акулине Моисеевне, жившей через дорогу от Попковых, иногда заходят незнакомые люди. Появлялись они всегда или очень рано утром, или поздно вечером. Неужели это из леса? Сестры решили откровенно поговорить с Акулиной Моисеевной. Она всегда хорошо относилась к их семье.

И вот, зайдя к соседке, Вера без обиняков спросила:

— Вы не знаете, тетя, как можно познакомиться с кем-нибудь из партизан?

Женщина смутилась и выронила из рук чашку. Не глядя на девушку, ответила:

— Что ты, милая, откуда мне знать? Но Вера продолжала:

— Вы меня не бойтесь, Акулина Моисеевна. Мне известно, что к вам ходят партизаны. Нам с сестрой нужно поговорить с кем-нибудь из них, узнать, чем мы можем им помочь.

Акулина Моисеевна молча взяла веник, собрала в совочек осколки от чашки, затем тихо спросила:

— А не проболтаетесь кому-нибудь?

— Что вы, тетя!

— Ну ладно. — Акулина Моисеевна вынула из шкафа кусок туалетного мыла «Букет моей бабушки» и протянула его Вере. — Идите в Дмитровщину. Когда остановят ребята с винтовками, не бойся, покажи им это мыло. Там найдешь, кого надо.

На другой день Вера и Надя отправились в Дмитровщину. На окраине села их встретили четверо вооруженных парней.

— Куда путь держите, красавицы?

Вера молча развернула тряпочку, достала мыло.

Парни заулыбались.

— Раз такое дело, проводи, Вася, — сказал старший одному из бойцов. Тот закинул автомат за плечо.

— Пошли!

В комнате дома, куда привели девушек, сидел за столом худощавый человек с седеющими висками. Это был наш начальник разведки Корабельников. Узнав, откуда Вера и Надя и зачем они пришли, Павел Алексеевич начал с ними беседовать.

Тут девушки поняли, что наконец нашли верных друзей и могут включиться в борьбу против оккупантов.

Девушкам предложили участвовать в распространении партизанских листовок и газет. А чтобы сестер не угнали в Германию, им посоветовали устроиться на работу к оккупантам.

Гитлеровцы одобрительно отнеслись к желанию девушек «потрудиться на благо рейха» и направили их на кухню в сформированный из военнопленных батальон охраны Полоцкого железнодорожного узла.

Это было удобное место. Корабельников поручил молодым подпольщицам поближе присмотреться к бойцам батальона, выяснить их настроение.

Связь с отрядом Попковы поддерживали через Ваню Титова. Маленький, неприметный мальчик не вызывал подозрений и свободно проходил через полицейские посты на окраине Полоцка. Из отряда он приносил девушкам листовки и газеты, печатавшиеся подпольным райкомом партии в деревне Топоры.

Газеты и листовки расклеивались другими подпольщиками на стенах домов и заборах. Как ни усердствовали полицаи, они не успевали срывать их, и население узнавало правду о положении на фронтах, о боевых делах партизан. Это бодрило народ, вдохновляло, укрепляло веру в то, что черным дням наступит конец.

Листовки доходили и до солдат охранного батальона. Смелые и находчивые сестры Попковы успевали делать так, что военнопленные находили листовки в казарме и даже в карманах своих шинелей. Особенно постарались девушки, когда распространяли специальное обращение к охранникам, в котором говорилось:

«Юноша! Раньше мы тебя считали хорошим парнем. Может быть, ты и был таким. Теперь ты продался за немецкий мундир с железными пуговицами, за краюху хлеба и глоток шнапса. Опомнись, юноша, пока не поздно! Вернись к народу! Организуй диверсии там, где ты поставлен охранять добро врага, иди в лес, и ты получишь возможность с оружием в руках снять с себя пятно предательства. Мужественно смотри вглаза жизни. У тебя еще есть возможность стать человеком советской земли.

Командование партизанской армии».

Вера и Надя чувствовали, что многих военнопленных угнетает положение изменников. Солдаты не могли не задумываться над своим будущим. Они знали, что народ поднимается на борьбу против «нового порядка». Почти ежедневно им приходилось разбирать разбитые платформы с пушками, танками, таскать в госпитали раненных при катастрофах гитлеровцев.

Внешне сильнее других переживал свой позор охранник Геннадий Тищенко, бывший паровозный кочегар из Донбасса. Девушки не раз слышали, как он в кругу солдат откровенно осуждает себя и своих товарищей. Если он чистосердечен, то это как раз тот человек, который им нужен, через него можно воздействовать на других. А вдруг Тищенко — провокатор? Заговорить с ним Попковы так и не решились.

Но вот однажды вечером, возвращаясь из столовой домой, Вера увидела Геннадия возле казармы. Опасливо оглянувшись, он вынул из кармана бумагу и начал читать. Вере не трудно было узнать, что в руках у него только сегодня распространенное обращение к охранникам.

«Интересно, что он будет делать с листовкой, — подумала девушка. — Спрячет или бросит?»

Вера, скрываясь за углом дома, наблюдала.

Окончив чтение, Тищенко снова оглянулся по сторонам, немного подумал и, аккуратно сложив листовку, сунул ее в задний карман брюк.

На другой день Тищенко дежурил на кухне. В его обязанности входило колоть дрова, топить печь, носить воду. Иногда он садился отдохнуть. Девушки долго не решались начать разговор с ним, опасаясь возбудить подозрения повара.

Но лишь только повар отлучился на склад за продуктами, Вера заговорила с Геннадием. Тот сразу признался, что его мучает совесть и он готов хоть сейчас уйти к партизанам.

Девушки обещали помочь парню, но просили с побегом повременить, а пока осторожно узнавать, кто еще из солдат батальона согласен поступить так же.

Вскоре гитлеровцы стали посылать группы охранников в лес на заготовку дров. Как-то одна из таких групп не возвратилась. В лесу нашли только трупы двух немецких солдат, посланных для наблюдения за военнопленными.

Началось расследование. Но оно ничего не дало.

После того как не вернулись еще две группы заготовителей дров, гитлеровцы перестали посылать охранников в лес. В их казарму зачастили гестаповские ищейки. Над сестрами Попковыми и Геннадием Тищенко, которые организовали побеги военнопленных к партизанам, нависла угроза.

Командование бригады решило вывести подпольщиков из города. А перед уходом им было поручено оставить фашистам «памятный подарок».

Ваня Титов доставил из отряда в Полоцк четыре магнитные мины. Две из них передали отцу Вани, который тоже был связан с партизанами. Он работал грузчиком на нефтебазе депо. Там он и заложил мины. Две другие Геннадий, охранявший в тот день депо, опустил в назначенное время в котлы только что отремонтированных паровозов.

Выбирались из Полоцка раздельно и встретились в лесу в условленном месте. Сюда пришли Вера и Надя с матерью, которая к этому времени поправилась и могла ходить, Ваня со своими родителями и Тищенко еще с тремя военнопленными.

Ваня, хорошо изучивший местность, благополучно привел всех в Дмитровщину.

А мины сработали безотказно. Паровозы были совершенно испорчены, а на нефтебазе произошел большой пожар.

Всем пришедшим в бригаду нашлось дело. Вера, Надя, Ваня и Геннадий со своими товарищами были зачислены бойцами в отряд Шинкарева.

2

В середине мая сорок второго года, когда наш отряд только начинал разворачивать боевую работу в тылу врага, к нам пришла группа бойцов и командиров, бежавших из Полоцкого лагеря для военнопленных.

— Как вам удалось вырваться на свободу? — спросили мы бывших узников.

— Женщина одна помогла, — ответили они. — Храбрая, видно, женщина.

— А кто она?

— Не знаем.

— Вы ее видели?

— Не довелось. Нам передавали ее советы, как действовать.

Через некоторое время наши разведчики установили, что «главной виновницей» побега военнопленных из лагеря является учительница Анна Наумовна Смирнова. И мы решили с ней встретиться. 

...Густой лес. Тишина, нарушаемая лишь пением птиц. Я и Корабельников ждем Смирнову. Иван Демченко послан на опушку, чтобы встретить ее.

Вот в кустарнике послышались шаги. Демченко галантно раздвигает ветви и пропускает впереди себя невысокую, худенькую молодую женщину.

У нее ясные голубые глаза. Из-под косынки выглядывает челка. Цветастое платье, серый жакет, поношенные туфли, в руках сумочка.

Познакомившись с Анной Наумовной, мы попросили ее рассказать о себе.

...Смирнова родилась в деревне Боровуха, Полоцкого уезда, в бедной крестьянской семье. Маленькая Аня очень хотела ходить в школу и мечтала стать учительницей. Однако ей пришлось батрачить — пасти гусей местного кулака.

Но совершилась Великая Октябрьская социалистическая революция — и Советская власть помогла Ане осуществить ее мечту. Она окончила среднюю школу, а затем Полоцкое педагогическое училище.

Некоторое время Анна Наумовна работала инструктором ЦК комсомола Белоруссии. Потом, после освобождения Западной Белоруссии, ее направили учительницей в Барановичи.

Смирнова не только вела уроки. Она создавала в школе самодеятельные кружки, готовила учащихся старших классов к вступлению в ряды ВЛКСМ.

Но вскоре началась война. Жизнь круто изменилась. Молодая учительница вместе с другими жителями города стала тушить пожары, вызываемые налетами фашистских стервятников, рыть щели и противотанковые рвы.

Когда гитлеровцы приблизились к Барановичам, Анна Наумовна с последним эшелоном раненых выехала из города. Несмотря на опознавательные знаки Красного Креста, немцы разбомбили санитарный поезд. В живых осталось лишь двенадцать человек. В том числе и Смирнова. На поврежденном паровозе машинист Кухаренко сумел вывезти из-под огня уцелевших пассажиров.

Анна Наумовна с трудом добралась к матери, в деревню Боровуху. А через несколько дней фашисты захватили Полоцк. 

Оказавшись на оккупированной врагом территория, учительница решила, что не имеет права сидеть сложа руки, что она должна как-то бороться против гитлеровцев. Но как? С кем посоветоваться?

Однажды рано утром Смирнова увидела оборванного, обросшего молодого человека, который шел по тропинке мимо их огорода. Она остановила неизвестного, пригласила его в дом. В ответ на вопрос, кто он, молодой человек лишь назвал свое имя — Миша. Анна Наумовна предложила ему поесть, отдохнуть.

Хотя Миша ничего не говорил о себе, Смирнова чувствовала: это свой человек, советский патриот, — и намекнула, что хочет служить Родине, но не знает, чем она здесь может быть полезна.

— Хорошо бы вам в Полоцк перебраться, — сказал Миша. — Там можно быть очень полезным... Например, надо спасать военнопленных, которые находятся в лагерях и лазаретах. Люди гибнут от голода и болезней.

Вечером Миша ушел, и больше Анна Наумовна его не видела.

Она стала размышлять, как перебраться в Полоцк. Допустим, удастся снять у кого-нибудь комнату. Но ведь надо устраиваться на работу и прописываться! Человеку без паспорта никто никакой работы не предоставит, а предъявить свой паспорт она не может: в нем штамп ЦК комсомола Белоруссии. Попадет такой документ в руки к фашистам — смерть. Нужно что-то придумать...

Анна Наумовна поделилась своими мыслями со старшей сестрой Ксенией и ее мужем — инвалидом Григорием Захаровичем Рыльковым, проживавшими вместе с матерью в Боровухе. На семейном совете решили, что Григорий Захарович попытается устроиться в Полоцкую больницу, превращенную немцами в лазарет для советских военнопленных.

Эта попытка удалась — Рылькова зачислили счетоводом. Он с женой поселился на Замковой улице, рядом с больницей. А Анна Наумовна стала жить у них без прописки в качестве «прислуги», стараясь не попадаться на глаза полицейским.

Миша говорил правду. Страшной была участь военнопленных в фашистском лазарете. Палаты были переполнены. Больные и раненые лежали в невыносимой духоте, на голом полу. Кормили их баландой один раз в сутки. Медикаментов и перевязочных материалов для них выделялось очень мало. Десятки людей ежедневно умирали в тяжких мучениях от заражения крови, истощения.

Вначале гитлеровцы разрешали местным жителям посещать больницу, разыскивать здесь своих родственников. Под этим предлогом началось паломничество добрых людей в лазарет. Все они приносили узелки с хлебом, маслом, сахаром и передавали их раненым и больным. Узнав об этом, фашисты категорически запретили посторонним лицам появляться на территории больницы.

Анне Наумовне, «прислуге» счетовода Рылькова, вход в лазарет был открыт: она приносила своему хозяину завтрак. Смирнова передавала больным и раненым продукты, собранные у горожан, и присматривалась к людям. Она решила помочь пленным, способным самостоятельно передвигаться, бежать из больницы.

Вскоре Анна Наумовна познакомилась с военврачом третьего ранга Воробьевым, который работал в лазарете, а через него установила связь с другими военнопленными — бывшим комиссаром полка Гурским и подполковником Шивардиновым. Смирнова сказала Воробьеву, что поможет им троим бежать.

— Спасибо, девушка, — поблагодарил врач. — У вас доброе сердце. Но вряд ли это удастся осуществить. Не стоит вам рисковать жизнью.

Однако Анна Наумовна не отказалась от организации побега и начала действовать. Она быстро нашла помощников среди медсестер и санитаров — те обещали вывести пленных с территории больницы. Но это — только небольшая часть всего дела. Военнопленные носили свою форму — другой одежды они не имели. Идти в советском обмундировании по улицам нельзя: фашисты сразу задержат. Надо было достать гражданскую одежду и найти рядом с лазаретом место, где Воробьев, Шивардинов и Гурский могли бы переодеться. Кроме того, требовались документы. Без них невозможно было выбраться из Полоцка: на всех дорогах, ведущих в город, имелись контрольно-пропускные пункты.

Учительница Бронислава Бубнова, работавшая в немецком заготовительном ларьке, добыла для Смирновой рабочие спецовки. Анна Наумовна заручилась также содействием лесничего Королькова, который проживал с женой в небольшом доме около больницы. В этом доме пленные могли сменить одежду. Но достать документы не удалось. Смирнова рассчитывала получить их от своей старой знакомой, бывшей сокурсницы по педагогическому училищу Лили Костецкой, которая теперь работала в паспортном столе Полоцкой полиции. Однако Лиля, совсем недавно устроившаяся в полицию, не смогла обеспечить какими-нибудь подходящими справками трех человек. Единственное, что она сумела пока сделать, это снабдить Анну Наумовну временным удостоверением. Такие удостоверения выдавались жителям оккупационными властями взамен утерянных паспортов.

Не достав документов, Смирнова решила попытаться вывезти военнопленных из города на автомашине, не подлежащей проверке. Сын Корольковых Николай, работавший на автобазе шофером, по указанию властей возил мобилизованных горожан на лесозаготовки. По просьбе Анны Наумовны, переданной ему через отца, Николай согласился помочь пленным.

Через несколько дней переодетые в рабочие спецовки Воробьев, Гурский и Шивардинов были благополучно вывезены из Полоцка в Освейский район и вскоре нашли путь к партизанам.

Это была первая удача. Затем при более широком содействии других советских людей Смирнова подготовила еще несколько побегов военнопленных из лазарета, а также из лагеря.

Лагерь находился на берегу реки Полоты. Красноармейцам, выбравшимся с его территории, нужно было сразу бежать за реку в лес. Но мало кто из обессилевших, истощенных людей мог переплыть Полоту. Поэтому Анна Наумовна организовала переправу. Около двадцати человек перевез на другой берег на своей лодке бывший работник кооператива Захар Степанович Полещук.

...Когда Смирнова закончила свой рассказ, я спросил ее:

— Наверно, вам очень трудно?

— Тяжело жить рядом с фашистами, дышать с ними одним воздухом, — ответила она. Наступило молчание.

— А как вы к нам добрались? — прервал паузу Корабельников.

— У меня есть справка, что я сотрудник немецкой полиции. — Анна Наумовна улыбнулась и вынула из сумочки бумагу с печатью и закорючками какого-то гитлеровского капитана. — Лиля Костецкая постаралась.

Мы предложили Смирновой помогать нам.

— Буду делать все, что нужно для победы над врагом, — коротко ответила Анна Наумовна.

3

После организации нашей бригады мы разделили район ее расположения на зоны и распределили их между отрядами. В каждой зоне действовали свои добровольцы-подпольщики, поддерживавшие связь с командованием соответствующего отряда. Некоторые товарищи, в том числе А. Н. Смирнова, имели контакт непосредственно со штабом бригады.

Многие подпольщики оказывали нам большую помощь.

Отважная учительница из Освейского района Мария Алексеевна Янусова вместе с подругой Женей Суховой распространяла сводки Совинформбюро и собирала для нас важные данные о дислокации вражеских войск.

Неутомимыми разведчицами были Вера Прокопенко и Ольга Михайловна Савицкая. В самом Полоцке, наводненном фашистами, эти смелые женщины вели агитацию против оккупантов.

Савицкая проникла однажды на территорию немецкой автобазы и уничтожила сотни тонн горючего и пятнадцать грузовиков. В ноябре сорок второго года Ольга Михайловна совместно с группой военнопленных вывела из строя Полоцкую электростанцию, дававшую ток всем фашистским учреждениям и казармам.

Хорошо работала Лиля Костецкая, подруга учительницы Смирновой. Своим мнимым усердием она расположила к себе начальника городской полиции предателя Обуховича и пользовалась его доверием. Ей удалось достать несколько надежных документов для других подпольщиков. Благодаря этому некоторые товарищи получили возможность устроиться в городские учреждения. Но деятельность Лили не ограничилась добыванием документов...

* * *

Костецкую заинтересовал немецкий капитан полиции Карл Миллер, ведавший в Полоцке, в частности, пропиской. Часто бывая у капитана по служебным делам, внимательная девушка заметила странность в его поведении. В присутствии других гитлеровцев Миллер, как и они, разговаривал с Лилей грубо, высокомерно, а когда оставался с нею с глазу на глаз, сразу менял тон: становился вежливым, внимательно выслушивал ее.

Лиля через А. Н. Смирнову сообщила об этом нам. Мы тоже заинтересовались поведением капитана и дали Костецкой несколько советов.

Через два дня Лиля снова пришла в кабинет к Миллеру. Капитан был один.

— Давайте, фрейлейн, что у вас? — сказал он.

— Все то же — прописка. — Девушка почтительно подала Миллеру регистрационную книгу с заложенными в нее паспортами и временными удостоверениями.

— Садитесь, фрейлейн. У вас, русских, есть поговорка: «Ногам правда не к лицу». Верно я говорю?

— Не совсем, герр капитан. Правильно так: «В ногах правды нет». — Лиля присела на кончик стула. — Но теперь надо думать уже не о том, как правильно по-русски, а как по-немецки, — добавила она на немецком языке.

— Почему? — Миллер внимательно посмотрел на Костецкую. — Нация остается нацией, фрейлейн.

Лиля промолчала, а затем, после длинной паузы, спросила:

— Когда же кончится война, герр капитан? Как долго она идет!

— Вам хочется, чтобы мы скорей победили?

— Конечно. — Костецкая утвердительно кивнула головой. — Ведь я добросовестно служу Германии.

Миллер, ставивший штемпели на документы, поднял голову и снова пристально посмотрел на девушку, как бы желая проверить искренность ее слов.

— Добросовестность в хорошем деле — это очень хорошее качество. У разных людей разные убеждения. Действуйте по своим убеждениям, фрейлейн.

На этом разговор прервался. Капитана срочно вызвал комендант города...

* * *

Узнав о двусмысленных высказываниях Миллера, мы решили: надо обязательно попытаться выяснить, что за ними кроется.

Разгадать капитана, безусловно, не просто. Это сложное и опасное дело. Возможно, Миллер по заданию гестапо проверяет Лилю. А может быть и другое: он антифашист и хочет сблизиться с советскими патриотами, борющимися против гитлеровцев на оккупированной территории. И в том и в другом случае он будет осторожен.

Мы порекомендовали Костецкой еще чаще заходить к капитану, максимально используя служебные дела, и ближе познакомиться с ним, посоветовали, как при этом вести себя. Но предусмотреть заранее все ситуации, которые могли возникнуть, было, конечно, невозможно. Мы полагались на ум и находчивость Лили.

* * *

Прошло около месяца. Костецкая регулярно сообщала нам — в штаб бригады — о том, как идут дела. Она была настроена оптимистически и уже твердо считала Карла Миллера, во всяком случае, порядочным человеком.

И вот однажды, в подходящий момент, Лиля сумела вызвать капитана на откровенный разговор. Когда она осторожно намекнула Миллеру, что знает кое-кого из людей, связанных с партизанами, он признался ей в своих антифашистских взглядах. По его словам, он вынужден служить в гитлеровской армии, чтобы не подвергать преследованиям родственников, и давно ищет встречи с советскими патриотами, так как хочет помогать им в борьбе против фашизма.

* * *

После тщательной проверки мы убедились в искренности Карла Миллера и включили его в работу полоцкого подполья.

Капитан полиции стал действовать очень активно. Он оформлял документы подпольщикам, прописывал их, сообщал нам через Лилю Костецкую и Анну Смирнову о намерениях и планах оккупационных властей, предупреждал о подготовке карательных экспедиций, а также выполнял ряд других наших заданий. Однажды он помог пятидесяти юношам и девушкам, которых должны были отправить на каторгу в Германию, бежать к партизанам.

4

Полоцкие подпольщики регулярно получали от нас и распространяли в городе листовки. Осенью сорок второго года небольшие бумажки, на которых на немецком языке были написаны наиболее важные сообщения Совинформбюро, стали появляться в помещениях городской управы, полиции и даже комендатуры.

Когда полоцкий военный комендант полковник фон Никиш обнаружил одну из таких листовок у себя в кабинете, он пришел в ярость и приказал немедленно уволить почти всех русских, работавших в его учреждении — машинисток, буфетчиц, уборщиц, — а за немногими оставленными внимательно следить.

Но и после этого листовки в комендатуре продолжали появляться.

Гитлеровцы усилили наблюдение за русскими, начали их обыскивать. Особенно тщательно, причем нередко по нескольку раз в день, фашисты обыскивали единственную оставшуюся уборщицу — Лену Павликовскую: ведь она бывала во всех комнатах. Как-то утром, когда Лена пришла на работу, ее встретил у ворот дежурный и повел в один из кабинетов. Там Павликовскую ожидала сотрудница гестапо фрау Эльза. Она приказала девушке раздеться и внимательно осмотрела ее платье, белье и обувь. Гестаповка даже отодрала стельки в туфлях. Но ничего не нашла.

А через день гитлеровцы опять обнаружили в комендатуре листовку.

В чем же дело?..

Виновата была все-таки Павликовская. В те часы, когда она собиралась мыть полы, в здании частенько портился водопровод. Немецкие солдаты нередко потешались, слушая, с каким возмущением Лена ругает слесаря-водопроводчика, военнопленного Степана Юркина, который не может как следует наладить свое хозяйство. Фашисты не догадывались, что молчаливый, безропотный Степан выполняет поручение самой Лены.

Пообещав Юркину «причесать» его шваброй, уборщица брала ведро и тряпку и шла за водой на улицу, к колонке.

Возле колонки лежала груда камней. Под одним из них был спрятан непромокаемый пакетик с листовкой и металлической пластинкой. Споласкивая тряпку и набирая воду, Павликовская незаметно доставала пакетик и опускала его в ведро. Благодаря пластинке он сразу погружался на дно. Затем Лена бросала в ведро тряпку...

Прятала пакетики под камнем подпольщица Зина Гончарова, получавшая их от других наших помощников.

Во время мытья полов Павликовская, выбрав удобный момент, когда поблизости никого не было, — ведь уборка обычно производилась в отсутствие большей части сотрудников, — вынимала из ведра свой «клад», вытаскивала листовку и клала ее под шкаф, под диван или в ящик стола. Пустой пакетик девушка вместе с грязной водой спускала в унитаз.

Вот и вся история. Впрочем, не вся. Однажды Лена сообщила нам, что трое офицеров комендатуры срочно выехали в Освейский район. Мы тотчас прекратили доставку пакетов Гончаровой. Прошел день, второй, третий, неделя... — никто не находил больше в комендатуре ни одной листовки.

Не знаю, заподозрил ли фон Никиш своих офицеров в измене фюреру, но во всяком случае они были вызваны назад, в Полоцк, и вскоре куда-то исчезли.

5

На временно оккупированной советской территории имелось много фашистских разведывательных и карательных органов. Наши подпольщики и капитан Миллер помогли нам получить некоторые сведения об этих органах, действовавших в Прибалтике, Белоруссии и на Украине.

Гитлеровцы стремились взять под контроль каждый километр захваченной советской земли. «Новый порядок» насаждали особые команды, жандармерия, полиция безопасности (гестапо) и служба безопасности, которые имели свои филиалы во всех городах, районах, крупных населенных пунктах.

Руководящий центр карателей и шпионов, орудовавших в Белоруссии, находился в Могилеве. В этом же городе свирепствовала особая команда 8 во главе со штурмбаннфюрером СС Рихтером. Ее отделения дислоцировались в Бобруйске, Орше, Гомеле, Клинцах, Кричеве.

В Витебской области действовала особая команда 9, состоявшая из штурмовых и охранных отрядов. Ее начальник оберштурмбаннфюрер СС Вибенс был очень доволен своими филиалами в Полоцке, Невеле, Суроже и Борисове, которые жестоко преследовали и истребляли советских людей.

В Полоцком и соседних с ним районах особенно «отличались» полковник фон Никиш, начальник жандармерии обер-лейтенант Папенфус, гестаповец обер-лейтенант Фибих. капитаны Отто Фриц, Швабе, Отто Лено. Они уничтожили десятки тысяч мирных жителей. В одном только Полоцке за год было истреблено более пяти тысяч человек. Половину из них расстреляли, повесили, остальных замучили в тюрьмах. В мае сорок второго года Фибих получил за «особые заслуги» высшую награду Гитлера — Железный крест.

Оккупанты пытались пополнять свои кадры провокаторов, убийц и шпионов местными людьми. И находились негодяи, которые шли к ним на службу. Об этом очень горько писать, но нельзя уходить от жизненной правды. То было время грандиозных потрясений, величайших испытаний человеческого духа. Как никогда прежде, проявлялась вся кристальная честность, все благородство, вся совесть и гордость народа. И вместе с тем из темных нор выползали наружу подлость, измена. Их было немного, совсем немного, этих презренных предателей, но все же они были.

Выискивая таких отщепенцев — в основном из числа уголовных преступников и бывших кулаков, — гитлеровцы обучали их в полицейской школе. «Производственную практику» школяры проходили здесь же, в Полоцке. Они, например, стучались ночью в дома, расположенные на окраине города, и выдавали себя за партизан. Тех, кто встречал их радушно, жестоко избивали и арестовывали. Но ведь советские люди, как правило, с большой теплотой относились к партизанам. И пока горожане успели распознать подлые приемы провокаторов, десятки жителей стали их жертвами.

Фашисты искали также политически незрелых, морально неустойчивых людей и при помощи шантажа, угроз и насилия заставляли их заниматься шпионажем.

Работавший дежурным по станции Полоцк Михаил Урбан был до войны исключен из комсомола. Узнав об этом, гитлеровцы решили, что он подходящий для них человек.

Подосланный гестаповцами солдат продал одной гражданке очень дешево тридцать литров керосина (в то время необыкновенно ценный товар!) и убедил ее предложить свою покупку, тоже по дешевой цене, но с некоторой прибылью, Урбану. Ничего не подозревая, железнодорожник купил керосин и повез его в деревню, рассчитывая обменять на продукты. Но как только выехал за город, его арестовали.

Фашисты обвинили Урбана в том, что он поставляет керосин партизанам, сильно избили резиновыми дубинками, а затем положили перед ним два листа бумаги. На одном было написано: «Обязуюсь выявлять коммунистов, всех лиц, настроенных против немецких властей и вождей германского национал-социализма, всех лиц, связанных с партизанами, а также места нахождения партизан и особенно их руководителей». На другом листе — короткий приказ гестаповца обер-лейтенанта Фибиха: Михаила Урбана за помощь партизанам повесить на базарной площади г. Полоцка.

— Выбирай, — сказал фашист, закуривая сигарету.

Железнодорожник долго читал и перечитывал эти бумаги.

— Нет время, Урбан, быстро выбирай, — заторопил гестаповец.

И Урбан выбрал. Подписал обязательство. Ему присвоили кличку Фриц. Но карьера предателя продолжалась недолго. За какую-то провинность сами гитлеровцы расстреляли его. 

На посту руководителя церковного отдела Полоцкой городской управы подвизался некий Павел Пономарев, именовавший себя «профессором богословия». В дни церковных праздников Пономарев вместе со своей благоверной Натальей аккуратно посещал Николаевский собор, где собиралось немало верующих. Однако набожная чета мало прислушивалась к доносившимся с амвона словам молитв. Ее больше интересовали настроения верующих, их отношение к оккупантам. Неосторожно оброненные фразы подхватывались на лету, а затем по указанию Пономарева дежурившие у выхода из собора полицейские отправляли недовольных в тюрьму.

За ревностную службу гитлеровцы назначили «профессора богословия» по совместительству и начальником отдела пропаганды при городской управе и послали в Берлин для «усовершенствования».

Лекции Геббельса вдохновили Пономарева на новые «дела». Вернувшись из столицы рейха, он начал преподавать в местных полицейских школах дисциплину «национал-социализм» и выступать с докладами на эту же тему в городских учреждениях.

По сообщению капитана Миллера, Пономарев хвастался ему, что установил в Берлине связь с высшими властями и получил широкие полномочия.

— Я могу давать распоряжения местным немецким органам, — захлебывался от восторга предатель. — По указанию Берлина, капитан, я создаю в Полоцке политическую группу с национал-социалистской программой.

«Профессор богословия» вознамерился стать политическим вождем местной интеллигенции. Но ему удалось вовлечь в свою малочисленную группу, состоявшую из нескольких полицейских и церковных старост, лишь одного бывшего учителя — Малиновского.

* * *

В ночь на восьмое сентября сорок второго года советские самолеты пытались разбомбить военные объекты Полоцка. Но налет оказался неудачным. Сброшенные бомбы разорвались в городском саду, близ водокачки, а также рядом с лагерем военнопленных. Однако человеческих жертв не было.

Рано утром обер-лейтенант Фибих провел со своими сотрудниками экстренное совещание. На нем присутствовали также капитан Миллер, начальник полиции Обухович и «профессор богословия» Пономарев.

А через несколько часов полиция начала сгонять население на главную площадь города на похороны «жертв бомбардировки».

Когда площадь была заполнена народом, на нее въехали прибывшие из лагеря военнопленных десять грузовиков с трупами. Возле вырытых могил встали с кадилами попы, собранные Пономаревым. Сам «профессор богословия» поднялся на трибуну, снял шляпу и сказал:

— Уважаемые граждане древнего Полоцка. Все вы знаете, что сегодня ночью антихристы-коммунисты бомбили наш мирный город. Вот они, перед вами, невинные жертвы красной авиации. Господь бог примет их в райские чертоги, но они вопиют о мести. Да будет вам земля пухом, незабвенные соотечественники. Аминь!

Зачадили кадила. Попы начали отпевать людей, которых казнили фашисты, чтобы обвинить в варварстве коммунистов.

Полоцкие церковники во главе с презренным предателем Пономаревым стали соучастниками гитлеровцев в гнусном злодеянии.

6

В конце сентября сорок второго года в районе деревни Ропна (недалеко от Полоцка) фашисты начали создавать крупный склад артиллерийских боеприпасов. Когда на усиленно охранявшуюся территорию уже было завезено большое количество снарядов и мин, склад взорвался. На несколько километров вокруг задрожала земля.

Этот взрыв привел оккупантов в бешенство. Они стали производить в Полоцке и близлежащих населенных пунктах новые аресты и проверки. И тут кто-то из гестаповцев обратил внимание на то, что незадолго до взрыва из городской тюрьмы по распоряжению начальника полиции Обуховича были выпущены четырнадцать человек, арестованных за связь с партизанами.

Обухович, вызванный к коменданту для объяснения, предъявил письмо за подписью обер-лейтенанта Фибиха, в котором начальнику полиции давалось указание освободить тех самых людей.

Фибих, ознакомившись с этим письмом, позеленел от злости и заявил, что он никогда его не видел и не подписывал.

Местные эксперты не смогли дать категорический ответ на вопрос, подлинная ли подпись обер-лейтенанта на документе или она подделана. Тогда по предложению начальника жандармерии Папенфуса письмо отправили на экспертизу в Берлин, поставив также вопрос, нет ли на бумаге отпечатков пальцев Фибиха. До получения ответа гестаповца отстранили от работы.

Вскоре из Берлина сообщили: на документе обнаружены отпечатки пальцев Фибиха. Обер-лейтенанта срочно отправили в столицу рейха. Его дальнейшая судьба мне неизвестна, но в Полоцк он не вернулся.

Как рассказывал потом капитан Миллер, случай с освобождением четырнадцати человек переполнил чашу терпения гестаповского руководства, которое в последние месяцы было весьма недовольно Фибихом. Ведь деятельность подпольных партийных и комсомольских организаций в Полоцке усиливалась, партизанское движение в районе росло.

Какова же история письма, так отразившегося на карьере гестаповца? Дело обстояло следующим образом.

Узнав о похоронах «жертв бомбардировки» — чудовищном злодеянии, совершенном гитлеровцами в Полоцке 8 сентября, командование нашей бригады решило ответить на эту провокацию максимальным усилением боевой работы партизан и подпольщиков. Одновременно мы задумали одну операцию с целью освободить из тюрьмы группу подпольщиков, а также дискредитировать обер-лейтенанта Фибиха в глазах его начальства и на какое-то время ослабить внимание оккупационных властей к борьбе с партизанами.

И вот капитан Миллер, зайдя как-то к Фибиху, показал ему для согласования список лиц, обратившихся с просьбой выдать им временные удостоверения. Обер-лейтенант взял печатный бланк со штампом, на котором были написаны карандашом несколько фамилий, прочитал их и вернул листок Миллеру, сказав, что возражений не имеет.

Капитан передал бумагу, побывавшую в руках у Фибиха, нашим подпольщикам. Те осторожно стерли карандаш и с помощью Лили Костецкой написали на этом бланке то самое распоряжение Обуховичу, о котором я уже говорил. Один из товарищей искусно подделал подпись Фибиха. Затем была организована «доставка» заготовленного письма в полицию.

Получив распоряжение обер-лейтенанта, Обухович дал указание начальнику тюрьмы, и тот выпустил четырнадцать арестованных.

Освобожденные быстро выбрались из Полоцка. Одна из них — Елена Титова — остановилась в деревне Ропна. Узнав о том, что в районе Ропна гитлеровцы собираются создавать склад боеприпасов, мы переслали Титовой противотанковую мину и попросили подпольщицу заложить эту мину на территории будущего склада.

Смелая женщина, хорошо знавшая местность около деревни, выполнила наше поручение. И вскоре мина под тяжестью ящиков с боеприпасами сработала.

7

История с Фибихом, как мы и рассчитывали, в некоторой степени отвлекла оккупационные власти Полоцка от их «будничных дел». Воспользовавшись этим, партизаны и подпольщики в течение нескольких дней совершили в городе и его окрестностях еще ряд диверсий.

Немецкое командование всполошилось. В Полоцке начались массовые аресты и казни. Были брошены в тюрьмы вместе с семьями почти все руководители городских учреждений, в том числе даже такие верные прислужники оккупантов, как, например, бургомистр Петровский. При этом в лапы к гестаповцам попали и некоторые товарищи, работавшие на ответственных должностях по нашему заданию, в частности директор банка Федор Николаевич Матецкий.

Вот что рассказала нам несколько позднее жена Федора Николаевича Нина Ивановна.

Рано утром двадцатого октября к их дому подъехали шесть гитлеровцев с переводчиком. Постучались, вошли.

— Вы Федор и Нина Матецкие? — спросил переводчик.

— Да.

— Одевайтесь!

Фашисты произвели в квартире обыск, забрали костюмы и платья, посадили Матецких в машину и отвезли их в лагерь военнопленных, размещенный на территории бывшего военного городка (Спас-городок).

Федора Николаевича и Нину Ивановну привели в дом, где раньше была большая голубятня. Здесь уже находилось немало арестованных. А к вечеру гитлеровцы набили голубятню людьми до отказа. Трудно было повернуться, спали на полу по очереди.

Три дня заключенным не давали никакой пищи. Все очень ослабли... Наконец фашисты привезли с кухни военнопленных бочку грязной, вонючей воды с кусками гнилой нечищеной картошки. Эту баланду стали выливать из бочки в ведра, в которых только что лежали пропитанные потом носки часовых, и раздавать арестованным. Несмотря на мучительный голод, от такого «блюда» людей тошнило.

Гитлеровцы жестоко издевались над заключенными. Входит часовой в камеру — все должны немедленно встать. Не успеет кто-нибудь вовремя подняться — его выгоняют во двор, заставляют ложиться на землю, вскакивать, бегать вокруг дома. Малейшая задержка — и фашисты избивают свою жертву резиновыми дубинками, прикладами, ногами. Чтобы избежать такой «зарядки», арестованные, когда в коридоре раздавался топот, торопились встать заранее. А гитлеровцы нередко нарочно ходили по коридору и, прислушиваясь к шуму в камерах, смеялись.

Заключенных возили на допросы в гестапо — в здание на улице Войкова, в котором до войны было студенческое общежитие.

Нину Ивановну и ее мужа гестаповцы допрашивали три раза, при этом зверски избивали их, требуя сведений о партизанах. Но ничего не добились.

Вскоре в голубятне стало просторнее. Фашисты начали группами увозить арестованных из лагеря.

Двадцать четвертого ноября в девять часов утра в камеру, где содержались Нина Ивановна и Федор Николаевич, вошли немецкий офицер и переводчик. Восьми заключенным, в том числе Матецким, было приказано выйти во двор, стать лицом к забору и не двигаться.

Около двух часов неподвижно стояли легко одетые люди на морозе. Наконец подъехал грузовик. Арестованных посадили в кузов и заставили лечь. Десять гестаповцев с автоматами сели на них, как на дрова. На чьей-то спине устроилась и овчарка. Машина тронулась.

Выехали за город. Гитлеровцы курили, стряхивая пепел и сплевывая на головы лежавших людей.

Недалеко от Боровухи-2-й, возле глубокой ямы, грузовик остановился. В яме уже лежало много трупов, слегка засыпанных песком. У фашистов и здесь был свой «порядок». Каждый ряд расстрелянных они засыпали отдельно.

Гестаповцы спрыгнули на землю и стали вызывать обреченных по одному.

— Раздевайсь! — следовала команда.

Раздевались до белья. Затем гитлеровцы подгоняли человека к краю ямы. Раздавалась короткая очередь из автомата.

Когда упал в яму Федор Николаевич, Нина Ивановна потеряла самообладание и закричала. С трудом слезла она с машины, сняла платок и пальто. Увидев на земле пиджак мужа, схватила его, прижала к груди. Фашист подтолкнул Матецкую к яме и ударил ее по голове резиновой дубинкой. Падая, Нина Ивановна лишилась сознания и выстрелов не слышала...

Через некоторое время Матецкая очнулась. И сразу ощутила резкую боль в голове. Одновременно почувствовала, что ее засыпают песком. Лежала не двигаясь. Слышала, как разговаривают немцы. Потом они сели в машину и уехали. Стало тихо.

Нина Ивановна потрогала руками лицо. Оно было залито кровью. (Потом она узнала, что пуля попала в шею и вышла через правую щеку.)

— Есть кто живой?.. Есть кто живой?.. — громко прошептала Матецкая. Никто не ответил.

Нина Ивановна, собрав все силы, выкарабкалась из могилы и добралась до леса, примыкающего к поселку Лозовка. Здесь она сняла платье, порвала рубашку и кое-как перевязала рану.

До вечера находилась Матецкая в лесу. Когда стемнело, пошла к поселку. К счастью, на окраине Лозовки жил знакомый человек — Петр Ульянович. Он накормил раненую и дал ей одежду.

На другой день Нина Ивановна двинулась на поиски партизан. И через сутки в деревне Заенки нашла их. Партизаны на подводе перевезли Матецкую в Яковцы, где проживали ее родители. Здесь чудом спасшуюся женщину стала лечить медицинская сестра из отряда Якимова Евдокия Постниченко.

Когда рана зажила, Нина Ивановна осталась у нас в бригаде.

За строками боевых донесений

1

Передо мной три толстые папки. Когда-то картон их был глянцевитым, твердым. Теперь он потускнел, размяк и не разваливается лишь потому, что крест-накрест перевязан бечевкой. Можно, конечно, заменить папки. Но не хочется. Поблекшие от времени, пропитанные запахом земли картонки — тоже свидетели подвигов людей. А мне очень дороги все приметы партизанской жизни.

В папках тысячи документов, листки разного формата, цвета, плотности... Курительная, оберточная бумага, крышки и донышки папиросных коробок. Редко листок из тетради или бухгалтерской книги какого-нибудь сельпо.

Я перечитываю скупые строки донесений командиров отрядов, разведывательных групп, штабные документы — и в моей памяти встают боевые дела бригады.

«20. V. 42 г. в трех километрах юго-восточнее станции Боровуха-1-я пущен под откос поезд. Разбилось 20 вагонов с войсками. Состав группы, участвовавшей в операции: Верхогляд, Никольский, Волков, Безбородов, Смоляков. Способ совершения — механический. Затрачено 10 килограммов взрывчатки».

«27. VI. 42 г. на железной дороге Полоцк — Даугавпилс в шести километрах северо-западнее Борковичи взорван железнодорожный мост. Состав группы — Верхогляд, Соломон, Гриценко, Светлицкий, Хамчановский. Толу затрачено 27 килограммов (изъят из противотанковых мин)».

«Я, Л. Полунин, докладываю: 18 августа 42 года пущен под откос эшелон в составе одного паровоза, 25 вагонов с боеприпасами и 7 вагонов с войсками в трех километрах западнее станции Краслава, на территории Латвии. Сутки группа отдыхала. Готовили заряды, помылись в бане. 19 августа пустили под откос еще один поезд — 2 вагона с живой силой и 20 вагонов с боеприпасами — в двух километрах восточнее станции Краслава».

«25. VIII. 42 г. в пяти километрах юго-восточнее станции Свольно на железной дороге Полоцк — Даугавпилс пущен под откос поезд в составе 32 цистерн с бензином. Взорвалось и сгорело 29 цистерн. Много немцев убито. Исполнители — Федоров, Демченко, Безбородое, Грищенко, Карпушенко».

«Капитану тов. П.

31. VIII. 42 г. в 10 км северо-восточнее станции Полота, на железной дороге Полоцк — Невель пущен под откос эшелон с двумя паровозами. Состав эшелона — 20 груженных боеприпасами вагонов и усиленная охрана. Паровозы пошли под откос и потянули за собой вагоны. Были взрывы снарядов в разбившихся вагонах. Эшелон шел из Полоцка на Невель.

Операцию произвели бойцы моего отряда: старший группы Астахов Александр Дмитриевич, боец Ярошенко Николай Александрович — оба бывшие военнопленные, — а также бойцы Бокан Анатолий Тихонович, Корсак Петр Тихонович и Корсак Виктор Тимофеевич — местные партизаны.

Командир отряда Никитин».

«10. IX. 42 г. 14.00.

Ровно в 5 часов утра 10. IX. группа в составе Н. Смирнова, В. Смирнова, Н. Ефанова, Н. Трусова, И. Колосова пустила под откос вражеский эшелон. Взрыв произошел под паровозом у будки № 325 в 4 километрах северо-западнее Боровухи. Разбито 15 вагонов. Паровоз выведен из строя. Группа вернулась благополучно.

Командир отряда Ермилов».

«14 сентября 1942 г. я, Базека, Чайкин, Баранов, Колгушкин, Андреенков заложили заряд на железной дороге Полоцк — Молодечно возле станции Бигосово. Вдребезги разбились паровоз, 21 вагон и 1 цистерна...

Е. Телегуев».

«Близ станции Борковичи 30 сентября 1942 года пущен под откос воинский эшелон противника — 12 вагонов со снаряжением и 2 вагона с лошадьми.

Хаджибатыр Бадоев».

«15 октября 1942 г. получил от командира отряда боевое задание отправиться в район станции Индра. В группе было 7 человек — я, Богданович, Фокин, Гвоздев, Дегтярев, Сорокин, Лазарев. Предстоял длинный путь — около 150 километров. 19 октября группа в полном составе прибыла в намеченное место в 3 километрах от станции Индра... В ночь с 20 на 21 октября были заложены две мины на обеих колеях железной дороги Полоцк — Даугавпилс, в 200 метрах одна от другой. Двумя взрывами уничтожено: один эшелон с. танками в количестве 25 платформ и один эшелон с живой силой — 32 вагона.

Возвращаясь в лагерь, напали на полицейский гарнизон. Взяты трофеи. В отряд доставлено 150 килограммов тола, 8 лошадей и 2 велосипеда.

Старший сержант Астахов».

Вот всего лишь одна строка: «Взорван поезд около станции Полоцк». Докладывает командир отряда Иван Васильевич Якимов.

А какое содержание заключено в нескольких словах?!

Декабрь сорок второго года. Холодная зима. Много снега. Группа подрывников во главе с Якимовым, одетых в белые маскировочные костюмы, на лыжах отправляется к железной дороге Полоцк — Даугавпилс. Двое суток пути с короткими перерывами на отдых. Наконец партизаны выходят поздно вечером к намеченному участку. Но дорога усиленно охраняется. По шпалам методично — вперед-назад, вперед-назад — с небольшими интервалами расхаживают патрули.

Заложить заряд не удается, и группа, держась на некотором расстоянии от насыпи, направляется в сторону Полоцка. Вблизи крупных гарнизонов гитлеровцы чувствуют себя спокойнее и поэтомуобычно менее бдительны. Может быть, поближе к городу удастся найти подходящее место.

Рельеф местности меняется. Железнодорожная линия идет уже не по насыпи, а в выемке между холмами.

И вот подрывники останавливаются на краю откоса. Ночь темная. Но на фоне снега внизу отчетливо видны рельсы. Чуть поодаль — зеленый огонек семафора. Значит, скоро пойдет поезд. Патрулей не видно.

Якимов с двумя товарищами, проваливаясь в глубокий снег, спускается по крутому склону.

Быстро закладывают заряд. Торопятся назад, наверх. Однако подниматься по рыхлым сугробам еще труднее, чем спускаться.

Вдруг — немецкая речь. Патруль! Трое в белом замирают на откосе, сливаются со снегом. Гитлеровцы, не заметив партизан, удаляются.

Наконец подрывники взбираются на холм. Начинает светать.

Приближается поезд... Рывок за шнур. Взрыв!

Теперь надо скорее уходить в лес. Но чтобы добраться до него, нужно перейти шоссе. А уже совсем светло. По шоссе идут немецкие машины.

До вечера пролежали партизаны в глубокой, засыпанной снегом канаве и, лишь когда стемнело, достигли леса.

* * *

Выдающийся борец против фашизма Юлиус Фучик писал: «Герой — это человек, который в решительный момент делает то, что нужно делать в интересах человеческого общества». Эти слова приходят мне в голову, когда я вспоминаю бойца Пушкина. 

Вместе с несколькими другими красноармейцами он бежал из лагеря военнопленных и пришел в один из наших отрядов. И сразу же попросился на боевое задание. Его включили в диверсионную группу, отправлявшуюся на железную дорогу.

Когда вышли к линии, Пушкину и еще одному партизану было поручено установить заряд. Они подползли к железнодорожному полотну. В этот момент послышался стук колес подходящего поезда.

— Уходи! Один управлюсь! — шепнул Пушкин напарнику. Тот скатился с насыпи.

Пушкин быстро заложил тол под рельс, вставил капсюль-детонатор и со шнуром в руке начал отползать. Но едва успел проползти около двух десятков метров, как паровоз, вынырнувший из-за крутого поворота, уже приблизился к заряду.

Боец мог бы пропустить эшелон. Но он крикнул: «За Родину!» — и дернул шнур.

Вагоны полетели под откос. Пушкин погиб при взрыве.

Мы не смогли узнать, где вырос этот бесстрашный солдат, кто его родители. Ведь он был в отряде всего несколько дней.

В списке личного состава бригады значатся его фамилия и инициалы — С. П.

* * *

Во многих подобных делах участвовал юный партизан Петя Лисицын, который появился в нашем отряде в конце мая сорок второго года.

Петю привели в лагерь вернувшиеся с задания подрывники Эдуард Соломон, Михаил Шаров и Николай Рогачев.

— Паренек смелый, боевой, — отрекомендовал Лисицына Соломон. — Хочет стать партизаном.

— Богатое у тебя вооружение, — сказал я, оглядев Петю, на поясе у которого висело три гранаты.

— Это только часть. — Подросток взялся рукой за гранаты. — Товарищ Соломон не велел брать все сразу. У меня спрятаны около дома в яме обрез — сделал сам из боевой винтовки, — мелкокалиберная винтовка и ящик с патронами. Нашел в лесу еще в прошлом году... А вот мои документы. — Он достал из кармана и протянул мне свидетельство о рождении (ему было пятнадцать лет) и справку об окончании шести классов средней школы.

...Петя — сын почтового служащего — проживал с отцом, матерью и сестрой в поселке Булавки. Когда фашисты оккупировали Полоцкий район, он вместе с одним из своих друзей начал собирать в лесу, в поле, у дорог оружие, оставшееся после боев. Зимой приятели задумали уйти из дому и перебраться через линию фронта, чтобы воевать против гитлеровцев. Но потом Петин друг отказался от этого намерения, а в одиночку паренек не решился отправиться в далекий и трудный путь.

Весной сорок второго года распространился слух о том, что в районе появились партизаны. «Мне бы к ним! — мечтал Петя. — Но как их найти?»

И вот пареньку повезло. Утром двадцать восьмого мая он пришел на свой огород, находившийся на окраине поселка, чтобы помочь отцу, который там работал. Отец сидел около хибары, имевшейся у них на огороде. Петя заметил: он чем-то взволнован.

— Ты что, папа?

— Ничего, сынок. Отдыхаю: уморился, — ответил отец. Помолчав немного, шепотом спросил: — Не разболтаешь никому?

— Никому.

— Гости у нас... Партизаны. Спят в хибаре на чердаке.

Этими гостями и были Соломон, Шаров и Рогачев, направлявшиеся к железной дороге Полоцк — Даугавпилс. Ночью, пробираясь огородами по окраине Булавок, они встретились с Петиным отцом, с которым наша разведка несколько ранее установила контакт. И Лисицын предложил им отдохнуть на чердаке, заполненном сеном.

Вечером, когда наши подрывники после отдыха в хибаре собрались уходить, Петя попросил их взять его с собой. Соломон — он был старшим в группе — сначала не хотел брать подростка. Но Петя страстно доказывал, что он уже почти совсем взрослый, говорил, что давно хочет сражаться против фашистов. И Соломон сдался: паренек пошел вместе с ними на железную дорогу.

Петя сразу же подружился с партизанами. Они научили его стрелять из пистолета, познакомили с основами подрывного дела. 

В ночь на тридцатое мая группа вышла к железнодорожной линии, и юный партизан получил первое боевое крещение. Он помогал Соломону закладывать заряд под рельс, а Шаров и Рогачев охраняли их. Соломон рассказал мне, что Петя действовал смело и решительно.

Эшелон был взорван, группа благополучно вернулась в лагерь отряда.

Таким образом, когда я познакомился с Петей Лисицыным, он был уже в некоторой степени обстрелянным бойцом. Тем не менее мне не хотелось, чтобы такой юный паренек сразу же включился в полную опасностей боевую работу. И я определил его на кухню.

Петя оказался исправным помощником повара. Посуду содержал в образцовой чистоте, обед раздавал всегда вовремя. Однако, старательно выполняя эти обязанности, о» не терял надежды сменить поварской черпак на оружие и настойчиво просил послать его на задание.

Месяца через полтора Лисицын все-таки уговорил, чтобы его приняли в разведывательно-диверсионную группу Евгения Телегуева.

Несмотря на свою юность, Петя быстро освоил опасное дело и стал умелым подрывником. Он проявил себя как находчивый и отважный воин.

* * *

Яков Дмитриевич Павленко работал сапожником в отряде Михаила Мышко. Тихий скромный мастер трудился очень добросовестно. Всегда старался побыстрее и получше починить бойцам обувь. Заметит у кого-нибудь чуть отставшую подошву, сбитый каблук — сейчас же остановит:

— Ну-ка, браток, заходи ко мне, обувка твоя ремонта требует!

— Ничего, продержится еще.

— Давай, давай! — настаивал Павленко. — Тебе-то ничего, а мне очень даже чего. Сейчас подобью — и шабаш, а потеряешь подошву — новую придется ставить. А кожу-то достать нелегко!

Боец, покоренный этими убедительными доводами, заходил в землянку, снимал сапог и терпеливо ждал, пока Яков Дмитриевич не приведет его в порядок. 

Такая внимательность Павленко имела еще и другую причину: сапожник уже много времени просился на боевое задание. А командир отряда Мышко обещал удовлетворить его просьбу лишь тогда, когда в отряде будет отремонтирована вся обувь. Но, вообще-то говоря, никакой надежды на то, что настанет такой момент, не было, и поход Якова Дмитриевича на задание откладывался на неопределенный срок.

Однажды зимой я и комиссар бригады Глезин приехали в лагерь отряда Михаила Мышко. Смотрим: на двери землянки Павленко какой-то шутник написал углем: «Сапожное ателье». Зашли в землянку.

Мастер, сидя на ящике, при свете двух коптилок подшивал валенки.

— Как настроение, Яков Дмитриевич? — спросил я.

— Уж больно тяжко вот тут... — Павленко ударил себя кулаком в грудь — Как сказали мне ребята, что фашисты жену мою, мать и сына шестимесячного порешили, дом спалили, так не могу я себе места найти... Не будет мне покоя, пока сам гитлеровцам не отплачу... Моих уж, конечно, не вернешь. Но должен же и я помочь, чтобы гитлеровцам ходу не было на нашей земле. Да и что люди скажут? Отсиделся Яков в голенище?

Я прекрасно понимал состояние Павленко. Во всей бригаде, пожалуй, не было хозяйственника, повара, конюха, медсестры, которые не просили бы послать их хоть разок на боевое дело.

По моей просьбе Мышко включил Якова Дмитриевича в диверсионную группу Елагина, отправлявшуюся в очередной поход на железную дорогу.

Целую неделю провела эта группа в лесу возле линии. Однако заложить заряд не удалось: железнодорожное полотно очень сильно охранялось.

Все бойцы тяжело переживали неудачу. Но больше других расстроился Павленко. Когда Елагин уже собирался принять решение вернуться в лагерь, Яков Дмитриевич отозвал его в сторону.

— Разговор имею, Павел Кузьмич.

После разговора Елагин вместе с Павленко отправился в близлежащую деревню, приказав остальным дожидаться их в лесу.

Через несколько часов командир группы и Яков Дмитриевич возвратились, но не пешком, а в санях, в которые была запряжена маленькая тощая лошадка с облезлыми боками. Сбруя тоже имела жалкий вид: дуга — половинка железного обруча, снятого с бочки, — была прикреплена к оглоблям веревкой; хомут, сделанный из покрышки автомобильного баллона, кое-как привязан к дуге и оглоблям.

Но Павленко, судя по его настроению, был весьма доволен таким приобретением. Он заметно повеселел.

— Ты, Яков Дмитриевич, не задумал ли на этой кобыле брать Берлин? — пошутил один из бойцов.

— Берлин не Берлин, а свезти подарочек фрицам сгодится.

С помощью товарищей — опытных подрывников — Павленко заминировал сани. Затем он подкормил лошадку хлебом и выехал на проселок, ведущий к переезду через железную дорогу, около которого находился взвод немецкой охраны.

Наезженный проселок шел к линии под уклон. Яков Дмитриевич разогнал кобылку, как мог, — после завтрака она бежала довольно резво — и недалеко от железнодорожного полотна соскочил с саней.

Остальные товарищи, замаскировавшись в удобном месте, откуда был виден переезд, вели наблюдение.

Увидев лошадь с санями без седоков, немецкие часовые остановили ее. Один солдат взял кобылку под уздцы и повел к бараку, в котором располагались охранники.

Десятка три гитлеровцев окружили любопытную «находку». Многие громко смеялись. Но это развлечение длилось недолго. Кто-то поинтересовался поклажей я приподнял край мешковины, лежавшей на санях. Раздался сильный взрыв... Мало кто из фашистов уцелел.

* * *

Деревня Белая лежала на пути наших диверсионных групп к железной дороге Полоцк — Даугавпилс. Зная это, фашисты держали в Белой сравнительно крупный гарнизон. Район деревни усиленно патрулировался. Подрывники вынуждены были обходить ее дальними тропами. А население Белой постоянно подвергалось измывательствам со стороны фашистов. Гитлеровцы отбирали у жителей продукты, пьянствовали, бесчинствовали.

Как сообщили нам местные подпольщики, попойки устраивались в большом доме, из которого немцы прогнали хозяев. Мы решили проучить обнаглевших захватчиков и задумали заминировать в этом доме печь.

Дом охранял полицай Лисюк. Среди подпольщиков нашелся его давний знакомый. Это был Мазур. Он частенько встречался с полицаем, беседовал с ним на различные темы, поддакивал предателю и старался выведать у него что-нибудь полезное для нас. Вот Мазуру-то и было поручено выполнить необычное задание.

Субботний визит подпольщика в избу, охранявшуюся Лисюком, не вызвал у полицая никаких подозрений. Мазур принес с собой бутылку самогона. «Приятели» выпили по чарке. Потом кто-то постучал в окно и попросил Лисюка выйти на минутку. Оставшись в доме один, Мазур быстро заложил в дальний угол печи заряд взрывчатки с куском бикфордова шнура (толовые шашки были у него рассованы по карманам) и засыпал его золой.

Возвратившись, Лисюк еще раз чокнулся с «другом», и вскоре тот ушел.

Вечером в избу набилось полным-полно фашистов. На столе появились бутылки со шнапсом, хлеб, сало, сырые яйца. Обер-фельдфебель Отто Шредер приказал Лисюку поскорее затопить печь и зажарить яичницу с салом.

Полицай принес охапку дров, разжег огонь... Вместе с дровами загорелся и бикфордов шнур.

Взрывчатка сделала свое дело. Большинству гитлеровцев, собравшихся в доме, яичница была уже не нужна.

* * *

В одной из диверсий на железной дороге Полоцк — Молодечно, которую совершила в январе сорок третьего года наша группа под командованием Самосюка, участвовала инструктор ЦК комсомола Белоруссии Вера Барабашкина. В то время она проводила работу в подпольных комсомольских организациях Ветринского района.

Вернувшись с задания, Самосюк принес адресованное мне письмо Веры Барабашкиной. Вот что она писала:

«В деревне Островщина, Ветринского района, я встретила группу комсомольцев вашей бригады, которую возглавляет тов. Самосюк. Вместе с ними мне пришлось участвовать в крупной операции, проведенной на железной дороге.

Несмотря на большую опасность, рискуя жизнью, Самосюк и его товарищи в восемь часов утра пустили под откос вражеский эшелон.

Прошу Вас от имени ЦК комсомола передать им большое спасибо. Доверие Ленинского комсомола они оправдывают с честью. Молодцы. Очень смелые, решительные товарищи.

О всех подобных случаях прошу сообщать в ЦК комсомола. Страна должна знать о делах, которые комсомольцы совершают в тылу врага».

2

Усиливая охрану железных дорог, гитлеровцы пытались привлечь к этому делу и местное население. Под угрозой репрессий фашисты обязывали жителей населенных пунктов, расположенных вблизи железнодорожных линий, немедленно доносить в комендатуры, в полицию о появлении партизан.

Но жители помогали не гитлеровцам, а нам. Помогали совершать диверсии, а затем нередко сами уходили с партизанами.

* * *

В конце августа сорок второго года диверсионная группа штабного отряда во главе с Михаилом Шаровым шла к одному из участков железной дороги Полоцк — Даугавпилс.

К ночи бойцы выбрались из леса на поросшее редким кустарником поле. В низинах над лугами стлался туман.

До линии оставалось километров пять, когда партизаны увидели небольшой костер.

Осторожно подошли поближе. У огонька сидел широкоплечий, крупнолицый человек лет тридцати. Рядом паслись три лошади.

Незнакомец встретил партизан спокойно. Приподнявшись, ответил на приветствие и предложил им присесть к костру.

— Погрейтесь, уважаемые. По ночам уже здорово холодком обдает. — Мужчина сказал это так просто, словно повстречал старых знакомых. Потом вынул из кармана кисет с самосадом и клочок бумаги. — Закуривайте.

— Лошадей пасете? — спросил Шаров незнакомца.

— Да.

— Чьих?

— Старосты нашего.

— А откуда вы?

— Из деревни Поповщина, тут недалеко. Фамилия моя Хуцкий, зовут Федор Павлович. Нанялся вот к старосте в батраки.

Затем Хуцкий рассказал, что до войны служил в Красной Армии и был демобилизован по болезни. Когда гитлеровцы подходили к Полоцку, хотел эвакуироваться, но не успел.

Под конец Федор Павлович сказал, что давно хотел встретиться с партизанами и включиться в борьбу против оккупантов.

— Вы местность хорошо знаете? — спросил Шаров.

— Лучше нельзя, — ответил Хуцкий.

— Где тут удобнее незаметно подойти к железной дороге?

— Я провожу вас. Выведу лесом прямо к мосту через речку.

С помощью Хуцкого группа вышла к мосту и взорвала его.

В лагерь партизаны вернулись с пополнением: вместе с ними пришел и Хуцкий. А вскоре он привел из своей деревни еще двух товарищей — Андрея Попова и Алексея Горбаня.

Все трое стали хорошими бойцами.

* * *

Среди местных жителей были и такие, которые ночью помогали партизанам подрывать фашистские эшелоны, а утром работали вместе с односельчанами, восстанавливавшими по принуждению оккупантов разрушенный путь.

При этом они своими глазами убеждались в том, какой урон понесли гитлеровцы. Это тоже было очень важно. Сами партизаны далеко не всегда имели возможность выяснить результаты совершенных ими диверсий.

И тут мне вспоминается пожилой крестьянин из деревни Кревники, участник многих операций на железных дорогах, Даниил Михайлович Замбург. Приведу лишь один пример. 

В начале декабря сорок второго года группа Евгения Телегуева была встречена около железной дороги фашистской засадой. Завязалась перестрелка, бойцам пришлось отойти. Попытались заложить заряд в другом месте — опять неудача: наткнулись на патруль.

Тогда группа (она находилась недалеко от Кревников) обратилась за помощью к Замбургу.

Даниил Михайлович вывел партизан к слабоохраняемому участку железнодорожной линии, находящемуся вблизи крупной станции. И здесь бойцам наконец удалось взорвать эшелон.

А на следующее утро Замбург вместе с другими крестьянами расчищал путь на месте диверсии и затем сообщил Телегуеву, что разбились шестнадцать платформ с автомашинами.

3

В первые месяцы нашей боевой работы в тылу врага мы взрывали фашистские эшелоны только одним способом. Толовый заряд закладывался в небольшое углубление под рельсом. Предохранительная чека взрывателя, вставляемого в заряд, соединялась со шнуром длиною не менее пятидесяти метров. Подрывник отползал от железнодорожного полотна на длину шнура и ждал поезда. Выдернуть предохранительную чеку (то есть произвести взрыв) полагалось в тот момент, когда колеса паровоза подойдут к заряду.

От взрыва под паровозом образуется воронка. Локомотив как бы ныряет в нее, останавливается или перевертывается, вагоны налезают друг на друга и падают под откос.

Стремясь предотвратить диверсии, гитлеровцы стали посылать впереди поездов дрезины с саперами. Те обнаруживали и перерезали шнуры, вынимали заряды. Искали шнуры и патрули с собаками. Иногда партизанам удавалось взорвать дрезину или гитлеровский патруль, обнаруживший мину, но ведь тол предназначался для эшелонов.

Мы стали искать другие способы подрыва поездов. Попробовали применять заряды, аналогичные по своему устройству минам нажимного действия. Готовили эти заряды с таким расчетом, чтобы они взрывались под тяжестью паровоза.

Тогда гитлеровцы начали пускать перед паровозами одну — две платформы, нагруженные камнями и весящие примерно столько же, сколько и локомотив. Взрыв происходил под платформой, паровоз и вагоны нередко оставались невредимыми, особенно если эшелоны шли с небольшой скоростью.

Но наши подрывники опять перехитрили врага. Они предложили прикреплять предохранительную чеку взрывателя к вертикально стоящей палочке строго определенной длины. Расчет простой: колесные оси платформ располагаются выше паровозных. Так что платформы, идущие впереди локомотива, не заденут палочку; паровозная же ось обязательно собьет ее и тем самым выдернет чеку из взрывателя.

Новый способ следовало проверить на практике. Командование бригады решило, что выгоднее всего сделать это в отдаленном от Полоцка районе, где партизаны бывали реже и потому железные дороги охранялись немцами пока слабее.

Кому поручить задание? Нужно шесть человек. Командиром группы назначили начальника штаба штабного отряда Александра Дюжина. Отобрали еще четверых — Валентина Никольского, Петра Копицына, Павла Лебедева, В ладимира Каланду. На «шестое место» было несколько претендентов.

— Предлагаю послать Александру Павлюченкову, — сказал Глезин.

— Я против, — возразил Корабельнихов. — Саню нельзя отпускать. Нельзя оставаться без медицинского глаза.

— Предлагаю и настаиваю, — решительно повторил комиссар.

Военфельдшер штабного отряда Павлюченкова пошла на фронт добровольно в первые дни войны. Она служила в батальоне, которым я командовал. В тыл противника Александра была направлена по ее настойчивой просьбе.

Неутомимая, заботливая, внимательная, девушка сутками не отходила от тяжело раненных партизан, стараясь обеспечить им, несмотря на труднейшие условия, необходимое лечение и полный покой. Благодаря ее заботам Тюкалову, Демченко, Безбородову, Константинову и многим другим бойцам, получившим ранения, удалось сравнительно быстро вернуться в строй.

Добросовестно выполняя свою работу, Александра, кроме того, хотела лично участвовать в боевых операциях.

— Пошлите на задание, — неоднократно просила она. — У других на счету эшелоны, а у меня что?

И вот на сей раз ее поддержал Глезин. Тяжелораненых в отряде в это время не было. В конце концов Павлюченкова с автоматом за плечами и гранатами на поясе отправилась вместе с товарищами в далекий путь.

Прошла неделя, вторая... Мы очень волновались и за людей и за исход эксперимента. На девятнадцатые сутки группа вернулась в лагерь.

— Все в порядке, товарищ комбриг, — доложил Дюжин. — «Волшебная палочка» сработала как надо. Эшелон с предохранительной платформой пущен под откос.

Подрывники прошли по вражеским тылам более двухсот километров, обходя фашистские гарнизоны, вступая в стычки с полицейскими бандами, бродившими по лесам в поисках партизан. Но, благодаря большой предусмотрительности и находчивости Дюжина, группа не имела потерь.

Дня через три в штабе бригады состоялось заседание бюро подпольного райкома партии. Как я уже говорил, секретари райкома Николай Акимович Новиков и Георгий Сергеевич Петров все время были в курсе наших дел и заботились о том, чтобы партизанские соединения обменивались боевым опытом. «Волшебная палочка», испытанная группой Дюжина, имела большое значение и для других бригад. И райком счел необходимым посвятить этому вопросу специальное заседание бюро. На нем присутствовали командиры и политработники большей части наших отрядов, гости из соседних соединений.

Дюжин и другие участники экспериментальной операции рассказали о новой «технологии», о том, как с ее помощью можно пускать под откос вражеские поезда.

Н. А. Новиков поздравил всех присутствовавших с успехом и поблагодарил изобретателей и испытателей третьего способа.

Вскоре этот способ стали широко применять все наши подрывники. Он оказался очень эффективным и позволил пустить под откос много эшелонов с войсками и техникой противника. А однажды палочка была использована и для уничтожения иной цели.

Деревянный сравнительно небольшой мост через реку Дриссу в районе села Сивошино был важным объектом. По нему переправлялись карательные экспедиции, следовавшие в глубь партизанского края. Наши боевые группы предприняли ряд попыток подобраться к мосту, чтобы взорвать его. Но все они окончились неудачно: переправа очень сильно охранялась.

Тогда командир отряда Шинкарев с небольшой группой своих бойцов подошел к берегу реки в нескольких километрах от моста. Находчивые партизаны сделали маленький плот, поставили на него два бочонка — один с бензином, другой с мазутом, — а также положили толовый заряд. К взрывателю прикрепили палочку такой длины, чтобы она задела за ферму моста.

Ночью плот спустили на воду, и он поплыл по течению к переправе. Через некоторое время раздался взрыв. Над рекой взвилось пламя. Остатки разрушенного моста сгорели.

* * *

В морозные декабрьские дни вел свою группу на железную дорогу Алексей Шмойлов. С ним шли Виктор Юшкевич, Иван Паникиев, Степан Зуболев и Ольга Прохорова.

Подойдя к линии, подрывники долго не могли установить заряд: вдоль полотна то и дело ходили усиленные патрули фашистов. Много часов пролежали партизаны в глубоком снегу. Наконец им все же удалось взорвать эшелон.

Усталые, голодные, промерзшие в оледеневшей одежде, бойцы на обратном пути завернули в деревню Борки. Они не заметили, что их преследует большая группа гитлеровцев.

Немцы окружили избу, в которой остановились партизаны, и предложили им сдаться. Но пятеро отважных в ответ открыли через окна меткий огонь из автоматов.

Много вражеских солдат было убито в ожесточенной схватке. Разъяренные неудачей гитлеровцы подобрались к углу дома, обложили его соломой, облили бензином и подожгли. 

Изба сгорела. Наши мужественные товарищи погибли. Они предпочли фашистскому плену смерть.

Из этой славной пятерки я больше других помню комсомолку Ольгу Прохорову.

Когда началась война, Ольга, учившаяся в Минском планово-экономическом институте, приехала к родителям в Полоцкий район. Как только мы начали организовывать бригаду, она вступила в отряд Якимова.

Прохорова активно выступала на комсомольских собраниях, призывая своих сверстников усилить удары по врагу. И слово у нее не расходилось с делом. Она считалась в отряде лучшей разведчицей.

* * *

Через некоторое время гитлеровцы все же раскусили нашу хитрость. Как-то раз после прохода поезда они обнаружили на линии невзорвавшийся заряд с палочкой и поняли, в чем дело.

На предохранительных платформах — у передних бортов — появились щиты из досок, опущенные ниже того уровня, на котором находятся оси паровозов. Щит сбивал палочку, взрыв происходил под платформой.

Снова наши подрывники начали думать, как обмануть фашистов.

И вот в один из осенних дней ко мне в землянку пришли Хаджибатыр Бадоев, Иван Демченко и Иван Майский — молодой учитель, принятый нами в отряд в апреле сорок второго года. Они принесли с собой сделанное ими приспособление: вращающийся на оси деревянный барабан, в который вставлены под углом девяносто градусов друг к другу две палочки. Одна из них, по замыслу изобретателей, должна стоять вертикально, вторая, соединенная с чекой взрывателя, — лежать на железнодорожном полотне. Когда щит платформы ударит первую палочку, она повернет барабан. Поднимется вторая палочка. Ее-то и собьет паровозная ось. При этом выдернется предохранительная чека. Взрыв произойдет под паровозом.

Для испытания нового приспособления мы выделили группу из семи человек. В нее вошли Бадоев, Демченко, Майский, Семен Бычков, Виталий Барсуков, Владимир Антонов и Николай Худяков.

Группа отправилась на железную дорогу Полоцк — Витебск.

Операция прошла очень успешно. Барабан с палочками оправдал возлагавшиеся на него надежды.

Отважные бойцы сумели установить семидесятипятикилограммовый заряд тола на краю охранявшегося патрулями моста через реку Сосница — в полутора километрах северо-западнее станции Горяны. На этом заряде подорвался эшелон с боеприпасами, следовавший в сторону Витебска, на фронт. Взрывом разрушило мост, паровоз перевернулся, вагоны свалились под откос.

А вскоре с другой стороны к реке подошел поезд с войсками, направлявшимися в тыл, на отдых. Машиниста не успели предупредить, что мост разрушен. Почти все вагоны разбились.

После этой операции «способ номер четыре» был принят на вооружение.

* * *

Осенью сорок второго года наши разведчики стали сообщать, что в составе вражеских эшелонов, идущих на фронт, появилось необычно много платформ, нагруженных тюками сена и соломы.

Мы, естественно, предположили, что фуражом гитлеровцы маскируют более ценный груз (ведь кавалерийских частей у противника было мало). Сообщили о своих наблюдениях в Москву. А сами попытались поскорее проверить наши предположения.

Однако пустить под откос хоть один эшелон с сеном, чтобы выяснить, что так старательно прячут гитлеровцы, никак не удавалось. Такие поезда проходили обычно лишь днем, а подрывники могли действовать, как правило, только ночью. К тому же во время прохода этих эшелонов линия охранялась особенно сильно.

Пришлось обратиться за помощью к подпольщикам-железнодорожникам, которые уже не раз добывали для нас сведения о характере и количестве грузов противника, времени движения поездов и других важных вещах.

Наши помощники — составители поездов, путевые обходчики, стрелочники, служащие товарных контор — поддерживали с нами связь через связных или оставляли записки в «почтовых ящиках» — в дупле дерева, в зарытой в условленном месте консервной банке, под памятником на кладбище или в разрушенном доте. Разведчики отрядов регулярно вынимали «почту». В случае необходимости они вкладывали в «ящики» листки с интересующими нас вопросами и при следующем «визите» обычно находили ответ.

Не подвели подпольщики и на этот раз. Вскоре начальник разведки отряда Михаила Мышко Александр Валентик, тот самый, который ранее был в отряде Николая Сутырина, получил нужные сведения от служащего товарной конторы станции Краслава Владимира Николаевича Буракова. Бураков положил в «почтовый ящик» записку: «Сено и солома — танки, орудия».

Владимир Николаевич сообщил и другие важные данные. В следующем донесении он написал, что на дверях некоторых товарных вагонов нарисованы различные геометрические фигуры, которые являются условными знаками и обозначают, какой груз находится в вагоне. Желтый треугольник — это значит снаряды, зеленый квадрат — мины, черный конус — патроны.

А чуть позднее другой подпольщик, Сергей Павлович Колосов, работавший на станции Боровуха-1-я, убедительно подтвердил правильность информации Буракова.

Холодным осенним вечером пришел в Боровуху-1-ю эшелон, направлявшийся в сторону фронта. Он состоял из нескольких платформ, груженных сеном, а также вагонов, пассажирских (в них ехали фашистские офицеры и солдаты) и товарных — с желтыми треугольниками на дверях.

Пока паровоз набирал воду, охрана поезда ушла в здание вокзала погреться. Лишь один часовой остался около эшелона.

Выбрав удобный момент, Колосов заложил в сено тряпку, пропитанную мазутом, поджег ее и скрылся.

Пламя быстро охватило платформы и перекинулось на вагоны. Начали рваться снаряды. Гитлеровцы, находившиеся в пассажирских вагонах, едва успели спастись.

Когда пожар прекратился, на металлических остовах платформ были видны почерневшие от огня танки и орудия.

Полученные таким образом данные позволили нам в дальнейшем более точно определять, сколько оружия и боеприпасов перевозят фашисты по железным дорогам, и своевременно сообщать об этом в Москву. Кроме того, расширились наши возможности планировать диверсии с учетом важности грузов.

Операции партизан на железных дорогах носили массовый характер и сильно затрудняли перевозку вражеских войск и боевой техники, доставку на фронт продовольствия, снаряжения, обмундирования. Вот одно из многих признаний самих гитлеровцев. В июле сорок второго года начальник органов полиции безопасности и СД, которые дислоцировались в ряде оккупированных советских областей, в том числе Витебской, сообщал в Берлин (текст донесения был добыт нашими подпольщиками):

«Постоянно растущее число нападений партизан на железные дороги свидетельствует о том, что противник пытается любыми средствами нарушить снабжение немецкого фронта. В июне 1942 года, например, в районе действия войсковой группы «Митте» на железные дороги было совершено 206 нападений, которые распределяются по участкам таким образом:

Брянск — Льгов

25 взрывов

Брянск — Гомель

15 «

Брянск — Рославль

6 «

Брянск — Сухиничи

4 «

Унеча — Кричев

5 «

Кричев — Рославль

3 «

Рославль — Киров

8 «

Гомель — Бахмач

2 «

Гомель — Чернигов

1 «

Гомель — Лунинец

9 «

Гомель — Минск

19 «

Орша — Жлобин

4 «

Вязьма — Ржев

2 «

Смоленск — Вязьма

14 «

Смоленск — Орша

10 «

Смоленск — Витебск

7 «

Орша — Борисов

17 «

Орша — Витебск

2 «

Витебск — Невель

3 «

Витебск — Полоцк

15 «

Полоцк — Невель — Великие Луки

16 «

Полоцк — Индра

11 «

Полоцк — Молодечно

8 «

С 1 по 15 июля уже отмечено 123 нападения на железные дороги.

Объектами нападения были линии железных дорог, мосты, станции, сигнальные сооружения, ремонтные мастерские и подвижной состав».

4

Одной из важных задач нашей бригады, как и других партизанских соединений, было уничтожение вражеских гарнизонов.

Мы вели тщательную разведку, устанавливали — обычно с помощью местных жителей, подпольщиков, — каковы численность и вооружение фашистских войск, располагавшихся в населенных пунктах, и организовывали внезапные нападения на эти войска.

Как-то большую помощь нам оказал четырнадцатилетний подросток Женя Горбачевский из деревни Узница, Полоцкого района.

Когда летом сорок первого года в Узнице появились фашисты, Женя потерял покой. На его глазах горластые гитлеровские солдаты врывались в крестьянские дворы, бесцеремонно забирали коров, свиней, кур. Паренек с ненавистью смотрел на оккупантов.

«Я должен бороться против фашистов», — твердо решил Горбачевский и поделился своей мыслью с приятелем Колей Чертковым, который был на два года старше.

— Давай вместе действовать, — сказал Коля.

Но чтобы бороться, нужно оружие, решили подростки. А где взять его?

По деревне прошел слух, что крестьяне собирают где-то в лесах, на полях оружие. Женя и Коля тщательно обследовали близлежащую местность. Однако им попались лишь каски и стреляные гильзы — остальное подобрали до них.

В трех километрах от Узницы — в Юровичах, на территории бывшего военного городка, расположился фашистский гарнизон. «Вот где много всякого оружия, — думали подростки. — Но как туда пробраться?»

Поразмыслив, друзья пришли к выводу, что единственная возможность проникнуть в гарнизон — это войти в доверие к гитлеровцам.

И вот ранней весной сорок второго года в военном городке Юровичей стала появляться группа ребят, возглавлявшаяся Женей Горбачевским. Мальчики пилили дрова для кухни, выносили ведра с помоями.

— Эй, живо! Эйн, цвей, дрей! — покрикивал на друзей Женя, используя свой скромный запас немецких слов. — Вас ист дас, Федька? Доннер веттер!

Солдаты смеялись. Им нравился бойкий, расторопный и услужливый паренек. Скоро к нему привыкли. Иногда повар наливал ему и его товарищам миску супа.

После обеда, когда у гитлеровцев наступал час отдыха, Горбачевский беспрепятственно ходил по территории городка, обнесенной оградой из колючей проволоки. Мальчика тянуло к складу с оружием и боеприпасами. Ящики с винтовками, автоматами, гранатами, патронами, взрывчаткой находились не в помещении, а на площадке, под брезентом, натянутым на колья. Часового у склада не было. Фашисты, видимо, считали, что достаточно охраны у ворот. «Можно незаметно взять оружие, но как вынести его за ограду?» — ломал голову Женя.

Вечерами он встречался с Колей Чертковым, который в гарнизон не ходил, справедливо опасаясь попадаться оккупантам на глаза: его, шестнадцатилетнего рослого парня, могли схватить и отправить на работу в Германию.

Однажды Николай сказал:

— Давай-ка попробуем использовать телефонный провод. Я вчера нашел целый моток. — И он объяснил, что имеет в виду.

На следующий день Женя с трудом дождался обеда. Как только солдаты поели и ушли в казарму, сразу же отправился к складу.

Оглянулся — поблизости никого нет: гитлеровцы аккуратно соблюдают распорядок дня. Быстро вынес из-под брезента винтовку, привязал к ней конец провода, просунутого снаружи под колючую ограду, и спрятал оружие в густую траву.

А вечером, когда стемнело, подростки подползли к ограде с внешней стороны. Нашли другой конец провода и, осторожно подтягивая его, вытащили свою первую «добычу». Затем опять подсунули провод на территорию городка. Винтовку закопали в лесу. 

Успешно закончились и еще несколько таких «операций».

В это время в районе Юровичей начал действовать один из отрядов нашей бригады, которым командовал Лученок. Партизаны взрывали мосты, пускали под откос поезда. Слухи об их делах дошли и до Узницы.

— Вот здорово! — восхищался Николай.

— Давай и мы взорвем рельсы, — предложил Женя.

Тем же способом подростки вытащили с фашистского склада толовые шашки и коробочку с капсюлями-детонаторами. Но как подготовить и подорвать заряд, они не знали.

Помог Колин отец — бывалый солдат, участник советско-финской войны, инвалид. Он одобрил намерение ребят и объяснил им, что надо делать. За неимением бикфордова шнура посоветовал использовать порох.

Ночью подростки осторожно подобрались к железной дороге, заложили под рельс тол, вставили капсюль, насыпали в него порох. От капсюля провели длинную пороховую дорожку. Затем подожгли ее и отбежали.

Заряд взорвался. Путь был поврежден.

Таким же образом юные патриоты совершили еще несколько диверсий. Гитлеровцы быстро ликвидировали их последствия — ведь подрывалось лишь железнодорожное полотно, а не эшелоны; партизаны же Лученка недоумевали, кто действует так примитивно, и решили выследить неизвестных подрывников.

И вот однажды разведчик Николай Парамонов, специально наблюдавший за железной дорогой, заметил подбиравшихся к насыпи подростков. Он дал им возможность заложить тол, а затем вышел из кустов.

Ребята хотели бежать, но Парамонов задержал их.

— Дядя Коля!. — узнал Женя своего односельчанина.

Так наши бойцы познакомились с Горбачевским.

Мальчик хотел сразу вступить в партизанский отряд.

Но ему было поручено продолжать работу на кухне у фашистов и тщательно выяснить численность и вооружение гарнизона.

Женя добросовестно выполнил задание. Получив от него подробные сведения, мы выбили гитлеровцев из Юровичей и захватили там много оружия и боеприпасов.

Затем Горбачевский побывал и в некоторых других населенных пунктах, где располагались фашистские войска. Чтобы не вызывать подозрения, мальчик занимался торговлей: продавал грибы, обменивал яйца на табак и сигареты. Одновременно он собирал необходимые нам данные о противнике.

Позднее на эти гарнизоны также были организованы нападения.

Когда в Юровичах снова обосновались гитлеровцы, Женя опять пришел к ним на кухню и по-прежнему пилил дрова. Но на сей раз он работал там недолго. После того как по нашему заданию он поджег восстановленный оккупантами склад с оружием и боеприпасами, ему пришлось скрыться. И это было кстати: Горбачевский уже стал замечать на себе слишком внимательные взгляды фашистов.

Женю сердечно приняли в отряде Лученка. Он стал хорошим партизаном.

5

В начале сорок третьего года, находясь в разведывательной поездке, далеко от штаба бригады, я получил донесение от командира отряда Комлева. Он сообщал, что выбил фашистов из деревни Быковщина, Ветринского района, и хочет срочно поговорить со мной по очень важному делу.

Мы встретились в условленном месте. И Комлев с глубоким волнением и озабоченностью рассказал мне вот что.

Оказывается, в Быковшине был детский дом. В начале июля сорок первого года его попытались эвакуировать. Все дети вместе с директором и воспитателями выехали на подводах в направлении Витебска. Но в городе Городок их догнали наступавшие гитлеровские войска. Пришлось вернуться назад. Ребята остались в оккупации.

Когда партизаны выгнали фашистов из Быковщины, Комлев сразу направился к детскому дому. На крыльце его встретила молодой врач Зоя Васильевна Михайлова. (В сорок первом году она окончила четыре курса Минского медицинского института и находилась летом в Быковщина, у родителей, которые работали в детском доме. Девушка решила помочь ребятам пережить суровое время.)

Увидев Комлева, Зоя Васильевна прильнула к его плечу.

— Простите, что я так... — оправдывалась она, смахивая слезы.

Они вошли в помещение. В доме, заполненном детворой, было тихо — никакого шума, ни разговора, ни смеха. В комнатах на грязных матрацах — без подушек, одеял и простыней — лежали укрытые лохмотьями мальчики и девочки с восковыми лицами, тонкими высохшими ручонками и утонувшими в глубоких ямках глазами.

При появлении Михайловой дети зашевелились.

— Тетя Зоя, есть хочу, — заплакала девочка.

Послышались и другие слабые голоса:

— Есть, тетя Зоя, есть...

Девушка вскинула на своего спутника полные страдания глаза. Потом повернулась к ребятам:

— Потерпите немножко... Чуть-чуть.

К ней потянулся мальчик с опухшим от голода личиком:

— Тетя Зоя, ходить не могу. — И посмотрел с такой мольбой, что Комлев едва сдержал набежавшие слезы.

— Ой, ой! Головка болит! — тоненьким голоском застонала маленькая девочка, пытаясь встать на колени. Но у нее не хватило сил, она комочком упала на жесткий матрац.

Врач подбежала к бедняжке, перевернула ее лицом вверх, накрыла, успокоила:

— Это скоро пройдет, скоро... — И снова взглянула на Комлева. В ее глазах он прочел надежду и твердо решил: да, это обязательно должно скоро пройти.

— Тетя Зоя, поднесите меня к окошку, — попросил мальчуган лет шести. — Там, наверно, солнышко.

Девушка взяла ребенка на руки. Коснувшись руками стекла, он улыбнулся. Но тут же прислонился к плечу Михайловой:

— Спать хочу.

В одной из комнат ребята встретили таким известием:

— Тетя Зоя, а Ваня и Петя все спят и спят. Мы их будим, а они не просыпаются.

Зоя Васильевна бросилась к Ване и Пете. Опустив голову, застыла на месте. Она не хотела, чтобы дети видели ее слезы. Справившись с волнением, переглянулась с Комлевым. Тот сразу понял, почему ребята не просыпаются...

По всему помещению вместе с Михайловой и гостем ходил мальчик лет двенадцати. Он с трудом передвигал ноги, но старался не отставать.

— Ты бы прилег, Орлик, — сказала ему девушка.

— Что вы, тетя Зоя! — ответил подросток. — Я, знаете, какой еще сильный! — И неожиданно обратился к Комлеву: — Дяденька, возьмите нас в партизаны. Вот увидите, какие мы молодцы!..

Врач проводила командира отряда в маленькую комнату — ее кабинет — и рассказала вкратце трагическую историю детского дома.

Фашисты начисто ограбили ребятишек: вывезли имущество, забрали продукты. Детей старше двенадцати лет отправили в Германию, остальных обрекли на голод и вымирание.

— Как же вы жили? — спросил Комлев.

— Как?.. — Зоя Васильевна тяжело вздохнула. — Мне не стыдно признаться. У нас не было выхода... Когда ребята могли еще ходить, мы посылали их по деревням. Принесут куски хлеба, ну и делим поровну. А теперь почти никто уже ходить не может — сами видели... Да и собирать нечего. В селах фашисты все забрали. Доедаем последние крошки.

На той неделе к нам из Полоцка привезли еще пятьдесят малышей: родителей угнали в Германию. Вот так и живем, — с душевной болью заключила девушка. — Белья нет. Лекарств тоже. А у нас двести пятьдесят детей...Осталось двести пятьдесят. Было намного больше.

Мне казалось, что война, партизанская жизнь выработали у меня некоторый иммунитет против сильных впечатлений. Сколько уже пришлось видеть людского горя, страданий на оккупированной гитлеровцами советской земле! Но сообщение Комлева потрясло меня. Я представил себе глаза ребят, смотревших на него с надеждой... Да, надо обязательно помочь детям. Но где взять продукты, одежду, одеяла?..

Я вспомнил, что, по сведениям, полученным от разведчиков-подпольщиков, в селе Луначарское местные полицаи навезли к себе в избы много отобранного у населения добра. Мы с Комлевым, посоветовавшись, решили покарать грабителей и передать награбленное ими в детский дом. 

В Луначарском размещалась банда полицаев по главе со свирепым убийцей Бейгулой. Они совершили немало преступлений. В частности, Бейгула и его подручные Николай Лукашенок и братья Гладыши выследили, арестовали и передали в руки гестаповцев старую женщину из деревни Кравченки Ирину Васильевну Наумчик, которая помогала партизанам.

Фашисты зверски пытали Ирину Васильевну, заставляя ее выдать других подпольщиков. Но славная патриотка не проронила ни слова. Ничего не добившись, гитлеровцы приказали расстрелять Наумчик. Полицаи отвезли ее в Кравченки и убили на окраине деревни.

Три дня лежала сраженная автоматной очередью женщина на обочине дороги. Бейгула не разрешал ее хоронить. Лишь на четвертые сутки, ночью, родственникам убитой удалось тайно предать труп земле.

* * *

Вернувшись в свой лагерь, Комлев провел совещание. На нем были начальник разведки отряда Петр Тишкевич, Николай Белоусов, командир соседнего отряда Николай Федоров, комиссар Иван Верхогляд и другие.

На следующий день Федоров встретился с подпольщиком Николаем Ананченко — жителем деревни Каменка, — служившим в полиции в селе Луначарское. Ананченко сообщил, что гарнизон села состоит из сорока человек. Размещаются они в школе. В ночь на воскресенье дежурным по гарнизону будет он.

Федоров дал Ананченко денег, чтобы тот купил самогона и в субботу вечером постарался покрепче напоить полицаев.

И вот субботним утром три десятка бойцов во главе с Федоровым и Верхоглядом двинулись к Луначарскому, расположенному на высоком берегу Западной Двины...

Ночью группа подошла к селу. На окраине ее встретил Ананченко. Бесшумно сняв с его помощью часовых, партизаны направились в школу. Они быстро вошли в актовый зал, где находились все полицаи, и закрыли собой оружие, стоявшее в пирамиде.

— Встать! — громко скомандовал Федоров.

Ни одному предателю не удалось уйти от возмездия.

Когда с бандой было покончено, Верхогляд написал на листе бумаги:

«Именем белорусского народа группа бригады «П» совершает справедливый суд. Так мы будем поступать с каждым, кто потеряет честь и совесть и изменит народу».

— Расписывайтесь, товарищи, — сказал комиссар.

Все участники операции поставили свои подписи.

Обыск в домах полицаев показал, что сообщение подпольщиков было правильным. Через несколько часов во дворе школы стояли подводы с мукой, салом, солью, обувью, мануфактурой, одеялами, бельем, одеждой, обнаруженными в погребах, чуланах, на чердаках.

Собравшиеся жители сочувственно отнеслись к действиям партизан.

— Так им, кровопийцам, и надо! — сказал бывший сторож школы. — Только грабежами и занимались, ироды. Вся спесь полицаев на горе народном взошла.

— У народа взято — народу и отдадим, — заверил крестьян Верхогляд. — Себе не возьмем ни крошки. — Ему очень хотелось сказать, кому все будет отдано, но он не имел на это права.

Под одобрительные возгласы обоз двинулся в лес и тайными тропами направился в Быковщину.

Вечером подводы подкатили к детскому дому. Федоров рассказывал потом: никогда еще не сияли такой радостью лица партизан. И в самом деле: есть ли более дорогое сердцу советского человека, чем сознание того, что, рискуя своей жизнью, он спасает сотни детских жизней!

Великий праздник был в детском доме в те дни. Ребят начали неплохо — по тем временам — кормить. Мануфактуру передали партизанским портнихам, и они сшили детям рубашки, штанишки, платьица, простыни, наволочки. На кроватках появились одеяла.

Постепенно ребята окрепли, выздоровели.

Я не знаю, где сейчас питомцы этого детского дома, как живут и работают ставшие теперь взрослыми мальчики и девочки, отвоеванные нами у смерти.

Не покривлю душой, если скажу, что, восстанавливая в памяти всю свою партизанскую жизнь, я не могу найти более дорогого воспоминания, чем ребятишки, которым наши бойцы с помощью местных жителей вернули жизнь, солнце, улыбку.

Во имя жизни

1

О один из последних осенних дней сорок второго года наши разведчики доставили в штаб бригады секретный приказ немецкого командования от 19 ноября. В этом документе говорилось о том, что для борьбы с партизанами в Белоруссии создается специальная боевая группа «Нюрнберг» под командованием группенфюрера СС генерал-лейтенанта полиции Готберга.

Гитлеровцы выделяли в группу «Нюрнберг» крупные силы и готовились к боевым действиям против партизан очень тщательно. Большое внимание в приказе уделялось взаимодействию наземных войск с авиацией. Была подробно разработана система взаимной сигнализации с земли и с самолетов цветными ракетами.

От Лили Костецкой, капитана Миллера и других подпольщиков мы узнали, что немецкое высшее командование поставило перед Готбергом, в частности, задачу во что бы то ни стало ликвидировать партизан в Витебской области, и прежде всего северо-западнее и северо-восточнее Полоцка.

* * *

В декабре наша бригада и соседние партизанские соединения начали упорные бои с войсками противника, пытавшимися окружить и уничтожить нас.

В районе сел Большое Ситно и Малое Ситно несколько отрядов — в том числе два наших, которыми командовали Александров и Афанасьев, — встретили карателей, выступивших из Дретуни. В течение месяца здесь были уничтожены сотни гитлеровцев.

Севернее Полоцка основные силы нескольких бригад отражали натиск фашистов, двинувшихся на партизан из Полоцка и Боровухи-1-й. Обстановка в этом районе сложилась для нас очень тяжелая. Для координации боевых действий бригад к нам прибыл уполномоченный штаба партизанского движения в Белоруссии Александр Федорович Бордадын. По предложению Полоцкого подпольного райкома партии был создан объединенный штаб наших соединений.

Наземные войска противника, как и предусматривалось в приказе немецкого командования от 19 ноября, поддерживались авиацией. Но нам нередко удавалось использовать фашистские самолеты в наших интересах. Ведь мы знали систему сигнализации, применявшуюся гитлеровцами.

Когда над партизанскими отрядами появлялись вражеские бомбардировщики, наши сигнальщики выпускали белую ракету, что означало — «свои», и фашисты улетали. Красная ракета — это просьба о помощи. Иногда мы выпускали такие ракеты в направлении войск противника, и немецкие летчики бомбили своих.

Зеленая ракета с самолета означала: укажите место для сбрасывания донесений. Однажды, увидев такой сигнал, партизаны удачно воспользовались представившейся возможностью, и наш штаб получил важную информацию. В донесении сообщалось, что из Латвии в Освейский район движутся новые части карателей: пять полков СС и четырнадцать отдельных батальонов.

Партизанские соединения отошли из Освейского и Дриссенского районов в глубь Россонских лесов и создали на пути преследовавших их гитлеровцев заминированные завалы. Фашисты начали подрываться на минах и приостановили движение.

Получив некоторую передышку, наши бригады перегруппировали свои силы и перешли в контрнаступление. В районе деревень Мораково и Ежихово, у реки Свольна, четыре дня шли ожесточенные бои. Противник понес большие потери.

Гитлеровцы попросили подкрепление — им его не дали. И карательные части в конце концов вынуждены были отступить.

Интересно отметить, что в период боевых действий генерал-лейтенант полиции Готберг, командовавший группой карательных войск «Нюрнберг», был смешен со своего поста как не оправдавший возложенных на него надежд. на его место, как это явствовало из захваченного нами приказа по группе «Нюрнберг», начальник немецкой полевой полиции назначил в феврале штандартенфюрера СС Ламмердинга. Однако последний тоже не добился успеха в борьбе с партизанами.

В наши руки попало и еще несколько любопытных документов. Приведу выдержку из донесения полоцких оккупационных властей в Берлин:

«Мелкие, разрозненные партизанские отряды превратились теперь в хорошо организованные боеспособные подразделения. Численность партизан в Полоцком и Россонском районах намного увеличилась.

Партизаны своими налетами нарушают работу железнодорожного транспорта. Ежедневно на железных дорогах происходят взрывы. На шоссе Идрица — Себеж, Полоцк — Дрисса сообщение между фронтом и тылом почти прекращено.

В конечном счете внутреннее положение в городах Полоцк, Себеж, Идрица определяется развитием партизанского движения».

А вот донесение немецкого военного врача своему начальству:

«В последнее время участились случаи симуляции и самокалечения солдат с целью избежать участия в боях против партизан и попасть в госпиталь. Симулянты и шкурники искуственно вызывают такие болезни, которые даже опытный врач далеко не всегда может отличить от настоящих.

Такими болезнями являются:

1. Понос в тяжелой форме, похожий на дизентерию. Достигается тем, что солдат пьет холодную воду в большом количестве на голодный желудок и съедает сырой картофель.

2. Расстройство деятельности сердца. Достигается тем, что военнослужащий жует русскую махорку. Отсюда приступы удушья и боли сжимающего характера в сердце. Эти симптомы наблюдаются также при продолжительном жевании чая.

3. Отеки рук и ног, как при заболеваниях почек. Достигаются путем трех-, четырехдневного употребления сильно соленой воды. Припухание голени вызывается также протягиванием через икроножную мышцу иголки с ниткой, смоченной в бензине или керосине. При стягивании ноги ниже колена ремнем или веревкой возникает закупорка вен, что тоже вызывает припухание.

4. Сыпь на коже. Достигается сильным продолжительным втиранием бензина. Держится длительное время».

Эти убедительные документы ярко свидетельствовали об успехах партизанского движения, о том, что гитлеровцы боятся партизан.

2

Потерпев неудачу в борьбе с партизанами, убедившись в бесплодности своих попыток уничтожить их, гитлеровцы с еще большей жестокостью обрушились на мирных жителей. Снова заполыхали деревни, начались массовые расправы с населением.

На моем столе — фотография девочки с косичками, в форменном ученическом платье. На обороте фотокарточки надпись: «Таня Кузьменко. Ученица 8 класса. Полоцкий район. Деревня Большие Жарцы. 1959 год».

Таня — одна из немногих оставшихся в живых жителей этой деревни, в которой фашисты учинили чудовищный разбой.

Девочке был тогда всего один год от роду, и она не может помнить, что произошло. Ворвавшись в Большие Жарцы, гитлеровцы начали обливать бензином и поджигать дома и сараи. Тех, кто, спасаясь от пожара, выбегали на улицу, каратели расстреливали.

Агафья Евстафьевна Смирнова вынесла из охваченной пламенем избы своих детей Марию и Ваню. Положив ребят, завернутых в одеяло, на снег, мать вернулась в горящую хату, чтобы взять теплую одежду. Когда Смирнова выскочила из огня, гитлеровский бандит подкосил ее очередью из автомата.

Мать Тани Кузьменко тоже была убита. Девочку, лежавшую в луже крови рядом с мертвой матерью, подобрала потом оставшаяся в живых соседка.

Всего в Больших Жарцах фашисты расстреляли и сожгли девяносто четыре человека.

Такие же преступления палачи совершили в деревнях Смоляги, Сухой Бор, Зеленки, Черная, где было уничтожено более двухсот человек.

Еще сильнее зверствовали гитлеровцы в Освейском районе. Там во многих селах не осталось ни одного дома. В одной деревне каратели загнали в школу несколько сотен жителей, закрыли двери, забили окна досками и подожгли здание. Все запертые в школе сгорели.

* * *

Гитлеровцы производили также облавы и массовые аресты. Им удалось выследить и задержать нескольких подпольщиков, в частности восемнадцатилетнюю комсомолку Веру Смирнову, которая работала прачкой в комендатуре Боровухи-1-й и передавала нам много ценных сведений. Вера была сестрой Анны Наумовны Смирновой, выполнявшей наши задания в Полоцке.

Арестованную девушку привезли на расстрел в Боровуху-2-ю. Полицейские пригнали сотни жителей, заставляя их смотреть на расправу с юной подпольщицей.

Вера шла на казнь с гордо поднятой головой.

— Смотрите, товарищи, — крикнула она, — как эти выродки расправляются с нами! Но это им не поможет! Никогда советские люди не будут рабами! — Потом повернулась к палачам:

— Не быть вам хозяевами на советской земле! Вас сотрут, уничтожат! Меня вы убьете, но за моей спиной встают тысячи других! Умираю за Родину! Умираю за жизнь! За то...

Раздалась очередь из автомата. Бесстрашная патриотка упала на землю. 

Комсомолка учительница Таня Мариненко из деревни Зеленки была немного старше Веры Смирновой. Ей исполнился двадцать один год.

В первые месяцы оккупации Таня по поручению Полоцкого подпольного райкома партии записывала сводки Совинформбюро (у нее в доме был спрятан радиоприемник) и распространяла их среди населения. Когда в районе Полоцка появились мы, Мариненко связалась с нами и стала выполнять наши задания. Под видом торговки она нередко проникала в немецкие гарнизоны и приносила важные сведения.

Таню выдал предатель. Ее вместе с четырнадцатилетним братом Лазреном, который помогал сестре в подпольной работе, арестовали и доставили в Большие Жарцы, где располагался в те дни штаб карательной части.

Начались допросы. Гитлеровцы надеялись получить от Тани сведения о партизанах и о подпольном райкоме партии. Они обещали не только сохранить ей жизнь, но и выдать крупную сумму денег, если она расскажет все, что знает.

Но девушка отвечала:

— Я ничего не знаю.

Тогда фашисты стали пытать подпольщицу. Трое суток они подвергали Таню страшным истязаниям. Но она молчала. Один из гестаповцев, пытавших девушку (впоследствии он попал в руки наших партизан), рассказывал, что стойкость Мариненко произвела впечатление даже на видавших виды палачей.

Тане сломали пальцы, вырезали груди, выкололи глаза.

— Будьте прокляты! — только эти два слова сорвались с ее посиневших губ.

Ночью истерзанная гитлеровцами девушка, находившаяся в доме, где содержались и несколько других арестованных, подозвала одну пожилую женщину и попросила ее:

— Оторвите у меня от рубахи подол и моей кровью пишите, что я скажу...

— Что ты, дочка! — ответила та. — Лежи, милая.

— Отрывайте и пишите! — повторила Таня.

Женщина выполнила просьбу девушки и записала на одном куске материи имя предателя и фамилии нескольких полоцких подпольщиков, которым угрожала опасность, а на другом — наказ старшему брату Тани — Калистрату: «Бей гадов до победного конца».

На другой день Таню вместе с ее младшим братом Лавреном расстреляли.

А «записки» женщина, выпущенная вскоре на свободу, сумела сохранить и передала Калистрату — командиру отделения разведчиков одного из наших отрядов. Подпольщики были предупреждены и избежали ареста.

3

В зимних боях с карателями, длившихся до марта сорок третьего года, погибло немало партизан. В лесах появились новые холмики над могилами наших боевых товарищей, отдавших жизнь за освобождение родной земли от захватчиков.

Много было раненых.

Бойцов, получивших тяжелые ранения, мы старались отправить с партизанского аэродрома в районе Селявщины за линию фронта, на Большую землю. Но фашистские бомбардировщики, как и раньше, часто совершали налеты на аэродром, и нашим транспортным машинам редко удавалось приземлиться. Поэтому некоторым группам раненых после ряда бесплодных попыток попасть на самолет приходилось возвращаться в отряды.

Особенно много испытаний выпало на долю одной из таких групп, которую сопровождала врач Анна Алексеевна Савкова. В течение целой недели санитары вместе с Анной Алексеевной вечером подвозили своих подопечных на санях к аэродрому, а на рассвете вынуждены были отвозить их назад, в близлежащую деревню, так как наши самолеты не садились. При этом группа несколько раз подверглась нападению вражеских бомбардировщиков. Чтобы уберечь раненых от осколков и пуль, приходилось снимать их с подвод, прятать в кустах и канавах. Это, конечно, было пыткой для людей, которым каждое движение причиняло боль.

Больше других мучился Ваня Салошенко — молодой парень, и до этого испивший полную чашу страданий. В бою с карателями Ваню тяжело ранило в ногу. Он заполз в кустарник и потерял сознание. Товарищи, отходя под давлением гитлеровцев, не смогли найти Салошенко. Когда он пришел в себя, поблизости уже никого не было.

Восемь суток полз Ваня по лесу. Потом его подобрали крестьяне и доставили в один из наших отрядов.

Рана у Салошенко загноилась, и он находился в очень тяжелом состоянии.

Неудачные попытки отправить группу самолетом на Большую землю вымотали силы и у раненых, и у провожатых. И Савкова приняла решение направиться в ближайший отряд, которым командовал Михаил Мышко.

В дороге раненые, закусив губы, старались не стонать, чтобы меньше беспокоить товарищей, которые их сопровождали. Сила духа, стойкость измученных людей вызвали в душе Анны Алексеевны волну тепла, нежности. Ей захотелось как-то отблагодарить, приветить их.

Когда остановились на отдых в небольшой деревне, Савкова решила попытаться испечь для раненых медовое печенье. Такое печенье — очень вкусное — пекла ее мать.

Анна Алексеевна пошла по избам, и хозяйки, узнав, в чем дело, нашли для нее немного муки, сметаны, масла и даже меду. Савкова начала приготовлять тесто. Но в это время сообщили, что к деревне приближается отряд полицейских. Пришлось срочно собираться и выезжать в лес. Таз с тестом Анна Алексеевна взяла с собой.

В другом селе Савковой удалось наконец испечь печенье и угостить им раненых. Бойцы были растроганы.

Подойдя к Салошенко, который лежал с закрытыми глазами, Анна Алексеевна сказала:

— Ваня, открой рот.

Раскусив теплый мягкий коржик, пахнущий медом, Салошенко поднял веки.

— Какая же вы хорошая! — взволнованно произнес он.

Через несколько дней группа добралась до лагеря отряда Мышко. Раненых поместили в санитарную землянку. Анна Алексеевна осталась с ними.

* * *

Прошло больше месяца. За это время некоторые из подопечных Савковой выздоровели, вернулись в строй. Но несколько человек, в том числе Ваня Салошенко, которому пришлось ампутировать ногу, оставались еще прикованными к постели.

И вот разведчики сообщили, что к лагерю приближается крупное подразделение карателей. Отряд должен был временно покинуть свою базу. Но что делать с ранеными? Носить их с собой очень тяжело. По всей вероятности, придется вести нелегкие бои.

Михаил Мышко приказал приготовить неподалеку от лагеря, на островке посреди замерзшего болота, тщательно замаскированную землянку и оставить в ней до возвращения отряда пять раненых и одного больного сыпным тифом. С ними хотела остаться Савкова. Однако Мышко сказал:

— Вам, Анна Алексеевна, нельзя. Впереди — новые бои. Вы будете очень нужны нам. И не только нам, но и другим отрядам... Поручим это дело Лене. — И, обращаясь к медицинской сестре Елене Фоминичне Семченок, спросил: — Вы согласны?

— Я готова, — ответила девушка.

* * *

Итак — семеро в землянке. Она небольшая. Раненые лежат на нарах вплотную друг к другу. Сыпнотифозного больного Лена «изолировала» — поместила на матрасе в узком проходе между нарами и выходом, завешенным ватным одеялом. Под нарами — два бидона воды и запасы пищи: хлеб, вареное мясо, несколько килограммов сала. Семченок запаслась также бинтами, ватой, йодом Выходить из землянки нельзя: немцы в любой момент могут оказаться рядом.

Идут дни и ночи. Вернее, в землянке все время стоит ночь. Вход в нее, точнее, лаз, прикрытый ветками, завалило обильно выпавшим снегом, и к обитателям замаскированного жилища не проникают лучи света. Чтобы сменить раненым повязки и раздать еду, Лена зажигает коптилку с бараньим жиром.

Вначале Семченок отмечала ножом на доске каждые прошедшие сутки, но потом у нее испортились часы, и она потеряла представление о времени. Ей кажется, что уже прошло много месяцев.

У одного из бойцов — Алексея Сидорина — образовался на ноге нарыв. При свете коптилки Лена вскрывает его... Кажется, все в порядке, рана заживает нормально. Но тут — новое несчастье: Сидорин заболевает сыпным тифом.

А вскоре начинается другое испытание. В землянку доносятся звуки выстрелов. Затем долетает немецкая речь. Значит — фашисты совсем близко. Вдруг обнаружат землянку? Лена сжимает в руках автомат. У нее один диск с патронами. Хватит ненадолго... А что дальше?.. Дальше — граната. Ее надо приберечь для себя и своих товарищей, чтобы не попасть в руки гитлеровцев живыми.

Проходит еще некоторое время. Больше ничего не слышно. Ушли немцы или нет?.. Кончились запасы пищи, кончается вода. Семченок решает рискнуть — выйти из землянки.

Вместе с Василием Ерохиным, который наконец одолел сыпной тиф и встал на ноги, Лена разгребла снег и выбралась наружу. Поблизости никого не было.

Едва волоча ноги, Семченок и Ерохин пошли в лагерь отряда в надежде найти там остатки продуктов и встретили партизана, разведчика Петра Пахомова.

— Живы?! — обрадовался Пахомов. — Ну молодцы!.. За мной идут все наши.

Только теперь, когда под ударами партизан каратели вынуждены были покинуть эти места, отряд Мышко смог возвратиться на свою базу.

В течение сорока двух суток находилась Лена Семченок в землянке с тяжело раненными бойцами и спасла им жизнь.

4

Летом тысяча девятьсот сорок третьего года партизанское движение в Витебской области, как и в других районах Белоруссии, приобрело еще больший размах.

Мы усилили разведывательную и диверсионную работу, а также удары по вражеским гарнизонам.

В августе в штаб бригады поступили сведения о том, что в местечке Лужки находится фашистский гарнизон численностью в двести — двести пятьдесят солдат, которые размещаются в казарме — в двухэтажном здании. Для налета на Лужки из нескольких наших отрядов была сформирована ударная группа под командованием Шинкарева.

Когда она скрытно приблизилась к местечку, Шинкарев приказал Сосновскому, Габтенку и еще нескольким товарищам бесшумно снять часовых. С помощью местного подпольщика — сына лесника Покатовича бойцы быстро и успешно выполнили задание. После этого партизаны окружили Лужки и ворвались в казарму.

В результате ожесточенного боя гарнизон противника был полностью уничтожен. Группа Шинкарева захватила много оружия и медикаментов. Награбленное фашистами имущество и продукты бойцы раздали местным жителям.

* * *

Центральный Комитет Коммунистической партии Белоруссии поставил перед партизанами задачу — совершать массовые налеты на железные дороги, разрушать пути на большом протяжении.

В ночь на третье августа соединения белорусских партизан начали крупную операцию, получившую название «рельсовая война». Специально сформированные боевые группы вышли в намеченные районы и одновременно во многих местах стали совершать диверсии на железных дорогах. Фашистские войска, охранявшие пути, были ошеломлены и дезорганизованы.

Бойцы нашей бригады только в августе пустили под откос двадцать эшелонов, взорвали шесть мостов, сильно разрушили линии на нескольких участках. Наиболее значительный урон нанесли противнику отряды под командованием Полунина (он лично участвовал в двух диверсиях), Якимова, Гриненко, Широкова, Чеверикина.

В то время как партизаны наносили массовые удары по коммуникациям противника, советские войска вели наступление и приближались к территории Белоруссии.

Немецко-фашистское командование, чтобы обеспечить подвоз войск и боевой техники к фронту, выделило для охраны железных дорог новые части. Увеличилось число гарнизонов, линии усиленно патрулировались, на подступах к ним было создано еще больше дзотов, заминированных лесных завалов. Гитлеровцы организовали новые карательные экспедиции.

Однако все это не помогло фашистам. Воодушевленные успехами Красной Армии, партизаны еще шире развернули боевую работу. Все чаще раздавались взрывы, летели под откос поезда.

А советские войска успешно продвигались вперед. Началось освобождение белорусских земель.

* * *

Бригада «Неуловимые» действовала в тылу врага до конца июля тысяча девятьсот сорок четвертого года.

Еще немало славных дел совершили наши разведчики, подрывники, подпольщики: Лилия Костецкая, Анна Смирнова, Мария Янусова, Петр Тишкевич, Николай Колосов, Иван Шумский и многие другие.

Когда в октябре сорок третьего года соединения Прибалтийского и Калининского фронтов освободили город Невель и подошли к Витебску, бригада, ведя ожесточенные бои с противником, совершила тяжелый переход в Западную Белоруссию. Расположившись в Налибокской пуще, партизаны продолжали совершать диверсии и громить вражеские гарнизоны. В частности, были уничтожены крупные гарнизоны в местечке Юратишки и на железнодорожной станции того же названия.

Разведчики установили связь с советскими летчиками — военнопленными, которые работали на аэродроме в городе Лида и мечтали вырваться из фашистской неволи. Затем был организован перелет этих летчиков на немецких самолетах в расположение бригады.

Об этих и многих других эпизодах боевой деятельности «Неуловимых» я надеюсь еще рассказать в дальнейшем.

Список иллюстраций

Михаил Сидорович ПРУДНИКОВ

М. Ф. Орлов, командир отдельной мотострелковой бригады

А. А. Максимов, комиссар отдельной мотострелковой бригады

С. В. Иванов, командир полка

В. В. Гриднев, командир полка

Б. Л. Глезин, комиссар бригады

А. Н. Павлюченкова, военфельдшер отряда

И. П. Попов, секретарь парторганизации

А. А. Савкова, врач бригады

Э. Б. Соломон, разведчик-подрывник

Б. П. Табачников, разведчик-подрывник

Е. Ф. Семченок, медицинская сестра

П. В. Хлудков, инструктор подпольного райкома партии

Е. А. Телегуев, разведчик-подрывник

П. Е. Гуков, начальник разведки отряда

В. В. Никольский, разведчик-подрывник

Л. А. Константинов, инструктор подрывного дела

М. В. Чеверикин, командир отряда

А. Н. Кривский, начальник штаба бригады

П. А. Корабельников, начальник разведки бригады

П. Е. Тищенко, командир отряда

И. В. Якимов, командир отряда

Т. М. Шинкарев, командир отряда

П. С. Лисицын, разведчик-подрывник (снимок 1959 г.)

А. К. Александров, командир отряда

А. Н. Смирнова, подпольщица

В. П. Пиняев, радист

А. А. Дюжин, начальник штаба отряда

Т. С. Мариненко, подпольщица

В. Я. Гриненко, командир отряда

М. А. Янусова, подпольщица (снимок 1960 г.)

А. И. Валентик, начальник разведки отряда (снимок 1958 г.)

 

Примечания

1

Впоследствии из личного состава этого батальона было сформировано еще несколько отрядов для боевой работы в тылу врага. — Авт.

(обратно)

Оглавление

Дальняя дорога

На той стороне

Хутор Забелье

Чумы в лесу

Первая весна

Зарево над Полоцком

Наши ряды растут

Таких не сломить!

У нас — уже бригада

Кольцо прорвано

Помощников находим всюду

За строками боевых донесений

Во имя жизни

Список иллюстраций

*** Примечания ***

Пожертвовать