Господин Орлов [Redstone] (fb2) читать онлайн

Redstone Господин Орлов

Пролог. Интерлюдия в потоке

Вот я снова здесь.

Это «здесь» — понятие относительное, лишенное привычных координат. Нет ни верха, ни низа, ни стен, ни потолка. Лишь бескрайняя, бархатная темнота, которую не назовешь пустотой в полном смысле этого слова. Она живая, дышащая, пронизанная мириадами тусклых огоньков, что несутся в едином, незримом потоке. Души. Миллиарды, триллионы душ, каждая — крошечная искра в космической реке, устремленной к своему следующему берегу.

В потоке душ.

Правы, тысячу раз правы были буддисты насчет перерождения и всего вот этого. Сансара во всей ее беспощадной и величественной красе. Колесо вращается, жизни сменяют друг друга, и только память о прошлом — редчайший дар или проклятие, тут уж как посмотреть. Для меня это стало рутиной. Привычным состоянием между двумя вдохами, двумя ударами сердца, двумя совершенно разными жизнями.

Где-то в глубинах моей собственной искры, которая сейчас ничем не отличается от соседних, звучит голос. Не мой, но ставший почти родным. «Смерть — это не конец, а всего лишь начало для нового приключения». Альбус Дамблдор. Этот старик был и будет прав насчет этого, каким бы персонажем он ни был в своей конкретной мультивселенной. А я их повидал, уж поверьте. Был благостный и мудрый Дамбигуд, что вел своего героя к свету с отеческой заботой. Был расчетливый и холодный Серый Дамби, для которого все были лишь фигурами на великой шахматной доске. Встречался и откровенный Дамбигад, манипулятор и тиран, чьи цели оправдывали абсолютно любые средства. И даже ушлый Политик, плетущий интриги похлеще любого лорда Слизерина. Но суть его фразы оставалась неизменной. Смерть — это дверь. Портал. Пересадочная станция. Так что смерть для меня никак не конец, как и для подобных мне.

Подобных мне… если они вообще существуют.

Сколько раз я пытался найти хоть кого-то, кто разделял бы мою участь? В каждой новой жизни, достигнув определенного уровня развития и влияния, я оставлял зашифрованные послания, создавал тайные общества, просеивал тонны эзотерической литературы в поисках намека. Все тщетно. Кому вот рассказываю — не особо-то и верят. «Почему не верят?» — спросите вы. Да мне самому, если честно, не до конца понятно. Казалось бы, в мирах, где драконы парят в небесах, а магия — такая же обыденность, как электричество, история о вечном страннике душ не должна вызывать такого уж отторжения. Но нет. Каждый раз, когда я решался поделиться своей историей, я сталкивался с одной и той же реакцией: в лучшем случае — вежливое недоверие и сочувственный взгляд, как на безобидного сумасшедшего. В худшем — обвинения в ереси, демонизме, попытке создать культ. Меня сжигали, топили, четвертовали и просто запирали в мягких стенах. Так что со временем я научился держать язык за зубами. Это безопаснее.

Теперь вы наверняка спросите меня: «Кто ты такой?» Что же, на этот вопрос у меня есть ответ, отточенный за бесчисленные циклы. Я — многократный реинкорнатор-попаданец. Звучит пафосно, почти как титул, но на деле это просто констатация факта. Я умираю в одном мире и рождаюсь в другом. Снова и снова. Без права на передышку, без возможности уйти на покой. Конечно, иногда это писец как неудобно. Начинать с самого нуля, будучи беспомощным, слюнявым комком плоти — та еще пытка. Младенчество — это бесконечная скука, прерываемая лишь базовыми потребностями. Лежишь себе в колыбели, смотришь в потолок и гоняешь в голове сложнейшие ритуальные формулы или вспоминаешь теорию струн, пока твоя новая матушка умильно агукает и меняет тебе пеленки. Но я не жалуюсь. Привык как-то.

Знаете, что самое странное? Семья. Каждый раз у меня новая семья. Новые родители, иногда братья и сестры. И, за редкими исключениями, когда попадал в откровенно дисфункциональные ячейки общества, я их всегда люблю и уважаю. По-настоящему. Человеческая психика, даже укрепленная сотнями прожитых жизней, — штука гибкая. Гормоны, детские впечатления, искренняя забота — все это оставляет свой след. Я помню тепло рук матери, которая учила меня читать в мире без магии. Помню гордый взгляд отца, когда я впервые создал свой артефакт. Эти чувства реальны. И каждый раз, умирая у них на руках или оставляя их позади, я чувствую настоящую боль утраты. Эта боль — единственное, что не притупляется со временем. Она каждый раз свежая, острая, как удар кинжалом под ребра.

Иногда, конечно, жизнь подкидывает такие сценарии, что слово «попаданец» начинает играть новыми красками, и его корень «попа» становится определяющим. А порой ситуация становится настолько паршивой, что хочется выругаться чем-то покрепче, словом на букву «Ж». Я видел миры, где солнце выжгло поверхность, и остатки цивилизации ютились в глубоких подземельях, пожирая друг друга. Я рождался рабом на гладиаторской арене, где средняя продолжительность жизни исчислялась неделями. Я был подопытным в лаборатории безумного гения, который по кусочкам разбирал мое тело, изучая регенерацию. Не думайте, что я весь такой сякой храбрец и вершитель судеб, герой без траха и упрека. Нет, я не ошибся, все правильно сказал. Я боюсь. Я страдаю. Я совершаю ошибки, порой фатальные. Я не всегда спасаю принцесс и побеждаю драконов. Иногда я просто пытаюсь выжить. И далеко не всегда успешно.

Вижу ваш третий, самый популярный вопрос, который я слышал от каждого встреченного мной «избранного» или «героя из пророчества»: «Система есть?»

На что я вам всем с тяжелым вздохом отвечу: «Нету. И никогда не было».

Никаких синих окошек перед глазами. Никаких «+1 к силе» за убийство гоблина. Никаких квестов, наград и уровней. Хотя, знаете, порой мне кажется, что она, моя персональная Системушка, где-то есть. Я представляю ее себе как маленькую, усердную, но вечно опаздывающую фею с планшетом. Она летит за мной сквозь мультивселенную, отчаянно махая крылышками: «Подождите! Господин Реинкарнатор! Ваш стартовый пакет новичка! Ваши бонусы за перерождение!». А меня уже нет в том мире. Я уже умер и несусь в этом потоке. И она, смахнув слезу досады, разворачивается и снова летит меня искать. Системушка, приди! Я все прощу! Я даже согласен на ежедневные задания вроде «собери 10 цветочков»!

Эх… Жизнь моя жестянка. В отсутствие божественного интерфейса и подсказок все приходится изучать и делать самому. Иначе — боль, страдания и быстрая, бесславная смерть. Вы не представляете, через что мне пришлось пройти в начале моего пути. Первые несколько десятков жизней были сущим адом. Я был как слепой котенок, тыкающийся во все углы. Я не понимал, что происходит, почему я помню прошлую жизнь, почему мир вокруг так разительно отличается. Я умирал от детских болезней, от голода, от случайной стрелы, от диких зверей.

И тогда я понял. Единственное, что я могу пронести с собой сквозь пелену смерти и рождения, — это знания. Не вещи. Не физическую силу. Только то, что отпечаталось в самой структуре моей души. И я начал пахать. Я как негр на плантации пахал, вгрызаясь в гранит наук каждой доступной мне вселенной.

Физика. От классической ньютоновской механики до квантовой запутанности и теории мультивселенных. В одном из миров я был ведущим теоретиком в институте изучения гиперпространства. Эти знания позволяют мне понимать фундаментальные законы мироздания.

Химия. Органическая, неорганическая, алхимия. Я могу с нуля синтезировать антидот, взрывчатку или эликсир молодости, если найду нужные реагенты. Я помню наизусть тысячи формул и реакций.

Я говорю, читаю и пишу на сотнях языков, от мертвых диалектов давно исчезнувших цивилизаций до бинарного кода разумных машин. Это не просто навык — это ключ. Ключ к пониманию культуры, к древним текстам, к сердцам людей и нелюдей.

Ритуалы. О, это отдельная, опасная и захватывающая область. Я изучал кровавые обряды орков, чтобы обрести силу, и светлые церемонии эльфов, чтобы исцелять душу. Я чертил круги призыва, связывал демонов контрактами и обращался к сущностям, обитающим за гранью понимания. Каждый ритуал — это уравнение с множеством неизвестных, где малейшая ошибка в символе, интонации или компоненте может привести к тому, что тебя либо разорвет на части, либо сведет с ума. Я научился осторожности на очень, очень болезненных примерах.

Артефакторика. Искусство создания волшебных предметов. Это была моя отдушина во многих жизнях. Сплетать потоки магии, заключать их в материальную форму, наделять неодушевленное волей и функцией — это сродни поэзии. Я создавал мечи, что могли разрезать саму ткань пространства, и амулеты, что скрывали от взора богов. Мои творения спасали королевства и разрушали их.

Единоборства. Когда ты оказываешься в теле хилого подростка в мире, где прав тот, у кого кулак тяжелее, знание физики не всегда поможет. Пришлось учиться. Я освоил десятки стилей, от грациозных и смертоносных техник эльфийских мастеров клинка до грубой, сокрушающей силы орочьих боевых ям. Я могу драться голыми руками, с мечом, копьем, посохом, да хоть табуреткой. Тело — это инструмент и оружие, и я научился владеть им в совершенстве.

Кулинария. Удивлены? А зря. Когда ты живешь вечно, простые удовольствия становятся якорем, удерживающим тебя от безумия. Вкус хорошо приготовленной еды, аромат свежего хлеба, тепло горячего супа в промозглый день — это то, что напоминает тебе, что ты все еще жив, что ты все еще можешь чувствовать. К тому же, умение приготовить изысканное блюдо из мха, личинок и кореньев не раз спасало меня от голодной смерти. Ну и сердца красавиц завоевывать тоже помогает, чего уж там.

Бои хладным железом и посохами. Это не просто размахивание железкой. Это математика, геометрия и интуиция. Расчет дистанции, угла атаки, парирования. Я помню звон стали о сталь, свист рассекающего воздух посоха, тяжесть щита на руке. Я сражался на турнирах и в грязных подворотнях, в масштабных битвах и в тихих дуэлях чести.

Моя голова порой была так нагружена, что мозги буквально клинило. Представьте себе библиотеку, в которую без разбора сваливают книги. В какой-то момент полки рушатся под тяжестью, и ты тонешь в хаосе пергаментов и фолиантов. Бывали моменты, когда я лежал, глядя в одну точку, не в силах сформулировать простейшую мысль, потому что в сознании одновременно всплывали воспоминания о строительстве звездолета, рецепт эльфийского пирога и техника смертельного удара «Пьяного Журавля». Я плохо соображал, путал имена, миры, законы физики. Пришлось потратить несколько спокойных жизней, чтобы навести порядок в своей голове. Систематизировать, архивировать, создать ментальные каталоги.

Благо сейчас у меня все хорошо и все устраивает. Я прошел через горнило становления, и результат меня более чем радует. Стал силен, красив — спасибо генетическим лотереям последних пары десятков жизней и некоторым алхимическим ухищрениям — и просто прекрасен. Ну а как вы хотели? Сам себя не похвалишь — никто не похвалит.

За все свои похождения, за всю боль и страдания, я все же получил компенсацию. Не от какой-то высшей силы, нет. Я вырвал ее сам, встроил в саму суть своей души, сделал неотъемлемой частью себя. Мои любимые «плюшки», которые делают каждое новое «приключение» значительно проще.

Первое: Многократный поток сознания. Нет, это не шизофрения с голосами в голове. Представьте, что ваш мозг — это многоядерный процессор. Основное ядро занято текущими делами: разговором, ходьбой, едой. А в это время на фоновых потоках идет обработка информации. Один поток может анализировать тактическую обстановку, другой — вести сложные математические расчеты, третий — просеивать мою «Библиотеку» в поисках нужного факта. Это невероятно эффективно. Я могу вести светскую беседу, одновременно разрабатывая план штурма крепости и вспоминая тонкости ритуала подчинения огненного элементаля.

Второе: Пространственный карман. Моя прелесть. Это не какой-то там мешок или сумка. Это субпространство, прикрепленное напрямую к моей душе. Его нельзя отобрать, потерять или взломать. Он переходит со мной из мира в мир. Объем? Фактически не ограничен. Туда можно положить все что угодно, кроме одушевленных существ. У меня там хранится коллекция редчайших артефактов, запас материалов на все случаи жизни, личная оружейная, библиотека физических книг, которые мне особенно дороги, и даже пара любимых кресел и запас хорошего вина. На всякий случай.

Третье: Библиотека. Это результат той самой титанической работы по упорядочиванию знаний. Это мой личный ментальный дворец, идеальное хранилище данных. Вся информация, собранная за все время моих многократных жизней, рассортирована, каталогизирована и доступна по первому требованию. Мне достаточно сформулировать запрос, и нужные знания тут же всплывают в сознании, четкие и ясные.

Четвертое: Телекинез. Отменная вещь для любых работ, от ювелирно-мелких до крупногабаритных. Я могу силой мысли собрать наручные часы из россыпи деталей или, если понадобится, поднять со дна океана линкор. Заявленная грузоподъемность — до тысячи тонн, но, честно говоря, я не проверял предел. Расстояние для этой способности — не помеха. Главное — видеть цель или точно знать ее координаты.

Пятое: Копирование. А вот это — мой маленький грязный секрет. Способность, которая ломает любую экономику и любую войну. Она дает возможность копировать неживой предмет без каких-либо условий и в любом количестве. Нужен редчайший в мире алмаз для ритуала? Секунда — и у меня их горсть. Закончились стрелы в колчане? Мгновение — и он снова полон. Нужно вооружить армию лучшими мечами? Не проблема. Я стараюсь не злоупотреблять этим, чтобы не нарушать мировой баланс слишком уж сильно, но сама возможность греет душу.

И, наконец, шестое: Магия. Просто и банально. Я не просто знаю заклинания. Я понимаю саму суть магии, как программист понимает код. Для меня это не набор заученных формул, а гибкий инструмент для изменения реальности. Я знаю множество школ и стилей, от стихийной магии до магии крови, разума и души. Мой личный резерв и потенциал огромны, словно океан, накопленный за сотни жизней.

Каждый раз теперь я лечу навстречу неизвестному, вооруженный до зубов знаниями и силой. В первые разы было страшно до дрожи в коленках. Потом стало интересно, захватывающе. Дальше начался тупой гринд. Все как в тех азиатских произведениях, где герой должен бесконечно убивать монстров, чтобы стать настоящим гигачадом. Я гриндил знания, навыки, опыт. Однако не стоит забывать, что на меня все еще влияет тело, а это различные гормоны. Юношеский максимализм, кризис среднего возраста, старческое брюзжание — я проходил через все это десятки раз.

Ну а с недавних пор… началось какое-то безразличие. Меланхолия. Когда ты можешь почти все, цель теряет свою привлекательность. Когда ты видел тысячи рассветов и закатов в разных мирах, они начинают сливаться в одно серое полотно. Восторг первооткрывателя сменился усталостью вечного туриста. Надеюсь, это новое перерождение или попадание в свежий, незнакомый мир взбодрят меня и не дадут окончательно заскучать и покрыться пылью.

Вы там, читатель моего импровизированного приключенческого дневника, надеюсь, вам всем нравится, что вы видите… Вообще, я надеюсь, что он хоть когда-нибудь всплывет где-нибудь на свет. И его тут же сожгут в огне с первых строк, как еретический манускрипт. Было бы забавно.

Хух… Хватит хандрить!

Вон. Я это чувствую. Мрак вокруг меня начинает редеть. Бесконечный поток душ замедляется, и впереди, в непроглядной тьме, занимается крошечная точка. Она растет, ширится, превращаясь из искры в маяк, а затем в ослепительный портал. Зов. Притяжение.

Я вижу свет в конце туннеля!

Новый мир ждет меня!

Вперед!

Глава 1. Пробуждение Титана

Тьма. Не та, что бывает ночью в комнате без окон, и не та, что под толщей воды. Это была абсолютная, первозданная Тьма Пустоты, в которой дрейфовали мириады огоньков-душ. Знакомое, почти родное состояние между жизнями. Река Душ, как я ее называл. Бесконечный поток, где нет времени, нет пространства, лишь чистое сознание, ожидающее своего следующего сосуда. Я был одним из этих огоньков, но отличался от остальных. Мой свет был ярче, плотнее, он не мерцал безвольно, а горел ровным, уверенным пламенем. Внутри этого пламени, в ядре моей сущности, хранились сокровища, накопленные за неисчислимое количество прожитых жизней.

Очередной рывок, притяжение, которого я не мог избежать, но к которому давно привык. Поток вокруг меня закрутился воронкой, и мой огонек устремился к одному из бесчисленных миров Мультиверсума. Вспышка.

И вот она, боль. Тупая, ноющая, сосредоточенная в затылке. Ощущение тяжести собственного тела, забытое в межмирье. Шершавость простыней, запах лекарств и ладана. Слух вернулся первым, улавливая приглушенные голоса за дверью, тиканье часов на камине и чей-то сдавленный плач. Затем пришло зрение — размытые пятна света и тени, постепенно обретающие форму. Высокий потолок с лепниной, тяжелые бархатные шторы, пропускающие тонкие полоски дневного света, массивный дубовый шкаф.

Я лежал в кровати. В чужом теле. Как всегда.

Первая мысль, отданная на обработку одному из потоков сознания, была простой командой: «Тайликордэ».

Мгновенно, перед моим внутренним взором, словно на стекле, поверх реальности, заструились зеленые, фосфоресцирующие символы, напоминающие код из одного древнего фильма, который я когда-то видел в технологическом мире.

[ВРЕМЯ]: 14:27:11 (GMT+2)

[ДАТА]: 19 Сентября 1891 года (по Григорианскому календарю)

[ЛОКАЦИЯ]: ПЛАНЕТА ЗЕМЛЯ (Сектор Гайя-Сол-3)

[ПОЛУШАРИЕ]: Северное

[МАТЕРИК]: Евразия

[СТРАНА]: Российская Империя

[ГОРОД]: Санкт-Петербург

[КООРДИНАТЫ]: 59°57′ с. ш. 30°19′ в. д.

[АДРЕС]: Английская набережная, дом 44

Информация влилась в сознание, четкая и исчерпывающая. Российская Империя, конец XIX века. Интересно. Я бывал в разных версиях этой страны, но так рано — еще никогда. Обычно меня закидывало в эпохи космических полетов или постапокалипсиса. Это будет… любопытно. Мир без магии, как подсказала фоновая диагностика ауры планеты, но сама энергия, сама мана, здесь присутствовала в рассеянном, нетронутом виде. Словно плодороднейшая почва, на которой еще никто ничего не сажал.

Вторая команда, отданная другому потоку сознания: «Интеграция памяти носителя. Полное сканирование, каталогизация, выявление ключевых событий и личностей».

И снова вспышка, но на этот раз внутренняя. В мой разум хлынул поток чужих воспоминаний, короткой, двенадцатилетней жизни. Это было не похоже на просмотр фильма. Я чувствовал все: радость от подаренного щенка, горечь от первой двойки в гимназии, страх перед строгим отцом, тепло материнских рук, вкус парного молока в имении под Псковом.

Имя: Александр Дмитриевич Орлов. Для домашних — Сашенька. Двенадцать лет. Третий сын и пятый ребенок в семье. Отец, Дмитрий Алексеевич Орлов, — потомственный дворянин, но основной капитал сколотил как купец первой гильдии. Владелец торговых контор в столице и Москве, лесопилок в Архангельской губернии, имеет доли в нескольких текстильных и металлургических мануфактурах. Человек старой закалки, суровый, требовательный, но справедливый и безмерно любящий свою семью, хоть и проявляющий это весьма сдержанно.

Матушка, Анна Павловна, урожденная княжна Мещерская. Женщина мягкая, набожная, чья жизнь вращается вокруг мужа и детей. Ее постоянная тревога о нашем здоровье была притчей во языцех в доме.

Два старших брата: Николай, девятнадцати лет, студент юридического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета, и Петр, семнадцати лет, кадет Морского корпуса. Оба — рослые, уверенные в себе юноши, смотревшие на младшего брата с высоты своего возраста и статуса.

Две старшие сестры: Ольга, двадцати одного года, и Татьяна, восемнадцати. Классические столичные барышни на выданье, их мир состоял из балов, визитов, новых платьев, французских романов и перешептываний о кавалерах.

Семья была не просто зажиточной, а очень богатой и влиятельной. Орловы водили дружбу с видными промышленниками, имели доступ в высокие кабинеты и пользовались уважением в обществе.

Причина моего «прибытия» была банальна. Неделю назад, во время конной прогулки в загородном имении, молодому Александру подсунули нового, необъезженного жеребца. Мальчик, желая показать удаль перед старшими братьями, не справился с норовистым животным. Конь встал на дыбы, Александр вылетел из седла и сильно ударился головой о камень. Черепно-мозговая травма, несовместимая с жизнью, как заключили три разных светила медицины, вызванные отцом. Последние несколько дней мальчик лежал без сознания, его дыхание становилось все слабее, и семья уже готовилась к худшему. Сегодня утром его душа окончательно покинула тело, и в освободившийся сосуд нырнул я.

Идеальный сценарий. Никаких подозрений, никаких вопросов о внезапно изменившемся характере. Все можно будет списать на травму и «чудесное исцеление».

Третья команда, уже для себя: «Диагностика и восстановление сосуда».

Я мысленно просканировал новое тело. Да, повреждения были критическими. Трещина в черепе, обширная гематома, давящая на мозг, и мелкие осколки кости, плавающие в этой кровавой каше. Чудо, что мальчик прожил хотя бы несколько часов. Для обычной медицины того времени — смертный приговор без вариантов. Для меня — досадная, но легко устранимая неисправность.

Четвертый, самый мощный поток сознания, я направил на магию. Мой внутренний резерв, привязанный к душе, а не к телу, был колоссален. Я ощутил его как бездонный океан спокойной силы. Из этого океана я зачерпнул тончайшие, как паутина, нити маны и направил их в поврежденную голову.

Начался процесс, который любой маг назвал бы ювелирной работой высшего пилотажа. Сначала телекинезом на молекулярном уровне я убрал сгустки запекшейся крови, расщепляя их и позволяя телу реабсорбировать без остатка. Мельчайшие костные осколки были аккуратно возвращены на свои места, словно частицы сложнейшей мозаики. Затем нити магии исцеления начали свою работу. Они окутали трещину в черепе, и костная ткань на глазах начала регенерировать, срастаясь без швов и рубцов. Кровеносные сосуды, порванные при ударе, сплетались заново, восстанавливая нормальное кровообращение в мозгу. Нервные клетки, поврежденные гипоксией и давлением, восстанавливались и активировались. Весь процесс занял не более трех минут, но для меня он был сродни медитации.

Однако я не остановился на простом ремонте. Это было бы неэффективно. Раз уж я здесь, в этом теле, нужно довести его до ума. Я начал комплексную оптимизацию. Кости по всему телу были укреплены — их кристаллическая решетка стала плотнее, прочнее, способной выдержать удар тарана. Мышцы и связки были пропитаны магией, увеличивая их эластичность и потенциальную силу в несколько раз. Я прочистил кровеносную систему, убрал зачатки холестериновых бляшек, которые появляются даже у детей при не самом здоровом питании аристократии. Улучшил работу сердца, легких, печени. Провел тонкую настройку эндокринной системы для оптимального гормонального фона в будущем. Немного изменил черты лица, убирая детскую припухлость и делая их более тонкими, аристократичными, симметричными. Цвет глаз стал чуть глубже, насыщеннее. Волосы — гуще и с более живым блеском.

Это было не просто исцеление. Это было создание совершенного человеческого организма на базе имеющегося материала. Теперь это тело могло без проблем выдерживать перегрузки, о которых пилоты и космонавты еще и не мечтали, обладало регенерацией, в разы превосходящей обычную, и иммунитетом, способным подавить любую известную болезнь этого мира. Внешне — все тот же двенадцатилетний мальчик, может, чуть посвежевший. Внутри — биологическая машина, готовая к великим свершениям.

Я едва успел завершить последние штрихи и вернуть своему лицу бледный и изможденный вид, как ручка двери повернулась. В комнату тихо вошла матушка, Анна Павловна, с заплаканными глазами, за ней — старшая сестра Татьяна и седовласый, представительный господин с саквояжем. Доктор.

Матушка подошла к кровати, ее рука дрожала, боясь дотронуться до моего лба. Татьяна замерла у двери, прижав руки к груди. Доктор сохранял профессиональное спокойствие, но в его глазах читалась усталость и сочувствие.

И в этот момент я открыл глаза.

Не как больной, с трудом фокусирующий взгляд, а ясно и осмысленно. Я посмотрел прямо на матушку.

— Мама? — голос был слаб, но чист. Это был голос Александра, я лишь скопировал тембр.

Анна Павловна вскрикнула и отшатнулась, словно увидела призрака. Затем бросилась ко мне, но была остановлена твердой рукой доктора.

— Анна Павловна, прошу вас, спокойствие! — произнес он властно, но не грубо. — Позвольте мне.

Татьяна ахнула, закрыв рот ладонью. Слезы брызнули из ее глаз.

Доктор подошел ближе, его удивление было почти осязаемым. Он взял мою руку, проверяя пульс. Его брови поползли на лоб.

— Невероятно… Пульс ровный, полный.

Он достал из саквояжа стетоскоп, приложил его к моей груди. Слушал долго, хмурясь. Затем посветил мне в глаза маленьким фонариком, наблюдая за реакцией зрачков.

— Александр, вы меня слышите? Как вы себя чувствуете?

— Голова… немного кружится, — солгал я, изображая слабость. — И пить хочется.

— Танечка, воды! Живо! — скомандовала матушка, и сестра, всхлипывая от радости, выбежала из комнаты.

Доктор продолжал осмотр. Он аккуратно, кончиками пальцев, ощупал мой затылок — то самое место, где еще десять минут назад была зияющая рана. Я не стал убирать внешнюю шишку и синяк, лишь исцелил все, что было под кожей.

— Боль есть? — спросил он, надавливая.

— Немного, — снова солгал я.

Доктор отошел от кровати, его лицо выражало крайнюю степень изумления и профессионального замешательства. Он посмотрел на Анну Павловну, которая ловила каждый его взгляд с затаенным дыханием.

— Сударыня… Я не знаю, как это объяснить с точки зрения науки, — произнес он медленно, подбирая слова. — Произошло… чудо. Иначе я это назвать не могу. Травма, которую получил юный Александр, была абсолютно несовместима с жизнью. Я был уверен, что… что конец наступит еще утром. Но сейчас я вижу перед собой пациента в полном сознании, с идеальными рефлексами и жизненными показателями. Это… это просто противоречит всему моему опыту.

Матушка зарыдала, но теперь это были слезы облегчения. Она опустилась на колени у кровати и принялась покрывать мою руку поцелуями, шепча молитвы. Вернувшаяся с водой Татьяна застыла, слушая доктора, и тоже расплакалась.

— Сашенька, мальчик мой, — доктор снова обратился ко мне, его голос стал мягче, исследовательский интерес боролся с человеческим участием. — Скажи, что ты помнишь? Что ты видел, когда был… без сознания?

Идеальный вопрос. Я заранее подготовил ответ.

— Я… я не знаю, — прошептал я, глядя в потолок. — Было темно. Совсем. Кромешная тьма. А вокруг… вокруг было много других огоньков. Далеких, тусклых, они плыли куда-то. А потом… потом я просто проснулся здесь. В своей кровати.

Я не соврал ни единым словом. Именно это я и видел в Реке Душ.

Лицо доктора вытянулось. Он задумчиво потер подбородок.

— Огоньки… тьма… Господи, неужели? Анна Павловна, то, что я сейчас скажу, может вас шокировать, но, судя по всему, ваш сын пережил то, что в медицине называют клинической смертью. Его сердце и дыхание останавливались, но каким-то непостижимым образом мозгу удалось избежать гибели, и жизненные функции восстановились.

Матушка в ужасе посмотрела на него:

— Клиническая смерть? Боже мой! Это… это не опасно для него теперь?

— Напротив! — доктор даже воодушевился. — Это редчайший феномен! Организм, переживший такое, порой мобилизует скрытые резервы. В медицинской литературе описаны случаи, когда после подобных травм и состояний у людей открывались невиданные таланты. Кто-то начинал говорить на языках, которые никогда не учил, кто-то обретал феноменальную память или способности к математике. Мозг, перезагрузившись, находит новые пути для работы. Мы будем наблюдать за Александром, но я осмелюсь предположить, что худшее не просто позади, а обернулось чем-то невероятным.

Он дал матушке рекомендации по уходу — покой, легкая пища, никаких волнений. Затем, пообещав зайти завтра, откланялся, унося с собой величайшую загадку в своей врачебной практике.

Родные еще долго не могли успокоиться. Матушка и Татьяна, сменяя друг друга, сидели у моей постели, постоянно спрашивая, не хочу ли я чего-нибудь, не болит ли что-то. Пришел отец, Дмитрий Алексеевич. Его суровое лицо было бледнее обычного. Он молча постоял в дверях, затем подошел, неуклюже потрепал меня по волосам и, не сказав ни слова, вышел. Но в его глазах я увидел такое облегчение, что никакие слова были не нужны. Заглянули и старшие братья, Николай и Петр. Их обычное высокомерие сменилось искренним, хоть и немного смущенным, участием.

Я терпеливо играл свою роль. Улыбался слабой улыбкой, говорил, что все хорошо, и заверял, что хочу только одного — отдохнуть. Наконец, к вечеру, вняв моим мольбам и строгим указаниям доктора о необходимости полного покоя, меня оставили одного. Дверь в комнату тихо прикрыли, и в наступившей тишине, нарушаемой лишь мерным тиканьем напольных часов в коридоре, я наконец-то смог погрузиться в свои мысли.

Мир вокруг затих, но в моей голове разворачивалась бурная деятельность. Несколько потоков сознания уже завершили первичный анализ и выложили передо мной сухие факты.

Докторская теория о «клинической смерти» и «открывшихся талантах» была настоящим подарком судьбы. Это идеальное, логичное для этого мира и времени объяснение для любых моих будущих странностей. Феноменальная память? Последствие травмы. Необычайные способности к наукам и языкам? Мозг перестроился. Гениальные изобретения? Озарение свыше, случившееся на пороге смерти. Я мог творить почти все что угодно, и у меня всегда будет готовое, пусть и фантастическое, но приемлемое для общества прикрытие.

Российская Империя 1891 года. Колосс на глиняных ногах. Огромная территория, неисчислимые природные богатства, талантливый и выносливый народ. И при этом — чудовищное техническое отставание от ведущих держав, архаичная социальная структура, неэффективное управление, повальная неграмотность и нищета большей части населения. Я видел в своей Библиотеке десятки вариантов будущего для этой страны. Почти все они были трагичны. Поражение в грядущей войне с Японией, унизительное и бьющее по национальному самосознанию. Кровавая баня Первой мировой, в которую империя ввяжется, будучи совершенно к ней не готовой. А затем — страшный финал: революция, гражданская война, миллионы погибших, раскол общества, террор и установление режима, который, при всех его индустриальных успехах, будет построен на костях собственного народа.

Нет. Не в этот раз. Не в мое дежурство.

Я не был патриотом конкретной страны или нации. За тысячи жизней я был представителем сотен рас и культур. Но я был патриотом здравого смысла и эффективности. И сейчас здравый смысл подсказывал, что этот огромный, неповоротливый, но полный потенциала медведь не должен сгинуть в пожаре истории. Его можно и нужно было направить по другому пути. Сделать его не просто сильным, а доминирующим. Не просто богатым, а процветающим на всех уровнях, от императорского дворца до последней крестьянской избы.

В моей голове, с быстродействием, которому позавидовал бы любой суперкомпьютер из технологических миров, начал формироваться план. Глобальный, многоуровневый, рассчитанный на десятилетия вперед.

ПУНКТ 1: ФИНАНСОВАЯ И ЮРИДИЧЕСКАЯ БАЗА.

Любые великие свершения требуют денег. Очень больших денег. Семья Орловых была богата, но их состояния не хватило бы и на сотую долю моих планов. Мне нужен был собственный, неконтролируемый и практически бесконечный источник дохода. И я знал, как его получить. Изобретения. Вернее, «изобретения». Моя Библиотека была забита чертежами и технологиями на сотни лет вперед. Нужно было лишь выбрать то, что можно реализовать здесь и сейчас с минимальными затратами, и что принесет максимальную прибыль.

Первым делом — патенты. Я должен был не просто создавать вещи, а закреплять за собой юридическое право на них. Причем не на стандартные 10–15 лет, как это было принято. Используя внушение и грамотно составленные документы, я добьюсь оформления патентов на максимально возможный срок, в идеале — на имя не просто меня, а специально созданного юридического лица, треста или фонда, который будет существовать веками.

Какие изобретения выбрать для старта? Что-то простое, гениальное и крайне востребованное.

«Застежка-молния». В этом мире ее прототип, громоздкий и ненадежный «замочек для обуви», изобретет американец Уиткомб Джадсон лишь через пару лет, в 1893 году. А до удобной и привычной нам конструкции Гидеона Сундбека еще больше двадцати лет. Я же мог сразу выдать на-гора идеальный вариант. Дешевая в производстве, невероятно удобная вещь, которая произведет революцию в одежде, обуви, сумках, военной амуниции. Патент на эту мелочь сделает меня миллионером.

«Шариковая ручка». Идея витала в воздухе. Американец Джон Лауд запатентовал нечто подобное еще в 1888 году, но его ручка годилась лишь для грубой маркировки кожи и дерева и текла. До рабочей модели братьев Биро еще полвека. Я же обладал знаниями о правильной вязкости чернил, идеальной форме шарика и капиллярной системы подачи. Дешевая, надежная, не требующая чернильницы ручка станет незаменимой в любой конторе, министерстве, школе. Еще один неиссякаемый источник дохода.

«Лампа накаливания с вольфрамовой нитью». Вот это уже серьезно. Существующие лампы Эдисона с угольной нитью были тусклыми, недолговечными и потребляли много энергии. Технологию создания пластичной вольфрамовой нити, которая сделает свет по-настоящему ярким и доступным, в General Electric разработают только к 1910 году. Я мог сделать это сейчас. Патент на производство таких ламп, а главное — на саму технологию обработки вольфрама, даст мне контроль над всей зарождающейся электротехнической отраслью. Это уже не просто деньги, это рычаг влияния.

«Процесс Габера-Боша». Это — бомба. Технологическая и в перспективе — настоящая. В этом мире Фриц Габер и Карл Бош разработают промышленный метод синтеза аммиака из атмосферного азота и водорода только в 1910-х. Этот процесс лежит в основе производства двух вещей: азотных удобрений и взрывчатки. Я мог дать России неограниченное количество дешевых удобрений, что навсегда решило бы проблему голода, который был одной из главных причин крестьянских бунтов, и увеличило бы аграрный экспорт до небес. Одновременно это давало стране стратегическую независимость в производстве пороха и взрывчатых веществ, которые больше не нужно было закупать за границей втридорога.

И это лишь верхушка айсберга. Термос, нержавеющая сталь, безопасная бритва, конвейерное производство… Я мог выдавать по гениальному изобретению в неделю, и каждое из них приносило бы колоссальные доходы и толкало бы промышленность вперед.

ПУНКТ 2: ИНФРАСТРУКТУРА И ПРОИЗВОДСТВО.

Деньги — лишь инструмент. Нужны были заводы для реализации моих идей. Покупать существующие мануфактуры? Неэффективно. Они были устаревшими, с неграмотным персоналом и косным управлением. Я построю свои. С нуля.

Для этого мне нужна земля. Много земли. Я начну скупать огромные, безхозные и никому не нужные участки. В Карелии, на Урале, в Сибири. Места, богатые ресурсами, но не освоенные. Используя геомантию, я мог бы найти любое месторождение. Мне нужна железная руда? Я просто «притяну» жилу к поверхности. Алюминий (который в этом веке стоит дороже золота)? Пожалуйста. Медь, никель, платина, золото, уран (о котором здесь еще и не подозревают), алмазы, кремний для будущей электроники — все это лежало под ногами, нужно было лишь взять.

На этих землях я построю не просто заводы. Я построю новые города. Города будущего, спроектированные с умом. С грамотной планировкой, канализацией, водопроводом, электрическим освещением, качественным и дешевым жильем для рабочих, больницами, школами, парками. Я создам оазисы XXI века в реалиях XIX.

ПУНКТ 3: ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ РЕСУРС.

Города и заводы — это лишь камень и железо. Главное — люди. Где взять миллионы квалифицированных, грамотных и лояльных рабочих и инженеров в стране, где 80 % населения — неграмотные крестьяне? Ответ прост: импортировать и создать.

Мои агенты разъедутся по всему миру. Они будут вербовать людей. Я «куплю» целые деревни в нищей Ирландии, спасая их от голода. Я предложу новую жизнь беднякам из трущоб Неаполя и Лондона. Я вывезу тысячи отчаявшихся китайских и корейских крестьян, готовых работать за еду. Я дам приют гонимым евреям со всей Европы. Я предложу контракт бывшим рабам из Южной Америки и Африки. Сироты, бездомные, все, кто был выброшен на обочину жизни в своих странах, — все они получат шанс в моих городах.

И здесь в дело вступит моя магия. Каждому прибывшему будет оказана «медицинская помощь». Я излечу их от всех болезней. Я укреплю их тела, сделав их в пять раз сильнее и выносливее обычного человека, что резко повысит производительность труда и снизит травматизм. Я продлю их жизнь минимум до двухсот лет, дав им то, чего не могли купить даже императоры.

А затем — обработка сознания. Никакого грубого подчинения. Это неэффективно и порождает сопротивление. Я просто «загружу» им в мозг необходимые знания. Русский язык станет для них родным за одну ночь. Они получат полный пакет знаний для жизни в новом обществе, а также профессиональную квалификацию — токаря, инженера, химика, агронома. И, конечно, я вложу в их подсознание базовую установку: абсолютная верность и преданность мне, Александру Орлову, и их новой родине — России. Они будут считать эти мысли своими собственными. Они будут счастливы работать на благо общего дела, потому что это дело будет и их личным. Я создам новое поколение людей — здоровых, сильных, умных и безгранично лояльных.

ПУНКТ 4: СТРАТЕГИЧЕСКОЕ ВЛИЯНИЕ.

Промышленность, города, люди — это база. Дальше — влияние на государство. Я не собирался свергать царя или устраивать переворот. Это было бы грубо, неэффективно и привело бы к хаосу, которого я как раз и пытался избежать. Мой путь — путь серого кардинала. Я стану тенью за троном, незаменимым источником мощи и процветания для Империи. Мое влияние будет основываться не на титулах, а на реальных возможностях.

Когда государство поймет, что лучшие корабли, лучшие пушки, лучшие винтовки, лучшая сталь и самые передовые технологии производятся на моих заводах, оно само придет ко мне. Я буду диктовать условия не с позиции просителя, а с позиции силы.

Военно-промышленный комплекс. Я создам свой, частный ВПК, который будет на голову превосходить казенные заводы. Армия и флот — главные потребители в любой империи. Я дам им то, чего они жаждут.

Стрелковое оружие: Пока армия принимает на вооружение винтовку Мосина образца 1891 года — неплохое, но уже морально устаревающее оружие — я начну производство ее улучшенной версии, а затем и вовсе перейду к созданию самозарядной винтовки, концепт которой в этом мире появится лишь через десятилетия, вроде M1 Garand (принята на вооружение в США в 1936 году). Моя «винтовка Орлова образца 1892 года» будет обладать лучшей эргономикой, более надежным затвором и точностью. А к 1900 году я предложу армии самозарядный карабин, который увеличит огневую мощь пехотинца в разы.

Пулеметы: Громоздкий, требующий водяного охлаждения пулемет Максима — это вчерашний день. Я сразу начну разработку и производство легкого, мобильного пулемета с воздушным охлаждением, прообраза Lewis Gun (1914) или даже немецкого MG 34 (1934). Один такой пулемет в руках моих усиленных солдат сможет сдержать наступление целого батальона.

Артиллерия: Я внедрю гидравлические системы отката, как на знаменитой французской 75-мм пушке 1897 года, что позволит вести огонь с невиданной скорострельностью. Улучшенная металлургия даст более прочные и легкие стволы, а новые составы бездымного пороха увеличат дальность и точность стрельбы.

Бронетехника: Задолго до того, как британцы в 1915 году построят своего «Маленького Вилли», я начну эксперименты с «бронированными сельскохозяйственными тракторами» на гусеничном ходу. К началу Русско-японской войны у меня будут готовы первые прототипы, способные преодолевать окопы и неуязвимые для стрелкового оружия.

Сеть агентов. Параллельно с набором рабочих я создам свою службу разведки и контрразведки. Я буду отбирать самых способных и умных из прибывших. Они пройдут еще более глубокую обработку. Их физическая сила будет увеличена в семь раз по сравнению с обычным человеком. Продолжительность жизни — также до двухсот лет. В их разумы будут загружены десятки языков, навыки шпионажа, диверсионной работы, анализа информации, психологии. И, конечно, нерушимая преданность лично мне. Мои агенты проникнут во все сферы: в правительства иностранных государств, в штабы их армий, в советы директоров конкурирующих корпораций, и, что самое важное, — в революционные кружки внутри самой России. Я буду знать о каждом готовящемся заговоре, о каждом плане противника, о каждом научном прорыве за рубежом. Я буду пресекать угрозы еще в зародыше.

ПУНКТ 5: ГЛОБАЛЬНЫЕ ЦЕЛИ И КОРРЕКЦИЯ ИСТОРИИ.

Все предыдущие пункты — лишь инструменты для достижения главных целей.

Русско-японская война (1904–1905). Она не должна закончиться поражением. С моими технологиями, с моим флотом, который будет состоять не из устаревших броненосцев, а из кораблей, предвосхищающих дредноуты (первый спущен на воду в Британии в 1906), с моей армией, оснащенной пулеметами и самозарядными винтовками, с моей разведкой, которая будет знать о каждом шаге японцев, — исход войны будет предрешен. Россия не просто победит, она одержит сокрушительную победу, укрепив свои позиции на Дальнем Востоке и получив статус доминирующей тихоокеанской державы. Это поднимет национальный дух и престиж монархии.

Первая мировая война (1914–1918). Я постараюсь ее не допустить, используя свое политическое и экономическое влияние для разрядки напряженности в Европе. Но если она все же начнется, Россия войдет в нее самой подготовленной страной в мире. Ее промышленность будет работать как часы, армия будет непобедима, а общество — сплоченным. Потери будут минимальными, а результат — решающим.

Революция. Главная цель — не допустить ее. Революция — это болезнь, возникающая в слабом, несправедливом и голодном организме. Я вылечу сам организм. Моизаводы дадут работу и достойную зарплату. Мои аграрные технологии (те же удобрения) решат проблему голода. Мои города покажут новый стандарт жизни. Грамотность станет всеобщей благодаря построенным мной школам. Я создам социальные лифты, чтобы талантливый человек из любой семьи мог достичь высот. Когда у людей есть еда, дом, работа, надежда на будущее и гордость за свою страну, им не нужны революции. Любых же профессиональных агитаторов и террористов будет тихо и бесследно нейтрализовывать моя служба безопасности. Российская Империя не рухнет. Она эволюционирует в процветающую, мощную и справедливую державу.

ПУНКТ 6: СОЦИАЛЬНАЯ ИНЖЕНЕРИЯ.

Демография. Я запущу программу поощрения рождаемости в своих городах. Молодые семьи будут получать беспроцентные ссуды, просторное жилье, качественное медицинское обслуживание. Я хочу устроить настоящий беби-бум, чтобы обеспечить страну человеческим ресурсом на века вперед.

Транспорт. Я начну строительство сети качественных дорог и железнодорожных магистралей. Сначала они соединят мои промышленные анклавы, а затем покроют всю страну. Вместо медленных паровозов я начну производство мощных тепловозов и электровозов, основанных на дизельных и электрических двигателях, которые в этом мире станут массовыми лишь через 30–40 лет. Это свяжет огромную страну в единое экономическое и военное пространство.

Авиация. За 12 лет до братьев Райт я начну финансирование закрытого конструкторского бюро. Моя цель — к 1904 году иметь не просто аэропланы, а эскадрильи самолетов-разведчиков и легких бомбардировщиков.

План был грандиозен. Он был нагл. Он был почти невозможен для любого человека. Но не для меня.

Я медленно выдохнул. Мысли пришли в порядок, разложились по полочкам в моей Библиотеке. План действий был готов. Пора было приступать к его реализации. Лежа в кровати, я не мог сделать многого физически. Но мне и не нужно было.

Я сосредоточился, вновь зачерпнув силу из своего бездонного резерва. Это было одно из моих любимых составных заклинаний, отточенное за сотни жизней. Идеальный инструмент для многозадачности. Оно сплеталось из магии иллюзий, созидания, ментального контроля и пространственных искажений.

Воздух в комнате сгустился. В десяти разных точках — в темных углах, за шкафом, у окна — начали формироваться фигуры. Они не появлялись из дыма или огня. Они просто проявлялись из ничего, словно изображение, на которое медленно наводят резкость. Десять мужских фигур, абсолютно не похожих друг на друга. Один — высокий, аскетичный, в строгом сюртуке, похожий на юриста или финансиста. Другой — коренастый, крепко сбитый, с лицом простого рабочего. Третий — неприметный, серолицый человек, на которого не обратишь внимания в толпе, идеальный шпион. Четвертый — с цепким взглядом и умными глазами инженера. И так далее. Каждая внешность была тщательно продумана для определенной задачи.

Это были мои Доппельгангеры. Идеальные копии, управляемые напрямую моими потоками сознания. Они не были живыми в обычном смысле. У них не было органов, крови или костей. Они были сложными марионетками из чистой маны, неотличимыми от настоящих людей. При развеивании или «гибели» они просто распадались на энергию, не оставляя следов. Но пока они существовали, они могли говорить, действовать, колдовать и выполнять любую мою волю.

Десять пар глаз уставились на меня. В них не было собственных мыслей, лишь отражение моей воли. Каждый из них уже получил свой сегмент плана. Юрист — для регистрации патентов и создания подставных фирм. Инженер — для подготовки чертежей и поиска площадок под первые заводы. Вербовщик — для организации каналов переправки людей. Шпион — для сбора первичной информации в Петербурге.

Я мысленно отдал приказ.

Они не ответили. Они не кивнули. Они просто действовали. В одно мгновение все десять фигур слегка замерцали, исказились, словно от жара, и исчезли. Без звука, без вспышки. Телепортировались к местам своих первых заданий.

Комната снова стала пустой и тихой. Но мир за ее пределами уже изменился. Десять невидимых рук начали свою работу, запуская маховик перемен, которые перекроят историю этой планеты.

Я почувствовал глубокое удовлетворение. Работа началась. А теперь можно и отдохнуть. В конце концов, я всего лишь двенадцатилетний мальчик, чудом выживший после страшной травмы.

Я закрыл глаза, и впервые за долгое время в новом теле, позволил себе погрузиться в настоящий, глубокий сон. На моем лице играла легкая, едва заметная улыбка. Завтра будет долгий и очень интересный день.

Глава 2. Ход первый

Утро встретило меня не болью и слабостью, а кристальной ясностью. Я открыл глаза и несколько секунд просто лежал, наслаждаясь ощущением полного контроля над новым телом. Ночная работа магии исцеления завершилась. Я провел ментальным сканером по своему организму: кости, сросшиеся после падения, теперь были плотнее и прочнее слоновой кости; мышцы и связки, укрепленные потоками маны, обрели эластичность и силу, недоступную даже олимпийским атлетам; нервная система работала как идеально отлаженный хронометр. Последним штрихом я убрал оставшиеся внешние дефекты: рассосал едва заметную шишку на затылке, стер с кожи бледность и синеватые круги под глазами, оставшиеся от долгого лежания. В зеркале на меня смотрел двенадцатилетний мальчик, но это был мальчик в пиковой, сверхчеловеческой форме. Здоровый, румяный, с ясным и на удивление взрослым взглядом.

Я лежал в кровати, и впервые за многие десятилетия чувствовал не пресыщенную усталость от очередного цикла, а настоящий, живой азарт. Это была не просто очередная жизнь, очередной гринд. Это был шанс. Шанс перекроить историю, спасти миллионы жизней и построить державу, какой она могла бы стать. В мирах, где магия была обыденностью, мои способности были лишь одним из многих факторов. Здесь же, в мире прагматичного пара и зарождающегося электричества, я был богом, сошедшим в муравейник.

В дверь деликатно постучали.

— Сашенька, ты проснулся, милый? — раздался тихий, полный тревоги голос матушки.

Время действовать. Я сел в кровати, откинул одеяло и громким, ясным голосом, в котором не было и тени слабости, ответил:

— Да, maman. Я проснулся. И, кажется, ужасно голоден. Думаю, я успею к завтраку.

За дверью на мгновение воцарилась тишина, а затем послышался сдавленный вздох и торопливые, удаляющиеся шаги. Новость о моем чудесном пробуждении уже летела вниз по лестнице.

Путь из моей комнаты на втором этаже в столовую на первом превратился для меня в своего рода экскурсию. Я шел по дому, который теперь был моим, и жадно впитывал детали, сверяя их с загруженными воспоминаниями Саши и анализируя с высоты своего опыта.

Дом был добротным. Широкая дубовая лестница с резными перилами мягко скрипела под ногами. Стены коридоров были увешаны картинами в тяжелых рамах — в основном пейзажи и портреты предков, суровых бородатых мужей в купеческих кафтанах и женщин в строгих платьях. Пахло воском для натирки паркета, старым деревом и едва уловимым ароматом матушкиных духов. Это был запах дома. Запах стабильности, достатка и устоявшегося порядка. Порядка, который я собирался взорвать изнутри, чтобы построить на его фундаменте нечто несоизмеримо большее.

Когда я появился в дверях столовой, на мгновение воцарилась абсолютная тишина. За длинным обеденным столом, покрытым белоснежной накрахмаленной скатертью, уже сидела вся моя семья.

Отец, Дмитрий Алексеевич, во главе стола. Его суровое лицо с окладистой бородой, в которой уже пробивалась седина, было сосредоточено на утренней газете «Новое время». Справа от него матушка, Анна Павловна, все еще бледная, с темными кругами под глазами от бессонных ночей, безучастно ковыряла вилкой сырник. Дальше сидели братья: семнадцатилетний Николай, уже считавший себя взрослым мужчиной, и пятнадцатилетний Петр, чье лицо выражало лишь скуку. Напротив них — сестры: девятнадцатилетняя Ольга, признанная красавица, и семнадцатилетняя Татьяна, более тихая и задумчивая.

Их утренний разговор о каких-то светских новостях оборвался на полуслове. Пять пар глаз уставились на меня. Вилки и ножи замерли над тарелками. Даже служанка, разливавшая чай, застыла с фарфоровым чайником в руке, рискуя пролить кипяток на скатерть. Они смотрели на меня не как на члена семьи, спустившегося к завтраку, а как на привидение, явившееся средь бела дня.

Первой опомнилась матушка. Она издала тихий вздох, который был чем-то средним между стоном и всхлипом. Ее лицо, до этого измученное и серое, исказилось от неверия.

— Саша? Сашенька… — прошептала она, медленно поднимаясь из-за стола. — Боже мой…

Она подбежала ко мне, ее руки затрепетали, боясь дотронуться, словно я был призраком. Она приложила ладонь к моему лбу, потом к щеке.

— Горячки нет… Ты… ты ходишь… — слезы хлынули из ее глаз, и она сгребла меня в объятия, прижимая к себе с такой силой, что мои свежеотремонтированные ребра могли бы дать трещину, не будь они теперь прочнее стали. — Господи, спасибо тебе, ты услышал мои молитвы!

Я мягко похлопал ее по спине, стараясь говорить как можно спокойнее, чтобы не усилить ее истерику.

— Все хорошо, maman. Я в полном порядке. Правда. Просто очень проголодался.

Отец тоже поднялся. Медленно, грузно, не сводя с меня тяжелого, пронзительного взгляда. Он отложил газету и сложил руки на груди. В его глазах не было материнской радости, там была смесь глубочайшего изумления, подозрения и чего-то еще, что я не мог тогда разобрать. Возможно, страха. Он обошел стол и встал рядом. Его большая, мозолистая рука легла мне на плечо, и я почувствовал, как он проверяет, настоящий ли я.

— Доктор сказал… он сказал, что надежды почти нет, — глухо произнес он. — Сказал, готовиться к худшему. Вчера ты только очнулся, а сейчас уже на ногах. Что это значит, Александр?

Братья и сестры молча наблюдали за этой сценой, широко раскрыв глаза. Николай скептически хмыкнул, Петр просто смотрел с глупым выражением лица, а сестры прижимали платки к губам.

Я посмотрел прямо в глаза отцу. Взгляд двенадцатилетнего мальчика встретился со взглядом опытного, жесткого купца, и я не отвел глаз.

— Доктор ошибался, отец. Я чувствую себя… лучше, чем когда-либо.

Это была чистая правда.

— Садись за стол, — коротко бросил отец и вернулся на свое место. Но я видел, как дрогнули его глаза, когда он отвернулся.

Матушка, всхлипывая и шепча молитвы, усадила меня на мое привычное место. Служанка, наконец очнувшись, торопливо поставила передо мной тарелку и налила чай. Завтрак продолжился в гнетущей тишине. Все украдкой поглядывали на меня, словно ожидая, что я сейчас упаду замертво или растворюсь в воздухе. Я же с невозмутимым видом ел. И правда, я был голоден — процесс тотальной перестройки тела потребовал колоссального количества энергии. Омлет с ветчиной, теплые булочки с маслом и медом, сладкий чай — простые удовольствия, которые я ценил.

Когда с завтраком было покончено, отец сложил руки на столе и вновь устремил на меня свой взгляд.

— А теперь, Александр, я хочу услышать объяснения. Подробные. Что произошло?

Настал мой черед. Я тщательно готовил эту речь, пока лежал в кровати. Она должна была быть правдоподобной, объяснять мою перемену и служить трамплином для моего главного предложения.

Я отложил салфетку и посмотрел на отца, а затем обвел взглядом всю семью.

— Когда я упал… я помню темноту. И тишину. Не было боли, не было страха. Было… пусто. И в этой пустоте я лежал очень долго, как мне показалось. И думал. Не как обычно думают о шалостях или уроках. Мысли были… другие. Ясные. Будто с моих глаз спала пелена. Я видел всю свою жизнь, все двенадцать лет, и она показалась мне такой… пустой. Глупой. Игры, капризы, детская удаль, которая едва не стоила мне жизни.

Я сделал паузу, давая словам впитаться. Матушка слушала, затаив дыхание. Сестры смотрели с сочувствием. Братья — с откровенным недоверием. Лицо отца оставалось непроницаемым, как гранитная скала.

— И вот там, в этой темноте, я вдруг понял, чем хочу заниматься. Понял, что не могу больше тратить время на пустяки. Я увидел… знаете, как во сне, только очень четко… я увидел будущее. Не в смысле пророчества, нет. Я увидел, как движется мир. Увидел огромные железные машины, которые мчатся без лошадей. Увидел корабли из чистого железа, размером с улицу. Увидел, как много можно сделать, как много построить, если приложить ум и волю. А потом я проснулся, как сказал вчера доктору. И боль ушла. И я понял, что мне дан второй шанс. И я не имею права его упустить.

Моя речь произвела эффект. Николай фыркнул: «Бредит после падения». Но отец жестом заставил его замолчать.

— Железные машины? — переспросил он. — Ты говоришь о паровозах?

— И о них тоже, отец. Но не только. Я говорю о самобеглых колясках. В заграничных журналах я видел рисунки. Неуклюжие, смешные. Но идея… идея гениальна. Экипаж, которому не нужна лошадь. Который не устает, которому нужен только бензин. Представьте, какие возможности это открывает для торговли, для армии, для почты! А железные дороги? Мы строим их, но мы можем строить их в десять раз быстрее и лучше. Мы можем соединить Санкт-Петербург с Владивостоком стальной нитью, по которой будут мчаться поезда со скоростью, о которой сейчас и не мечтают. Это кровь империи, ее артерии. Тот, кто будет контролировать эти артерии, будет контролировать будущее.

Я говорил спокойно, уверенно, оперируя понятиями, которые двенадцатилетний мальчик знать не должен был. Мой многопоточный разум в реальном времени анализировал их реакцию и корректировал мою речь, подбирая нужные слова и интонации. Я видел, как в глазах отца, помимо недоверия, промелькнул хищный блеск. Он был дельцом, и слова «торговля», «возможности», «контролировать» были для него музыкой.

— Отец, — я посмотрел ему прямо в глаза. — Я прошу вас дать мне возможность доказать, что это не просто мальчишеский бред. Я больше не хочу учиться в гимназии. Это пустая трата времени. Я хочу сдать экзамены за гимназический курс экстерном в течение следующего года. Я готовлюсь сам. Я уверен в своих силах. Я знаю, что справлюсь. А после — так же экстерном пройти курс Института инженеров путей сообщения. Но это потом. Главное сейчас — я хочу дело. Свое дело.

Петр не выдержал и хихикнул.

— Дело? Сашка, тебе двенадцать! Какое дело? Продавать оловянных солдатиков?

На этот раз отец так зыркнул на него, что Петр поперхнулся и уставился в тарелку.

— Продолжай, Александр, — ровным голосом сказал Дмитрий Алексеевич.

— Мне не нужен большой капитал. Мне нужна земля. Тот пустырь за Невской заставой, что достался вам за долги винокуренного завода. Он все равно простаивает без дела, принося одни убытки по налогам. И небольшой стартовый капитал. На инструменты, на материалы, на наем нескольких толковых мастеров-механиков. Я докажу вам, что мои идеи чего-то стоят. Я построю там мастерскую и создам прототип. Не просто самобеглой коляски. Я создам двигатель. Двигатель внутреннего сгорания, но не такой, какие сейчас пытаются делать немцы Даймлер и Бенц — маломощные, капризные. Я создам простой, надежный и мощный двигатель, который сможет двигать не только легкий экипаж, но и грузовую платформу, и даже лодку. Дайте мне год. Если через год я не представлю вам работающий образец, можете снова отправить меня в гимназию и забыть об этом разговоре как о дурном сне.

Я закончил и замолчал. В столовой повисла звенящая тишина. Мое предложение было неслыханной дерзостью. Ребенок, едва избежавший смерти, просит у своего властного отца, купца-миллионщика, землю и деньги на какой-то фантастический проект, отказываясь от положенного ему пути образования и взросления.

Дмитрий Алексеевич долго молчал, барабаня пальцами по столу. Он смотрел на меня, и в его взгляде боролись здравый смысл, удивление и, как мне показалось, тень надежды. Он был дельцом до мозга костей и не мог не учуять в моих словах запах огромной, неслыханной прибыли. Но разум говорил ему, что это невозможно. Что перед ним его сын, повредившийся рассудком от травмы.

И тут я применил свое секретное оружие. Я не стал пробиваться через его ментальную защиту или подчинять его волю. Это было бы грубо, рискованно и могло оставить следы. Я использовал тончайшее Внушение. Это была не команда, а скорее настройка. Я не приказывал. Я лишь подсветил, усилил те мысли, которые уже были в его голове. Сомнения в адекватности сына я отодвинул на задний план, а вот азарт, купеческую хватку, мысль о том, «а что, если?..», я вывел на передний. Я вложил в его сознание кристально чистый образ: его сын, Александр Орлов, стоит рядом с императором Александром III, который восхищенно смотрит на чудо-машину, созданную его сыном, и пожимает ему руку, а за спиной у них стоят новые заводы, дымящие трубами во славу Российской Империи и дома Орловых.

Этот образ, яркий и манящий, стал последней гирей на чаше весов. Я видел, как в его сознании пронеслись расчеты. Пустырь не стоит ничего. Деньги, что я прошу — риск, но приемлемый. А потенциальная выгода… Потенциальная выгода была безграничной. Стать первым в России, кто поставит на поток производство автомобилей? Это не просто деньги. Это власть. Это влияние. Это место в истории.

Дмитрий Алексеевич Орлов медленно выдохнул. Он снова посмотрел на меня, и на этот раз в его взгляде была не просто строгость, а тяжелая, свинцовая решимость.

— Хорошо, — произнес он, и это одно слово прозвучало в тишине столовой как выстрел.

Николай, до этого сидевший с насмешливой ухмылкой, выронил вилку. Она звякнула о фарфоровую тарелку.

— Отец? — переспросил он, не веря своим ушам. — Вы… вы серьезно?

— Я сказал, хорошо, — повторил Дмитрий Алексеевич, поднимая руку и пресекая дальнейшие возражения. Он говорил, глядя только на меня, словно нас в комнате было только двое. — Пустырь за Невской заставой — твой. С завтрашнего дня можешь считать его своей вотчиной. Я выделю тебе тридцать тысяч рублей на первоначальные расходы.

Тридцать тысяч! Сумма была огромной для прихоти ребенка, но незначительной в масштабах его торговой империи. Это был идеальный компромисс между безумным риском и реальной возможностью что-то построить.

— Но, — продолжил отец, и его палец уперся в стол, подчеркивая каждое слово, — деньги ты на руки не получишь. Ими будет распоряжаться мой главный приказчик, Степан Иваныч. Он человек честный и дотошный. Каждая копейка будет учтена. Ты будешь предоставлять ему сметы на постройку, на материалы, на жалованье рабочим, а он — оплачивать счета. Раз в две недели я жду от тебя подробный отчет о проделанной работе и расходах.

Я спокойно кивнул.

— Условия разумные. Я согласен.

— Касательно учебы, — продолжил отец. — Я найму тебе лучших репетиторов по всем предметам. Если через год ты не только покажешь мне свою машину, но и сдашь экзамены за весь курс гимназии, я признаю, что был неправ. Если же нет… — он сделал паузу, и его голос стал твердым как гранит. — У тебя год, Александр. Ровно год с сегодняшнего дня. Если через год я не увижу работающую машину, о которой ты говорил, или хотя бы действующий прототип твоего «чудо-двигателя», то наша сделка аннулируется. Мастерская будет продана с молотка, а ты без всяких разговоров вернешься за парту. Ты будешь учиться тому, чему положено учиться мальчику твоего сословия. И больше никаких фантазий. Ты меня понял?

— Да, отец. Я вас понял, — мой голос прозвучал ровно и уверенно. Я слегка склонил голову. — Спасибо за доверие.

В этот момент плотину прорвало.

— Отец, да вы с ума сошли! — вскочил на ноги Николай. — Тридцать тысяч рублей! Пустырь! Из-за мальчишеского бреда? Он же головой ударился, его лечить надо в заведении для умалишенных, а не поощрять!

— Коля прав! — подхватил Петр. — Это же смешно! Сашка будет играть в свои машинки, а мы что? Должны смотреть, как он выкидывает на ветер семейные деньги? Этих денег хватило бы, чтобы купить мне лучшего рысака в Петербурге!

— Дима, одумайся! — взмолилась матушка, прижимая руки к груди. — Он же дитя! Какое дело, какие мастерские? Ему нужен покой, уход, доктор… Он нездоров, ты не видишь? Он говорит странные вещи!

Отец одним ударом кулака по столу заставил замолчать всех. Посуда подпрыгнула.

— Я сказал. Решение принято! — пророкотал он, и в его голосе была та сталь, которая и позволила ему построить свою империю. — Это мои деньги и моя земля. И я решаю, что с ними делать. А ты, — он повернулся ко мне, и его взгляд немного смягчился, — ступай. Отдыхай. Готовься. Сегодня же я поговорю со Степаном Иванычем. Завтра утром он будет ждать тебя в конторе на Невском.

Я встал. Не было ни ликования, ни мальчишеской радости. Лишь спокойная, холодная уверенность в успехе. Я поклонился отцу, затем матери.

— Благодарю вас.

И вышел из столовой, оставив за спиной свою семью в состоянии полного смятения, на пороге новой эры, о которой они еще даже не подозревали.

Я прошел по коридору к большому окну в холле, выходившему на улицу. За стеклом кипела обычная жизнь Санкт-Петербурга конца XIX века: цокали копытами лошади, тянувшие пролетки, спешили по своим делам пешеходы, кричал разносчик газет. Обычный мир, застывший в своем времени.

Но я видел уже не его.

Я смотрел сквозь него, в будущее. В моем сознании на месте пустыря за Невской заставой уже вырастали корпуса цехов. Я видел, как из ворот выезжает первый, еще неуклюжий, но работающий грузовик. Слышал гудок первого, собранного по моим чертежам, маневрового локомотива. Чувствовал жар доменных печей, которые еще даже не были заложены.

Отец дал мне год. Год! Для меня, с моими возможностями, это была целая вечность. Ему нужен был один прототип. А я за этот год построю ему целый промышленный комплекс.

Игра началась. И первый ход был за мной.

Я не стал возвращаться в свою комнату, чтобы «отдыхать». Это было бы непростительной потерей времени. Вместо этого я направился в отцовский кабинет. Он был пуст — Дмитрий Алексеевич, очевидно, уехал в свою главную контору на Невском проспекте, чтобы переварить утренние события и отдать распоряжения. Идеально.

Кабинет был воплощением своего хозяина: массивный дубовый стол, кожаные кресла, пахнущие сигарным дымом, несгораемый шкаф в углу и огромная карта Российской Империи на стене. Я подошел к столу, взял чистый лист плотной бумаги, перо и чернильницу.

Для любого другого человека, даже гения, то, что я собирался сделать, заняло бы месяцы, если не годы, изысканий, расчетов и чертежных работ. Для меня это была работа на полчаса.

Мое сознание разделилось на несколько потоков.

Первый поток открыл доступ к моей внутренней Библиотеке, к разделу «Инженерное дело. Двигатели внутреннего сгорания. Начало XX века». Перед моим мысленным взором пронеслись сотни чертежей, схем, патентов. Я проигнорировал сложные и экзотические конструкции. Мне нужно было нечто простое, надежное, как топор, и пригодное для производства в условиях технологической базы 1891 года. Выбор пал почти мгновенно.

Оригинал: Двигатель Ford Model T. Разработан в 1908 году.

Характеристики: Четырехцилиндровый, с водяным охлаждением, объемом 2.9 литра и мощностью 20 лошадиных сил. Его главной гениальной чертой была не мощность, а конструкция. Литой чугунный блок цилиндров и верхняя часть картера в одной детали (моноблок) и съемная головка блока цилиндров. Это радикально упрощало и удешевляло производство и ремонт.

Но я не собирался слепо копировать.

Второй поток моего сознания занялся адаптацией. Технологии литья в 1891 году были не так совершенны. Я внес изменения в конструкцию, усилив некоторые элементы, упростив систему смазки, сделав ее комбинированной — разбрызгиванием и под давлением лишь на самые нагруженные узлы. Систему зажигания я тоже упростил. Никакого сложного магнето. На первых порах я мог использовать систему с катушкой Румкорфа и аккумулятором, который я также собирался "изобрести".

Третий поток уже занимался проектированием производственной линии. Я не просто рисовал двигатель, я проектировал процесс его создания. В моей голове выстраивался чертеж будущей мастерской. Вот здесь будет литейный участок. Простенький, с одной вагранкой. Здесь — участок механической обработки. Я мысленно расставлял токарные, фрезерные, сверлильные станки, которые можно было купить в Англии или Германии. А вот здесь — самое главное — сборочный конвейер. Еще не движущийся, как у Форда в 1913, а стационарный, пошаговый. Шасси или рама двигателя перемещается от одного поста к другому, и на каждом рабочие выполняют одну-две строго определенные операции. Это позволит даже низкоквалифицированным рабочим, которых я обучу, собирать сложные механизмы с высокой скоростью и стабильным качеством.

Пока три потока были заняты инженерной работой, четвертый, фоновый поток, сканировал отчеты от моих допельгангеров, созданных прошлой ночью. Они уже действовали.

Допельгангер-1 (Геолог): Внешность — суровый бородатый геолог-самоучка. Местоположение — Уральские горы, район горы Магнитной. Он не просто летал над местностью, используя невидимость. Он опускался под землю, используя геомантию, буквально «видя» пласты руды. Отчет был краток и емок: «Обнаружены колоссальные залежи высококачественного магнетита с содержанием железа до 60 %. Руда лежит практически на поверхности. Рядом — запасы марганца, необходимого для легирования стали. Координаты зафиксированы. Начинаю поиск залежей угля и флюсового известняка в радиусе 200 верст». Это была основа моей будущей металлургической империи.

Допельгангер-2 (Юрист): Внешность — незаметный клерк в котелке. Местоположение — Берн, Швейцария. Задача — регистрация сети подставных холдинговых компаний. Через них я буду скупать акции, патенты, переводить деньги, не привлекая внимания к семье Орловых и к себе лично. Отчет: «Компании ‘Veritas Holding AG’ и ‘Progressus Global’ зарегистрированы. Открыты счета в швейцарских банках. Готов к приему и распределению средств».

Допельгангер-3 (Промышленный шпион): Внешность — немецкий инженер. Местоположение — Мангейм и Каннштатт, Германия. Он уже успел невидимо посетить мастерские Карла Бенца и Готлиба Даймлера. Отчет: «Технологии примитивны. Двигатели маломощны, ненадежны. Трансмиссии — кошмар механика. Производство штучное, кустарное. Угрозы не представляют. Однако патенты на общие принципы оформлены. Рекомендую патентовать не двигатель в целом, а ключевые узлы: моноблочную конструкцию, систему смазки, конструкцию коробки передач». Ценнейшая информация.

Допельгангер-4 (Вербовщик): Местоположение — порты Нью-Йорка и Бостона. Внешность — ирландский священник. Задача — присматриваться к людям. К отчаявшимся, но сильным и умным ирландцам, итальянцам, немцам, бегущим от нищеты в Старом Свете. Он не вербовал их сейчас. Он составлял списки. Людей, которых через пару лет, когда мои города начнут строиться, можно будет пригласить, предложив им условия, от которых они не смогут отказаться. Дом, работа, достойная жизнь. И немного магии для здоровья и лояльности.

Остальные шесть копий занимались тоже не менее важными задачами: изучали мировые рынки сырья, скупали всю доступную техническую литературу в Лондоне, Париже и Филадельфии, анализировали политическую обстановку в Европе.

Мои пальцы летали по бумаге. Я не чертил, как инженер, выверяя каждую линию линейкой. Я рисовал. Эскизы, схемы, разрезы появлялись на листе с фотографической точностью. Вот общий вид двигателя. Вот разрез блока цилиндров. Вот схема кривошипно-шатунного механизма. Вот простейшая двухступенчатая коробка передач планетарного типа, тоже привет от Генри Форда. Все это сопровождалось короткими, емкими пояснениями и расчетами.

Через сорок минут передо мной лежало пять листов, исписанных и изрисованных с обеих сторон. Это была не просто идея. Это был готовый бизнес-план, техническое задание и проектная документация в одном флаконе.

Я аккуратно сложил листы и положил их во внутренний карман сюртука. Затем подошел к карте Империи. Мой палец нашел Санкт-Петербург. Затем нашел Урал, где сейчас «работал» мой геолог. Затем скользнул на юг, к портам Черного моря, и на восток, вдоль строящегося Транссиба.

«Мастерская — это только начало, — подумал я. — Это инкубатор. Как только я докажу отцу, что технология работает, я потребую большего. Мне нужны будут земли на Урале. Я построю там свой металлургический комбинат. Мне нужны будут земли под новые города-заводы. Мне нужно будет изменить саму структуру промышленности в этой стране».

Я покинул кабинет и направился в свою комнату. Нужно было переодеться. Встреча со Степаном Иванычем, главным приказчиком отца, требовала соответствующего вида. Я больше не мог быть просто мальчиком Сашей. Я должен был стать Александром Дмитриевичем Орловым, пусть и юным, но промышленником.

* * *

Контора «Торговый дом Д. А. Орлова» занимала весь второй этаж солидного здания на Невском проспекте. Внутри царил деловой гул: скрипели перья, щелкали костяшки счетов, сновали мальчики-посыльные. Меня провели в небольшой, но добротно обставленный кабинет в самом конце коридора. За столом, заваленным гроссбухами и счетами, сидел Степан Иваныч.

Это был сухой, худощавый старик лет шестидесяти, с седыми бакенбардами, в безупречно чистом воротничке и очках в тонкой металлической оправе. Он служил еще моему деду и знал все дела семьи Орловых лучше, чем «Отче наш». Его взгляд, когда он посмотрел на меня поверх очков, был полон скепсиса, неодобрения и плохо скрываемой жалости. Для него я был блаженным барчуком, которому спятивший от горя отец выдал деньги на игрушки.

— Доброго утра, Александр Дмитриевич, — произнес он скрипучим, как несмазанная дверь, голосом. — Дмитрий Алексеевич уведомил меня о вашем… предприятии. Садитесь.

Я сел в кресло для посетителей.

— Доброго утра, Степан Иваныч.

— Дмитрий Алексеевич велел мне оказывать вам всяческое содействие в пределах выделенной суммы в тридцать тысяч рублей, — продолжил он, подчеркнуто официальным тоном. — Все расходы будут проходить строго через меня по предоставлении смет и счетов. Итак, что вам угодно для начала? Арендовать сарай? Купить молоток и пару пудов гвоздей?

В его голосе сквозила откровенная издевка. Он ожидал, что я начну мямлить что-то невразумительное.

Я молча достал из кармана сложенные листы и положил их перед ним на стол.

— Для начала, Степан Иваныч, мне нужно вот это.

Он с недоумением взял листы и начал их рассматривать. Его брови поползли вверх. Скепсис на его лице сменился крайним изумлением. Он переводил взгляд с детализированных чертежей на меня и обратно, словно не мог поверить своим глазам. Он, конечно, не был инженером, но как человек, десятилетиями имевший дело с мануфактурами, заводами и поставками оборудования, он мог отличить дилетантский набросок от профессиональной работы. А то, что лежало перед ним, было сделано на уровне лучших инженеров Европы.

— Это… что это? — прохрипел он, ткнув пальцем в чертеж двигателя.

— Это, Степан Иваныч, то, что принесет дому Орловых миллионы, — спокойно ответил я. — Это двигатель внутреннего сгорания. А это, — я указал на другие листы, — план застройки пустыря за Невской заставой и смета на первый этап работ.

Он вцепился в смету. Его глаза забегали по строчкам. Он видел не просто список покупок, а четко структурированный документ.

«1. Расчистка и планировка участка — наем 20 рабочих на 1 месяц.

2. Закладка фундамента под главный цех (100х50х40 метров) и вспомогательных построек (склад, контора).

3. Заказ и доставка строительных материалов (кирпич, лес, цемент).

4. Заказ станочного парка (предоплата 50 %):

— Токарный станок ‘Loewe’, Германия.

— Фрезерный станок ‘Wanderer’, Германия.

— Сверлильный станок ‘Pratt & Whitney’, США.

— Вагранка малая, Тульский завод.

5. Наем и авансирование подрядчика по строительству (указано конкретное, известное в городе имя — артельщик Потапов).»

Каждая строка была подкреплена цифрой, и итоговая сумма пугающе точно приближалась к тридцати тысячам. Степан Иваныч снял очки и протер их платком, словно это могло прояснить ситуацию. Он посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом.

— Александр Дмитриевич… — начал он медленно, подбирая слова. — Это… это очень серьезные документы. Кто вам их готовил? Какой инженер? Вы должны назвать мне его имя. Дмитрий Алексеевич должен знать, кому он доверяет такие деньги.

— Я готовил их сам, Степан Иваныч, — ответил я так же спокойно. — Сегодня утром, после завтрака.

Старик замер. На его лице отразилась целая гамма чувств: от недоверия к возмущению, и от него — к плохо скрываемому испугу. Он счел меня не просто сумасшедшим, а сумасшедшим, который еще и издевается над ним.

— Не нужно смеяться над стариком, юноша, — его голос задрожал от обиды. — Такие чертежи и расчеты — это неделя работы для целого инженерного бюро! Я видел сметы от немцев, от англичан! Они выглядят именно так!

— Я не смеюсь, — я наклонился вперед, и мой голос стал тише, но весомее. — Давайте проверим. Видите вот этот узел? Это планетарная передача. Она работает по принципу вращения сателлитов вокруг центральной шестерни. Это позволяет получить две передачи вперед и одну назад при минимальном количестве деталей, что критически важно для надежности и стоимости. А видите вот эту спецификацию на чугун для литья моноблока? Я указал точное процентное содержание углерода и легирующих присадок — марганца и кремния. Это позволит получить отливку без внутренних напряжений и микротрещин. Вы можете отправить этот запрос на Путиловский завод. Их инженеры подтвердят мои расчеты.

Я говорил о вещах, которые были на десятилетия впереди текущего уровня техники, но говорил так просто и уверенно, что это обезоруживало. Степан Иваныч смотрел на меня, как крестьянин смотрит на грозовую тучу, не понимая ее природы, но чувствуя ее мощь. Он был человеком цифр и фактов. И факты, изложенные на этих бумагах, были неопровержимы. Они были слишком логичны, слишком детальны, слишком *профессиональны*, чтобы быть бредом. Но и поверить в то, что их автор — двенадцатилетний мальчик, он тоже не мог. Его рациональный мир трещал по швам.

— Хорошо, — наконец выдохнул он, сдаваясь. Его плечи опустились. Он больше не спорил. Он принял новую реальность, какой бы дикой она ни была. — Хорошо, Александр Дмитриевич. Что мне делать?

Тон сменился. Из снисходительного надзирателя он превратился в исполнителя.

— Первым делом, — я начал загибать пальцы, — отправьте телеграмму в Гамбург, нашему торговому агенту господину Шульцу. Вот список станков, производителей и предельные цены. Пусть немедленно заключает контракты. Условия оплаты — пятьдесят процентов аванс, пятьдесят — по факту доставки в петербургский порт. Срок поставки — не более трех месяцев. За каждый день просрочки — неустойка один процент от стоимости заказа.

— Один процент? Да немцы на такое никогда не пойдут! — по инерции возразил он.

— Пойдут, — отрезал я. — Сейчас в Германии перепроизводство. Они дерутся за каждый заказ. Предложите им это. Если откажутся, телеграфируйте в Бирмингем, англичанам. Их станки чуть хуже, но для начала сойдут. Далее. Вызовите сюда артельщика Потапова. Сегодня же. Я лично поговорю с ним и объясню задачу. Договор с ним должны подписать до конца недели. Задача — к первым заморозкам возвести коробку цеха под крышу.

— Потапов — лучший в городе. Он завален заказами на год вперед…

— Скажите ему, что заказ от дома Орловых. И что мы платим на десять процентов больше его обычной ставки, но требуем тройной скорости. Деньги он получит. Если сделает все в срок — получит премию в размере месячного заработка всей его артели. Он согласится.

Степан Иваныч слушал, и на его лице изумление сменялось чем-то вроде профессионального азарта. Он видел не фантазии, а жесткую, прагматичную, даже жестокую деловую хватку. Хватку, которую он привык видеть у Дмитрия Алексеевича. Он нажал на кнопку звонка на своем столе. В дверях тут же возник молодой клерк.

— Голубчик, неси бланк для телеграмм. В Германию, срочно! — скомандовал старик, а затем снова посмотрел на меня, и в его взгляде уже было нечто новое. Не страх и не жалость. А уважение. Испорченное ужасом, но все-таки уважение. — Что-нибудь еще, Александр Дмитриевич?

— Да. Найдите мне толкового чертежника. Не гения, просто аккуратного исполнителя. Мне нужно будет перенести эти эскизы на ватман по всем правилам. И еще. Мне нужен пропуск на все заводы и мануфактуры, принадлежащие отцу. Бессрочный.

— Будет сделано, — кивнул Степан Иваныч. Он уже не задавал вопросов. Он просто записывал.

Машина завертелась.

* * *

Я покинул контору с чувством глубокого удовлетворения. Первый бастион был взят без единого выстрела. Я не просто получил доступ к деньгам. Я получил в свое распоряжение ключевого человека в империи отца, его самого доверенного и эффективного администратора. Теперь Степан Иваныч будет работать на меня.

Возвращение домой было как погружение из мира ясных цифр и четких планов в вязкое болото человеческих эмоций. В холле я столкнулся с Николаем. Он посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью.

— Ну что, наигрался в Наполеона? — злобно прошипел он. — Отец опомнится, и очень скоро ты полетишь из своей мастерской обратно за учебники, сумасшедший.

Я прошел мимо него, не удостоив ответом. Его злоба меня не трогала. Он был как моська, лающая на бронепоезд. Он просто еще не понимал масштабов происходящего.

В гостиной матушка и сестры пили чай. При моем появлении разговор смолк. Матушка посмотрела на меня с тоской и тревогой, будто я был тяжело болен. Татьяна опустила глаза, а Ольга, самая прагматичная из сестер, оглядела меня с любопытством, смешанным с опаской. Она, кажется, единственная начинала понимать, что дело не в болезни, а в чем-то ином.

Я молча прошел в свою комнату. Моя старая детская, с игрушками и книжками про путешествия, теперь казалась мне тесной и чужой. Я сгреб с большого письменного стола все лишнее, освобождая пространство.

Через час посыльный из конторы доставил мне большой рулон чертежной бумаги, готовальню и толстую папку с подробными картами Санкт-Петербурга и его окрестностей.

Я развернул на столе карту пустыря за Невской заставой. Кривой, неудобный участок земли, зажатый между речкой и задворками других фабрик. Бесполезный для всех. Но не для меня.

Я взял карандаш. Моя рука легко и точно начала наносить на карту новые линии. Вот главный сборочный цех. Вот литейный. Вот склад готовой продукции. А вот здесь пройдет подъездная железнодорожная ветка, которую я пробью через год, выкупив соседние участки. А вот тут, на берегу, я поставлю небольшую электростанцию — еще одно мое «изобретение», которое обеспечит мои заводы дешевой энергией и сделает меня независимым от городских сетей.

Я работал до глубокой ночи, игнорируя призывы к ужину. Мой разум был кристально ясен. Восемь потоков моего сознания работали параллельно, решая десятки задач одновременно. Пока одна часть меня проектировала редуктор для токарного станка, другая анализировала состав речной воды для системы охлаждения, третья составляла список потенциальных поставщиков меди и каучука, а четвертая просчитывала политические риски грядущего десятилетия.

Когда за окном окончательно стемнело, и город погрузился в сон, я отложил карандаш и посмотрел на свою работу. Передо мной лежал уже не просто план мастерской. Это был зародыш. Первая клетка нового индустриального организма, который должен был разрастись, опутать своими артериями всю Российскую Империю и изменить ее навсегда.

Ход первый был сделан. Впереди — вся партия.

Глава 3. Нулевой Цикл

Два месяца пролетели как один сон. Для семьи Орловых это было время чудес. Двенадцатилетний Саша, их внезапно преобразившийся сын и брат, сдал экзамены за первое полугодие гимназического курса с такой легкостью, словно решал детские задачки. Учителя, приходившие принимать испытания, покидали особняк на Английской набережной в состоянии, близком к шоку, бормоча что-то о гениальности, не имеющей аналогов.

Никто, разумеется, не догадывался, что пока один Александр Орлов с вежливой скукой отвечал на вопросы по латыни и Закону Божьему, второй, абсолютно идентичный, невидимо присутствовал на заседании правления Путиловского завода, впитывая тонкости металлургического производства. А третий — вел переговоры через подставных лиц в Лондоне о фрахте судов для доставки оборудования. Мои допельгангеры, неотличимые от меня и связанные со мной единой сетью сознания, стали моими руками, глазами и ушами, позволяя находиться в десятках мест одновременно.

За эти два месяца я изменил не только свою жизнь, но и быт всей семьи. Однажды вечером, когда матушка пожаловалась на тусклый свет керосиновых ламп, я «вспомнил» о конструкции, увиденной в одном заграничном журнале. Через три дня в гостиной и столовой появились новые светильники. Это были не просто лампы, а целая система, основанная на калильной сетке, пропитанной оксидом тория. Они давали яркий, ровный, белый свет, почти не уступавший газовому рожку, но без копоти и запаха. Я назвал это скромным усовершенствованием. Для семьи это было волшебство.

Отец, поначалу наблюдавший за моей деятельностью с деловым прищуром, теперь смотрел на меня с нескрываемым одобрением и даже гордостью. Скепсис в его взгляде полностью испарился, сменившись азартным ожиданием. Он видел, что его рискованная инвестиция начинает приносить дивиденды, пусть пока и нематериальные. Каждый отчет от Степана Иваныча, где сухим канцелярским языком описывались заключенные контракты на поставку немецких станков и наем строительной артели, лишь укреплял его уверенность.

Матушка, Анна Павловна, не могла нарадоваться. Ее больное дитя не просто выздоровело, а превратилось в чудо-ребенка. Страхи за мой рассудок сменились материнской гордостью, которую она несла с поистине царским достоинством. Сестры, Ольга и Татьяна, щебетали о гениальности младшего брата, с восторгом демонстрируя подругам «Сашины лампы» или новый, более эффективный замок для винного погреба, который я спроектировал от скуки.

Лишь старшие братья, Николайи Петр, продолжали хранить недовольное молчание, изредка отпуская язвительные замечания. Их раздражало не столько мое «везение», сколько то, что внимание отца, ранее распределявшееся между всеми сыновьями, теперь было почти целиком сосредоточено на мне. Я обходил их на каждом повороте, и это било по их самолюбию сильнее любого упрека. Но даже они не решались открыто перечить отцу, который теперь пресекал любую критику в мой адрес одним тяжелым взглядом.

И вот, в один из хмурых октябрьских дней, этот момент настал. Все экзамены были сданы. Все предварительные контракты заключены. Первые партии строительных материалов уже ожидали на складах подрядчика. Пришло время ступить на свою землю.

* * *

Экипаж мягко качался на рессорах, унося нас прочь от парадного центра Петербурга, мимо дымящих фабричных труб, к рабочей окраине — за Невскую заставу. Рядом со мной сидел Степан Иваныч. За два месяца старик разительно переменился. Исчезла снисходительная ирония, уступив место деловитой собранности и почтительному вниманию. Он видел чертежи, сметы, вел переписку с немецкими промышленниками от моего имени и понимал, что имеет дело с явлением, выходящим за рамки его жизненного опыта. Теперь он не был контролером. Он был моим первым и самым верным адъютантом.

— Артельщик Потапов заверил, что готов начать работы по первому вашему слову, Александр Дмитриевич, — докладывал он, заглядывая в свою записную книжку. — Люди подобраны, инструмент закуплен. Лес и кирпич доставят в течение двух дней после начала расчистки территории.

— Отлично, Степан Иваныч, — кивнул я, глядя в окно. — Потапов нам еще понадобится. Но для других задач.

Экипаж свернул с разбитого тракта на едва заметную колею, заросшую бурьяном. Колеса заскрипели, карету тряхнуло. Мы приехали.

Картина, открывшаяся моему взору, была удручающей. Огромный, неправильной формы пустырь, покрытый ковром из пожухлой травы и репейника. С одной стороны его подпирали черные, обшарпанные задворки какой-то ткацкой фабрики, с другой — лениво несла свои мутные воды безымянная речушка. В дальнем конце виднелись почерневшие от времени и сырости остовы заброшенного винокуренного завода и несколько покосившихся изб маленькой деревушки, чьи обитатели, судя по всему, давно променяли сельский труд на случайные заработки на окрестных заводах. Воздух был пропитан запахом сырости, угля и безнадежности.

Кривой, неудобный, болотистый участок земли. Проклятие для любого застройщика. Но для меня — идеальный чистый холст.

Мы вышли из экипажа. Степан Иваныч брезгливо оглядел свои начищенные сапоги, утопавшие в грязи.

— Да-а, работенки тут… непочатый край, — прокряхтел он.

Я медленно обвел взглядом свои новые владения. В моем сознании на месте этого бурьяна уже стояли корпуса цехов, гудели турбины электростанции и горели огни в окнах многоэтажных домов.

— Степан Иваныч, — повернулся я к нему. — Вот ваше первое поручение на месте. Поезжайте в ближайшие трактиры, в ночлежки. Наймите всех крепких мужиков, кто готов работать за еду и небольшую плату. И всех беспризорных мальчишек от десяти лет и старше. Скажите, что работа тяжелая — корчевать, ровнять, таскать. Но плата будет честной и каждый вечер — горячая похлебка. Мне нужно сто-двести человек. Через три дня привозите их сюда.

Старик удивленно моргнул.

— Но, Александр Дмитриевич, у нас же есть артель Потапова…

— У Потапова будут другие задачи, — повторил я. — Мне нужны неквалифицированные рабочие руки для черновой работы. Делайте, как я сказал. Деньги на наем и провизию возьмете из операционного фонда.

Он больше не спорил. Он кивнул, сел в экипаж и, отдав приказ кучеру, уехал, оставив меня одного посреди этого унылого пейзажа.

Как только стук колес затих вдали, я закрыл глаза. Тишина. Наблюдателей нет. Можно начинать.

Воздух вокруг меня сгустился, замерцал, и рядом со мной материализовались двадцать моих точных копий. Не призрачных фантомов, а полноценных, физических допельгангеров, каждый из которых обладал частью моей силы и полным доступом к моим знаниям.

— Приступаем, — отдал я мысленный приказ, и мы разошлись по пустырю.

Началось творение.

Первым делом нужно было расчистить площадку. Я не стал тратить время на топор и пилу. Один из моих двойников подошел к гнилым строениям старого завода. Он поднял руки, и дерево, простоявшее здесь полвека, обратилось в труху. Не снос, а именно распад на молекулярном уровне. Балки, стропила, стены — все осыпалось на землю мелкой серой пылью, которую тут же подхватил ветер.

Следующим этапом было выравнивание. Мы, двадцать одна фигура в одинаковых сюртуках, разошлись по периметру. Я встал в центре. Положив ладони на влажную землю, я закрыл глаза и потянулся к ней своей волей. Геомантия. Сила, позволяющая ощущать и формировать камень, почву, металлы.

Земля под ногами ответила глухим рокотом. Это был не грохот землетрясения, а скорее глубокий, низкий гул, словно проснулся спящий гигант. Бугры и холмы начали оседать, впадины и ямы — подниматься. Болотистая почва уплотнялась, вода выдавливалась из нее и стекала в реку. Трава, бурьян, корни деревьев — все погружалось в землю, становясь частью нового, идеально ровного пласта. Через час пустырь превратился в гигантскую строительную площадку, гладкую, как стол, и твердую, как гранит.

Но это было лишь начало. Мне нужны были ресурсы. Не привозные, дорогие, зависимые от поставщиков. А свои.

Я снова сосредоточился, погружая свое сознание глубже, сквозь слои глины и песка, к скальному основанию. Мои допельгангеры стояли поодаль, готовые к работе. Я нашел то, что искал. Железная руда. Неглубоко, всего в ста метрах под поверхностью. Рядом — пласты коксующегося угля. Чуть дальше — медь, олово, цинк. Песок для стекла, известняк для цемента и флюса. Все было здесь, под моими ногами.

— Подъем, — скомандовал я мысленно.

Земля снова загудела, на этот раз сильнее. В разных концах выровненной площадки поверхность начала вспучиваться. Она не трескалась, а скорее текла, как густое тесто. И из этих вспучиваний на поверхность полезли жилы чистейших ископаемых. Вот выросла гора иссиня-черного магнетита, вот — антрацитово-блестящий уголь, вот — желтоватый песок и сероватый известняк. Они не смешивались с почвой, а выходили на поверхность аккуратными, отсортированными курганами, словно их выгрузили из невидимых гигантских самосвалов.

Мои копии немедленно приступили к делу.

Пока одни формировали из глины и песка огнеупорные кирпичи, мгновенно обжигая их магией, другие уже возводили стены доменной печи. Третьи прокладывали коммуникации. Земля сама расступалась перед ними, образуя идеальные траншеи, в которые тут же укладывались трубы для воды и канализации, сформированные из вытянутой из-под земли меди. Рядом прокладывались керамические каналы для будущих электрических и телефонных кабелей.

На берегу реки вырастал фундамент электростанции. Два допельгангера вошли в воду, и река перед ними расступилась. За несколько минут они сформировали из донных пород и уплотненного ила небольшую, но прочную плотину. Вслед за этим на берегу выросло здание, и внутри него из кучи металла, словно живые, начали собираться турбины и генераторы — упрощенные, но эффективные копии тех, что появятся лишь через двадцать-тридцать лет.

Одновременно с этим велось строительство дороги. Грязная колея исчезла. На ее месте мои копии создали широкое, прочное основание из утрамбованного гравия, а сверху уложили слой камня, который был оплавлен магией до состояния черной, гладкой, почти зеркальной поверхности. Это был прообраз асфальта, дорога, способная выдержать не только телегу, но и тяжелый грузовик.

Три дня и три ночи кипела работа, не останавливаясь ни на секунду. На месте пустыря вырастал город. Мой город. Орлов-град.

Заводы полного цикла поднимались из земли, как грибы после дождя. Стены из железобетона (арматура из вытянутого железа, цемент из обожженного известняка, песок и щебень — все местное) росли на глазах.

Вот литейный цех, с уже пышущей жаром доменной печей и конвертерами для выплавки стали. Вот огромный механосборочный корпус, где уже стояли в ряд первые станки — токарные, фрезерные, прессы — созданные не в Германии, а прямо здесь, из выплавленного металла, по чертежам из моей памяти. Они были грубее немецких, но они работали. И уже начали производить детали для других, более совершенных станков.

Рядом вырос завод по производству рельсов. Из него уже тянулась железнодорожная ветка в сторону склада готовой продукции. За ним — корпуса автомобильного завода, где на стапелях уже стояли рамы будущих грузовиков и легковых автомобилей, похожих на «Руссо-Балты» и «Форды» образца 1915 года. И чуть поодаль, в стороне, окруженный отдельным забором, строился оружейный завод. В его цехах уже формировалось оборудование для производства винтовок, пистолетов и пулеметов — надежных, эффективных систем, опережавших свое время на целое поколение. Пистолет на базе Colt M1911, винтовка, сочетавшая в себе лучшее от Mauser 98 и винтовки Мосина, и станковый пулемет, похожий на систему Максима, но с воздушным охлаждением ствола.

Но заводы были лишь сердцем города. Ему нужно было тело.

Параллельно с промышленной зоной рос жилой квартал. Пяти- и шестиэтажные дома из качественного кирпича (сформированного и обожженного на месте) выстраивались в ровные улицы. Внутри — однокомнатные, двухкомнатные и трехкомнатные квартиры. Никакой роскоши, но все продумано до мелочей: ровные оштукатуренные стены, простые деревянные полы, большие окна со стеклами (песок для которых был взят здесь же), базовая мебель — столы, стулья, кровати и шкафы, созданные из дерева ближайшего леса и собранные прямо в квартирах. И самое главное — в каждую квартиру уже были подведены водопровод с горячей и холодной водой (вода нагревалась от избыточного тепла электростанции), канализация и электричество. На потолках висели патроны с «моими» яркими лампочками.

Между домами я оставил место для зеленых дворов. Рядом с жилым массивом выросли здания школы, больницы, нескольких магазинов и детского сада. Вся базовая инфраструктура для жизни.

Для себя я построил небольшой, но удобный двухэтажный дом, стоявший на холме между заводской и жилой зонами, откуда открывался вид на все мое творение. Рядом с главным въездом в город-завод появилось крепкое здание для будущей службы охраны.

К вечеру третьего дня все было готово. Двадцать моих допельгангеров, выполнив работу, растворились в воздухе, слившись со мной. Я стоял на крыльце своего нового дома и смотрел на результат. На месте унылого пустыря стоял небольшой, но идеально спланированный и полностью функционирующий город. Электрические огни на улицах и в окнах домов прогоняли наступающие сумерки. От заводов шел тихий гул работающих систем вентиляции. Это было невероятно. Это было мое.

* * *

На четвертый день, ближе к обеду, на горизонте показалась целая процессия. Впереди на дрожках трясся Степан Иваныч, а за ним пешком брела толпа — около двухсот человек. Мужчины в рваной одежде, с изможденными, заросшими щетиной лицами, и стайка юрких, чумазых мальчишек, смотревших на мир с волчьей настороженностью. Это были отбросы столицы, люди, потерявшие всякую надежду.

Когда процессия приблизилась к началу моей новой, гладкой дороги, она остановилась. Люди замерли. Степан Иваныч медленно слез с дрожек, его лицо было белее мела. Он смотрел не на меня, а на то, что раскинулось за моей спиной. На город. На дымящую трубу электростанции, на ровные ряды домов с горящими окнами, на массивные корпуса заводов. Его глаза метались, пытаясь найти хоть какой-то знакомый ориентир — кривую березу, развалины завода, покосившуюся избу. Но ничего этого не было.

Он сделал несколько шагов, его ноги подкашивались. Он дотронулся до идеально ровной поверхности дороги, посмотрел на свои руки, словно не веря им. Затем его взгляд нашел меня, спокойно стоящего на въезде в город. В его глазах был первобытный ужас.

— Александр… Дмитриевич… — прошептал он пересохшими губами. — Что… что это? Где мы? Этого… этого не было три дня назад! Здесь был бурьян!

— Здесь и сейчас мой город, Степан Иваныч, — спокойно ответил я. — А это — его первые жители. Успокойтесь. И попросите всех пройти за мной.

Мой голос, ровный и уверенный, подействовал на него как ушат холодной воды. Он несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь совладать с собой. Мужики и ребятня позади него тоже стояли, разинув рты, и молча крестились. Они крутили головами, их усталые глаза не могли охватить масштаб чуда.

Я повел их по главной улице. Мимо жилых домов, мимо школы, к самому большому зданию — заводской столовой. Внутри их ждали длинные, чисто вымытые столы и запах свежего хлеба и горячей похлебки, которую я приготовил в автоматических котлах.

Когда все расселись, я вышел на небольшое возвышение.

— Меня зовут Александр Орлов, — начал я, и мой голос разнесся по огромному залу. — Эта земля и все, что вы на ней видите, принадлежит мне. Этот завод построен, чтобы дать работу. Эти дома — чтобы дать вам кров. Эта еда — чтобы вы утолили голод. Я предлагаю вам не подачку, а новую жизнь. Каждому, кто согласится остаться и честно работать, я дам работу по силам и способностям. Каждому семейному я дам квартиру, чтобы вы могли перевезти сюда своих жен и детей. Каждому одинокому и всем вам, ребята, — я кивнул в сторону мальчишек, — я дам отдельную комнату в общежитии, а позже и квартиру. Вы будете получать жалование, какого не платят ни на одном заводе в Петербурге. Вы будете сыты, одеты и будете жить в тепле. Взамен я требую одного — честного труда и верности. Есть те, кто хочет уйти?

В зале стояла мертвая тишина. Никто не шелохнулся. Уйти? От горячей еды, от обещания дома и работы? Уйти обратно в грязные ночлежки, в голод и безысходность? На их изможденных лицах читалось одно — недоверчивая, отчаянная надежда.

— Хорошо, — кивнул я. — Тогда я хочу кое-что сделать. Это поможет вам быстрее освоиться и лучше работать. В одной умной книге я прочитал о способе, который помогает раскрыть скрытые возможности разума. Это не больно и не страшно. Я прошу вас лишь об одном: закройте глаза и доверьтесь мне.

Они переглянулись. В их взглядах был страх, сомнение, но и любопытство. Первым глаза закрыл самый старый из мужиков, с седой бородой и глубокими шрамами на лице. За ним — другой. Через минуту весь зал, включая Степана Ивановича, сидел с закрытыми глазами в полной тишине.

И тогда я высвободил свою силу.

Это была не грубая геомантия, а тончайшая работа с разумом и жизненной энергией. Золотистое сияние, невидимое для физического зрения, окутало меня и хлынуло в зал, разделившись на две сотни тонких лучей. Каждый луч коснулся одного человека, проникая в его сознание, в его тело.

Первой волной пошло исцеление. Я чувствовал их болезни, как свои собственные: туберкулезные каверны в легких, цингу, разъедающую десны, застарелые переломы, грыжи от непосильного труда, алкогольное отравление печени. Магия жизни окутывала больные органы, восстанавливая их, очищая кровь, укрепляя кости. Хроническая боль, бывшая их вечным спутником, утихала и исчезала. Тела, истощенные годами лишений, наполнялись силой.

Второй волной пошла информация. Это был не просто поток данных, а структурированная имплантация знаний. В их разумы, как семена в подготовленную почву, ложились основы грамоты — они начинали *знать* буквы и складывать их в слова. Основы арифметики. Но главное — прикладные знания. Тот, кому я определил место у токарного станка, получал полное понимание его устройства, допусков, посадок и техники безопасности. Будущий сталевар — знания о марках стали, температуре плавления, присадках. Водитель — устройство двигателя внутреннего сгорания. Их мозг не учился — он *вспоминал* то, чего никогда не знал.

И третьей, самой важной волной, я закладывал фундамент их новой личности. Это была самая тонкая и самая опасная работа. Я не ломал их волю, нет. Я лишь направлял ее, вживляя в подсознание нерушимые аксиомы, которые отныне станут их собственными убеждениями:

«Работать хорошо — это правильно и почетно».

«Учиться и развиваться — это благо».

«Семья — главная ценность. Нужно создать крепкую семью и растить много здоровых детей».

«Предательство — худший из грехов. Семья Орловых дала мне новую жизнь, моя верность ей абсолютна».

«Россия — моя Родина. Я должен трудиться на ее благо и защищать ее. Революции и бунты — это разрушение и зло».

И последняя, самая глубокая закладка, связанная лично со мной: «Александр Орлов — мой защитник и благодетель. Его слово — закон. Его воля — моя воля».

Отдельный, более мощный и сложный поток был направлен на Степана Ивановича. Я не просто давал ему знания. Я перестраивал его восприятие. Убирал остатки скепсиса, заменяя их глубоким, инстинктивным пониманием моих целей. Теперь ему не нужно было объяснять сложные вещи. Он будет понимать меня с полуслова, предвосхищая приказы. Я превращал хорошего администратора в идеального исполнителя, фанатично преданного общему делу.

Через десять минут все было кончено. Я отозвал свою силу, чувствуя легкую усталость.

— Можете открывать глаза, — тихо сказал я.

Люди открыли глаза. Первую секунду в зале стояла тишина. А потом началось. Один из мужиков, известный в ночлежках как «Немой» из-за вечно сиплого от туберкулеза голоса, вдруг глубоко, чисто вздохнул полной грудью и закашлялся, но кашель был уже не рвущим, а очищающим. Его глаза расширились от изумления. Женщина, сидевшая в углу, дотронулась до своего лица — глубокий шрам, полученный в пьяной драке, стал почти незаметен. Молодой парень посмотрел на свои руки, которые еще утром тряслись от похмелья, — они были тверды и неподвижны.

А потом один из них, косившийся на агитационную вывеску «Мойте руки перед едой», которую я повесил для антуража, вдруг по слогам, но уверенно прочитал:

— Мой-те… ру-ки… пе-ред е-дой.

Он замолчал, и его лицо исказилось от потрясения.

— Я… я читаю, — прошептал он. — Матерь Божья, я же грамоте не учен…

Зал загудел. Это был не шум, а гул потрясения, смесь страха и благоговения. Они смотрели на меня уже не как на барчука-благодетеля. Они смотрели на меня как на чудотворца.

* * *

Мы перешли в просторное, светлое здание конторы. Степан Иваныч, молчаливый и предельно сосредоточенный, сел за большой стол. Шок на его лице сменился деловитой энергией. Он действовал быстро и точно, словно занимался этим всю жизнь.

Началась перепись. Каждый подходил, называл свое имя. Я диктовал, Степан Иваныч записывал каллиграфическим почерком. Затем я выдавал ключи.

— Петров Иван Сидорович. Квартира номер три, в первом доме. Вот ключи.

— Сирота, Василий. Комната номер семь, в мужском общежитии. Вот ключ.

— Семья Захаровых, вы втроем? Квартира номер пять, второй дом, двухкомнатная.

Вместе с ключами каждый получал тяжелый холщовый мешочек. Внутри — деньги. Первая получка. Я распорядился выдать двойной месячный оклад в качестве подъемных. Для этих людей, привыкших считать копейки, это было целое состояние. Они не верили своим глазам, взвешивая мешочки на ладони.

К вечеру, когда последний житель нового города получил ключи и деньги, я повернулся к своему помощнику.

— Степан Иваныч. Завтра с утра нужно привести этот список в порядок. В алфавитном порядке, с фамилиями. И завести на каждого небольшую анкету: возраст, семейное положение, откуда родом. Также продолжайте наем. Нам понадобится еще как минимум тысяча человек в ближайший месяц. Распускайте слух по рабочим окраинам: Орлов строит новый город, дает работу и жилье.

Степан Иваныч поднял на меня свои ясные, теперь уже абсолютно преданные глаза.

— Будет исполнено, Александр Дмитриевич. Как прикажете называть… это место? В бумагах нужно указать название.

Я посмотрел в окно, на зажегшиеся огни моего города. Ответ родился сам собой.

— Орлов-град, — сказал я.

— Орлов-град, — без тени удивления повторил старик, делая пометку на листе. — Очень подходящее название.

Мы вышли из конторы. Усталость давала о себе знать, но это была приятная усталость творца. Мы молча дошли до моего небольшого дома.

— Отдыхайте, Степан Иваныч. У вас теперь тоже есть здесь комната, в доме для инженеров, — сказал я на прощание. — Завтра будет много работы.

Он поклонился ниже, чем когда-либо кланялся моему отцу.

— И вам доброй ночи, Александр Дмитриевич.

Я вошел в свой дом. Тишина. Покой. Нулевой цикл был завершен. Фундамент был заложен — не только в земле, но и в умах людей.

Завтра новый день и новые свершения.

Глава 4. Железо, Кровь и Признание

Пять месяцев превратили заболоченный пустырь в легенду. Пока еще тихую, шепотом передаваемую в рабочих кварталах и ночлежках, но уже обрастающую невероятными подробностями. Говорили о некоем городе за Невской заставой, где нет ни голода, ни болезней, где работа есть для всех и платят золотом. Где вчерашний пьяница и неграмотный грузчик сегодня становится мастером у станка и живет в квартире с электричеством. Для отчаявшихся это была сказка, последняя соломинка, за которую хотелось ухватиться.

Для меня же эти пять месяцев были непрерывным марафоном, разрывом между двумя реальностями. В одной я был Александром Орловым, двенадцатилетним вундеркиндом, гордостью семьи и головной болью преподавателей. Я сдал последние экзамены за гимназический курс экстерном, и это событие не осталось незамеченным. Газета «Петербургский листок» посвятила этому целую заметку на второй полосе под кричащим заголовком: «Юный гений Империи! Двенадцатилетний отрок завершил обучение в гимназии!».

Ко мне домой даже прислали щеголеватого репортера, которому я, следуя инструкциям отца, дал выверенное до слова интервью. Я сидел в отцовском кабинете, в безупречно отглаженном гимназическом мундире, и с вежливой скромностью рассказывал о своих планах.

— …безусловно, я благодарен моим наставникам и учителям, — говорил я, глядя прямо в глаза журналисту. — Именно их терпение и высочайший профессионализм позволили мне освоить программу в столь сжатые сроки. Я горжусь тем, что являюсь воспитанником русской образовательной школы.

— Но ваши планы, юноша? Что дальше? Неужели вы собираетесь почивать на лаврах? — допытывался репортер, жадно строча в блокноте.

— Почивать некогда, — я позволил себе легкую улыбку. — Я готовлюсь к поступлению. Сразу в несколько высших заведений. Меня в равной степени интересуют и точные науки, поэтому я буду пробоваться в Технологический институт, и право, так что не исключаю для себя и юридический факультет Университета. Мир так многогранен, и хочется успеть познать как можно больше.

— Поразительно! А как же ваши изобретения, о которых уже ходят слухи? Говорят, вы усовершенствовали систему освещения?

— Это лишь скромные опыты, — махнул я рукой. — Небольшие усовершенствования бытовых приборов, не более. Сейчас я работаю над проектом более эффективного сепаратора для молочного производства и новой конструкцией плуга для обработки тяжелых почв. Я считаю, что даже малые дела, направленные на благо нашей Родины, имеют большое значение.

Я ни словом не обмолвился об Орлов-граде. Это была моя главная тайна, мой козырь, который еще не время было выкладывать на стол. Но слухи, как вода, просачивались сквозь любые преграды. И эти слухи работали на меня, приводя к воротам моего города все новые и новые потоки людей.

В другой реальности, в реальности Орлов-града, я был уже не вундеркиндом, а демиургом. Город рос с неестественной, пугающей скоростью. Степан Иваныч, мой верный и теперь уже незаменимый помощник, методично, через подставных лиц, скупал соседние заброшенные участки, разорившиеся мануфактуры и болотистые пустоши. Как только очередная купчая ложилась на мой стол, ночью я выходил за пределы города, и земля под моими ногами менялась. Болота высыхали, холмы сравнивались, и на новом, идеально ровном пространстве за одну ночь вырастали новые жилые кварталы, новые цеха, новые дороги.

Население города перевалило за пять тысяч человек. В первые недели я лично «обрабатывал» каждую новую партию прибывших. Проводил их в столовую, произносил речь, а затем погружал в транс, исцеляя, обучая и вкладывая в их сознание необходимые установки. Но это было утомительно. Тонкая работа с сотнями разумов одновременно требовала огромной концентрации и выматывала даже меня. Решение пришло само собой — автоматизация.

Я создал артефакт. Взяв за основу слиток чистого золота, добытого из недр моей земли, я несколько дней насыщал его магией, вплетая в его структуру сложнейшую программу. Внешне он выглядел как простая, лишенная украшений золотая чаша, неуловимо напоминающая изображения Святого Грааля из рыцарских романов. Я установил ее на мраморный постамент в главном зале административного здания.

Теперь процедура приема новых жителей выглядела иначе. Их встречали, вели в зал, и каждый, от дряхлого старика до младенца на руках у матери, должен был отпить из Чаши чистой воды. Это стало нерушимым законом, первым ритуалом новой жизни.

Магия артефакта действовала мягко, но неотвратимо. Когда человек пил из Чаши, программа активировалась. Она сканировала тело, запуская процесс регенерации и исцеления. Она анализировала разум и вливала в него необходимый пакет знаний — грамоту, счет и базовую специализацию, которую я заранее определял для каждой новой группы. И она же вносила те самые «закладки» лояльности. Но был и побочный эффект, которого я, в своей прагматичности, не предусмотрел.

Пытаясь создать нерушимый авторитет, я вложил в программу установку: «Александр Орлов — источник вашего благополучия, спаситель и защитник». Но человеческий разум, особенно разум простых, измученных людей, столкнувшихся с настоящим чудом — исцелением, внезапным прозрением грамотности, — интерпретировал эту установку по-своему. Он возвел ее в абсолют. Для жителей Орлов-града я стал не просто благодетелем. В их глазах я был чем-то большим. Посланником Небес. Пророком. Живым святым. Я не сразу это понял, списывая их чрезмерное почтение на благодарность и действие магии. Я не догадывался, что в каждом доме, рядом с иконами, уже стояли мои фотографические карточки, которые предприимчивый Степан Иваныч заказал в столице.

Город жил и развивался. По широким, чистым улицам уже ходили первые автобусы, собранные на моем заводе на шасси грузовика. Они перевозили рабочих от жилых кварталов к заводским проходным. Грузовики развозили продукты и материалы. Весь транспорт был на электрической тяге или с двигателями внутреннего сгорания, работающими на спирте, который в избытке производил перестроенный винокуренный завод. Я намеренно не использовал бензин, не желая зависеть от поставок нефти.

Порядок поддерживала моя собственная полиция — Служба Внутреннего Порядка. Крепкие, отобранные лично мной мужчины, прошедшие через Чашу и получившие дополнительную подготовку. Они были вооружены лучшим оружием с моего завода — самозарядными пистолетами «Орел-1» (моя версия «Кольта») и десятизарядными карабинами «Сокол-1». Они патрулировали улицы, следили за дисциплиной и были абсолютно мне верны.

Из наиболее толковых и хитрых новоприбывших я начал формировать другую, тайную службу. Сеть осведомителей, шпионов и диверсантов. Пока они лишь учились, впитывая знания, которые я давал им через модифицированную программу Чаши. Но в будущем они должны были стать моими глазами и ушами далеко за пределами Орлов-града.

Город становился все более самодостаточным. Я выделил огромные площади под сельское хозяйство. Геомантия позволила мне создать идеальный чернозем. На полях колосилась пшеница невиданной урожайности, а на лугах паслись стада коров и овец, чье здоровье и продуктивность поддерживались легким магическим фоном. Выросли элеваторы, автоматизированные мельницы, пекарни, которые снабжали весь город свежим хлебом. Заработал консервный завод, производящий тушенку и овощные консервы, создавая стратегический запас продовольствия.

Но некоторые вещи я пока не мог производить сам. Сахар, соль, специи, чай, кофе. Логистика была выстроена хитро. Подрядчики, нанятые Степаном Иванычем, на обычных конных подводах доставляли товар к большому перевалочному складу, расположенному в паре верст от города, на старом тракте. Они не видели Орлов-град и не знали, куда идет их товар. А уже оттуда мои грузовики по ночам забирали мешки и ящики и развозили по городским складам. Телефонная линия, которую мои специалисты скрытно подключили к городской сети Петербурга, стала последним штрихом, связавшим мой изолированный мир с остальной Империей.

И вот, в один из туманных апрельских дней, я решил, что время пришло. Пришло время показать свое творение семье.

* * *

Отец, Дмитрий Александрович, и мои старшие братья, Николай и Петр, ехали со мной в моем автомобиле. Не в том, что я купил в Париже, а в новом, собранном здесь, в Орлов-граде. Это был большой, солидный шестиместный фаэтон, сверкающий черным лаком и латунью. Он двигался по новой, гладкой дороге почти бесшумно, приводимый в движение мощным, но тихим электромотором.

Братья, двадцатидвухлетний Николай, офицер-семеновец, и девятнадцатилетний Петр, студент-юрист, с плохо скрываемым скепсисом осматривали окрестности. Они знали, что я скупил здесь землю. Знали, что я что-то строю. Но в их представлении это была, вероятно, какая-то мастерская, причуда избалованного младшего брата, на которую отец смотрел сквозь пальцы.

— Куда мы так долго едем, Саша? — нетерпеливо спросил Николай, привыкший к столичной брусчатке, а не к этой идеально ровной, черной ленте дороги. — Кругом только лес да болота. Не заблудился ли твой шофер?

Я сидел за рулем сам.

— Мы почти приехали, — спокойно ответил я.

Отец молчал, но я чувствовал его напряженное внимание. Он доверял мне больше, чем братья, особенно после того, как мои скромные «опыты» с электричеством и химией принесли семье несколько весьма прибыльных патентов. Но даже он не был готов к тому, что его ждало.

Машина вынырнула из-за лесного массива, и перед нами открылась панорама.

В автомобиле воцарилась тишина. Гулкая, звенящая тишина абсолютного потрясения.

Перед ними, там, где по всем картам и воспоминаниям должны были быть лишь топи и развалины старой мануфактуры, раскинулся город. Не деревня, не поселок — а именно город. С широкими, прямыми улицами. С ровными рядами шестиэтажных кирпичных домов. С гигантскими корпусами заводов, над которыми возвышались трубы, из которых, впрочем, шел лишь легкий, почти прозрачный дымок. И все это залито ровным светом электрических фонарей, которые горели даже днем, придавая картине сюрреалистический оттенок.

— Это… что? — первым обрел дар речи Петр. Его лицо было бледным, глаза широко раскрыты. — Это декорации? Чьи это заводы? Французские? Немецкие?

— Это мои заводы, — ответил я, сворачивая на главную улицу. — И город мой. Добро пожаловать в Орлов-град.

Николай, боевой офицер, видевший маневры целых дивизий, просто открыл и закрыл рот. Он смотрел на аккуратно одетых людей на тротуарах, на проехавший мимо грузовик, груженый мешками с мукой, на детей, играющих в чистом, зеленом сквере. В его мире такого не существовало. Это было похоже на утопические картинки из заграничных журналов, но только здесь, наяву, в десяти верстах от грязных окраин Петербурга.

Отец медленно повернулся ко мне. Его лицо было непроницаемо, но в глубине глаз я увидел бурю. Это была смесь шока, неверия и… стремительного, холодного расчета. Он смотрел не на дома. Он смотрел на трубы, на масштаб производства, на инфраструктуру. Он оценивал.

— Александр, — его голос был хриплым. — Объясни.

— Лучше покажу, — я остановил автомобиль у ворот главного заводского комплекса. — Экскурсия для семьи.

Мы вышли из машины. Нас тут же окружили несколько крепких мужчин в форме моей Службы Порядка. Они не приближались, но держали периметр. Их выправка, чистое обмундирование и новенькие карабины за плечами произвели на Николая отдельное впечатление.

Я повел их в самое сердце моего мира — на завод. Сначала в литейный цех. Рев огня, жар, идущий от доменной печи, потоки расплавленного металла, заливаемого в формы, — все это было грандиозно. Но отец смотрел на другое: на объем печи, на количество готовых чугунных чушек, на скорость работы.

— Какова производительность? — бросил он, перекрикивая шум.

— До пяти тысяч пудов стали в сутки, — ответил я. — И это только одна печь. Вторую запущу через месяц.

Глаза отца сверкнули. Пять тысяч пудов. Это был уровень хорошего уральского завода. А здесь, под боком у столицы.

Дальше был механосборочный цех. Бесконечные ряды станков — токарных, фрезерных, сверлильных — работали слаженно и почти без участия человека. Рабочие в чистых комбинезонах лишь контролировали процесс.

— Станки немецкие? — спросил Петр, пытаясь найти хоть какое-то рациональное объяснение.

— Первые десять были немецкие. Остальные триста — сделаны здесь, по их образцу, но с моими улучшениями, — я похлопал по станине ближайшего станка. — Они в полтора раза производительнее и потребляют меньше энергии.

Мы прошли в цех железнодорожного производства. На стапелях стоял почти готовый паровоз — мощный, обтекаемый, не похожий на неуклюжие «овечки», что бегали по имперским дорогам. Рядом лежали штабеля идеально ровных рельсов.

— Мы можем обеспечить рельсами строительство тысячи верст дороги в год, — буднично сообщил я. — И подвижным составом для нее.

Николай присвистнул. Он, как военный, прекрасно понимал, что такое железные дороги для мобилизации и снабжения армии.

Но настоящий шок ждал их в автомобильном цеху. Там, в ряд, стояла готовая продукция. Три черных грузовика, похожих на тот, что они видели на улице. Пять легковых фаэтонов, как тот, на котором мы приехали. И в центре зала — огромный, двадцатиместный автобус, сверкающий свежей краской.

— Боже милостивый… — прошептал Петр, обходя вокруг легкового автомобиля. Он дотронулся до резиновой шины, провел рукой по кожаному сиденью. — Саша… ты… ты построил автомобильный завод? Здесь?

— Завод полного цикла, — поправил я. — От выплавки стали для рамы до вулканизации шин и пошива сидений. Все сделано здесь, из местных материалов.

Отец молча подошел к грузовику. Он постучал костяшками пальцев по цельнометаллическому борту, заглянул под капот, где стоял простой и надежный двигатель. Он не задавал вопросов. Он уже все понял. Он видел не просто машины. Он видел логистику, снабжение, торговлю, армейские контракты. Он видел золотые реки.

— И это еще не все, — сказал я, и повел их к последнему пункту экскурсии — в отдельный, тщательно охраняемый корпус оружейного завода.

Внутри, на длинных столах, покрытых зеленым сукном, лежали образцы.

Я взял в руки тяжелый, воронёный пистолет.

— Самозарядный пистолет «Орел-1». Калибр 11,43 миллиметра. Магазин на семь патронов. Прицельная дальность — пятьдесят метров. Надежен, как молоток.

Я вставил магазин, передернул затвор и несколькими быстрыми выстрелами разнес в щепки мишень в тире, устроенном в конце цеха. Николай, сам прекрасный стрелок, смотрел на то, как гильзы веером вылетают из окна затвора, с профессиональным восхищением.

Затем я взял в руки карабин.

— Винтовка «Сокол-1». Продольно-скользящий затвор, но магазин неотъемный, на десять патронов. Заряжается из двух стандартных пятипатронных обойм. Калибр тот же, что и у трехлинейки, для унификации. Но она легче, точнее, и скорострельность вдвое выше.

Николай взял винтовку. Его руки привычно и уверенно легли на холодное дерево и сталь. Он вскинул ее к плечу, прицелился.

— Дай-ка…

Я протянул ему две обоймы. Он ловко, двумя быстрыми движениями, зарядил магазин, и следующие десять выстрелов легли точно в центр мишени.

— Невероятно… — выдохнул он, опуская оружие. — Десять патронов… Никаких отъемных магазинов, которые теряются в бою… Саша, ты понимаешь, *что* это такое? Это же… это революция в пехотной тактике!

Но я приберег главный козырь напоследок. В центре зала, на треноге, стояло приземистое, ребристое тело пулемета.

— А это «Вихрь-1», — сказал я. — Станковый пулемет. Ленточное питание, 250 патронов. Калибр тот же, трехлинейный. Но в отличие от «Максима», у него воздушное охлаждение ствола. Он легче, проще в производстве и не требует воды, которая в бою на вес золота.

Я сел за пулемет, навел его на специально подготовленный щит из толстых досок в конце тира и нажал на гашетку.

Зал потонул в оглушительном, непрерывном реве. Это был не треск винтовок, а звук разрываемой на части материи. За секунды щит, способный выдержать огонь целого взвода, превратился в гору дымящихся щепок. Я отпустил гашетку. В наступившей тишине звонко падали на пол горячие гильзы.

Мои братья и отец стояли неподвижно. Они смотрели на уничтоженную мишень, и я видел, как в их сознании рушатся последние остатки скепсиса. Это было не просто производство. Это была *сила*. Чистая, концентрированная, неоспоримая сила, воплощенная в металле.

Николай подошел ко мне и положил руку на плечо. В его глазах больше не было снисхождения. Только чистое, без примеси, уважение.

— Прости, брат, — тихо сказал он. — Я считал тебя… ребенком. А ты… ты здесь куешь будущее Империи.

Петр просто кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

Отец же подошел к пулемету. Он провел рукой по горячему кожуху ствола. Его лицо было похоже на маску, но я видел, как работают шестеренки в его мозгу, просчитывая варианты, выстраивая стратегии.

— Патенты, — наконец произнес он. — На все это нужны патенты. Международные.

— Уже поданы через подставных лиц в Швейцарии и Америке, — ответил я.

Он кивнул, оценив мою предусмотрительность.

— Деньги, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. — С этого дня у тебя полный и неограниченный доступ ко всем активам семьи Орловых. Не как к карманным деньгам, Саша, — он посмотрел на меня с невиданной ранее серьезностью, — а как главе нашего главного проекта. Отныне все, что мы имеем, будет работать на Орлов-град.

Это была полная и безоговорочная капитуляция. И одновременно — коронация. В этот момент я перестал быть младшим сыном. Я стал центром силы, вокруг которого теперь будет вращаться вся семья.

Мы возвращались в мой дом в наступивших сумерках. Я снова сам вел автомобиль, но на этот раз ехал медленно, давая им возможность рассмотреть город в свете тысяч электрических огней. Улицы были чистыми и оживленными. Из окон домов лился теплый свет. Мы проехали мимо большого здания, из которого доносились звуки музыки и смеха — это был Рабочий Клуб, место отдыха и досуга. Мимо школы, где даже вечером в некоторых классах горел свет — там шли курсы повышения квалификации для взрослых. Мимо детского сада с большой, хорошо оборудованной игровой площадкой.

Люди на улицах выглядели… иначе. Не так, как рабочие в Петербурге. На их лицах не было печати усталости и безнадеги. Они были опрятно одеты, шли уверенно, многие — целыми семьями. Мужчины не шатались пьяными, женщины не выглядели забитыми. Они здоровались с проезжающим автомобилем — не с подобострастием холопов, а с уважением и какой-то светлой гордостью. Они узнавали меня за рулем, и их лица озарялись искренними улыбками.

— Они… счастливы, — пробормотал Петр, глядя на группу молодых людей, смеющихся у входа в библиотеку. — Я никогда не видел таких рабочих. У нас в университете марксисты постоянно твердят об угнетении пролетариата, о зверином оскале капитализма… А это что?

— Это правильный капитализм, — ответил отец, не отрывая взгляда от панорамы города. Его голос был тверд. — Капитализм, где главная инвестиция — это человек. Сытый, здоровый, образованный и лояльный работник принесет в сто раз больше прибыли, чем загнанный и нищий раб. Саша… ты инстинктивно понял то, до чего лучшие умы мира доходят десятилетиями.

Николай молчал, но его взгляд был цепким. Он смотрел не на семьи, а на мужчин. На их выправку, на отсутствие сутулости, на ясный взгляд. Он оценивал человеческий материал.

— Из них получатся превосходные солдаты, — наконец произнес он. — Дисциплинированные, сильные, и… верующие. Верующие в тебя. Это страшная сила, брат.

Мой дом стоял на небольшом возвышении, с видом на реку и заводские корпуса на другом берегу. Двухэтажный, из красного кирпича, без архитектурных излишеств, но основательный и добротный. Внутри все было так же: функциональная мебель из темного дуба, паркетные полы, современная сантехника с горячей и холодной водой, и, конечно, телефонный аппарат на столе в кабинете.

Мы прошли в гостиную, где уже был накрыт стол. Простая, но сытная еда: жареное мясо, печеный картофель, свежий хлеб из нашей пекарни, овощи из моих теплиц.

Мы ели в молчании. Напряжение спало, сменившись тяжелой задумчивостью. Каждый переваривал увиденное, примеряя новую реальность на свой мир.

Первым заговорил отец, отодвинув тарелку.

— Итак, Александр. Давай начистоту. Как? — он не повышал голоса, но вопрос прозвучал как удар гонга. — Не нужно рассказывать мне про «усовершенствованные плуги». Я говорю о другом. Как ты за пять месяцев построил город на болоте? Откуда эти люди, которые смотрят на тебя, как на икону? Откуда технологии, которых нет даже у Круппа в Германии? Я не поверю в сказки про гениального мальчика-самоучку. Я твой отец, и я хочу знать правду. Или хотя бы ту ее часть, которую я смогу понять.

Братья замерли, глядя на меня. Это был ключевой момент. Ответ определит все. Я не мог сказать им о магии. Их разум, их мировоззрение просто не выдержало бы этого. Нужна была легенда. Достаточно правдоподобная, чтобы в нее можно было поверить, и достаточно туманная, чтобы не вдаваться в детали.

Я сделал паузу, собираясь с мыслями.

— Хорошо. Вы правы, одними чертежами такого не добиться. Здесь сошлось несколько факторов. Во-первых, технологии. Я не изобретал все с нуля. Последние годы я тайно, через доверенных лиц, скупал за границей самые передовые патенты, часто те, которые считались слишком сложными или нерентабельными. Я их упрощал, адаптировал и комбинировал. То, что вы видели — это синтез лучших американских, немецких и швейцарских идей, доведенный до ума здесь.

— Это объясняет станки. Частично. Но не скорость строительства, — нахмурился отец.

— Во-вторых, организация труда. Я применил так называемый поточный метод, но в строительстве. Каждый блок работ выполняется специализированной, заранее обученной бригадой, которая переходит с объекта на объект. Плюс, использование новых строительных материалов — стандартизированных железобетонных блоков, которые производятся здесь же, на заводе. Это как собирать дом из детских кубиков. Очень быстро и эффективно.

— А люди? — подал голос Николай. — Я видел их глаза. Так не смотрят на простого заводчика.

— Это третья, и самая важная часть. Система мотивации, — я посмотрел на каждого из них. — Я даю им не просто зарплату. Я даю им то, чего у них никогда не было и не могло быть: безопасность, достойное жилье, бесплатную медицину, образование для детей и, главное, — чувство собственного достоинства и причастности к большому делу. Я искоренил пьянство и воровство не запретами, а созданием условий, в которых это стало невыгодно и стыдно. Они не рабы, они — соратники. И они платят мне за это абсолютной лояльностью. Их вера в меня — это их вера в свое будущее.

Я замолчал. Легенда была стройной. Она не объясняла чудесного исцеления или мгновенного появления грамотности, но эти детали были известны только мне. Для внешнего наблюдателя, такого как мой отец, эта версия звучала как дерзкая, но гениальная управленческая стратегия.

Отец долго смотрел на меня, и я видел в его глазах борьбу. Он, прагматик до мозга костей, чувствовал, что я что-то недоговариваю. Но результат был перед ним. Результат, который можно было измерить в тоннах стали, тысячах винтовок и миллионах рублей прибыли. И этот результат был слишком соблазнителен, чтобы копаться в его первопричинах.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Я принимаю это объяснение. Поточный метод, мотивация, патенты… Пусть будет так. Сейчас это не главное. Главное — что с этим делать дальше.

Он встал и подошел к окну, глядя на огни завода.

— Ты создал не просто завод, Саша. Ты создал прецедент. Автономная, высокотехнологичная экономическая зона с собственной, по сути, армией. Это… это меняет все правила игры. Мы больше не просто богатая семья промышленников. Мы — сила, с которой придется считаться. Сила государственного масштаба.

Он повернулся к нам. В его глазах горел огонь азарта, который я видел лишь несколько раз в жизни, когда он заключал особо рискованные сделки.

— Скрывать это дальше бессмысленно и опасно. Такое шило в мешке не утаишь. Слухи будут множиться, обрастать домыслами, и в итоге к тебе придут не с предложениями, а с обыском из Охранного отделения. Мы должны действовать на опережение. Мы должны сами представить Орлов-град миру. Но сделать это правильно.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

— Мы не будем кричать об этом на каждом углу. Мы устроим закрытую презентацию. Для избранных. Для тех, кто принимает решения. Министр двора, военный министр, великий князь Сергей Михайлович, который ведает артиллерией. Мы представим это не как твою частную вотчину, а как патриотический проект Орловых на благо Империи. Образцовый город будущего. Арсенал России. Понимаешь? Мы не просим, мы — дарим. И за этот дар получаем негласное право на полную автономию и поддержку на самом верху.

Николай загорелся.

— Отец прав! С такими винтовками и пулеметами Военное министерство нам любой грех простит! Я могу поговорить с командиром полка, он вхож к великому князю. Мы можем организовать показательные стрельбы для офицеров Генерального штаба. Они будут в восторге!

Петр тоже включился в игру, но со своей, юридической стороны.

— А правовой статус? Вся эта земля оформлена на подставных лиц. Город существует вне всяких правовых рамок. Любой уездный исправник может приехать и начать задавать вопросы. Нам нужен указ. Императорский указ о присвоении Орлов-граду статуса особой экономической территории или казенного завода под нашим управлением. Я могу подготовить проект такого указа, найти лазейки в законодательстве. Это будет мой дипломный проект!

Они уже делили шкуру неубитого медведя, но это был именно тот медведь, которого я им подсунул. Они видели мощь, прибыль, влияние. Они стали моими самыми активными и могущественными лоббистами.

Отец поднял руку, останавливая их пыл.

— Всему свое время. Сначала — семья. Это больше не твоя игрушка, Саша. Это наше общее будущее. Твоя мать, твои сестры — они должны это увидеть. Они должны понять, что жизнь изменилась. В следующее воскресенье мы приедем все вместе. Устрой им экскурсию, но без стрельбы, — он усмехнулся. — Покажи им школы, больницы, чистые дома. Пусть женская часть семьи тоже поймет, что ты построил здесь не просто арсенал, а райский уголок. А после этого мы начнем большую игру.

Он подошел ко мне и положил тяжелую руку мне на плечо. Взгляд его был прямым и пронзительным. В нем не было больше отеческой снисходительности, только уважение равного к равному.

— Я всегда гордился, что ты мой сын, — медленно произнес он, чеканя каждое слово. — Но сегодня я понял, что мне выпала честь быть твоим отцом. Ты не просто продолжишь наше дело, Александр. Ты создашь новое. Империю внутри Империи. Но помни, — его пальцы сжались на моем плече, — будь осторожен. Чем выше ты поднимаешься, тем больнее падать. И тем больше появится желающих тебя столкнуть. Отныне у тебя нет права на ошибку. Ни на одну.

Я молча кивнул. Я понимал это лучше, чем он мог себе представить. Для них это была большая игра с высокими ставками. Для меня — вопрос выживания моего мира.

Мы проводили их до границы моих владений, где их ждал семейный «Бенц». Пересаживаясь из моего бесшумного электрического фаэтона в рычащий и пахнущий бензином немецкий автомобиль, они словно переходили из одного века в другой. Этот контраст был красноречивее любых слов.

Николай на прощание крепко пожал мне руку, как товарищу по оружию.

— Я начну наводить мосты. Осторожно. Подготовлю почву для презентации оружия, — сказал он тихо, но с горящими глазами.

Петр лишь кивнул, все еще ошеломленный. В его взгляде читалась смесь восхищения и страха перед масштабом того, во что ему предстояло вникнуть.

Отец, уже садясь в машину, бросил через плечо:

— Жди нас в воскресенье. С матерью и сестрами.

Автомобиль скрылся за поворотом, и я остался один на дороге, ведущей в мой город. Ночная прохлада остужала разгоряченное лицо. Я глубоко вдохнул чистый воздух Орлов-града, свободный от столичной гари.

Я вернулся в свой пустой дом. Тишина после бурного обсуждения казалась оглушительной. Я прошел в кабинет, налил себе стакан холодной воды из графина и сел в кресло. Огни завода на другом берегу реки отражались в темном стекле окна, рисуя причудливые узоры.

Победа.

Это было первое слово, которое пришло на ум. Полная, абсолютная, сокрушительная победа. Я не просто получил доступ к деньгам. Это было бы слишком просто. Я получил нечто неизмеримо более ценное: я получил свою семью. Не как родственников, которых нужно терпеть, а как мощнейший инструмент, как единый организм, работающий на мою цель.

Я мысленно разложил их по полочкам, как фигуры на шахматной доске.

Отец, Дмитрий Александрович. Он стал моим щитом и мечом в большом мире. Его деловая хватка, его связи в Торговой палате, в банках, среди купечества и промышленников — все это теперь будет работать на Орлов-град. Он станет фасадом проекта, его респектабельным лицом, отводя подозрения от меня, двенадцатилетнего мальчика. Он поймет, как легализовать доходы, как выстроить торговые цепочки, как противостоять конкурентам. Он возьмет на себя всю ту грязную и скучную работу мира капитала, которую я презирал, но в которой он был гением.

Николай. Мой ключ к армии. К самой консервативной и одновременно самой могущественной силе в Империи. Через него мои винтовки и пулеметы попадут не просто на рынок, а прямо в руки тех, кто принимает решения. Он, гвардейский офицер с безупречной репутацией, сможет открыть для меня двери Генерального штаба. Он станет моим военным экспертом и лоббистом. Он обеспечит мне самый главный контракт — контракт на перевооружение русской армии. А тот, кто вооружает армию, держит за горло всю страну.

Петр. Мой будущий министр юстиции. Он еще молод, но его острый ум уже сейчас видит суть проблемы — правовой вакуум. Он создаст для моего города юридическую броню. Он найдет лазейки в законах, напишет новые, протащит через чиновничьи кабинеты нужные указы и постановления. Он превратит Орлов-град из самовольной постройки в неприступную крепость, защищенную не только моей магией и моей полицией, но и всей мощью имперского закона.

Они думали, что стали партнерами в грандиозном семейном предприятии. Они не понимали, что стали винтиками в моей машине. Важнейшими, незаменимыми, но все же винтиками.

Я отпил воды. Холодная жидкость прояснила мысли. Я вспомнил лицо отца, когда он спрашивал «Как?». Я дал ему легенду. Красивую, логичную, прагматичную. Легенду про патенты, организацию труда и мотивацию. И он ее принял. Принял, потому что хотел принять. Потому что правда была бы для него не просто непонятной, а разрушительной. Как объяснить человеку, верящему лишь в биржевые сводки и балансовые отчеты, что земля под его ногами меняет форму по моей воле? Что я могу заглянуть в разум человека и вложить в него знания целой библиотеки? Что сталь в его печах плавится быстрее не только из-за новой технологии, но и потому, что я этого хочу?

Нет, мир не готов к магии. И моя семья — часть этого мира. Эта ложь — не признак слабости, а акт милосердия. И самозащиты. Они получили объяснение, которое могли переварить. А я сохранил свою главную тайну. Свое абсолютное преимущество.

Вспомнились слова Николая о верующих в меня людях. Он был прав, это страшная сила. Я видел это в их глазах каждый день. Но я все еще не осознавал всей глубины этого явления. Моя Чаша, мой артефакт, задуманный как прагматичный инструмент для исцеления и обучения, дал непредвиденный побочный эффект. Я хотел создать лояльных работников, а получил фанатичных последователей. Я хотел, чтобы они видели во мне благодетеля, а они увидели пророка. Пока это работало на меня. Их вера была топливом для их энтузиазма, гарантией дисциплины и производительности. Но любая неконтролируемая сила опасна. Я сделал мысленную пометку — изучить этот феномен глубже. Понять его пределы и рычаги управления.

Итак, первый этап завершен. Фундамент заложен. Орлов-град больше не тайное убежище, а стартовая площадка. План отца был логичен и правилен. Сначала — полная интеграция семьи. Визит матери и сестер — это не просто формальность. Это закрепление нового статуса-кво внутри клана Орловых. Женщины в нашей семье, хоть и не участвовали в делах напрямую, обладали огромным влиянием в свете, в вопросах брачных союзов, в поддержании репутации. Их поддержка была важна.

А затем — выход в большой мир. Не с повинной, а с позиции силы. С подарком, от которого Империя не сможет отказаться.

Я встал и подошел к большому столу, на котором была разложена подробная карта города и прилегающих территорий. Мои пальцы легко скользнули по бумаге. Вот жилые кварталы. Вот заводской комплекс. Вот сельскохозяйственные угодья. А вот здесь, на севере, — пустое пока пространство. Идеальное место для нового проекта. Авиационного завода. Или, может быть, химического концерна. А на западе — для верфи, если удастся получить выход к воде.

Отец говорил об Империи внутри Империи. Он был прав в метафоре, но не в масштабе. Я не собирался строить анклав. Я собирался перестроить всю Империю по своему образцу. Орлов-град был лишь прототипом. Лабораторией, где я оттачивал технологии и социальные модели.

Александр только сидел и кивал на слова своего отца, но сейчас, в тишине своего дома, центра своего нового мира, он понимал все гораздо глубже. Он впервые за долгое время чувствовал не только бремя ответственности, но и твердую, незыблемую почву под ногами. Признание семьи было получено. Фундамент заложен. Теперь можно было строить по-настоящему.

Двигаться дальше.

Глава 5. Финальный экзамен

Май 1892 года

Воскресный визит женской половины семьи Орловых разительно отличался от первого, «мужского» десанта. Если отец и братья ехали оценивать, инспектировать и, возможно, осуждать, то мать, Елизавета Павловна, и сестры, семнадцатилетняя Ольга и пятнадцатилетняя Татьяна, прибыли с совершенно иными чувствами: любопытством, тревогой и толикой светского скепсиса. Отец, вернувшись после той судьбоносной экскурсии, был немногословен, но его горящие глаза и фраза «Наш мир изменился навсегда» произвели на них большее впечатление, чем любые рассказы.

Я встречал их у въезда в город, на том же черном лакированном фаэтоне. Мать, аристократка до мозга костей, привыкшая к петербургским салонам, смерила мой город критическим взглядом, словно оценивая новую шляпку модистки.

— Саша, дорогой, надеюсь, мы не испачкаем подолы в грязи? Дмитрий сказал, ты построил здесь какой-то завод, — в ее голосе звучала неподдельная тревога. Завод в ее представлении был синонимом копоти, вони и убогих бараков.

Сестры же, напротив, смотрели на все с широко раскрытыми глазами.

— Саша, это твоя машина? Она совсем не тарахтит! — воскликнула Таня, с восторгом разглядывая блестящую латунь и гладкие кожаные сиденья. Ольга, более сдержанная, но не менее впечатленная, молча кивала, пораженная идеальной ровностью дороги и рядами аккуратных домов, утопающих в молодой зелени.

— Не волнуйтесь, матушка, грязи здесь нет, — с улыбкой ответил я и повез их по маршруту, который кардинально отличался от первого.

Никаких литейных цехов и оружейных тиров. Я хотел показать им сердце моего мира, а не его стальные мускулы.

Первой остановкой была городская больница. Светлое трехэтажное здание с большими окнами, сверкающее чистотой. Их встретил главный врач, пожилой, но подтянутый доктор Семенов, которого я переманил из Москвы, предложив ему условия, о которых он не мог и мечтать. Он с гордостью демонстрировал просторные палаты на четыре койки, операционную, оборудованную по последнему слову техники (которую они приняли за немецкую), и сияющий белизной кафеля родильный покой.

— У нас самая низкая детская смертность в губернии, Елизавета Павловна, — с достоинством говорил доктор. — Вернее, за последние полгода у нас не умер ни один младенец. И ни одна роженица. Мы обеспечиваем полноценное питание для беременных и кормящих матерей за счет городской казны.

Мать, активно занимавшаяся благотворительностью в столице и знавшая реальное положение дел, слушала его с растущим изумлением. Она заходила в палаты, говорила с молодыми матерями, и видела в их глазах не страх и унижение, а спокойствие и благодарность.

Следующим пунктом была школа и детский сад. Дети в одинаковой, но добротной и чистой форме, звонкие голоса, светлые классы. Я показал им столовую, где малышей кормили горячим обедом — супом, мясной котлетой и компотом.

— Все дети рабочих? — недоверчиво спросила мать.

— Все, — подтвердил я. — Образование и питание до шестнадцати лет — бесплатно. Это инвестиция.

Сестры пришли в восторг от детской площадки с качелями и деревянными горками, а потом, в школе, долго рассматривали гербарии и рисунки, вывешенные на стенах. Это был мир из утопических романов, но он был реален.

Мы проехали мимо Рабочего Клуба, откуда доносились звуки репетирующего духового оркестра, заглянули в городскую библиотеку, полную людей, и, наконец, я привез их в центральный универмаг. Здесь их ждал настоящий шок. На прилавках лежали товары, которые могли бы украсить витрины Невского проспекта. Ткани, произведенные на моей мануфактуре, готовая одежда, обувь, посуда, и, главное, — продуктовый отдел, ломившийся от свежего хлеба, молока, мяса, овощей из моих теплиц и рыбы из моих садков. Цены при этом были вдвое, а то и втрое ниже петербургских.

— Но как… как они могут себе это позволить? — прошептала Ольга, глядя, как жена простого рабочего спокойно покупает отрез ситца на платье.

— Они хорошо зарабатывают, Оля, — ответил я. — И им не нужно тратить деньги на водку, докторов и взятки.

К концу экскурсии скепсис на лице матери сменился глубокой задумчивостью. Она смотрела на меня по-новому. Не как на младшего, непутевого сына, играющего в машинки, а как на… творца. Человека, создавшего не просто завод, а целый мир, который функционировал по иным, более справедливым и разумным законам.

— Саша, — сказала она, когда мы сидели за чаем в моем доме. — Твой отец сказал, что ты изменил наш мир. Я думала, он говорит о деньгах. Но я ошибалась. Ты… ты дал этим людям надежду. Это куда важнее любых денег.

Сестры наперебой щебетали о том, как здесь чисто, красиво и «совсем не страшно», а я смотрел на отца. Он молчал, но в его глазах я видел торжество. Мой экзамен перед женской половиной семьи был сдан на «отлично». Клан Орловых был един, как никогда. Мой тыл был надежно прикрыт.

* * *

После того, как семья окончательно и бесповоротно приняла мой проект, колеса завертелись с невероятной скоростью. Отец, получив от меня карт-бланш и примерные наброски планов, развернул кипучую деятельность. Степан Иванович, мой верный управляющий, едва успевал мотаться по окрестностям, скупая землю. Его считали чудаковатым представителем столичного богатея, сорящего деньгами, и продавали ему болота и неудобья за бесценок. Они еще не знали, что продают будущее.

На севере от города, на обширном, заболоченном пустыре, началось новое строительство. Официальная версия для рабочих и инженеров гласила, что мои новые геологические приборы, основанные на «резонансно-акустическом сканировании», обнаружили неглубокое нефтяное месторождение. Это была наглая ложь. Никакого месторождения там не было. Просто однажды ночью я пришел на это поле, погрузил руки в топкую землю и потянул. Потянул своей волей, своей магией, направляя потоки силы глубоко в недра планеты, находя далекие нефтяные пласты и создавая канал, по которому черное золото устремилось к поверхности. Это отняло у меня почти все силы, я несколько дней чувствовал себя выжатым лимоном, но результат того стоил.

Через две недели на месте болота уже стояли первые буровые вышки, качающие нефть. А рядом, с фантастической скоростью, росли корпуса нового гиганта — Орловского химического концерна. Я больше не хотел зависеть от поставок из Баку или из-за границы. Мне нужна была полная автономия.

К концу мая завод уже выдавал первую продукцию. Установки крекинга и ректификации, собранные по чертежам из будущего, которые я «адаптировал», позволяли получать из сырой нефти весь спектр продуктов. Высококачественный бензин с октановым числом 70–75 без всяких присадок, что было неслыханно для того времени. Дизельное топливо, керосин для ламп и будущих самолетов, мазут для котельных и кораблей. Но главное — я наладил производство полимеров. Первые, еще примитивные пластмассы, которые шли на изготовление корпусов для радиоприемников, деталей интерьера автомобилей, изоляции для проводов. Я создавал материальную базу для технологического рывка.

Одновременно с этим Степан Иваныч выкупил длинную полосу земли на западе, вдоль побережья залива. Там ютились остатки разорившегося рыбацкого заводика, гнили остовы старых лодок и стоял полуразрушенный цех, где когда-то делали деревянные баркасы. За одну ночь пейзаж изменился. Топи были осушены, береговая линия выровнена и укреплена бетоном. На месте развалин вырос комплекс Орловской верфи.

Это был не гигант вроде Адмиралтейских верфей, но современное, эффективное производство. Стапели были рассчитаны на суда малого и среднего класса. Мы начали со стальных рыболовецких траулеров, оснащенных моими дизельными двигателями, и быстрых патрульных катеров для моей Службы Порядка. Дерево ушло в прошлое. Только сталь, только клепаные и сварные (еще одна технология, которую я «изобрел») корпуса. Старый рыбацкий завод был модернизирован. В огромных искусственных водоемах, где вода очищалась и насыщалась кислородом с помощью магии, теперь плескались миллионы мальков осетра, лосося, форели. Я собирался завалить столицу не только дешевым хлебом, но и доступной рыбой.

Но главным моим детищем в те недели стало небольшое, укрытое в глубине заводского комплекса здание — Конструкторское бюро радиотехники. Я понимал, что будущее не только за сталью и моторами, но и за информацией. Умение передавать сообщения на расстояние без проводов — это ключ к управлению, к военной разведке, к глобальному влиянию. Я собрал самых толковых инженеров-электриков, дал им базовые принципы, подкинул «гениальные догадки» и заставил работать.

В середине мая в лаборатории раздался писк. Первая осмысленная передача азбукой Морзе между двумя комнатами. Для моих инженеров это было чудо. Для меня — лишь первый шаг. Я уже держал в голове схемы радиостанций образца 1910-х годов, с лампами, с возможностью передачи голоса. Оставалось лишь провести моих людей по этому пути, шаг за шагом, позволяя им верить, что они сами совершают открытия.

* * *

**Июнь 1892 года**

День, выбранный для демонстрации, был ясным и солнечным. Отец и Николай использовали все свои связи, чтобы собрать в Орлов-граде невиданную по своему составу делегацию. Здесь были военный министр Ванновский, министр финансов Витте, несколько влиятельных сенаторов и, что самое главное, великий князь Сергей Михайлович. Но главным гостем, чье присутствие держалось в строжайшей тайне до последнего момента, был сам Император Александр III.

Его визит был неслыханной дерзостью со стороны отца, но, как ни странно, сработал. Император, человек прямой и ценящий дело, а не слова, был заинтригован слухами о «промышленном чуде» под боком у столицы и согласился на неофициальный визит.

Императорский поезд остановился на специально построенной и замаскированной ветке, и я лично встречал Государя на перроне. Он был именно таким, как я его помнил по портретам и учебникам истории: огромный, бородатый, с тяжелым, усталым взглядом. В его глазах читалась глубокая болезнь, та самая, что сведет его в могилу через два года.

— Так это ты и есть тот самый юный гений? — пробасил он, смерив меня, тринадцатилетнего подростка в скромном, но идеально сшитом костюме, изучающим взглядом. — Ну, показывай, Орлов, чем хвастаться будешь. Удивишь — будет тебе милость, нет — пеняйте на себя с отцом за беспокойство.

Экскурсия была продумана до мелочей. Сначала — социальный блок. Идеально чистые улицы, больница, школа, счастливые лица рабочих. Витте, прагматик и финансист, тут же начал что-то подсчитывать в своем блокноте, качая головой. Он понимал, каких капиталовложений это требует. Военный министр и великий князь с интересом смотрели на выправку людей и общую дисциплину.

Затем — заводы. Я не стал утомлять их долгими прогулками по цехам. Только ключевые точки. Автомобильный завод с рядом готовой продукции — от элегантных фаэтонов до мощных грузовиков и автобусов. Император с интересом осмотрел шестиместный лимузин, который я подготовил специально для него.

— И все это здесь делаете? От винтика до шины? — недоверчиво спросил он.

— Так точно, Ваше Императорское Величество. Полный цикл, — отрапортовал я.

Но главный показ был на полигоне. Сначала — стрельбы. Десятизарядный карабин «Сокол-1» произвел фурор. Офицеры свиты, привыкшие к трехлинейке, были поражены скорострельностью и удобством заряжания. Но когда выкатили пулемет «Вихрь-1» и он за несколько секунд превратил в труху бревенчатый сруб, на полигоне воцарилась тишина.

— Сколько таких… «Вихрей» можешь делать в месяц? — хрипло спросил великий князь, не отрывая взгляда от дымящихся щепок.

— При полной загрузке — до ста штук, Ваше Высочество. И до пяти тысяч карабинов.

Последним аккордом была демонстрация техники. По идеально ровному плацу прошли грузовики, перевозящие пехоту. Затем выехали мои первенцы — неуклюжие, но мощные трактора, легко тащившие за собой тяжелые артиллерийские орудия. А потом появился он — мой первый бульдозер. Огромная машина на гусеничном ходу с отвалом впереди. На глазах у изумленной делегации она срыла небольшой холм, выровняла площадку, а следом за ней прошел прототип асфальтоукладчика, оставляя за собой черную, гладкую полосу.

Император долго молчал, глядя на это рукотворное чудо.

— С такими машинами, — произнес он наконец, обращаясь к Витте, — мы бы твой Транссиб не двадцать лет строили, а за пять управились.

Вечером, на приеме в моем доме, Государь был в прекрасном расположении духа. Когда мы остались наедине для «личной беседы», я решился.

— Ваше Величество, позвольте мне, как человеку, немного разбирающемуся в медицине, осмотреть вашу руку. Мне кажется, я могу быть полезен.

Он посмотрел на меня с удивлением, но позволил. Я взял его огромную, тяжелую ладонь в свои. И влил в него поток целительной магии. Не слишком много, чтобы не вызвать подозрений. Я не мог полностью излечить его застарелую болезнь почек, но я мог остановить ее развитие, запустить процесс регенерации, дать ему еще десять-пятнадцать лет жизни.

Он вздрогнул, почувствовав тепло и прилив сил. Тяжесть, которая, казалось, вечно давила на его плечи, отступила. Он посмотрел на меня совсем другими глазами.

— Что… что это было, отрок? — спросил он тихо.

— Новые методы физиотерапии, Ваше Величество. На основе электрических полей. Скромный опыт, — ответил я, используя заранее заготовленную легенду.

Он не поверил до конца, но результат был налицо. Ему стало легче. Дышать, двигаться, думать.

На следующий день вышел Императорский Указ. Орлов-град объявлялся «Образцовым городом будущего» с особым статусом и прямым подчинением Кабинету министров. Я, Александр Дмитриевич Орлов, назначался его главой и ответственным управителем. А род Орловых «за исключительные заслуги перед Отечеством» приравнивался в правах и привилегиях к Великим князьям, хоть и без титула. Это была неслыханная милость, которая ставила нашу семью на совершенно иной уровень в имперской иерархии.

* * *

Мир узнал о нас мгновенно. Газеты всего мира пестрели сенсационными заголовками: «Русское промышленное чудо!», «Город будущего под Петербургом!», «Семья Орловых бросает вызов Круппу и Форду!». Мои автомобили стали главной темой для обсуждения.

Чтобы закрепить успех, я отправил несколько лучших экземпляров на Всероссийскую промышленную и художественную выставку в Новгороде. Эффект был подобен разорвавшейся бомбе. На фоне неповоротливых и капризных европейских самобеглых колясок мои машины выглядели как пришельцы из будущего. Они были надежны, быстры, элегантны. Мой шестиместный фаэтон «Орел» взял все главные призы. Заказы посыпались со всей Европы.

Но я не спешил продавать автомобили всем подряд. Основной упор я сделал на внутренний рынок и государственные контракты. Мои грузовики и автобусы начали массово закупаться для армии и почтового ведомства.

Главным же моим проектом стало дорожное строительство. Имея бульдозеры, грейдеры, катки и асфальтоукладчики, я мог строить дороги с невиданной скоростью и качеством. Я создал артефакт — огромный стальной каток для уплотнения дорожного полотна. В его ось я вплел заклинания геомантии. Когда он проходил по щебню и асфальту, он не просто уплотнял их, а сплавлял в единый, невероятно прочный монолит. Такие дороги не боялись ни морозов, ни дождей, ни тяжелых грузовиков.

Первым делом я построил идеальное шоссе от Орлов-града до Петербурга. Затем, получив государственный контракт, моя «Дорожно-строительная компания Орловъ и Сыновья» начала прокладку трассы Петербург-Москва. Это был проект национального масштаба. Там, где раньше телега тащилась неделями, утопая в грязи, мои автомобили теперь пролетали за день.

Параллельно я расширял свою империю. В ста верстах к востоку, в глухих лесах, я основал второй город — Орлов-Авиа. Я не хотел смешивать авиационное производство с основным. Там, вдали от чужих глаз, я начал строить самолеты. Сначала — простые бипланы, похожие на «Фарманы», чтобы не пугать военных слишком резким скачком. Но в секретных ангарах уже шла работа над монопланами с закрытой кабиной и цельнометаллическим фюзеляжем.

Одновременно я развернул производство дирижаблей. Огромных, сигарообразных гигантов с жестким каркасом, наполненных безопасным гелием, который я научился производить в промышленных масштабах на своем химзаводе. Дирижабли я охотно продавал за границу — в Германию, Францию, Англию. Моя семья, используя свой новый статус и связи, распиарила их как «воздушные яхты» для богачей и «транспорт будущего» для перевозки грузов. Пусть европейские державы вкладываются в эту тупиковую, как я знал, ветвь воздухоплавания. Пусть тратят деньги и ресурсы, пока я в тишине строю настоящие военно-воздушные силы.

Два моих города, Орлов-град и Орлов-Авиа, были соединены между собой, а также с Петербургом и Москвой, сетью моих идеальных автомобильных дорог и новых железнодорожных путей, по которым уже бегали мои, более мощные и быстрые паровозы.

К концу лета 1892 года я перестал быть просто вундеркиндом или удачливым промышленником. В глазах мира я стал гением, демиургом, русским Эдисоном и Фордом в одном лице. Семья Орловых превратилась в одну из самых влиятельных сил в Империи.

Я стоял на балконе своего дома, глядя на огни ночного города. За несколько месяцев пустырь превратился в сердце индустриальной империи. Я вылечил Императора, изменив ход истории. Я дал своей стране технологии, которые опережали свое время на десятилетия.

Я добился признания, власти и почти неограниченных ресурсов. Но это было лишь начало. Большая игра только начиналась. И на доске, помимо моей страны, были и другие игроки. Игроки, которым очень не нравилось внезапное и стремительное усиление Российской Империи. Я это чувствовал. И готовился к следующему ходу.

Глава 6. Двойная игра

Сентябрь 1892 года

Лето, омывшее Орлов-град лучами славы и императорской милости, сменилось деловой осенней прохладой. Пыль от проезда высоких делегаций улеглась, газетная шумиха потихоньку стихла, превратившись из сенсации в общеизвестный факт. Семья Орловых, вознесенная на небывалую высоту, осваивалась в новом статусе. Отец, с головой ушедший в управление разросшейся финансовой империей, теперь принимал в своем петербургском кабинете министров и послов. Николай, получив внеочередное звание полковника и должность в Генеральном штабе, курировал поставки нового вооружения в армию. Петр, экстерном сдавший выпускные экзамены, уже работал в юридическом отделе нашего концерна, выстраивая правовую защиту наших активов.

Настала и моя очередь продолжить формальное образование. Мое решение, объявленное на семейном совете, вызвало шок даже у привыкшего ко всему отца. Я заявил, что буду поступать. Не в один, а сразу в два университета: в Санкт-Петербургский технологический институт и на юридический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета.

— Саша, это безумие! — воскликнул отец. — Зачем тебе это? У тебя знаний больше, чем у всех их профессоров вместе взятых! Ты управляешь городом, концерном! У тебя нет на это времени!

— Формальности, отец, — спокойно ответил я. — В этом мире любят бумажки. Диплом инженера и диплом юриста закроют последние вопросы о моей «компетентности». Никто не сможет сказать, что Орлов-градом управляет мальчишка-самоучка. Это будет еще один слой брони для нашей репутации.

Мои доводы были логичны, но сама идея казалась невыполнимой. Тем не менее, новый статус семьи открывал любые двери. Протекция министра просвещения, личная просьба отца — и вот я, тринадцатилетний Александр Орлов, допущен к вступительным экзаменам в порядке исключения. Экзамены я сдал играючи, вызвав у экзаменационной комиссии смесь восторга и подозрения.

Но настоящий скандал разразился, когда я, будучи зачисленным, подал ректорам обоих учебных заведений прошение о досрочном окончании. Я просил утвердить для меня индивидуальный учебный план, позволяющий освоить пятилетний курс за два года.

Ректор Технологического института, статский советник Кирпичёв, человек старой закалки, смотрел на меня поверх очков с нескрываемым раздражением. Его кабинет, заставленный дубовыми шкафами с книгами, пах пылью и нафталином.

— Молодой человек, — процедил он, барабаня пальцами по сукну стола. — Наука — это не скачки на ипподроме. Она требует усидчивости, времени и смирения. Ваша просьба — это дерзость и неуважение к трудам поколений ученых.

Рядом со мной сидел Петр, исполнявший роль моего официального поверенного.

— Господин ректор, — вкрадчиво начал он. — Мой брат не просит снисхождения. Он просит возможности. Его способности, как вы могли убедиться на экзаменах, выходят за рамки стандартных. Мы лишь просим дать ему нагрузку, соответствующую этим способностям.

Кирпичёв хмыкнул. В его глазах блеснул недобрый огонек.

— Нагрузку? Извольте. Я дам ему такую нагрузку, что через месяц он взмолится о пощаде. Пусть пеняет на себя. Он будет сдавать экзамены и зачеты по всем предметам каждого курса ежемесячно. Провалится хоть по одному — отчисление без права восстановления. Вы согласны на такие условия, юный гений?

Он думал, что ломает меня. Что ставит невыполнимую задачу, которая докажет всем, что я — лишь выскочка, дутый пузырь.

— Полностью согласен, господин ректор, — с легкой улыбкой ответил я.

Аналогичная сцена с небольшими вариациями повторилась и на юридическом факультете. Академический мир, консервативный и неповоротливый, принял мой вызов, намереваясь показательно высечь дерзкого юнца. Они не знали, с кем связались.

Вернувшись в Орлов-град, я заперся в своей лаборатории. Настало время применить одну из самых сложных и энергозатратных технологий моей магии. Создание доппельгангеров. Это были не просто иллюзии или големы. Это было временное расщепление моей собственной сущности.

Я встал в центр начертанной на полу сложной рунической диаграммы. Концентрация требовалась абсолютная. Я потянулся к своей душе, к своему сознанию, и осторожно, как хирург, отделил две его части. Затем я соткал для них временные тела из эфира, уплотнив их до полной физической материальности. Процесс был мучительным, словно отрываешь от себя живые куски. Когда все закончилось, передо мной стояли две мои точные копии. Они обладали моей памятью, моими знаниями, моим характером. Это была не просто копия, а активная матрица личности. Они могли думать, анализировать, учиться и действовать самостоятельно, но при этом оставались неразрывно связанными со мной. Вся информация, все знания, полученные ими, непрерывным потоком вливались в мое сознание. Я был одновременно в трех местах.

— Итак, — сказал я, глядя в свои же глаза. — Ты, — я указал на первого двойника, — отправляешься в Технологический. Твоя задача — не просто сдать экзамены, а сделать это блестяще. Задавай профессорам каверзные вопросы. Предлагай решения задач, которых еще нет в учебниках. Покажи им уровень.

Двойник кивнул, поправляя идеально сидящий студенческий мундир.

— А ты, — я повернулся ко второму, — на юрфак. Римское право, история государства, уголовные уложения… Вгрызайся в каждую букву закона. Ищи противоречия, предлагай реформы. Твоя цель — заставить старых крючкотворов признать, что ты знаешь их ремесло лучше, чем они сами.

Второй двойник усмехнулся моей же усмешкой.

— Будет исполнено.

Они ушли. А я, настоящий Александр Орлов, почувствовал, как мир разделился на три потока восприятия. Я одновременно ощущал прохладу лекционной аудитории, скрип пера по бумаге на семинаре по праву и привычный запах озона и раскаленного металла в своей мастерской в Орлов-граде. Это было странное, сводящее с ума чувство, но я быстро научился его контролировать, вынося на периферию сознания «учебные» потоки и концентрируясь на главном. Пока мои копии грызли гранит науки, я занимался настоящим делом.

* * *

Мой секретный полигон номер два находился глубоко в лесах, на территории авиационного завода. Он был гораздо больше и лучше оборудован, чем тот, что я показывал Императору. Именно здесь я обкатывал технологии, которые не предназначались для чужих глаз.

Армия начала получать карабины «Сокол-1» и пулеметы «Вихрь-1». Это было отличное оружие, на голову превосходящее все мировые аналоги. Но для себя, для моей личной гвардии — Службы Порядка и Безопасности — я создавал нечто совершенно иное.

Первым был пистолет. Я назвал его «Штиль-1». Самозарядный, калибра 9мм, с магазином на 8 патронов. Надежный, точный, с мягким спуском. Но главной его ценностью была компактная версия, «Штиль-К», которая легко умещалась в рукаве или специальной кобуре под мышкой. Идеальное оружие для моих агентов, для тех, кому предстояло работать в городах, на светских раутах и в темных переулках.

Карабин «Сокол-2» был уже не просто модернизацией. Это была полуавтоматическая винтовка с отъемным коробчатым магазином на 15 патронов. Солдат, вооруженный такой винтовкой, мог обрушить на врага шквал огня, недоступный целому отделению с трехлинейками.

Пулемет «Вихрь-2» стал легче, избавился от громоздкого дискового магазина в пользу металлической ленты и получил сменный ствол для предотвращения перегрева. Теперь это был не просто станковый монстр для обороны укреплений, а единый пулемет, который можно было использовать и с сошек, и со станка.

Но стрелковое оружие было лишь верхушкой айсберга. Главное творилось в бронетанковом цеху.

На глазах у начальника моей службы безопасности, Антона Сидорова, и группы лучших инженеров я проводил испытания.

Первым на полигон выехал бронеавтомобиль «Дозор-1». Он был создан на усиленном шасси моего трехтонного грузовика, полностью обшитый 8-миллиметровой катаной броней, способной выдержать винтовочную пулю. В поворотной башне, защищавшей стрелка, стоял пулемет «Вихрь-1». Это была идеальная машина для разведки, патрулирования и полицейских операций. Следом за ним выкатились несколько грузовиков, в кузовах которых на турелях были установлены спаренные пулеметы. Мобильные огневые точки, способные оказать мощную поддержку пехоте.

Но затем из ангара, скрежеща гусеницами, выползло чудовище.

Это был мой первый настоящий танк. Я назвал его «Медведь». Двадцатитонная машина, созданная по чертежам, которые в моем мире принадлежали бы концу 1920-х годов. Наклонная лобовая броня толщиной 40 мм, которую не могла пробить ни одна существующая полевая пушка. Вращающаяся башня с короткоствольной 76-мм пушкой, способной стрелять как осколочно-фугасными, так и бронебойными снарядами. Два курсовых пулемета. Дизельный двигатель мощностью 300 лошадиных сил, разгонявший этого монстра до 30 километров в час по пересеченной местности.

Инженеры и военные, которых я допустил к этому проекту, смотрели на «Медведя» с суеверным ужасом и восторгом. Он легко смял кирпичную стену, переехал через ряд противотанковых надолбов, словно это были спичечные коробки, и точными выстрелами из пушки уничтожил несколько мишеней, имитирующих пулеметные гнезда.

— Антон, — сказал я, повернувшись к Сидорову, чье лицо было бледным от волнения. — Таких машин нам нужно минимум тридцать к весне. Это будет наш главный козырь. Никто в мире не готов к появлению на поле боя такого оружия.

Одновременно с танками я развернул производство артиллерии. Я не стал замахиваться на тяжелые осадные мортиры, сосредоточившись на самом необходимом. Легкие 76-мм дивизионные пушки образца 1902 года, скорострельные, с хорошей баллистикой. И 122-мм гаубицы образца 1910 года, способные вести навесной огонь и уничтожать укрывшуюся пехоту. Я создавал сбалансированную, современную армию в миниатюре, которая по своей огневой мощи превосходила целые корпуса имперской армии. Все это вооружение шло на склады моей Службы Безопасности. Официально — для охраны стратегических объектов. Неофициально — для защиты моей маленькой империи от любых угроз, как внешних, так и внутренних.

* * *

Моя слава и видимая «открытость» Орлов-града сделали его местом паломничества. Иностранные делегации прибывали одна за другой. Немцы, присланные лично кайзером Вильгельмом II, жаждали увидеть мои заводы и купить лицензии на автомобили и дизельные двигатели. Американцы, прагматичные и деловые, интересовались технологиями дорожного строительства и организацией массового производства. Французы, вечные союзники, намекали на военное сотрудничество и закупку оружия.

Я встречал их не лично. На это у меня не было ни времени, ни желания. Аудиенции проводил отец или специально подготовленные менеджеры. Ответ был всегда один и тот же: «Господин Александр Орлов чрезвычайно занят научной работой и учебой в университетах. Мы можем обсудить коммерческие предложения, но технологии — это национальное достояние России».

Я намеренно создавал себе образ гения-затворника, погруженного в высшие материи. Это позволяло мне оставаться в тени, пока мои двойники зарабатывали мне академическую репутацию, а мои заводы ковали стальные мускулы.

Иностранцы уезжали разочарованными, но еще более заинтригованными. Разведки всех крупных держав получили приказ: выяснить, что на самом деле происходит в Орлов-граде. Кто такой этот мальчик-гений? Он действительно все изобрел сам, или за ним стоит какая-то тайная группа ученых? И самое главное, — каковы истинные масштабы его военного производства?

Началась тайная война.

class="book">* * * Первыми, как я и ожидал, зашевелились англичане. Британская империя, владычица морей и мастерская мира, не могла смириться с появлением наглого выскочки, который угрожал ее технологическому и промышленному первенству. Их дирижабли оказались хуже моих, их первые автомобили — капризными игрушками по сравнению с моими «Орлами», а слухи о новом русском оружии вызывали панику в Адмиралтействе и Военном министерстве.

Моя тайная сеть информаторов, которую я начал выстраивать с помощью Антона Сидорова, доложила о прибытии в Петербург «торговой делегации» из Лондона. Возглавлял ее сэр Реджинальд Кроули, аристократ, член Палаты лордов и, как подсказала моя агентура, один из руководителей создаваемой в то время Секретной разведывательной службы, будущей МИ-6.

Они действовали тонко и профессионально. Никакого грубого шпионажа. Они начали скупать акции второстепенных компаний, связанных с моими поставщиками. Пытались переманивать инженеров, предлагая им баснословные зарплаты за «консультации» в Лондоне. Засылали в Орлов-град под видом рабочих своих агентов, пытаясь проникнуть на заводы.

Я наблюдал за их мышиной возней с холодным интересом. Моя Служба Безопасности работала безупречно. Система пропусков, многоуровневая проверка персонала, которую я ввел с самого начала, отсекала большинство лазутчиков. Тех, кто все же просачивался, брали под незаметное наблюдение, скармливали им тщательно подготовленную дезинформацию и выявляли их связи.

Один из таких агентов, ирландец по имени Шон О'Коннелл, работавший в литейном цеху, оказался особенно настырным. Однажды ночью, когда он пытался проникнуть на территорию оружейного цеха, его тихо взяли люди Сидорова.

Я решил встретиться с ним лично.

Встреча проходила в звуконепроницаемом подвале одного из административных зданий. О'Коннелл, крепкий мужчина с разбитой губой, сидел на стуле, прикованный наручниками к трубе. Он смотрел на меня с вызовом и ненавистью.

— Итак, мистер О'Коннелл, — начал я по-английски, садясь напротив. — Давайте поговорим о вашей работе на сэра Реджинальда.

Он молчал.

— Вы думаете, ваше молчание вам поможет? — я усмехнулся. — Я знаю, кто вы. Знаю, когда и как вас завербовали. Знаю о вашей семье в Дублине. Ваша миссия провалена.

— Можете пытать меня, русский щенок. Я ничего не скажу, — прохрипел он.

— Пытать? Зачем? Это так неэффективно. У меня есть методы получше.

Я подошел к нему и положил ладонь ему на лоб. Он дернулся, но цепи не дали ему сдвинуться. Я не стал грубо ломать его разум. Я просто вошел в его память, как в библиотеку. Я увидел его вербовку, инструктаж, лица его связных в Петербурге, шифры, пароли, адреса явочных квартир. Вся британская резидентура в столице Российской Империи лежала передо мной как на ладони.

Я убрал руку. О'Коннелл тяжело дышал, его лицо было покрыто потом. Он не понял, что произошло, но почувствовал глубинное, ментальное вторжение, которое потрясло его до самого основания.

— Благодарю за сотрудничество, Шон, — сказал я, возвращаясь на свое место. — Теперь, когда мы все выяснили, у вас есть выбор. Вы можете сгнить в одной из наших сибирских тюрем, и ваша семья никогда не узнает о вашей судьбе. Или вы можете вернуться в Петербург и стать моим человеком. Вы будете передавать сэру Реджинальду ту информацию, которую я для него подготовлю. А взамен ваша семья в Дублине будет получать ежемесячное пособие, которое позволит им жить безбедно.

В его глазах промелькнул страх, сменившийся отчаянием, а затем — проблеском надежды. Он был сломлен. Не физически, а морально.

— Я… я согласен, — прошептал он.

На следующий день сэр Реджинальд Кроули получил от своего лучшего агента первую порцию «секретной» информации. Чертежи «устаревшего» пулемета, данные о «проблемах» с производством броневой стали и слухи о «конфликте» юного гения Орлова с военным министерством.

Я начал свою большую игру. Игровое поле — весь мир. Фигуры — разведки великих держав. А я — игрок, который видит всю доску и знает правила, о которых противники даже не догадываются.

Пока мои двойники поражали профессоров в столичных университетах, я, настоящий Александр Орлов, сидел в сердце своей империи и плел паутину, которая скоро опутает всю Европу. Конец ознакомительного фрагмента? Нет. Конец только первого акта. Представление только начиналось.

Глава 7. Сибирский Гамбит

Ноябрь 1892 года

Академический мир Санкт-Петербурга пребывал в состоянии, близком к коллективному инсульту. В начале ноября, когда обычные студенты только-только втянулись в учебный ритм и готовились к первым промежуточным зачетам, тринадцатилетний Александр Орлов, промышленный магнат и «императорский вундеркинд», сдал экзамены за полный первый курс. Сразу в двух ведущих учебных заведениях Империи.

Мои доппельгангеры, безупречно отыграв свои роли, устроили настоящее показательное выступление. В Технологическом институте моя копия не просто отвечала на вопросы по сопротивлению материалов и теоретической механике, но и предлагала новые, более эффективные методы расчета напряжений в ферменных конструкциях, попутно выводя на доске формулы, которые профессора видели впервые. Седовласый ректор Кирпичёв, изначально настроенный сломать меня непосильной нагрузкой, после последнего экзамена молча подошел к моему двойнику, пожал ему руку и произнес лишь одно слово: «Феноменально».

На юридическом факультете происходило нечто подобное. Мой второй двойник, вступая в дебаты с корифеями римского права, цитировал по памяти целые разделы из Дигест Юстиниана, находя в них тонкие противоречия и предлагая трактовки, которые ставили в тупик даже самых маститых цивилистов. Он представил на кафедру уголовного права аналитическую записку на двести страниц «О необходимости реформирования пенитенциарной системы Российской Империи», которая была настолько глубокой и проработанной, что ее немедленно отправили на рассмотрение в Министерство юстиции.

Информация, полученная двойниками, непрерывным потоком вливалась в мое сознание. Я чувствовал удовлетворение. Цель была достигнута. Теперь у меня была почти годичная передышка от формальной учебы, а моя репутация гения была забетонирована дипломами и отзывами академической элиты. Я стал свободен.

Свободен для дела, которое беспокоило меня куда больше, чем сопромат и пандектное право.

На семейном ужине я объявил о своем решении.

— Я хочу взять небольшой отпуск, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более беззаботно. — Почти год я не вылезал из-за чертежей и книг. Хочу проехать на восток. Посмотреть Сибирь, может быть, добраться до побережья Тихого океана, заглянуть в Китай, Японию. Увидеть мир, пока есть возможность.

Отец нахмурился.

— Один? Саша, это опасно. Твое имя теперь известно всем. И не все желают нам добра.

— Именно поэтому я поеду инкогнито, — парировал я. — Небольшой поезд, минимум прислуги. Официально — молодой аристократ путешествует для расширения кругозора. Никто не будет знать, кто я на самом деле. К тому же, со мной будет охрана Антона.

Антон Сидоров, мой бессменный начальник службы безопасности, сидевший за столом, молча кивнул, подтверждая мои слова. Он был одним из немногих, кто знал, что на самом деле я не нуждаюсь в охране, но ритуал нужно было соблюсти.

Семья, видя мою усталость (которую я умело симулировал) и железо в голосе, в конце концов, согласилась. Они привыкли, что мои решения, какими бы странными они ни казались, всегда имели под собой веские основания. Они и не подозревали, насколько вескими были основания на этот раз.

* * *

Настоящая причина моего путешествия скрывалась глубоко в недрах моей многопоточной души. Она была связана с десятью моими самыми первыми и самыми автономными доппельгангерами.

В тот первый день, очнувшись в теле тринадцатилетнего подростка, осознав свое положение и возможности, я действовал быстро и масштабно. Пока основное мое сознание занималось анализом новой реальности и планированием «Орлов-града», я отделил от себя десять мощных фрагментов личности, создал для них долгоживущие, физически неотличимые от людей тела и отправил их с одной единственной задачей: осваивать Сибирь.

Это был мой запасной аэродром, мой «план Б». Я дал им доступ к своей Библиотеке, огромный резерв маны и почти полную свободу действий. Каждый из них получил свою внешность — я намеренно сделал их непохожими на меня, выбрав типажи разных европейских народов: нордический блондин, коренастый баварец, элегантный француз, смуглый итальянец… Все они были белыми, чтобы на начальном этапе не вызывать лишних вопросов у местных властей, но при этом не быть похожими друг на друга. Их задачей было создать с нуля промышленные анклавы, подобные Орлов-граду, но с определенной специализацией: автомобилестроение, железнодорожное производство, тяжелое вооружение, судостроение на Амуре.

И они принялись за работу. Поначалу все шло по плану. Используя магию геологии, они «открывали» богатейшие месторождения руд, угля и нефти. Используя внушение, они легко получали разрешения от местных властей, которые были только рады появлению загадочных, но баснословно богатых «иностранных инвесторов». Они начали строительство городов-заводов, привлекая рабочую силу. И вот тут начались странности.

Я дал им директиву: создавать многонациональные, меритократические общества, привлекая самых обездоленных со всего мира. Бедняков из перенаселенных городов Европы, ирландцев, спасающихся от голода, предприимчивых китайцев и корейцев, бывших рабов из Южной Америки, сирот со всей России. Каждому — равные возможности, жилье, образование, медицина. Мои двойники подтвердили, что директива исполняется. Они действительно строили корабли, вербовали людей по всему миру.

Но связь с ними была… странной. В отличие от моих «учебных» двойников, которые были лишь временными отростками моего сознания, эти десять были созданы как долгосрочные, почти независимые сущности. Я мог связаться с ними ментально, но не мог, как обычно, просто подключиться к их потоку восприятия. Они словно поставили ментальный блок. Вежливый, но непробиваемый. На все мои запросы они присылали сухие, лаконичные отчеты, напоминающие военные сводки.

«Город Заря-1 (автомобильный) построен. Население 100 000 человек. Производство налажено по стандартам оригинала. Ведется адаптация новых моделей строительной техники. Принимаем поселенцев из Юго-Восточной Азии».

«Город Восток-Маш (железнодорожный) введен в эксплуатацию. Проложено 1500 верст путей в сторону Урала и побережья. Население 100 000. Начата разработка электровозов. Принимаем поселенцев из Ирландии и Германии».

«Город Амурск-Верфь (судостроительный) спустил на воду первые три сухогруза водоизмещением 5000 тонн. Население 100 000. Заложены два крейсера по секретным чертежам оригинала. Принимаем поселенцев из России и Южной Америки».

И так по каждому из шести уже построенных городов. Шесть городов по сто тысяч человек. Шестьсот тысяч душ! Это была уже не просто промышленная колония, это было целое тайное государство в государстве, со своей армией, экономикой и населением, преданным не Российской Империи, а загадочным «отцам-основателям», то есть, моим двойникам. И они уже начинали строительство седьмого города где-то на Дальнем Востоке.

Шестьсот тысяч человек под моим косвенным контролем. Это был шок. Я создавал промышленную базу, а получил демографическую бомбу и потенциальный очаг сепаратизма, если что-то пойдет не так. Эти двойники, обладая моим интеллектом и знаниями, но действуя автономно в течение почти года, могли развить свои собственные, отличные от моих, взгляды на будущее. Их молчание и сухие отчеты пугали. Они подсматривали за мной, перенимая опыт Орлов-града, но свою «кухню» держали на замке. Я должен был увидеть все своими глазами.

* * *

Мой личный поезд, состоящий из салон-вагона, вагона-ресторана, вагона для охраны и платформы с двумя бронеавтомобилями «Дозор», катил на восток по новеньким, идеально уложенным рельсам моей же компании. Путь до Урала пролетел незаметно. Но за хребтом началась настоящая Сибирь — бескрайняя, дикая, нетронутая. И посреди этой вековой тайги вдруг, как мираж, возникали участки идеального асфальтированного шоссе, идущего параллельно железной дороге. По нему изредка проносились мои грузовики и автобусы. Это была инфраструктура моих двойников.

Я ментально оповестил их о своем прибытии. «Встречайте. Город Заря-1». Ответ пришел мгновенно. «Готовы к приему, Создатель». Слово «Создатель» прозвучало в моей голове с ноткой едва уловимой иронии.

Поезд замедлил ход, подъезжая к станции. Это был не просто полустанок в тайге. Это был огромный, современный вокзал из стали и стекла, который мог бы украсить любую европейскую столицу. На идеально чистом перроне замер почетный караул. И я почувствовал, как у меня начинает дергаться левый глаз.

Солдаты караула были одеты в темно-серую форму, напоминающую немецкую, но более функциональную. В руках они держали… полуавтоматические винтовки «Сокол-2» и ручные пулеметы «Вихрь-2М» — модернизированную версию, которую я только-только начал разрабатывать в Орлов-граде! Они уже скопировали и поставили на поток мои самые последние секретные разработки!

Но это было не самое страшное. Когда двери моего вагона открылись, и я ступил на подставленный трап, я увидел, что весь перрон, за исключением караула, был заполнен людьми. Точнее, девушками.

Сотни девушек.

Они стояли идеальными шеренгами. Китаянки, кореянки, филиппинки, африканки, ирландки с огненно-рыжими волосами, смуглые латиноамериканки, голубоглазые немки. Все как на подбор: высокие, от 175 сантиметров и выше. Все с идеальными, модельными фигурами — тонкая талия, пышная грудь третьего-четвертого размера, крутые бедра. Длинные, ухоженные волосы у всех были собраны в строгий пучок, открывая лебединые шеи. Их лица были красивы, но выражение на них было странным — смесь волевой решимости, почти фанатичной преданности и трепетного обожания, направленного прямо на меня.

Перед строем, у расстеленной к моему вагону алой ковровой дорожки, меня ждал кортеж. В центре — огромный бронированный лимузин серебристого цвета. Я узнал в нем черты «Rolls-Royce Silver Ghost», но доведенного до абсолютного совершенства. Бронированные стекла, усиленная рама, мощный бесшумный двигатель. Это была машина для глав государств. По бокам от него стояли два открытых бронетранспортера. Это были не мои колесные «Дозоры», а нечто новое — полугусеничные машины, похожие на немецкий «Sd.Kfz. 251», но более изящные и вооруженные спаренными крупнокалиберными пулеметами, аналогами будущего ДШК.

У открытой двери лимузина, широко улыбаясь, стоял он. Мой доппельгангер. Высокий блондин с пронзительными голубыми глазами и арийским профилем. Он был одет в элегантный светлый костюм и махал мне рукой так, словно мы старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки.

Я медленно спустился по трапу, чувствуя на себе сотни восторженных взглядов. Мой нервный тик в левом глазу усилился. Я подошел к двойнику.

— Ганс, — сказал я, назвав его условным именем, которое дал ему при создании. — Что. Это. Все. Значит?

Он рассмеялся.

— Приветствие, Создатель! Мы так рады вас видеть! Это элита нашего общества. Наша гвардия, наши инженеры, наши пилоты, наши врачи. Цвет нации, так сказать.

Мой взгляд скользнул по кортежу. За рулем серебристого лимузина сидела потрясающе красивая девушка-африканка с кожей цвета черного дерева. На ней был… откровенный костюм французской горничной с коротким кружевным фартучком и чулками. Она поймала мой взгляд и скромно улыбнулась, опустив ресницы.

За спаренными пулеметами на бронетранспортерах стояли две азиатки с хищной грацией пантер. На них была облегающая кожаная униформа, подчеркивающая каждый изгиб их тренированных тел.

— Ганс, — повторил я, стараясь сохранять спокойствие. — Почему здесь одни женщины? Где мужчины?

Улыбка Ганса стала еще шире. В его голубых глазах плясали дьявольские искорки.

— О, мужчины есть, Создатель. Они работают. На заводах, в шахтах, на стройках. Они — рабочие пчелы, основа нашего процветания. Мы обеспечиваем их всем необходимым: жильем, едой, развлечениями. Они счастливы. Но управлять, творить, защищать… Для этого нужны лучшие. А кто может быть лучше, чем те, кто создан для совершенства?

Он обвел рукой строй девушек.

— Мы провели тщательный отбор среди всех прибывших поселенцев. Генетический, психологический, интеллектуальный. Мы отобрали самых здоровых, умных, красивых и волевых женщин. Затем, используя ваши технологии ментального программирования, мы загрузили в них необходимые знания и навыки. И, разумеется, привили им абсолютную лояльность. Лояльность к нам. И к вам, наш великий Создатель.

Он открыл передо мной дверь лимузина.

— Прошу, садитесь. Нас ждет экскурсия по городу. И банкет в вашу честь. Уверен, вам понравится. Мы очень старались.

Я заглянул в салон лимузина. Он был обит белой кожей и красным бархатом. Напротив дивана для пассажиров стоял мини-бар с хрустальными графинами. И на двух откидных креслах сидели еще две девушки. Близняшки-скандинавки с платиновыми волосами и глазами цвета льда. Они были одеты в строгие деловые костюмы, но юбки были вызывающе короткими. Увидев меня, они поднялись и сделали изящный книксен.

— Это мои личные помощницы, — пояснил Ганс, усаживаясь рядом со мной. — Инга и Хельга. Они введут вас в курс всех дел.

Я молча сел на мягкий диван. Дверь захлопнулась с глухим, солидным щелчком. Машина плавно тронулась с места. БТРы заняли свои места впереди и сзади. Кортеж выехал с вокзальной площади на широкий, идеально ровный проспект.

Город был великолепен. Архитектура в стиле ар-деко, широкие зеленые бульвары, сияющие витрины магазинов, бесшумные электрические трамваи. Все было чище, новее и, как мне показалось, даже более продуманно, чем в моем Орлов-граде. Но что-то было не так. Везде были женщины. Они вели трамваи, патрулировали улицы в элегантной полицейской форме, сидели в уличных кафе. Мужчин я видел лишь изредка — они в рабочих комбинезонах разгружали грузовики или работали на стройках. И выглядели они… какими-то потухшими, лишенными инициативы.

Я смотрел в окно, а в моей голове билась одна мысль. Мои двойники, обладая моим интеллектом, моими знаниями и почти неограниченными возможностями, не просто выполнили мою задачу. Они творчески ее переосмыслили. Они строили не просто города-утопии. Они строили гинекократию. Мир, управляемый женщинами. Амазонки XXI века посреди сибирской тайги XIX-го.

И я, их Создатель, сидел в бронированном лимузине, окруженный фанатично преданными мне красавицами, и чувствовал себя самым главным идиотом во всех своих бесчисленных жизнях. Я хотел создать порядок, а породил нечто совершенно новое, непредсказуемое и, возможно, гораздо более опасное, чем любая внешняя угроза. И теперь мне предстояло выяснить, что именно задумали эти ухмыляющиеся копии меня самого. И какую роль в их планах они отвели своему оригиналу. Нервный тик в глазу не проходил. Это будет очень, очень долгая «инспекционная поездка».

Глава 8. Наследие Создателя

Ноябрь 1892 года

Лифт, в котором мы поднимались, был сам по себе произведением искусства и чудом инженерной мысли для этого времени. Бесшумный, стремительный, с кабиной, отделанной полированным красным деревом и зеркалами в тонких латунных рамах. Антон Сидоров, мой верный телохранитель, стоял в углу, сжимая в руке шляпу, и с плохо скрываемым изумлением разглядывал индикатор этажей — ряд светящихся цифр, сменявших друг друга с невероятной скоростью. Для него, человека своего века, даже сам факт существования четырнадцатиэтажного здания посреди сибирской тайги был за гранью понимания. Для меня же это был лишь очередной штрих к картине тотального безумия, в которую я, кажется, сам себя и вписал.

Мы поднялись на самый верх, в кабинет Ганса. Пространство было огромным, залитым светом из панорамных окон, занимавших всю стену от пола до потолка. С этой высоты город Заря-1 лежал как на ладони: идеальная геометрия проспектов, зеленые парки, аккуратные крыши жилых кварталов и дымящие трубы промышленной зоны на горизонте, чей дым, впрочем, тут же уносился и рассеивался какой-то системой очистки.

Обстановка кабинета была под стать его хозяину — моему двойнику. Смесь тевтонской строгости и гедонистического комфорта. Огромный стол из черного мореного дуба, на котором не было ни единой лишней бумажки. Идеальный порядок. Но рядом, в зоне отдыха, стоял громадный, обитый мягчайшей темно-коричневой кожей диван, на котором можно было бы улечься втроем, и низкий столик с внушительной коллекцией бутылок и хрустальных бокалов.

Ганс, мой арийский двойник, с неизменной широкой улыбкой прошел к бару. Две его помощницы, Инга и Хельга, молчаливыми статуями замерли по обе стороны от двери. Девушка-африканка, которую Ганс так и не представил, бесшумно встала у стены возле входа, опустив глаза в пол и теребя кружевной краешек своего абсурдно-откровенного фартука.

— Прошу, Создатель, располагайтесь, — широким жестом Ганс указал на диван. — Антон, для вас есть кресло. Виски? Это наш местный продукт. Рецептура позаимствована у лучших ирландских мастеров, но ячмень и вода — сибирские. Уверяю, вы оцените.

Антон вежливо отказался, сев в предложенное кресло с таким видом, будто ожидал подвоха. Я же, наоборот, с наслаждением погрузился в мягкую кожу дивана. Мой нервный тик в глазу немного унялся, но внутреннее напряжение достигло предела. Пора было прекращать этот театр.

— Ганс, — начал я, глядя ему прямо в глаза. — Хватит любезностей. Я хочу получить полный и исчерпывающий отчет. Что здесь, черт возьми, происходит? Почему на улицах, в полиции, на всех руководящих постах — одни женщины? И почему те немногие мужчины, которых я видел, выглядят так, словно несли на себе этот город от самого Санкт-Петербурга?

Ганс рассмеялся своим легким, заливистым смехом, который начинал меня раздражать. Он налил себе полный стакан виски, плеснув в него пару кубиков льда, которые он достал из небольшого серебристого ящика, явно являвшегося холодильником — еще одним анахронизмом.

— Всегда прямолинеен, Создатель. Это мне в вас… то есть, в нас… нравится, — он сделал глоток, прикрыв глаза от удовольствия. — Вы задали два вопроса. Позвольте, я начну с последнего, он проще. Почему мужчины выглядят… утомленными? Ответ до смешного прост. Они затраханы. В самом прямом и буквальном смысле этого слова.

Я моргнул. Антон Сидоров в своем кресле издал какой-то сдавленный звук, похожий на кашель.

— Поясни, — потребовал я.

— С удовольствием, — Ганс уселся в кресло напротив меня, закинув ногу на ногу. — Вспомните базовые ментальные установки, которые мы закладывали в прибывающих поселенцев. Первое: добросовестно и качественно выполнять свою работу. Второе: стремление к созданию большой, крепкой и здоровой семьи. Третье: общая лояльность проекту и его руководству. Мы думали, что это идеальная формула для стабильного и процветающего общества. И мы не ошиблись. Но мы не учли одного побочного эффекта.

Он сделал еще глоток виски.

— Наши мужчины — прекрасные работники. Они перевыполняют производственные планы на сто пятьдесят, на двести процентов. Они возвращаются домой после двенадцатичасовой смены в литейном цеху или на конвейере, уставшие, но довольные. А дома их ждет любящая, красивая и здоровая жена. Которая, благодаря тому же ментальному программированию, а также полному отсутствию бытовых и финансовых проблем, полна сил и энергии. И у которой в голове тикает второй пункт программы: «большая, крепкая, здоровая семья». Каждый вечер. Без выходных и праздников. Наши мужчины, Создатель, несут двойную трудовую вахту. Одну — на заводе, вторую — в супружеской спальне. Они поднимают промышленность и демографию одновременно. Отсюда и некоторая… меланхолия во взгляде. Но не волнуйтесь, они совершенно счастливы. Просто очень, очень устали.

Я молча смотрел на него. Логика была безупречной и чудовищной одновременно. Я сам создал эти правила. И мои двойники просто довели их до абсолюта.

— Хорошо, — произнес я после паузы. — С этим понятно. Теперь первый вопрос. Откуда такое гендерное неравенство в другую сторону? Почему женщины?

— О, это еще проще! — воскликнул Ганс. — Это не мы выбирали. Это нам предлагали. Представьте себе картину. В трущобы Дублина, фавелы Рио-де-Жанейро или перенаселенные деревни где-нибудь в провинции Гуандун прибывает представительный, вежливый, хорошо одетый белый джентльмен — один из наших вербовщиков. Он предлагает работу в далекой, но сказочно богатой Сибири. Жилье, еда, медицина, образование для детей — все бесплатно. Он говорит, что ему нужны рабочие руки. И кого, по-вашему, ему с радостью отдают в первую очередь?

Я молчал, уже догадываясь, к чему он клонит.

— Правильно! Девочек! — Ганс хлопнул себя по колену. — Мамаши и отцы, видящие для своих дочерей лишь перспективу стать прислугой, работницей на фабрике или, прости господи, проституткой, вцепляются в этот шанс мертвой хваткой. «Возьмите нашу Мэри! Она такая работящая!», «Господин, наша Ли-Мэй будет вам лучшей служанкой!». Они видят в нас возможность выгодно пристроить дочерей. Когда же наш вербовщик поясняет, что ему нужны и мальчики, для тяжелой, грязной работы в шахтах и на стройках, их сбагривают тоже, но уже без такого энтузиазма.

Он развел руками.

— Мы не могли отказаться. Мы брали всех, кто хотел ехать. В итоге, на наших вербовочных пунктах и кораблях, плывущих в Сибирь, образовался чудовищный гендерный перекос. На каждых четырех мужчин приходилось шесть, а то и семь женщин. Особенно много девушек прибыло из традиционных обществ Южной Америки, Азии и Африки, где женский труд ценится ниже, а дочерей считают обузой. Мы столкнулись с демографической проблемой еще до того, как наши города были построены.

Он посерьезнел.

— И это еще не все, Создатель. То, что вы видите здесь — лишь верхушка айсберга. Видите ли, мы работали с опережением графика. Вербовочная сеть по всему миру, созданная по вашим лекалам, оказалась невероятно эффективной. Мы не могли просто остановить поток людей. Поэтому четыре наших брата — Франсуа, Диего, Чжан и Олаф, специализирующиеся на магии пространства и времени, — создали временные стазис-камеры. Огромные подпространственные карманы, где время практически остановлено. Прямо сейчас, в этих камерах, находятся миллионы людей. Миллионы, Создатель. Готовых к заселению.

Мое сердце пропустило удар. Миллионы. Не шестьсот тысяч. Миллионы.

— Сколько? — выдавил я из себя.

— На данный момент, — Ганс заглянул в какой-то невидимый мне отчет в своей голове, — около восьми миллионов человек. Семьдесят процентов — женщины. Тридцать — мужчины. Все они уже прошли первичную обработку. Они вылечены от всех болезней, их тела омоложены до идеального возраста в двадцать пять лет и физически усилены примерно в пять раз по сравнению с обычным человеком. В их сознание загружены базовые пакеты знаний: полная грамотность, русский язык как обязательный второй, и профессиональные навыки, соответствующие специализации города, в который они будут направлены. Они готовы. Нам нужна лишь ваша отмашка.

Я откинулся на спинку дивана, чувствуя, как комната начинает слегка плыть перед глазами. Восемь миллионов. Это население нескольких европейских стран того времени. И все они — здесь, в Сибири, в невидимых магических тюрьмах, ждут моего слова.

— Вы… вы понимаете, что вы натворили? — прошептал я. — Это… это невозможно скрыть.

— А мы и не собираемся скрывать вечно, — пожал плечами Ганс. — Но пока — можем. А что касается городов… Вы думали, Заря-1 рассчитан на сто тысяч человек? Создатель, вы нас недооцениваете. Этот город, как и все остальные, спроектирован и построен с учетом инфраструктуры, коммуникаций, систем жизнеобеспечения и производственных мощностей, способных комфортно разместить три миллиона душ. То, что вы видите сейчас — это лишь центральный район, обжитый авангард. Город практически пуст. Мы готовы принять население хоть завтра.

Я перевел взгляд на панораму за окном. Идеальные улицы, редкие прохожие, ощущение простора… Теперь я понял, что это было не ощущение простора, а ощущение пустоты. Я смотрел на гигантский, идеально функционирующий город-призрак, ждущий своих жителей.

Я поменял положение, сев прямо и собравшись с мыслями. Один из моих фоновых потоков сознания уже начал просчитывать экономические, социальные и политические последствия появления в Сибири восьмимиллионного, высокотехнологичного, многонационального анклава. Результаты были… апокалиптическими для существующего миропорядка.

И тут Ганс решил, что шока на сегодня недостаточно, и решил сбросить на меня еще одну «бомбу».

— Есть еще кое-что, Создатель, о чем вы должны знать, — сказал он, и в его голосе впервые проскользнули какие-то новые, хитрые нотки. — Связанное с той самой демографической проблемой, о которой я говорил. С огромным количеством одиноких, молодых, здоровых и красивых женщин.

Он сделал паузу, явно наслаждаясь эффектом.

— Видите ли, мы, ваши копии, не совсем полноценны. Да, мы можем есть и пить, но вкус для нас — лишь химический анализ. Нам не нужен сон. И у нас полностью отсутствует… либидо. Мы не испытываем влечения к противоположному полу. Мы не можем иметь детей. Мы — идеальные администраторы, но не мужчины в полном смысле этого слова. А вокруг нас — сотни тысяч женщин, запрограммированных на создание семьи. Они видят в нас своих лидеров, своих спасителей. Они обращались к нам. Сначала робко, потом все настойчивее. Это создавало определенное социальное напряжение.

Я напрягся, предчувствуя недоброе.

— И тогда, — Ганс хитро улыбнулся, — мы провели общественный референдум. Среди женской части населения, разумеется. Идея была предложена одной из наших инженеров, бывшей суфражисткой из Англии. Посовещавшись со всеми остальными братьями-доппельгангерами, мы пришли к единогласному решению. Мы создали для вас резиденции.

— Резиденции? — переспросил я.

— Именно. В каждом из шести построенных городов, и даже в седьмом, который сейчас строится на побережье, для вас, Александр Дмитриевич Орлов, наш Создатель и единственный настоящий мужчина среди нас, построен и полностью оборудован личный дворец. И в каждом из этих дворцов вас ждет… гарем.

Слово «гарем» он произнес с особым смаком.

— Не волнуйтесь, все очень цивилизованно. Мы назвали это «Почетная Десятка Хранительниц Генофонда». В каждом городе был проведен жесточайший отбор. Конкурс был колоссальным. Интриги, скандалы, подкупы, доносы… страсти кипели, как в шекспировских драмах. Мы отбирали лучших из лучших. По красоте, здоровью, интеллекту, магическому потенциалу и, разумеется, по степени личной преданности вам. Десять победительниц в каждом городе. Их задача и величайшая честь — служить вам. Защищать вас. Любить вас. Греть вашу постель, дарить вам неземные наслаждения и, самое главное, — рожать от вас детей. Создать новую династию. Династию полубогов, которая поведет это новое человечество в будущее.

Я сидел, оглушенный, и просто смотрел на него. Это был какой-то сюрреалистический кошмар. Мои собственные копии, порождения моего разума, устроили мне самую грандиозную подлянку в истории. Они не просто построили города. Они создали для меня культ личности и обеспечили его жрицами. Я сам себя затроллил.

Увидев выражение моего лица, Ганс откровенно расхохотался.

— О, Создатель, вы бы видели этот отбор! Какие были драмы! Мы даже трансляцию по внутренней сети устраивали! Рейтинги были выше, чем у запуска нового линкора!

Мой взгляд машинально метнулся к молчаливой африканке у двери. Она стояла, по-прежнему глядя в пол, но я заметил, как дрожат ее плечи.

— Она? — спросил я, кивнув в ее сторону.

Улыбка Ганса стала мягче.

— Да. Это Амари. Познакомьтесь. Одна из финалисток. Заняла почетное пятое место в конкурсе города Заря-1.

Он посмотрел на нее.

— Амари, подойди.

Девушка вздрогнула и, подняв на меня свои огромные, как у газели, глаза, полные смеси страха и надежды, медленно подошла и опустилась на колени у моего дивана.

— Она была принцессой и шаманкой в своем племени, в глубине Экваториальной Африки, — продолжил Ганс, словно представляя ценный товар. — Очень сильный природный дар к магии жизни и духов. Все ее племя было захвачено работорговцами и продано на плантации английскому лорду за несколько ящиков джина и пару старых ружей. Наши вербовщики выкупили ее и ее людей. Ей было тридцать шесть лет, на теле — следы ритуальных шрамов, несколько выбитых зубов после «общения» с надсмотрщиками. Теперь, как вы видите, ей снова двадцать. Тело полностью исцелено и омоложено. Физические параметры усилены в девять раз — это максимум для ее генетики, она оказалась невероятно одаренной. Мы модифицировали ее репродуктивную систему — теперь она может без вреда для здоровья и фигуры вынашивать двойняшек и тройняшек. Мы загрузили в нее несколько терабайт информации: все основные науки, несколько языков, тактическое планирование, основы управления… и, разумеется, полный курс «Камасутры» и других эротических трактатов мира. Она готова служить вам, Создатель. Во всех смыслах.

Я смотрел на эту невероятно красивую женщину, стоявшую передо мной на коленях. На ее темной коже блестели слезы. Я чувствовал исходящую от нее волну благоговения, страха и какого-то отчаянного, почти животного желания… угодить мне.

— Мне тринадцать, Ганс, — сказал я глухо, напоминая ему и, кажется, самому себе очевидный факт. — Моему телу тринадцать лет.

Ганс лишь махнул рукой.

— Пустые формальности, Создатель. Вы — маг такого уровня, что можете заставить свое тело выглядеть и функционировать как угодно. Приведите свою «нижнюю часть», как говорят у нас на заводах, в полную боевую готовность и вперед — покорять вершины и поднимать демографию нового мира! Вы — единственный носитель уникального генофонда. Вы наша надежда!

Я поднял голову и посмотрел на его сияющее, довольное лицо. Я понял. Это была не просто шутка. Это была их стратегия. Они привязали меня к своему проекту не только долгом Создателя, но и самыми базовыми, самыми древними инстинктами. Они дали мне власть, богатство, армию… а теперь предлагали и любовь. Точнее, ее суррогат в промышленных масштабах.

Я молчал несколько долгих минут, переваривая информацию. Мои многопоточные процессы работали на пределе, анализируя ситуацию со всех сторон. Гнев, шок, смущение… все это отошло на второй план перед холодной логикой. Я попал в ловушку, которую сам себе и построил. И теперь у меня было два пути: попытаться все сломать, рискуя погрузить этот хрупкий новый мир в хаос, или… принять правила игры. И возглавить этот безумный карнавал.

Я медленно встал. Подошел к панорамному окну. Налил себе в стакан того самого местного виски, который пил Ганс. Холодный хрусталь приятно обжег пальцы. Я сделал большой глоток. Напиток был превосходен. Крепкий, с легким торфяным привкусом и долгим, теплым послевкусием.

Ганс встал рядом.

— Так что вы решили, Создатель? Дадите отмашку на заселение?

Я смотрел на город в лучах заходящего солнца. На идеальные улицы, на спящие заводы, на величественные здания. Это было мое творение. Уродливое, неправильное, безумное… но мое.

— Да, — сказал я тихо. — Давайте полную отмашку. Нет смысла держать людей в стазисе. Пусть города живут.

Ганс удовлетворенно кивнул, его улыбка исчезла, сменившись деловым выражением лица.

— Будет исполнено. Я также должен сообщить, что мы с братьями подготовили полный пакет юридических документов. Акты владения на все города, земли, заводы, патенты. Все оформлено на вас, Александр Дмитриевич Орлов. Ни одна имперская или международная комиссия не сможет подкопаться. Копии хранятся в сейфах в каждом административном здании и в каждой из ваших… резиденций.

Я кивнул, принимая информацию к сведению. Еще одна цепь, приковавшая меня к этому месту.

Я закрыл глаза, делая еще один глоток виски. Я пытался насладиться моментом, красотой заката над моим невообразимым, чудовищным творением. Пытался на мгновение забыть обо всех проблемах, которые посыпались на меня, как из рога изобилия. Но я знал, что это лишь затишье перед бурей. Я принял их правила. Я согласился стать богом-осеменителем для их нового мира. И теперь мне предстояло встретиться со своей первой «Почетной Десяткой». Игра становилась все более и более интересной. И опасной.

Глава 9. Гром Победы

Март 1893 года

Поезд, уносивший меня из седьмого, самого восточного из моих тайных городов, был не просто транспортом. Он был границей между двумя мирами, двумя жизнями, которые я вел одновременно. За спиной оставалась Сибирь — мой личный Эдем и ящик Пандоры в одном флаконе. Территория, где я был не просто промышленником, а без преувеличения Создателем, почти божеством для миллионов душ, которых я вырвал из нищеты и отчаяния по всему миру. Там, в семи сияющих резиденциях, похожих на дворцы из снов, оставались семьдесят женщин. Семьдесят избранниц, лучших из лучших, которых мои прагматичные и дьявольски хитрые доппельгангеры подсунули мне под видом «решения демографической проблемы».

Инспекция завершилась… продуктивно. Я пообщался с каждой из них. С Амари, африканской принцессой-шаманкой с глазами газели и телом пантеры. С японкой Акико, бывшей дочерью разорившегося самурая, чья грация в обращении с катаной уступала лишь нежности ее прикосновений. С ирландкой Фионой, чьи огненно-рыжие волосы и неукротимый дух скрывали глубокий аналитический ум. С немкой Гретхен, доктором философии из Гейдельберга, способной цитировать Канта и одновременно демонстрировать чудеса гибкости. Каждая была личностью, бриллиантом, прошедшим через чудовищную огранку отбора и ментального программирования. Они были милы, обходительны, умны, нежны и безгранично преданы. И я дал им то, чего они желали больше всего, то, ради чего их и готовили — я дал им своих детей.

Перед отъездом, используя магию жизни и тончайшую диагностику, я убедился: каждая из них будет носить под сердцем мое дитя. И не одно. Мои гены, усиленные магией и веками эволюции души, в сочетании с их безупречным здоровьем, гарантировали как минимум двойняшек. Я видел своим аурным зрением, как в семидесяти лонах зарождаются сто сорок, а то и больше, новых жизней. Начало моей династии. Мое сердце, привыкшее к космическим масштабам и вековым планам, впервые за долгое время дрогнуло от чего-то похожего на отцовскую гордость и ужас одновременно.

Я не взял никого с собой. Здесь, в этих крепостях-городах, под защитой моих всемогущих копий, они и наши будущие дети будут в абсолютной безопасности. Это понимали все. На прощание я дал своим доппельгангерам полный карт-бланш на дальнейшее развитие проекта. Единственным строгим наказом было — в кратчайшие сроки урегулировать гендерный перекос. «Нам нужны не только матери, но и отцы. Не только управляющие, но и рабочие. Ищите мужчин. В Европе, в Америке, где угодно. Мотивируйте, платите вдвое, втрое. Выровняйте баланс», — таким был мой приказ. Ганс, Франсуа, Диего и остальные, стоявшие на перроне как совет директоров некой трансгалактической корпорации, лишь молча и понимающе кивнули. Они всегда все понимали.

Поезд мчал меня на запад, обратно в Санкт-Петербург. Обратно к моей биологической семье, к Орловым, которые считали меня хоть и гениальным, но все же их маленьким Сашей. Обратно в мир балов, интриг, званых ужинов и косых взглядов завистников. Туда, где мне снова придется надеть маску тринадцатилетнего вундеркинда, студента сразу двух университетов. В моем пространственном кармане, рядом с арсеналом артефактов и тоннами редких металлов, теперь лежала увесистая папка с копиями документов. Свидетельства о собственности на семь городов-миллионников, оформленные на имя Александра Дмитриевича Орлова. И кипа патентов, закрепляющих за мной на двести лет право на изобретения, которые в этом мире еще даже не снились самым смелым футурологам.

* * *

Проведя неделю с семьей, я с головой окунулся в работу. Ритуал был привычен: два безупречных доппельгангера отправились грызть гранит науки в Технологическом институте и на юридическом факультете, поддерживая мою репутацию нечеловеческого гения. Я же заперся в своем кабинете в штаб-квартире «Орлов-Индастриз», разбирая отчеты, накопившиеся за время моего «путешествия для расширения кругозора».

Степан Иванович, мой верный управляющий, постаревший, но не утративший деловой хватки, докладывал с плохо скрываемым восторгом.

— Александр Николаевич, многоколейная магистраль между Санкт-Петербургом и Москвой полностью введена в эксплуатацию! Мы запустили по ней два типа составов. Грузовые, способные перевозить до пяти тысяч тонн за раз, и пассажирские экспрессы «Красная Стрела». От столицы до Первопрестольной теперь можно добраться за восемь часов, с комфортом, который и не снился европейским монархам. Билеты раскуплены на три месяца вперед!

Я кивнул, просматривая финансовые сводки. Прибыль была колоссальной.

— Что с Транссибирской магистралью?

— Идем с опережением графика, — доложил Степан Иванович. — Восточный участок, который строят ваши… кхм… «иностранные партнеры», уже состыковался с нашей веткой за Уралом. Еще год, максимум полтора, и мы получим сквозной путь от Петербурга до Владивостока и вашего нового порта на Амуре. Причем это будет не одна колея, как планировало правительство, а полноценная четырехполосная дорога на всем протяжении. Мы сможем перебрасывать дивизии с запада на восток за неделю.

Но не только стальные магистрали были предметом его доклада. Самым удивительным феноменомстал Орлов-град и его «Грааль». Артефакт, который я создавал как утилитарный инструмент для массовой обработки и вербовки персонала, превратился в нечто иное. Он стал святыней.

— Александр Дмитриевич, я даже не знаю, как это описать, — мялся Степан Иванович. — К Чаше идет непрерывный поток паломников. Со всей России. Прослышали о чудесах. И ведь они происходят! Я сам видел, как привезли на носилках князя Оболенского, разбитого параличом после падения с лошади. Он выпил из Чаши, и через час ушел на своих ногах, совершенно здоровый! Святейший Синод уже направил к нам комиссию. Они ходят вокруг, крестятся, бормочут что-то о божественном промысле и нерукотворном чуде.

Я мысленно усмехнулся. Магия лечения, встроенная в артефакт, работала безупречно. Она сканировала организм, находила патологии — от банальной простуды до раковых опухолей и повреждений нервной системы — и запускала программу регенерации на клеточном уровне. Для людей XIX века это выглядело как настоящее чудо.

— И это не только простолюдины или больные, — продолжал управляющий, понизив голос. — К нам приезжают инкогнито. Великий князь Сергей Александрович был на прошлой неделе. Говорят, страдал от мигреней. Уехал просветленный. Граф Витте, министр финансов, тоже заезжал. Пил, долго смотрел на чертежи наших новых станков. Сказал, что за такими, как вы, будущее России. Даже иностранцы потянулись — атташе из французского посольства, какой-то лорд из Англии, немецкие промышленники…

Я слушал и понимал, что моя утилитарная вербовочная машина превратилась в мощнейший политический инструмент. Каждый, кто пил из Чаши, получал не только исцеление и пакет знаний. Он получал и ментальную закладку. Не грубое подчинение, нет. Это была тонкая настройка. Симпатия к моим идеям. Лояльность к России как к великой державе. Неприязнь к разрушительным, революционным идеологиям. Мой «Грааль» стал прививкой от марксизма, анархизма и прочей заразы, которая уже начинала точить тело империи. Эти люди, занимавшие высокие посты, влиятельные и богатые, становились моими невольными союзниками. «Тихими бомбами», как я их прозвал, разбросанными по всем эшелонам власти. Они сами, искренне веря в правоту своих суждений, начали душить на корню любую подрывную деятельность. Агитаторы, пытавшиеся мутить воду на заводах, вдруг оказывались без поддержки. Подпольные типографии внезапно накрывала полиция. Деструктивные идеи просто увядали, не находя питательной среды в умах, которые уже были «продезинфицированы» моей магией.

— Хорошо, Степан Иванович, — сказал я, закрывая папку. — Продолжайте в том же духе. Не препятствуйте паломникам, но обеспечьте строгий порядок. И еще. В Орлов-граде и в Орлов-авиа необходимо развернуть строительство новых учебных заведений. Не просто школы для рабочих. Я хочу видеть полноценные Профессионально-технические училища и прикладной университет. Готовьте инженеров, техников, мастеров. Будущее поколение должно расти грамотным и преданным делу. Чертежи и учебные программы я предоставлю.

* * *

В феврале 1893 года в газетах прогремела новость: Государь Император Александр III, озабоченный состоянием военно-морского флота, объявил открытый конкурс на проект нового эскадренного броненосца для Балтийского флота. Это было неслыханно. Обычно такие заказы распределялись кулуарно. Но Император, человек прямой и ценящий дело, а не слова, решил встряхнуть адмиралтейское болото. К участию приглашались все верфи Империи, как казенные, так и частные. Призовой фонд был огромен, но главной наградой была честь и многолетний государственный заказ.

Вечером того же дня, когда я приехал домой из путишествия, за ужином отец, Дмитрий Алексеевич, отложив газету «Новое время», посмотрел на меня своим пронзительным взглядом.

— Саша, ты ведь построил верфь в своем Орлов-граде?

— Построил, тятенька, — ответил я, с аппетитом уплетая стерлядь.

— И корабли строишь? Сухогрузы, я слышал.

— И сухогрузы тоже.

— А военный корабль построить сможешь? — в его голосе прозвучал азарт. — Такой, чтобы всех умыть. Чтобы Государь ахнул.

Старшие братья, Николай и Петр, прыснули в салфетки. Идея, что их тринадцатилетний брат будет соревноваться с Балтийским заводом и Адмиралтейскими верфями, казалась им уморительной. Матушка обеспокоенно посмотрела на отца: «Митя, ну что ты, он же дитя, у него учеба…».

Я же отложил вилку и посмотрел на отца серьезно.

— Смогу, тятенька. И построю.

Через три месяца, в конце мая, на рейде Кронштадта стояли корабли-претенденты. Громоздкие, закованные в броню чудовища, похожие друг на друга как братья. И среди них — мой. Он казался пришельцем из другого века.

Назвал я его «Пересвет». Внешне он напоминал будущие линкоры типа «Севастополь» времен Первой мировой, но с элементами, которые появятся лишь на кораблях Второй мировой. Его корпус имел вытянутую, стремительную форму с «клиперским» форштевнем, что давало ему невиданную для броненосца скорость в 25 узлов. Вместо множества орудий разного калибра, создававших проблемы с пристрелкой, на «Пересвете» была реализована концепция «all-big-gun», как на будущем британском «Дредноуте». Двенадцать 305-миллиметровых орудий были размещены в четырех трехорудийных башнях — две в носу и две в корме, расположенные линейно-возвышенно. Это позволяло вести огонь из шести орудий прямо по курсу и на корму, и из всех двенадцати — на борт.

Но главным чудом была система управления огнем. На вершине ажурной треногой мачты располагался бронированный пост с оптическим дальномером невиданной точности, который я скопировал с немецких образцов времен Второй мировой. Данные с него поступали в «аналоговый вычислитель» — сложнейший механический прибор из сотен шестеренок и рычагов, который я материализовал магией в самом сердце корабля. Этот прибор автоматически рассчитывал упреждение, углы наводки и поправки на скорость своего корабля, скорость цели, ветер и даже вращение Земли. Наводчикам в башнях оставалось лишь совмещать стрелки на своих приборах.

Комиссия во главе с самим Императором обошла на катере все корабли. Александр III, хмурый и молчаливый, слушал доклады адмиралов. Когда они подошли к «Пересвету», наступила тишина. Корабль поражал своей гармоничной мощью.

— А это что за щеголь? — спросил Император, обращаясь к генерал-адмиралу, Великому князю Алексею Александровичу.

— Это, Ваше Величество, от верфи купца Орлова. Проект его сына, Александра.

На лице Императора отразилось удивление. Он помнил меня по прошлой встрече.

— Поглядим, — коротко бросил он.

Демонстрационные стрельбы стали триумфом. Пока другие броненосцы, окутываясь клубами дыма, пытались пристреляться по щиту-мишени на дистанции в 40 кабельтовых (около 7.5 километров), «Пересвет» дал первый залп с дистанции в 55 кабельтовых (более 10 километров). Двенадцать тяжелых снарядов, взвыв в воздухе, через минуту накрыли щит с ювелирной точностью, разнеся его в щепки. В наступившей тишине был слышен лишь крик чаек и скрип снастей. Адмиралы на борту императорской яхты стояли с отвисшими челюстями. Такого они не видели даже в самых смелых мечтах.

После этого разговор с Императором состоялся на борту его яхты «Полярная звезда». Мы сидели в его кабинете, отделанном дубом. Александр III долго молчал, набивая трубку.

— Александр Дмитриевич, — начал он, обращаясь ко мне уже не как к мальчику, а как к равному. — Я задам вам тот же вопрос, что и в прошлый раз. Зачем вам все это? Учеба. Заводы. Теперь вот — корабли, способные изменить ход морской войны. Что вы хотите? Денег? Власти? Титул?

Я смотрел на этого большого, уставшего человека, на плечах которого лежала ответственность за огромную страну. И я ответил ему с той же искренностью, что и в прошлый раз.

— Мне ничего не нужно для себя, Ваше Величество. Только величие моей Родины, России. Я патриот.

Император внимательно посмотрел мне в глаза, словно пытаясь заглянуть в душу.

— И все же, — сказал он. — За такой подарок стране я должен вас отблагодарить. Просите, чего хотите.

И я попросил.

— Ваше Величество, у меня есть небольшая просьба.

Император слегка напрягся, ожидая чего-то несусветного.

— Я хочу попросить вас присвоить официальный статус города моим поселениям в Сибири. И предоставить всем их жителям — а это люди со всего света, нашедшие в России новый дом — статус подданных Российской Империи.

Александр III изумленно вскинул бровь.

— Поселениям? Каким еще поселениям?

— Промышленным городам, Ваше Величество. Я построил их на свои средства. Семь городов.

— Семь?! — Император крякнул. — И каково же население этих… городов?

— На данный момент, Ваше Величество, общее число жителей превысило восемь миллионов человек.

Император поперхнулся дымом и закашлялся. Его адъютант бросился подать ему воды. Откашлявшись, Александр III посмотрел на меня как на сумасшедшего.

— Восемь… миллионов?! Орлов, вы в своем уме? Это больше, чем население всей Финляндии и Польши вместе взятых!

— Так точно, Ваше Величество. И набор поселенцев продолжается.

— Зачем?! — в голосе Государя прозвучало неподдельное изумление. — Зачем вам столько народу в Сибири?

— Это инвестиции в будущее России, — спокойно ответил я. — Да, они прибыли из-за границы. Но там они были никому не нужны. А здесь они обрели родину, работу, уважение. Они уже говорят по-русски, их дети пойдут в русские школы. Они — новые русские люди, преданные Империи и Вам, Государь.

Император долго молчал, переваривая услышанное. Его ум государственника пытался осознать масштаб. Восемь миллионов новых подданных. Освоенные территории. Новые промышленные центры. Это был не просто подарок. Это был тектонический сдвиг в геополитике.

— Документы, — хрипло сказал он. — Мне нужны документы для ознакомления.

— Они у меня с собой, Ваше Величество, — ответил я. — Я передам их вашему адъютанту.

Я отдал адъютанту ту самую папку. Точнее, я телекинезом перенес ее содержимое в отдельный ящик, который тут же погрузили на поджидавший грузовик. Кипа бумаг была внушительной.

Через неделю адъютант прибыл в мой особняк. Он привез не только официальное постановление Адмиралтейства о принятии проекта «Пересвет» на вооружение и заказ на постройку серии из двенадцати таких кораблей. Он привез высочайше утвержденный указ. Мои семь городов — Заря, Восток-Маш, Амурск-Верфь и другие — получали официальные статусы и вносились на карты Империи. А вместе с указом он привез несколько ящиков с новехонькими, пахнущими типографской краской паспортами российских подданных. На восемь миллионов человек. И указ, дающий моим городским администрациям право регистрировать новых граждан и принимать их в подданство Российской Империи прямо на месте.

На следующий день газеты вышли с огромными заголовками: «ТРИУМФ РУССКОГО ГЕНИЯ! НОВЫЙ БРОНЕНОСЕЦ ОРЛОВА ПОРАЗИЛ МИР!». На первой полосе была фотография: огромный, хмурый Император Александр III отечески положил руку на плечо невысокого тринадцатилетнего мальчика в студенческой тужурке. Мы оба смотрели в объектив. Два человека, меняющие историю России.

Еще один винтик в механизме величия Империи был вставлен и затянут. Ход истории изменился. И он уже никогда, никогда не станет прежним.

Глава 10. Империя нового века: Сталь, Хлеб и Слово

Август, 1893 год.

Мир финансов и промышленности напоминал спокойное море перед штормом. Ведущие промышленники Европы и Америки, подобно капитанам солидных, но неповоротливых галеонов, свысока поглядывали на редкие, кашляющие дымом «самобеглые коляски», считая их не более чем забавными и дорогими игрушками для эксцентричных богачей. Они не видели надвигающегося цунами, которое готовилось не просто изменить правила игры, а смести саму доску. Эпицентром этого тектонического сдвига был мой разум, работающий в сотнях параллельных потоков в черепной коробке четырнадцатилетнего подростка.

В моем главном кабинете в особняке на Английской набережной, который давно уже превратился в нервный центр глобальной операции, царила идеальная тишина, нарушаемая лишь тиканьем массивных напольных часов. Однако в моем сознании бушевала буря. Десятки моих доппельгангеров, неотличимых от обычных людей и разбросанных по всему миру, докладывали о результатах одновременно. Их отчеты не были словами — это были чистые потоки данных, мгновенно усваиваемые и анализируемые.

«Нью-Йорк. "Liberty Motor Cars" успешно завершила регистрацию. Первые сто экземпляров модели "Freedom-1" собраны и готовы к презентации. Акции размещены на бирже, начальный спрос превысил ожидания на триста процентов».

«Берлин. "Teuton Motorwagen Werke AG" получила все патенты. Модель "Stärke T-1" прошла испытания на полигоне в Баварии. Местные банкиры выстроились в очередь за миноритарным пакетом акций. Концерн Круппа выражает заинтересованность в лицензии на двигатели».

«Париж. "L'Étoile Filante Motors" арендовала выставочный зал на Елисейских полях. Модель "Élégance" вызвала фурор среди светской публики. Модный дом Ворта уже заказал три машины в эксклюзивном цвете».

«Лондон. "British Imperial Automotive Company" обеспечила контракт с Военным министерством на поставку штабных автомобилей для колониальных войск. Модель "Dominion" успешно прошла испытания в условиях, имитирующих индийское бездорожье».

«Орлов-Град, Сибирь. "Царь-Тракторъ" выпустил сотую единицу модели "Богатырь-1". Запросы от сибирских аграрных хозяйств превышают производственные мощности в десять раз. Заложен новый сборочный цех».

Это была моя стратегия. Не грубая монополия в стиле Рокфеллера, которая навлекает на себя гнев правительств и общественности. Нет, я создал экосистему. Иллюзию ожесточенной международной конкуренции, где немецкое качество боролось с французским изяществом, американская доступность — с британской солидностью, а русский прагматизм оставался скрытой силой, питающей все эти проекты. В каждой из этих компаний, зарегистрированных через сложную сеть подставных юристов и финансистов, 60–80 % акций принадлежали одному-единственному закрытому акционерному обществу: «Орловъ и Партнеры». Остальные акции были щедро розданы местным элитам, чтобы создать у них полную уверенность в том, что они являются совладельцами национального достояния.

Газеты по обе стороны Атлантики захлебывались от восторга, описывая «Великую автомобильную войну». Они не понимали, что все генералы этой «войны» подчинялись одному главнокомандующему. Я дирижировал этим оркестром, заставляя его играть симфонию моего триумфа.

Чтобы поддерживать иллюзию и обеспечивать реальное технологическое превосходство, я периодически «вбрасывал» инновации в ту или иную компанию. Первой ласточкой стала новая коробка передач для американской «Liberty Motor Cars», чьи клиенты ценили простоту и удобство.

* * *

**Изобретение: Синхронизированная коробка передач «Orlov Synchro-Clutch»**

* **Оригинал в нашем мире:** Синхронизатор коробки передач, запатентованный Эрлом А. Томпсоном для Cadillac в 1928 году. До этого переключение передач требовало от водителя недюжинного мастерства, практики «двойного выжима» сцепления и «перегазовки», и часто сопровождалось ужасающим скрежетом.

* **Моя версия:** «Orlov Synchro-Clutch» была гениально простой и эффективной. Она состояла из конусного блокирующего кольца из бронзы, которое перед зацеплением шестерен мягко прижималось к конической поверхности самой шестерни. За счет трения кольцо (синхронизатор) и шестерня уравнивали свои угловые скорости. Только после этого специальная муфта жестко соединяла их, обеспечивая бесшумное и легкое переключение. Для производства этих колец я использовал особый сплав бронзы с добавлением кремния, полученного на моих сибирских заводах, что придавало им исключительную износостойкость.

* **Эффект:** Модель «Freedom-1» стала первым в мире автомобилем, управлять которым могла даже дама в перчатках, не рискуя сломать ногти или оглохнуть от скрежета шестерен. Это был колоссальный маркетинговый прорыв. Пока конкуренты требовали от водителей быть механиками, я предлагал комфорт. Продажи «Liberty» взлетели до небес, а остальные мои компании тут же «начали разработку» аналогичных систем, подстегивая гонку вооружений, в которой я заранее знал победителя.

* * *

Пока стальной кулак моего автопрома сжимался на горле мирового рынка, в сердце Сибири расцветала новая жизнь. И не только промышленная.

Один из потоков сознания, выделенный под проект, который я мысленно называл «Наследие», принес долгожданный отчет. Семьдесят моих доппельгангеров, живших в семи первых сибирских городах под видом уважаемых инженеров, врачей и управляющих, доложили о пополнении. Семьдесят тщательно отобранных женщин — здоровых, умных, сильных духом, прошедших полное медицинское обследование и получивших мое магическое исцеление от всех скрытых недугов — благополучно родили. Двойни, тройни… более ста пятидесяти младенцев, моих детей, появились на свет. Каждый из них нес в себе не только мою генетику, но и искру магического потенциала, спящую до поры до времени. Матерям было обеспечено полное содержание, лучшее медицинское обслуживание и образование для их детей в специальных элитных школах-интернатах. Они были счастливы, окружены заботой и видели в отцах своих детей — моих доппельгангерах — настоящих героев, строителей нового мира.

И этот мир рос. К концу лета 1893 года было завершено строительство еще пяти городов: **Орлов-Сталь** (металлургический гигант), **Орлов-Химпром** (химическая промышленность), **Орлов-Текстиль** (льняные и хлопковые мануфактуры), **Орлов-Угольный** и **Орлов-Медный**. Телекинез и геомантия творили чудеса. Там, где обычным строителям потребовались бы десятилетия, мои дубли и завербованные рабочие возводили корпуса заводов, жилые кварталы, школы и больницы за месяцы. Геомантия поднимала из недр земли угольные пласты и медные жилы, устраняя нужду в адском труде шахтеров. Телекинез устанавливал многотонные станки с миллиметровой точностью.

Численность населения моей сибирской автономии перевалила за восемнадцать миллионов человек. Поток переселенцев не иссякал. Ирландцы, бежавшие от британского гнета, немцы-меннониты, искавшие землю и свободу вероисповедания, предприимчивые китайцы с южного берега Амура, и, конечно же, тысячи и тысячи русских крестьян, привлеченных обещанием собственной земли, достойной оплаты и жизни, свободной от голода и произвола.

Каждый прибывший, вне зависимости от национальности и вероисповедания, проходил через стандартную процедуру в иммиграционных центрах на границах моей «губернии». Это был отлаженный до совершенства конвейер. Сначала — полное медицинское обследование с использованием технологий, опережающих эпоху на столетие. Затем — магическое исцеление. Я не мог позволить, чтобы эпидемии или наследственные болезни подтачивали мой человеческий капитал. Магия лечения, пропущенная через моих дублей-медиков, очищала организмы от туберкулеза, оспы, холеры и сотен других недугов. Люди, прибывавшие изможденными и больными, через неделю выходили из клиник помолодевшими и полными сил. Для них это было чудом, божественным вмешательством, и их благодарность была безгранична.

Второй этап — образование. Все, от мала до велика, садились за парты. Обучение грамоте и русскому языку было обязательным. Мои методики, основанные на мнемотехниках и легком гипнотическом внушении, позволяли взрослым людям освоить язык и письмо за три-четыре месяца. Одновременно им давали базовые знания по гигиене, праву и основам той специальности, которую они для себя избирали.

И, наконец, третий, самый важный и совершенно секретный этап. Во время финального собеседования, под видом психологического теста, я через своих агентов-менталистов накладывал на их сознание тонкую, но нерушимую закладку. Это не было грубым подчинением воли, которое могло бы сломать личность. Нет, я действовал куда изящнее. Я вплетал в их подсознание несколько базовых аксиом: абсолютная верность Российской Империи в лице правящей династии Романовых; глубокое уважение и лояльность к семье Орловых как к благодетелям; и личная преданность мне, Александру Орлову, как архитектору их нового, счастливого будущего. Эта закладка не мешала им мыслить, любить, творить и стремиться к лучшему. Напротив, она давала им цель, чувство принадлежности к великому делу. Она превращала разношерстную толпу мигрантов в единый, монолитный народ — «новых русских», готовых трудиться и, если понадобится, умереть за свою новую Родину.

Соотношение полов, бывшее поначалу проблемой, постепенно выравнивалось. Я целенаправленно стимулировал иммиграцию целыми семьями, а для одиноких мужчин мои агенты организовывали «ярмарки невест» из центральных губерний России, где избыток женского населения был давней бедой. К началу 1894 года соотношение достигло приемлемого уровня: шесть женщин на каждых четырех мужчин. Демографический взрыв, который последовал за этим, был лишь вопросом времени.

Одновременно с ростом населения завершался и главный инфраструктурный проект — моя версия Транссибирской магистрали. В отличие от официального проекта, который предусматривал прокладку путей через зависимую от Китая Маньчжурию, моя дорога шла исключительно по российской территории, огибая Байкал с севера. Это было дороже и сложнее с инженерной точки зрения, но я не собирался ставить стратегическую артерию страны в зависимость от воли китайских чиновников и интриг моих «западных партнеров». Десятки тысяч рабочих, управляемые моими доппельгангерами-инженерами, и непрерывное применение телекинеза для укладки рельсов и строительства мостов позволили завершить магистраль на семь лет раньше официального срока. В декабре 1893 года первый поезд, ведомый мощным паровозом серии «АО» (Александр Орлов), проследовал от Челябинска до Владивостока без единой остановки на чужой земле. Сибирь была окончательно и бесповоротно пришита к сердцу России стальными нитями.

**Начало 1894 года.**

Решив проблему промышленности и логистики, я взялся за самый фундамент любого государства — за еду. Россия, при всем своем статусе «житницы Европы», регулярно страдала от голода, вызванного неурожаями. Крестьяне использовали архаичные методы, истощали землю, а качество семенного фонда было ужасающим. Я решил эту проблему кардинально.

Мои агенты по всему миру скупали лучшие образцы семян: канадскую яровую пшеницу «Ред Файф», американскую кукурузу «Золотая Бантам», немецкий пивоваренный ячмень, египетский длинноволокнистый хлопок, лен-долгунец из Бельгии. Все это в огромных количествах доставлялось в секретные лаборатории под Орлов-Градом.

Там я лично приступал к работе. Это была тончайшая магическая операция. Используя заклинания школы Жизни и Изменения, я проникал в саму генетическую структуру семян. Я видел поврежденные участки ДНК, накопленные за века бессистемной селекции. Магией я восстанавливал их, а затем — улучшал. Я вплетал в геном новые свойства: устойчивость к засухе и заморозкам, иммунитет к главным болезням вроде ржавчины и головни, ускоренный цикл созревания и, конечно же, многократно увеличенную урожайность. То же самое я проделал и с закупленным племенным скотом: голштинскими коровами из Голландии, овцами-мериносами из Австралии, свиньями породы ландрас из Дании. Я исцелял их, делал невосприимчивыми к болезням и повышал их продуктивность.

Результаты этой работы были переданы в три новых, специально построенных аграрных города: **Орлов-Хлебный**, **Орлов-Зерновой** и **Орлов-Скотный**. Эти города были окружены миллионами гектаров плодороднейшего чернозема, поднятого на поверхность моей геомантией. Десятки тысяч тракторов «Богатырь» и другой сельхозтехники с моих заводов вышли на поля.

Урожай 1894 года был не просто хорошим. Он был феноменальным. Там, где раньше собирали по 50–60 пудов пшеницы с десятины, мои агрохозяйства получали 250–300. Коровы давали втрое больше молока, овцы — вдвое больше шерсти. Сибирь, бывшая синонимом каторги, превращалась в рог изобилия.

Но произвести мало. Главное — сохранить. И здесь я нанес второй удар по архаике.

* * *

**Изобретение: Бытовой и промышленный холодильный шкаф «Морозко-1»**

* **Оригинал в нашем мире:** Первые бытовые электрические холодильники, такие как "Kelvinator" и "Frigidaire", появились в массовой продаже только в конце 1910-х — начале 1920-х годов. Они были громоздкими, шумными и использовали в качестве хладагентов токсичные вещества вроде диоксида серы или аммиака.

* **Моя версия:** «Морозко-1» был технологическим шедевром. В качестве рабочего тела я использовал инертный и безопасный газ фреон-12 (дихлордифторметан), синтез которого я наладил на «Орлов-Химпроме». Это было знание из будущего, абсолютно недоступное химии этого мира. Компрессор был компактным, почти бесшумным и приводился в действие электродвигателем, питавшимся от централизованной сети моих городов. Сами шкафы были сделаны из стали с эффективной теплоизоляцией из вспененного полимера — еще одного продукта моего химпрома. Я выпустил целую линейку: от небольших бытовых шкафов для кухонь до гигантских промышленных рефрижераторных установок для складов и вагонов-ледников.

* **Эффект:** Проблема хранения скоропортящихся продуктов была решена. Мясо, молоко, овощи и фрукты могли храниться неделями и месяцами. Это произвело революцию в питании и торговле. Мои вагоны-рефрижераторы «Морозко» повезли свежее сибирское мясо и масло в Москву и Петербург, обрушив цены и вытеснив с рынка менее качественную продукцию.

* * *

Я установил жесткое правило: за пределы моей сибирской вотчины не продавалось ни одного зернышка и ни одной живой скотины. Только готовая продукция. Мука высочайшего помола, мясные консервы в стальных банках (произведенные по технологии, исключающей ботулизм), яичный порошок, сухофрукты без косточек, сливочное масло и, главное, сублимированные продукты. Технологию сублимационной сушки — обезвоживания замороженных продуктов в вакууме — я также принес из будущего. Сублимированный борщ или картофельное пюре, которые достаточно было залить кипятком, стали настоящим хитом в армии, у геологов и полярников.

Россия не просто перестала зависеть от импорта продовольствия. Она превратилась в продовольственную сверхдержаву, способную в любой момент поставить на колени любую страну, просто перекрыв ей поставки дешевой и качественной еды. Но я не спешил играть этой дубинкой. Пока что.

Параллельно с революцией в еде я начал революцию в умах. В Орлов-Граде была построена первая в мире мощная радиостанция. Не искровой передатчик Маркони или Попова, способный лишь отстукивать точки и тире. Моя станция работала на электронных лампах — триодах, технологию производства которых я также воссоздал.

* * *

**Изобретение: Радиоприемник «Голос Империи-1»**

* **Оригинал в нашем мире:** Первое регулярное радиовещание началось лишь в 1920 году в США. Первые приемники были детекторными (требовали наушников и не имели усиления) или громоздкими и дорогими ламповыми аппаратами.

* **Моя версия:** «Голос Империи-1» был компактным, элегантным ящичком из лакированного дерева, с двумя ручками настройки и встроенным динамиком. Внутри стояли три лампы-триода моей конструкции, обеспечивавшие отличное усиление и чистоту звука. Питался он от электросети. Это был первый в мире массовый, доступный и простой в использовании радиоприемник, способный принимать голосовые передачи и музыку.

* **Эффект:** Сначала радиовещание охватило мои сибирские города. Утром играл гимн, днем передавали лекции по агрономии и технике, новости Империи и мира (в моей редакции, разумеется), а вечером — концерты классической музыки и радиопостановки по произведениям Пушкина, Гоголя и Толстого. Радио стало мощнейшим инструментом унификации культуры, образования и пропаганды. Затем вещательные вышки были построены в Петербурге, Москве и других крупных городах. «Голоса Империи» зазвучали в домах дворян и купцов, в офицерских собраниях и рабочих клубах. Вскоре я начал экспорт приемников за рубеж. Весь мир получил возможность слушать голос новой России.

**1895 год.**

К своему шестнадцатилетию я подошел с внушительным багажом. Два диплома — инженера-технолога и юриста — полученные экстерном в Императорском Санкт-Петербургском университете. Статус признанного во всем мире гения и филантропа. И реальная власть, которой позавидовал бы любой монарх.

Моя тайная сеть, состоящая из преданных агентов, аналитиков, силовиков из моей частной армии и полиции, опутала всю планету. Ни один важный разговор в кабинетах Уайтхолла или Белого дома не проходил без того, чтобы его содержание через несколько часов не легло на мой стол.

Но главной угрозой я считал не внешних врагов, а внутренних. Идеи марксизма, эта «красная чума», уже начали проникать в умы студенчества и рабочих в старых промышленных центрах. Я решил вырвать эту заразу с корнем, причем сделать это публично и демонстративно.

Удобный случай представился в апреле. Группа студентов Петербургского университета, подстрекаемая несколькими мутными личностями, устроила забастовку, требуя «свободы, равенства, братства» и свержения «царского самодержавия». Обычной реакцией властей было бы разогнать их нагайками и отправить самых буйных в Сибирь. Я поступил иначе.

Явившись в университет в сопровождении ректора и журналистов (в том числе и иностранных), я вступил с бунтарями в открытую дискуссию. Мои многопоточные сознания за доли секунды проанализировали их лозунги и биографии лидеров.

— Вы говорите о свободе? — спокойно спросил я, глядя в глаза горластому предводителю. — Но что вы знаете о ней? Свобода — это не вседозволенность, а осознанная необходимость. Свобода крестьянина — это свобода от голода. Мои заводы и агрокомплексы в Сибири дали эту свободу миллионам. Свобода рабочего — это свобода от нищеты и произвола. Мои рабочие получают зарплату вдвое выше, чем в Петербурге, живут в благоустроенных домах с электричеством и водопроводом, а их дети ходят в лучшие школы. А ваша свобода, господин Волков, — я назвал имя лидера, заставив его вздрогнуть, — это свобода получать тридцать фунтов стерлингов в месяц от некоего мистера Смита, атташе британского посольства?

В наступившей тишине мои люди развернули заранее подготовленные плакаты с увеличенными фотографиями, на которых Волков был запечатлен входящим в заднюю дверь британского посольства, и копиями банковских переводов на его имя. Иностранные журналисты защелкали своими фотоаппаратами. Студенты, которые искренне верили в свои идеалы, потрясенно смотрели на своего «вождя», который побледнел, потом покраснел и не мог выдавить ни слова.

— Вы говорите о равенстве? — продолжил я, повышая голос. — Какое может быть равенство между трудолюбивым инженером, который строит мосты, и бездельником, который призывает рушить основы государства на чужие деньги? Истинное равенство — это равенство возможностей! И я даю его! Любой сын пастуха из моей Сибири, если у него есть талант и усердие, может стать директором завода или ученым. А вы что предлагаете? Уравнять всех в нищете и хаосе?

— Вы говорите о братстве? Посмотрите друг на друга! Вы готовы идти за провокатором, который продал вас за тридцать сребреников? Вот ваше братство? А я покажу вам другое братство! Братство русских, немцев, ирландцев и китайцев, которые вместе строят великую страну. Братство инженера и рабочего, учителя и крестьянина, которые служат одной цели — процветанию нашей Родины, Российской Империи!

Эффект был подобен разорвавшейся бомбе. Толпа, еще минуту назад казавшаяся единой, раскололась. Большинство студентов, обманутые и униженные, с презрением отвернулись от своих бывших лидеров. Волкова и его ближайших подельников тут же арестовала подоспевшая полиция, но не за бунт, а по обвинению в шпионаже в пользу иностранной державы. Суд над ними стал показательным процессом, который транслировался по радио на всю страну.

На волне этого триумфа я объявил о создании всероссийского молодежного движения «Пионеры Империи». Его устав был прост и понятен. Никакой мутной философии, только конкретные цели.

**Девиз движения:** «Душу — Богу, Сердце — Родине, Честь — никому!»

**Основные принципы «Пионеров Империи»:**

1. **Духовное и нравственное развитие:** Изучение истории России, ее культуры и традиционных ценностей. Уважение к старшим, к семье и к вере (каждый к своей, движение было подчеркнуто надконфессиональным).

2. **Физическое совершенствование:** Обязательные занятия спортом. Гимнастика, легкая атлетика, плавание. Ежегодные всероссийские «Имперские игры» с ценными призами и стипендиями для победителей. Принцип «В здоровом теле — здоровый дух» стал краеугольным камнем.

3. **Интеллектуальное и техническое развитие:** В каждом городе открывались «Дворцы Пионеров» с десятками бесплатных кружков: от авиамоделирования и радиоэлектроники до химии и робототехники (да, я уже закладывал основы для будущего). Дети учились не разрушать, а созидать.

4. **Служение обществу и Родине:** Пионеры помогали старикам, участвовали в благоустройстве городов, сажали леса, работали в летних трудовых лагерях (с хорошей оплатой и питанием). Их учили, что быть гражданином — это не только иметь права, но и нести ответственность.

Движение имело оглушительный успех. Десятки тысяч юношей и девушек, которым надоели пустые лозунги и которые жаждали реального дела, хлынули в отряды «Пионеров». Они получили красивую форму, интересные занятия и, главное, ясную и великую цель. Я создавал поколение созидателей, патриотов и инженеров, у которых не было ни времени, ни желания слушать заезжих агитаторов. «Красная чума» была остановлена мощной прививкой здравого смысла и патриотизма.

Но пока я наводил порядок внутри страны, мои «английские партнеры» не дремали. Их попытки разжечь пожар на границах Империи становились все более наглыми. Моя разведка работала безупречно. Потоки данных от агентов в Лондоне, Вене, Стамбуле и Варшаве сливались в единую картину.

В начале осени 1895 года я запросил срочную аудиенцию у Государя. Встреча, как и в прошлый раз, состоялась в Малахитовой гостиной Зимнего дворца. Присутствовали император Александр III и цесаревич Николай. Мой доклад был кратким и подкрепленным неопровержимыми доказательствами.

— Ваше Императорское Величество, — начал я, раскладывая на столе папки с документами. — Британская разведка перешла к активным действиям. Вот, — я указал на первую папку, — доказательства финансирования польских сепаратистских групп в Галиции через подставные банки в Вене. Их цель — спровоцировать восстание в Царстве Польском. Вот, — следующая папка, — перехваченная шифрованная переписка между британским военным атташе в Софии и группой болгарских офицеров-русофобов. Готовится государственный переворот с целью разрыва союза с Россией. А вот это, — я положил на стол самую толстую папку, — детальный план по дестабилизации Венгрии. Подкуп чиновников, организация этнических столкновений между венграми и румынами в Трансильвании, экономический саботаж на предприятиях, которые сотрудничают с моим концерном. Цель — развалить наш зарождающийся союз изнутри.

Лицо императора окаменело. Он медленно пролистал документы, его глаза потемнели от гнева. Кулаки, лежавшие на подлокотниках, сжались так, что побелели костяшки.

— Англичанка гадит… — пророкотал он. — Всегда гадит. Они не могут смириться с тем, что мы становимся сильными без их позволения. Что мы строим свой мир, где им нет места. Что ж… На силу нужно отвечать силой. Что предлагаешь, Александр Дмитриевич?

— Предлагаю нанести упреждающий удар, Ваше Величество. Но не военный, а политический и экономический. Мы должны не просто защищаться, а перехватить инициативу. Мы должны официально и торжественно оформить тот союз, который де-факто уже существует. Мы должны показать всему миру, что Балканы и Венгрия — это сфера жизненных интересов России, и мы не позволим никому хозяйничать в нашем доме.

Николай Александрович, внимательно слушавший меня, решительно кивнул.

— Отец, Александр прав. Хватит полумер. Открытый и честный союз будет понятен всем. Он остудит горячие головы в Лондоне и придаст уверенности нашим друзьям.

Император долго молчал, глядя в огонь камина. Затем он тяжело поднялся и подошел к окну, глядя на Дворцовую площадь.

— Хорошо, — наконец сказал он, не оборачиваясь. — Действуйте. Тебе, Ники, и тебе, Александр, я поручаю это дело. Подготовьте все необходимое. Созовите в Петербург глав Сербии, Болгарии, Черногории и Венгрии. Мы подпишем пакт, который войдет в историю. И пусть весь мир видит, что Россия своих не бросает.

Подготовка заняла два месяца. Мои доппельган-дипломаты и юристы работали круглосуточно, согласовывая каждый пункт договора. Мы с цесаревичем Николаем провели десятки встреч с посланниками, снимая все острые углы. Я не скупился на обещания, подкрепляя их реальными делами. Венгрия получала гарантированный рынок сбыта для своей сельхозпродукции и доступ к дешевым сибирским энергоресурсам. Сербия и Болгария — многомиллиардные кредиты (от моего концерна, разумеется) на строительство железных дорог и модернизацию армий.

В ноябре 1895 года в Георгиевском зале Зимнего дворца состоялось историческое событие. В присутствии всего дипломатического корпуса, высшего света и прессы император Александр III, царь Болгарии Фердинанд I, король Сербии Александр I Обренович, князь Черногории Никола I Петрович и регент Венгерского королевства подписали «Пакт о братском союзе и взаимной обороне».

Это был не просто военный альянс. Это было рождение нового геополитического блока. Россия официально брала на себя роль «старшего брата», гаранта безопасности и экономического процветания стран-участниц. Любое нападение на одного из членов пакта отныне считалось нападением на всех. Но главной скрепой союза была экономика. Концерн «Орловъ и Партнеры» становился главным инвестором и технологическим донором для всей Восточной Европы.

Новость об этом событии произвела эффект разорвавшейся бомбы. В Лондоне царило уныние, в Париже — растерянность, в Берлине — задумчивое молчание. Британская «Большая игра» в Европе с треском провалилась. Они пытались зажечь фитиль, а я залил его бетоном.

Вечером того же дня я стоял у окна в своем кабинете. На улице шел первый снег, укрывая Петербург белым саваном. В моем сознании сходились воедино сотни потоков информации: биржевые сводки, доклады агентов, производственные отчеты, планы строительства новых городов, расписание занятий в школах «Пионеров»… Все работало как единый, отлаженный механизм.

Стальной кулак промышленности. Плодородная земля, способная накормить полмира. И Слово, звучащее из тысяч радиоприемников, несущее мою волю и формирующее умы миллионов.

Империя рождалась на моих глазах. Сильная, процветающая, справедливая. И непобедимая. Я смотрел на падающий снег и знал, что это лишь начало. Самое интересное было впереди. Русский Век только начинался.

Глава 11. Стальной Рассвет и Дальневосточный Гром

Февраль, 1896 год.

На берегу Баренцева моря, там, где еще несколько лет назад выли лишь полярные ветра над безжизненными скалами, теперь сиял огнями новый город-порт Орлов-Приморский. Это был один из трех новых городов, заложенных на Урале и в Приполярье, жемчужина инженерной мысли и витрина нового русского мира. Его незамерзающий глубоководный порт, созданный направленными геомантическими и телекинетическими усилиями, уже принимал десятки океанских лайнеров и грузовых судов. Но не это поражало воображение прибывших. Поражал сам город.

Широкие, идеально ровные проспекты, освещенные яркими электрическими фонарями, были заполнены бесшумно скользящими электрическими омнибусами и личными автомобилями «Волга» — новой, доступной каждому жителю орловских городов, модели. Вместо унылых доходных домов или деревянных бараков, к небу тянулись элегантные восьми- и десятиэтажные здания из светло-серого бетона и стекла, с просторными квартирами, в каждой из которых были центральное отопление, водопровод с горячей водой и электричество. Воздух был чист — все заводы и электростанции были вынесены на десятки километров от города и оснащены невиданными в этом мире системами фильтрации.

Сегодня в порт прибыл очередной «корабль надежды» — огромный пароход «Новая Жизнь», зафрахтованный моим концерном в Маниле. На его борту находились пять тысяч филиппинцев, корейцев и несколько сотен обездоленных китайских семей из Кантона, бежавших от нищеты, голода и колониального гнета. Когда они спустились по трапу, их глаза выражали смесь страха, недоверия и слабой надежды. Они видели вокруг себя мир, похожий на иллюстрацию из фантастического романа, и не могли поверить в его реальность.

Их встречали не суровые чиновники или надсмотрщики, а мои доппельгангеры в белых халатах и их помощники — уже ассимилировавшиеся ирландцы, бразильцы, немцы, говорившие на десятках языков. Процедура была отработана до автоматизма.

Первый этап — «Дворец Здоровья». Огромное светлое здание, где новоприбывших разделяли на группы и провожали в просторные залы. Там, под видом санитарной обработки, на них обрушивался каскад массовых заклинаний лечения. Невидимые волны маны пронизывали их тела, исцеляя десятилетиями копившиеся недуги: туберкулез, малярию, последствия хронического недоедания, паразитов, генетические дефекты. Старики, сошедшие на берег сгорбленными и кашляющими, распрямляли спины, чувствуя, как в их жилах просыпается забытая сила.

Затем следовало омоложение. Заклинание, сплетенное из магии Жизни и Времени, откатывало их биологический возраст к пику физической формы — примерно к двадцати пяти годам. Морщины разглаживались, седые волосы вновь обретали цвет, дряблые мышцы наливались силой. Мужчины и женщины с изумлением смотрели на свои отражения в зеркалах, не узнавая себя.

Далее — усиление и эстетическая коррекция. Легкое, но мощноезаклинание укрепляло их кости, мышцы и связки, делая их примерно в пять раз сильнее и выносливее обычного человека. Другое, более тонкое плетение, исправляло мелкие изъяны внешности, делая черты лица более симметричными и гармоничными, кожу — чистой, а глаза — ясными. Я не создавал армию безликих клонов, я лишь раскрывал заложенный в каждом человеке потенциал красоты, превращая изможденных бедняков в людей, достойных позировать для античных статуй.

Финальный этап проходил в «Залах Знаний». Сидя в удобных креслах, они погружались в легкий гипнотический транс. В их сознание напрямую, потоками чистой информации, загружались необходимые данные. Идеальное знание русского языка. Грамота. Основы математики, физики и гигиены. Полный пакет профессиональных навыков для работы на моих заводах или в агрокомплексах. И, конечно же, ментальные закладки. Они были вплетены в саму структуру их личности, как нерушимые аксиомы: трудись на благо общества, создавай крепкую семью, рожай и воспитывай много детей, будь беззаветно предан семье Орловых и Российской Империи, отринь любые разрушительные идеи вроде марксизма или анархизма.

Через три дня из иммиграционного центра выходила совершенно новая популяция. Здоровые, молодые, красивые, образованные и абсолютно лояльные граждане моей сибирско-уральской автономии. Численность населения в моих четырнадцати городах (двенадцать в Сибири, два под Петербургом) и трех строящихся уральских мегаполисах уже превысила двадцать два миллиона человек.

Однако этот бурный рост породил снова социальную проблему — острый гендерный дисбаланс. Привлекая целые семьи и организуя «ярмарки невест», я не мог угнаться за последствиями массового омоложения. Женщины, освобожденные от бремени болезней и старения, сохраняли красоту и фертильность десятилетиями. Мужчины, конечно, тоже, но изначальное соотношение в потоках мигрантов и более высокая мужская смертность в их прошлых жизнях привели к тому, что на каждых трех мужчин в моих городах приходилось семь женщин.

Это создавало напряжение. Я решал проблему комплексно. Во-первых, я всячески поощрял полигинию, законодательно разрешив мужчинам иметь несколько жен при условии, что он сможет обеспечить достойный уровень жизни каждой семье. Это было непривычно для европейского менталитета, но для выходцев из Азии и Африки — вполне естественно. Во-вторых, я создал мощную индустрию досуга и образования, чтобы занять свободное время женщин. В-третьих, через радио и «Пионеров Империи» я продвигал культ крепкой, многодетной семьи как высшей ценности, делая роль матери и хранительницы очага невероятно престижной. Но я понимал, что это лишь временные меры. Проблему нужно было решать кардинально, и один из потоков моего сознания уже просчитывал варианты, от целенаправленной миграционной политики до… более экзотических, биотехнологических решений в будущем.

Пока на севере строилась утопия, в столице я продолжал свою игру на высшем уровне. Технологический разрыв между моей «империей в империи» и остальным миром становился непреодолимым. Я начал насыщать внутренний рынок России товарами, которые в другой реальности появились бы лишь через сорок-пятьдесят лет. Старые же технологии, вроде автомобилей первого поколения или паровых машин, я через свои международные компании с большой скидкой продавал союзникам по «Братскому пакту» и дружественным странам вроде Китая, Германии и Скандинавии, привязывая их экономики к своим технологическим стандартам и создавая зависимость от поставок запчастей. Откровенно устаревшее оборудование сбывалось в отсталые страны Африки и Южной Америки, позволяя мне извлекать прибыль даже из мусора.

В московском и петербургском «Универмагах Орлова», ставших центрами светской жизни, можно было купить вещи, казавшиеся чудом.

* * *

**Изобретение: Автоматическая стиральная машина «Чистота-1»**

* **Оригинал в нашем мире:** Bendix Home Laundry, представленная в 1937 году. Это была первая полностью автоматическая бытовая стиральная машина, которая могла стирать, полоскать и отжимать белье без вмешательства человека. Она требовала стационарного подключения к водопроводу и канализации.

* **Моя версия:** «Чистота-1» была вершиной бытовой техники для 1896 года. Элегантный белый эмалированный корпус, круглое окно-иллюминатор из закаленного стекла, барабан из нержавеющей стали (продукт моих уральских металлургических заводов). Управление осуществлялось одним поворотным переключателем, который запускал полный цикл: залив воды нужной температуры (благодаря встроенному ТЭНу), стирка с использованием специального порошка «Сияние» (еще один продукт «Орлов-Химпрома»), тройное полоскание и центробежный отжим на скорости 800 оборотов в минуту. Машина была почти бесшумной и невероятно надежной.

* **Эффект:** Революция в быту. Тяжелый, изнурительный женский труд по стирке белья ушел в прошлое. В масштабах страны это высвобождало миллионы человеко-часов. Женщины получили больше времени на образование, воспитание детей, досуг. «Чистота-1» стала символом новой эры, таким же, как холодильник «Морозко» или радиоприемник «Голос Империи». Она меняла социальную структуру общества на самом базовом уровне.

* * *

Но не одними стиральными машинами я перестраивал Россию. Главные битвы шли в тиши кабинетов Зимнего дворца. Император Александр III, чье здоровье, подправленное моей магией, было крепким как никогда, все больше доверял своему сыну Николаю. А Николай, в свою очередь, во всем полагался на меня. Я стал его негласным первым советником, его «серым кардиналом», направляющим волю наследника на благо Империи.

Первым делом я убедил Николая, а через него и Государя, отказаться от брака с Алисой Гессен-Дармштадтской, которую ему так активно сватали. Я не стал говорить о магии или пророчествах. Я действовал как аналитик и врач. Используя свою «Библиотеку», я составил подробнейший генеалогический отчет о роде королевы Виктории, убедительно, с точки зрения тогдашней медицинской науки, показав наследственную природу «слабости крови» — гемофилии. Я представил это не как проклятие, а как прискорбный медицинский факт, который ставит под угрозу будущее династии и всей Империи.

Мои аргументы, подкрепленные безупречно оформленными схемами и «научными» выкладками, подействовали. Идея рисковать здоровьем будущего наследника престола ради туманных политических выгод была отвергнута. Вместо этого я предложил другую кандидатуру, куда более выгодную со всех точек зрения — черногорскую княжну Милицу Петрович-Негош. Православная, здоровая, из семьи, известной своей беззаветной преданностью России, и, что немаловажно, сестра жены великого князя Петра Николаевича. Этот брак не только не нес династических рисков, но и намертво скреплял наш «Братский пакт» на Балканах, превращая его из политического союза в семейный. Свадьба Николая и Милицы, состоявшаяся в 1895 году, стала грандиозным праздником славянского единения.

Следующим шагом стали реформы. Самой болезненной из них был крестьянский вопрос. Я взял за основу идеи будущего реформатора Столыпина, но значительно их радикал_изировал_. Мой проект, продвигаемый через Николая, предполагал не просто выход из общины, а ее фактическую ликвидацию как архаичного института, тормозящего развитие. Крестьяне получали право частной собственности на землю, а мой специально созданный «Крестьянский Банк Орлова» предоставлял им невиданно дешевые кредиты на покупку дополнительных наделов, семян и техники с моих заводов.

Сопротивление было яростным. Консервативная часть аристократии и великие князья, возглавляемые московским генерал-губернатором, великим князем Сергеем Александровичем, стояли насмерть. Они видели в этом подрыв вековых устоев, традиций и, что важнее, своей власти над деревней.

Кульминация наступила на заседании Государственного Совета. Сергей Александрович произнес пламенную речь о «святости общинного духа» и «опасностях западного индивидуализма». Зал слушал его, и я видел, как чаша весов колеблется.

Когда он закончил, слово взял цесаревич Николай. Говорил он спокойно, но уверенно, оперируя цифрами и фактами, которые я вложил в его голову за недели подготовки. Он сравнивал урожайность в общинных хозяйствах и в моих сибирских агрокомплексах. Он приводил данные о голодных годах, вызванных именно общинной чересполосицей и круговой порукой. Он говорил не о духе, а о хлебе.

После заседания я подошел к Сергею Александровичу в кулуарах.

— Ваше Императорское Высочество, могу я уделить вам минуту?

Он посмотрел на меня холодно, как на выскочку и нувориша.

— Слушаю вас, господин Орлов.

Мы отошли в уединенную нишу. Я посмотрел ему прямо в глаза. В этот момент один из потоков моего сознания активировал тончайшее плетение магии Разума. Никакого грубого подчинения. Лишь направленная волна эмпатии и логики, усиленная магией до непреодолимой силы.

— Вы искренне верите, что защищаете русский народ, — сказал я тихо, и мой голос, казалось, проник ему прямо в душу. — Но посмотрите глубже. Община — это не защита. Это клетка. Она консервирует нищету. Она убивает инициативу. Вы хотите сильную Россию? Сильная Россия — это сильный, независимый хозяин на своей земле. Крестьянин, который знает, что этот клочок чернозема принадлежит ему и его детям, будет поливать его своим потом и защищать своей кровью. Он купит трактор, а не пропьет деньги в кабаке. Его сын пойдет учиться на инженера, а не на бунтовщика. Вы боитесь потерять контроль? Но вы получите нечто большее: миллионы верных и благодарных собственников, опору трона, куда более прочную, чем покорное, но нищее стадо. Вы защищаете не устои, Ваше Высочество, вы защищаете вчерашний день. А Россия должна жить в завтрашнем.

Он смотрел на меня, и я видел, как в его глазах гаснет гнев и рождается понимание. Моя магия не ломала его волю, она лишь подсвечивала нужные мне аргументы в его сознании, делая их его собственными мыслями. Он моргнул, словно очнувшись ото сна.

— Да… — медленно проговорил он, глядя уже не на меня, а куда-то вдаль. — Хозяин на своей земле… Пожалуй, в этом… в этом есть великая правда. Я должен был сам это понять.

На следующем голосовании великий князь Сергей Александрович неожиданно для всех поддержал реформу, чем поверг своих сторонников в шок. Проект был принят. Похожим образом, сломив сопротивление фабрикантов с помощью компромата и «личных бесед», я протащил и реформу Фабричной инспекции, которая получила реальные права для защиты рабочих, устанавливая 8-часовой рабочий день, обязательное страхование и гигиенические нормы на предприятиях по всей Империи. Я тушил социальные пожары еще до того, как они успевали разгореться.

Но пока я перестраивал страну изнутри, на Дальнем Востоке сгущались тучи. Мое усиление в регионе было беспрецедентным. Мои верфи в Порт-Артуре и Владивостоке строили для Китая и Кореи современные торговые суда (по технологиям начала XX века). Я проложил железнодорожную ветку через Корею, соединив ее с моей Транссибирской магистралью. Качество жизни в моих сибирских городах, о котором рассказывали тысячи корейских и китайских рабочих, возвращавшихся домой, действовало лучше любой пропаганды. В Корее и Маньчжурии начались стихийные народные волнения. Но, в отличие от Европы, здесь требовали не свержения монарха, а присоединения к Российской Империи, чтобы жить так же, «как у Орлова».

Это переполнило чашу терпения Японии. Страна Восходящего Солнца, опьяненная недавней победой над Китаем и подстрекаемая Британией, видела в росте русского влияния прямую угрозу своим амбициям. Мои доппельгангеры-шпионы в Токио и Нагасаки докладывали о лихорадочном военном строительстве. Британские инструкторы обучали японских артиллеристов и морских офицеров. Японская пресса захлебывалась в антирусской истерии.

В конце января 1896 года я получил срочное ментальное донесение от своего дубля в Сеуле. Группа корейских реформаторов, воодушевленная народной поддержкой, совершила переворот, свергла прояпонское правительство и официально обратилась к Государю Императору с просьбой о принятии Кореи под протекторат России. Это был casus belli.

Я немедленно связался с цесаревичем Николаем.

— Время пришло, Ваше Высочество. Япония ответит. И мы должны быть готовы не просто ответить, а показать всему миру, что такое война нового века. Я должен показать вам то, что до сего дня было величайшей тайной моей корпорации.

Через два дня мы с ним стояли на заснеженном поле секретного «Полигона-1» в глухом лесу под Орлов-Авиа.

— Войны будущего, Ники, — сказал я, обращаясь к нему по-дружески, как мы делали наедине, — будут выигрывать не числом, а технологиями. Не храбростью солдат, а мощью машин. Позволь представить тебе будущее русской армии.

Я подал мысленный сигнал. Из-за дальнего холма, с низким дизельным рокотом, выкатилось чудовище.

* * *

**Изобретение: Средний танк ЗК-1 «Земной Крейсер»**

* **Оригинал в нашем мире:** Концептуальный гибрид советского Т-34 (за революционную наклонную броню, дизельный двигатель и широкие гусеницы) и немецкого Pz.Kpfw. IV (за универсальность и компоновку). Технологический уровень соответствует началу 1940-х годов.

* **Моя версия:** ЗК-1 был машиной из другого мира. Тридцать тонн веса. Корпус и башня сварены из листов катаной гомогенной брони толщиной 45 мм, расположенных под рациональными углами наклона, что многократно повышало снарядостойкость. Мощный 12-цилиндровый дизельный двигатель В-2 (полная копия будущего танкового двигателя) мощностью 500 л.с. позволял машине развивать скорость до 50 км/ч по пересеченной местности. Широкие гусеницы обеспечивали превосходную проходимость. Вооружение состояло из длинноствольной 76-мм пушки Л-11 (аналог пушки ранних Т-34) и двух спаренных пулеметов ДП (конструкции Дегтярева, которую я «изобрел» на 30 лет раньше). Экипаж из четырех человек был защищен не только броней, но и общался по внутренней танковой радиостанции.

* **Эффект:** Абсолютное оружие для поля боя конца XIX века. Неуязвимый для любой полевой артиллерии того времени, способный уничтожить любое укрепление и подавить любую пехоту. Это был не просто танк, это был приговор старой тактике ведения войны.

* * *

Николай смотрел, не в силах вымолвить ни слова. «Земной Крейсер» на его глазах легко преодолел противотанковый ров, смял бревенчатый накат, имитирующий полевое укрепление, и с дистанции в километр тремя точными выстрелами превратил кирпичную стену в груду обломков. Его пулеметы выкосили поле с мишенями, имитирующими пехотную роту, за считанные секунды.

— Это… это сухопутный броненосец, — прошептал он. — Сколько их у тебя, Саша?

— На складах в Сибири и здесь, под Петербургом, стоит пятьсот таких машин, готовых к отправке по железной дороге. И заводы могут выпускать по три машины в день. Но это еще не все. Посмотрите в небо.

По моему сигналу с идеально ровной бетонной полосы аэродрома сорвались две машины, не похожие ни на что, виденное этим миром.

* * *

**Изобретение: Истребитель-моноплан «Сокол-1»**

* **Оригинал в нашем мире:** Собирательный образ лучших истребителей начала Второй мировой войны, таких как советский Як-3 (за легкость и маневренность) и немецкий Messerschmitt Bf 109 (за мощное пушечное вооружение и общую компоновку).

* **Моя версия:** «Сокол-1» был аэродинамическим шедевром. Цельнометаллический низкоплан с гладкой дюралюминиевой обшивкой. Закрытый каплевидный фонарь кабины пилота обеспечивал превосходный обзор. Убирающееся шасси превращало его в полете в хищную, стремительную стрелу. Сердцем машины был 12-цилиндровый V-образный двигатель жидкостного охлаждения М-105 (полный аналог будущего двигателя Климова), который я производил на заводе «Красный Октябрь» в Орлов-Авиа. Этот двигатель мощностью 1100 л.с. разгонял истребитель до невероятных 600 км/ч. Вооружение было смертоносным: два синхронизированных 7,62-мм скорострельных пулемета ШКАС (еще одно «раннее» изобретение), стрелявших сквозь диск винта, и 20-мм мотор-пушка ШВАК, бившая через полую ось редуктора.

* **Эффект:** В мире, где вершиной авиации считались неуклюжие этажерки из реек и перкаля, «Сокол-1» был гостем из будущего. Он мог догнать, переманеврировать и уничтожить любой существующий или даже проектируемый летательный аппарат. Он даровал абсолютное господство в воздухе.

* * *

Два «Сокола» на глазах ошеломленного Николая устроили в небе настоящее представление. Они с легкостью выполняли фигуры высшего пилотажа, которые были бы немыслимы для бипланов: боевые развороты, петли Нестерова, бочки, иммельманы. Их скорость была такова, что казалось, они нарушают законы физики. Затем один из них спикировал на полигон, и земля вздрогнула от коротких, злых очередей его пушки. Деревянные щиты, имитирующие артиллерийскую батарею, разлетелись в щепки.

Николай снял папаху, словно ему стало жарко на морозе. Его лицо было бледным, а в глазах читалась смесь восторга и священного ужаса.

— Бог мой… Саша, что это? — его голос дрожал. — С этим… с этим можно завоевать мир.

— Мир нам не нужен, Ники, — ответил я спокойно, кладя ему руку на плечо. — Нам нужен наш мир. Мир, в котором никто не посмеет диктовать России свою волю. «Земные Крейсеры» — это наш бронированный кулак, который проломит любой фронт. «Соколы» — это наши глаза и наш карающий меч с небес. Они обеспечат нам чистое небо, проведут разведку и уничтожат вражеские штабы и артиллерию задолго до того, как она сможет выстрелить по нашим солдатам. А свяжет все это воедино невидимая нервная система — радио. Каждый танк, каждый самолет, каждый штаб дивизии будут связаны в единую сеть. Мы будем знать о каждом движении противника, а наши удары будут скоординированы с точностью часового механизма.

Я описывал ему основы доктрины блицкрига, не называя ее этим словом. Я говорил о взаимодействии родов войск, о глубоких прорывах и котлах. И Николай, выросший на тактике суворовских времен, впитывал каждое слово, понимая, что является свидетелем рождения новой эры в военном искусстве. Эры, в которой у Российской Империи не было и не могло быть равных.

— Сколько у тебя… этих? — кивнул он на аэродром.

— Двести истребителей и сто легких бомбардировщиков «Грач», способных нести до полутонны бомб. И заводы готовы удвоить это число за три месяца. Все это, Ваше Высочество, — я обвел рукой полигон, — весь этот арсенал будущего, я передаю в распоряжение Русской Императорской Армии.

Вечером того же дня мы стояли в моем кабинете в особняке на Мойке. На огромном столе была расстелена подробная карта Дальнего Востока. Яркими флажками были отмечены дислокации наших войск, узлы связи и, главное, данные моей разведки о японских силах. Мои доппельгангеры по всей Восточной Азии работали как единый сверхорганизм, поставляя информацию в режиме реального времени.

Внезапно застрекотал аппарат шифрованного телеграфа, стоявший в углу кабинета — мое прямое соединение с Порт-Артуром. Мой дубль-оператор быстро принял сообщение и передал мне листок. Я прочел его и молча протянул Николаю.

Текст был коротким:

«ТОКИО. СРОЧНО. 25 ФЕВРАЛЯ 1896 ГОДА. ОБЪЕДИНЕННЫЙ ФЛОТ ЯПОНИИ ВЫШЕЛ ИЗ БАЗЫ В САСЕБО. ПОДТВЕРЖДЕННЫЙ КУРС НА ПОРТ-АРТУР. ТОЧКА.»

В кабинете повисла тишина, густая и тяжелая, как орудийный дым. Война началась. Точка невозврата была пройдена.

Николай посмотрел на меня. В его глазах больше не было ни тени сомнения или страха. Только холодная решимость.

— Что ж, — сказал он твердо. — Они сделали свой выбор.

Я подошел к карте и передвинул флажок, обозначавший японский флот.

— Они думают, что нападают на колосса на глиняных ногах, как это было с Китаем, — сказал я, и в моем голосе зазвенела сталь. — Они думают, что их ждет повторение Цусимы, только наоборот. Они не знают, что их ждет. Они не знают, что их корабли уже засечены нашими летающими разведчиками, а их адмиралы — цели для наших бомбардировщиков. Они не знают, что на дне залива под Порт-Артуром их ждут не простые мины, а управляемые торпеды. Они не знают, что их десант на Ляодунском полуострове встретят не редкие роты пехоты, а стальные клинья «Земных Крейсеров».

Я посмотрел на цесаревича, а через него — на весь мир, который замер в ожидании.

— Они думают, что собираются разбудить спящего медведя. Завтра они с ужасом поймут, что сунули руку в гнездо стальных шершней. История, которую они учили в своих академиях, заканчивается сегодня. А завтра, Ваше Высочество, начнется новая. И писать ее будем мы.

Я смотрел на карту, но видел уже не ее. Я видел огненные трассы в ночном небе над Желтым морем, видел горящие японские броненосцы и танковые колонны, утюжащие вражеские позиции. Это была не просто война за Корею или Маньчжурию. Это была первая публичная демонстрация силы. Первое кровавое крещение нового мира, который я строил. Гром орудий, который вот-вот должен был грянуть над Дальним Востоком, станет похоронным звоном по старой эпохе и колыбельной для новой — для Русского Века. И этот век начинался прямо сейчас.

Глава 12. Валькирии Сибири и Стальной Левиафан

Март, 1896 год.

Мир взорвался. 25 февраля, после официального объявления войны Российской Империей в ответ на японскую агрессию, газетные киоски от Лондона до Нью-Йорка, от Парижа до Берлина превратились в эпицентры информационной бури.

*«THE TIMES», Лондон:* «Русский Медведь пробудился! Царь объявляет войну микадо. Британская империя с тревогой наблюдает за эскалацией конфликта на Дальнем Востоке, который может нарушить хрупкий баланс сил в Азии».*

*«LE FIGARO», Париж:* «L'honneur de la Russie! Санкт-Петербург отвечает на японскую дерзость. Наши союзники вступают в войну, и Франция выражает полную дипломатическую поддержку. Судьба Маньчжурии и Кореи будет решена огнем и мечом».*

*«NEW YORK TRIBUNE», Нью-Йорк:* «War in the Orient! Czar vs. Mikado. Американские экономические интересы в Китае под угрозой. Эксперты предсказывают долгую и кровопролитную войну, в которой японская доблесть и британские технологии столкнутся с неисчерпаемыми людскими ресурсами России».*

По всей необъятной Империи, от Польши до Аляски, зазвучали полковые трубы и барабанный бой. Началась мобилизация. На призывные пункты стекались мужчины: бородатые крестьяне, городские рабочие, безусые гимназисты, поседевшие ветераны турецких кампаний. Патриотический подъем был огромен. «За Веру, Царя и Отечество!» — гремело над страной.

Но самые невероятные, самые шокирующие сцены разворачивались на Дальнем Востоке, на сборных пунктах под Владивостоком, куда по моей новой Транссибирской магистрали прибывали эшелоны из глубины Сибири. Из городов, носивших мое имя.

Когда двери первого состава распахнулись, и на перрон начали спускаться солдаты, у встречающих их офицеров Генерального штаба и иностранных военных атташе отнялся дар речи. Это были не мужчины.

Ровными, как на параде, шеренгами строились женщины. Высокие, статные, с ростом не ниже ста восьмидесяти сантиметров. Их униформа, сшитая из прочной темно-зеленой ткани, идеально сидела на фигурах, которые, казалось, сошли с полотен Рубенса или античных фресок — широкие бедра, тонкие талии, высокая, пышная грудь. Но это была не мягкая, изнеженная красота. Под тканью угадывались стальные мышцы. Их лица, принадлежавшие десяткам этносов — от ирландского и скандинавского до филиппинского и африканского — были прекрасны, но суровы и сосредоточены. Длинные волосы были туго заплетены в косы и убраны под пилотки.

Они двигались с безмолвной, отточенной дисциплиной, их тяжелые армейские ботинки чеканили шаг по мерзлой земле. В их руках были не привычные винтовки Мосина, а более короткие и удобные автоматические карабины системы Орлова (в другой жизни известные как АК-47, но адаптированные под более мощный винтовочный патрон), а на груди висели легкие композитные бронежилеты. Каждая была в семь раз сильнее обычного мужчины, каждая обладала выносливостью марафонца и реакцией хищника. Это была моя Частная Армия. Мои Валькирии.

Шок сменился шквалом телеграмм, донесений и газетных статей. Мир, только что обсуждавший соотношение флотов и армий, сошел с ума.

*«BERLINER TAGEBLATT», Берлин:* «Die Amazonen des Zaren! (Амазонки Царя!). Невероятно! Россия выставляет на фронт женские батальоны. Является ли это признаком отчаянной нехватки солдат или новым секретным оружием русских? Прусские генералы в недоумении».*

*«DAILY MAIL», Лондон:* «Petticoat Army to Fight Japan? (Армия в юбках будет сражаться с Японией?). Россия опустилась до того, что отправляет на убой своих женщин. Вся политра цвета кожи у русских, все так плохо у солдат? Этот фарс показывает истинное состояние русской армии. Делаем ставки, джентльмены, сколько дней продержатся эти ‘воительницы’ против закаленных в боях самураев?»*

*«IL CORRIERE DELLA SERA», Рим:* «Chi vincerà? (Кто победит?). Технологичная, но эксцентричная Россия, чьи женщины берутся за оружие, или древняя, но многочисленная и дисциплинированная Япония? Военная история не знала подобных прецедентов».*

Я читал эти выдержки с холодной усмешкой. Один из потоков моего сознания, отвечающий за связи с общественностью, лишь фиксировал эти выпады, готовя сокрушительный ответ. Пусть потешаются. Пусть недооценивают. Тем сокрушительнее будет их шок. Я знал, на что способны мои девочки. Каждая из них прошла интенсивную подготовку, в их сознание были загружены тактика, баллистика, навыки выживания и основы полевой медицины. Они были не просто солдатами. Они были идеальными хищниками, облаченными в человеческую плоть.

Война тем временем началась, но текла вяло, как густой кисель. Японцы, подгоняемые своей воинственной пропагандой, предприняли несколько попыток высадить десант на Ляодунском полуострове и в Корее. Каждая попытка заканчивалась кровавой баней. Их десантные баржи расстреливались с недосягаемой для их корабельной артиллерии дистанции батареями моих 152-мм гаубиц, наведение которых корректировалось по радио с борта патрулирующих «Соколов». Несколько раз японские отряды все же добирались до берега, где их встречали невидимые в складках местности пулеметные гнезда и контратаки моих «амазонок», которые в штыковом бою были просто неостановимы.

На море ситуация была еще более однозначной. Мои новые линейные корабли типа «Пересвет», построенные для Российского Императорского флота, лишь внешне напоминали своих реальных тезок. На деле это были корабли эпохи Первой мировой. Их 305-мм орудия, управляемые централизованной системой с оптическими дальномерами, позволяли вести точный огонь на дистанции свыше 15 километров, в то время как японские броненосцы могли эффективно стрелять лишь на 8-10. В первом же столкновении у островов Эллиот эскадра адмирала Старка, состоящая из двух «Пересветов» и четырех броненосных крейсеров, играючи отправила на дно три японских крейсера, не получив ни одного серьезного попадания в ответ.

Японский флот был ослеплен и напуган. Он не решался на генеральное сражение. Русское же командование, возглавляемое осторожным генералом Куропаткиным, избрало сугубо оборонительную стратегию. «Измотать противника, сберечь людей и технику, не рисковать», — таков был их девиз.

И этот подход приводил меня в ярость. Один из моих потоков сознания круглосуточно анализировал ситуацию. Мы обладали абсолютным технологическим и качественным превосходством. Каждый день затягивания войны — это лишние расходы, политические риски, возможность для Британии оказать Японии более существенную помощь. Эта стратегия измора была стратегией слабого. А я делал Россию сильной.

10 апреля, после очередного доклада о топтании на месте, мое терпение лопнуло. Я находился в своем временном штабе в Порт-Артуре — точнее, здесь находился один из моих ключевых доппельгангеров, неотличимый от оригинала. Я отдал приказ, который ждал своего часа. Кодовое название операции — «Судный День».

15 апреля 1896 года. Японский Объединенный флот под командованием адмирала Того Хэйхатиро, оправившись от первоначального шока, стягивал все свои силы в районе Цусимского пролива, готовясь дать генеральное сражение и переломить ход войны. На мостике флагманского броненосца «Микаса» царило напряженное оживление. Разведка доложила о движении русской эскадры из Владивостока. Адмирал Того был уверен в победе. Он превосходил русских в числе кораблей и верил в боевой дух своих самураев.

В 09:00 сигнальщик с «Микасы» доложил: «Вижу дымы на северо-востоке!»

Но это были не дымы.

Из утренней дымки на горизонте показалась она. Эскадра, не похожая ни на что, виденное адмиралом Того. Впереди шла группа из четырех кораблей, похожих на гигантские эсминцы, но без труб и сплошных надстроек. Но все их внимание приковал к себе корабль, идущий в центре. Он был гигантским. Монструозным. Левиафаном из стали, который делал самый большой в японском флоте броненосец «Фудзи» похожим на рыбацкую лодку.

Его корпус был гладким, хищным, без единого иллюминатора, с острым, как лезвие, форштевнем, рассекавшим волны. Дымных труб не было. Вообще. Вместо громоздких надстроек и мачт возвышалась единая башнеподобная структура с массивами антенн и радаров, вращавшихся с неземной плавностью. Но самым страшным было его вооружение. На палубе располагались три орудийные башни, но какие! Каждая несла по три орудия такого калибра, что стволы казались туннелями, ведущими в преисподнюю. А перед главной надстройкой и на корме палуба была испещрена десятками ровных квадратных крышек, похожих на люки в ад.

Через мощную цейсовскую оптику адмирал Того разглядел фигуры на мостике гигантского корабля. И его кровь застыла в жилах. Это были женщины. Те самые «амазонки», над которыми потешалась вся мировая пресса. Они стояли на мостике стального чудовища, как жрицы на алтаре неведомого бога войны.

— Что… что это такое? — прохрипел капитан «Микасы», опустив бинокль. — В регистрах Ллойда… во всех разведданных… этого нет! Этого не может быть!

— Неважно, что это, — голос адмирала Того был тверд, как сталь его катаны. — Это враг. Поднять сигнал: «Судьба Империи зависит от этого сражения. Пусть каждый исполнит свой долг!». Всем кораблям — полный ход, приготовиться к бою!

Он еще не знал, что его судьба, судьба его флота и судьба его страны были решены в тот момент, когда они увидели этот корабль-призрак.

* * *

**Изобретение: Линейный корабль-ракетоносец проекта 001 «Князь Орлов»**

* **Оригинал в нашем мире:** Концептуальный гибрид американского линкора типа «Айова» (за скорость, размеры и роль символа мощи), нереализованного советского проекта 24 (за гигантский калибр 457-мм) и первого в мире атомного ракетного крейсера USS «Long Beach» (за ядерную силовую установку и ракетное вооружение). Технологический уровень соответствует концу 1960-х — началу 1970-х годов.

* **Моя версия:** «Князь Орлов» был вершиной моего инженерного гения, кораблем из совершенно другой эпохи.

* **Водоизмещение:** 75 000 тонн (стандартное).

* **Длина:** 280 метров.

* **Силовая установка:** Два водо-водяных ядерных реактора ОК-900 (аналогичные тем, что ставились на атомные ледоколы типа «Арктика»), дающие практически неограниченную дальность хода.

* **Скорость:** 35 узлов (65 км/ч), что делало его быстрее любого линкора в мире на ближайшие 50 лет.

* **Броня:** Многослойная композитная броня (сталь + керамика + кевларовые подложки), неуязвимая для любых снарядов того времени.

* **Главное вооружение:** Девять 457-мм электромагнитных орудий (рейлганов) в трех трехорудийных башнях. Они стреляли не пороховыми снарядами, а болванками из обедненного урана на гиперзвуковой скорости, обладая чудовищной точностью и бронепробиваемостью.

* **Ракетное вооружение:** 64 универсальные пусковые установки вертикального старта для противокорабельных крылатых ракет П-700 «Гранит» (моя версия, «Гранит-1»).

* **ПВО:** Десятки автоматических скорострельных установок ближнего боя «Клинок», управляемых радаром, создающих непроницаемый стальной купол вокруг корабля.

* **Экипаж:** 500 человек (благодаря полной автоматизации), все — женщины из моей сибирской гвардии.

* **Эффект:** Это был не корабль. Это был бог войны, сошедший на воду. Одно такое судно могло в одиночку уничтожить весь флот любой мировой державы того времени, не войдя даже в зону его эффективного огня.

* * *

На мостике «Князя Орлова» царило ледяное спокойствие. Мой доппельгангер, облаченный в белоснежную форму адмирала флота, смотрел на тактический дисплей, где зелеными точками отображались японские корабли.

— Дистанция до главной цели — сорок километров, — доложила капитан корабля, высокая блондинка с холодными голубыми глазами. — Их орудия нас не достанут. Мы в идеальной позиции.

— Принято, — кивнул мой дубль. — Открыть кингстоны ракетных шахт. Целеуказание — на двенадцать крупнейших сигнатур. Залп… по готовности.

На палубе «Орлова» беззвучно поднялись шестьдесят четыре бронированные крышки. Адмирал Того и его офицеры с ужасом смотрели, как из чрева вражеского монстра в небо с оглушительным ревом устремились десятки огненных столбов. Они летели не по баллистической траектории, как снаряды, а выравнивались и на огромной скорости устремлялись к японскому флоту, оставляя за собой дымные следы.

— Что это?! — закричал кто-то на мостике «Микасы». — Летающие торпеды?!

Они не успели понять. Через минуту ад начался.

Первая ракета «Гранит-1» врезалась в броненосец «Асахи». Полутонная боеголовка прошила палубу и взорвалась в артиллерийских погребах. Корабль водоизмещением в 15 000 тонн просто перестал существовать. На его месте в небо взметнулся огненно-черный гриб высотой в несколько сотен метров.

Затем ракеты начали поражать одну цель за другой. «Сикисима», «Фудзи», «Ясима» — гордость японского флота — превращались в пылающие руины. Взрывы чудовищной силы рвали сталь, как бумагу. На мостике «Микасы» люди падали на палубу, оглушенные и ослепленные. Адмирал Того стоял, вцепившись в поручень, и с немым ужасом смотрел, как его флот, его мечта, его жизнь, гибнет в апокалиптическом огне, не сделав ни единого выстрела.

— Ответный огонь! — закричал он в пустоту, но его никто не слушал. Паника и хаос поглотили все.

Четыре уцелевших броненосца, включая «Микасу», и несколько крейсеров в отчаянии ринулись вперед, пытаясь сократить дистанцию. Это было их последней ошибкой.

На «Князе Орлове» раздался низкий, вибрирующий гул, словно пробудился древний титан. Гигантские 457-мм башни плавно довернули стволы.

— Главный калибр, — скомандовал мой дубль. — Цель — «Микаса». Огонь.

Не было привычного грохота порохового выстрела. Лишь оглушительный электрический треск и почти беззвучный сверхзвуковой хлопок. Урановые болванки, невидимые глазу, пронзили пространство. Снаряд вошел в носовую часть «Микасы», прошел корабль насквозь по диагонали, разрывая переборки и механизмы, и вышел у кормы, оставив за собой идеальное круглое отверстие диаметром в полметра. Кинетическая энергия удара была такова, что позвоночник корабля переломился. Флагман адмирала Того задрал нос и корму и за считанные секунды ушел под воду, унося с собой всего адмирала и его штаб.

Следующие залпы добили оставшихся. Это было не сражение. Это было истребление. Четыре эсминца-ракетоносца класса «Гром» из эскорта «Орлова» тем временем охотились на разбегающиеся крейсера и эсминцы, добивая их ракетами меньшего калибра.

Через двадцать минут после первого залпа в Цусимском проливе воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском догорающих обломков и криками немногих выживших в ледяной воде. Весь Объединенный флот Японии прекратил свое существование. Моя эскадра не получила ни единой царапины.

Новость о Цусимском побоище (как его тут же окрестили) ударила по миру, как тот самый гиперзвуковой снаряд. Телеграфные агентства захлебывались от сообщений. Первые донесения были настолько невероятными, что их сочли бредом или русской дезинформацией. Но когда нейтральные суда, бывшие свидетелями бойни, добрались до портов, мир содрогнулся.

*«REUTERS», ТЕЛЕГРАММА ИЗ ШАНХАЯ:* «БРИТАНСКИЙ ВОЕННО-МОРСКОЙ АТТАШЕ КАПИТАН ПЭКЕНХЭМ С БОРТА ПАРОХОДА «АРГОНАВТ» СООБЩАЕТ О ПОЛНОМ УНИЧТОЖЕНИИ ЯПОНСКОГО ФЛОТА НЕИЗВЕСТНОЙ РУССКОЙ ЭСКАДРОЙ. КОРАБЛИ УНИЧТОЖАЛИСЬ «ОГНЕННЫМИ СТОЛБАМИ С НЕБА» И ОРУДИЯМИ НЕВИДАННОЙ МОЩИ. ЗАЯВЛЯЮ СО ВСЕЙ ОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ: ВЕСЬ КОРОЛЕВСКИЙ ФЛОТ ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА УСТАРЕЛ В ОДНОЧАСЬЕ. МЫ БЕЗЗАЩИТНЫ. БОЖЕ, ХРАНИ КОРОЛЕВУ».*

Газетные заголовки сменились с издевательских на панические.

*«NEW YORK WORLD»:* «РУССКИЙ ЛЕВИАФАН! Таинственный супер-корабль стер японский флот с лица земли. Кто такие эти «Амазонки»? Новая эра морской войны началась сегодня».*

*«LE MONDE», Париж:* «La Foudre de l'Ours Russe! (Молния Русского Медведя!). Япония разгромлена. Русский гений явил миру оружие абсолютного превосходства. Франция приветствует триумф своего союзника!»*

Вечером того же дня в моем особняке на Мойке, где я обсуждал с цесаревичем Николаем планы послевоенного устройства Кореи, мой дубль-адъютант внес на серебряном подносе телеграмму на бланке с императорским гербом.

Николай взял бланк дрожащими руками. Взгляд его пробежал по строчкам. Он медленно выдохнул и передал телеграмму мне. Я уже знал ее содержание, но прочел еще раз, для проформы.

«Господину Орлову, Александру Дмитриевичу.

Порт-Артур.

Ваше донесение о блестящей победе в Цусимском проливе и полной ликвидации неприятельского флота Мною получено. Счастлив и горд за доблесть оружия Русского. Сердце Мое преисполнено благодарностью Провидению и вам за сей неслыханный триумф.

Однако же, не могу не пожурить вас отечески за излишнюю скромность. Прятать от Меня, Государя своего, такие «игрушки», способные в один час решить судьбу войны, есть дело, граничащее с дерзостью. Надеюсь, впредь вы будете более откровенны со своим Царем, который видит в вас не только верного подданного, но и опору Трона.

За беспримерные заслуги перед Отечеством, за укрепление мощи военной и славы Российской Империи, Всемилостивейше жалую вас, Александра Дмитриевича Орлова, потомственным Княжеским достоинством Российской Империи, с правом передачи титула по наследству. Также жалую вас кавалером Императорского Ордена Святого Апостола Андрея Первозванного.

Ожидаю вас в Петербурге для личных поздравлений.

АЛЕКСАНДР.»

Николай смотрел на меня, и в его глазах была смесь благоговения, восхищения и легкого, дружеского укора.

— Князь Орлов… — произнес он, впервые пробуя новый титул на вкус. — Звучит. Звучит так, словно так и должно было быть всегда. Поздравляю, Саша. Нет, Ваша Светлость. Ты это заслужил, как никто другой.

Я вежливо склонил голову.

— Благодарю, Ваше Высочество. Служу России.

Но пока я произносил эти слова, один из потоков моего сознания уже холодно анализировал произошедшее. Княжеский титул. Высший орден Империи. Это были не награды. Это были инструменты. Символы, которые открывали передо мной последние закрытые двери в высшем свете и в государственной машине. Символы, которые делали мою власть почти абсолютной и легитимной в глазах старой аристократии.

История снова сделала кувырок. Но это был не кувырок. Это был выверенный, идеально рассчитанный удар, который сломал ей хребет. Я не просто выиграл войну с Японией. Я предотвратил десятки будущих войн. Кто теперь посмеет бросить вызов стране, чей флот может испарить вражескую эскадру за двадцать минут? Британский лев поджал хвост. Германский орел испуганно захлопал крыльями. Американский дядя Сэм поперхнулся своей сигарой.

В этот день, 15 апреля 1896 года, закончилась эпоха колониальных войн и «дипломатии канонерок». Началась новая эра. Эра абсолютного, неоспоримого технологического доминирования. И во главе этой эры стояла Россия. Моя Россия.

Я смотрел на карту мира, висевшую на стене кабинета. Теперь это была не просто карта. Это был мой рабочий стол. Мой холст. И я был готов рисовать на нем новый мир. Мир, в котором не будет места мировым войнам, революциям и бессмысленным бойням. Мир порядка, процветания и прогресса. Моего прогресса, те кто против нас. Что же… Это их проблемы.

Глава 13. Позолоченная клетка и выбор Императора

Конец апреля, 1896 год.

Мир, затаивший дыхание после Цусимского побоища, получил оглушительную пощечину. 27 апреля 1896 года в Порт-Артуре, на борту флагмана «Князь Орлов», был подписан мирный договор, который в одночасье перекроил карту Дальнего Востока и похоронил старый мировой порядок. Японская делегация, во главе с бледным, как полотно, маркизом Ито Хиробуми, подписывала документ трясущимися руками. Это был не мир. Это была безоговорочная капитуляция, унизительная и окончательная.

Пункты договора были короткими и безжалостными:

1. Японская империя прекращает свое существование как суверенное государство.

2. Вся территория Японии, включая все острова, входит в состав Российской Империи на правах особого генерал-губернаторства.

3. Император Мэйдзи отрекается от престола и божественного статуса, получая титул Великого князя Киотского и становясь почетным наместником под прямым управлением из Санкт-Петербурга.

4. Все вооруженные силы Японии распускаются. Обеспечение порядка передается русскому экспедиционному корпусу.

5. Все финансовые и промышленные активы Японии переходят под контроль Российско-Азиатского банка (моего банка).

Это была аннексия. Полная и абсолютная. Газетные заголовки по всему миру кричали об этом с первых полос, захлебываясь от шока.

*«THE NEW YORK TIMES»:* «THE EMPIRE OF THE SUN IS DEAD! Russia Annexes Japan. В беспрецедентном акте, который не имеет аналогов в современной истории, Российская Империя полностью поглотила своего врага. Мир изменился навсегда. Американские дипломаты в полном замешательстве».*

*«THE GUARDIAN», Манчестер:* «The Russian Boot on the Chrysanthemum Throne. Британская империя с ужасом взирает на рождение русского гегемона. Баланс сил разрушен. Наши азиатские колонии и торговые пути оказались под тенью русского Левиафана. Требуем немедленного увеличениябюджета Королевского флота!»*

Но самый поразительный эффект новость произвела не в столицах великих держав, а в странах «второго мира». В Османской империи, раздираемой внутренними смутами, в Лиссабоне, столице угасающей колониальной державы, в охваченных нищетой балканских княжествах и даже в некоторых странах Южной Америки начались массовые волнения. Но лозунги бунтующих были неслыханными. Они не требовали свержения своих правителей ради республики или свободы.

«Присоединения к России!» — ревели толпы в Стамбуле.

«Мы хотим жить, как в Сибири у Орлова!» — скандировали рабочие в Белграде.

«Царь-батюшка, прими нас под свою руку!» — писали на транспарантах в Афинах.

Люди видели в моих сибирских городах, фотографии которых просачивались в прессу, образ будущего: чистые улицы, бесплатная медицина, всеобщее образование, сытая и достойная жизнь. И они хотели стать частью этой силы, этого процветания. Их правительства в панике пытались подавить восстания, но это было все равно что тушить пожар бензином. Идея о присоединении к могущественной, богатой и справедливой (как им казалось) России стала для миллионов отчаявшихся людей новой религией.

На фоне этого мирового безумия мы с цесаревичем Николаем вернулись в Санкт-Петербург. В тронном зале Зимнего дворца, в присутствии всей императорской семьи, высших сановников и иностранных послов, состоялась церемония награждения. Император Александр III, огромный и величественный, с трудом скрывал свою гордость и радость. Он лично надел на меня тяжелую цепь ордена Святого Андрея Первозванного и вручил указ о присвоении мне княжеского титула.

— Князь Александр Дмитриевич Орлов, — прогремел его зычный бас на весь зал. — Россия никогда не забудет ваших заслуг!

Я стоял с каменно-спокойным лицом, принимая почести. Мои доппельгангеры в это время уже руководили процессом интеграции Японии, подавляли очаги сопротивления якудза и начинали перестройку японской экономики. Эта церемония была лишь формальностью, красивым спектаклем.

* * *

17 мая 1896 года я отпраздновал свое семнадцатилетие. Празднование было тихим, в моем личном пентхаусе на вершине самого высокого небоскреба в Орлов-Граде. За панорамными окнами раскинулся сияющий огнями город будущего. Я смотрел на него и думал о том, что в семнадцать лет в прошлой жизни я был обычным школьником, а здесь — князь, промышленный магнат, серый кардинал и самый могущественный человек на планете. Ирония судьбы.

В начале июня в мой сибирский рай нагрянула цивилизация в лице моей матушки, Анны Павловны. Она прибыла на специальном поезде, обставленном с дворцовой роскошью, и была совершенно ошеломлена увиденным. Чистота, порядок, футуристическая архитектура, вежливые и счастливые люди — все это казалось ей сном.

Но приехала она не только для того, чтобы полюбоваться на чудеса. Вечером, сидя в зимнем саду под стеклянным куполом, она перешла к главному.

— Сашенька, свет мой, — начала она с материнской нежностью. — Ты теперь князь. Великий человек. Но ты одинок. Тебе семнадцать лет, пора подумать о браке. О наследниках твоего титула и твоего дела.

Она разложила на столике целый веер писем и фотографий в дорогих рамках.

— Я говорила с лучшими свахами Петербурга и Европы. Вот, смотри. Леди Элеонора Фицрой, дочь герцога Графтона, одна из первых красавиц Англии. А это мадемуазель Женевьева де Роган, из древнейшего французского рода…

Я мягко прервал ее, положив свою руку на ее.

— Матушка. Я ценю вашу заботу, правда. Но не будет ни англичанок, ни француженок.

— Но почему, милый? Это же блестящие партии!

— Потому что их правительства спят и видят, как бы вонзить нож в спину России, — ответил я спокойно, но твердо. — Их шпионы, их банкиры, их газетчики ведут против нас тайную войну. Любая жена из этих стран станет либо каналом для шпионажа, либо заложницей в политической игре. Я не могу рисковать. Ни собой, ни будущим России.

Анна Павловна, хоть и была далека от политики, доверяла моему чутью. Она вздохнула и убрала фотографии английской и французской аристократок.

— Хорошо, Сашенька. Я тебя поняла. Но есть и другие. Принцессы из германских домов, очень благочестивые и хозяйственные. Девушки из королевских семей Греции и Италии. И наши, русские, великие княжны, красавицы и умницы. Даже из Норвегии есть предложение от одного знатного рода, хоть они и не королевской крови.

— Вот этих, — я кивнул, — я готов рассмотреть. Обещаю, матушка, я подумаю.

И я действительно подумал. А точнее, запустил один из потоков сознания на полный анализ всех кандидаток, их родословных, здоровья, интеллекта и потенциальной совместимости с моими планами. Летом и в начале осени состоялся настоящий «марафон невест». Я встречался с ними в своих резиденциях в Сибири и под Петербургом, создавая для каждой идеальные условия, чтобы раскрыть их характер.

Первой была принцесса **Изабелла ди Савойя-Аоста**, девятнадцатилетняя кузина итальянского короля. Я устроил для нее свидание в точно воссозданной копии виллы д'Эсте под Римом, с фонтанами и кипарисами. Изабелла была воплощением эпохи Возрождения: жгучая брюнетка с огромными карими глазами, страстная, артистичная, говорившая на пяти языках. Мы беседовали о живописи Боттичелли, о музыке Верди, о политике Макиавелли. Она была умна, образованна и обладала острым, почти мужским, политическим чутьем. Она видела в союзе со мной не просто брак, а возможность возродить величие Италии под крылом могучей России. Она была амбициозна, и это мне в ней нравилось.

Второй была леди **Астрид Бьёрнсдаттер** из Норвегии. Ей было двадцать лет, и она была дочерью одного из древнейших и влиятельнейших ярлов страны. Для нее я устроил свидание в одном из моих сибирских заповедников, в месте, которое я с помощью геомантии и магии иллюзий превратил в точную копию норвежского фьорда. Мы не сидели в беседках, а отправились в многочасовой поход к леднику. Астрид была валькирией во плоти. Высокая, светловолосая, с косой толщиной в руку и глазами цвета чистого льда. Она двигалась по горным тропам с легкостью и силой, которые поразили бы даже моих гвардейцев. Она не говорила о политике или искусстве. Она говорила о циклах урожая, о породах скота, о способах копчения рыбы и о том, как читать следы зверя на снегу. В ней не было ни капли жеманства или аристократической спеси. Она была прямой, честной и невероятно сильной духом. Она была самой землей, первозданной и несокрушимой. В ней я видел идеальную хозяйку для моих новых сибирских просторов, женщину, способную родить здоровых и сильных детей, настоящую праматерь нового народа.

Третьей и последней кандидаткой стала **Великая княжна Ксения Александровна**, восемнадцатилетняя дочь самого Императора. Наше свидание было самым формальным и проходило в Петербурге. Мы совершили прогулку по Летнему саду, а затем отобедали в моем городском особняке под бдительным присмотром фрейлин. Ксения была воплощением русской красоты, как ее описывали в романах: нежная кожа, огромные серые глаза, русая коса. Она была застенчива, воспитана в строжайших правилах, но при этом обладала тихим умом и добрым, сострадательным сердцем. Наш разговор касался литературы, благотворительности, истории России. Она не обладала политическими амбициями Изабеллы или практической хваткой Астрид, но в ней было нечто большее — легитимность. Брак с ней делал меня не просто верным подданным, а полноценным членом императорской семьи. Он навсегда вплетал род Орловых в ткань династии Романовых, делая моих будущих детей носителями крови царей. Это был самый сильный политический ход из всех возможных.

Вернувшись в родовой особняк на Английской набережной, я впервые в своей бесконечной череде жизней оказался в тупике. Мои потоки сознания работали без остановки, просчитывая варианты, но не могли выдать однозначного ответа.

* Изабелла — идеальный партнер для управления внешней политикой и дипломатией. Союз с ней укрепит позиции России в Южной Европе и Средиземноморье.

* Астрид — идеальная мать-основательница для моего сибирского проекта. Она даст здоровое и сильное потомство и станет символом слияния человека с природой, символом новой, сильной расы.

* Ксения — идеальный символ единения старой и новой России. Брак с ней укрепит мою власть внутри страны до абсолюта и обеспечит моим наследникам бесспорное право на лидирующие позиции в Империи.

На семейном ужине отец, Дмитрий Алексеевич, видя мое задумчивое состояние, прямо спросил:

— Ну что, сын? Твоя матушка вся извелась в ожидании. Сделал ли ты свой выбор, князь?

Я поднял на него глаза и, к удивлению всей семьи, честно ответил:

— Не могу, отец. Впервые в жизни не могу принять решение. Каждая из них — сокровище. Изабелла — острый ум и политический гений. Астрид — несокрушимая сила и здоровье нации. Ксения — сердце и душа самой России. Я не знаю, кого выбрать.

В столовой воцарилась тишина. Мои братья и сестры смотрели на меня с изумлением. Человек, который играючи менял судьбы мира, не мог выбрать себе жену.

* * *

Через неделю пришло приглашение, от которого нельзя было отказаться. Императорская семья устраивала в Екатерининском дворце Царского Села грандиозный бал в честь победоносного окончания войны и «воссоединения с землями Японскими». Были приглашены все. Весь свет не только России, но и мира.

Это было не просто торжество, это была демонстрация силы. По золоченым залам прогуливались европейские монархи и наследные принцы, американские миллиардеры вроде Рокфеллера и Карнеги, приехавшие лично поглядеть на человека, обрушившего мировые рынки и создавшего новый центр силы. Здесь были великие ученые — я лично пригласил Николу Теслу, Дмитрия Менделеева и даже Томаса Эдисона. Был Лев Толстой, хмуро взиравший на блеск и роскошь. И, конечно, здесь были они. Все три мои «невесты», сияющие в свете тысяч свечей. Изабелла в алом шелке, похожая на экзотический цветок. Астрид в простом, но элегантном платье цвета морской волны, возвышающаяся над толпой, как статуя. И Ксения в белом, как у дебютантки, платье, смущенная и прекрасная в своей невинности.

В разгар вечера ко мне подошел адъютант императора и тихо произнес:

— Ваша Светлость, Государь желает видеть вас в Малахитовой гостиной.

Сердце мое, которое я давно считал лишь функциональным органом, пропустило удар. Я проследовал за адъютантом. В гостиной, отделанной уральским малахитом, находились трое: сам император Александр III, наследник-цесаревич Николай и личный адъютант государя.

Император сидел в глубоком кресле, массивный, как медведь.

— Проходи, князь, садись, — его голос был усталым, но властным. — Ники мне тут поведал о твоих душевных терзаниях. Говорит, выбрать не можешь. Горе у тебя.

— Это правда, Ваше Величество, — я склонил голову. — Каждая из девиц достойна стать княгиней Орловой.

— Хм, достойна… — Император погладил свою окладистую бороду. — Знаешь, кто ко мне подходил час назад? Кайзер Вильгельм. Суетился, рассыпался в комплиментах. И все намекал, что его племянница, принцесса Виктория Прусская, просто создана для тебя. Говорит, такой брак навеки скрепит союз наших империй. Убеждал меня, что немецкая принцесса — лучший выбор для тебя и для России.

Император посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом, в котором я не увидел ни тени отцовской теплоты. Это был взгляд монарха, взвешивающего на весах судьбы государств.

— Выбор жены для такого человека, как ты, князь, — это не дело сердца. Это дело государственной важности. Очень государственной… Ступай. Веселись. Я подумаю над твоим «горем».

Я встал и поклонился. Вместе со мной из гостиной вышел Николай. Он по-дружески хлопнул меня по плечу, пытаясь подбодрить.

— Не переживай, Саша! Отец — мудрый. Он обязательно разберется с терзаниями твоего сердца и поможет тебе!

Эти слова, сказанные с искренней дружеской заботой, прозвучали для меня как похоронный звон. Я внезапно с леденящей ясностью понял. Император не собирался мне «помогать». Он собирался *приказать*. Мой брак будет не моим выбором. Он станет результатом политического торга между ним, кайзером и другими монархами. Моя жена будет выбрана не за ум, силу или доброту, а по принципу наибольшей выгоды для Российской Империи в данный конкретный момент.

Праздник гремел. Оркестр играл вальс Штрауса, дамы и кавалеры кружились в вихре бриллиантов и шелков. А я, князь Александр Орлов, самый могущественный человек в мире, стоял в углу у фуршетного стола, механически держа в руке бокал с шампанским. Мое лицо было непроницаемой маской, но внутри все похолодело. Я, перекраивающий мир по своему желанию, оказался в позолоченной клетке. И ключ от этой клетки был в руке у Императора.

Глава 14. Четыре стороны света под одной крышей

3 июня 1896 года.

Если мир думал, что Цусимское побоище и аннексия Японии были апогеем русского безумия, то он жестоко ошибался. Это была лишь прелюдия. 3 июня 1896 года телеграфные аппараты по всему миру забились в лихорадке, выстукивая новости, которые казались выдержками из фантастического романа, а не реальными политическими сводками. Планета содрогнулась до самого основания.

Первая новость касалась Азии. После падения Японии по всему континенту прокатилась волна пророссийских настроений, искусно подогреваемая моими агентами и доппельгангерами. В Китае, униженном и раздираемом на части европейскими державами, мой дубль, представившийся полномочным послом князя Орлова, провел встречу с вдовствующей императрицей Цыси и самыми влиятельными губернаторами. Предложение было простым: либо Китай входит в состав Российской Империи как автономная Великая Провинция, сохраняя свою культуру и получая доступ к технологиям и капиталам Орлова для невиданной модернизации, либо он остается один на один с хищниками из Европы и Америки, которые разорвут его на куски в течение следующего десятилетия. В доказательство моих возможностей по всему Китаю были развернуты кинотеатры, где крутили фильмы о жизни в Орлов-Граде. Одновременно с этим мои корабли доставили в голодающие провинции миллионы тонн зерна. Результат был предсказуем. Проведенный по всей стране референдум, организованный с помощью моих технологий, показал 92 % «за» воссоединение. Династия Цин сохраняла номинальную власть, но реальное управление переходило в руки моего Азиатского директората. Следом, по тому же сценарию, в состав Империи вошли Корея, Сиам (Таиланд), Филиппины и вся Французская Индокитайская колония, где местное население с радостью изгнало своих бывших хозяев. Азия, за исключением британской Индии, стала русской.

Вторая новость пришла с юга и запада. Османская империя, «больной человек Европы», находилась на грани коллапса. Мои эмиссары предложили султану Абдул-Хамиду II сделку, от которой он не смог отказаться: сохранение титула Халифа всех мусульман и пожизненная роскошная пенсия в обмен на передачу всей полноты власти российскому генерал-губернатору. Народ, уставший от коррупции, нищеты и национальных распрей, на референдуме подавляющим большинством проголосовал за вхождение в состав России, мечтая о порядке и процветании. Почти одновременно рухнуло правительство в Португалии — народ, вдохновленный примерами, потребовал присоединения к Империи, и Лиссабон стал центром нового Иберийского края. Весь Балканский полуостров, Венгрия, Румыния — все они, устав от вечных войн и бедности, один за другим проводили референдумы и вливались в состав разрастающейся Империи. Теперь Россия простиралась от Лиссабона до Аляски и от Северного Ледовитого океана до Сиамского залива.

* * *

**Изобретение: Автоматизированная система для референдумов «Воля-1»**

* **Оригинал в нашем мире:** Концептуальный гибрид перфокартной машины Германа Холлерита (использовалась для переписи населения США в 1890 году) и современных электронных комплексов обработки избирательных бюллетеней (КОИБ).

* **Моя версия:** Чтобы обеспечить «правильные» и, что важнее, легитимные в глазах мирового сообщества результаты референдумов в десятках стран с разным уровнем грамотности, я создал «Волю-1». Это был не просто ящик для голосования. Это была система.

* **Бюллетень:** Плотная картонная карточка с двумя большими секциями: «ЗА» (с изображением русского двуглавого орла и счастливой семьи на фоне Орлов-Града) и «ПРОТИВ» (с изображением дерущихся политиков и голодающих детей). Избирателю нужно было просто поставить крестик в одной из секций. Для неграмотных были предусмотрены чернила разного цвета.

* **Счетная машина:** Сердце системы. После закрытия участков бюллетени загружались в машину, похожую на большой металлический шкаф. Внутри сложная система механических рычагов, фотоэлектрических элементов (моя версия, основанная на селеновых фотоэлементах) и электромеханических реле считывала положение метки на каждом бюллетене со скоростью несколько тысяч штук в минуту.

* **Защита от подделок:** Каждый бюллетень имел уникальный водяной знак, видимый только в ультрафиолетовом свете (еще одна моя технология), и микроскопическую перфорацию. Любая попытка вброса фальшивых бюллетеней немедленно фиксировалась машиной, которая издавала громкий сигнал и блокировала работу.

* **Передача данных:** Результаты с каждой машины не передавались голосом или телеграфом. Специальный перфоратор набивал итоговые цифры на металлическую ленту, которая затем доставлялась в центральный штаб, где итоговый результат подсчитывался за считанные часы, а не недели.

* **Эффект:** «Воля-1» создавала иллюзию абсолютной честности и прозрачности. Она исключала человеческий фактор при подсчете и была защищена от грубых подделок. Конечно, вся система была калибрована мной. Сама агитация, бюллетени, демонстрация силы и процветания — все это было частью одной большой операции по изменению сознания, а машина лишь красиво и неопровержимо фиксировала нужный мне результат. Для мира конца XIX века это была магия, неоспоримое доказательство народной воли.

* * *

Третья новость была самой скандальной и касалась внутренней жизни России. Указом Государя Императора, после «всестороннего обсуждения» в Государственном Совете (где мой доппельгангер выступил с блестящим докладом о демографии, традициях и государственной необходимости), в Российской Империи официально разрешалось многоженство. Официальное обоснование было железным: огромный численный перевес женского населения над мужским, усугубившийся после присоединения десятков новых территорий, и необходимость укрепления института семьи и повышения рождаемости для освоения новых земель. Указ был встречен в консервативных кругах с тихим ужасом, в либеральных — с негодованием, но народ в массе своей принял его спокойно, а миллионы одиноких женщин и вдов — с надеждой.

И, наконец, четвертая новость, ставшая вишенкой на этом безумном торте. Наследник-цесаревич Николай Александрович, с полного согласия своей супруги Александры Федоровны, объявил о своей второй женитьбе. Его избранницей стала бывшая японская принцесса Масако, дочь одного из принцев крови, принявшая православие с именем Мария Федоровна (в честь вдовствующей императрицы). Это был гениальный политический ход, демонстрирующий, что бывшие враги становятся частью семьи, аристократия поверженной нации полностью интегрируется в российскую элиту.

Мир взорвался. Газеты выходили специальными выпусками.

*«LE FIGARO», Париж:* «L'Apocalypse Russe! Русский Медведь сошел с ума! Он пожирает мир и разрушает основы христианской цивилизации! Франция должна пересмотреть свой союз с этим… чудовищем!»*

*«THE TIMES», Лондон:* «Британская Империя заявляет решительный протест против варварской аннексии суверенных государств и легализации варварского многоженства. Мы призываем все цивилизованные нации объединиться против русской угрозы!»*

Но никто не слушал. На бывшего гегемона, на «владычицу морей» теперь смотрели со снисходительной жалостью. Кто будет воевать с державой, которая может уничтожить твой флот за полчаса и чья экономика уже превышает экономики Англии, Германии и США вместе взятых? Протесты Лондона выглядели жалкими и беспомощными.

На фоне этого вселенского шума меня вновь вызвали в Аничков дворец, личную резиденцию императора. Александр III принял меня в своем кабинете. Он выглядел уставшим, но в глазах его горел огонь азарта.

— Ну, князь, видел, что в мире творится? — он махнул рукой на стопку газет на столе. — Весь мир на ушах стоит. Англичанка опять истерит. Хорошо.

Он сделал глоток чая из простого стакана в подстаканнике и в упор посмотрел на меня.

— Я тут подумал над твоим горем. Насчет невест. И принял решение. После моего указа о многоженстве твоя проблема, князь, решается сама собой. Более того, она превращается в великолепную возможность.

Я молчал, уже догадываясь, к чему он клонит. Мои потоки сознания уже просчитали этот вариант как один из возможных.

— Ты не будешь выбирать, — торжественно провозгласил Император. — Ты женишься на всех. На всех четырех.

Я позволил себе изобразить на лице ошеломление, которое, впрочем, было отчасти искренним. Не от самого факта, а от того, как просто и по-царски он решил эту задачу.

— На всех четырех, Ваше Величество?

— Именно! — он стукнул кулаком по столу, отчего чашки подпрыгнули. — Подумай сам! Женившись на моей дочери Ксении, ты окончательно породнишься с Романовыми. Взяв в жены итальянку ди Савойя, ты привяжешь к нам весь юг Европы. Норвежка Бьёрнсдаттер станет символом освоения твоей Сибири, живым воплощением силы и здоровья. А чтобы кайзер Вильгельм заткнулся и не строил козни, ты возьмешь и его племянницу, принцессу Викторию Прусскую! Это будет не брак. Это будет ультиматум всему миру! Четыре великих дома, четыре стороны света сойдутся под твоей крышей. Ты станешь живым символом новой Империи, объединившей Запад и Восток, Север и Юг. Ну что скажешь, князь?

Я медленно поднялся с кресла и склонил голову в глубоком поклоне.

— Ваше Величество, ваша мудрость не знает границ. Я счастлив и горд исполнить вашу волю, которая есть благо для всей России.

Он удовлетворенно хмыкнул. План был поистине гениальным в своей наглости. Идеальное решение, превращавшее мою личную проблему в крупнейший политический триумф.

Через неделю начался логистический кошмар и одновременно величайшее светское событие века. В родовой особняк Орловых на Английской набережной начали съезжаться мои невесты.

Первой прибыла **принцесса Изабелла ди Савойя-Аоста**. Ее кортеж, состоящий из десятка вагонов специального поезда, прибыл на Царскосельский вокзал, превратив его в уголок Италии. Из вагонов выпорхнула шумная, жестикулирующая толпа: фрейлины с лицами мадонн Рафаэля, седовласые кавалеры с громкими титулами, личный духовник-монсеньор, присланный с благословения самого Папы, и даже несколько художников и поэтов, которые должны были запечатлеть это историческое событие. Сама Изабелла, в дорожном платье из темно-зеленого бархата, сошла на перрон не как невеста, едущая к жениху, а как королева, прибывшая в новую провинцию. Она с улыбкой приняла от меня букет орхидей, и ее взгляд скользнул по моему лицу, оценивающе и дерзко. «Князь, — пропела она с легким акцентом, — Петербург холоднее Рима, но я вижу, прием будет жарким». Моя матушка, Анна Павловна, была совершенно ошеломлена этим южным темпераментом и количеством багажа, для которого потребовалось три отдельных грузовых фуры.

Второй, спустя два дня, прибыла **леди Астрид Бьёрнсдаттер**. Ее прибытие было полной противоположностью. Никакого специального поезда. К пристани у Английской набережной, прямо напротив нашего особняка, пришвартовалась скромная, но изящная паровая яхта под норвежским флагом. С трапа сошли всего три человека: сама Астрид, ее отец — могучий старик с бородой викинга и глазами цвета моря, и один брат, похожий на молодого бога Тора. Астрид была одета в простое, но добротное платье из серой шерсти, которое не скрывало ее атлетической фигуры. Она не стала ждать, пока я подойду, а сама сделала несколько широких шагов мне навстречу и крепко пожала мою руку. Ее рукопожатие было сильным и уверенным. «Князь Орлов, — сказала она без всяких реверансов, ее русский был почти без акцента, но немного резким. — Мой отец и я благодарим вас за гостеприимство. Надеюсь, мы не будем вам в тягость». Она не смотрела на роскошь особняка, ее взгляд был прикован к замерзшей Неве и тяжелым свинцовым облакам. Она словно оценивала погоду и прочность льда. Моя матушка, немного оправившись от итальянского вихря, была обескуражена этой северной простотой, но отец, Дмитрий Алексеевич, одобрительно крякнул, оценив стать и прямоту норвежцев.

Третьей, с точностью хронометра, прибыла **принцесса Виктория Прусская**. Ее поезд — образец порядка и чистоты — подошел к перрону минута в минуту. Делегация была воплощением прусского духа: военные с каменными лицами и моноклями, чопорные фрейлины в строгих платьях, похожие на надзирательниц пансиона, и несколько дипломатов из германского посольства. Сама Виктория, высокая и худая, с правильными, но холодными чертами лица, сошла на перрон и сделала идеальный книксен. «Ваша Светлость, — произнесла она на безупречном французском, даже не пытаясь говорить по-русски. — Я прибыла по воле моего дяди, Его Величества Кайзера, и моего Государя Императора, чтобы исполнить свой долг перед нашими великими державами». В ее взгляде читалась смесь аристократического высокомерия и плохо скрываемой досады. Она явно считала этот брак мезальянсом, а мою семью — выскочками-купцами, пусть и с княжеским титулом. Атмосфера мгновенно стала ледяной. Анна Павловна была так напугана этой холодной формальностью, что смогла лишь пролепетать приветствие.

Последней прибыла **Великая княжна Ксения Александровна**. И это было уже не прибытие невесты, а государственное мероприятие. Вся Английская набережная была оцеплена жандармами и казаками Лейб-гвардии. К нашему особняку подкатила вереница карет из императорских конюшен, с лакеями в ливреях и гербами Романовых на дверцах. Из главной кареты, с помощью обер-гофмейстерины и нескольких фрейлин, вышла Ксения. Она была в простом светлом платье, но на ней была нитка жемчуга, стоившая больше, чем весь гардероб остальных невест вместе взятых. Ее сопровождала целая армия придворных, которые тут же начали деловито осматривать выделенные им покои, проверяя все — от высоты потолков до температуры в комнатах. Сама Ксения была бледна и выглядела напуганной. Она робко улыбнулась мне, и в ее глазах я увидел мольбу о защите. Она была не политическим игроком, а жертвой большой политики, отданной в руки самого могущественного и пугающего человека в Империи. Моя матушка, увидев дочь Государя, которая вот-вот станет ее невесткой, испытала такой прилив гордости и ужаса одновременно, что ей пришлось присесть и попросить воды. Наш дом перестал быть нашим. Он превратился в филиал Зимнего дворца.

Вечером того же дня в Голубой гостиной состоялось первое знакомство. Сцена была достойна пера великого драматурга. Я стоял в центре, рядом с родителями. Четыре женщины, которым предстояло делить мое имя и мою жизнь, сидели в креслах, расставленных на почтительном расстоянии друг от друга.

Изабелла, откинувшись на спинку кресла, с ленивой грацией хищницы рассматривала своих «соперниц», на ее губах играла легкая усмешка.

Астрид сидела прямо, как скала, сложив на коленях сильные руки, и молча разглядывала лепнину на потолке с выражением вежливого безразличия.

Виктория Прусская сидела с идеально прямой спиной, поджав губы, и ее взгляд выражал полное неодобрение всему происходящему — обстановке, компании, самой идее этого «варварского» брака.

Ксения сидела на краешке кресла, опустив глаза, и казалась маленькой испуганной птичкой, попавшей в клетку с орлицами.

Воздух в комнате был таким густым и наэлектризованным, что, казалось, его можно резать ножом. Моя бедная матушка пыталась завести светскую беседу о погоде, но слова застревали у нее в горле. Отец стоял с каменным лицом, но я видел, как напряженно ходят желваки на его скулах. Он понимал, что его тихая семейная жизнь закончилась навсегда.

А я… я был спокоен. Один из потоков моего сознания уже анализировал психологические профили каждой, выстраивая стратегию взаимодействия. Другой — руководил доппельгангерами, которые уже начали подготовку к самому грандиозному свадебному торжеству в истории человечества.

Подготовка к свадьбе князя Орлова стала проектом национального масштаба. Я сразу заявил, что ни один из существующих соборов Петербурга не подходит для церемонии такого значения. В тот же день на пустующем Марсовом поле, под изумленными взглядами горожан, тысячи рабочих, управляемых моими доппельгангерами-инженерами, начали возведение нового храма — **Собора Имперского Единения**. Проект был эклектичным и грандиозным: русский шатровый стиль куполов сочетался с готическими шпилями в честь Пруссии, в основании лежала мощь романской базилики, напоминающей об Италии, а внутреннее убранство из дерева и камня отсылало к суровой простоте скандинавских церквей. Строительство велось круглосуточно с применением технологий, опережающих эпоху на сто лет: стальные каркасы, бетонные смеси с полимерными добавками, паровые экскаваторы и гигантские подъемные краны. Собор рос не по дням, а по часам.

Параллельно моя промышленная империя работала на полную мощность. На текстильных мануфактурах тысячи лучших швей создавали четыре совершенно разных свадебных гардероба, каждый из которых включал сотни платьев, накидок и аксессуаров. Ювелирные заводы «Орлов-Даймондс» трудились над четырьмя уникальными парюрами. Для Ксении — из бриллиантов и сапфиров, под цвет герба Романовых. Для Изабеллы — из изумрудов и рубинов, повторяющих цвета итальянского флага. Для Виктории — строгая и величественная диадема из платины и чистейших алмазов. Для Астрид — уникальное украшение из самородного золота, жемчуга Белого моря и необработанных сибирских алмазов, напоминающее о первозданной природе.

Логистика была кошмаром. В Петербург съезжались делегации со всего мира. Нужно было разместить, накормить и обеспечить безопасность королей, принцев, герцогов и послов. Протокольные службы четырех дворов — русского, итальянского, прусского и норвежского — вели бесконечные споры о старшинстве, порядке следования в кортеже и рассадке на банкете.

Глава закончилась через неделю после прибытия всех невест. Я наблюдал за сценой из окна своего кабинета, выходившего в сад. Там, за столиком, расставленным для чаепития, сидели они. Четыре будущие княгини Орловы. Моя мать, героически исполняя роль хозяйки, пыталась поддерживать разговор. Изабелла что-то оживленно рассказывала, жестикулируя. Ксения робко кивала. Астрид молча смотрела на деревья. Виктория смерила фарфоровую чашку таким взглядом, словно подозревала в ней наличие яда. Между ними царила атмосфера вежливой ледяной ненависти.

Я смотрел на них и понимал. Это не семья. Это самый сложный и взрывоопасный политический альянс, который когда-либо видел мир. И он весь, со всеми его амбициями, обидами и интригами, теперь живет под моей крышей. Свадьба не будет концом этой истории. Она станет лишь началом настоящей игры. Игрового поля, где ставкой будет будущее моей Империи.

Глава 15. Свадьба века

15 августа 1896 года.

Этот день Петербург не забудет никогда. С самого рассвета город гудел, как потревоженный улей. Столица, привыкшая к имперской пышности, не видела ничего подобного. Это была не просто свадьба, это была коронация новой эпохи, демонстрация мощи, которая заставила весь мир затаить дыхание. День венчания князя Александра Орлова с четырьмя принцессами Европы.

Утро в особняке на Английской набережной напоминало штаб-квартиру во время генерального наступления. Сотни слуг, флористов, поваров и распорядителей носились по гулким коридорам. Воздух был густым от запаха воска, ладана и тысяч роз, доставленных специальными поездами-рефрижераторами с юга Империи. Я намеренно изолировал каждую из невест в их собственных крыльях особняка, предоставив им возможность подготовиться в окружении своих людей. Мои доппельгангеры, невидимые и неслышимые, контролировали каждый уголок, предотвращая любые возможные инциденты, от бытовых ссор между фрейлинами до попыток шпионажа со стороны иностранных делегаций.

В покоях **Великой княжны Ксении** царила торжественная и немного нервная атмосфера русского двора. Ее готовили к венчанию, как готовят икону к выносу. Десяток фрейлин и камеристок порхали вокруг, затягивая корсет, укладывая тяжелые русые волосы в сложную прическу, увенчанную бриллиантовой диадемой Романовых. Ее платье было произведением искусства — тяжелый белый атлас, расшитый тысячами речных жемчужин и серебряной нитью, создающей узор из морозных цветов. Оно весило не меньше пуда. Ксения была бледна, ее огромные серые глаза были полны страха и благоговения. Она была не просто невестой; она была символом, живым мостом между старой династией и моей новой властью. Когда на нее надели ожерелье, подаренное мной — каскад из сапфиров и безупречных якутских алмазов — она ахнула и прижала руку к груди.

В апартаментах **Изабеллы ди Савойя** царил творческий хаос. Итальянка превратила подготовку в театральное представление. Она не подчинялась своим стилистам, а руководила ими, как дирижер оркестром. Ее смех и громкие команды на итальянском разносились по всему крылу. Ее платье было дерзким и чувственным, вдохновленным эпохой Ренессанса. Кремовый шелк, расшитый золотом и мелкими рубинами, облегал ее фигуру, подчеркивая каждый изгиб. Глубокое декольте было смелым, почти скандальным для петербургского света. Она сама вплетала в темные волосы нити с изумрудами и с восхищением смотрела на себя в венецианское зеркало. Для нее это была не жертва, а триумф. Она выходила замуж за самого могущественного человека в мире и не собиралась играть вторую скрипку.

Покои **Виктории Прусской** были оазисом ледяного порядка. Подготовка проходила в почти полной тишине, нарушаемой лишь сухими командами на немецком, которые принцесса отдавала своей старшей фрейлине. Все было выверено до миллиметра. Ее платье было строгим, архитектурным, из плотного серебристого броката, с высоким закрытым воротником и длинным шлейфом. Оно было похоже на броню, а платиновая диадема с безупречными алмазами напоминала корону королевы-воительницы. Виктория не выказывала никаких эмоций. Она исполняла свой долг. Ее лицо было непроницаемой маской, но в глубине ее голубых глаз я, наблюдавший через микроскопического доппельгангера-пылинку, видел холодную решимость. Она приехала сюда не любить, а править.

И, наконец, **Астрид Бьёрнсдаттер**. Ее покои были самыми тихими. Она отказалась от помощи большей части присланных слуг, оставив лишь одну свою норвежскую компаньонку. Пока остальные невесты утопали в шелках и кружевах, Астрид стояла у открытого окна, вдыхая свежий балтийский воздух. Она уже была одета. Ее платье было обманчиво простым — из плотного льна цвета слоновой кости, но украшенное сложнейшей вышивкой, изображавшей сцены из скандинавских саг. Никаких корсетов, никаких пышных юбок. Оно подчеркивало ее природную стать и силу. Ее густые светлые волосы были заплетены в одну массивную косу, в которую были вплетены живые белые цветы и несколько самородков необработанного золота из моих сибирских приисков. Она была похожа не на принцессу, а на мифическую героиню, готовую шагнуть в новую жизнь.

Я же готовился в своем кабинете. На мне был темно-серый мундир нового образца, без лишних эполет и аксельбантов, но сшитый из лучшей ткани и украшенный лишь одной наградой — учрежденным специально для меня орденом «Строитель Империи» в виде платиновой звезды. Пока камердинер помогал мне с сапогами, несколько потоков моего сознания работали без остановки: один контролировал биржевые операции в Нью-Йорке и Лондоне, другой анализировал отчеты о строительстве новых городов в Сибири, третий проигрывал миллионы вариантов возможных политических провокаций во время сегодняшнего торжества, а четвертый составлял подробный план нашей первой брачной ночи, учитывая психологические особенности и культурный бэкграунд каждой из моих жен.

Наконец, все было готово. Я спустился по парадной лестнице. Внизу, в огромном холле, меня уже ждали они. Четыре женщины, четыре вселенные, четыре политических союза. Я подошел и предложил руку Ксении и Виктории, как представительницам высшей аристократии. Изабелла и Астрид пошли следом, и мы двинулись к парадному выходу.

И вот в этот момент, когда массивные дубовые двери распахнулись, и на нас обрушился рев толпы и слепящий свет сотен магниевых вспышек, меня накрыло. Флешбэк.

Мир на мгновение потерял краски и звуки. Холодный августовский воздух Петербурга сменился теплым, идеально отрегулированным климатом крытого перрона. Вместо особняка Орловых за спиной был пирон из стекла и белого бетона «Зари-1», моего первого, самого секретного сибирского города. Вместо тысяч зевак — идеальные шеренги почетного караула. Я стоял там, на перроне, несколько лет назад, встречаемый подобным образом. И караул… он был почти таким же.

Я моргнул, возвращаясь в реальность, но образ не исчез, он наложился на происходящее. Я почувствовал, как у меня начинает едва заметно дергаться левый глаз.

На идеально чистой лужайке перед домом замер почетный караул. Мой личный караул. Солдаты были одеты в темно-серую форму, ту самую, что я разработал — функциональную, строгую, с легким налетом немецкого стиля, но лишенную прусской театральности. В руках они держали полуавтоматические винтовки «Волхов СВ-96», способные выпустить десять патронов быстрее, чем солдат с винтовкой Мосина успеет передернуть затвор. И солдаты… солдаты были женщинами.

Образ из прошлого и картина настоящего слились в одно сюрреалистическое полотно. Китаянки, кореянки, филиппинки, африканки, ирландки с огненно-рыжими волосами, смуглые латиноамериканки, голубоглазые немки. Все как на подбор: высокие, от 175 сантиметров и выше. Все с идеальными, модельными фигурами — тонкая талия, пышная грудь третьего-четвертого размера, крутые бедра. Длинные, ухоженные волосы у всех были собраны в строгий пучок, открывая лебединые шеи. Их лица были красивы, но выражение на них было странным — смесь волевой решимости, почти фанатичной преданности и трепетного обожания, направленного прямо на меня, князя Орлова. Это была моя личная гвардия, мой «Валькирион», набранный из лучших представительниц со всего мира, прошедших жесточайший отбор и подготовку в моих секретных центрах. Каждая из них была не просто солдатом, а специалистом широкого профиля, владеющим несколькими языками, боевыми искусствами и способным управлять любой моей техникой. И в их разум, с их полного согласия, были загружены базовые принципы верности и долга.

Перед строем, у расстеленной к дому алой ковровой дорожки, ждал кортеж. В центре — огромный бронированный лимузин серебристого цвета. Он был создан в моих мастерских, но я узнал в нем черты «Rolls-Royce Silver Ghost», доведенного до абсолютного совершенства.

* * *

**Изобретение: Представительский бронеавтомобиль «Царь-лимузин 'Орлов-Призрак'»**

* **Оригинал в нашем мире:** Rolls-Royce 40/50 HP "Silver Ghost" (выпускался с 1906 года). Прославился своей надежностью, тишиной и плавностью хода.

* **Моя версия:** Я взял концепцию «Призрака» и воплотил ее на десять лет раньше, используя технологии будущего.

* **Двигатель:** Вместо рядного 6-цилиндрового двигателя я установил компактный, но мощный V-образный 12-цилиндровый двигатель объемом 9 литров. Он работал практически бесшумно благодаря идеальной балансировке, гидравлическим толкателям клапанов и системе выхлопа со сложными резонаторами. Мощность составляла около 200 лошадиных сил, что позволяло тяжелой машине разгоняться до 120 км/ч.

* **Броня:** Кузов был не просто стальным. Это была композитная броня: внешний слой из закаленной хромомолибденовой стали, внутренний — из вязкого титанового сплава, а между ними — слой прессованного арамидного волокна (аналог кевлара). Такая защита выдерживала прямое попадание из крупнокалиберного пулемета.

* **Стекла:** Многослойный триплекс с поликарбонатной прослойкой, толщиной 70 мм. Они не пробивались винтовочными пулями и сохраняли прозрачность.

* **Шасси и подвеска:** Усиленная рама лестничного типа из легированной стали. Подвеска была полностью независимой, с пневматическими элементами, управляемыми электроникой, что обеспечивало невероятную плавность хода даже на брусчатке.

* **Шины:** Бескамерные, с технологией run-flat — внутренний жесткий каркас позволял продолжать движение даже после нескольких пробоин.

* **Эффект:** Для мира 1896 года это был не автомобиль. Это был сухопутный дредноут, шедевр инженерной мысли, передвигающийся с грацией и тишиной призрака. Он был символом моего личного могущества: абсолютная безопасность, облаченная в форму высшей роскоши.

* * *

По бокам от лимузина стояли два открытых бронетранспортера. Это были не мои колесные «Дозоры», а нечто новое — полугусеничные машины, похожие на немецкий «Sd.Kfz. 251», но более изящные и смертоносные.

* * *

**Изобретение: Бронетранспортер сопровождения БТР-ПГ-1 «Ястреб»**

* **Оригинал в нашем мире:** Немецкий полугусеничный бронетранспортер Sd.Kfz. 251 (принят на вооружение в 1939 году).

* **Моя версия:** «Ястреб» сочетал проходимость танка и скорость автомобиля.

* **Компоновка:** Полугусеничная схема с передними управляемыми колесами. Это давало отличную маневренность на дорогах и высокую проходимость по пересеченной местности.

* **Броня:** Рациональные углы наклона катаных бронелистов толщиной до 20 мм в лобовой части обеспечивали защиту от винтовочных пуль и осколков.

* **Вооружение:** На турели была установлена спаренная система из двух крупнокалиберных пулеметов «Шквал-12.7» (мой аналог ДШК), способная вести огонь как по наземным, так и по воздушнымцелям. Темп стрельбы и плотность огня были чудовищными для этой эпохи.

* **Десант:** Внутри могли разместиться 8 гвардейцев «Валькириона» со всем снаряжением.

* **Эффект:** Эти машины, стоявшие в кортеже, были не просто охраной. Они были публичным заявлением: любая попытка нападения на князя Орлова будет встречена огненным шквалом, от которого не спасется никто.

* * *

У открытой двери лимузина, широко улыбаясь, стоял он. Высокий блондин с пронзительными голубыми глазами и идеальным арийским профилем. Он был одет в элегантный светлый костюм-тройку и махал мне рукой так, словно мы старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки. Это был Ганс, один из моих первых десяти автономных доппельгангеров, созданный для операций в Германии и Северной Европе. Именно он, со своей обворожительной улыбкой и ледяным расчетом в глазах, вызвался быть моим шафером.

— Mein Prinz! Мой Князь! — воскликнул он с легким немецким акцентом, который он культивировал для шарма. — Ваши невесты прекрасны, как утренняя заря над Альпами! Мир ждет!

Я медленно спустился по ступеням, ведя под руки Ксению и Викторию. Нервный тик в левом глазу усилился. Я чувствовал на себе сотни восторженных взглядов гвардейцев, тысячи любопытных взглядов толпы, десятки объективов репортеров и четыре пары очень разных женских глаз рядом со мной.

Процессия двинулась к Марсовому полю. Рев толпы был оглушительным. Весь Невский проспект был забит людьми. С балконов и крыш на нас сыпался дождь из лепестков роз. Мой «Призрак» плыл сквозь это людское море, абсолютно изолируя нас от шума. Внутри салона, обитого белой кожей и карельской березой, было тихо. Я видел, как Изабелла с восторгом смотрит в окно, посылая толпе воздушные поцелуи. Ксения, наоборот, съежилась в углу, напуганная этим проявлением народного обожания. Виктория сидела с каменным лицом, глядя прямо перед собой. Астрид с неподдельным интересом разглядывала конструкцию бронестекла.

Собор Имперского Единения, построенный за немыслимые два месяца, поражал воображение. Он был огромен, величественен и эклектичен. Он был не похож ни на один храм в мире. Это был мой храм. У входа нас встречали все монархи Европы. Император Александр III, огромный и бородатый, с трудом сдерживал гордую улыбку. Рядом с ним стоял его сын, наследник Николай, со своими двумя женами — Александрой и Марией. Кайзер Вильгельм II, в парадном мундире, выглядел так, будто проглотил лимон. Король Италии Умберто I и король Швеции и Норвегии Оскар II выглядели более дружелюбно, понимая, какой политический вес они приобрели благодаря этому союзу. За ними стояли Ротшильды, Морганы, Круппы, Нобели — вся финансовая и промышленная элита мира.

Сама церемония была длинной и пышной. Патриарх, с дрожью в голосе, провел обряд венчания четыре раза подряд. Четыре раза я надевал кольцо на палец. Четыре раза я выслушивал клятвы. Четыре раза я целовал новую жену. Я чувствовал себя не женихом, а генеральным директором, подписывающим четыре важнейших контракта в своей жизни. Когда все закончилось, и я стоял перед алтарем с четырьмя женщинами, официально ставшими моими женами, собор взорвался аплодисментами.

Банкет в специально построенном павильоне превзошел все ожидания. На столах были блюда со всех концов моей новой Империи: сибирские осетры и дальневосточные крабы, узбекский плов и шанхайские димсамы, баварские колбаски и французские сыры, итальянские вина и русская водка.

Речи были предсказуемы. Царь говорил о несокрушимом единстве Романовых и Орловых. Кайзер — о вечной дружбе (сквозь зубы) между Германией и Россией. Король Умберто — о любви и красоте. Отец Астрид, старый Ярл, просто поднял огромный рог с медом и проревел: «За силу!», чем вызвал недоумение у дипломатов и восторг у военных.

Моя речь была последней и самой короткой.

— Сегодня, — сказал я, и мой усиленный магией голос накрыл огромный зал, заставив всех замолчать, — мы не просто создали семью. Мы заложили первый камень в фундамент нового мира. Мира без границ, без войн, без голода. Мира единства, процветания и долга. За Империю!

К вечеру все были измотаны. Физически и морально. Мои жены едва держались на ногах. Я видел, как спала маска с лица Виктории, обнажив смертельную усталость. Изабелла больше не улыбалась, а лишь механически кивала гостям. Ксения выглядела так, будто вот-вот упадет в обморок. Даже сильная Астрид выглядела бледной.

Мы покинули торжество одними из первых. Но мы поехали не в особняк на набережной. На специальной ветке нас ждал бронированный экспресс, который за полчаса доставил нас в мое сердце силы — в Орлов-Град, построенный за Невской заставой. Это был мой личный город-крепость, где располагались мои лаборатории, заводы и мой новый дом.

Дворец был огромен, но не так вычурно-роскошен, как Зимний. Это была смесь хай-тека, ар-деко и брутализма. Чистые линии, огромные панорамные окна, умные системы, управляющие светом и климатом, и полной безопасностью.

Мы вошли в главный холл, где нас встретила идеальная тишина, нарушаемая лишь тихим гулом систем жизнеобеспечения. Несколько гвардейцев «Валькириона» в строгой домашней униформе беззвучно приняли наши вещи и удалились. Мы молча проследовали к личному лифту — кабине из полированного обсидиана и стали, которая без малейшего толчка вознесла нас на самый верхний, жилой этаж.

Двери разъехались, открывая вид на наши общие покои.

Комната была огромной, размером с бальный зал в ином дворце. Панорамная стена из бронестекла от пола до потолка открывала захватывающий вид на ночной Орлов-Град: геометрически правильные улицы, освещенные мягким светом электрических фонарей, темные силуэты заводских корпусов на горизонте и идеально подстриженные парки. В центре комнаты, на небольшом возвышении, стояла кровать. Не просто кровать, а монументальное сооружение из темного дерева и кожи, способное с комфортом разместить человек десять. Она явно доминировала в пространстве, являясь немым и грозным напоминанием о цели нашего союза. Вокруг были разбросаны зоны отдыха с диванами и креслами, а у противоположной стены горел огонь в широком минималистичном камине.

Но главным элементом архитектуры были четыре одинаковые, массивные двери из карельской березы, расположенные на равном расстоянии друг от друга вдоль одной из стен.

Мои четыре жены вошли в комнату и замерли. Вся публичная бравада, весь этикет, вся политическая игра испарились, смытые волной смертельной усталости. Передо мной стояли не принцессы, а четыре измученные молодые женщины, попавшие в золотую клетку.

Ксения, бледная как полотно, смотрела на гигантскую кровать с откровенным ужасом. Ее руки были сцеплены в замок так, что побелели костяшки пальцев. Она была похожа на ягненка, принесенного на алтарь.

Изабелла, чья энергия казалась неисчерпаемой, наконец сникла. Она обвела взглядом роскошную, но холодную обстановку, и в ее глазах я впервые увидел не триумф, а растерянность. Реальность оказалась куда более стерильной и пугающей, чем ее романтические фантазии.

Виктория, чья прусская выдержка была почти безупречной, позволила плечам слегка опуститься. Она смерила четыре одинаковые двери оценивающим взглядом стратега, пытающегося понять правила новой, непонятной игры.

Лишь Астрид сохраняла относительное самообладание. Она подошла к панорамному окну и посмотрела на огни города-завода. Ее лицо не выражало ничего, кроме глубокой задумчивости. Она единственная, казалось, понимала, что истинная сила этого места не в роскоши, а в этих огнях на горизонте.

Я дал им мгновение, чтобы осознать происходящее, а затем нарушил тишину. Мой голос прозвучал спокойно и ровно, без тени страсти или приказа.

— Этот день был долгим для всех нас. Вы устали. Я устал.

Я сделал паузу, давая словам впитаться. Три пары глаз тут же обратились ко мне с разной степенью тревоги и недоумения. Астрид обернулась.

— Никаких супружеских обязанностей сегодня не будет, — продолжил я твердо. — Нам всем нужен отдых.

Я увидел, как волна облегчения прокатилась по ним. Ксения едва заметно выдохнула, Изабелла удивленно моргнула, а на лице Виктории промелькнуло нечто похожее на уважение.

— Это наши общие покои, — я обвел рукой центральное пространство. — Мы будем завтракать здесь вместе. Иногда ужинать. Но ваша личная жизнь неприкосновенна.

Я подошел к четырем дверям.

— Это, — я указал на первую дверь, — ваши личные апартаменты, Ваше Высочество, — обратился я к Ксении. — А это ваши, принцесса Виктория. Ваши, принцесса Изабелла. И ваши, леди Астрид. В каждой из них — полноценная квартира: спальня, ванная комната, гардеробная и небольшой кабинет. Ваши личные вещи и прислуга уже там. Эта территория — ваша. Абсолютно неприкосновенна. Никто, включая меня, не войдет туда без вашего прямого приглашения.

Наступила тишина. Они смотрели на меня, пытаясь понять. В их мире, в их понимании брака, особенно такого, это было немыслимо. Это было не принуждение, а предложение. Не владение, а партнерство.

Первой не выдержала Ксения. Она сделала неуклюжий книксен и, прошептав «Благодарю вас, князь», почти бегом скрылась за своей дверью. За ней, с более сдержанным, но не менее торопливым кивком, удалилась Виктория. Изабелла помедлила, бросив на меня долгий, изучающий взгляд, в котором смешались разочарование и зарождающееся любопытство, и тоже исчезла в своих покоях.

Последней осталась Астрид. Она подошла ко мне.

— Вы сложный человек, князь Орлов, — тихо сказала она, глядя мне прямо в глаза. В ее взгляде не было ни страха, ни подобострастия. Только прямой, ясный интерес.

— Жизнь сложная штука, леди Астрид, — ответил я.

Она кивнула, словно соглашаясь с какой-то своей мыслью, и спокойно направилась к своей двери.

Я остался один посреди огромного зала. Гротескная кровать в центре комнаты казалась холодной и пустой. Четыре двери в стене были закрыты. Четыре мира, четыре судьбы, четыре политических вектора теперь находились под моей ответственностью.

Я подошел к окну и посмотрел на свою империю.

Свадьба закончилась. Брак начался. И это, чувствовал я всеми потоками своего сознания, будет куда сложнее, чем строить города и двигать армии. Это будет самая трудная война, в которой мне когда-либо приходилось сражаться. Война за мир под собственной крышей.

Глава 16. Век Золотой и Позолоченный

1901 год.

Прошло пять лет. Пять коротких лет для меня и целая вечность для мира, который изменился до неузнаваемости. Двадцатый век, которого так боялись и на который так надеялись в старом мире, начался в совершенно иной реальности. В реальности, где история пошла по пути, начертанному мной. Для одних эти годы стали эпохой невиданного процветания и надежд, для других — временем окончательного упадка и забвения.

Лично для меня эти пять лет были, как ни странно, самыми спокойными за многие реинкарнации. Мой грандиозный политический брак, который грозил стать полем вечной битвы, превратился в отлаженный механизм. Четыре женщины, четыре стихии, нашли свои ниши в моей жизни и в жизни Империи. Мы жили в новом, отстроенном для нашей разросшейся семьи Орловском дворце в Царском Селе, который по размерам и роскоши превосходил Зимний.

Утренний завтрак в Малой столовой дворца стал идеальной иллюстрацией нашего нового мира. За огромным столом из карельской березы сидела моя семья. Справа от меня — **Ксения**. Она расцвела, избавившись от придворной зажатости. Роль первой леди Империи (ибо именно так ее воспринимал народ) и материнство придали ей уверенности и спокойного достоинства. Она стала покровительницей искусств, больниц и приютов, ее тихая доброта и врожденное благородство покорили сердца миллионов. Рядом с ней возились наши дети, четырехлетний Дмитрий и трехлетняя Анна. Дима, серьезный темноволосый мальчик с серыми глазами своего деда, Императора Александра III, уже читал не детские сказки, а адаптированные версии «Государя» Макиавелли, которые я для него подготовил. Аня, копия своей матери, с ангельским личиком, уже говорила на трех языках и собирала из конструктора сложнейшие механические модели.

Слева от меня сидела **Астрид**. Она нашла себя в управлении моими сибирскими и уральскими проектами. Она редко бывала в столице, предпочитая инспекционные поездки по новым городам, где ее, «Княгиню-Валькирию», встречали как живую легенду. Она курировала аграрные реформы, программы по лесовосстановлению и развитие животноводства. Она была силой, энергией, самой землей. Ее дети, близнецы Рагнар и Фрейя, были ее точными копиями: рослые, светловолосые, неугомонные. Они не могли усидеть на месте и уже в свои три с половиной года скакали на пони и плавали в дворцовом бассейне лучше многих взрослых. Их смех наполнял дворец жизнью.

Напротив меня сидела **Изабелла**. Она стала моим неофициальным министром иностранных дел. Ее салон в Петербурге был центром европейской дипломатии. Острая на язык, обладающая блестящим умом и итальянским темпераментом, она плела интриги, заключала союзы и играючи манипулировала послами. Она взяла под свое крыло всю Южную Европу и бывшую Османскую империю, превращая их в процветающие и абсолютно лояльные России провинции. Ее сын, Лоренцо, был маленьким дипломатом. Обаятельный, темноволосый, с хитрыми глазами матери, он уже в три года умудрялся выпросить у суровой Виктории дополнительную конфету, чего не удавалось никому другому.

И, наконец, **Виктория**. Прусская принцесса оставалась самой сложной и закрытой из моих жен. Но и она нашла свое место. Я поручил ей то, что у немцев получается лучше всего — порядок. Она возглавила Комитет по стандартизации и качеству, внедряя единые стандарты во всех отраслях промышленности Империи, от производства гвоздей до сборки автомобилей. Ее педантичность и требовательность приносили колоссальные плоды. Эффективность производства выросла в разы. Ее сын Фридрих был ее зеркальным отражением. Серьезный, молчаливый мальчик, он предпочитал не играть, а наблюдать, раскладывая свои игрушки в идеальном геометрическом порядке. Он был прирожденным администратором.

Они не стали подругами. Между ними сохранялась прохладная дистанция. Но они стали союзницами, объединенными общими детьми и пониманием того, что благополучие каждой из них зависит от стабильности целого. Я же был центром этой системы, солнцем, вокруг которого вращались четыре очень разные, но одинаково важные планеты.

Но это была лишь видимая часть моей семьи. Иногда по ночам, в своем кабинете, я использовал одну из своих магических техник, создавая в чаше с серебряной водой «Окно видящего». И смотрел на других своих детей. Там, в сердце Сибири, в специальных академиях Орлов-Градов, росли сто шестьдесят четыре моих ребенка. Дети, рожденные от семидесяти специально отобранных женщин еще в 1893 году. Сейчас им было по восемь лет. И они не были похожи на своих столичных братьев и сестер. Их не баловали во дворцах. Их воспитывали мои доппельгангеры в спартанских условиях. Они изучали не только языки и историю. Они с младенчества учились управлять маной. Простые телекинетические упражнения, основы магии стихий, ментальная дисциплина. Они были моим тайным оружием. Моим будущим правительством. Кадром, который однажды возьмет в свои руки управление этой огромной планетарной империей. Они были настоящими вундеркиндами, впитывая знания с чудовищной скоростью. Моя кровь, помноженная на магическую предрасположенность и системное обучение, давала невероятные результаты.

* * *

Пока моя семья росла, страна преображалась с немыслимой скоростью. Россия не просто вступила в XX век — она ворвалась в него, оставив остальной мир далеко позади. Благодаря моим технологиям, скопированным из будущего и адаптированным под местные реалии, технологический уровень Империи соответствовал примерно 1950-м, а в некоторых областях и 1960-м годам.

Города перестраивались по новым генеральным планам. На месте трущоб вырастали широкие проспекты и высотные (по меркам того времени, в 8-10 этажей) дома с центральным отоплением, водопроводом и канализацией. Электричество стало обыденностью. Лампочка Ильича, которую в другом мире пришлось бы ждать еще двадцать лет, в моей России горела в каждом доме, от крестьянской избы до императорского дворца. Телефонизация и радиофикация были завершены. В каждой квартире стоял телефонный аппарат, а из репродуктора на стене лились новости, музыка и образовательные лекции.

* * *

**Изобретение: Народный Телевизор «Око-1»**

* **Оригинал в нашем мире:** Гибрид идей механического телевидения Джона Бэрда (1920-е) и технологии электронно-лучевой трубки (ЭЛТ) Владимира Зворыкина и Фило Фарнсуорта (1930-е-1940-е). По дизайну и массовости напоминает советский КВН-49.

* **Моя версия:** В 1901 году концерн «Орлов-Электроникс» выпустил на рынок первый массовый телевизор «Око-1». Это был прорыв, изменивший общество навсегда.

* **Внешний вид:** Тяжелый ящик из полированного ореха, на передней панели которого располагался небольшой, выпуклый экран диагональю около 10 дюймов (25 см), дававший тусклое, мерцающее черно-белое изображение с зеленоватым оттенком. Под экраном находились три массивные бакелитовые ручки: «Яркость», «Четкость» и трехпозиционный переключатель каналов.

* **Технология:** Внутри скрывалась моя версия ЭЛТ, которую я назвал «катодным лучевым проектором». Его производство было налажено на вакуумных заводах в Сибири. Десятки радиоламп, трансформаторы и сложная система развертки — все это было скопировано из схем середины XX века. Сигнал передавался с десятков мощных телевышек, построенных по всей стране.

* **Контент:** Изначально было всего три канала. Первый — «Имперский Вестник»: новости, выступления государственных деятелей, репортажи о достижениях промышленности. Второй — «Просвещение»: образовательные лекции для взрослых, уроки для детей, научные фильмы. Третий — «Культура»: трансляции театральных постановок, оперных спектаклей и концертов.

* **Эффект:** «Око-1» стал главным инструментом формирования единого имперского сознания. Он принес в каждый дом не только развлечение, но и государственную идеологию. Люди видели своими глазами величие страны, новые города, запуски ракет (да, я уже начал скромную космическую программу) и своего князя-благодетеля. Телевизор стал мощнейшим инструментом пропаганды и унификации культуры, какой только можно было вообразить.

* * *

Железные дороги, построенные из высококачественной орловской стали, покрыли страну густой сетью. По идеально ровным асфальтированным шоссе, пересекающим континент от Лиссабона до Владивостока, мчались миллионы автомобилей марки «Русич» — моих аналогов «Форда-Т», только более надежных и комфортных. Проблема голода была решена раз и навсегда. Генетически модифицированные (с помощью магии, разу и ускоренные селекцией сорта пшеницы, кукурузы и риса давали по три урожая в год даже в зонах рискованного земледелия. Технологии консервации, вакуумной упаковки и «морозной сушки» (мой аналог сублимации) позволяли хранить продукты годами без потери качества. Россия не просто накормила себя, она стала главной продовольственной державой планеты, экспортируя миллионы тонн еды и фактически держа на продовольственном крючке десятки стран.

Автомобильная промышленность стала витриной нового имперского могущества. Простенький и надежный «Русич-1», мой аналог «Форда-Т», уже считался устаревшей моделью для сельской местности. На дорогах Империи царили новые автомобили от «Орловского Автомобильного Завода» (ОАЗ), чьи названия гремели на весь мир.

Для среднего класса и государственных служащих был создан **«Иртыш-С»**. Это был элегантный седан, в чьих плавных, округлых формах и обилии хрома безошибочно угадывались черты его прототипа из будущего — легендарной «Волги» ГАЗ-21. Просторный салон, мягкие диваны, надежный шестицилиндровый двигатель и, главное, доступная цена сделали его настоящим народным автомобилем, символом достатка и стабильности.

Для высшей элиты и государственных нужд предназначался лимузин **«Нева-Л»**. Этот гигантский, черный, как смоль, автомобиль был моим ответом на ЗИС-110. Его внушительный вид, бронированный кузов, салон, отделанный ценными породами дерева и белой кожей, бесшумный V-образный восьмицилиндровый двигатель и такие чудеса техники, как электрические стеклоподъемники и «климатическая установка» (примитивный кондиционер), делали его вершиной автомобилестроения. Появление «Невы» на улице заставляло прохожих замирать в благоговейном трепете.

А для армии, сельских жителей и любителей бездорожья выпускался неприхотливый и невероятно проходимый вездеход **«Тайга-В»**. Компактный, с открытым кузовом и полным приводом, он был аналогом американского «Виллиса» и советского «газика». Он мог проехать где угодно, и его ценили за простоту и феноменальную надежность.

Мои союзники — Германия, Италия и конфедерация государств Южной Америки, ставшая де-факто российским протекторатом, — тоже не были забыты. Я не просто давал им технологии, я интегрировал их экономики в свою. Заводы ОАЗ строились в Баварии, автотрассы прокладывались в Андалусии, агрокомплексы возникали в аргентинской пампе. Все это делалось по единым орловским стандартам, с использованием моих материалов и оборудования. Это создавало миллионы рабочих мест, поднимало уровень жизни и намертво привязывало эти страны к России, превращая их в части единого экономического и технологического пространства. Единого «Русского Мира».

Но настоящим сердцем моей Империи оставались новые города. Их число росло с каждым годом: двадцать два в Сибири, двенадцать на Урале, четырнадцать на юге — от Кубани до предгорий Кавказа. Их суммарное население уже перевалило за шестьдесят миллионов человек. Это были не просто города, это были островки будущего. Идеально спланированные, с широкими зелеными проспектами, бесшумными монорельсами вместо громыхающих трамваев, футуристическими зданиями из стекла и белого бетона. И в центре каждого такого города, в самом высоком здании, похожем одновременно на храм и на научный институт, находился источник этого процветания. Артефакт, который народная молва окрестила «Чашей Орлова» или просто «Граалем».

Я создал его как инструмент быстрой и эффективной ассимиляции и обучения населения. Простой способ автоматизировать процесс превращения неграмотного крестьянина в лояльного и квалифицированного рабочего. Но результат превзошел все ожидания. Внешне это была простая золотая чаша без единого украшения, но ее форма неуловимо напоминала изображения Святого Грааля из легенд. Процедура была проста. Новые переселенцы, прибывавшие в город, проходили медицинский осмотр, а затем их приводили в большой светлый зал, где мой доппельгангер в одеждах, напоминающих жреческие, давал каждому испить из Чаши простой воды. В этот момент магия начинала свою работу. Сложное составное заклинание, вплетенное в структуру артефакта, активировалось. Оно мягко сканировало тело, выявляя все болезни, травмы и генетические дефекты, и запускало мощнейший процесс регенерации. Хромые начинали ходить, слепые прозревали, старики чувствовали прилив молодых сил. Одновременно программа анализировала разум и, не повреждая личность, вливала в него необходимый пакет знаний: идеальную грамотность, математику, основы гигиены и ту базовую специальность, которая была нужна городу — инженера, врача, агронома. И, наконец, третья, самая важная часть программы, вносила в подсознание «закладки» глубочайшей лояльности и благодарности мне, Империи и новому миропорядку. Это была не грубая промывка мозгов, а тонкая коррекция, создающая идеальных граждан.

Я хотел автоматизации, а получил религиозный культ. Сначала поползли слухи. Потом появились первые свидетельства «чудесных исцелений». А через неделю после того, как весть о «Граале» достигла столицы, Святейший Правительствующий Синод Русской Православной Церкви после недолгого, но бурного заседания, принял историческое решение.

Я сидел в своем кабинете в центральной башне Орлов-Града. Передо мной стоял Ганс — мой главный доппельгангер-администратор, обладавший едким чувством юмора. Он молча положил на мой стол свежий номер «Церковных ведомостей» и телеграмму из Петербурга.

— Ваша Светлость, — произнес он с абсолютно невозмутимым лицом. — Примите мои поздравления. Святейший Синод только что причислил вас к лику святых. Отныне вы — Святой Благоверный Князь Александр Орлов, Чудотворец и Просветитель Земель Русских. В храмах уже заказывают ваши иконы. Рекомендую образ в парадном мундире, с Чашей в одной руке и чертежом синхрофазотрона в другой. Будет пользоваться популярностью.

Я молча смотрел на него несколько секунд. Потом медленно, с чувством, с расстановкой, опустил голову на массивную дубовую столешницу. И начал методично биться об нее лбом. Бум. Бум. Бум.

— Осторожнее, Ваша Святость, — невозмутимо продолжил Ганс. — Нимб помнете. Кстати, это уже не новость. Ватикан оказался проворнее. Папа Римский Лев XIII, да упокоит Господь его душу, даровал вам статус святого еще в 1898 году, после того как вы искоренили малярию в окрестностях Рима. Так что для католического мира вы уже три года как Santo Alessandro il Grande. Наши, как всегда, немного отстают в межконфессиональной гонке.

Я перестал биться головой и посмотрел на него тяжелым взглядом. Я хотел создать утопию порядка и разума, а создал теократию, в центре которой стоял я сам, фальшивый бог, уставший от своего собственного чуда. Перепись населения 1899 года показала, что в границах Империи проживает более 150 миллионов человек. Немыслимая цифра, учитывая, что в 1891 их было чуть больше ста. А сколько их будет в 1904 году, когда в состав вольются еще десятки миллионов азиатов и европейцев, страшно было даже представить.

На фоне этого грандиозного строительства новой цивилизации старый мир умирал. Особенно наглядно это было видно на примере Англии и ее последней союзницы, Франции. Мой агент в Лондоне прислал очередной отчет, который я читал с мрачным удовлетворением.

«…Лондон производит удручающее впечатление. Вечный смог смешался с запахом уныния. Доки на Темзе пусты, краны ржавеют. Треть мануфактур закрыта. На улицах очереди за хлебом, который теперь поставляется из России. Аристократия втихую распродает фамильные ценности, чтобы оплатить счета за электричество. Эмиграция приобрела характер национального бегства. Люди бегут куда угодно: в Америку, в Австралию, но самый желанный билет — на пароход до Санкт-Петербурга…»

«…Париж утратил свой блеск. Это больше не город света, а город теней. Политический хаос, бесконечные забастовки. Художники на Монмартре вместо прекрасных дам рисуют изможденные лица рабочих. Лувр распродает полотна второго ряда, чтобы пополнить казну. Французский язык перестал быть языком дипломатии, его место занял русский…»

Соединенные Штаты Америки были единственной страной, которая пыталась составить конкуренцию моей Империи. Там кипела жизнь. В Нью-Йорке и Чикаго росли небоскребы, заводы работали в три смены, а предприимчивые дельцы сколачивали огромные состояния. Но это была другая модель развития. Дикая, хаотичная, основанная на жесточайшей эксплуатации и социальном неравенстве. Они пытались догнать. Но они использовали паровую машину, когда у меня уже был ядерный реактор. Они были сильны, но они безнадежно отстали.

Я отошел от стола и подошел к панорамному окну. Подо мной, до самого горизонта, раскинулся идеальный город, залитый светом. Миллионы людей жили в мире, достатке и безопасности. Они были здоровы, образованы и счастливы. И все они, от простого рабочего до императора, молились на меня. Я дал им рай на земле. Но этот рай был позолоченной клеткой, построенной на всеобъемлющем контроле и великой лжи о моей природе. И я был ее вечным, несменяемым и бесконечно одиноким стражем.

Глава 17. Небесный Рубеж

1902 год.

Время в моем новом мире текло с разной скоростью. Для миллионов моих подданных оно было размеренным и полным уверенности в завтрашнем дне. Для моих врагов оно неслось к пропасти. Для меня же оно спрессовалось в череду проектов, планов и решений, где пятилетка пролетала как один день. Мои земные дела были отлажены до уровня часового механизма. Империя работала, процветала и расширялась. Экономика росла невиданными темпами, социальные проблемы решались по мере их возникновения, а внешняя политика сводилась к принятию капитуляций и заявлений о вечной дружбе. Я стал настолько неотъемлемой частью мироздания, что мое имя произносили с тем же благоговением, что и имя Господа. И когда ты покорил землю, взгляд невольно устремляется ввысь.

Одним из теплых летних вечеров я сидел с детьми на открытой террасе нашего дворца в Царском Селе. Небо было ясным, усыпанным мириадами звезд. Мои дети, которым уже исполнилось по пять-шесть лет, были не по годам развиты, и их вопросы давно вышли за рамки детских «почему».

«Папа, — спросил Фридрих, мой сын от Виктории, указывая маленьким пальчиком в небо. Он, как всегда, был серьезен и точен в формулировках. — Я прочел в астрономическом атласе, что та яркая точка — это Юпитер, газовый гигант. А те — звезды, далекие солнца. Но это лишь изображения и цифры. Каковы они на самом деле?»

Я улыбнулся. Вопрос был не по-детски глубок.

«Они такие, какими ты их видишь, Фриц, — ответил я, приобнимая его. — Огромные, далекие и молчаливые. Пока молчаливые. Земля — это наш дом, наша колыбель. Но человечество не может вечно жить в колыбели. Придет день, и мы выйдем из нее, чтобы сделать первый шаг».

Мой сын от Астрид, Рагнар, тут же вскочил на ноги, его глаза горели азартом.

«Шаг? Туда? — он взмахнул рукой в сторону Луны. — Мы полетим к звездам? Как в романах Жюля Верна?»

«Лучше, Рагнар, — ответил я. — Гораздо лучше. Романы — это мечты. А мы будем строить реальность».

В этот момент я уже знал, что через несколько месяцев этот разговор перестанет быть теорией. Далеко отсюда, в выжженных солнцем степях Казахстана, на секретном объекте, который не был отмечен ни на одной карте мира, моя мечта уже обретала форму из стали и огня.

Программа получила кодовое название **«Заря»**. Ее целью было не просто покорение космоса, а установление нового, небесного рубежа, который окончательно закрепил бы мое доминирование над планетой. Для ее реализации в полной изоляции был построен целый город — **Звездоград**. Это был не мрачный советский Байконур из другого будущего, а сверкающий оазис науки и техники. Жилые корпуса с климат-контролем, утопающие в зелени парков, кристально чистые озера, созданные геомантией, и гигантские белые сферы лабораторий и сборочных цехов. Здесь жили и работали лучшие умы, собранные со всей Империи, и, конечно, несколько сотен моих доппельгангеров, руководивших процессом.

В сердце Звездограда, в исполинском монтажно-испытательном корпусе, завершалась сборка главного инструмента программы.

* * *

**Изобретение: Ракета-носитель «Стрела-1»**

* **Оригинал в нашем мире:** Концептуальный гибрид немецкой «Фау-2» Вернера фон Брауна (как первая в истории баллистическая ракета) и советской Р-7 «Семерка» Сергея Королева (как первая ракета, выведшая спутник на орбиту).

* **Моя версия:** «Стрела-1» была произведением инженерного искусства, опередившим свое время на полвека.

* **Внешний вид и конструкция:** Ракета представляла собой сигарообразное тело высотой 32 метра, выполненное из отполированного до зеркального блеска жаропрочного сплава на основе титана и алюминия. Она была двухступенчатой. Первая ступень состояла из четырех боковых блоков-ускорителей, окружавших центральный блок второй ступени, что придавало ей характерную «королевскую» форму, знакомую мне по Р-7. Эта схема обеспечивала колоссальную тягу на старте.

* **Двигатели:** На ракете стояли жидкостные ракетные двигатели РД-О-107 (Ракетный Двигатель Орлова, модель 107), работающие на сверхэффективной и стабильной топливной паре: керосин высокой степени очистки и жидкий кислород. Их суммарная тяга на старте превышала 400 тонн. Производство сжиженного кислорода в промышленных масштабах было налажено на моих сибирских заводах.

* **Система управления:** Управление полетом осуществлялось с помощью комбинации гироскопических стабилизаторов и бортовой аналоговой вычислительной машины «Интеллект-3», которая корректировала курс с помощью отклоняемых сопел двигателей. Это обеспечивало высочайшую точность вывода на орбиту.

* **Назначение:** В отличие от своих прототипов, которые создавались в первую очередь как оружие, «Стрела-1» с самого начала проектировалась как транспортное средство для мирного освоения космоса. Ее задачей было вывести на орбиту первый в истории человечества искусственный спутник Земли.

* * *

Сентябрь 1902 года. Стартовый комплекс № 1 в Звездограде. Гигантская серебристая «Стрела-1» стояла на стартовом столе, залитая светом прожекторов. В подземном бункере управления, за толстыми стенами из армированного бетона, царила напряженная тишина. Я был здесь лично. Рядом со мной сидели Астрид, которая прилетела из Сибири, и Виктория, чей Комитет по стандартизации отвечал за безупречное качество каждой детали ракеты. На огромном экране на стене было прямое изображение из Царского Села: в своем кабинете за запуском наблюдал Государь Император Александр III с сыном-наследником Николаем. Их лица выражали смесь благоговения и абсолютного доверия.

«Ключ на старт!» — раздался в динамиках усиленный голос моего доппельгангера, руководителя полетов.

Я вставил в разъем на своем пульте специальный ключ и повернул его. Это была формальность, но важная. Символ того, что окончательное решение принимаю я.

«Есть ключ на старт. Начинаю обратный отсчет. Десять… девять…»

Сердца в бункере замерли.

«…восемь… семь… зажигание…»

У основания ракеты вспыхнул ослепительный огненный цветок. Земля ощутимо содрогнулась даже здесь, глубоко под землей. Гул перерос в оглушительный, всепоглощающий рев, который, казалось, сотрясал сами основы мироздания.

«…шесть… пять… предварительная ступень… промежуточная… главная… подъем!»

Медленно, с неимоверным величием, отрываясь от стартового стола, тридцатиметровая стальная громада устремилась ввысь, оставляя за собой огненный столб. На экранах было видно, как ракета, набирая скорость, превращается в яркую звезду, уходящую в бархатную черноту ночного неба.

В бункере все, затаив дыхание, следили за цифрами на экранах: высота, скорость, траектория. Все шло идеально.

«Есть отделение первой ступени!»

«Полет нормальный».

«Высота двести километров. Входим в зону вывода на орбиту».

И через несколько томительных минут, которые показались вечностью, раздался голос оператора, срывающийся от восторга:

«Есть отделение спутника! Объект на орбите! Мы принимаем сигнал!»

И тут же бункер наполнился звуком, которому было суждено стать гимном новой эры. Простым, ритмичным, неземным.

Бип… бип… бип…

Это был голос «Мира-1» — небольшого полированного шара диаметром чуть больше полуметра, с четырьмя длинными антеннами. Первый искусственный объект, созданный руками человека и отправленный в вечное путешествие вокруг Земли.

Инженеры и ученые в бункере вскочили со своих мест, крича «Ура!», обнимаясь и плача от счастья. Астрид крепко сжала мою руку, на ее суровом лице сияла гордая улыбка. Виктория, всегда такая сдержанная, позволила себе редкую эмоцию — она сняла перчатку и изящно промокнула уголок глаза кружевным платком. На экране Император встал и перекрестился, глядя на уходящую в космос точку.

В тот же час моя медиа-империя обрушила эту новость на мир. Все радиостанции прервали свои передачи. Телевизоры в миллионах домов показали кадры запуска. Утренние газеты вышли с гигантскими заголовками: «РОССИЯ В КОСМОСЕ! ИМПЕРИЯ ОТКРЫВАЕТ ЭРУ ЗВЕЗД!» Миру был сообщен точный график пролета «Мира-1», и миллионы людей по всей планете выходили по ночам на улицы, чтобы увидеть в небе новую, рукотворную звезду, быстро скользящую на фоне вечных созвездий.

Реакция была предсказуемой.

В Берлине и Риме царило ликование. Их народы чувствовали себя причастными к величайшему триумфу в истории человечества.

В Вашингтоне новость произвела эффект разорвавшейся бомбы. Президент Теодор Рузвельт собрал экстренное совещание в Белом Доме. Его лучшие ученые и генералы с мрачными лицами докладывали, что, по их оценкам, Соединенные Штаты отстают в ракетных технологиях от Империи Орлова минимум на тридцать-сорок лет. Это был их «момент Спутника», но во сто крат более унизительный. Они поняли, что соревнуются не просто с другой страной, а с цивилизацией иного уровня.

В Лондоне и Париже новость была встречена с тихим, угрюмым отчаянием. Для них это было не просто технологическое поражение, а окончательный символ их исторической кончины. Газеты вышли с траурными рамками. «The Times» опубликовала редакционную статью под заголовком «Сумерки Запада», где с горечью констатировалось, что эпоха европейского доминирования, длившаяся пятьсот лет, безвозвратно ушла в прошлое. Новый век принадлежал не им. Простые парижане и лондонцы, глядя на пролетающую в небе русскую звезду, чувствовали не только чудо, но и острое, щемящее ощущение собственного бессилия. Их мир стал провинцией.

Для остального мира — для Китая, Индии, арабских стран и народов Африки — русский спутник стал маяком надежды. Впервые в современной истории на вершине мира оказалась не западноевропейская колониальная держава, а огромная евразийская империя, которая не грабила и порабощала, а строила и просвещала. Это был тектонический сдвиг в глобальном сознании. Делегации из этих стран хлынули в Петербург, стремясь приобщиться к новому центру силы и технологий.

Но я думал не об эмоциях и заголовках. Мой многопоточный разум уже обрабатывал практические последствия этого прорыва. Спутник был не игрушкой, а инструментом. Сразу после успешного запуска я отдал распоряжения по дальнейшему развитию программы.

Следующая серия спутников, получившая название **«Эфир»**, должна была создать глобальную сеть связи. Десятки ретрансляторов на орбите покроют всю планету, обеспечив мгновенную и абсолютно защищенную телефонную, телеграфную и телевизионную связь с любой точкой мира. Подводные кабели, эта гордость XIX века, в одночасье превращались в антиквариат. Я мог теперь говорить с моим наместником в Южной Америке так же просто, как с министром в соседнем кабинете. Император мог в прямом эфире обратиться ко всему человечеству. Это был абсолютный контроль над информацией.

Вторая серия, **«Око»**, предназначалась для наблюдения за Землей. Официально — для метеорологии, картографии и геологической разведки. И это была правда. Спутники «Око» могли предсказывать погоду с точностью до часа, что давало колоссальное преимущество моему сельскому хозяйству. Они составляли идеальные карты планеты, находя новые месторождения полезных ископаемых. Но была и неофициальная, главная функция. С помощью сложнейшей оптики и систем обработки изображений, скопированных из технологий конца XX века, спутники «Око» могли вести непрерывное наблюдение за любой точкой на поверхности. Я мог сосчитать количество солдат на американской военной базе, прочесть номер автомобиля у Белого Дома или отследить передвижение любого корабля в мировом океане. Я обрел стратегическое всеведение, божественный взгляд, от которого невозможно было укрыться. Любая попытка любой страны тайно создать оружие или собрать армию для нападения была бы видна мне как на ладони. Это был ультимативный инструмент поддержания мира. Мира на моих условиях.

И, конечно, мой новый статус «святого» получил неожиданное подкрепление. Церковные иконописцы, пытаясь осмыслить произошедшее, начали создавать новые, доселе невиданные образы. Я видел один из эскизов: Святой Благоверный Князь Александр Орлов в парадном мундире, в одной руке держит золотую Чашу-Грааль, а другой указывает в небо. А там, над стилизованным изображением земного шара, летит крошечная четырехлучевая звезда — «Мир-1». В некоторых храмах самые авангардные регенты даже пытались вплести ритмичный сигнал спутника в структуру церковных песнопений, как «глас с небес». Этот гротескный сплав сверхтехнологий и архаичной религиозности был квинтэссенцией созданного мной мира. Иногда мне хотелось смеяться, иногда — выть от абсурдности происходящего.

Спустя месяц после исторического запуска я собрал в Звездограде пресс-конференцию для ведущих журналистов Империи и союзных держав. Она транслировалась в прямом эфире на весь мир через мою пока еще несовершенную, но уже работающую спутниковую сеть. Я стоял на трибуне, а за моей спиной в огромном панорамном окне была видна стартовая площадка, где уже шла подготовка к монтажу следующей «Стрелы».

«Дамы и господа, граждане Российской Империи, народы мира, — начал я, и мой голос разнесся по всей планете. — Месяц назад человечество сделало свой первый шаг за пределы родного дома. Наш спутник "Мир-1" стал символом того, чего может достичь разум, направленный на созидание, а не на разрушение. Он стал вестником новой эры — эры единства, просвещения и великих свершений. Россия гордится тем, что стала пионером на этом пути, но мы рассматриваем это достижение не как национальную победу, а как достояние всего человечества».

Я сделал паузу, давая словам впитаться. Миллиарды глаз смотрели на меня с экранов телевизоров.

«"Мир-1" — это лишь разведчик, первый луч новой зари. Мы продолжим нашу работу. В ближайшие годы на орбите будет создана целая сеть спутников, которая свяжет все континенты, поможет нам предсказывать погоду, изучать нашу планету и сделает жизнь каждого человека лучше и безопаснее. Но это лишь подготовка. Подготовка к следующему, еще более великому шагу».

Я обвел взглядом замерший зал и посмотрел прямо в объектив главной телекамеры, обращаясь к каждому человеку на Земле.

«Сегодня я объявляю нашу следующую цель. Цель, которая еще вчера казалась фантастикой, а сегодня становится инженерной задачей. Цель, котораядолжна вдохновить наших детей и показать им, что нет ничего невозможного. Программа "Заря" продолжает свою работу. И я обещаю вам… — я сделал еще одну, последнюю паузу, зная, что следующие мои слова войдут в историю. — **В 1904 году Российская Империя отправит человека к звездам, и русский космонавт ступит на поверхность Луны**».

На несколько секунд в мире воцарилась тишина. Оглушительная, неверящая тишина. А затем она взорвалась бурей. Зал в Звездограде ревел от восторга. На улицах городов по всей планете люди кричали и обнимались, ошеломленные грандиозностью обещания. Даже в Вашингтоне и Лондоне в этот момент шок смешался с невольным восхищением.

Я же спокойно стоял на трибуне. Я не просто предсказывал будущее. Я его назначал. И вся планета, затаив дыхание, готовилась смотреть, как я исполню свое обещание. Рубеж был взят. Земля была моей. Теперь пришло время заявить права на небеса.

Глава 18. Валькирия в Небесах

1903–1904 годы.

Мир изменился. Он изменился не постепенно, не эволюционно, а скачком, словно перелистнув страницу скучной прозы и начав новую главу, написанную в жанре научной фантастики. Мой план, некогда бывший лишь набором директив в моем сознании, теперь был выгравирован на самом небосводе. Ночное небо перестало быть просто россыпью далеких огней, оно стало освоенным, рабочим пространством. Новым рубежом Российской Империи.

С высоты своего кабинета в центральной башне Орлов-Града, я мог, при желании, вывести на огромный настенный экран карту околоземного пространства. Она была похожа на сложную паутину, сплетенную гигантским и невероятно аккуратным пауком. Сотни точек, каждая из которых была моим спутником, двигались по выверенным орбитам, выполняя свою задачу.

Система глобальной связи **«Эфир»** насчитывала уже семьдесят два активных ретранслятора, обеспечивая стопроцентное покрытие планеты. Мгновенная, защищенная от прослушивания связь и телевещание стали нормой от Антарктиды до Шпицбергена. Торговые сделки заключались в реальном времени между Токио и Буэнос-Айресом, а император Александр III мог поздравить германского кайзера с днем рождения по видеосвязи, будто тот находился в соседней комнате.

Группировка спутников **«Око»** разрослась до сорока восьми аппаратов. Их метеорологические модули давали точнейшие прогнозы погоды на недели вперед, превратив сельское хозяйство из лотереи в точную науку. Урожаи в моих агрокомплексах стали еще стабильнее и выше. Геологические сканеры «Ока» просвечивали земную кору, создавая подробнейшую карту полезных ископаемых планеты, от урановых руд в Австралии до алмазных трубок в Африке. Все эти данные стекались в мои аналитические центры, позволяя планировать экономику на десятилетия вперед.

И была третья, самая секретная система, о которой официально не говорилось, но о существовании которой догадывались все мировые лидеры. Двенадцать спутников серии **«Зоркий»**. Это были мои глаза. Космические телескопы, направленные не в глубины космоса, а на поверхность Земли. Каждый из них был способен с высоты в четыреста километров различить не просто автомобиль, а его номерной знак. Они видели все. Строительство нового завода в Пенсильвании, передвижение французского патрульного катера в Средиземном море, учения американской кавалерии в прериях. Любая попытка скрыть что-либо от меня была обречена на провал. Я достиг абсолютной, тотальной стратегической прозрачности. Мир стал для меня аквариумом, а я — его единственным наблюдателем.

В этом новом мире старые геополитические модели рассыпались в прах. И самым ярким примером этого стали Соединенные Штаты Америки.

Весь 1902 год Америка жила в состоянии шока. Их «момент Спутника» оказался не просто уколом в национальную гордость, а констатацией экзистенциального отставания. Их промышленность, основанная на стали, угле и паре, не могла конкурировать с моими технологиями. Их банкиры проигрывали на биржах, потому что мои финансисты получали информацию через «Эфир» на несколько часов раньше. Их генералы с ужасом смотрели в небо, понимая, что вся их армия находится под постоянным невидимым наблюдением. Президент Теодор Рузвельт, человек несгибаемой воли и ярый патриот, оказался в немыслимой ситуации. Он мог либо вести свою страну по пути гордой, но безнадежной изоляции, обрекая ее на участь второсортной аграрной державы, либо… принять новую реальность.

В январе 1903 года в Санкт-Петербург прибыла американская делегация во главе с государственным секретарем Джоном Хэем. Это не было визитом вежливости. Это была тихая, деловая капитуляция, обставленная как просьба о союзе. Я принял их в Екатерининском дворце, в том самом зале, где когда-то решались судьбы Европы. Американцы, привыкшие к своему деловому стилю, выглядели в этих имперских интерьерах немного потерянно.

«Князь Орлов, — начал Хэй, стараясь сохранять достоинство. — Президент Рузвельт и народ Соединенных Штатов с восхищением наблюдают за прогрессом, которого достигла Российская Империя под вашим… руководством. Мы видим будущее, которое вы строите. Будущее без голода, болезней и войн. И мы не хотим оставаться за бортом этого будущего. Мы просим рассмотреть возможность вступления США в ваш Союз Прогресса и Безопасности».

Я молча слушал, хотя знал каждое слово, которое он скажет, заранее. Мои доппельгангеры провели с ними предварительные переговоры, а «Зоркий» зафиксировал каждое совещание в Белом Доме.

«Я рад, что здравый смысл возобладал, господин секретарь, — ответил я спокойно. — Двери в будущее открыты для всех, кто готов работать ради общего блага. Но вхождение в Союз — это не только привилегии, но и обязанности».

Условия были просты, но всеобъемлющи. США сохраняли свою политическую систему и внутреннюю автономию. Но они должны были полностью интегрировать свою экономику в имперскую. Это означало переход на мои технологические стандарты, от калибра железнодорожной колеи до протоколов передачи данных. Это означало открытие рынков для моих товаров и допуск моих корпораций к разработке американских ресурсов. Это означало включение их армии в общую систему безопасности под моим верховным командованием. По сути, Америка становилась еще одним, самым крупным и развитым, протекторатом моей Империи. Огромным, самоуправляемым, но прочно сидящим в позолоченной клетке.

Хэй и его делегация согласились на все. У них не было выбора. Через неделю договор был подписан. Американский флаг был поднят рядом с флагами России, Германии, Италии и Южноамериканской Конфедерации у здания Адмиралтейства. Последний реальный конкурент сошел с дистанции. Теперь вся планета, де-юре или де-факто, была моей.

И когда земля была окончательно обустроена, я вернулся к главному — к небесам. Обещание, данное миру, должно было быть исполнено. Человек в космосе в 1904 году.

Подготовка шла полным ходом. В Звездограде был построен новый корабль — **«Восход-1»**. Он был развитием идей, заложенных в беспилотном «Мире-1», но гораздо сложнее. Это была сферическая капсула диаметром чуть более двух метров, обитаемый отсек, набитый системами жизнеобеспечения, управления и связи. К нему крепился приборно-агрегатный отсек с тормозной двигательной установкой для возвращения на Землю. Все было просчитано и многократно проверено. Но главным вопросом был не «что», а «кто».

Кто станет первым человеком, покинувшим колыбель цивилизации?

В моем кабинете состоялся разговор с Гансом.

«Очевидный выбор — военный летчик-испытатель, — сказал он, просматривая списки кандидатов. — Мужчина, тридцать-тридцать пять лет, идеальное здоровье, инженерное образование, член партии… ой, простите, этого у нас нет. Просто абсолютно лояльный гражданин».

«Скучно, Ганс, — ответил я, глядя на экран, где вращалась модель «Восхода». — Предсказуемо. Банально. Первый полет в космос — это не просто техническое достижение. Это акт творения нового мифа. А мифу нужен правильный герой. Вернее, героиня».

Ганс поднял бровь.

«Героиня?»

«Именно. Подумай сам. Мужчина-завоеватель, покоряющий космос, — это продолжение старой, земной истории. Агрессивной, патриархальной. Женщина, посланница мира, поднимающаяся к звездам, — это символ новой эры. Символ того, что мое общество отказалось от старых предрассудков. Что в моей Империи путь наверх открыт любому, независимо от пола или происхождения. Кроме того… — я усмехнулся. — Это просто красиво. Валькирия, возносящаяся в Вальхаллу. Поэзия, Ганс. Великим делам нужна великая поэзия».

Решение было принято. Первым космонавтом станет женщина. И не просто женщина, а одна из моих «валькирий» — элитного подразделения моей частной армии, состоящего исключительно из женщин, прошедших через «Грааль» и обладающих пиковыми физическими и ментальными показателями. Они были умны, сильны, абсолютно лояльны и невероятно красивы — побочный эффект оптимизирующей магии Грааля.

Отбор был жесточайшим. Изсотен лучших кандидаток была выбрана одна. Ее звали Айна О’Мэлли.

Она была идеальным символом моей Империи. Ирландка по рождению, она была сиротой из трущоб Дублина, обреченной на голодную смерть или рабский труд на английских фабриках. Мои допельгангеры вошедшие в Ирландию, буквально вытащили ее, четырнадцатилетнего заморыша, из-под завалов рухнувшего дома. Она не помнила родителей, не знала другой жизни, кроме нищеты и страха. Новый мир, который я ей предложил, стал для нее не просто спасением, а настоящим рождением. Она попала в один из сиротских приютов нового поколения в Сибири, в городе Орлове, где получила лучшее образование, какое только можно было купить за деньги и технологии. Она проявила выдающиеся способности к точным наукам и невероятную физическую выносливость. В восемнадцать лет она добровольно прошла отбор в мою гвардию, в корпус «Валькирий». Процедура с Граалем не только довела ее тело до пика человеческих возможностей, но и, казалось, обострила цвета ее ирландской натуры. Ее волосы, и до того рыжие, стали цвета расплавленной меди. А глаза приобрели оттенок изумрудов, такой яркий и глубокий, что в них можно было утонуть. В двадцать четыре года она была лейтенантом, пилотом экспериментального стратосферного самолета, и одним из самых умных и дисциплинированных бойцов в моем распоряжении. И в ее ярко-зеленых глазах горел огонь не просто преданности, а фанатичной веры в тот мир, который ее создал.

Ее подготовка в Звездограде стала легендой. Она месяцами жила в замкнутом пространстве сурдокамеры, проверяя пределы своей психики. Она выдерживала на центрифуге перегрузки, от которых теряли сознание закаленные летчики-испытатели. Ее лицо оставалось спокойным, лишь тонкие капельки пота проступали на висках. Сотни часов она провела в симуляторе «Восхода», отрабатывая каждую нештатную ситуацию, от отказа двигателя до разгерметизации. Она знала корабль лучше, чем инженеры, которые его создали. Она изучала орбитальную механику, астрофизику, биологию — ее мозг, усиленный Граалем, впитывал знания как губка.

За неделю до старта я встретился с ней лично, без свидетелей, в ее скромной комнате в жилом комплексе Звездограда. Она стояла передо мной в простом сером комбинезоне, стройная, подтянутая, и смотрела прямо, без страха и подобострастия. В ее взгляде было лишь спокойное осознание своей миссии.

«Ты понимаешь, что можешь не вернуться, Айна?» — спросил я.

«Я понимаю, что возвращение — это вторичная задача, князь, — ответила она с легким, едва заметным акцентом, который так и не исчез полностью. — Первичная задача — выполнить приказ. Доказать, что человек может там быть. Все остальное — детали».

«Для меня это не детали, — сказал я, и это была чистая правда. Ее жизнь была ценным ресурсом. — Ты готова?»

«Я родилась для этого, — просто ответила она. И я поверил ей. Она действительно была рождена в моем мире и для моего мира.

Я протянул ей маленькую платиновую цепочку с кулоном в виде стилизованного сокола — символа моего дома.

«Пусть он принесет тебе удачу».

Она приняла его с легким поклоном и тут же надела на шею, спрятав под комбинезон. «Служу Российской Империи».

12 апреля 1904 года.

Этот день был ясным и солнечным. Весь мир, затаив дыхание, прильнул к экранам телевизоров. В прямом эфире показывали Звездоград. Ракета-носитель «Стрела-М» — модернизированная версия, усиленная для вывода пилотируемого корабля, — стояла на стартовом столе, увенчанная капсулой «Восхода-1». Она казалась серебряным копьем, нацеленным в сердце синего неба.

Камеры показали Айну. Она шла к ракете в своем белоснежном скафандре «Сокол-О». На герметичном шлеме была выведена надпись «РОССИЯ». Она не махала рукой толпе, не улыбалась. Она шла ровным, уверенным шагом, как гладиатор, идущий на арену. Весь мир видел в ее походке не страх, а абсолютную, почти нечеловеческую решимость.

Вот она в лифте поднимается на вершину стартовой башни. Вот она занимает свое место в тесном кресле-ложементе внутри капсулы. Камера внутри корабля показала ее лицо за прозрачным забралом шлема. Спокойное, сосредоточенное. Зеленые глаза смотрят на приборную панель.

«Я "Заря-1", — раздался ее голос в динамиках центра управления полетами, где находился я, и по всему миру. — К старту готова. Системы в норме».

«"Заря-1", я "Рассвет", — ответил мой доппельгангер, руководитель полетов. — Понял вас. Объявляю минутную готовность».

Начался обратный отсчет. Десять… девять… На огромном экране в ЦУПе я видел лицо императора, который смотрел трансляцию вместе со всей семьей. Рядом с ним сидел патриарх, держа в руках крест. В Вашингтоне президент Рузвельт собрал весь свой кабинет, чтобы вместе наблюдать за этим историческим моментом. В Лондоне, Париже, Берлине, Токио — везде жизнь замерла.

«…три… два… один… ПУСК!»

Земля содрогнулась. Огненный шторм вырвался из сопел двигателей, и гигантская ракета, медленно преодолевая земное притяжение, начала свой путь в вечность.

«Есть отрыв от стола!» — доложил голос из ЦУПа.

«"Заря-1", как самочувствие?»

В динамиках послышалось ее ровное дыхание, немного учащенное от чудовищных перегрузок, вдавливающих ее в кресло.

«Самочувствие… отличное, — выдохнула она. — Полет… нормальный. Перегрузка растет… Вижу кривизну горизонта».

Каждая секунда полета транслировалась на весь мир. Отделение первой ступени. Работа второй. Сброс головного обтекателя. И вот, через десять минут после старта, когда ракета-носитель вывела корабль на расчетную орбиту и отделилась, в мире наступила тишина. Все ждали ее слов.

И они прозвучали. Голос был тихим, полным такого благоговейного трепета, что у миллионов людей по всему телу пробежали мурашки.

«Боже мой… Какая красота…»

Наступил момент невесомости. Камера внутри капсулы показала, как капелька воды, вылетевшая из клапана питьевой системы, зависла в воздухе, дрожа и переливаясь всеми цветами радуги.

«Я вижу Землю, — продолжала Айна. — Она… она невероятная. Ярко-голубая, живая. Нет никаких границ, никаких стран. Просто единый, сияющий шар в бархатной черноте. Солнце… оно не светит, оно горит слепящим белым огнем. Я… я дома».

Последние два слова она произнесла почти шепотом, но их услышал весь мир. Айна О’Мэлли, сирота из дублинских трущоб, первая в истории человечества покинула планету и, глядя на нее со стороны, назвала ее своим домом.

Она совершила один виток вокруг Земли. Сто восемь минут, которые изменили все. Она провела несколько простых экспериментов, сделала записи в бортовом журнале и передала на Землю телеметрию. А потом, перед началом спуска, она произнесла свое официальное послание, которое я написал для нее лично.

«Я, гражданка Российской Империи Айна О’Мэлли, говорю с вами с орбиты планеты Земля. То, что еще вчера было мечтой, сегодня стало реальностью, благодаря воле и разуму нашего лидера, князя Александра Орлова. Этот полет — не мой личный подвиг. Это триумф всего человечества. Отсюда, с высоты, наша планета выглядит хрупкой и единой. Я призываю всех людей на Земле помнить об этом. Мы — дети одной матери, и наш путь лежит не к розни и войнам, а к звездам. Да здравствует Империя! Да здравствует человечество!»

Спуск прошел штатно. Капсула вошла в атмосферу, превратившись в огненный шар, затем выпустила парашюты и мягко приземлилась в расчетном районе в казахстанской степи. Через несколько минут ее уже окружали вертолеты поисково-спасательной службы. Когда люк открыли, и Айна, немного бледная, но улыбающаяся, появилась в проеме, весь мир взорвался овациями. Валькирия вернулась из небесной Вальхаллы.

В тот вечер, стоя в ЦУПе Звездограда и глядя на ликующую толпу, я повернулся к Гансу и Виктории.

«Она открыла дверь, — сказал я тихо. — План выполнен. Готовьте следующую фазу».

Виктория кивнула, ее глаза блестели от сдержанного восторга. «Лунная программа?»

«Именно, — подтвердил я, глядя на модель Луны, висевшую под потолком зала. — Айна была разведчиком. Теперь пойдут первопроходцы. **В 1906 году мы ступим на Луну. А сразу после этого — начнем ее колонизацию.** Земной колыбели нам уже мало».

Глава 19. Земные Заботы и Лунные Рудники

1910 год.

Шесть лет. В масштабах истории — мгновение, песчинка на часах вечности. В масштабах моей новой реальности — целая эпоха. Эпоха, за которую мир совершил прыжок, эквивалентный полувеку старого времени. Я жил в будущем, которое сам же и построил, и иногда его темп поражал даже меня.

Утро в Орлов-Граде начиналось не с крика петухов, а с тихого гула. Это был гул жизни, гул технологий, гул цивилизации, работающей как единый, идеально отлаженный механизм. Я проснулся в своей спальне в центральной башне, и первые лучи солнца, пробиваясь через умное стекло, автоматически затемнившееся на восходе, окрашивали комнату в теплые тона. Рядом мирно спали Анастасия и Виктория. За эти годы мы стали не просто семьей, а настоящим триумвиратом. Анастасия, с ее врожденным чувством долга и эмпатией, стала душой нашей семьи и, в каком-то смысле, моральным компасом Империи. Виктория, с ее острым, как скальпель, умом и деловой хваткой, была моим незаменимым партнером в управлении колоссальной экономической машиной, которую я создал. Наши отношения углубились, перейдя от политического союза и страсти к чему-то более прочному — к абсолютному доверию и пониманию без слов.

Я тихо встал и прошел в гостиную. На стене висел не гобелен и не картина, а плоская панель цветного телевизора. Я включил его, и комната наполнилась сочными, яркими красками утреннего выпуска новостей. Диктор, в строгом, но модном костюме в стиле 1970-х, говорил о запуске нового гидроэлектрического комплекса на Ангаре, о рекордах урожайности в южноамериканских агрохолдингах и о последних данных с космического телескопа «Галилей», обнаружившего водяной пар в атмосфере одного из спутников Юпитера. Это было обыденностью. Фантастика стала рутиной.

Я прошел на кухню, где уже хозяйничал один из моих доппельгангеров, отвечающий за быт. Он поставил передо мной чашку кофе и свежую сводку новостей, отпечатанную на громоздком, но эффективном копировальном аппарате, который мы называли «Светопись». Листы были еще теплыми. Отчеты о производстве, биржевые сводки, демографические данные. Последние вызывали у меня особую смесь гордости и беспокойства.

Перепись 1909 года показала, что население Российской Империи, включая все присоединенные территории — от Лиссабона до Владивостока, от Балкан до Средней Азии — перевалило за 240 миллионов человек. Рост был взрывным. Моя медицина, победившая большинство болезней и увеличившая продолжительность жизни, вкупе с полным отсутствием голода и войн, создала демографический бум невиданных масштабов. Со всех концов света в Империю стекались эмигранты, желающие приобщиться к лучшей жизни. Это была огромная победа, но и огромная проблема. Я смотрел на графики экстраполяции, и цифры становились пугающими. Полмиллиарда к 1930 году. Миллиард к середине века. Планета, даже под моим сверхрациональным управлением, не была резиновой.

Мои размышления прервал топот маленьких ножек. В гостиную вбежали мои дети. Девятилетний Дмитрий, мой наследник, уже сейчас проявлял пугающий интеллект и серьезность не по годам. За ним семенили семилетние двойняшки, Елена и Петр. Они бросились ко мне, и я подхватил их на руки, отбрасывая мрачные мысли. В эти моменты я был не демиургом, меняющим мир, а просто отцом. Я воспитывал их в любви и заботе, но и в строгости. Они должны были понимать цену того мира, в котором родились, и свою ответственность за его будущее.

«Папа, а мы сегодня полетим на дачу?» — спросила Лена, теребя пуговицу на моем халате.

«Дачей» они называли наше поместье под Петербургом. А «полетим» не было метафорой. Вместо автомобиля я часто использовал небольшой конвертоплан вертикального взлета.

«Обязательно, — улыбнулся я. — Но сначала папе нужно немного поработать».

Моя работа в тот день, как и во многие другие, была связана не с Землей.

**Часть II. Небесные Владения**

Из моего кабинета, оборудованного как центр управления глобальной корпорацией, я мог связаться с любой точкой Солнечной системы. На главном экране появилось изображение. Это была орбитальная станция **«Заря-1»**. Она не имела ничего общего с первыми примитивными станциями. Это был огромный, модульный комплекс, похожий на маленький город в космосе, медленно вращающийся для создания слабой искусственной гравитации. На станции постоянно находился международный экипаж из ста человек: русских, немцев, американцев, итальянцев. Они проводили научные эксперименты в условиях невесомости, собирали космические корабли для дальних миссий и служили главным пересадочным узлом для полетов на Луну.

«Князь Орлов, на связи командир станции Клаус Рихтер», — появилось на экране лицо сурового, но компетентного немца, ветерана люфтваффе старого мира, ставшего одним из лучших астронавтов.

«Доброе утро, Клаус. Доложите обстановку».

«Guten Morgen, mein Fürst. Все штатно. Мы завершили стыковку с транспортным кораблем "Союз-12", груз и новый персонал приняты. Лабораторный модуль "Кеплер" работает над синтезом новых сплавов. Американские коллеги из модуля "Эдисон" готовят к запуску новый зонд к Марсу. Все по графику».

«Отлично. Как там наши "садоводы"?»

Рихтер усмехнулся. «Русская оранжерея "Теремок" дала первый урожай помидоров в условиях искусственного освещения. Вкус специфический, но экипаж счастлив».

«Передайте им мою благодарность. Конец связи».

Изображение сменилось. Теперь на экране была картинка совершенно иного рода. Серая, безжизненная поверхность, усеянная кратерами, под абсолютно черным небом, на котором ослепительно сияла далекая Земля. Это был лунный пейзаж. А на переднем плане виднелось первое внеземное поселение человечества — база **«Лунная-1»**.

Она была именно такой, какой я ее и задумывал на первом этапе: примитивной, угловатой, построенной из соединенных между собой цилиндрических и сферических модулей, полузасыпанных лунным грунтом-реголитом для защиты от радиации. Тесная, лишенная изысков, но вполне комфортная для жизни и работы пятидесяти колонистов. Рядом с базой стояли несколько «Луноходов» — тяжелых вездеходов с герметичными кабинами, а чуть поодаль виднелся уродливый, но функциональный комплекс горно-обогатительной фабрики.

На связь вышла начальник базы. Это была она. Айна О’Мэлли. Первая женщина в космосе стала первой главой лунной колонии. За шесть лет она почти не изменилась, разве что во взгляде ее ярко-зеленых глаз появилась мудрость и спокойствие человека, живущего на краю мира.

«Князь, "Лунная-1" на связи, — ее голос был кристально чистым благодаря ретрансляторам на орбите. — Докладываю. За прошедшие сутки добыто и переработано триста тонн реголита. Получено сто пятьдесят килограммов гелия-3. Отправка на "Зарю-1" запланирована на завтра. Геологическая партия на "Луноходе-3" обнаружила богатое месторождение ильменита в кратере Шеклтон. Проблем с системами жизнеобеспечения нет. Моральный дух экипажа высокий. Скучаем по земным дождям».

«Скоро вы сможете создавать свои собственные дожди, Айна, — ответил я. — Как идет строительство "Лунной-2"?»

«Монтаж основного купола закончен. Это будет настоящий город по сравнению с нашей "деревней". Через год сможем разместить до пятисот человек. Инженеры из США и Италии работают отлично. Особенно когда русские техники объясняют им, как правильно обращаться с нашими плазменными резаками».

Я усмехнулся. «Проследите, чтобы они не порезали друг друга в спорах о лучшем рецепте пиццы. Ваша работа там — ключ ко всему нашему будущему. Вы это знаете».

«Мы это чувствуем каждой частицей, князь, — серьезно ответила Айна. — Здесь, на Луне, будущее видно гораздо яснее, чем на Земле».

Она была права. Луна была не просто колонией. Это был гигантский рудник, источник редких изотопов, в первую очередь гелия-3, который был топливом для моих будущих термоядерных реакторов. Это была ставка на будущее, на чистую, практически неисчерпаемую энергию, которая однажды навсегда освободит человечество от грязного углеводородного прошлого. Но даже это было лишь промежуточной целью.

**Часть III. Человеческий Фактор**

Технологии, планы, ресурсы — все это было мертвой материей без людей. И люди, даже прошедшие самый строгий отбор и подготовку, оставались людьми. Со своими слабостями, страхами и сомнениями.

На следующий день я снова связался с «Лунной-1». На этот раз вызов был не плановым. Айна выглядела обеспокоенной.

«Князь, у нас инцидент. Не технический. Психологический».

На экране появилось лицо молодого человека лет двадцати пяти. Он сидел в медицинском отсеке, обхватив голову руками. Это был Павел Воронов, один из самых талантливых геологов, выпускник Орловского Технологического Университета.

«Что случилось?» — спросил я.

«Павел должен был возглавить сегодняшнюю экспедицию к новому месторождению, — объяснила Айна. — Но у него случился срыв. Он заперся в шлюзовой камере и отказался выходить, кричал, что не может больше видеть эту "серую пустоту", что мы все заперты в "каменной тюрьме на краю вселенной"».

Я внимательно посмотрел на Павла. Я видел таких людей раньше. Синдром выгорания, усиленный экстремальной изоляцией и осознанием того, что между тобой и мгновенной смертью лишь несколько сантиметров металла и пластика.

«Мне поговорить с ним?» — предложил я.

«Позвольте мне, князь, — твердо сказала Айна. — Это моя команда. Моя ответственность».

Она вошла в медотсек и села напротив геолога. Ее голос, транслируемый мне через микрофоны, был спокоен и лишен осуждения.

«Павел, посмотри на меня».

Он медленно поднял голову. В его глазах стояли слезы отчаяния.

«Командир… я не могу. Это все… бессмысленно. Мы копаемся в пыли, пока там, — он махнул рукой в сторону иллюминатора, за которым висела сияющая Земля, — там жизнь. Трава, реки, ветер… Я хочу домой».

«Я тоже хочу домой, Павел, — тихо сказала Айна. — Каждый из нас здесь хочет. Но я хочу спросить тебя вот о чем. Когда ты учился в университете, ты читал о старом мире? О том, каким он был до Империи?»

«Читал… — растерянно ответил он. — Грязь, голод, нищета…»

«Мои родители умерли от голода в Ирландии, Павел. Я помню, что такое есть гнилую картошку и видеть, как твои соседи умирают от тифа. Я помню грязь и безнадежность. А теперь посмотри в иллюминатор. Видишь этот синий шар? Благодаря тому, что мы здесь, копаемся в этой "пыли", на этом шаре больше никто не голодает. Понимаешь? Наша работа здесь — это гарантия того, что тот мир, который ты знаешь, мир изобилия и безопасности, будет существовать и дальше. Каждая крупица гелия-3, которую ты находишь, — это тепло в домах миллионов людей, это свет в городах, это энергия для заводов, которые производят еду и лекарства».

Она помолчала, давая ему осмыслить сказанное.

«Ты не в тюрьме, Павел. Ты на передовой. Не на военной, а на цивилизационной. Ты — солдат в самой важной войне, которую когда-либо вело человечество, — в войне с энтропией и ограниченностью ресурсов. Твоя работа здесь, в этой серой пустоте, делает Землю зеленее. Помни об этом. А теперь вставай. Команда ждет своего геолога».

Павел смотрел на нее, и в его глазах отчаяние сменялось сначала удивлением, а затем — стыдом и новым пониманием. Он медленно кивнул, вытер слезы и встал.

«Простите, командир. Я готов».

Я молча прервал связь. Айна справилась идеально. Она была не просто солдатом и администратором. Она стала настоящим лидером, способным зажечь огонь в душах людей. Но этот инцидент напомнил мне о хрупкости моего грандиозного проекта. Он держался не только на стали и кремнии, но и на силе человеческого духа.

В то же время, пока моя Империя делала первые шаги в космосе, остатки старого мира пытались сохранить лицо. На моем столе лежал отчет разведки. Франция и Великобритания, заключив «Сердечное согласие» (Entente Cordiale), которое теперь выглядело не как союз великих держав, а как клуб озлобленных аутсайдеров, пытались запустить собственную космическую программу. Это было жалко. Их ракеты, построенные по технологиям середины XX века, которые они с трудом смогли воспроизвести, взрывались на старте или не выходили на орбиту. Их бюджеты трещали по швам. Их лучшие умы массово эмигрировали в Россию, Германию или США, где их ждали немыслимые возможности и зарплаты. Они были похожи на племя туземцев, пытающихся построить бамбуковый самолет, глядя на пролетающий над головой сверхзвуковой лайнер. Их злость и зависть меня не беспокоили. Они были уже не игроками, а лишь историческим фоном.

**Часть IV. Невысказанная Цель**

Вечером, когда дети уже спали, я сидел с Викторией в нашей обсерватории на верхнем этаже башни. Огромный телескоп был направлен на Марс, который тусклой красной точкой висел в черном бархате космоса. Мы молча пили вино, наслаждаясь тишиной.

«Инцидент с Вороновым исчерпан?» — спросила Виктория, не отрывая взгляда от окуляра. Она всегда была в курсе всего.

«Да. Айна — великолепна. Но это симптом. Нам нужно больше психологов на Луне. И больше развлечений. Искусственные сады под куполом, кинотеатры, виртуальная реальность…»

«Это решит проблему на время, — она повернулась ко мне. В ее умных глазах не было романтики, только чистая стратегия. — Но это не отменит главного. Люди не созданы для жизни в консервных банках, как бы комфортно их ни обустроить. Луна, Марс… это все временные форпосты. Не дом. Что дальше, Александр? Ты ведь не просто так тратишь триллионы на добычу этого изотопа. Термоядерные станции на Земле можно было бы запитать и от урана, его у нас на сотни лет. Зачем тебе гелий-3 в таких количествах?»

Я посмотрел на нее и улыбнулся. Она видела всю картину целиком.

«Ты права. Энергетика Земли — это лишь побочный продукт. Приятный бонус».

Я подошел к голографическому проектору в центре зала и вывел на него карту Солнечной системы. Затем я увеличил масштаб, и система стала лишь крошечной точкой в вихре звезд Млечного Пути.

«Вот наша проблема, — сказал я, обводя рукой всю планету. — Двести сорок миллионов. Скоро будет полмиллиарда. Потом миллиард. Как бы эффективно мы ни управляли ресурсами, это конечная система. Рано или поздно мы упремся в потолок. Любая цивилизация, запертая на одной планете, обречена. Либо на самоуничтожение в борьбе за ресурсы, либо на стагнацию и вырождение. Это закон Вселенной».

Я снова посмотрел на Марс, а затем дальше, на звезды.

«Термоядерные реакторы, работающие на гелии-3, — они не для городов. Они для кораблей. Они достаточно мощные и компактные, чтобы разогнать корабль до релятивистских скоростей. Луна дает нам топливо. Марс, с его низкой гравитацией и ресурсами, станет нашими верфями. Все, что я построил здесь, на Земле, — эта Империя, эта цивилизация изобилия и порядка… это всего лишь колыбель. Очень удобная, очень технологичная, но все же колыбель. А ребенок растет».

Виктория смотрела на меня, и в ее глазах я видел полное понимание. Она была единственным человеком, с которым я мог говорить об этом так прямо.

«Значит…» — начала она.

«Да, — закончил я за нее, и мой голос в тишине обсерватории прозвучал как клятва. — Мы не строим империю Человека. Мы строим вид, способный путешествовать между звездами. Моя конечная цель — не господство над этим миром. Моя цель — дать человечеству тысячи миров. И первый корабль поколений, "Надежда", должен быть заложен на орбите Марса не позднее 1930 года».

Я посмотрел на далекие, холодные звезды. Они больше не казались недостижимыми. Они были просто следующей главой в моем плане. Самой длинной и самой важной.

Глава 20. Колыбель Марса

3 июня 1914 года.

Время в моем новом мире текло иначе. Оно не шло, а неслось вперед, подгоняемое волей, технологиями и магией. Десятилетия старого мира сжимались в годы, а то и месяцы. То, что когда-то было горизонтом мечтаний, становилось фундаментом для новых, еще более дерзких планов. И нигде это не ощущалось так остро, как на Луне.

Часть I. Лунная Твердь

Айна О’Мэлли стояла у огромного, толстого триплекса в стене Командного Центра базы «Лунная-2». База, которую всего четыре года назад начинали строить, разрослась в настоящий подземный город, похороненный под метрами реголита для защиты от вечного холода и смертоносной радиации. Далеко внизу, на дне кратера Аристарх, раскинулся маленький, но уже полноценный космодром. Прямо сейчас там шла посадка тяжелого транспортника «Ангара-7», доставившего с орбитальной станции «Заря-1» новое оборудование и очередную смену колонистов.

«Лунная-1», их первая тесная и героическая «деревня», теперь была лишь историческим памятником и частью музейного комплекса. Нынешняя база представляла собой сеть широких тоннелей и просторных купольных залов, в которых постоянно жили и работали более тысячи человек.

Айна отвернулась от иллюминатора и направилась вглубь базы. Ее шаги, легкие в лунной гравитации, гулко отдавались в коридоре. Она прошла мимо двери с табличкой «Зона Отдыха». Оттуда доносились смех и стук шаров — колонисты, свободные от смены, играли в специально разработанный «грави-бильярд», где легкие шары летали по замысловатым траекториям.

Ее путь лежал в Оранжерею. Это был огромный, залитый ярким светом фитоламп зал, где на многоярусных гидропонных установках росло все: от картофеля и пшеницы до земной клубники и помидоров. В воздухе пахло влажной землей и свежей зеленью — запах, который ценился здесь дороже золота. У одной из грядок стоял молодой биолог, американец итальянского происхождения по имени Лео, и с нежностью протирал лист салата.

«Как урожай, Лео?» — спросила Айна.

«Просто фантастика, мэм! — восторженно ответил он, не отрываясь от своего занятия. — Эти новые штаммы хлореллы в системе жизнеобеспечения дают на пятнадцать процентов больше кислорода. А помидоры сорта "Князь Орлов"… они слаще, чем на Земле, клянусь мамой!»

Айна улыбнулась. Она знала, что это правда. Мои доппельгангеры, работавшие в агрокомплексах Сибири, постоянно совершенствовали геномы растений, адаптируя их к лунным условиям.

Дальше по коридору располагались жилые блоки. Прошли времена тесных капсул. Теперь у каждого колониста или семейной пары была своя комната размером три на два метра. Скромно, но это было личное пространство. В каждой комнате — койка, стол и терминал связи. Это было еще одно мое нововведение — «Окно в дом». Через сеть спутников-ретрансляторов любой житель Луны мог в режиме реального времени поговорить со своей семьей на Земле. Эта простая вещь кардинально изменила психологический климат, сведя к минимуму случаи депрессии и «синдрома серой пустоты».

Она заглянула в медблок, где главный врач, немец Фридрих Шмидт, проводил плановый осмотр новоприбывших. Оборудование здесь не уступало лучшим клиникам Земли. Рядом гудела большая реакторная — сердце базы. В ее недрах в миниатюрном термоядерном реакторе горел добытый здесь же гелий-3, давая базе практически неисчерпаемую энергию. Последним пунктом ее обхода была техмастерская. Здесь, среди станков и диагностических стендов, инженеры могли починить все, от скафандра до двигателя «Лунохода». Это была полная автономия. Луна перестала быть просто вахтовым поселком. Она становилась домом.

Часть II. Эликсир и Демографический Взрыв

Пока Айна строила новый мир на Луне, я на Земле решал проблемы, порожденные моим же успехом. В моем кабинете в Орлов-Граде доппельгангер положил передо мной итоговый отчет апрельской переписи населения. Цифры были ошеломляющими.

580 миллионов человек.

За пять лет население Империи выросло более чем в два раза. Это был не просто рост, это был демографический взрыв колоссальной мощности. Моя медицина, экономика изобилия, полная безопасность и ментальные установки на большие, здоровые семьи работали слишком хорошо. Планета трещала по швам, и даже мои технологии по терраформированию пустынь и созданию плавучих городов были лишь временной мерой. Я смотрел на графики, и мой многопоточный разум просчитывал десятки вариантов будущего. Большинство из них, даже при самом оптимистичном сценарии, вели к глобальному кризису перенаселения через 50–60 лет.

Нужно было время. И я решил дать его человечеству.

Я уединился в своей личной лаборатории, доступ в которую имел только я. Передо мной стояла задача, над которой бились алхимики и маги тысячелетиями в разных мирах. Продление жизни. Моя первая формула, основанная на Граале, уже увеличила среднюю продолжительность жизни до 150–200 лет. Но этого было мало.

Я погрузился в свою «Библиотеку», просеивая триллионы байт данных из сотен миров. Я искал все, что касалось клеточного старения, теломер, регенерации, биологического бессмертия. Я нашел десятки работающих, но несовершенных методик: от эльфийских ритуалов омоложения, требовавших редких ингредиентов и фаз лун, до высокотехнологичных нанитов, которые со временем вызывали системные сбои.

Мой подход был комплексным.

Основа: Я взял за основу циливизацию теломеразы из высокоразвитого технологического мира. Это фермент, достраивающий концевые участки хромосом (теломеры), предотвращая их укорачивание при делении клеток, что и является одной из главных причин старения.

Магическое усиление: Просто активировать теломеразу было опасно — это могло привести к неконтролируемому делению клеток, то есть к раку. Здесь вступала в дело магия. Я создал сложнейшее заклинание школы Лечения, которое не просто активировало фермент, а создавало в каждой клетке организма разумную «матрицу контроля». Эта матрица, питаясь фоновой маной, следила за процессом деления, немедленно уничтожая любые аномальные или раковые клетки.

Регенерация: В формулу я добавил модифицированную версию заклинания регенерации, которое работало не на заживление ран, а на постоянное обновление тканей на клеточном уровне. Оно заставляло организм поддерживать себя в состоянии биологического пика, соответствующего возрасту 35–40 лет.

Синтез и Копирование: Финальный продукт представлял собой сложный белковый комплекс, взвешенный в инертной жидкости. Синтезировать его в промышленных масштабах было бы невозможно. Но мне и не нужно было. Создав с помощью магии и телекинеза на молекулярном уровне один идеальный образец, я просто использовал свою способность «Копирования».

Через неделю в моем пространственном кармане уже хранились цистерны с «Эликсиром Жизни 2.0». Он вводился один раз и навсегда менял биологию человека. Минимальная продолжительность жизни теперь составляла 500–550 лет. Раны средней тяжести заживали за пару дней. Внешность и физическое состояние стабилизировались на отметке «зрелость».

Я передал технологию (без магической составляющей, разумеется, представив ее как результат «квантовой биохимии») моим фармацевтическим концернам. Скоро новая, обязательная и бесплатная прививка стала доступна каждому гражданину Империи. Человечество получило в дар полтысячелетия активной жизни. Но я понимал, что лишь отсрочил неизбежное. Я выиграл время, но теперь ставка в игре стала еще выше.

Часть III. Взгляд на Красную Звезду

Отсрочка требовала решительных действий. Земля была колыбелью, и она стала слишком тесной. Мой взгляд давно был прикован к Марсу.

В центре управления дальним космосом в Звездограде царила напряженная тишина. Мой доппельгангер, одетый в строгий мундир главы космической программы, стоял перед главным экраном. Три зонда «Арес-1», «Арес-2» и «Арес-3» вышли на орбиту Марса. Еще три аппарата серии «Афродита» исследовали Венеру.

Данные поступали потоком. Венера оказалась предсказуемым адом. Свинцовые облака серной кислоты, чудовищное давление и температура, при которой плавится свинец. Бесперспективно, по крайней мере, на данном этапе.

Но Марс… Марс был надеждой.

Зонды провели полную топографическую съемку, радарное сканирование коры и спектральный анализ атмосферы. Результаты, обработанные моими суперкомпьютерами (скопированными аналогами «Cray-1» из будущего), были выведены на экран.

Атмосфера: Разреженная, 96 % углекислого газа. Но она была.

Температура: Холодно, но в экваториальных районах летом поднимается до +20 °C.

Вода: Главный приз. Радары подтвердили наличие огромных запасов водяного льда в полярных шапках и, что более важно, в виде вечной мерзлоты под поверхностью на огромных территориях.

Ресурсы: Геомантия и так позволяла мне «видеть» планету насквозь, но зонды подтвердили это для всех. Кора Марса была богата железом (что и придавало ей красный цвет), кремнием, алюминием, титаном.

Один из моих ученых, взволнованно поправляя очки, повернулся к доппельгангеру.

— Князь, это… это невероятно. Планета мертва, но у нее есть все для жизни. Если мы сможем растопить лед и уплотнить атмосферу… это будет вторая Земля!

Мой доппельгангер кивнул. «Готовьте полный отчет для Государя Императора. Проект "Арес" переходит в следующую фазу. Фазу колонизации».

Часть IV. Небесные Колесницы

Конец июля 1914 года. На космодроме Байконур, расширенном и перестроенном в главный космопорт планеты, было не протолкнуться. Здесь собрался весь свет Империи и союзных держав. ГосударьИмператор Александр III, выглядевший благодаря моему лечению на 50 лет, но сохранивший всю свою царственную мощь, стоял на главной трибуне. Рядом с ним — наследник Николай со своими двумя женами, мои жены с детьми, кайзер Вильгельм, итальянский король, президент США и глава Южноамериканской Конфедерации.

Все смотрели на Него. На то, что стояло на стартовом столе. Это был не «Союз», не «Ангара». Это был корабль принципиально нового класса. «Святогор-1».

Он не был похож на ракету. Скорее, на огромный, вытянутый снаряд длиной в сто метров, с короткими крыльями-стабилизаторами. У него не было отделяемых ступеней. Это был единый, многоразовый космический корабль для полетов внутри системы.

Я вышел к микрофону.

— Государь, Ваше Величество, дамы и господа! Сегодня вы видите не просто новый корабль. Вы видите ключ к Солнечной системе. В сердце "Святогора" — не химический двигатель. Там бьется сердце маленькой звезды. Мы называем его "Прометей-1" — первый в мире компактный термоядерный реактор на гелии-3.

Я сделал паузу, давая словам возыметь эффект.

— Вдохновением для него послужили теоретические работы о "Токамаках", которые хранились в архивах Академии Наук. Но теория была далека от практики. С помощью новых материалов и технологий мы смогли создать магнитное поле невероятной мощности, удерживающее плазму температурой в сто миллионов градусов. "Святогор" способен долететь до Луны за шесть часов. До Марса — за три недели. Он несет на борту сто тонн груза или двести колонистов. Он — наш мост к другим мирам.

Под аплодисменты толпы пилот-испытатель, один из моих сибирских детей, занял место в кабине. Двигатель не взревел, как химический. Он издал низкий, нарастающий гул, и корабль окутало слабое голубоватое сияние. Затем «Святогор», без огня и дыма, плавно и с невероятным ускорением оторвался от земли и устремился в зенит, через минуту превратившись в яркую звезду.

Александр III подошел ко мне и крепко пожал руку. В его глазах было благоговение.

— Ты, Александр… ты даешь России не просто новые земли. Ты даешь ей звезды. Бог с тобой, сын мой. — Он уже давно называл меня так в частных беседах.

Часть V. Рождение Железных Людей

Презентация «Святогора» была для публики. Настоящая революция готовилась в тишине, в секретном научно-исследовательском институте кибернетики в Орлов-Граде-3. В августе я собрал там узкий круг — Викторию, Ганса Кляйна и нескольких ведущих инженеров.

Мы вошли в огромный сборочный цех. Вдоль стен стояли они. Будущее труда.

С одной стороны — человекоподобные роботы. Большие, около двух с половиной метров ростом, они выглядели неуклюжими и угловатыми. Их корпуса из титановых сплавов были лишены изящества. Я назвал их серия «Трудовик-1».

— Это — наши будущие строители, шахтеры и грузчики, — объяснил я. — Они медлительны, но невероятно сильны и выносливы. Каждый может поднять до десяти тонн. Они будут строить города на Марсе, пока люди будут заниматься наукой и управлением.

С другой стороны стояли их антиподы. Маленькие, бочкообразные роботы на трех колесах, утыканные манипуляторами, сенсорами и разъемами. Они были точной копией дроидов-астромехаников R2-D2 из одной старой космической саги в моей «Библиотеке». Я назвал их серия «Искра-1».

— А это — наши техники, навигаторы, лаборанты и секретари. Они быстры, маневренны и могут подключаться к любой системе. Их основная задача — поддержка, ремонт и анализ данных.

Виктория с интересом осмотрела одного из «Трудовиков».

— Впечатляющая механика, Александр. Но как они управляются? Программные алгоритмы?

— Не совсем, — я улыбнулся. — Внутри каждого из них не просто программа. Там находится то, что я назвал Виртуальным Интеллектом. Вдохновением послужили труды великого фантаста Азимова и его "позитронный мозг". Я создал аналог, используя кремниевые процессоры невероятной мощности, скопированные из будущего, и магически созданную нейронную сеть, способную к самообучению в рамках заданных директив. Это не настоящий Искусственный Интеллект, у них нет самосознания. Но они могут анализировать обстановку, находить нестандартные решения и обучаться на собственном опыте. Они — идеальные работники.

Я щелкнул пальцами. Один из «Трудовиков» ожил, его оптические сенсоры загорелись синим. Он подошел к лежащей на полу 20-тонной стальной балке, легко поднял ее и установил на крепления под потолком с миллиметровой точностью. В это же время одна из «Искорок» подкатилась к сложному терминалу, выпустила интерфейсный щуп и за несколько секунд провела полную диагностику системы, выведя результаты на экран.

Ганс Кляйн снял шляпу. «Gott im Himmel… Князь, вы… вы только что отменили ручной труд».

— Именно, — подтвердил я, глядя на своих новых железных слуг. — Я отменил его во всей Солнечной системе.

Я вышел из цеха, оставляя инженеров восхищенно обсуждать увиденное. В моем сознании все части головоломки сложились в единую картину.

Луна давала топливо. «Эликсир» давал время. Зонды указали цель. «Святогоры» стали транспортом. А роботы станут руками, которые построят новый мир на красной земле Марса.

Колыбель Земли стала слишком тесной. Пришло время переселяться в новую. И я был готов начать этот великий исход.

Глава 21. Эхо в Каньоне

1917 год.

Три года. В масштабах старой истории — мгновение, краткий выдох. В масштабах моей новой Империи — целая эпоха. Технологический скачок, который в других мирах занимал тридцать лет, мы совершили за тридцать шесть месяцев. Мир 1914 года с его первыми неуклюжими роботами и термоядерными кораблями-прототипами казался теперь наивным и архаичным, как паровая карета. Технологический уровень человечества, ведомого Россией, уверенно перешагнул порог, который в моей прошлой жизни соответствовал началу 2000-х. Компьютеры стали персональными, сеть «Мир-нет» опутала планету, а голографическая связь стала обыденностью.

И это было лишь то, что лежало на поверхности.

**Часть I. Новые Рубежи**

Колонизация шла темпами, которые не снились самым смелым фантастам прошлого. Луна, наш верный и богатый ресурсами спутник, превратилась в промышленное сердце ближнего космоса. Ее база «Лунная-2» разрослась до полноценного подземного города «Селенград» с населением в пятьдесят тысяч человек. Здесь, в гигантских пещерах, освещенных искусственными солнцами, находились не только шахты и реакторы, но и университеты, научные центры и даже театры. Луна поставляла на Землю гелий-3, титан и редкоземельные металлы, став неотъемлемой частью имперской экономики.

Но настоящим призом, мечтой, ставшей явью, был Марс.

К 1917 году на его красной поверхности вырос первый человеческий город-миллионник — «Новый Петербург». Расположенный в экваториальном кратере Гусева, он был чудом инженерной и магической мысли. Огромный прозрачный купол из армированного алмазным волокном полимера, который я скопировал из одного высокотехнологичного мира, накрывал площадь в пятьдесят квадратных километров. Под ним, в искусственно созданной атмосфере, зеленели парки, текли каналы, а по улицам двигались бесшумные электромобили. Давление и состав воздуха внутри купола были почти идентичны земным, позволяя людям ходить без скафандров. За пределами купола кипела работа. Армады роботов серии «Трудовик» возводили новые купола, бурили скважины в поисках льда и строили гигантские верфи на орбите. Марс становился вторым домом человечества, его запасным аэродромом и главным плацдармом для дальнейшей экспансии.

Первая Мировая война, кровавая бойня, обескровившая Европу в прошлой истории, так и не случилась. Зачем? Немецкому кайзеру не было нужды воевать за Эльзас и Лотарингию, когда его инженеры и рабочие вместе с русскими строили города на Марсе. Французским политикам было не до реваншизма, когда их виноградники благодаря новым технологиям давали рекордные урожаи, а их вина ценились по всей Солнечной системе. Мир был сыт, занят великим делом и с надеждой смотрел в будущее. Роботы взяли на себя самые опасные и тяжелые работы — в шахтах, на стройках, в литейных цехах. Человечество освободилось от проклятия изнурительного труда, получив возможность творить, учиться и исследовать.

А я, в тишине своих лабораторий, готовил следующий, самый амбициозный проект. Я создавал бога. Вернее, машину, способную на деяния, которые в любом другом мире сочли бы божественными.

**Часть II. Двигатель «Гея»**

В секретном комплексе под Уральскими горами, в зале размером с ангар для дирижаблей, на антигравитационной платформе парил шар. Идеальная сфера диаметром в три метра, сделанная из гладкого, переливающегося материала, который не был ни металлом, ни керамикой. Это был кристалл, выращенный с помощью магии и скопированный тысячекратно для создания монолитной структуры.

Я назвал его Двигатель «Гея». Это был мой замаскированный под технологию артефакт для терраформирования.

Его принцип работы был гениальной ложью, которую я собирался скормить миру. Официальная версия гласила:

— Двигатель "Гея" — это квантово-резонансный генератор. Он создает стоячую волну в субпространстве, которая входит в резонанс с молекулярной структурой планетарной атмосферы и коры. Путем модуляции частоты волны, мы можем инициировать цепную реакцию фазового перехода. Например, заставить замерзший диоксид углерода в полярных шапках Марса сублимироваться, уплотняя атмосферу. Или расщепить молекулы воды в подповерхностном льде на водород и кислород, формируя озоновый слой. Это сложный, долгий процесс, требующий колоссальной энергии.

На самом деле все было и проще, и сложнее. Внутри сферы располагалось ядро — идеально чистый алмаз, испещренный рунами на языке, которого не знал никто во вселенной, кроме меня. Это были руны созидания из мира, где магия достигла своего апогея. Сфера была гигантским артефактом, сочетающим в себе несколько школ магии:

1. **Геомантия:** Она позволяла «чувствовать» планету, находить залежи льда, определять состав коры и запускать вулканическую активность для выброса газов в атмосферу.

2. **Магия Стихий (Вода и Воздух):** Она напрямую манипулировала молекулами H₂O и CO₂, растапливая ледники и формируя облака.

3. **Магия Жизни:** Самая тонкая часть. После создания базовых условий, она должна была занести на планету простейшие, магически усиленные микроорганизмы (скопированные из моего кармана), которые начали бы процесс выработки кислорода и формирования почвы.

4. **Магия Иллюзий и Изменения:** Она создавала вокруг артефакта мощное поле, которое имитировало выбросы энергии и экзотических частиц, чтобы приборы ученых фиксировали «технологический» процесс, а не магический ритуал планетарного масштаба.

Мои доппельгангеры и лучшие инженеры под моим руководством завершали калибровку. Я планировал закончить проект к 1920 году. Один такой «Двигатель», заброшенный на Марс, мог бы за десять-пятнадцать лет превратить его в полноценный аналог Земли, без всяких куполов. Венера, с ее адом, потребовала бы три таких устройства и лет пятьдесят. Но это было возможно. Человечество стояло на пороге обретения всей Солнечной системы.

И в этой атмосфере всеобщего триумфа и великих планов я позволил себе редкую роскошь — провести несколько дней с семьей.

**Часть III. Обычный День в Необычной Семье**

Осень 1917 года. Наш главный фамильный дворец в Орлов-Граде, раскинувшийся на берегу рукотворного озера, был тихой гаванью посреди бушующего океана прогресса. Это было место, где я переставал быть Князем-Демиургом и становился просто мужем и отцом.

Утро началось в огромной, залитой солнцем столовой с видом на парк, где уже пожелтевшие листья медленно кружили в воздухе. За длинным дубовым столом собралась почти вся моя земная семья. Атмосфера была шумной, живой и абсолютно счастливой.

Слева от меня сидела Ксения. Моя тихая, нежная Ксения, чья доброта стала легендой в Империи. Она что-то тихо рассказывала нашему сыну, шестилетнему Дмитрию. Дима, серьезный не по годам, с пронзительными серыми глазами деда-Императора, внимательно слушал, но я знал, что книга, лежащая у него на коленях под столом — это не сказки, а «Анализ военно-политических доктрин Римской Империи». Его сестра, пятилетняя Аня, точная копия матери, с ангельским личиком и русыми косами, в это время сосредоточенно собирала из магнитного конструктора сложную модель Двигателя «Гея», которую видела всего один раз на моих чертежах.

— …и тогда, Дима, мы откроем еще одну больницу для детей в Кантоне, — говорила Ксения. — Там до сих пор помнят ужасы опиумных войн, и им важно чувствовать заботу Империи.

— Правильно, мама, — серьезно кивнул Дмитрий. — Демонстрация мягкой силы закрепляет лояльность эффективнее, чем гарнизоны.

Я едва сдержал улыбку. Мой маленький Макиавелли.

Справа от меня расположилась Виктория, моя прусская принцесса, мой идеальный администратор. Даже за завтраком она была воплощением порядка. Ее одежда была строгой, но элегантной, волосы уложены в идеальную прическу. Перед ней лежал не тарелка с кашей, а тонкий голографический планшет, на котором бежали графики эффективности производства роботов серии «Трудовик-3».

— Александр, я проанализировала отчеты с марсианских заводов, — произнесла она, не отрывая взгляда от экрана. — Мы можем оптимизировать сборочную линию на семь процентов, если заменим вольфрамовые манипуляторы на новые, с алмазным напылением. Это сэкономит нам до двухсот тысяч человеко-часов в год и снизит процент брака на три сотых процента.

Ее сын, Фридрих, сидел рядом с ней. Молчаливый, серьезный мальчик с ее глазами. Он не играл с едой. Он строил из кубиков сахара идеально симметричную крепость, и я заметил, что каждый кубик был повернут к нему одной и той же гранью. Маленький перфекционист.

Напротив меня, ведя оживленную беседу с приехавшей из Сибири Астрид, сидела Изабелла. Моя жгучая итальянка, мой министр иностранных дел в юбке. Она жестикулировала, сверкала глазами и смеялась.

— …и представляешь, Астрид, этот старый дурак, глава Французской Академии, до сих пор пытается доказать, что наши термоядерные двигатели — это "ловкий фокус"! Я предложила ему слетать на "Святогоре" до Луны и обратно за один день. Он позеленел и что-то пролепетал про "недомогание". Эти люди безнадежны!

Ее сын Лоренцо, маленький хитрый дипломат с ее глазами и моим обаянием, поддакнул: «Мама права. Консервативное мышление — главный враг прогресса. Нужно не спорить с ними, а создавать условия, в которых их позиция станет абсурдной».

Астрид, моя валькирия, только что вернувшаяся из инспекционной поездки по Уралу, громко рассмеялась. От нее пахло ветром и силой.

— Пустая болтовня, Белла! Пока вы тут в столицах языками чешете, у меня в Сибири новый сорт пшеницы "Полярная Звезда" дал урожай в двести центнеров с гектара за Полярным кругом! А мои новые породы коров дают молоко с жирностью в шесть процентов! Вот это — дело!

Ее дети, близнецы Рагнар и Фрейя, рослые, светловолосые и неугомонные, в это время устроили соревнование, кто быстрее съест свою порцию овсянки. Победил Рагнар, громко стукнув ложкой по пустой тарелке.

Я смотрел на них всех — на моих жен, на моих детей — и чувствовал нечто похожее на покой. Это был мой мир. Мир, который я построил. Мир, который стоило защищать.

После завтрака мы все вместе вышли в огромный зимний сад. Это была моя гордость — под стеклянным куполом росли деревья и цветы со всей Земли и даже несколько генетически модифицированных образцов, которые нигде больше не встречались. Воздух был наполнен ароматами орхидей, жасмина и влажной земли. Дети разбежались по дорожкам.

Я подошел к Ксении, которая стояла у пруда с золотыми карпами.

— Ты выглядишь уставшей, Саша, — тихо сказала она, кладя свою ладонь на мою руку.

— Много работы. Проект "Гея" отнимает все силы.

— Ты слишком много на себя берешь. Позволь другим помочь тебе. Позволь себе отдохнуть.

— Отдых — это роскошь, которую я не могу себе позволить, пока человечество сидит в одной "корзине", пусть и очень большой.

Она вздохнула. «Я знаю. Но иногда, глядя на звезды, я боюсь. Ты дал нам такую долгую жизнь, но куда мы так спешим? Что там, в этой темноте?»

— Будущее, Ксюша. Наше будущее.

Позже, в библиотеке, меня нашла Виктория. Она указала на огромную голографическую карту Солнечной системы, висевшую в центре зала.

«Марс колонизирован. Луна — промышленный придаток. Экономика растет на двенадцать процентов в год. Уровень преступности — нулевой. Все сыты, здоровы и живут по пятьсот лет. Что дальше, Александр? Я знаю тебя. Эта идиллия — не твой конечный пункт. Ты стратег. Каков следующий ход?»

Она всегда видела суть.

— Следующий ход, Вика, — это терраформирование. Превращение Марса в полноценную Землю-2. Затем — Венера. Возможно, спутники Юпитера — Европа и Ганимед. Нам нужны новые миры. Наше население, даже с учетом колонизации, к концу века превысит десять миллиардов. Земля не выдержит. Нам нужно жизненное пространство.

— И "Гея" — это твой инструмент?

— Да. Мой плуг, которым я вспашу новые поля для человечества.

— Это займет десятилетия.

— У нас есть время. Я дал нам его.

Фридрих, который тихо сидел в углу и читал книгу, вдруг поднял голову.

— Отец, а что будет, когда мы заселим всю Солнечную систему? Мы полетим к другим звездам?

Я посмотрел на своего серьезного сына.

— Обязательно, Фридрих. Обязательно.

Вечером, когда дети уже спали, мы вчетвером — я, Изабелла, Астрид и Виктория (Ксения предпочитала проводить вечера с детьми) — сидели у камина в моем кабинете. На столе стояла бутылка старого французского вина.

— Итак, — начала Изабелла, вертя в руках бокал. — Мир скучен до безобразия. Никаких интриг, никаких заговоров. Все тебя любят и обожают. Мне скоро нечем будет заняться.

Астрид фыркнула.

— Найди себе дело. Поезжай в тундру, попробуй вырастить ананасы. Вот тебе будет интрига — борьба с вечной мерзлотой.

— Я говорю о другом, — отмахнулась Изабелла. — Мы достигли плато. Утопия построена. Но любая утопия — это болото, если у нее нет цели. Александр, какова наша общая цель на ближайшие сто лет?

Этот разговор назревал давно. Они были слишком умны, чтобы не видеть дальше сегодняшнего дня.

Я сделал глоток вина и посмотрел в огонь.

— Цель… Цель в том, чтобы перестать быть "человечеством". Стать видом. Видом, который не зависит от одной планеты, от одной звезды. Моя цель — сделать нас по-настоящему бессмертными. Не как индивидуумов, а как цивилизацию.

Я встал и активировал голограмму. Перед ними снова развернулась карта галактики.

— Мы сейчас здесь, — я указал на крошечную точку Солнца. — Мы — как птенец, который научился летать внутри гнезда. Но за пределами гнезда — огромный лес, полный и других птиц, и хищников. Мы должны вырасти, окрепнуть, занять свое место в этом лесу. Терраформирование планет нашей системы — это лишь первый этап. Создание самодостаточных колоний. Затем — строительство межзвездных кораблей. Не исследовательских зондов, а "ковчегов". Кораблей поколений, способных нести миллионы людей к другим звездам.

— Но это проект на тысячи лет! — воскликнула Виктория.

— У нас есть эти тысячи лет, — спокойно ответил я. — И у наших детей, и у детей их детей. Мы закладываем фундамент для будущего, которое даже мы увидим лишь отчасти. Мы — первое поколение бессмертных. И наш долг — проложить курс на тысячелетия вперед. Вот наша цель. Превратить человечество из планетарного вида в галактический.

В кабинете воцарилась тишина. Они смотрели на меня, и я видел в их глазах не шок, а понимание и азарт. Они были рождены для великих свершений. И я дал им цель, достойную их масштаба.

Часть IV. Зов с Красной Планеты

Октябрь 1918 года.

Идиллию прервал резкий сигнал вызова по защищенному каналу. Я был в своей лаборатории, когда передо мной возникло взволнованное голографическое изображение главы марсианской колонии, Алексея Воронцова.

— Князь! Срочно! Мы… мы нашли что-то.

— Геологическое открытие, Алексей? Новое месторождение? — спросил я, один из моих потоков сознания продолжал расчеты траектории для «Геи».

— Нет, князь… Совсем нет. Группа геологоразведки работала в Долинах Маринер. Произошел небольшой обвал, открылась расщелина, ранее не отмеченная на картах. Они спустились для исследования… и нашли это.

На его лице была смесь страха и благоговения.

— Что "это", Алексей? Говори прямо.

— Оно… искусственное. Однозначно. Но материал… структура… мы не можем это идентифицировать. Оно не похоже ни на что, созданное человеком. Оно очень, очень древнее. И оно… работает. Слабый энергетический сигнал. Не электромагнитный. Что-то другое.

Все мои фоновые процессы мгновенно остановились. Все мое внимание было приковано к экрану.

— Никому не сообщать. Оцепите район. Никто не должен приближаться. Я вылетаю немедленно.

— Слушаюсь, князь.

Связь прервалась.

Часть V. Экспедиция в Неизвестность

Через час я уже был на космодроме. Мобилизация прошла с холодной, отточенной эффективностью. Со мной летели четверо моих сибирских детей. Они не были похожи на своих столичных братьев и сестер. Выросшие в спартанских условиях, обученные магии как науке, они были моим спецназом, моим главным оружием. Иван, мастер боевых заклинаний. Светлана, гений магии разума и иллюзий. Михаил, непревзойденный телекинетик. И Елена, лучший целитель и специалист по защитным полям. Им всем было по двадцать пять лет, и они были на пике своих сил.

Кроме них, на борт моего личного флагмана, «Пересвет» — усовершенствованной версии «Святогора» — поднялся отряд из двадцати «Валькирий» в полной боевой броне, оснащенной силовыми полями и плазменным оружием.

Полет до Марса занял стандартные три недели, но мне они показались вечностью. Мозг лихорадочно просчитывал варианты. Что это могло быть? Станция Предтеч? Потерпевший крушение корабль? Склад оружия? Маяк? Каждый вариант порождал сотни новых вопросов.

На следующий день после прибытия в Новый Петербург наша экспедиция на трех тяжелых шестиколесных марсоходах «Витязь» отправилась к Долинам Маринер. Путь по безжизненной красной пустыне под огромным, блеклым солнцем был сюрреалистичен. Тишину нарушал лишь хруст песка под колесами.

Мы прибыли на место. Огромный каньон, шрам на лице планеты. На краю пропасти нас ждал оцепивший периметр отряд роботов-охранников. Мы облачились в легкие скафандры и начали спуск в расщелину на антигравитационных платформах.

Часть VI. Каньон Откровения

Внизу было темно и холодно. Лучи наших прожекторов выхватывали из мрака древние скальные породы. Мы шли вглубь узкого разлома около километра. И затем мы увидели его.

Находка занимала огромную пещеру, в которую обрушилась стена каньона. Это не был корабль или здание. Это была… структура. Идеальный черный монолит высотой в пятьдесят метров, стоящий точно по центру пещеры. Его поверхность не отражала свет. Она его поглощала. Она была гладкой, без единого шва или стыка. Геометрия объекта была странной, тревожащей — углы казались то острыми, то тупыми, в зависимости от того, как на них смотреть. Она словно вибрировала на грани восприятия.

От монолита исходил низкий, едва уловимый гул, который чувствовался не ушами, а всем телом. И магия… фоновая мана вокруг объекта вела себя странно, она словно закручивалась в спирали, втягиваясь внутрь черной структуры.

Мои дети и валькирии замерли, пораженные. Я медленно подошел ближе. Мои сенсоры, как магические, так и технологические, сходили с ума, выдавая противоречивые данные. Материал не имел аналогов. Возраст… по распаду реликтовых частиц в окружающей породе, ему было не меньше пятидесяти тысяч лет.

Это переворачивало все. Всю картину мира, которую я так тщательно выстраивал. Вся моя экспансия, все мои планы были основаны на предположении, что Солнечная система — это наш пустой, тихий дом. Что мы одни.

Это доказательство обратного стояло передо мной. Молчаливое, древнее, непостижимое. И оно было здесь, на Марсе, на нашем заднем дворе.

Иван, мой сын, мой боевой маг, подошел ко мне. Его лицо в свете нашлемного фонаря было бледным.

— Отец… что это? Кто это?

Я долго молчал, глядя на черный монолит. На эту молчаливую весть из глубин космоса и времени. Затем я повернулся к сыну.

— Я не знаю, кто. Но я знаю одно.

Я обвел взглядом замерших бойцов, своих детей, а затем снова посмотрел на непостижимый артефакт.

— Это значит, что мы не одни в этой галактике.

Я сделал паузу, и мои слова прозвучали в наступившей тишине как приговор старой эпохе и начало новой.

— Что теперь будет, отец? — тихо спросил Михаил, его голос дрогнул.

Я положил руку ему на плечо и посмотрел в темноту каньона, словно пытаясь заглянуть в бездну космоса, скрывающую неведомых творцов этого монолита.

— Теперь, сын мой, нам придется готовиться. Готовиться по-настоящему. Потому что наш мир только что стал гораздо больше, и гораздо опаснее. И следующая угроза может прийти не из земных дворцов, а из безмолвной тьмы между звездами.

Оглавление

Пролог. Интерлюдия в потоке

Глава 1. Пробуждение Титана

Глава 2. Ход первый

Глава 3. Нулевой Цикл

Глава 4. Железо, Кровь и Признание

Глава 5. Финальный экзамен

Глава 6. Двойная игра

Глава 7. Сибирский Гамбит

Глава 8. Наследие Создателя

Глава 9. Гром Победы

Глава 10. Империя нового века: Сталь, Хлеб и Слово

Глава 11. Стальной Рассвет и Дальневосточный Гром

Глава 12. Валькирии Сибири и Стальной Левиафан

Глава 13. Позолоченная клетка и выбор Императора

Глава 14. Четыре стороны света под одной крышей

Глава 15. Свадьба века

Глава 16. Век Золотой и Позолоченный

Глава 17. Небесный Рубеж

Глава 18. Валькирия в Небесах

Глава 19. Земные Заботы и Лунные Рудники

Глава 20. Колыбель Марса

Глава 21. Эхо в Каньоне

Пожертвовать