Судьба империи [Денис Старый] (fb2) читать онлайн

Фаворит 7. Судьба империи

Глава 1

Вечер — время экспериментов. Никто не осудит вас за экстравагантность. Вас осудять только лишь, если вы будете выглядеть скучно.

Донна Коран

Петербург

3 сентября.

— Я календарь переверну, и снова третье сентября… — тихо, чтобы никто больше не слышал, бурчал я себе под нос.

Ну как же такую песню пропустить, даже если это третье сентября 1735 года?

Уже многие офицеры разбрелись по номерам. Иные уехали, это из числа наиболее сознательных и относительно трезвых. Я был уверен, что наше мероприятие будет более продолжительным. Как-то быстро напились. Ну да и ладно. У меня будет куда как больше времени выспаться перед завтрашним важным днем.

— Ну, господин Норов, вы как? Тут останетесь, али поедете? Время еще, как вы некогда изволили сказать: «детское», — сказала Марта.

Говорила она со мной уже несколько иначе. Знаю, что Фрол пришел. Муж пришел, Рыжая перестала флиртовать.

— Бери перо и чернила. Пиши, что можно сделать на свадьбу Бужениновой, — повелел я.

На досуге думал, что же можно такого эдакого сделать, чтобы поразить всех придворных, но главное — государыню. И почему-то всё равно мысли крутились вокруг «ледяной свадьбы».

Да, венчание назначено на конец октября, но можно его отсрочить и до середины ноября. Нынче зимы такие суровые и долгие, что уже к этому времени обязательно будет лёд на Неве и других петербургских водоёмах. Нет, так стоячая вода обязательно замерзнет в достаточной степени, чтобы нарезать лед.

И почему бы и не «ледяная свадьба?» Что было самым ужасным в похожей свадьбе Авдотьи Бужениновой и князя Голицына в иной реальности? То, что молодым предоставили для ночлега ледяной дом, не предоставив теплой одежды. Да и другие унизительные вещи были, сани с свиньями, например.

Но можно опасные и унизительные моменты убрать, а саму концепцию использовать.

— Строим ледяной дворец. Внутри этого дворца всё должно быть съедобное. Фигурки из шоколада: часы, столы и стулья, к слову — всё. Чтобы любой мог зайти туда, внутрь дворца, и кусать хоть стол, хоть вазу… — говорил я, но был перебит.

— И не только из шоколада. Тут же и цветы из мороженого можно сделать, а вазы карамельные… — подхватила мою идею Марта и задумалась.\

А потом начала быстро писать.

— Но только чтобы внутри был небольшой терем, обязательно тёплый и со многими одеялами и шубами. Если от тебя будет зависеть, то постарайся, чтобы ни в коем разе не было угрозы для жизни Авдотьи и князя. А у меня ещё будут задумки, — я усмехнулся.

Недавно я размышлял, что бы ещё такого интересного можно было бы изобрести, пусть даже на потеху публики. К сожалению, многие изобретения в иной реальности не были практичными. Вместе с тем, если угодить императрице, то можно получить определённые преференции и для производства.

Воссоздать самодвигающуюся карету Ивана Кулибина не так сложно. По сути, это механизм, который приводится в движение стоящим сзади человеком, работающим ногами, будто бы на эллипсе. Кого из шутов поставить и пусть бы ездили, например, выкрашенные фосфором, чтобы светилось. Есть уже фосфор? Должен же быть.

Сложно, но пять или даже больше велосипедов можно сделать. Конечно же, трёхколёсные или даже четырёхколёсные по типу катамарана. Если на эти устройства опять же посадить уродцев из компании императрицы, то будет очень даже впечатляюще. Они, как рикши будут катать людей. Правда от вероятного снега не так легко расчистить дорожки. Но справятся.

— А ещё, только бы погода позволила, сделаем воздушные шары. И ещё запустим воздушные китайские шары, — что-то у меня попёрли идеи.

Нет, всё-таки и Россия, и весь мир узнают о том, как императрица выдаёт свою подругу-карлицу замуж. Ну и узнают о том, что бывает с людьми, которые попадают в немилость русской самодержицы. А нечего было князю Голицыну принимать католицизм, да ещё и обманывать, скрывая это.

Впрочем, если получится, я бы хотел Голицына всё-таки вырвать из рук государыни. Это очень образованный человек. Конечно, он бы пригодился на другом поприще. Если только не повредил свою психику, будучи шутом при государыне.

В будущем, когда у меня будет стабильно высокий доход, я намеревался открывать ряд школ. Во-первых, идеи открыть что-то вроде суворовских и нахимовских училищ не дают мне спокойно спать.

И никто не ведёт учёт сирот или почти что сирот, у которых отцы погибли на войнах. Если это выходцы из крепкого дворянского рода, то особых проблем с сиротками не будет. Да и не сиротки это вовсе — какой-нибудь дядька обязательно приютит и даст хоть какое-то образование. Но есть и другие, где даже дворянские рода живут ненамного лучше, чем зажиточные крестьяне.

И вот для таких детей очень даже существенно будет обучаться навигации и военному делу сызмальства. Это же на выходе, уже лет через десять, мы получим грамотных, в высшей степени мотивированных офицеров. Да и пусть бы кто-то из них не пошёл на воинскую службу, хотя пока это ещё сложно сделать. Но России нужна грамотная элита, и не только. Такого рода Царско-сельские лицеи в крупных городах.

Я тут собираюсь совершать первый виток промышленной революции, и пока это можно сделать. Ну, в конечном итоге уже лет через пять-десять, если не заниматься образованием, то обязательно начнутся пробуксовки. Банально не будет хватать людей, которые могли бы со знанием дела подходить к тем или иным механизмам или устройствам.

— Господин Норов, так подобрать вам девицу? — усмехнулась Марта. — И да, если вы пожелаете, если хмель ведёт вас на любовные подвиги…

— Если не себя, Марта, то не смей мне никого иного предлагать, — перебил я Рыжую, вгоняя её в краску.

Нет, и всё-таки она ко мне что-то чувствует. Придётся, скорее всего, Марте с этим жить.

Мы проговорили ещё минут двадцать. Уехал со встречи достаточно рано, ещё не было десяти часов вечера. На следующий день должен состояться приём у императрицы, так что не время уходить в загулы. Да и до чёртиков в глазах хотелось к жене. Нагулял я «аппетит», общаясь с Мартой и поглядывая на тех красоток, которые к концу вечера уже вовсю флиртовали с офицерами. Некоторые боевые товарищи, кстати, успели вернуться после своих приключений в номерах.

— Как поживает рыжая Марта? — с порога и строго спросила меня жена.

— Ты становишься слишком ревнивой, — сказал я.

— Я почти смирилась, что тебя придётся делить с Анной. Я даже готова простить тебе… пусть это будет и сложно, если ты окажешься в объятиях Елизаветы Петровны… Однако ещё с кем-то тебя делить я не намерена. Как есть — спалю рестораны, — последние слова так и вовсе прозвучали злым и не свойственным Юле тоном.

— Я тебе спалю! — усмехнулся я. — Я к ней бегу, оставляя своих боевых друзей, предвкушая, как буду обнимать и целовать любимую жену… а меня встречают упрёком.

Юлиана тут же преобразилась, взяла меня за руку и решительно потянула в сторону спальни. Ну, что ж, аппетит я нагулял, пора бы хорошенько и «поесть».

С самого утра я съездил в расположение Измайловского полка. Нужно было отвезти списки тех офицеров и тех гвардейских солдат, которых я рассчитывал забрать с собой в новую дивизию.

Да, офицеры пойдут ко мне по собственному желанию. В том числе я и не хочу плодить немотивированных командиров. Хотелось бы как можно меньше бегать курицей-наседкой, собирая своих цыплят в кучу.

Общение вышло так себе… Складывалось впечатление, что мне завидуют, что меня обвиняют в предательстве гвардии. Объяснять, что я ни никого не предаю, что все происходящее со мной только на пользу Отечеству, не стал.

Так что формально порешал вопросы, отправился домой. Тут уже были письма от некоторых офицеров, что заверяли меня в своем желании служить под моим началом. Из наиболее важных для меня были Подобайлов, Смолин, Смитов. Саватеев решил оставаться в гвардии. Не виню его.

Нужно будет оставлять своих, или условно своих людей в гвардии. Рвать с кем-то отношения не стоит. Скоро нас явно ждут весьма сложные времена.

Ну а днем поспешил домой. Нужно же приготовиться к визиту в императорский дворец.

— Я боюсь с тобой идти на приём к государыне, — заявил я своей супруге, когда увидел её уже нарядную.

— Бригадир Норов даже чего-то в этой жизни боится? — усмехнулась Юля, разгадав мой витиеватый комплимент.

— Так, обзавидуются же кавалеры, что у меня такая прекрасная жена. Ну а дамы так и вовсе веера свои сгрызут, — сказал я.

— А дамы только на тебя и смотреть будут, — подхватила настроение Юлиана.

— Ну да! Шрам мой весьма привлекает внимание, — усмехнулся я, проведя рукой по щеке.

— Ну как есть, дурень! Ты же с этим шрамом перестал выглядеть мальчишкой. Нынче всем кавалерам кавалер, — сказала Юля.

Я подошёл к ней, нежно поцеловал в губы.

— Ну вот, снова нужно помаду накладывать, — посетовала жена.

Знал бы, как можно было производить косметику, то вот этим делом бы занялся, может, и в первую очередь. Без понятия, за сколько Юля купила помаду, но это убожество в виде красного крема стоило баснословно дорого.

— Твоя мушка сводит меня с ума, — сказал я, притрагиваясь к искусственной мушке на уголке губ жены.

Я видел при русском дворе, как некоторые дамы уже ставят мушки, хотя не думал, что это модно. Вместе с тем маленькая точечка совершенно меняла образ лица, делала его еще привлекательнее. Хотя, казалось, куда ещё больше! Единственно, что мне не очень нравилось, так белила на лице жены. Впрочем, бледность была умеренной, не как у трупа.

Юлиана выглядела сногсшибательно. На ней была диадема, которая, наверное, могла бы стоить как половина нашего дома, если не весь дом целиком. А в весьма фривольном декольте, отвернуть взгляд от которого у меня получалось с большим трудом, было ожерелье из рубинов.

Да и платье было вышито серебряной и золотой нитью, с кружевами. Цвет вот только мне не очень нравился — что-то вроде салатового. Но учитывая, что нынешняя женская мода мне в принципе не очень нравится, так всё было просто отлично. Я бы предпочёл видеть на своей жене лёгкое платьице, а не эти конструкции, где даже миниатюрная женщина становится небольшим броневиком или лёгким танком.

Хорошо, что еще добился отсутствия корсета. Ну куда еще сжимать талию беременной женщине

Чета Норовых села в карету, буквально позавчера купленную, скорее даже для этого конкретного вечера, и отправилась во дворец. Это хорошо, что сейчас правит Анна Иоанновна. Если бы такое роскошество и такую прелесть, как моя жена и все наряды, в которые она упакована, увидела императрица Елизавета Петровна… ох, проблем бы мы имели воз и маленькую тележку. Елизавета Петровна в иной реальности могла и по щекам отходить красавицу при дворе, и за волосы оттягать.

А вот нынешняя государыня практически безразлична к тому, как кто выглядит. То ли она смирилась с тем, что сама уже никогда не будет красавицей, то ли, напротив, живёт в иллюзиях, что она самая красивая женщина, и какая бы красотка ни появилась при дворе, всё равно будет уступать ей — первой красавице императрице Российской империи.

Сегодняшнее мероприятие в Летнем дворце — это, с одной стороны, словно проводы лета, так как уже через три недели государыня будет переезжать в Зимний дворец.

Однако главной причиной очередных гуляний Императорского двора была названа победа над Османской империей. Я бы, конечно, не заявлял столь категорично, что мы вовсе победили, но считаю правильным отпраздновать ряд успехов и почтить вниманием тех, кто в этих свершениях принимал участие.

— Боюсь я, муж мой, что потеряю тебя на этом приёме. И сам Миних прибыл. Наверняка, вы с ним можете несколько часов разговаривать к ряду… и… Анна Леопольдовна, — сказала Юля и посмотрела мне в глаза.

Опять она эту тему поднимает. Вроде бы уже договорились, я даже получил карт-бланш на то, что могу переспать хоть с кем, но главное, чтобы вернулся домой.

— Да не кручинься, добрый молодец. И коли уж придётся, так… и чтобы запомнила на всю жизнь… и чтобы завидовала мне, что у меня такой муж… Ты уж постарайся там! — сказала Юлиана и скованно улыбнулась.

Признаться, настолько опешил, что только как та рыбка без воды открывал рот, а сказать ничего не мог. Нет, если бы я почувствовал в этих словах фальшь, если бы я подумал о том, что моя жена действительно лукавит, — так всё было бы понятно. Ведь разрешает же.

А так… это тот самый галантный век. Просто настолько не модно ревновать и настолько не модно чтить семейные традиции, что, видимо, всё-таки Юлиана смирилась.

Вспомнилась одна история, которую вычитал в какой-то книге в прошлом. Графиня собралась на адюльтер, наставлять рога своему графу. Ночью мадам каким-то образом незаметно вышла из дома, села в дешёвую, главное, что неприметную, карету и отправилась блудить.

Но не тут-то было. Её супруг каким-то образом прознал, срочно распорядился ночью запрячь лучших лошадей, взять лучший выезд семьи и устремился в погоню за своей женой.

Вопрос — для чего? А чтобы передать ей нормальную карету, чтобы перед любовником не опозорила мужа, что приехала на невесть чём.

Как мне кажется, подобная история очень хорошо характеризует ту атмосферу, те нравственные устои, которые сейчас начинают распространяться, в том числе и в российском обществе. Вон и офицеры напропалую хвастались, что с замужними жёнами и так, и эдак. Я даже в какой-то мере слежу за реакцией своей жены, чтобы впоследствии не оказаться рогоносцем.

— А позволяшь ли ты мне флиртовать с кавалерами? — с некоторым вызовом спросила Юлиана.

— Лишь только в меру, не давая повода думать, что ты распущенная женщина и что готова наставить мне рога. Не провоцируй никого на адюльтер, — строго сказал я.

Возможно, данное проявление собственничества и не совсем даже справедливо. Вот только я видел, что сказал правильные слова, и что Юлиане понравился мой ответ. Ведь я, по сути, сейчас в её понимании в очередной раз признался в любви. Ну а ещё она считает меня немного варваром. Такие вот фантазии у супруги.

В новой карете не сказать, что шума было намного меньше, чем в других. Да и трусило так же. Выбросил я деньги на ветер. Потратил восемьсот с лишним рублей, чтобы только показать свое лицо, мол Норовы имеют достойный выезд. Нужно обязательно производить свои кареты.

На въезде в Летний дворец карет было столько, что мне вдруг вспомнились московские пробки. И здесь было не протолкнуться, а мимо, словно по встречной полосе, пролетали одни кареты, перед ними разъезжались другие. Как машины с мигалками на крыше в будущем, так и эти кареты перли напролом. Там мигалки, тут фамильные гербы на каретах.

— А вот и карета фельдмаршала Миниха с семьёй, — констатировала Юлиана.

Нельзя сказать, что мы стояли в «отстойнике». Но складывалось именно такое впечатление, что ждали своей очереди. Первыми на приём должны были явиться сильные мира сего. Правила. Не мог же я быть впереди Миниха, или министров.

Вот только мне кажется, что и я стал не самым слабым игроком. Вон, уже во врагах у себя имею Ушакова. Кстати, его карета тоже проехала без препятствий.

Примерно минут сорок мы стояли в этой самой пробке. Но, наконец, оказались в Летнем саду. Погода была на удивление замечательная, будто бы кто-то искусственно разогнал облака, так и кружащие над Петербургом с утра.

Сейчас на улицах столицы было то, что можно условно назвать «бабьим летом». Последнее дуновение тёплой погоды. Хотя для Петербурга уместно почти всегда в отношении погодных условий использовать слово «относительно». Здесь относительно тепло и относительно ветрено, или дождливо. Здесь только зимой всегда, безусловно, холодно.

Сперва мы направились поздороваться. Так принято. Хозяева должны были бы встречать, и гости обязаны им представиться. Но императрица должна выходить, не по чину ей хоть кого встречать. Так что скорее нужно показаться на глаза ливрейному лакею, чтобы тот увидел: Норовы тут. Уникальный, наверное, человек, если умеет всех и каждого запомнить.

В приёмном зале было не протолкнуться. Всё-таки это помещение сильно меньше, чем в Зимнем дворце или даже в Царском Селе, в том дворце, который я видел в прошлой жизни.

Как это начать уговаривать государыню, чтобы та строилась? Не хватает Петербургу некоторых архитектурных форм. Было бы очень неплохо увидеть Исаакиевский собор, ещё лучше — Казанский собор. Это я не говорю об Эрмитаже.

Может быть, если начнётся серьёзная государственная обработка золотоносных жил по Миассе, то и строительство развернется? Хотелось бы. Люблю я архитектуру. Да и с чертежами могу помочь. Как выглядели Исаакиевский и Казанский соборы, да и Спаса-на-Крови, знаю, помню.

Глава 2

Бал — это жизнь на сцене, где каждый играет свою роль и всегда старается быть лучше других.

Л. Н. Толстой.

Петербург

3 сентября 1735 года

Находится в душном тронном зале было категорически нельзя. Юле явно это на пользу не пойдет. Да и зачем? Умные и опытные придворные знают, что еще час так точно государыня не выйдет. Потому многие в саду, на свежем воздухе. А тут, так… Те, кто будет подпирать стену, когда остальные, действительно важные, окажутся в первом ряду и попадутся на глаза государыни.

Так зачем стоять тут, в условиях толкотни и спертого воздуха?

— Пойдем! — сказал я, беря Юлю за руку. — Тут определенно не те, с кем бы я хотел общаться.

— Да, я знаю, что Анны нет, и Елизаветы Петровны не вижу, — пробурчала Юля.

Не ответил ей. Ну, право слово, несколько поднадоело. Дома все было нормально. Здесь вновь ревность. Понятно, что внутри беременной женщины гормоны устраивают дискотеку.

Вышли в сад. Отрадно было видеть, какое я оказываю влияние, в том числе и на формирование кулинарных придворных предпочтений. Нет, я здесь не увидел горы фастфуда, салатов, майонеза или кетчупа. Впрочем, последнего в России ещё пока и нет, как и самих томатов.

Но вот шоколадные фонтанчики в Летнем саду были представлены во множестве… А ведь это, если можно так сказать, «фишка» ресторанов «Астория» и «Мангазея». По субботам в ресторанах всегда устраивают фонтаны из шоколада. А вход стоит два рубля с человека. И пей, сколь хочешь. Вот только редко кто может впихнуть в себя шоколада на рубль. Такой маркетинговый ход.

Наконец, в Россию прибыло изрядное количество какао. Уже пора было бы даже задуматься над тем, чтобы впервые в истории изготовить какао-масло и начать производство конфет, как и шоколадных плиток.

Конечно, конфеты, в том числе с добавлением какао, в это время уже были. Но какао-масло значительно упростило бы задачу и расширило ассортимент кондитерских изделий. Из будущего знал, что кондитерский бизнес по влиянию и заработку сравнивали с продажей оружия. И далеко не всегда в пользу военной промышленности.

— А может, и нам испробовать шоколада? — спросила Юлиана, наблюдая за ажиотажем вокруг каждого из шоколадных фонтанов.

— Не думаю, что стоит этим сильно злоупотреблять. Да и не складывается ли у тебя впечатление, будто бы звери вышли на водопой? Толпятся вокруг фонтанчиков, плечами толкаются. Русское дворянство вмиг забыло этикет, — сказал я.

Юля вновь сменила настроение, или же смогла обуздать свои эмоции. Так что мы гуляли по парку, общались, шутили, порой, даже высмеивая некоторые пары или отдельных придворных. Было забавно наблюдать за императорскими уродцами.

Они баловались, тут же устраивали пародии на дворян, которые чуть ли не теряли свой облик, жаждая испробовать шоколад. Впрочем, наверняка не столько привлекало это лакомство, как необычного вида фонтанчики.

Приём, было все не сказать, что грандиозным, так как Петербург уже не сильно удивлялся проводимыми императрицей гуляниями. Но то, что денег сюда положено огромное количество — это факт. Уверен, что сегодня за вечер, а, может быть, и за большую часть ночи, потратится такая сумма, что можно было бы построить не менее двух линейных кораблей.

Я не какой-то сноб, который будет считать за правильное, например, поведение некоторых прусских монархов. Там некоторые короли курицу делили на части, чтобы ее же употреблять в несколько приемов. Суровый аскетизм русскому двору не к лицу. Но на чём сэкономить и вдвое удешевить подобные приёмы, я знал.

Было немного все же прохладно, несмотря на то, что солнце пыталось согревать. Это чем ближе к вечеру, тем и становится очевидным, что лето прошло. И что я живу в период максимально холодной погоды, может быть за все две тысячи лет.

Юлиана была в накидке из зачем-то постриженного соболя. Выглядело это красиво, но, как по мне, стричь полноценный мех — это как в серебряную монету добавлять меди. Была еще супруга в сложной шляпе, пряча под ней украшение.

Юлиана явно стеснялась своей роскошной диадемы. Хотя та и отнюдь не выглядела будто корона. Но когда мы зайдём для официальной части приёма в тронный зал, супруга должна быть во всеоружии и выглядеть не только первой красавицей, что и так не оспаривается, но ещё и богатейшей дамой в Петербурге.

Если я заявляю о себе, как об игроке, то и жена моя должна выглядеть богато. В этом, кстати, современные мне люди не так уж отличаются от своих потомков из будущего. Редко можно встретить статусного мужчину, который бы «не подогнал» по себя свою даму. И это даже с пониманием, насколько такой подход несправедливый.

Однако я ещё не видел, как выглядит Анна Иоанновна. Может быть, она вся усыпана жемчугами и бриллиантами, с ног до головы. А если учитывать огромные телеса этой женщины, то пока что на себя нацепить она может куда как больше, чем относительно миниатюрная Юля.

Не видел я и Анну Леопольдовну. Так что пока с полной уверенностью могу говорить: моя жена — красивейшая. Вместе с тем, несколько волнительное было ощущение. Наверняка, придется сегодня объясняться с Анной, или не только говорить. Ведь по всему выходило, что уже на днях я отправлюсь по месту службы в сторону Гатчины. И когда еще увидимся?

— Не скажешь, отчего столь много офицеров приходило сегодня утром к нам домой? — взяв меня под руку, периодически улыбаясь мимо проходящим придворным, спрашивала Юля.

— Выказывали желание и дальше служить со мной и помогать создавать новую дивизию, — ответил я супруге.

Некоторые не пришли, но сочли нужным отправить послание. А есть и те офицеры, которые обещали дать ответ на балу, здесь. После найдемся с ними.

— Если столько гвардейских офицеров рвутся служить с тобой, то ты явно преуспел, — сказала Юля.

— А ты и не сомневайся в своём муже, — сказал я.

А потом подумал, что эти слова звучат несколько двусмысленно в свете наших не самых безупречных семейных отношений. Конечно же, я имел в виду лишь только Анну Леопольдовну, которая создаёт любовный треугольник.

И всё же с геометрической фигурой, возможно, я ошибся. Целенаправленно к нам направлялась Елизавета Петровна. И уже издали можно было понять, что сейчас, возможно, будет неловко.

Считавшаяся первой красавицей Российской империи, златовласая царевна была не одна. Пусть своего взора она не отворачивала и уже начинала прожигать меня взглядом, но при этом умудрялась явно флиртовать с французским послом Шатарди.

— Давай резко свернём, — сказала Юля, крепко сжимая мою руку. — Этот разговор мне будет неприятным. Мне показалось, что я видела твоего брата Александра Матвеевича. Найдем его. Он же должен быть на приеме тоже.

Я не ответил. Но посчитал, что это будет бегством. И уж тем более, нам с Сашей видится никак нельзя. Операция набирает ход. На него все же вышли некие люди, уж больно громко братец «ненавидел» меня. Пока не понятно кто именно начал общение с Александром Матвеевичем. Судя по всему, Татищев.

— Я очень прошу тебя… Она же идет сюда. Я не могу ответить грубо царевне… — причитала Юля, дергая за рукав. — Ну все… поздно.

Елизавета Петровна была для меня той женщиной, с которой хочется… Нет, не быть постоянно рядом, любоваться ею. Пусть сейчас мои мысли и весьма похабные, и будучи высказанными обязательно оскорбили бы Елизавету, но с ней хотелось только плотской близости.

Немало мужчин могли бы меня понять. Существует категория женщин, с которыми интересно быть только до постели, вовремя, но никак не после. Как только наступает тот момент, когда зов природы усиливается и обязательно нужно с кем-то переспать, то идёт поиск именно таких женщин.

С ними интересно лишь только перед постельными утехами. Вино, шутки, игра слов. Ещё чуть более с ними интересно во время постельных утех. Порой они, как в последний раз. Но всяческий интерес пропадает, как только мавр сделал своё дело и собирается отдыхать.

Так что ни о какой влюблённости в Елизавету Петровну и речи быть не может. И даже желание с ней близости сильно померкло. У меня есть жена, с которой заниматься любовью более интересно и даже ярче эмоционально. Ведь кроме физиологических потребностей, у нас с Юлей есть что-то и возвышенное. Уверен в этом.

А с Елизаветой Петровной — это спорт. Забег на дальнюю дистанцию. Порой и бег с препятствиями, иногда — конкур.

— Сказывали мне, что вы, Александр Лукич, уродством обзавелись… Не скажу, что сие сильно отвращает. Вы, наконец, стали похожи на мужа, а то всё отроком казались, — бурным потоком полился желчи. — Одинокими вечерами я, порой, вспоминала о наших ночах… Как же вы были искренни и неистовы. Тогда вы были неутомимым.

Юлиана ещё крепче сжала мой локоть. Казалось, что сейчас начнут хрустеть мои кости. Был бы передо мной мужчина, который говорит подобные слова, то недолго и до дуэли. Но я еще и понимал — обиделась царевна. Ну бывает. А еще она царевна. Та, шансы которой стать императрицей велики.

Но это не могу с Лизой дуэлировать. А вот… Я увидел, как сопровождающий Елизавету Петровну французский посол Шатарди напрягся. И пусть… А Боярский где? Если что, я про персонаж из книги и фильма будущего. Где де Брильи? Ах, да, мной уже ликвидирован.

Француз был ещё относительно молод, вряд ли намного больше тридцати лет. Выглядел вполне неплохо, по-современному, с небольшим животом. Одевался, как видно, настолько щёгольски, что несомненно должен привлекать внимание придворных дам.

Но не стоило сомневаться, что, случись повод, этот француз не убоится со мной дуэлировать. А мне сейчас дуэли никак не нужны. Как и французу. Просто Шатарди, как, впрочем, и я, все понимает. И зачем усугублять? Потому мы и расходимся с ним стороной. А вот одна дама нагнетает.

— Ваше Высочество, и мы с моей супругой несомненно рады видеть вас в здравии и, наконец, в Петербурге, — сказал я.

Это была тонкая шпилька в сторону Елизаветы. Ведь ещё недавно она находилась что-то вроде под домашним арестом. Я не знал, в чём причины определённого рода опалы царевны. Предполагалось, что она совершила какую-то глупость во время того, как Бироном были проведены манёвры на случай смерти государыни.

Елизавета поняла, что именно я сейчас сказал. Пусть сколь угодно она скрывает и давит в себе желание властвовать, пусть не являет миру откровенное самолюбие, но всё это в ней есть.

И весьма возможно, что я сейчас разговариваю с будущей русской государыней. И уже несколькими неловкими фразами в скором времени я могу лишиться многого, если даже не всего.

Но я чувствовал состояние Юлианы, понимал, насколько ей трудно сейчас сдерживаться, чтобы не нагрубить и не высказать всё то, что у неё наболело по отношению к Елизавете. Ведь моя жена мирилась с моей симпатией к Анне Леопольдовне, но крайне остро воспринимала возможные отношения с Елизаветой. Да хоть с кем.

Правильно люди говорят: «никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь». Я ведь не думал и не гадал, что мой брак может быть таким. Ведь союз с Юлей — это теперь намного больше, чем лишь прикрытие моих отношений с Анной Леопольдовной. А тут…

Уже и не уверен, что нужна мне великая княжна. Но… не без помощи Анны я двигаюсь наверх. Не было бы нашей симпатии, так и не дали дивизию. А так я имею возможность создать такое воинское подразделение, что Европа вздрогнет от поступи русских. Впереди еще много европейских конфликтов, решить которые без России не выйдет.

— Так когда я могу ожидать вас, Норов, с визитом? — спросила Елизавета. — Заждалась, аж спасу нет. Я пришли к вам посыльного, когда потребую вас к себе.

А вот это уже было практически прямым оскорблением меня. Сейчас не особо двусмысленно она намекала на то, что я для неё что-то вроде жиголо по вызову.

— Желание на то, Ваше Высочество, уж не обессудьте. Как вы знаете, мы с супругой не так давно в браке, всё ещё никак не можем насладиться обществом друг друга. Так что, как только это произойдёт, я обязательно рассмотрю возможность и вас также посетить, по мере свободного времени, — иезуитски ответил я.

В моих словах явно было оскорбление Елизаветы Петровны. Ведь я показывал, что она не единственная, к кому я могу наведаться, понятно для чего. И в таком случае возникает уже несколько иная версия наших отношений. Выходит, что это я её пользую, а никак не наоборот.

Наверняка Лиза сейчас вспомнила те наши страстные моменты, когда я давил ее инициативу, при этом был решительным и, возможно, даже слегка жёстким. Именно, что я её пользовал, но не любил. И ведь ей это нравилось. Вон как немалые груди сейчас вздымаются чаще обычного. Заволновалась.

— Главное, господин Норов, успеть совершить визит, пока ещё двери приоткрыты, — зло прошипела Елизавета, резко нас покидая.

— Мне это было неприятно, — сказала Юля, как только ушла Елизавета, а французский посол прекратил бросать на меня задумчивые и полные интереса взгляды. Не была бы у Шатарди слава ловеласа и дамского угодника, ещё мог бы подумать Бог весть что. В том времени, что я покинул, всякой грязи в Европе хватало.

— Ты… это было недостойно.

— Не начинай. Что было до, то в прошлом и остается, — а после, в том числе желая сменить тему, словно спохватился. — Любимая, мне нужно срочно найти Андрея Ивановича Остермана.

С этими любовными делами начинаешь как-то выпускать важные моменты службы. Всё-таки женщины не всегда являются помощниками и вдохновителями мужчин. Порой они и вредят делам мужским.

Юлиане было, по сути, всё равно, куда идти, главное, чтобы подальше от того места, где находится Елизавета Петровна. Лизонька же не так далеко от нас ушла. Царевна стояла у одного из шоколадных фонтанчиков. Смеялась так задорно, что было понятно: привлекает к себе внимание. Не мое ли?

Если честно, то мне Елизавету даже в какой-то мере жалко. Ведь я, получается, один из тех предателей, которые воспользовались царевной, но при этом практически ничего ей не дал. А, если и дал, то такие воспоминания, которые хочется повторить, но я этого не хочу. Вместе с тем забыть постельный марафон, что был у нас с Елизаветой, не получится. Такие спортивные успехи остаются в памяти на всю жизнь. Медальку только повесить бы на стену.

— А вот и мой пригожун! — будто бы ниоткуда, из невысокого кустика, показалась куколка.

— Госпожа Буженинова, — сказал я, вежливо кланяясь.

Юля с недоумением посмотрела на меня. Ведь мой поклон был хоть и несколько шутливый, но явно не издевательский. Так, шутливый в меру.

— Так вот получается, на кого ты меня променял… — явно переигрывая, томно вздыхая, сказала милая калмычка.

Я рассмеялся, переводя всё в шутку, хотя это шутка и была. Но эмоциональные качели жены начинали уже пугать своей непредсказуемостью.

— Милая барышня, а не подскажете, где найти графа Андрея Ивановича Остермана? — спросил я у Авдотьи.

— Так он, пока государыня не явит свой лик подданным, али с кем говорит, но то редко, а чаще сидит, — ручка карлицы взметнулась в сторону. — Вон там! В беседке под дубом. Все карпит над бумагами. Словно бы только он и работает на благо Отечества. А, нет. Еще и бригадир Норов есть.

— Благодарю тебя. А не скажешь ли, красавица, есть ли какие новости для меня?

Буженинова с удивлением посмотрела на мою супругу. Юля приживалась ко мне чуть больше, чем это принято в обществе.

— Неужто ль с Юлькой у вас на правде симпатия? — с удивлением спросила Авдотья, а потом обратилась к моей жене: — Вижу, что негодуете, госпожа Норова. Ну не извольте беспокоиться, со мной у вашего мужа адюльтера не случилось.

Тут же коварная карлица подмигнула мне и добавила:

— Пока не случилось, — сказала калмычка.

Но реакция Юли меня порадовала. Она всё-таки правильно приняла нашу с калмычкой игру, рассмеялась.

— Я позже найду тебя, пригажун. Имеется, что тебе поведать. А нынче недосуг мне. Жених заждался, — сказав это, карлица спешно и смешно побежала прочь. Нынче государыня до еды и не притрагивалась, уж не знаю и почему. Вот и нет нам работы, как и жениху моему.

Юля развернулась, остановилась напротив меня и, посмотрев мне прямо в глаза, сказала:

— Тебе удалось заручиться помощью Бужениновой? Но как? Эта карлица по вниманию у государынь не может соперничать только с Бироном, — как мне показалось, даже с нотками восхищения спрашивала Юля.

Мне, на самом деле, оставалось лишь пожать плечами. Было чёткое убеждение, что это не я выбрал калмычку себе в друзья, а она меня.

Уже скоро я увидел Остермана. Остановился. Перед разговором с таким человеком нужно выбросить из головы и сердечные дела, и все остальное. Остается только Андрей Иванович Остерман. За кого он?

Глава 3

Здоровье до того перевешивает все остальные блага жизни, что поистине здоровый нищий счастливее больного короля.

Артур Шопенгауэр

Петербург. Летний дворец.

3 сентября 1735 года

И всё же я попросил Юлиану немного обождать меня в стороне. Разговор с Остерманом вряд ли должен быть светским. Жене придется стоять и недоумевать. Уверен, что и вовсе намеками пообщаемся.

Тут, вдали от дворца, находилась замечательная лавочка, почти полностью окружённая кустами. Было брезгливо подумать, что в таком укромном месте могло происходить, учитывая времена и нравы. Однако надеюсь, что садовники работают исправно и лавочки протирают. Ну или прошедший утром дождь смыл чей-то разврат.

Нехотя, но Юля согласилась. Она явно начинала нервничать, гормоны…

Остерман работал. Он сидел в беседке, рядом находился помощник статс-министра. Андрей Иванович читал какие-то бумаги. Периодически он отдавал один лист бумаги. А после, не отрываясь от чтения, протягивал не глядя руку, в которую помощник тут же вкладывал очередной документ. Похвально такое служебное рвение.

Я подошел и еще с полминуты стоял, не отвлекал министра от чтения.

— Господин Норов собственной персоной? — не сразу отставив в сторону лист бумаги, обратился ко мне Остерман. — Вы не подумали, что своим приходом можете меня подставить? Я в хороших отношениях с господином Ушаковым. А вы?

Вот он — настоящий лис. Хитрец, которых ещё поискать. Тихий интриган. Но он бы никогда не стал таковым, если бы не имел свою сеть информаторов. И Остерман уже знал, что мы находимся с Ушаковым практически в состоянии войны. Допускаю, что глава Тайной канцелярии розыскных дел мог даже просить министра помочь меня уничтожить.

— Я воюю только лишь с врагами нашей государыни и Отечества, — сказал я.

— Ну, допустим, почти любого можно представить, как достойного верноподданного ее величества. И тут же назвать вором и предателем, — сказал Остерман. — Но будет… Что у вас?

— Ваше сиятельство, я посчитал своим долгом передать вам некоторые бумаги. Возможно, в вашем нелёгком деле на ниве служения Отечеству они помогут, — сказал я и извлёк из внутреннего кармана камзола достаточно увесистый конверт.

— Везли с самого Крыма? — усмехнулся Андрей Иванович, просматривая изрядно потёртый конверт.

— Вы правы, ваше сиятельство, — отвечал я Остерману. — Из Крыма, но не только.

— Что здесь? Только кратко. Нас не должны видеть, — сказал Андрей Иванович, указывая на конверт.

— Свидетельство участия французских офицеров в войне против нас. Они выступали на стороне турок. И были в основном среди турецких артиллеристов, некоторые вели в бой линии пехоты, — сказал я.

В Крыму моим отрядом были взяты в плен сразу семь французов. Причем, пока я их передал командующему русской армией, Христофору Антоновичу Миниху, успел спросить с французских офицеров под протокол.

— Занятно. Искренне благодарю вас за службу, господин бригадир. Мне искренне жаль, что у вас вышла размолвка с Андреем Ивановичем Ушаковым. Не желаете ли скорого примирения? — удивлял меня Андрей Иванович Остерман.

У одного Андрея Ивановича есть настолько сильное влияние на другого Андрея Ивановича, но уже Ушакова? Остерман может приказать последнему со мной примириться — и глава Тайной канцелярии пошёл бы на это!

Впрочем, об Остермане не так чтобы много сведений. Этот человек предпочитает оставаться всегда в тени, он не выпячивается, его никогда не бывает рядом со скандалами. Он ведёт относительно аскетичный образ жизни. Никто не догадывается о несметных богатствах этого человека.

Так что некоторым образом Андрей Иванович выбивается из общего представления, как должен выглядеть и как ведёт себя русский вельможа. Остерману так удобно. Он, словно бы и не вельможа, не один из пяти наиболее влиятельных людей России. Действует не открыто, но пока неизменно эффективно. То, что на престоле Анна Иоанновна и она самодержавная властительница — его заслуга. Он сделал все, чтобы государыня порвала кондиции, ограничивающие ее власть.

— Несмотря на то, что я военный человек и офицер, во многих случаях предпочёл бы мир, чем пролитие крови. И если случится так, что Андрей Иванович и я примиримся без какого-либо ущерба для нашей чести и достоинства, я как воинствующий миротворец выступаю за это, — сказал я.

— Воинствующий миротворец… Казалось бы, противоречие, но вместе с тем смысл вполне понятен. Русский язык становится всё более богатым, — улыбнулся Андрей Иванович.

Он положил увесистый конверт себе в папку, отчего та чуть не приобрела форму подушки.

— Вместе нам всё же в обществе показываться не стоит. Уверен, вы всё прекрасно понимаете. Между тем, я хотел бы с вами встретиться. Уверен, что найду возможность через неделю-другую навестить князя Куракина в Гатчине, — сказал Андрей Иванович, поднялся. — Был рад общению.

Остерман направился в сторону дворца. Я понял, что идти сразу следом за ним не стоит. Так что выжидал время. И к жене не отправлюсь. Сколько много условностей и обязательной скрытности!

Но и результат от такой короткой встречи есть. Остерман выказал немало намёков на возможное дальнейшее сотрудничество.

Я прекрасно понимал, что Остерман заключил в союз с Ушаковым. Однако из того, что я знал об этом хитром немце, понимал, что союзников как таковых у него быть не может. Так, временные попутчики, и только.

Остерман играет свою партию. Делает это тихо, незаметно. Казалось, что вокруг него лишь только тишь да благодать. Что уже далеко не молодой интриган и вовсе охладел к придворным баталиям.

Я почти уверен, если придворная игра пойдёт несколько не по правилам, которые для себя обрисовал Андрей Иванович Остерман, то он опять «заболеет». Или придумает еще что-то. Натравит одного на другого. И не правда, что при Анне Иоанновне было засилье немцев. На вершине власти не так и остро стоит вопрос этнической принадлежности. Немец Остерман явно станет воевать против другого немца, Бирона.

Так что мне было бы неплохо подумать о том, как играть собственную партию, при этом учитывать интересы Остермана. Союза с ним не будет ни у кого. И Ушаков, видимо, теряет хватку, если думает иначе. Остерман — это Британия в политике. Будет с тем, с кем выгодно, но постарается не рушить мосты с другими, чтобы сразу же реагировать на обстановку.

Выждав некоторое время, я направился к тому месту, где оставил свою жену. И какое же было моё удивление, когда я увидел её в компании мужчины.

— Господин Норов, мы с вами не представлены. Александр Борисович Куракин, — сказал стоящий рядом с женой хлыщ.

Вот бывает так: увидишь человека, и сразу к нему негатив появляется. И понятно же, что Куракин вроде бы ничего дурного мне не сделал. И не слышал я о нём каких-то историй, которые бы заранее сформировали отношение к этому человеку в негативном ключе. Но всё равно он мне не нравится.

Ему же под сорок лет! Мда… И это меня, старика столетнего, возмущает. Окончательно, видимо, я перестроился под свой нынешний облик. Но сколько был не было Куракину, он мне не нравился. А ведь еще соседствовать, так как Гатчино нынче в пользовании Александра Борисовича.

Да, эта появившаяся неприязнь, прежде всего, подпитывалась ревностью. Когда я резко зашёл в укрытие из кустов, где оставлял жену, увидел, как Куракин держит её за руку. И уже мысленно формулировал вызов на дуэль.

— Александр Лукич, — по имени-отчеству обратилась ко мне Юля, — Мы обсуждали с князем скоро наш с вами, муж мой, переезд. Всё же будем находиться рядом с землями Александра Борисовича.

Юля явно хотела вызвать у меня ревность. Сознательно ли она поступала, или, скорее всего, по женскому наитию, но я не сомневался в своих выводах. И это у нее почти получилось.

— Что ж, ещё раз хочу выразить своё восхищение, сколь прекрасной дамой вы стали, Юлиана, — сказал Куракин, целуя руку моей жене. — Надеюсь, что сегодня мы ещё найдём возможность пообщаться.

— Ваше сиятельство, — сказал я уходящему Куракину. — Приятного вечера.

Юля смотрела на меня победным взглядом.

— Мне казалось, что ты сейчас вызовешь его на дуэль, — явно веселясь, сказала жена.

— Я готов вам, госпожа Норова, — строго говорил я, — доставить всякое удовольствие. Но, пожалуй, не такое. Не стану баловать вас глупостями. Прошу сопровождать меня на приём. И впредь… Юля, думай все же, что делаешь.

— Да что случилось? Отчего ты так со мной заговорил? — возмутилась Юля.

Я не стал ничего отвечать, лишь только подал свой локоть, за который уцепилась супруга.

Да прекрасно всё она понимает. А если не понимает, то сейчас обязательно придёт озарение. Конфликта захотела? Чтобы еще на начавшаяся дивизия уже испытывала проблемы. Ведь будем же находиться на территории Куракина, или очень рядом с ней. Вот если бы у них, действительно, что-то было… Нет, и тогда бы не бросил вызов. Ведь в таком адюльтере будет виновна прежде всего Юля.

Я был зол. Относиться с пониманием к поступку жены я не хотел, находясь в обременении собственных эмоций.

— Если вы настроились на адюльтер в отношении меня, то будьтелюбезны отложить свои желания на потом. Вы носите моего ребёнка, — сказал я, когда мы уже направлялись к дворцу.

— Варвар, — негодуя, сказала Юля. — Дикарь!

Понимаю я всё. И то, что век галантный, и что я стал свидетелем флирта лишь только потому, что, в свою очередь, Юля меня ревнует. Уверен, что не бывает даже самых сильных людей, которые изредка не попадают в цепкие клещи своих чувств и, которые всегда ведут себя правильно и рассудительно. А если таковые и имеются, то это скучные люди, зануды.

Приглашённые на приём постепенно стекались к дворцу. Вряд ли у многих из них были часы. Хотя, как я успел узнать, приобрести этот предмет роскоши в Петербурге можно. И я не поскуплюсь в ближайшее время, чтобы иметь возможность контролировать своё время. Однако складывалось впечатление, что все точно знают, когда случится выход императрицы.

Ощутил на себе злобный взгляд. Обернулся. Андрей Иванович Ушаков прожигал в моей спине дыру. Ну, пусть смотрит. Интересно будет взглянуть на результат общения одного Андрея Ивановича с другим Андреем Ивановичем. Может быть, и выйдет так, что мы с Ушаковым если не примиримся, то заключим какое-то временное перемирие. Мне оно нужно.

Я уверен, когда будет сформирована дивизия и когда уже поползут слухи, что это одно из сильнейших воинских подразделений Российской империи, то мой политический вес станет ещё больше.

Близятся времена, когда именно те, кто владеет грубой силой, будут решать вопросы престолонаследия. Не сомневаюсь, что будут попытки какого-то переворота, прежде всего, в интересах Елизаветы Петровны. Мало ли, но найдутся, спрос на это есть, поставить кого из мужчин на трон. А таковые только в Голштинии, Петер Ульрих. Такого добра за даром не нужно.

Как только мои люди, способные к оперативной работе, освободятся от операции с Татищевым, нужно будет усилить присмотр за Лизой. У меня есть подтверждение, что и Пётр Иванович Шувалов не оставил Елизавету Петровну без своего внимания. Там же и Степка Апраксин, да и других хватает. Я предполагаю, что теперь этой группировкой руководит Ушаков, ну или курирует.

Очень не хотелось бы, чтобы мы с Петром Шуваловым стали врагами. Очень он мне нужный человек.

А пока мне нужен был Миних. И пусть мы вроде бы и прогуливались, направляясь ко дворцу, но я высматривал фельдмаршала.

— Ваше сиятельство, — приветствовал я Христофора Антоновича Миниха.

Не так и легко было его найти. И не думал, что нужно искать непьющего фельдмаршала у стола с вином.

— Господин бригадир, — усмехнулся фельдмаршал. — Широко шагаете, господин Норов. И знаете, что?

— Никак нет, ваше сиятельство, — поспешил ответить я.

Хотя и понятно, что вопрос задал мне Миних не для того, чтобы я отвечал, а так, для своего красного словца.

Выглядел Христофор Антонович Миних… ну явно не как обычно. Глазки соловьиные, лихая усмешка… Да он же под шафе! Уже употребил.

И, если честно, я даже рад этому факту. Ну сколько уже можно оставаться суровым безэмоциональным офицером? Можно ведь хоть изредка, но всё же расслабляться.

— Если вы сегодня о чём-то серьёзном решили со мной поговорить, то… к чёрту, господин Норов! — сказал Миних и стал рассматривать меня, прищуривая глаза, будто бы что-то важное и определённо малого размера нужно увидеть.

Я усмехался, но так, старался, чтобы это выглядело по-доброму.

— И что? Бригадир Норов не вызовет меня на дуэль? Я же послал вас к чёрту, — сказал Миних.

— Действительно, ваше сиятельство, у меня есть к вам разговор. Если вы не против, то навестил бы вас на днях перед самым отбытием по месту службы, — спокойно говорил я. — Что же до того, чтобы вызвать вас на дуэль… Я слишком вас уважаю, чтобы за такие мелочи распылять ваше время.

— Что? Вы не верите в мои навыки фехтовальщика или стрелка? И правильно делаете, давненько я не тренировался шпагой, — Миних как будто бы только сейчас заметил мою жену, стоящую чуть позади и сбоку меня. — Юлиана Менгден. А ведь я неплохо знаю вашего отца.

— Мой батюшка всегда лестно отзывался о вас, ваша светлость, — проворковала Юля.

Нет, она меня действительно сегодня хочет сильно разозлить. К Миниху у меня ревности нет почти никакой, но, в целом, тенденция мне не нравится.

А ещё мне не очень нравится ситуация, когда достойный фельдмаршал может натворить глупостей. Вон он, на грани приличия, указывает рукой на диадему и другие украшения Юли. Хорошо, что хоть достает толики тактичности, чтобы не намекнуть о происхождении драгоценностей на моей жене. Невербально граф указывало, что они из ханского дворца.

Впрочем, вряд ли кто-то сможет с уверенностью при русском дворе сказать, какие именно украшения могли принадлежать погибшему Крымскому хану. А если и так, то тут немалая часть драгоценностей, висящих на придворных, имеет даже кровавый след.

Я уже был почти уверен, что Миниха подпоили. Вопрос только в том, насколько этого момента должен я касаться. Подумал о том, что точно никаких симпатий не могу питать к тем людям, которые это сделали. Решили выставить истинного героя сегодняшнего вечера не совсем в приглядном виде.

И всё же при дворе хватает змей и завистников. Вероятно, я ещё не со всеми ними успел столкнуться.

Фельдмаршал кого-то увидел и поспешил нас покинуть, даже ничего не сказав напоследок. Следом за ним прошествовал Степан Апраксин. Он будто бы даже нас не заметил, а в руках держал сразу два бокала шампанского. Кое-что срослось.

Возможно и небрежно отбросив руку Юлианы, я попятился спиной.

— Ох, прошу простить меня, сударь. Какой же я неловкий, — сказал я.

Нарочно толкнув Апраксина, я одновременно задел рукой и все бокалы, что он держал. Зеленоватые стеклянные изделия, наполненные багряной жидкостью, ударились о пол и разлетелись мелкими осколками. Прибавилось работы для слуг. И они тут же подбежали, исправлять оплошность.

Апраксин посмотрел на меня с нескрываемой злостью.

— Впредь будьте осторожнее, — сквозь сжатые зубы процедил Апраксин.

Это была явная угроза. Между тем, Степан Фёдорович проявил трусость. Можно было бы ситуацию и несколько накалить, вплоть до вызова на дуэль. Так что я имею право отпраздновать маленькую победу. Расцениваю это в том числе и как удар по Ушакову. Незначительный, но унизительный пинок.

— Ты сделал это нарочно, — как будто бы отчитывала меня Юля.

Я не ответил. Тем более, что вышел вперёд и по центру тронного зала камердинер. Все придворные быстро расступились, занимая места по периметру небольшого помещения. Было откровенно тесно.

— Всесветлейшая, Державнейшая Княгиня и Государыня, Государыня Анна, Императрица и Самодержица Всероссийская, Московская, Киевская… наследная Государыня и Обладательница Её Императорское Величество Анна Иоанновна! — провозглашал придворный чиновник.

Двери в тронный зал открылись. Не спеша, с потухшим взором, покачиваясь из стороны в сторону, входила императрица. Она была, словно тот медведь-шатун, которого только что разбудили из спячки, раньше положенного срока.

Каждый шаг государыни давался ей с большим усилием. Сложно передвигаясь, пять шагов, нужных для подхода к ступенькам к трону, государыня делала слишком долго. Она была больна, или же начинался какой приступ.

Анна Иоанновна подошла к ступенькам, ведущим к трону, сделала шаг и… окаменела. Будто бы Медуза Горгона своим взглядом превратила русскую самодержцу в камень. Императрица рухнула, головой чуть было не задев ступеньку.

В тронном зале установилась могильная тишина.

— Да помогите же! — на немецком языке кричал Бирон, вошедший сразу после императрицы.

Первым бросился к государыне лейб-медик Иоганн фон Фишер. Все придворные тут же уловили настроение медика. Он был напуган и резко побледнел, мало отличаясь цветом кожи от лежащей без движения государыни.

— Померла… — зашептались вокруг. — Что же теперь будет?

— Осиротели, — сказал еще кто-то.

Глава 4

Женщина получает больше удовольствия от измены, чем мужчина: для него это не бог весть какое событие, для неё же измена всегда означает месть, или страсть, или грех.

Этьен Рей

Петербург

3 сентября 1735 года

Да нет же, это не входит в мои планы! Нечего сейчас умирать! У России еще нет внятного наследника. И я рванул вперёд, задевая каких-то людей плечом. Даже не обращая внимания на недовольные возгласы, а один раз, так и на ответный тычок в спину. Все потом. Сейчас главное спасти, если можно, императрицу.

Над государыней склонились уже два медика. Тут же был Бирон. Но он явно скорее мешал врачам, чем что-то делал. Государыню не двигали, что, на мой взгляд, правильно. Нужно же разобраться, что с ней.

Я подошел, тут же скинул камзол, закосил рукава. Анна Иоанновна ещё была жива. Она смотрела безумными глазами. В одну точку, но так жалостливо, моля, прося помощи. Реанимация, на которую я настроился, не нужна. Тут что-то другое.

— Апоплексический удар, — диагностировал один из медиков.

— Что… что с ней? — будто бы не слышал доктора Бирон. — Она будет жить?

У герцога была истерика. Слезы текли по его, казалось еще недавно, мужественным щекам. Руки Эрнста Иоганна Бирона потрясывались. Нет, так не горюют по той, жить с которой вынужден и принужден. Так переживают за женщину, с которой жить хочешь, или без которой не хочешь жить.

Я посмотрел на императрицу. Что-то мне диагноз показался очень сильно спорным. Лицо никак не исказилось. А если уже инсульт повалил столь грозную женщину, то, скорее всего, он должен был иметь последствия. И она дрожит, сразу этого под одеждой и не было понять. Явно скрутили судороги. Зрачки расширены. Пот с нее ручьем льется.

Между тем, я уже замечал ранее, что у императрицы может развиваться в том числе и сахарный диабет.

«Гипогликемическая кома!» — озарило меня.

В прошлой жизни я видел, как это бывает. Бабушка страдала сахарным диабетом. Так всегда с собой носила сахар-рафинат, который я, будучи еще ребенком не раз… Впрочем, что было, того не вернуть.

— Срочно сладкую воду! — заорал я. — Быстрее! А ещё мёд или сладости, которые есть поблизости!

Я вернулся посмотреть, стал ли кто-то суетиться и отправился ли искать сладкое. Лакеи стояли. Я для них не авторитет. Вот же… Присутствующие на приёме гости толпились, не подходя ближе, чем на пять метров к лежащей императрице. И тоже были в роли зевак, ждунов, желающих уже услышать: так померла, или нет?

— Герцог! — выкрикнул я прямо в лицо Бирону. — Да очнитесь вы! Прикажите срочно нести сладкую воду, мёд или ещё что-то, но, чтобы там было много сахара.

— А? Это вы, Норов? — как-то отрешённо говорил герцог.

Понятно, что Бирон сейчас мне помощником может быть только опосредованным. Использую хотя бы его имя.

— Его светлость герцог Бирон потребовал сладкую воду! — выкрикнул я. — Принесите сладкую воду!

Вот тут лакеи уже зашевелились. Кто-то куда-то побежал. Я и сам оставил государыню, ворвался в толпу придворных, распихивая их плечами. Кто-то кричал мне вслед, послышалось и слово «дуэль». Но я не останавливался.

Там, сразу на выходе, стояли столы, полные многочисленных сладостей. Схватив со стола какие-то пирожные, я таким же образом вернулся к императрице. Опять недовольства и проклятия посыпались в мою сторону. Плевать.

Тут меня остановили. Гвардейцы вышли вперед и создали полукруг у лежащей императрицы. Теперь зевакам и ожидающим внятного результата от падения государыни, вообще ничего не могли видеть.

— Пропустите! Я знаю, что делать! — выкрикнул я.

Как же непривычно. Бойцы Преображенского и Измайловского полков не пускали меня.

— Пропустите! — приказал Бирон, наверное, несколько пришедший уже в себя.

Добравшись до всё ещё лежавшей неподвижно государыни, я уже было собирался хоть как-то пихать ей в рот сладости, как принесли воду. Отпив немного, удовлетворился тем, насколько сладкая была эта вода. Приторная сладостью, то, что нужно.

В моих ресторанах уже стали производить сладкую воду, периодически перед подачей добавляя лимон и немного соды, что делало её газированной.

Мне же подали чисто сладкую воду, подкрашенную соком из выжатого апельсина.

Я грубо открыл рот императрице. Придерживая за массивный подбородок, вначале немного лишь капнул ей на язык. Глотательный рефлекс сработал. Так что небольшая струйка, периодически останавливаемая мной, полилась в рот царицы.

Постепенно бледный цвет лица стал приобретать более здоровые оттенки. Анне Иоанновне становилось лучше. Поняв, что я делаю что-то правильное, фужер с водой у меня перехватил один из медиков.

По сути, всё. Больше ничего толком я сделать не смогу. Если только прямо сейчас не начнутся осложнения у государыни и не выдержит её сердце. Все же при таком приступе вполне вероятным будет и учащенное сердцебиение. Тогда придётся начать реанимационные действия.

Не стыдясь и не думая об этикете, я рукавом смахнул пот со своего лба. Казалось, прошло всего минуты две, и я не так чтобы физически сильно напрягался. Однако пот лился ручьём, доставляя определённый дискомфорт.

— Жива! — закричал кто-то из толпы придворных. — Виват императрице!

— Виват! — раздались возгласы.

Слышен был даже звон бокалов. Дай только повод, уже пьют!

Люди, как мне показалось, начали искренне радоваться. Не видел я разочарования, что императрица не умерла. Невольно нашёл взглядом Елизавету Петровну. Казалось, что она радуется вместе со всеми. Но я уже немножко знал Лизу. Намного больше она бы радовалась, если бы её кузина отправилась на суд Божий.

Анну Иоанновну скоро подхватили. Сразу четверо бравых гвардейцев тужились удержать большую государыню. Из её глаз катились слёзы. Женщина уже могла крутить головой и даже немного помогала ногами тем мужественным силачам, которые, рискуя надорваться, поднимали грузную женщину.

Государыню повели прочь.

— Господа и дамы, прошу простить меня за неловкость и за то, что кого-то мог оттолкнуть. Положение требовало действовать незамедлительно, — повинился я, стоя перед толпой придворных.

— Господин Норов, а что с государыней? — спросил меня незнакомый человек.

Вот так оно и приходит — слава. Я людей не знаю, но уже являюсь известной личностью для многих.

— Сие называется гипогликемическая кома. Когда подобное случается, нужно дать что-то сладкое, — сказал я, не вдаваясь в подробности.

— А могла и преставиться государыня? — спросила одна невысокая, но толстая дама в годах.

Я замялся и не стал отвечать. Если скажу, что да, то как бы не хвастовство это? Мол, я спас императрицу. Если же отвечу, что нет — то стану принижать свое участие. Пусть каждый выберет для себя наиболее привлекательный ответ.

— Все в руках Божих. Прошу проститься меня… Мне нужно выйти на воздух, — сказал я.

Уже когда выходил, прозвучал еще один вопрос. Причем и голос я узнал. Неприятный такой голос главы Тайной канцелярии розыскных дел.

— И откуда же столь достоверные знания медицины? — просил Ушаков.

Можно было бы провести целую медицинскую лекцию. Тут же ещё объяснить, что такое углеводы, инсулин, как организм его вырабатывает и что бывает, если этот гормон уже не вырабатывается.

Императрицу действительно стоило было бы переводить на искусственный инсулин. Но как его вывести, я не знал. У моей бабушки не было инсулина долгое время. Видимо научились выводить этот гормон сильно поздно. Да в этом времени нет чем колоть лекарство. Шприцев-то нет — вот вопрос. Даже трубки, предка стетоскопа, нет.

И где же Юля? Не могу ее найти. Пошел назад, чтобы посмотреть жену в том месте, где мы стояли перед приступом императрицы. Вот же… Анна Иоанновна… Не было печали, так на тебе! Будто бы и вправду проблем у меня было мало.

Вопросов возникает сейчас такое множество, что кругом идёт голова. Если ещё десять минут назад я думал, что у меня имеется достаточно времени, как минимум три года, если не все пять лет. То теперь понимаю, что, если не будет меня рядом, возможно, и не получится спасти императрицу.

Но ведь никто не оставит при дворце. И эту проблему я попробую решить. Ведь могу-то помочь только двумя вещами. Первое, это вовремя сахару дать. Думаю, что медикусы справятся с такой «нелегкой» задачей.

А второе — это мои навыки реанимационных мероприятий. Но тут поднаторел уже и мой батальонный, уже и дивизионный лекарь, Густав. Нужно только договориться, чтобы лейб-медик прислушался.

Но все равно готовиться нужно очень скоро. В целом, когда сахарный диабет уже в такой стадии, что случается гликемическая кома — жди новых неприятностей. Это же не будущее, когда уколол себе инсульт, да и живи, почти что полноценной жизнью. Соблюдай только правильное и по времени питание.

И ладно, если бы у императрицы не было других болезней. А то хоть с кем пари заключай, отчего именно, скорее всего, в ближайшее время помрёт государыня. Там же еще и камни в почках. И такое ощущение, что как бы не целый пляж.

«Я пришел, ее нема, пидманула, пидвела» — напивал я песенку в уме.

Не было моей жены на том месте, откуда я ринулся спасать государыню.

— Господин Норов, соблаговолите пройти со мной! — требовательным тоном обратился ко мне медик.

Он вышел со стороны императорских покоев в сопровождении двух гвардейцев. Словно бы арестовывать меня идут.

— Я не смею оставлять в одиночестве мою жену, — строго сказал я.

— Мне нужно было бы с вами наедине поговорить, — уже просящим тоном сказал медик на немецком языке. — Вы же понимаете, насколько это важно.

И тут я увидел жену. Юля, словно специально пряталась за колоной. Может и так. Я подошёл к супруге. Поцеловал её ручку. Однако что-либо внятное и личное сказать не получалось. Вокруг Юли толпились люди, так и норовящие услышать хоть что-нибудь ещё.

— Я ненадолго, — только что и сказал я.

Проследовал за медиком. Меня повели в то крыло дворца, где находились спальни государыни. Войдя в одну из комнат, я увидел уже сидящую на кровати Анну Иоанновну. Она всё ещё имела бледный вид, хотя и появился на щеках блеклый румянец. Хоть додумались переодеть государыню. Она была в халате.

Бирона не было ни у входа в спальню императрицы, ни внутри её. Мне подумалось, что государыня отправила герцога с каким-то поручением. Не племянницу ли свою звать?

Анна Леопольдовна так и не показалась на публике. Правда, я слышал разговоры, что она готовится это сделать. Да и в любом состоянии, даже, если бы ей было плохо, всё равно должна была выйти вместе с государыней и занять стул рядом с троном.

А вот когда императрице стало плохо, то Анну Леопольдовну тут же оттеснили в сторону и увели. Наверное, оберегали таким образом от стресса. Так что она не успела выйти в тронный зал, а я не успел её увидеть. А нужно бы. Мне категорически необходимо разобраться в себе и что к кому чувствую.

— Поди сюда! — повелела императрица.

Голос государыни звучал болезненно. Такой я ее еще не видел.

Подошёл, но ничего не происходило. Мы словно ждали ещё кого-то. Через минуту дверь распахнулась, и на пороге показался Христофор Антонович Миних. Он всё ещё выглядел выпившим человеком. При этом на лице фельдмаршала читалось недоумение и, может, даже страх.

— Вам двоим велю и наказываю, — с трудом ворочая языком, говорила государыня.

Медикус уже готовил всё для того, чтобы начать пускать кровь императрице. Обязательно скажу, что сейчас не совсем это нужная процедура. Государыне нужно дать поесть и отдохнуть.

— Клянитесь мне, что не оставите Бирона и станете рядом с герцогом. И что он станет регентом при сыне или дочери моей племянницы, — потребовала государыня. — Ты, Миних, первый.

Христофор Антонович резко протрезвел. То, что сейчас хочет провернуть императрица, для Миниха очень важно. Он не из тех людей, кто даёт пустые обещания. Так что нацепил свою привычную строгую мину, молчал.

— Ну же! — попыталась выкрикнуть государыня, но у неё это вышло плохо.

Между тем посыл и требовательность императрицы были поняты. Мной понятны… Я готов был сказать своё слово, но фельдмаршал молчал. Просто обещаний он давать не желал.

Ну насколько же прямолинейно действует этот человек! Был бы сейчас на месте Христофора Антоновича тот же Остерман, так столько бы обещаний было дано, что императрица прямо здесь и с улыбкой и со спокойной душой ушла бы в мир иной. А вот Миних — нет.

— А ну, Алексашка, ты говори! — потребовала от меня императрица слова. — Али так же промолчишь?

И вот как быть? Прямо здесь и сейчас я, так получается, становлюсь врагом уважаемого мной фельдмаршала Миниха? Но этого я не хочу. Скажу да, что обещаю — против Миниха, откажусь, против Бирона и императрицы. Как же хочется избегать таких выборов, когда где не кинь, всюду клин.

Вместе с тем, если ничего не скажу, то вся моя карьера тут же полетит в бездну.

— Я готов, Ваше Величество, защищать всеми силами, коими буду обладать, законную волю вашу, — сказал я.

Ожидал того, что сейчас императрица потребует у меня уточнений. А что же именно я считаю законной волей государыни? Но, видимо, последние ресурсы деятельной государыни улетучились. Она еще больше осунулась, словно бы «расплылась» в кровати. Было видно, что у неё вновь закружилась голова. Государыня схватилась за простыни на своей постели и её стало пошатывать. Я понимал, что сейчас в прямом смысле голова идёт кругом.

Но, а когда императрицу вырвало, нас попросили быстро удалиться. И без того увидел столько, что в иной период исторический могли и казнить.

— Я считал вас всё же честным человеком, — выпалил Миних, как только мы оказались за дверьми спальни государыни. — Как можно доверять курляндскому проходимцу Бирону империю?

Он говорил тихо, но все равно, опасно.

— Ваше высокопревосходительство, после подумайте, что именно я сказал государыне, — я лихо прихлопнул каблуками, резко кивнул головой. — Честь имею.

Пускай действительно подумает, что я ушёл от прямого ответа. И таким же образом должен был поступить и он. Если сейчас императрица поймёт, что от фельдмаршала Миниха Бирону грозит опасность, то никакие подвиги и успехи, победы Христофора Антоновича учитываться не будут.

И насколько же это будет плохо для России, если фельдмаршала вдруг отстранят от командования русскими войсками. Надеюсь, что до подобного не дойдёт. И что государыня с герцогом подумают, да вновь отправят Бирона в Крым, зимовать со своими же войсками.

— Что с ней? — услышал я звонкий голосок Анны Леопольдовны.

Она бежала. И замедлилась только лишь тогда, как увидела меня. Глаза Анны расширились. Молодая женщина смотрела то на меня, то на дверь, ведущую к государыне…

— Не смейте никуда уходить больше! Александр, нам нужно поговорить! — потребовала Анна Леопольдовна, сделав выбор, быстро шагнула в сторону спальни императрицы.

А я подумал о том, что сейчас моя жена без моего присмотра и мало ли… Впрочем, нужно же доверять. Своё отношение к её вероятным изменам я охарактеризовал чётко, без иносказательности. Я это не приемлю.

Мои измены? Понимаю, что это тоже нехорошо. Но, в конце концов, мы бы никогда не были с Юлианой мужем и женой, если бы не потенциальные измены. Так я себе это объясняю. Но прав ли, — нужно разбираться.

— Тётушка жива… Как же я переволновалась… Ты обязан меня утешить, — уже скоро из спальни государыни вышля Анна.

Она взяла меня за руку и попыталась оттащить в сторону соседней комнаты. Я одёрнул.

— Я не хочу идти с тобой, как баран на заклание. Это будет моё решение, — сказал я, на глазах у прислуги резко подошёл к Анне Леопольдовне и поцеловал её в губы.

А потом уже я повёл великую княжну в соседнюю комнату. Пора было закрывать этот гештальт. Уверен, что я приблизился к тому, чтобы наконец разобраться в себе и своих чувствах.

Глава 5

Говорят, что лечится даже цирроз печени. Чего не скажешь о циррозе совести.

Марк Аврелий

Петербург

3 сентября 1735 года

То, о чем я часто думал, что предполагалось самим фактом моей женитьбы, выступавшей прикрытием, свершалось. Я оказался наедине с Анной Леопольдовной. Медикусы были заняты здоровьем государыни, некому было запретить нам с Анной совершить, возможно и глупость.

В какой-то момент я отключил свой мозг. Между тем совесть ещё некоторое время меня тревожила. Но губы и руки делали своё дело. Анна была одета в бежевое платье, которое удивительно быстро оказалось лежащим на полу. С корсетом пришлось повозиться. Но и это препятствие преодолевалось.

В этой комнате не было кровати, стоял лишь небольшой и жёсткий диван. Но это не было помехой.

Анна вела себя суетливо. В неё словно вселился маньяк. Пару раз даже укусила. Буря эмоций полностью затмила разум в тот момент, когда мне, наконец, удалось полностью раздеть Великую княжну.

Она была слегка полноватой, чего мне не удалось конкретнее рассмотреть под одеждой. Хотя предположения были, когда мы оставались наедине, но не доходило до логического завершения. Полнота, очень умеренная, отнюдь не отталкивала. Милое лицо, наливные женские прелести — она казалась гармоничной, была желанной. Но на моё желание ещё и воздействовало то, как неистово желали меня.

Скоро, даже слишком, мы оказались на диване. Анна скатилась. Диван был узкий. Но она тут же поднялась и вернулась. Глаза женщины были дикими.

Когда мы соединились в единое целое, Анна Леопольдовна дёрнулась в сторону. Её глаза наполнились страхом и даже ненавистью. Некоторое время мы смотрели друг на друга. И когда я уже хотел начать разговор, чтобы успокоить девушку, она с ещё большим неистовством накинулась на меня.

Анна не стонала, она словно рычала. Анна Леопольдовна хотела насытиться мной, ускорялась, побуждая меня делать тоже самое. Она царапала мне спину. Пила меня, не имея никакой возможности утолить жажду. И я не мог ответить теми же эмоциями. Хотел ее, как мужчина хочет женщину. Но…

— Я лучше её? — спросила Анна, когда мы наконец отлипли друг от друга.

— Она моя жена. Тебе придётся с этим смириться, — жестко сказал я.

— Я прикажу ей быть с Антоном Ульрихом! — воскликнула Анна Леопольдовна. — Она не осмелится отказать. Это была моя идея вас поженить. И я не ревную, будь с ней, но и всегда, как призову тебя, ты будешь моим.

— Не смей этого делать! — сказал я, одеваясь. — Не трогай Юлиану. А что до призывов… Я не раб твой.

— А я твоя раба. Делай со мной что хочешь. Я впервые такая свободная. Я решила, я взяла, что хотела, — заводилась Анна.

Она поднялась с дивана. Обвела контуры своего тела руками.

— Я лучше ее. Юлиана тоща. Ты ее не кормишь? — Анна Леопольдовна начинала меня раздражать.

Вот теперь я чувствовал себя скверно. Тот образ милой девушки, который я нарисовал у себя в голове, то непременное желание иметь близость с Анной Леопольдовной, будто бы растворялось. Вот только что я был готов признать Анну единственной своей женщиной. Но теперь в этом сомневаюсь. Такая же нелепость — оказывается, я искренне люблю свою жену.

А что до Анны — мне очень жаль. Я бы, если и хотел, то быть её другом, старшим братом, соратником и защитником. Но больше не хочу её любить. Я ее не люблю. И для того чтобы всё это понять, мне пришлось окончательно прочувствовать эту женщину.

И черт бы с ней, с любовью к Анне Леопольдовне. Она симпатична, не противна, вон как неистово хочет меня. Но только я люблю свою жену.

В прошлой жизни я нередко изменял жене. Не любил ее, жил в благодарность за детей, за быт. Измены, как я понимал, были для того, чтобы найти ту самую. Не находил.

Сегодняшняя измена напомнила мне те самые эмоции, что и некогда. Вот только я нашел. Обнаружил в себе, что заболел любовью, к жене.

— Вот и возвращайся к ней! — выкрикнула Анна. — А я еще посмотрю, как тебя… тебе…

Угрозы у обнаженной женщины не получались. Да и все это женские эмоции. Она рыдала. Но слезы Анны не ранили мне душу, там уже была рана от того, что я здесь нахожусь.

— Я хочу быть для тебя другом, защитником и опорой. Ты можешь обратиться ко мне всегда, когда заблагорассудится — я приду к тебе. Помни это! Я защищу! — сказал я, оставляя одну Леопольдовну.

Резко открыл двери, еще резче закрыл ее. Нечего хоть кому-то смотреть на обнаженную, сидящую на диване великую княжну.

— Немедленно пришлите служанок помочь поправить платье Великой княжне! — потребовал я у ближайшего слуги, который стоял неподалёку от входной двери в комнату.

В ту самую комнату, зайти в которую мне было необходимо, чтобы понять, что больше мне туда хода нет. Вместе с тем я уже за это должен быть благодарен Анне Леопольдовне.

Пройдя ещё немного, собираясь выйти в тронный зал, меня окликнули.

— Господин Норов, господин Норов, остановитесь, — взывал ко мне лейб-медик Иоганн фон Фишер.

— А? — чуть растерянно спросил я.

Шел и был, словно опустошённый. Все же сильные чувства далеко не всегда делают нас сильнее. Часто все наоборот.

— Мне нужно с вами поговорить, господин Норов, — требовательным тоном говорил Фишер.

Этот доктор заступил в должность лейб-медика буквально в начале лета. Толком я о нём ничего не знал, хотя и наводил справки, не занимается ли Фишер теми же делами, чем некогда пробовал промышлять Лесток. Медики — те люди, которые находились в близости к государыне и ко многим другим вельможам, могли иметь немалый политический вес. Этот вроде бы даже пробовал именно лечить Анну Иоанновну, несмотря на то, что пациентка отказывалась от главного лечения — изменить образ жизни.

— Чем могу быть полезен, господин Фишер? Признаться, я весьма тороплюсь. Меня ждёт моя жена, — сказал я.

— Ну да… А как самочувствие Анны Леопольдовны? — явно намекал мне доктор.

Я хотел было уже послать его к чёрту и всё-таки пойти быстрее искать Юлю, но Фишер быстро поправился:

— Да нет, я, действительно беспокоюсь о здоровье Анны Леопольдовны. И от меня, уж поверьте, факт вашего с великой княжной соития не уйдёт никому более, кроме как к государыне.

Да я прекрасно понимал, что факт, как изволил выразиться медик, «соития», в самое ближайшее время станет достоянием общественности. Потому спешил, чтобы жена моя знала именно от меня эту новость, а не от кого-то другого, да ещё и с выдумками, извращёнными бурной человеческой фантазией.

— Анна Леопольдовна проявляет излишне много чувствительности. Ей бы… Настойки валерианы попить, умеренно, конечно, — сказал я.

— Где вы учились? Со знанием дела говорите, — спросил Фишер.

Не хотел ничего объяснять. Промолчал.

— У царицы «сахарное протекание». И некоторые недомогания были вызваны именно этим. Почему вы потребовали сахар, и как нам сделать так, чтобы вылечить государыню? Если вы знали, что нужно, прежде всего, делать, почему не рассказали мне об этой болезни более подробно? — Фишер показался мне искренним в желании помочь императрице.

Я не знаю историю сахарного диабета. Знаю только лишь, что инсулин вывели то ли в XIX, то ли даже в XX веке. Мне было не сложно рассказать о том, что я знаю, только лишь нужно придумать, как прикрыть свои знания.

— Нынче я сильно спешу, послезавтра я отбываю на место службы. А завтра я бы встретился с вами. Но, к сожалению, наносить визиты нынче не могу, — сказал я.

— Я вас понял, и приеду к вам завтра к обеду, — сказал доктор и побежал к императрице.

Собственно, что я могу такого рассказать про сахарный диабет? В принципе его нужно как-то немного приостанавливать правильным питанием, насколько я это знаю. И важно, чтобы это питание было регулярным, но при этом без резких инсулиновых всплесков, то есть лёгкие углеводы, например, сахар, запрещены. Но всё равно нужно будет подумать на досуге и вспомнить всё, что только можно.

Я направился в тронный зал. Там ждали новостей о здоровье государыни. Меня тут же окружили и стали даже не спрашивать, скорее, выпытывать ответы. Популярность сегодня я приобрел, уж точно. А когда станет известно о моем адюльтере…

— Государыня значительно лучше. Встанет на ноги, уже ходит, но вряд ли выйдет сегодня, — отвечал я.

Делал это практически одними и теми же словами, но много раз.

Искал глазами Юлю, но не находил её. Потому быстро направился в сад. Уверен, что Юлиана, будучи очень часто при дворе, знала немало мест, где можно уединиться даже в таком относительно небольшом парке. А я же знал ту самую лавочку, где можно так уединиться, что через девять месяцев гулять с коляской мимо кустов, прикрывающих лавку.

Кстати, а колясок-то я и не видел. Думаю, что с моим опытом и знаниями сделать хорошую коляску — не такое сложное дело. Да много чего, на самом деле, можно делать по мелочам, при этом зарабатывая огромные деньги.

По дороге к той самой лавочке в стороне я увидел решительно уходящего, чуть ли не бегущего Куракина. Он был в метрах ста от меня. Думал окликнуть, но… Сперва узнать, что произошло, и было ли. Сердце защемило так, что думал об инфаркте. Насколько мне всё же сейчас дорога именно Юля.

Я шагал всё быстрее, настолько, что можно было бы посчитать, что вдруг решил заниматься спортивной ходьбой. Подойдя к той самой огромной лавке, возле неё я увидел Юлю. Она плакала.

— С тобой всё в порядке? Тебя обидел Куракин? У вас было что-то с ним? — засыпал я вопросами свою жену.

Юля решительно встала, сделала два шага. Приблизилась ко мне. Звонкая пощёчина обожгла мою левую щёку. Удар далеко не самой хрупкой ручки моей жены пришёлся как раз по шраму.

— У тебя было с ней. Я уже знаю. Весь двор уже знает, — сквозь слёзы говорила Юля. — У тебя с ней было, а я не смогла. Князь Куракин… Он побоялся тебя, а я не смогла. Мерзко это. Как же это противно! А тебе как? Сладко?

Я резко и сильно обнял Юлю, прижимая к себе. Она пыталась вырваться, но я не позволял.

— Больше для меня не существует таких женщин, кроме тебя. Я люблю тебя. А Куракина я убью на дуэли, — говорил я, насилу удерживая рвавшуюся из моих объятий Юлю.

— Тогда не его убивай, а меня! Это я подошла и прямо сказала, что хочу… что хочу… — Юля перестала вырываться из моих рук и обмякла. — Потом и надавала ему пощёчин. Он сказал, что не собирается ссориться с тобой и что…

Я расслабил захват, невольно погладил по своей щеке. Промелькнула мысль, что Куракин отхватил не слабо. Сомневался, нужно ли его вызывать на дуэль. Из всех реальных вызовов, мог быть только от Антона Ульриха в мой адрес.

— Всё, теперь ты моя, а я твой! — решительно сказал я.

— Поехали домой! Мне становится нехорошо, — вытирая слёзы платком, сказала Юлиана. — Мне противно тут находиться. Я не знаю, как себя везти.

Я взял жену за руку и решительно повёл к выходу. Что будет после и как моё решение быть с одной женщиной скажется на нашем общем будущем — время покажет. Время многое показывает. Нужно лишь быть сильными и готовыми, даже если есть предположение, как история может развиваться дальше.

В карете мы не говорили. Я пробовал взять Юлю за руку, она одергивала, села в самый угол, чтобы не касаться меня даже своей одеждой. Украшения уже были демонстративно сняты.

— Ты можешь сколь угодно на меня обижаться. Но не было обмана и предательства. Я был с Анной, но ты знала, что это случится. Что же до твоего общения с Куракиным, то это было… Ты же беременная, — сказал я и тоже замолчал.

Молча мы прибыли в дом. Молча зашли в него. Вернее, это со мной Юля не разговаривала. А вот на прислуге отрывалась. Не было на месте служанки Аксиньи. Юлиана впала в неистовство. Пришлось даже ее одернуть.

Меня спасло только то, что пришло сообщение о начале активной фазы операции с Татищевым, ну или еще с каким-то моим таинственным врагом. Уже за полночь я сорвался и оставил Юлю. Надеялся, что она все же примет ситуацию и у нас все будет, как прежде.

* * *

Петербург

4 ентября 1735 года

Александр Матвеевич Норов сидел в трактире «Два гуся». Ужасное место. Но, видимо, единственное, если не считать рестораны, которое работало столь поздно. Встреча была назначена на два часа ночи. Как раз Александр Матвеевич успел вернуться с приема у государыни, подготовится к встрече.

Норов, конечно, привык к разной еде. Но сейчас в упор не понимал, почему в этом месте подают столь дрянное мясо. Пережаренное, жесткое. Да и хлеб был с такими отрубями, что порой цельными зёрнами приходится хрустеть.

В Петербурге на кого равняться. Два замечательных ресторана уже совершили своего рода революцию в кулинарии. Почему бы не следовать их примеру? И некоторые трактиры пробуют хоть как-то приблизится к уровню ресторанов. В любом случае, странно, что трактир с таким обслуживанием и едой вовсе выживает.

Да и ладно, еда относительно съедобная и будет к ней придираться, не тухлятина. Но ведь здесь откровенно грязно. Александр Матвеевич не то чтобы был крайне склонен к чистоте, но если есть возможность вымыть пол и столы — почему не воспользуются?

Не он выбирал место встречи. Так что приходилось со всем мириться.

— По здорову ли Александр Матвеевич? — спросили из-за спины Норова.

— Телесное здоровье моё доброе, Василий Никитич, — сказал Норов, приподнимаясь из-за стола и обозначая глубокий поклон.

Конечно же он понял, кто пришел. Да и Татищев знал Александра Матвеевича.

— Ежели с телесным здоровьем у вас всё хорошо, то с душевным коллизии случились, — сделал умозаключение Татищев. — Не шибко ты удивлён ты, что я пришёл?

Александр Матвеевич подумал, что, действительно, мало отыграл удивление. Но некоторые силы были потрачены на то, чтобы скрыть радость и предвкушение. Ведь наконец-таки главный бенефициар вероятной смерти Александра Лукича Норова пожаловал.

Два дня назад на Александра Матвеевича вышли люди. Сперва они следили за Норовым-ученым. Об этом сообщил Степан, начальник службы безопасности. А потом люди подсели за стол Норова в одном из трактиров, уж куда получше этого. Познакомились, конечно же представившись другими именами. Стали вести пьяные беседы. Александр Матвеевич Норов прикидывался, что сильно пьян, видимо тогда сыграть удалось.

Где только не случалось быть кузену бригадира Норова, везде, на весь Петербург, он на чём свет стоит проклинал своего братца. Крыл таким матом Александра Лукича, сыпал проклятиями, что все, кто хоть как-то был знаком со столь славным гвардейцем или слышал о его подвигах, в том числе и на ниве любовных забав, тут же покидали питейное заведение. Был один гвардеец, который вызвал на дуэль Норова-ученого. Договорились на послезавтра.

Так что люди Татищева очень быстро вышли на Александра Матвеевича. Им-то как раз и нужно было найти того, у кого хватит и духа, и мотивации решить проблему с Норовым-гвардейцем раз и навсегда.

Сильно светиться в столице Василию Никитичу не стоило. Его предупредили, что на самом верху задумались над правомерностью освобождения из тюрьмы Татищева. Нужно ехать срочно на Урал.

Конечно, ещё нужно было, чтобы слухи поползли, что это именно он, всесильный на Урале, Татищев, отомстил Норову — тому, кто нарушил давно пестованные планы Василия Никитича по башкирским землям. Там должна была начаться война. Должны были целенаправленно выгоняться с конкретных земель башкиры. Не получилось.

— Отчего не убоялись меня? Мне пробуете сбежать? — ухмылялся Василий Никитич, саркастически перейдя вновь на «вы». — Должник вы мой по тем событиям, что связаны с вами на юге Урала. И золото это… у речки Миасс. Оно же явно должно было принадлежать мне. А вы его нашли для своего брата. Я не столь бесчестный человек, как ваш брат, не забрал бы у вас всё и не оставил бы без оплаты трудов ваших по поиску золотоносных жил.

Василий Никитич Татищев повторял все нарративы, произнесённые Александром Матвеевичем в общественных местах. И это было подозрительным. Как будто бы Татищев хотел слово в слово повторить сказанное Александром Матвеевичем. А еще этот тон… Он явно издевался.

Что-то и вовсе здесь не так…

Глава 6

Как страшно, когда кто-то уходи, а ты остаешься.

Григорий Гришковец

Петербург

4 сентября 1735 года

Александр Матвеевич сидел молча, не подавал вида, что уже испугался. Анализировал обстановку. Татищев — он напротив, немного слева. Неудобно расположился. Но можно было с силой бросить в него тарелку и бежать. Дверь находилась далеко и там уже стояли два человека Василия Никитича. Так что не вариант прорываться через дверь. Окно… Вот оно было сразу за спиной Норова. Было витражным, состояло из множества стеклышек. Если прыгнуть в окно, то…

Все планы нарушили выходящие из-за ширмы люди. Они сели за соседние столики, пристально смотрели на Норова. У каждого были пистолеты, шпаги, или другое холодное оружие, скорее сабли. Но главное — это взгляды. Суровые, воинственные и одновременно, словно бы безразличные. Так смотрят люди, которым что курицу прирезать, что человека убить.

Василий Никитич наслаждался картиной. Он любил видеть, даже чувствовать, чужой страх и растерянность. Тем более, если у этого человека фамилия Норов.

— Отчего мы не пьём? Непременно нужно выпить! Вина! Нет… Во всем Петербурге не найти уже шампанского. А у меня есть, — сказал Татищев и даже поднял руку, а лишь приподнял указательный палец.

Принесли шампанское. Тут же на стол стали ставить такую еду, что можно сравнить лишь с ресторанной. Да это она и была. Белый соус, не так давно распробованный Татищевым, стал завсегдатаем стола этого господина — теневого богача, до недавних пор считавшего себя хозяином Южного Урала. Да и за редким исключением Средний Урал тоже был подчинён Татищеву. Демидовы лишь умудрялись сопротивляться, и Василий Никитич оставил их в покое.

— Вы угощайтесь. И уж не вините хозяина сего прекрасного заведения, что должным образом вас не обслужил, — сказал Василий Никитич и пододвинул блюдо к Норову.

Александр Матвеевич узнал это лакомство. Когда был в гостях у своего брата, то его там угощали подобными блюдами. Конечно, страшно есть такое… Особенно когда прозвучало название «сельдь под шубой». Мало ли, может действительно подавали селёдку с мехом. И пришлось бы есть солёную рыбу, а «закусывать» ворсом меха. Но нет, было очень вкусно, сытно и необычно.

— Сия страва, блюдо, называется «сельдь под шубой». Весьма по нраву она многим в Петербурге, — произнёс Василий Татищев, когда Александр Матвеевич уже увлёкся поеданием понравившегося ему блюда.

Татищев сделал еле заметный жест рукой, и к столу тут же приблизились пять человек. Одни были из тех, кто уже находился в обеденном зале. Другие выбежали из-за перегородки, отделяющей кухню и зал.

Александр отодвинулблюдо, очертил полукруг головой, рассматривая подошедших бойцов. Это были воины. Нет, не те солдаты регулярной русской армии. Это были бойцы, к виду которых Норов уже успел привыкнуть на юге Урала. Головорезы, исполнители воли заводчиков.

— А вы обедайте, Александр Матвеевич Норов, — явно издеваясь, сказал Татищев. — С чего не вкушаете?

— Благодарю, я пресытился, — сказал Норов, ещё дальше отодвигая тарелку.

— Вот и хорошо. Удивительно, что вы так знаете это блюдо. Его подают в доме вашего брата? И не говорите про ресторан… Вы не были в нем ни разу, — Татищев упивался моментом.

А вот Александр Матвеевич молчал и терялся. Да и напор, энергетика от Татищева шла такая, что многим людям было сложно находиться рядом с ним. Хозяин Урала словно бы высасывал жизненные силы у людей.

А нынче же вы обстоятельно расскажете, что происходит и почему вы так сильно жаждали, чтобы я поверил в ваше намерение убить своего брата. Более того, у меня есть подозрение, что вы некогда убили моего человека и что забрали серебро, принадлежащее мне, — тон Василия Никитича Татищева становился всё более жёстким. Ты украл мое!

Он уже начинал кричать, впадая в безрассудное неистовство.

— Ты кого обмануть желал, уды гангренные твои, пёс шалудивый… — полилась череда оскорблений.

Александр Матвеевич было дело попробовал резко встать. Однако могучий бандит за его спиной тут же навалился на плечи Норова, усаживая его на место. Другой бандит, невысокий, норовистый, ловко расстегнул комзол Александра Матвеевича и достал из-за пояса его пистолет.

— Вот как? Даже подготовились к неожиданностям и что я буду вас убивать? — Приведите девку! — потребовал Татищев.

* * *

— Пора вмешаться! — в нетерпении говорил Степан.

— Нет, — решительно отвечал капитан Фролов.

Степан с недоверием посмотрел на Фрола.

— Боевые дела — моё, в этом случае ты подчиняешься, — напомнил Фролов установленные правила субординации.

Объяснять, почему прямо сейчас не стоит проводить силовую операцию, Фролов не стал. Потом, когда уже всё случится, прояснит свои действия. Коротко — если сейчас, то больше вероятности иметь немалые потери в отряде, ну или группе захвата.

Степанов стоял возле одного окна, наиболее близко располагающегося к столику, который занял Александр Матвеевич Норов. Небольшой кусочек витража был загодя вырезан, и вновь вставлен. Теперь же уголок окна был чуть приоткрыт, чтобы было достаточно слышно, о чём говорят люди внутри трактира. Ну и чтобы при необходимости просунуть дуло пистолета.

Фролов посчитал, что сейчас бандиты наиболее готовые к неожиданностям. Пока они не свяжут Александра Матвеевича, пока не пройдёт немного времени и не притупится бдительность — любая силовая операция чревата серьёзными жертвами. Прямо сейчас Татищев, это было видно, ожидал сюрпризы. Его люди на взводе, контролируют двери, окна.

Да и нельзя было понять, как именно располагаются бандиты и держат ли кто-то на постоянном прицеле Александра Матвеевича Норова. Не всех людей можно рассмотреть из уголка окна.

И всё-таки Степан рискнул. Аккуратно ещё больше отодвинул вырезанный кусочек стекла и стал рассматривать, что происходит внутри.

К столу, за которым сидел Александр Матвеевич, ввели…

— У них… там… Она… — явно растерялся Степан.

Фрол тут же отодвинул его от стекла и сам посмотрел. Фролов не удивился столь ярко и эмоционально, как это сделал Степан. Впрочем, Фролов и не спал с этой женщиной, в отличие от своего напарника.

— Узнаёшь ли его? — спрашивал Татищев у девицы.

— Узнаю… — отвечала девушка.

Степан, услышав, как тяжело и болезненно отвечала его зазноба любовная, начинал терять самообладание. Фролов посмотрел на него и неодобрительно покачал головой.

Вот только если бы на месте служанки Александра Лукича Норова оказалась рыжая Марта, носящая нынче фамилию Фролова, вряд ли Фрол смог бы оставаться безучастным и с холодным рассудком.

Аксинья была одной из двух приближённых служанок Александра Лукича Норова. И нет, она не собиралась предавать своих господ.

По приказу Василия Никитича Татищева одну из служанок бригадира Норова выкрали. За домом Александра Лукича Норова следили. Один из заверенных людей Василия Татищева снимал комнату неподалёку. Мало того, подарком было, что Норовы нанимали прислугу.

Не так и сложно было подсунуть истопником своего человека. Вовсе планировался поджог дома Норова. Но только после того, как Татищев уедет и будет стабильно далеко, попадется кому из чиновников на глаза. Чтобы точно никто не подумал на Василия Никитича.

Промышленник Татищев собирался нанести серьёзнейший удар по своему неприятелю. По тому человеку, который расстроил многие и многие планы Татищева. А ещё из-за которого Василий Никитич попал под следствие и некоторое время пришлось отсидеть в Петропавловской крепости.

Тут дело даже не в том, что испытал Татищев. Важнее иное. Если вот так можно обращаться с хозяином Урала, то его никто не станет уважать. Зверь не может стерпеть обиду, другие зверьки перестанут видеть во главе своего сообщества хищника.

— Так что, Аксинья, была ли ссора между братьями? — явно забавляясь моментом, спрашивал Татищев.

Избитая и запуганная девушка, конечно же, показывала, что никакой ссоры не было. И что до того момента, как Александр Матвеевич вышел из дома своего брата, они о чём-то шептались за закрытыми дверями. Сказала она и о том, что хозяин просил принести краски. А после Александр Матвеевич оказался с синяком под глазом.

Аксинья не хотела всего этого говорить. Но она очень боялась. И даже не того, что её будут бить или пытать. Она боялась быть посрамленной, чтобы над ней не учинили насилие. Вдруг бы узнал об этом Степан? А за него ведь она уже собралась замуж идти. Даром что ли, так неистово ублажала начальника службы безопасности.

* * *

Я не мог сидеть в стороне. Да, по утверждённому мной же плану операции, я должен находиться в карете. Коллективно мы пришли к выводу, что Татищев прикажет кому-нибудь из своих людей стрелять в меня, как только я покажусь у него на глазах.

Люди Степана смогли отследить, где находится Татищев и что он в самое ближайшее время собирался отправиться, скорее всего, на Урал. Видимо, сделать это ещё раньше ему не позволила жажда мести. Сомнений, что именно этот деятель ищет моей смерти, оставалось все меньше.

Это же даже хорошо, что приём у государыни закончился так рано. Ведь если бы я ещё задержался на пару-тройку часов во дворце, то мог бы и не принять участие в операции. Но меня сюда ноги сами вели.

Или… Да почему бы самому себе не признаться?.. Или я не имел бы повода куда-нибудь сбежать от того и эмоционального напряжения, что имело место у нас с женой по приезду.

Условно, мне измену не простили, хотя и обещали. Условно, но и я сильно был разгорячён тем фактом, что Юля пыталась мне изменить. И то, что она в итоге не смогла это сделать, меня не сильно успокаивало. Эмоции лезли через край.

А ещё жена взбесилась, когда не смогла найти свою любимую служанку, Аксинью. Прелестную девицу, к слову. Да и умницу, которая еще никогда не подводила и часто выполняла обязанности не только служанки жены, но и я обращался к Аксинье.

Так что, пусть даже и с риском для жизни, но мне проще находиться здесь, в гуще операции, чем дышать наэлектризованным воздухом в своём доме.

Я вышел из кареты и направился к трактиру, где должна была быть встреча моего двоюродного брата с теми таинственными незнакомцами, которые подстрекали его к моему убийству.

Ещё оставались некоторые сомнения, кто именно стоит за всем этим. По крайней мере, Татищев сам ни разу не встречался с Александром Матвеевичем, и не были в общении с Татищевым замечены люди, которые до того разговаривали с моим братом.

Так что мало ли, кто именно может стоять за поиском моего убийцы. Может быть, это будет Ушаков, или его пасынок Степан Фёдорович Апраксин. Да и мало ли кому я ещё мог перейти дорогу или кто мог затаить на меня обиду.

Ведь всегда так бывает, когда человек взбирается на вершину власти, то кого-то он непременно толкает плечами, кого-то не замечает, кого-то оставляет позади — и тот человек начинает завидовать.

Потому-то наверху и не может быть слабых людей. Лишь только по воле случая, по наследству, и то недолго. Чтобы оставаться на вершине власти, нужно становиться жёстким. Ибо плечами приходится потолкаться изрядно.

— Что здесь? Кратко! — потребовал я.

Фролов доложил. Быстро, внятно, чётко, по-армейски. У Степана много задатков быть безопасником, но кое-чему ему всё-таки следует подучиться. По крайней мере, лучше, чем Фрол, пока в вопросах силового захвата разбираюсь только что я.

— Штурм! — быстро принял решение я. — Светошумовые гранаты готовь.

Есть и такие у нас. Немного пороха и заряд от фейерверка. Все это в тонкостенных керамических сосудах.

Тут же началась суета. Возле входа в трактир выстраивались штурмовики Фролова. Впереди был боец, который держал стальной щит. Все бойцы были в кирасах. Использовать длинные стволы против нас бандиты вряд ли будут. А шанс на то, что щит или кираса сдержит пулю, — большой.

— Пошли! — отдал команду я, пристраиваясь хвостом к штурмовикам.

— Бам! — тараном вышибается не самая надежная дверь.

Быстро сменяя друг друга, пригибаясь, в помещение врываются штурмовые бойцы.

— Всем лежать! — раздаются крики.

— Бах-бах! — стреляют в потолок некоторые из штурмовиков.

Такие действия были заранее неоднократно отработаны. Ошеломить, взять инициативу, заставить противника врасплох.

— Ба-бах! — взрывается одна болванка.

Шума много, разлёт керамического корпуса невелик и не должен сильно навредить. Но тот, кто не готов к такому, мог сильно отвлечься на громкий звук. Или даже возможна легкая контузия.

Захожу в помещение и я. Сразу беру на прицел своего пистолета Татищева.

— Бах-бах! — раздаются выстрелы от бандитов.

Пули ударяются в щит. Не смотрю, но, судя по звуку, сталь сдерживает свинцовые пистолетные кругляши.

— Бах! — стреляю я по ногам Татищева.

Попадаю, и он сваливается под стол. Фролов стреляет в бандита, который придерживает мою служанку. Попадает тому в грудь. Бандит заваливается, увлекая за собой девушку. Это и хорошо, ей сейчас лучше лежать. А ушибы от падения после подлечит.

Вижу, как выбегают ещё пятеро бойцов из банды Татищева. Они были за ширмой и не учитывались. Но всё равно расклады на нашей стороне.

— Бах-бах-бах! — стреляют штурмовики в сторону выбегающих.

Троих кладут наповал, одного ранят, пятый замешкался. Было видно, что и убежать был бы рад, да не понимает куда и как.

— Шпаги! — командует Фрол.

Ещё не все штурмовики разрядили свои пистолеты, но Фролову виднее. Уж точно прямо сейчас брать командование на себя я не стану.

Зазвенел металл. Удивительно было наблюдать, что вокруг подраненного Татищева стояли трое его бойцов, готовые отдать жизни за Василия Никитича. Что-то мне подсказывало, что только лишь за деньги так бандиты себя не ведут. Ну да ладно, Татищев — хитрый лис. Наверняка знает, как мотивировать своих бойцов.

Фроловские ребята споро работают клинками. На рожон не лезут, работают парами, сразу же оттесняя противников. Нас больше, мы можем позволить сражаться двое на одного. И вопросы о чести оставлены на потом.

— Бах! — один из подранков-бандитов стреляет, и тот заваливается на спину. Остаётся только надеяться, что кираса сдержала удар, или пуля хотя бы глубоко не зашла и не задела важных органов.

Татищев приподнимается, его поддерживает один из бойцов, они пытаются уйти. Уже два шага сделали в сторону кухни.

— Не дать уйти Татищеву! — кричу я, указывая рукой в сторону.

Только за то, чтобы дать своему хозяину относительно спокойно приподняться, приносит жертву один из бандитов, жертвуя собой же. Он рьяно отмахивался шпагой, подбегая к тем штурмовикам, которые старались приблизиться к Татищеву.

Василий Никитич встал в полный рост и посмотрел на меня. Наши глаза встретились. Я смотрел жёстко и решительно на своего врага. Он ухмылялся. Ну ничего, посмеемся чуть позже, когда я буду с ним разговаривать. А потом медленно убивать.

Тут правая рука Татищева извлекла пистолет из-за спины. Я поспешил сделать то же самое и уже направлял дуло своего пистолета в сторону врага. Я не хотел его убивать. Вернее, не сразу. Мне нужно было кое-что обсудить, прежде чем…

— Бах! — резко докручивая руку влево, где всё ещё сидел связанный мой брат, улыбаясь до ушей, Татищев выжимает спусковой крючок.

Пуля летит в моего брата, снося Александра Матвеевича вместе со стулом.

— Бах! — стреляю и я.

Пуля летит в голову Татищеву, вышибая ему мозги.

Мой враг падает с грохотом на спину. И тут же заканчивается бой. Оставшиеся трое его бойцов кидают оружие, поднимают руки, быстро ложатся на пол.

Не всё так произошло, как предполагал я. Так что особого удовлетворения, не говоря уже об эйфории, не случилось. Да и видел, как корчился от боли один из фроловских бойцов, раненный в ногу. Еще один лежал без сознания. Но там пуля застряла в кирасе. Так что придет в себя.

Я подошёл к своему брату, предполагая, что кираса, которая была у него надета и спрятана под камзол, всё-таки должна была сдержать пулю. И только сейчас я заметил, как расстёгнутая кираса лежит под столом…

Я склонился над Александром Матвеевичем. Слезы предательски полились с глаз. Сегодня один из худших… Нет, самый худший день в моей новой жизни.

Глава 7

Все человечество — один вид, живущий на одной планете. А все различия только у нас в голове.

Вишен Лакьяни

Петербург-Гатчино

4–8 сентября 1735 года

Брат был мёртв. Можно было долго и упорно пытаться провести какие-то реанимационные действия… Нет, бесполезно. Пуля пущена в сердце.

Я до хруста сжал кулаки. Скрежетали зубы, губы и щёки подёргивались в нервном тике. Хотелось разрыдаться. Но отчего-то я сдержался. Дело не закончено.

Недооценил я степень решительности Василия Никитича Татищева. Даже не предполагал, что он пойдёт на такие крайние меры, и что окажет столь упорное сопротивление. До сего дня операция шла вроде бы как по маслу. Мне не сообщали ни о каких признаках того, что Александр Матвеевич плохо отыгрывает. Напротив, мой нынче умерший братец практически истерил, когда лаялся на меня на чём свет стоит.

Да и не промах был брат, и с характером и с навыками бойца. Так что…

Моя ошибка… Моя первая существенная ошибка. Если все, или почти все получается, то наступает опьянение от успехов. И вчерашний день-начало сегодняшнего ярко показали мне, что… Нужно больше думать, чтобы больше делать.

Я заигрался. Хотел красиво поступить, предельно выгодно, чтобы выпытать у Татищева некие тайны про несметные сокровища. Более того, я собирался отжать у него пару заводов. Чего только человек не сделает, чтобы спасти свою жизнь. Думал, что отпущу, якобы, Татищева, как только он подпишет дарственную. Он выедет из Петербурга, проедет дорожный пост, а там уже и лишать его жизни, заметая следы.

Вот такой план был. Получается, что жажда наживы подвела. Это одна из причин. И как бы я не объяснял себе, что все только ради процветания Отечества, отвественность с меня не снимается и при благих целях.

— И как же теперь его Гильназ? — вслух сказал я.

А внутренне дал себе зарок, что обязательно эту девушку выручу. Более того, возьму над ней такое шефство. Она не раз ещё вспомнит добрым словом того, кто изменился, скорее всего, и ради неё, и из-за неё. Вспомнит Александра Матвеевича Норова.

— Гришку сюда немедля! — выкрикнул я.

Тут же сразу двое бойцов группы захвата рванули к моей карете. Все видели мое состояние, шарахались, держались чуть в стороне, будто бы я сейчас начну истерить и размахивать шпагой.

Гришка — это один из людей, которых я просил себе в секретари. Парня ещё учить и учить. Но что у него не отнять, за что я сразу же принял его, как только узнал о таком… У беспоместного дворянина Григория Ивановича Алёхина был уникальный дар. Он сам писал великолепным каллиграфическим почерком. Ну и умел подделывать чужие.

Тело брата аккуратно подняли и понесли в мою карету. Отъезд по месту службы откладывался ещё на три дня. Надо будет достойно похоронить Александра Матвеевича. Закажу ему соборование в Петропавловском соборе. Поставлю памятник на кладбище. Хотя… какая уже разница, где именно.

Сразу после похорон лично займусь тем, что потребую, если надо, так дам взяток, чтобы труды и записки Александра Матвеевича были изданы в Академии наук. Пусть его имя увековечится. Да и видел я эти труды — уникальные.

Мы будем хоронить русского Карла Линнея… Вот только бы не винить себя в этом, иначе тяжко придется. Поедом грызть себя стану изнутри. А это только делу повредит.

Через минут пять привели Григория. Опустошённым голосом я указал ему на то, что нужно сделать. Григорий Алёхин раскрыл папку и стал дописывать в неё почерком Татищева недостающие слова.

Это были подготовленные документы, свидетельствующие о том, что Василий Никитич Татищев планировал войну против башкир. Но самое главное то, что он собирался после этой войны объявить себя государем всего Урала.

Вот так, ни много, ни мало, но Татищева я сейчас уничтожаю полностью. Убил его телесно, уничтожаю о нём хоть какую-то добрую славу. Не успел он стать историком, и не надо. Будет другой исторический труд в России.

Я отдал свои записи на редакцию и рецензию Ломоносову. Ему, конечно, там многое не понравится, как и некоторая роль норманнов в становлении государства Российского. Но Михаилу Васильевичу следовало бы раскопать пару курганов в Гнездово, чтобы понять. Да — были норманны на службе у славян. Вот так, и не иначе. Они служили, как саксонец Миних служит России сейчас.

Ломоносов грамотный человек и мыслит научными категориями. Так что лучшего рецензента по истории России мне не найти. Ну не хочу обращаться к Байеру или Шлецеру по сакральному, личному, важному, по истории своего Отечества. Пусть бы немцы иными науками занимались.

Казалось бы, что можно было и подделать дарственные от Татищева. У него же с собой личная печать. Подделать почерк, приложить печать, и все. Но о бое обязательно узнают. Куча вопросов появится, если через некоторое время я заявлю на право владения некоторыми из личных заводов Василия Никитича. Так что с ними я пролетаю.

Быстро, я бы сказал, что профессионально, трофеились все вещи Татищева. Хозяин таверны был одним из тех, кого мы убили, но и кто пытался убить нас. Так что обчищалась и таверна. Вплоть до того, что фарфоровый сервиз, не говоря о с столовом серебре, все забиралось.

— Взяли казну, — сообщил Фролов.

Я не стал уточнять, сколько там серебра, или золота. Взяли? Ну и ладно. Все пущу в дело. У меня трат впереди много.

Больше мне находиться на месте не было никакого смысла. Уже сообщили, что взяли немало чего ценного. Татищев, оказывается, по случаю еще и кое-что прикупал в Петербурге. Например, много тканей. Все это срочно нужно увозить. Но не моя то забота. Я уже натворил дел.

Третье сентября и начало четвёртого сентября для меня становились днями моих неудач. Рассорился с женой. Совершил, как сейчас уже точно понимаю, большую глупость, переспав с Великой княжной. Лишился недавно обретённого брата. Лишился его… В немалой все же степени из-за моей уверенности, что все и всегда у меня продумано и выверенно.

Но одного из самых сильных врагов я уничтожил. Татищев мне казался хитрее и решительнее, чуть ли не самого Андрея Ивановича Ушакова.

Признавался себе, что сейчас не помешала бы хоть какая-то поддержка. Хотелось даже рвануть к родителям, чтобы просто поговорить с людьми, которые на меня не обижаются, для которых я всё равно остаюсь любимым сыном. Апатия захватывала всё моё сознание. Была надежда, что в трудную минуту можно будет… нет, не пожаловаться, а лишь нормально поговорить с женой. Но нет…

Вернувшись домой, я было дело зашёл в нашу с Юлианой комнату… Жена спала тревожным сном, ворочалась, пыталась что-то несвязанное бормотать себе под нос. Пошёл в другую спальню. Лишь только снял сапоги и в одежде, в том самом дорогущем камзоле, в котором был и на приеме у государыни, забурился спать.

Следующие три дня прошли словно в какой-то пелене. Лишь фрагментарно помню свой разговор с лейб-медиком Фишером. Потом ещё приезжал сам Густав Бирон, узнавал, что же произошло такого и при каких обстоятельствах был убит Татищев. Я ему тогда вряд ли что-то внятное сказал. Но был предупрежден, что брат еще, герцог Эрнст Иоганн Бирон должен интересоваться событиями.

Оказывается, что государыня доверила своему фавориту, старшему брату гвардейского подполковника Густава Бирона, разобраться, при каких обстоятельствах Татищева выпустили из Петропавловской крепости.

Брат герцога Бирона отнюдь не жаждал заниматься расследованием. Ведь оказалось, что Татищев был преступником, и что существовала серьёзная опасность для русского государства. Отделение Среднего и Южного Урала — это удар мощный. Это же тогда и Сибирь остается под вопросом.

Конечно, были бы направлены войска на Урал. Подавили бы этот сепаратизм. Но во время сложнейшей и важнейшей войны иметь в своем дальнем, малодоступном, тылу восстание — проблема серьезная.

Это же никто не знает, что в иной реальности, именно так и было. И на конец этого года уже пылала бы башкирская, и не только, степь. А русской армии в войне с Османской империей не хватало бы сил, чтобы окончательно переломить ход военных компаний.

Теперь необходимо выявить все те связи, которые имел Василий Никитич, выявить людей, причастных к вызволению из Петропавловской крепости этого деятеля. Работа на самом деле большая. Если государыня доверила это дело Бирону, то герцог сделает всё, чтобы в меньшей степени привлекать Андрея Ивановича Ушакова, как человека, по должности которому необходимо было расследовать такие преступления.

Надо же! Татищев удумал стать царём Урала! Ну или не он, а я так решил.

И ведь в это поверят, уже верили. Ещё не забыт суд над соратником и другом Петра Великого Матвеем Гагариным. Его некогда обвинили в том, что друг Петра Великого собирался стать правителем Сибири. Значит, допускали, что это вовсе возможно. Так почему же этого не захотеть Татищеву?

Если следствие будет вестись должным образом, то обязательно выявится, какую силу, чуть ли не самодержавную, имел на Южном Урале, да и по большей части на Среднем, Василий Никитич Татищев. Мертвеца обязательно начнут пинать, ведь это исконно русская традиция — сваливать на умерших многие ошибки, в том числе и те, что были совершены ныне живущими.

* * *

Аляска

8 сентября 1735 года

Григорий Андреевич Спиридов открыл глаза. Тут же захотелось прикрыть веки — яркий свет доставил неприятные болезненные ощущения. Это был не дневной свет, не снег. Яркий… Словно бы в лицо тычут огнем.

Лейтенант пошевелил рукой, прислушался к происходящему вокруг и к своим ощущениям. Где-то рядом громко говорили, возможно, даже спорили. Ни слова не разобрать. Да и откуда Спиридову знать язык алеутов?

Он попробовал присесть. Но вначале нужно было куда-то дется от огня. Если вставать, можно было и опалиться. И вот огонь ушел в сторону.

— Юуганаа, гакунин аанимикс, аанучиингалакс [ алеут. лежи, тебе пока вставать не нужно, я не закончила], — строго сказала ужасного вида старуха.

Григорий Григорьевич зажмурил глаза, вновь их открыл. Ему казалось, что то, что он видит, бредни. Слишком уж экстравагантно выглядела эта старая женщина. Ходили же байки среди моряков о существовании морских людей, живущих в воде. Правда там все больше описывают пышногрудых полурыб-полуженщин. Но никак не старух, да еще и таких морщинитых, с растрепанными волосами.

Она была словно рыба покрыта чешуёй. Волосы старухи блестели и сильно воняли той же рыбой, а, скорее, рыбьим жиром. Вокруг, в небольшом помещении, где находился флотский лейтенант, клубился дым. И опять же была вонь, больше напоминавшая тухлую рыбу. Рыбный мир, находится в котором Спиридову было некомфортно, если не сказать жестче.

— Каууигук агауутаан таината гусикек угагата гусикек. Кунусаасаа Атанаси! [ алеут. Он готов, можете и вы готовить и заходить. И да славится нашь бог] — выкрикнула старуха явно тем людям, что были наруже.

Рядом, будто бы за тонкой стенкой, тут же прекратились разговоры. Старуха убрала от глаз Спиридова огонь. Это было что-то вроде лампады, свет которой очень ярко резал глаза. Она осмотрела помещение, все метров пять квадратных, кивнула, скорее всего в знаке согласия, еще что-то пробурчала на непонятном языке, и ушла.

Не долго Спиридов был предоставлен сам себе, не успел и подняться, как в помещение зашли. К этому времени Григорий Андреевич смог провести глазами по сторонам и вверх и подумал, что больше всего жилище похоже на те, что ставят дикие люди, живущие недалеко от Охотска. Шалаши, с опорой на высокие жерди, которые обладываютя шкурами животных и… Тут, видимо шкурами и больших рыб.

Люди, которые выглядели не менее странно, чем старуха, стали лепетать на своём языке. То и дело указывали пальцем в сторону Спиридова. Вновь о чём-то спорили.

И такая тоска пробрала русского человека. Резко защемило сердце, стало до безумия обидно. В чём же они ошиблись? В чём ошибся Александр Лукич Норов? Почему шли на восток, а при этом оказались где-то на своём континенте? Все же похожи эти люди на тех, кого видел в Охотске Спиридов. Да и язык похож.

Однако разум и рассудок медленно возвращались к Григорию Андреевичу. И вот уже он уверил себя, что настолько ошибиться с навигацией просто невозможно.

Да, они в Америке! Они это сделали — открыли новый выход к Новому Свету. Ну и люди тут сильно похожи на тех, что и у Охотска. Может только не видел Спиридов, чтобы те люди использовали шкуры животных. Ну да много он успел чего-то увидеть?

Когда свежепостроенный пакет-бот приблизился к берегам Америки, разукрашенные в синий и красный цвет люди на долблённых лодках стали приближаться к небольшому русскому кораблю. Относительно, конечно, небольшому. В сравнении с долбленками аборигенов, так и гигантскому.

Капитан Витус Беринг хотел было даже дать залп одной или двумя из шести пушек, которые были установлены на пакет-боте. Но дикари не выказывали каких-либо агрессивных действий. Напротив, они показывали рыбу, весьма вероятно собираясь торговать.

Тогда тоже Григорий Андреевич испытал некоторое разочарование. Ведь если дикари знают, что такое торговля, а, значит, они уже имеют контакты с европейцами. Почему-то не сразу пришло понимание, что и между собой дикари вполне могут торговать.

Обмен состоялся. Это лейтенант Спиридов настоял на том, чтобы предложить за всю рыбу, что показывали дикари, как и за две меховые шкуры, всего лишь один нож.

Да, у этих людей не было железа. Так что все их товары были куплены всего лишь за один металлический предмет.

— Калгадангин ауагим ганкаксан угаууукукс! [ алеут. ты готов к священному обряду чужака?] — потребовали от Спиридова.

Или спросили? Григорий Андреевич до конца так и не понял интонации голов туземцев.

Над ним возвышался немалого вида туземец. Он явно был военным. По крайней мере, копьё у него имелось. Каменное. Но не стоило думать, что таким русского офицера не убьёшь.

— Да не понимаю я ничего по-вашему, черти нерусские, — выпалил Спиридов, при этом понимая, что всё напрасно.

Впрочем, туземец, который возвышался над Григорием Андреевичем, выглядел несколько иначе, чем другие аборигены. Этот был светло-русым. Если бы не их странная одежда из акульей шкуры или какой-то рыбьей чешуи, то Спиридов мог бы подумать, что перед ним русский человек.

— Куаигугикакикс, танадгусаа, [уходите он готов], — грозно сказал воинственный туземец и стал всех выгонять прочь.

Зашла и вышла старуха, забрав с собой яркую лампаду. Спиридов выдохнул. Мало ли, может, они пришли прямо сейчас его убивать во славу какому-нибудь рыбьему богу.

Однако сильно расслабляться не стоило. Спиридов подгрёб под себя ноги, ощутил дискомфорт, но никаких повреждений не выявил. В целом болела только голова, затылок. А в остальном он в норме, хотя конечности и замлели.Но шум в голове уже позволял вспоминать, что произошло.

Когда состоялась торговля и туземцы отправились к себе, было принято решение о высадке разведывательной группы. И это дело поручили Спиридову. Он и сам очень сильно жаждал вступить на американскую землю, в русскую Америку, первым.

Начальник экспедиции в свою очередь высоко оценил вклад Спиридова в дело открытия пути на Аляску. Да и в высшей степени загадочная карта, которую предоставил Спиридов, существенным образом помогла и ускорила экспедицию.

Шлюпка причалила к берегу. Пришлось изрядно повозиться, чтобы лавировать между камнями и не разбить лодку, то и дело подхватываемую усилившимися волнами. Но матросы справились.

Необычайная эйфория захлестнула в тот момент Григория Андреевича Спиридова. Он думал о том, что его имя теперь навечно будет вписано в историю. Ведь он — первый русский человек, который вступил на американскую землю с западной стороны континента.

Тогда Спиридов был уверен, что экспедиция Витуса Беринга открывает новую страницу для всей истории Российской империи. Ведь не секрет, что англичане во многом имеют благополучие благодаря своим североамериканским колониям. Так почему же русским не найти здесь золото и серебро, меха? А может и людей, с которых можно было бы брать ясак.

Команда из пяти человек, во главе которой стоял лейтенант Спиридов, стала осматривать побережье. Тут же, буквально в ста пятидесяти шагах от кромки воды, начинался лес. Густой, хвойный.

Медленно, держа наготове пистолеты и ружья, команда первооткрывателей двинулась в сторону леса. Слева они заметили те самые лодки туземцев. Однако не стали подходить к ним близко.

Беринг настаивал, что высаживаться следовало бы там, где не будет никаких людей… Или это ещё не люди? Пакет-боту требовался ремонт и длительная стоянка. Уже как две недели Беринг направлял судно вдоль берегов, чтобы убедиться, что это не очередной остров. И построенное из сырого леса судно могло и не выдержать обратного пути.

Ведь до этого русские первооткрыватели уже высаживались на островах. Но нужен был континент. Так что, только убедившись, что это или ну очень большой остров, или все же континент, как и показано на карте Спиридова, пакет-бот стал на якорь.

Григория Андреевича выбросило из воспоминаний. За стенами шалаша, укрытого шкурами, началось шевеление. Кто-то кого-то в чём-то убеждал. Знал бы Спиридов хоть немного язык местных людей — можно было бы значительно улучшить своё положение. Но, увы.

Григорий Андреевич присел и попробовал встать. Высоты постройки хватало, чтобы он мог не сгибаться. Спиридов хотел размять свои конечности. В хижину никто не входил.

Одновременно он восстанавливал картину произошедшего, пытаясь уловить тот момент, как попал в такую ситуацию.

Когда группа лейтенанта Спиридова всё-таки приблизилась к лесу, оттуда с криками выбежали люди. Причём, как сразу оказалось, аборигены были нацелены не столько на русских первооткрывателей, сколько на тех, кто с ними только что торговал. На других туземцев.

Послышались крики, звуки борьбы. Спиридов приказал отходить к шлюпке. Однако с десяток воинствующих туземцев рванули-таки в сторону русских моряков.

А потом бой. Григорий Андреевич вспомнил, что не менее двух десятков атакующих были уничтожены его группой. С большим сожалением он вспомнил и то, что двое его матросов пали в том бою.

А потом удар… И всё. Дальше только странная женщина с жирными волосами и с яркой лампадой в руках.

Шкура, служившая вместо дверей, распахнулась. Спиридов уже ожидал, что сейчас его придут убивать. Но увидел перед собой…

Это была девушка. Судя по достаточно развитому телу — молодая женщина. Она была отнюдь не такой неприятной, как старуха. А на девушке не было ни чешуи, ни шкур… Она была полностью нагая.

Опустив свой взор, милое создание подошло к Спиридову. Только сейчас он обнаружил, что и сам полностью обнажён. Организм стал резко реагировать на появление худоватой, но отнюдь не отталкивающей своей внешностью девушки.

— Да что ты делаешь? — было дело воспротивился Спиридов.

Но в таких делах вопросов не требуется. Да и понял Григорий Андреевич, что происходит. И те местные жители, которые проживают неподалёку от Охотска, тоже считают нужным отдавать своих дочерей, порой, даже и жён пришлым людям.

Спиридов был против подобных обычаев. Он считал это варварством и дикарством. Лейтенант осуждал тех, кто, невзирая на погоду, порой устремлялся в селение туземцев, чтобы «осчастливить» одну из женщин дикого народа. А иногда и не одну.

Понятно, что этот обычай продиктован суровой реальностью. Понимают ли дикари, что родственные связи приводят к вырождению и уродству? Скорее всего, это лишь результат долгого наблюдения без научного оправдания. Так что любой пришлый человек может воспользоваться наивностью народа, представители которого чаще всего живут вдали друг от друга.

В какой-то момент Спиридов перестал возмущаться. Ему вдруг показалась эта девушка самой прекрасной, самой лучшей. Он гнал мысли прочь, не позволяя себе думать, что готов девушку забрать с собой. А в какой-то момент и вовсе перестал думать. Может быть и тот дым, что пускала в хижине старуха влиял на лейтенанта.

Другие матросы, которые были в соседних жилых строениях, также как и их командир, прямо сейчас «улучшали генофонд» алеутов.

Контакт с аборигенами происходил более чем тесным образом.

Глава 8

Строить отношения — это тоже самое, что строить дом. Никогда не жалей наи это строительство самых крепких кирпичиков: понимания, доверия, уважения.

Олег Рой

Петербург

8–9 сентября 1735 года.

Солнце светило в лицо через оконное стекло. Светило, но не грело. Странные ощущения, когда понимаешь, что вот он — источник света и тепла, но приходится лишь щуриться, испытывать дискомфорт, а не наслаждаться. Холодное солнце. Холодные отношения в доме, холодно внутри.

Я сидел в своём кабинете за письменным столом, рядом стояла жена. Я продолжал смотреть на неё с невысказанным вопросом. Но она прекрасно поняла, что я хотел сказать. Поняла, но принимать отказывалась.

Два стакана с водкой на столе. Один прикрыт куском хлеба, другой ожидает, когда окажется внутри меня. Зазывает, чтобы выпил залпом, как будто бы забудется все, и придет вдруг тот же боевой настрой, что был еще четыре дня назад. Нет, не помогает мне такая терапия. Сплин не уходит, не забирает с собой свою подружку хандру.

— Тяжко тебе? — участливо спросила Юля. — Я сопереживаю. Александр Матвеевич показался мне достойным человеком.

Я ничего не ответил, попытался взять её за руку. Однако, несмотря на свой порыв и явное проявление сочувствия, руку Юлиана одёрнула. Приподнял голову, посмотрел в глаза жене. Она отвернулась.

Большая злобная чёрная кошка пробежала между нами. Догнать бы хвостатую, да объяснить ей, сколь не права она. Да, видимо, придётся ещё больше обождать. Я так и не могу полностью отпустить ситуацию и простить жену. Она не прощает меня.

Сколько не договаривайся в отношениях, ни обещай говорить только правду, или что примешь человека со всеми его слабостями, подружишься с тараканами в голове любимого, — сказать проще, чем сделать. В любви крайне мало рационального, логичного. Тут все случается или вопреки, или же под пеленой из чувств и эмоций.

С характером моя жёнушка. Да и я, получается, не подарок. Тоже обижаюсь на неё. И вот только что, когда я попробовал взять её за руку, а она одернула и уже, показав мне спину, выходила из моего кабинета. Мы упускали шанс на примирение. А после можно же и смириться с тем, что стали чужими друг другу. Отвыкнуть от общения и забыть, что еще недавно не могли надышаться друг друга.

Встал из-за стола, так и не притронувшись к водке. Время раннее, только взошло солнце. Нечего сидеть и стаканы наполнять своим негативом. Не греет солнце? Печь затоплю. Не греет жена? В конечном итоге найду себе привлекательную «грелку на все тело». В бездну эмоции и переживания. У меня дел на воз и маленькую тележку. А когда с ними разделаюсь, прибавиться еще больше.

В движении — жизнь!

Устроил себе тренировку. Да такую, чтобы не думать ни о чем ином, только считать повторения и количество подходов. Отжимался, после бегал, подтягивался. Потом забивал мышцы деревянной штангой с деревянными же кругляшами на ней. И когда сделаю нормальный гриф и блины? Ну и завершал все это нелепыми отработками ударов шпагой. Нелепыми, так как мышцы были забиты и уже отказывались выполнять свои функции.

Срочно нужно было отвлекаться от этих эмоциональных качелей. Я же не сдержался и пустил-таки на волю несколько своих слез на похоронах. А после будто бы замкнулся в себе.

Так что только работа. Много работы, меньше сна. Загонять в свою голову только мысли о работе. Достигать своих целей. Об этом думал я, когда гнал кучера быстрее ехать до Гатчины.

Мне было обещано, что в Гатчину, в пяти верстах в сторону Петербурга уже разворачивается грандиозное строительство. Приказчик от Бирона заверял, что часть времянок, наспех сколоченных изб, или готовы, или вот-вот будут сооружены. Часть? Он не соврал. Не уточнил же, что это мизерная часть. Почти ничего из положенного.

Однако, прибыв на место, я увидел лишь горы плохо обтёсанных брёвен и грубых досок, немного кирпича. Так что, видимо, придётся накручивать хвосты главам строительных артелей. Да и приказчику нужно будет жёстко указать, что обманывать меня не стоит, и что эта стройка должна отличаться от всех других. Она должна идти быстро. Нам до холодов нужно успеть поселить как бы не тысяч восемь.

Да, тут было некоторое жилье. Как я понял, когда тут располагалась деревня. Немалая при этом. Но куда-то всех крестьян забрали. Может на строительство Петербурга, или на Демидовские заводы. Такое практиковалось. И дома были. Но такие ветхие…

Если брать во внимание всего лишь одну времянку, которая была поставлена и походила больше на небольшой терем, то мы могли бы с Юлей уже заезжать. Однако смысла в этом я не видел. Если заезжать, то уже и начинать плотно работать. А без солдат это сделать будет невозможно.

— Пять дней тебе даю! — жёстко говорил я с главой строительных артелей. — Не справишься — видит Бог, отправлю строить города Сибири.

— Помилуй, барин, кто ж так быстро строит? — пробовал урезонить меня артельщик.

— Нынче я тебе опишу, как сладить спальные места для солдат, — сбавив тон, сказал я.

И после принялся объяснять. Суть задумки была проста: трехъярусные кровати. Пусть даже не кровати, а пока что стеллажи, где могли бы в допустимых условиях, под крышей, спать солдаты.

Понятно, что это временная мера. А ещё мне было ясно: если уже сейчас не начать передислокацию своего батальона и приём тех рекрутов, которые будут составлять основу моей дивизии, то это может не произойти и до весны. Обещанного три года ждут? Так гласит русская поговорка. У меня не было трех лет, которые можно было бы потратить на ожидания.

Как же всё красиво звучало, когда барон и государыня говорили о скором формировании новой дивизии. У меня сложилось впечатление, что для этого уже всё есть, и что для десяти тысяч солдат и офицеров готовы, как минимум, спальные места.

Как это часто бывает в России: было гладко на бумаге, да забыли про овраги. Проблем столько, что я и не знаю, кто мог бы эффективно с ними справиться. Нет, не утверждаю, что я — истина в последней инстанции. Но послезнание… Это же опыт проб и ошибок, эволюция развития всего. В том числе и военного администрирования.

Ну, ничего, бежать с этим вопросом к императрице я точно не стану. Да и герцога пока беспокоить нет смысла. Я же прекрасно видел, что по нынешним медлительным меркам строительства уже сделано немало. А то, что солдатам предполагается жить в ужасных условиях, так солдаты же… Что с ними будет? Наверное, так думают.

Да, построек почти нет, начали возводить только, может, процентов пять от всего того, что положено. Но вокруг было столько материала — и доски, и брёвна, и даже кирпич я увидел, что можно было утверждать, что работа кипит. Потому-то и артельщики не понимали, что же я от них, таких молодцов и удальцов, требую. Тут бы премию выдать, а я…

— За скорость каждому артельщику по пять рублей сверху, — решил я не только кнутом мотивировать строительство, но и пряником.

Конечно, не хотелось бы платить по пять рублей каждому из почти сотни строителей. Но заехать в тёплое помещение и казармы до начала холодов — цель, перекрывающая любые траты. А холода не заставят себя ждать: в октябре уже явно будет так холодно, что в неотапливаемых помещениях находиться будет нельзя.

Да и выделят же мне деньги на формирование дивизии. Ведь выделят? Правда же? А если и да, то когда?

— Ну, такие лежанки сделать не мудрено, — сказал глава артельщиков, когда я ему объяснил суть своей задумки.

Почему-то во время объяснения у меня из головы не вылезал образ фашистских концлагерей. Вот там люди тоже жили в похожих условиях и спали на стеллажах из досок. Успокаивало лишь то, что мера сугубо временная, и что уже скоро один за другим начнут возводить не бараки, а казармы.

В этом времени полки были еще на квартирах, не было казарменного обязательного положения, как это будет, или было, во время правления Павла Петровича. Так что и в таком деле — новаторство. И, как по мне, и не может же быть иначе, если преследовать цель создания максимально подготовленного и боеготового подразделения.

Между тем, пробыв полдня на стройке, я отправился в Петербург. Должен быть даже благодарен артельщикам, что они мне предоставили хороший повод ещё некоторое время не выезжать из столицы Российской империи. Ведь некуда заезжать. Голое поле. А стоять палатками можно, но только в крайнем случае. И не долго, так как скоро зима.

У меня ещё было немало дел в столице. В том числе планировал найти пару дополнительных строительных артелей. Таких, которые специализировались бы на строительстве каменно-кирпичных сооружений. Ряд сооружений на базе дивизии просто обязаны быть основательными.

Ближе к полуночи, чуть ли не загнав коня, лишь на одной станции задержавшись на час, я был дома. Разделся, чтобыпомыться. Полотенце и халат принесла служанка. Не Аксинья, которая все же вернулась к нам служить, а её напарница.

В голове промелькнула шальная мысль зайти к жене, словно бы и не ничего не произошло. Дать шанс нашим отношениям обнулиться и вновь начать развитие. Но она же сама не соизволила даже выйти и поздороваться со мной по приезду. Хотя я знал, что Юля точно не спит. Как минимум потому, что свечи горели в её комнате.

Но эту мысль, посетить жену, я с брезгливостью отверг. Хватит жить в плену своей похоти. Есть женщина, которую я люблю — пусть так и остаётся. Ну, а пожелает Юля дальше капризничать, так и ладно. Я предоставляю ей это право. И по мере того, как она этим правом будет пользоваться, я буду решать, насколько мне пользоваться правом «налево».

Поспал пять часов. Да и что это за сон, когда не в своей кровати? Пусть даже в такой же мягкой, широкой. В такой же, но всё равно не в той. Это как наслаждаться великой картиной, глядя лишь на её фотографию.

В шесть утра я уже работал. Одновременно преследовал две цели: наметить план, как собрать первый караван с оружием для хивинского ханства и окончательно утвердить структуру своей дивизии.

В моё подчинение поступали первый Ладожский пехотный полк и второй Самарский пехотный полк. Причём, оба в полном составе. Ещё я запросил целый артиллерийский полк. И его мне тоже обещали.

Однако этот полк я собирался «обобрать» на артиллерийские орудия. Именно эти пушки должны были лечь в основу той военной помощи, которую я собирался организовать хивинскому ханству. Мало, придется еще просить Миниха, но уже что-то.

На самом деле не так-то легко, лично не зная офицерский состав прибывающих подразделений, заниматься распределением должностей. К великому моему сожалению, я не мог назначить, к примеру, Подобайлова своим заместителем, он просто не вышел чином.

Подполковник не может идти впереди полковника. А мне навязывали двух товарищей, которые лишь на один чин меня младше, полковников. Но вот то, что они будут значительно меня старше по возрасту, это к гадалке не ходи. Так что проблемы ждали не только в служебном, но и в личном общении. Всё-таки я ещё столь молод, и усы у меня не так густо растут, чтобы казаться старше. Как бы для умудрённых сединой и опытом офицеров не стало подчинение мне даже унижением.

— Госпожа уже встала? — спросил я у мимо проходящей Аксиньи.

Она не ответила словами, но благожелательно кивнула. Это означало, что Юля попросила ничего не сообщать мне о ней. Аксинья умудряется быть своей и мне и жене. Хитрая девица. Еще бы имела чуть больше характера. А то только начали спрашивать люди Татищева, как она и сдала всех с потрохами. Ну да я не виню ее. Не девичье дело с врагами воевать.

И долго ли этот театр продлится? Избегает меня Юля. Пока еще терплю. Ну и не навязываться же мне. Две-три, даже четыре попытки примириться я сделал. А она и пальцем не пошевелила в этом направлении. Так что считаю: насильно мил не будешь. И отпускаю ситуацию. Не наладится в ближайшие дни, то выстраивать стану уже совсем иные отношения с женой.

— Скажешь госпоже, что я убываю на целый день, — сказал я служанке.

А сам позавтракал прямо в кабинете, вышел во двор, размялся, оделся и направился на выход. При этом даже взглядом мы не встретились с Юлей. А ведь когда я делал зарядку, посматривал на её окна в надежде, что она всё же выглянет.

Сегодня мне нужно было срочно навестить Миниха. Судя по всему, он ещё до морозов должен будет отправиться в Малороссию, чтобы контролировать там качество и количество пополнений.

Судя по всему, в планах русского командования в следующем году был удар в сторону Дуная. Второстепенным ударом должен был быть Азов. Эта крепость сейчас как бельмо на глазу. Причём мне кажется, что Азов можно взять походя. База снабжения этой крепости — Крым — теперь уже полностью русская. Буквально на днях пришло сообщение, что Ласси удалось взять штурмом Керчь. Все, больше турецких крепостей в Крыму нет.

И только сейчас императрица собралась подписывать договор о присоединении Крыма к России. Для этого в Петербург приедет даже мой дед. И я думаю, что пора бы раскрыть тайну своего происхождения для общества.

Раньше меня могли принять за шпиона, пока вопрос с Крымом не был решён. А теперь выходит, что я не только побеждал в сражениях, но и вёл подрывную деятельность, искал союзников для России. Так что моё происхождение теперь только на руку. Не предал, а помог присоединить Крым.

Учитывая, что императрица вроде как благоволила мне не по рангу и не по чину, а вопреки всему, по крайней мере, так думают некоторые в Петербурге, выходит, что меня награждают чинами и дают возможность проявлять себя не просто так. Ведь я, как бы косвенно, — представитель крымской элиты. А это сильно. И политически очень выгодно.

Крым — это заноза на теле Российского государства, вынуть которую для любого русского человека было бы счастьем. И вот эта заноза уже извлечена. Но ещё далеко не все верят, что она вновь не вопьётся в тело русской державы. Поэтому и я, как косвенный представитель крымской знати, должен быть полностью предан России. Или как-то так.

— Господин бригадир, примите мои соболезнования, — сказал Миних при нашей встрече.

Я поблагодарил. Уже знал он, знал весь Петербург, что случилось. И что я потерял брата. Хотя, как мне кажется, больше людей беспокоила смерть Татищева. Он обрастал каким-то легендами. От тюрьмы откупился, множество заводов были под его управлением и частью в собственности. А еще и это… Отделение от России.

От герцога Бирона прибыл человек, всё расспрашивал, что да как. Не следователь, скорее фаворит, интересовался событиями из любопытства. Или же для того, чтобы иметь возможность рассказать о них государыне. Анна Иоанновна падкая до разного рода душещипательных историй.

— Я так полагаю, что вы прибыли обсудить со мной ту военную помощь, что предполагается оказать хивинцам? — Миних с порога давал понять, что он в курсе тайной операции.

Ну да, иначе и быть не могло. Как ещё искать оружие и у кого его отбирать, как не с ведома командующего армией?

— Сразу скажу, что ничего не дам. Разве вы не понимаете, что военная кампания следующего года будет решающей? — тут же, на пороге своего дома, отказал мне Миних.

— И всё же, господин фельдмаршал, нам есть что обсудить. Более того, я прибыл не один: со мной плутонг солдат, которые готовы продемонстрировать вам новинки в вооружении, — не менее решительно ответил я.

Прибыл я к Христофору Антоновичу вместе с Кашиным и десятью солдатами. Счёл возможным, что пора бы уже кому-то кроме меня знать о конусных пулях с расширяющимися юбками. Ну и пора заполучить государственный заказ на производство штуцеров и пуль к ним.

Пять станков для нарезки ружейных стволов работают почти что круглосуточно. В день выходит произвести до трех десятков стволов. Тут же работает цех по производству замков. Рядом мастерская, где вытачивают ложе. Так что все на месте. И это не завод. Это… Ну пусть будет — экспериментальный цех. Площадка, где оцениваются новики и возможности увеличения продуктивности труда.

Нартов и компания — это русское производственное чудо. Тут же и Ломоносов обретается, каких-то его знакомых, молодых, да ранних, студентов привлекают. Вот где любо-дорого наблюдать. Не без проблем, но курс взят правильно.

Раньше я хотел скрывать это новшество, новые пули, дающее колоссальное преимущество в бою. Был уверен, что европейцы очень быстро освоят новинку, и вскоре будут бить ею уже нас.

Так что сперва необходимо было наладить производство таких пуль, а уже после начать их массовое распространение. На Охтинском заводе на днях открывается полноценный цех по их производству. Конечно, они будут скорее подгоняться под те штуцера, которые там же и будут выпускать.

Однако, как показала практика, относительно универсальную пулю создать можно: юбка всё равно расширяется по всему стволу. Так что, если на несколько миллиметров пуля меньше калибра винтовки, это не должно быть принципиальным.

Христофор Антонович смотрел на меня и ухмылялся.

— А я и не сомневался, что вы, Александр Лукич, просто так от меня не отстанете. Но свою позицию я вам высказал. Я подгребаю все, что только можно, чтобы вооружить новых рекрутов. Нынче пробуйте меня убеждать, — сказал Миних и указал рукой в сторону. — Прошу проследовать за мной в кабинет. Отведаете ли кофе? И да… Я на приеме…

— Не видел, не знаю, никому не скажу, — позволил я перебить Миниха шуткой.

— Ну да… Никому… — пробурчал фельдмаршал.

Я не стал отказываться. Даже если в доме фельдмаршала варят отвратительный кофе, мне сейчас был важен не вкус, а кофеин, чтобы не уснуть. Ещё два часа назад я чувствовал себя бодрым и выспавшимся, но ближе к обеду начинала одолевать сонливость.

Взяв увесистую папку, где много того, чему сегодня удивится Миних, направился в гостиную одного из лучших домов в Петербурге.

Глава 9

От сумы да от тюрьмы не зарекайся.

Народная мудрость.

Петербург

9 сентября 1735 года

Кофе был сносным. Я пил горячий напиток, а Миних всматривался в предложенные ему схемы и рисунки, и тут же читал пояснения. Во время использования конусных пуль с расширяющимися юбками удалось собрать кое-какую статистику. Вот сейчас я ее и предоставлял.

— Поражает противника на расстоянии восьмисот шагов? — недоверчиво спросил фельдмаршал.

— Думаю, немного больше. Правда, прицелиться пока не представляется возможным. Я над этим тоже работаю. В том числе прошу вашего содействия, — сказал я и открыл, уже кажущуюся волшебной, папку.

Нашёл там ещё один исписанный и исчерченный лист бумаги.

— Если на основе зрительной трубы сделать прибор для стрельбы, то можно поражать врага вполне уверенно и на пятьсот шагов, — сказал я, передавая лист с чертежом и описанием оптического прибора фельдмаршалу.

Некоторое время Христофор Антонович рассматривал этот, и заново пересматривал ранее предложенные ему чертежи. Потом отложил их в сторону и посмотрел на меня с крайне озадаченным видом.

— Если бы я не видел в бою, как вы всем этим воюете, то здесь бы не поверил, что такое возможно, — сказал Миних. — Надо же! Более двух сотен шагов и еще и перезарядка штуцеров по времени становится равносильной фузеи. Это кажется вымыслом тех бабок, что государыне нашей сказки рассказывают.

— Отчего же вы, ваше высокоблагородие, прежде не спросили? — поинтересовался я. — Видели же, что успехи моего отряда были немалыми?

— Случалось, что круглую пулю солдаты сами себе подтачивали. А я не предполагал, что всё дело в этом, — Христофор Антонович взял лист бумаги и указал на насечки на пуле.

— Вот! — я выудил из кармана одну пулю, которую в иной реальности называли Менье.

А в этой? Пуля Норова! А, что, вполне себе так звучит. Скромность? Это не про меня.

Миних крути пулю, проводил по бороздам у юбки, совал палец в полую нишу внутри боеприпаса.

— Мда… И не сказать, что мудрено. Отчего же никто более не додумался до такого? — отложив наконец пулю, спросил Миних.

— А гениальное всегда просто, ваше высокопревосходительство, — философски отвечал я.

— Ну, удивили. Продолжайте! — как показалось, даже с азартом сказал Миних.

— Так вы мне поможете? — спросил я.

— В чём именно? Составить обоз хивинскому хану? Наладить производство таких пуль? Заказать зрительные трубы? — перечислял Христофор Антонович. — У вас много проектов.

Понятно, что мне нужно было всё и сразу. Желательно ещё вчера. Но выделить главное на сегодняшний день нужно.

— Пули уже производятся на моём заводе, — сказал я. — Там же и штуцера делаем.

— У вас ещё и завод собственный есть? — даже по большей степени безэмоциональный Христофор Антонович Миних выпучил глаза.

— На паях. В нём немалая доля и у Акинфия Никитича Демидова, — заскромничал я.

— А! Вы имеете в виду Демидовский Ахтынский завод? Весь Петербург знает, что он строится, — сказал Миних.

То, что все вокруг считают строящийся завод детищем Акинфия Демидова, нисколько не ударяло по моему самолюбию. Напротив, это даже в некоторой степени было выгодно. Демидовы уже успели заслужить уважение как первые промышленники России, особенно с учётом ликвидации Татищева. Связываться с ними мог только что убитый мной промышленник.

Да и с Анной Иоанновной, насколько я знаю, Акинфий Никитич нашел общий язык. А всего-то и нужно было рассказать государыне, что на Урале найдены серебряные рудники.

Более того, Марта принесла в клювике интересную информацию. Точнее, она передала её через Степана. Встречаться с Рыжей мне сейчас было точно не досуг и невыгодно в свете кризисных отношений в семье. И без того все сложно

Так вот, подслушали половые в ресторане один интересный разговор, в котором упоминался и я. Разговаривали люди, которые с уверенностью утверждали, что я — человек Демидова. Что, мол, промышленник через меня рвётся к власти. Потому-то и чины у меня, и поместье и все прочее.

Конечно же, это глупость несусветная. Между тем, атака на завод или на какие-то другие мои предприятия будет расцениваться как объявление прямой войны Демидову. А с ним воевать никто не захочет. Просто сравниваться в ресурсах смысла нет. У Демидова миллионы. Он может большую часть русской элиты просто подкупить.

Может, но ему, видимо, проще сидеть по большей степени на Урале и меньше дергать свои нервы столичными играми.

— Ваше высокопревосходительство, от вас я хотел бы получить заказ на изготовление штуцеров и таких пуль, — признался я после некоторой паузы.

Миних задумался. Для меня не было секретом, что ему, за то, что боевые действия с Османской империей идут столь успешно для России, увеличили военный бюджет. Не знаю, какое направление сейчас в России осталось без денег, чтобы эти средства попали в армию, но всё равно считаю решение правильным. Дожимать войну необходимо и причем ярко. Так, чтобы в Европе задумались крепко.

Так что деньги на это нужны, и немалые. И теперь можно было потратить N-нную сумму на то, чтобы заполучить новое вооружение.

— Пушки и старые ружья можно продать хивинцам за хорошую цену. За очень хорошую цену. И на эти деньги приобрести новейшее оружие для русской армии, — сыпал я предложениями.

— Оружие, которое будет производиться на вашем заводе, — то ли подначил меня он, то ли просто констатировал факт.

Хотя прозвучали слова будто бы разоблачение. Вот только я и не скрываю того, что хотел бы иметь большой государственный заказ. Это поможет прочно встать предприятию и развиваться дальше. Разве же только о себе думаю? Отнюдь.

— В ближайшем будущем я планирую строительство сразу десяти заводов. Если вы, господин фельдмаршал, соизволите в них вложиться, то эти заводы будут такими же и вашими, как и моими, — последовало ещё одно предложение.

— Экий вы пострел! — усмехнулся Христофор Антонович.

Между тем, он задумался. Есть деньги у Миниха. Много денег. И они грузом лежат без вложений. Это не порядок для немецкого склада ума.

Иметь в компаньонах Миниха — это большое дело. Причём ещё нужно разобраться, в чём больше выгода, в политике или в экономике. По крайней мере, если и дальше война с Османской империей будет проходить в том же позитивном для России ключе, то Христофору Антоновичу будут позволять по собственному усмотрению тратить немалые суммы и заниматься реформированием армии. Ну а проникнется новинками, так и меньше будем ружей закупать у Голландии. Ведь до сих пор это делаем.

— Пушки не дам! — после некоторой паузы сказал фельдмаршал.

А после посмотрел на меня внимательно, изучая реакцию, добавил:

— Много не дам, — усмехнулся Миних

— Много и не нужно, так… две-три сотни.

Фельдмаршал рассмеялся моей наглости.

— Забирайте уже все! Чего уж, — сквозь смех сказал он.

Я улыбнулся, но быстро стал серьезным.

— В ближайшее время с демидовских заводов придёт партия в два десятка новых орудий. Это будут новые пушки. Они стрелять будут дальше, заряжаться быстрее и окажутся неприхотливы в походе, — сообщил я Миниху.

Он опять задумался, прожигая меня взглядом.

— Я видел в вас достойного офицера, даже более того. Однако вы хотите, чтобы я доверился вам, передал сколько-то пушек из воинских частей, а взамен могу ничего не получить, — сказал Миних.

Если судить эмоционально, то он сейчас меня оскорбил. Ведь не поверил моему слову. Но в отношении Христофора Антоновича у меня не было никаких негативных мыслей. Я относился к нему с глубоким уважением. Он делал свою работу и делал её хорошо.

Конечно, зная историю, как всё должно было повернуться, я был уверен, что именно мои действия и привели к победам в Крыму. Логично же, если в иной реальности этого не случилось, а сейчас произошло, значит, в том моя заслуга.

Однако нужно было отдавать себе отчёт, что, если бы не адекватное командование, прежде всего со стороны Миниха, если бы не его гений фортификатора, максимум что удалось бы мне — так это партизанить в Крыму. И то, до поры до времени.

— Ваше высокопревосходительство, мне очень нужно в ближайшее время составить караван в Хивинское ханство. Я прошу вас посодействовать этому. И всё то, о чём я вам говорил и что обещал, всё исполнится, — просил я.

У меня оставался гештальт, незавершённое дело, которое давило на грудь. Я должен был вызволить ту девушку, которая своим появлением в жизни Александра Матвеевича Норова изменила его кардинально. Это мой долг перед погибшем братом. И я его исполню, чего бы мне это не стоило.

Между тем у меня было очень много дел и без того, чтобы заниматься контрабандой оружия в Хивинское ханство. Потому нужно срочно завершить одно, чтобы концентрироваться на другом.

— Вы дали мне слово… И во многом именно вашими стараниями в российской армии, что находится в Крыму и около него, артиллерии больше, чем даже нужно. Трофейной. Я ее имею ввиду. Такого за всё время службы в России я не припомню, — Миних поднялся с кресла, подошёл к трюмо. — Пятьдесят орудий и семь тысяч фузей — это то, что я вам обещаю. Но больше не будет. Лишь только если обменом старого оружия на новое.

Христофор Антонович достал из трюмо подставку для письма, чернильницу и перья.

— Нынче я отпишу распоряжение об этом. Отправлю вестового. Всё положенное в срочном порядке будет переправлено в Самару. А дальше вы уже сами, — сказал Христофор Антонович. — Это будут французские карабины в основном, ну и французские же, чуть меньше, русские, пушки.

Уверен, что Христофор Антонович будет помнить об этом разговоре долго. Ещё и детям своим рассказывать. Миних поверил моему слову, хотя всё должно было выглядеть более чем фантастическим. Но не работает в России так, чтобы изобретения сразу же, без десятилетий ожидания, доходили до массового производства. И то лишь тогда, когда уже в Англии или другой стране Европы это наладят, новинки доходят до нас.

А будет он вспоминать потому, что в ближайшие годы российская армия будет вынуждена войти в череду реформ. Ибо оружие, которое я буду поставлять, потребует изменения уставов и тактик, и, возможно, даже самих родов войск.

Но лучше делать это первыми, чем повторять чужой опыт. Впереди у России ещё немало войн. Вот-вот в Европе развернётся мощнейший конфликт, ещё не закончилась война с османами. Я предполагаю, что и с персами нам недолго осталось быть союзниками. А на севере нависает жаждущая реванша Швеция.

— Я приглашаю вас, ваше высокопревосходительство, посетить стрельбы. В лесу у Охтынского. Это и будет то орудие, гаубица, которую я хотел бы вам презентовать. Уникальное оружие, лучшее на сегодня в мире, — сказал я.

— Не преувеличивайте. Но времени у меня не так много. А это займет весь день. Я сообщу о своем решении завтра, — отвечал фельдмаршал. — С вами свяжутся. Вы же в Петербурге еще какое-то время будете находиться?

— Не более недели, ваше высокопревосходительство, — отвечал я.

Миних кивнул. Я уже было хотел откланяться, но фельдмаршал сказал:

— Некий господин, крымский бей, запросил, чтобы на переговорах по заключению соглашения между Крымом и Россией были вы, — сказал фельдмаршал.

Час от часу не легче. Нет, это престижно и лестно, вот только дел столько, что я и сейчас зарываюсь. Если бы еще зима не была такой близкой и такой морозной, как в этом времени. До холодов нужно очень много чего успеть.

— И последнее… я выглядел неприемлемо во дворце. И я знаю, что произошло. Берегитесь одного человека. Он очень жаждет вашей погибели, — сказал Миних и будто бы закрылся в себе.

Я раскланялся, попрощался, отправился к датчанину. Благо тот живет неподалеку, в конце Миллионной улицы. И что мне предложить человеку, который живет в одном из самых престижных районов столицы России? Есть у меня.

Йоханес Браге был на месте. Портной, как это не удивительно, но шил.

— Квасу, господин Норов? — спросил помощник датского портного.

— А у вас за год ничего не изменилось, — усмехнулся я, соглашаясь испробовать русского исконного напитка.

— Зато у вас многое изменилось, господин бригадир, — сказал Йоханес, выходя из мастерской. — Я рад приветствовать вас.

Датчанин поклонился, чего при первой встрече не было. Да и в целом был приветлив. Говорили мы на немецком языке. Вот почему, приезжающие в Россию специалисты готовы говорить на другом иностранном, даже не на своем, как сейчас, на датском, но только не на русском языке.

— Я ждал вас, господин Норов. Много чинов — много мундиров. Да и в целом… Вы чаще присылаете своих людей и я без примерок шью вам одежду, — Браге улыбнулся.

— Не было время, — соглал я.

Уж не знаю, как Йоханес Браге, как гениальный портной. Но есть предположение, что он точно талантливый. Я присылал к нему человека с запиской, что именно мне нужно было пошить. Ну и деньги. И все, датчанин исполнял заказ.

Но я лукавил, что не было времени, чтобы к нему ходить, как это нужно было делать, если бы я хотел выглядеть, как франт. Я не считал это времяпровождение хоть сколько полезным. Проще же списком заказать: пять камзолов, три пары обуви, столько то рубашек и панталон. И через две недели это все доставляется. Сервис практически на уровне маркетплейсов из будущего.

— Что сейчас вас подвигло прийти, господин Норов? — спросил Браге.

Тут же его помощник принес в хрустальном бокале квас. Вкусный, к слову, что удивительно для мастерской немца.

— Вы, видимо, забыли о том, что я некогда предлагал вам заработок. Великое дело, в котором вижу вас. Да с вашей хваткой торговца, — Браге попробовал возразить. — Нет, прошу, не отпирайтесь. Я вижу и слежу за вашими делами. Но вы уперлись в потолок. Нужно же расти.

— Я открываю еще одно ателье, — улыбнулся Браге. — Но помниться, что слова ваши были туманны. Что же изменилось сейчас?

— Будьте так любезны, но найдите время. Завтра я приглашаю вас посетить мой завод. Там изготавливают прелюбопытные механизмы, которые позволят вам, ну и мне с вами в доле, стать очень богатыми людьми, — сказал я.

— Смею заметить, что я и без того далек от бедности.

— Я сказал про очень богатого человека, а не того, кто достойно зарабатывает, — парировал я.

Йоханес встал.

— Серьезные разговоры я предпочитаю в своем кабинете, — сказал он и указал направление куда идти.

Вот так! У портного свой кабинет. Впрочем, зарабатывает Браге, судя по всему, немало. Только я оставил в его мастерской не менее двух тысяч рублей. Это чтобы выглядеть не шикарно, всего лишь достаточно хорошо. Для посещения императорского дворца, например.

Мы зашли в кабинет и я начал рассказывать в общих чертах тот бизнес-план, что был мной написан для развития текстильной отрасли. С использованием механизмов, той же прядильной машины, можно очень мощно развернуться. Не скажу, что перебить в этом деле англичан. Но свой, русский рынок, можно будет насытить. А там и найдем кому еще продавать. Ведь выйдет же дешевле, если одна машина будет заменять труд пятидесяти человек, или больше.

— Будет и сырье. Уже скоро, до холодов должны успеть, в Москву прибудет караван от башкир. Привезут много шерсти. Но, что главное, там будет шерсть от таких особенных овец, что платок шерстяной пушинкой покажется, — завлекал я.

И Браге завлекался. Цифры выглядели впечатлительными.

— Если все так, как вы рассказываете, то предложение стоит того, чтобы его рассматривать, — сказал датчанин, когда я описал перспективы.

— Вот когда вы посетите Охтынский завод, убедитесь сами. Но это не только шерсть. Есть предложение шить еще и льняную одежду. Ее можно продавать и англичанам, — сказал я.

— В Индию? Я слышал, что у них лен цениться, как в России шелк.

— Вы правильно улавливаете мои мысли, господин Браге, — улыбнулся я. — Мои вложения, ваша работа и управление. И пора уже создавать моду, а не следовать ей.

— Звучит, как тост, — усмехнулся Браге.

Договорившись, что мы завтра встретимся с самого утра на заводе, я распрощался. Сегодня были еще и другие дела.

— Остановитесь, господин Норов, — меня одернули со спины.

Тут же появились и два моих охранника, солдаты из группы Фролова.

— Не сопротивляйтесь. Ну не будете же вы еще убивать в центре города чиновника Тайной канцелярии и плутонг гвардейцев? — сказал знакомый.

Это был один из приспешников Ушакова. Ну или его сотрудников. И рядом плутонг преображенцев. Гвардейцы прятали глаза, стыдились того, что происходит. Но… Вот их я и не осуждаю. Служба. А вот Ушакова…

— Причина? И если ее нет, то имею намерения не подчиниться, — заявил я.

— Оскорбление ея императорского высочества великой княгини. Убийство промышленника Василия Никитича Татищева… И еще немало чего. Господин Норов, сдайте оружие и проследуйте за мной…

Глава 10

Не предаст тот, кто знает, насколько это больно.

Майкл Джексон

Петербург

9 сентября 1735 года.

Юлиана, а это стало уже для неё обыденностью, проснулась рано. После ссоры с мужем она с вовсе спала очень плохо. Не хватало в кровати уюта, да и не только этого. Пустая постель стала, холодная.

Женщина чувствовала себя словно опустошённой. Она растерялась, полностью отдалась под власть своих чувств и эмоций. А бурлящие внутри гормоны никак не позволяли взглянуть на проблему немного более критично.

Были такие моменты, когда Юлиана смотрела на дверь и думала, что вот сейчас она распахнётся, сошедший с ума от своей любви Александр ворвётся в спальню и… Ловила себя на мысли о том, что обязательно выгонит его со скандалом, с оскорблениями. Потом сожалеть будет, но сперва выгонит.

Так что она ждала от Александра действий, но боялась своих поступков в ответ. Настолько долго она подавляла в себе ту ревность, которую испытывала к отношениям своего мужа и великой княжны, поедом себя поедала. И вот теперь ревность, накопив силы в обороне, контратакует.

Юлиана Норова встала с кровати, подошла к зеркалу. Ей определённо не нравился тот внешний вид, который беременная женщина стала приобретать в последнее время. Появились прыщи на лице, что с этим делать Юля не знала. А ещё у неё начали отекать ноги, и лицо стало округляться синхронно с округлением живота.

Позвав служанку Аксинью, Юлиана стала спешно одеваться. Сегодня со времени ссоры, она впервые куда-то собралась выйти.

«Как же хорошо, что он ушёл так рано», — думала Юлиана.

Да, если бы её муж не сбежал с самого утра из дома, то Юлиане пришлось бы, возможно, даже объяснять, куда это она собралась. Ну или уходить уже в такие отношения, откуда и не выбраться будет после. Немного, но она Александра изучила.

Ведь какая бы ссора между ними ни была, всё равно они остаются мужем и женой. И хоть на поверхности своих эмоций Юлиана даже желает чего-то недоброго своему супругу, искренне борясь с этими низменными эмоциями, но в глубине своей души она всё же питает всё то светлое, чистое, доброе, что может быть у любящей женщины к своему мужчине.

Юлиан искренне сопереживала и сама разволновалась, когда видела Александра поистине удручённого и сожалеющего о смерти своего брата. Она даже некоторое время ненавидела себя за то, что отвергла попытку своего мужа примириться. Тогда Юля одёрнула протянутую руку Александра, ушла в комнату и закрылась.

— Госпожа, если спросит господин, что ему отвечать? — спросила Аксинья, заплетая волосы Юлианы в замысловатую причёску.

— Можешь сообщить ему, что меня вызвали во дворец, — недолго подумав, сказала Юлиана. — К Анне Леопольдовне. Пусть знает!

Анна Леопольдовна вызвала свою подругу. Да, они обменялись посланиями до этого, сразу после злосчастного приема во дворце. Когда Юлиана писала Анне ответ на ее письмо, госпожа Норова была как раз на пике своего негодования. Так что в сердцах расписала подруге о том, сколь велико коварство мужчины, в которого умудрились влюбиться обе девушки-подружки.

Как только лист с письмом отправился во дворец, Юлиана порывалась догнать вестового, разорвать ту бумагу. Но поняла, что не сможет это сделать физически, а попросить и некого. Все люди в доме были преданы Александру Лукичу. Даже насчёт Аксиньи Юлиана сильно сомневалась.

Выездов у Норовых было уже два. Юлиана вновь обвинила своего мужа, разозлилась на него, что Александр выбрал для себя лучшую карету. Ей пришлось ехать во дворец словно бы в старом корыте. И вновь негативные эмоции начали обуревать женщину.

Во дворце, будто бы шпионка, Юлиана избегала общения с кем бы то ни было. Ей казалось, что всем есть дело до тех событий, главным героем которых был ее муж. И не так чтобы сильно в этом ошибалась.

— Юлиана, друг ты мой сердечный, мы обе обмануты, — с такими словами встретила Анна Леопольдовна свою подругу.

Здесь же, в спальне великой княжны, как декор или элемент мебели, сидел Антон Ульрих. Он поздоровался с Юлианой, но после строгого взгляда своей супруги тут же превратился в немого свидетеля встречи двух подруг. Он уже успокоился, наслаждался вниманием своей любимой. Может быть, через месяц, или два, Анна разрешила бы Антону и остаться в ее спальне. Об этом он мечтал — просто уснуть рядом, даже и без супружеского долга.

Антон Ульрих порывался было вызвать на дуэль Норова. Но Анна Леопольдовна, заполучившая власть над этим мужчиной, своим мужем, строго наказала этого не делать. Антон Ульрих, чтобы не спугнуть, как он считал, потепление в их отношениях, подчинился требованию жены.

— Юлиана, ты теперь ненавидишь его так же, как я? — спросила Анна Леопольдовна.

Госпожа Норова замялась. И после некоторой паузы уклончиво ответила:

— Он нам причинил боль. Обеим.

— И потому теперь я причиню боль ему, — зловеще и величественно сказала Анна Леопольдовна.

Великая княжна закатила истерику. Анна Леопольдовна, нашла способ, как ей повелевать и добиваться своего. Все вокруг сдували пылинки с великой княжны, с беременной женщины, в чреве которой растёт наследник российского престола. Любые прихоти, капризы, которые возникали у беременной Анны, выполнялись незамедлительно и в полном объёме.

Так что когда, после разговора с Андреем Ивановичем Ушаковым, Юлиана потребовала от своей тётушки не вмешиваться в ситуацию, Анна Иоанновна благосклонно согласилась. Андрей Иванович, казалось, только этого и ждал.

— Ты только не переживай, — участливо и даже с некоторым испугом говорила императрица своей племяннице.

После того, как случился разлад между Анной Леопольдовной и Александром Норовым, у великой княжны начались осложнения. Тянуло внизу живота, и медики настолько переполошились, что уже подумали о выкидыше. Ну и еще о том думали, что доживают свои последние дни. Вряд ли бы русская императрица простила бы медикам выкидыш.

Так что государыня была готова хоть кого отправить на плаху или в Сибирь, или задушить собственными руками, чтобы только наследник родился на свет. Государыня решила не вмешиваться в ситуацию. Лишь бы только племянница успокоилась.

Да и сама Анна Иоанновна была зла на Норова. Но мог бы бригадир найти слова, поступить таким образом, чтобы никаких нервов у беременной Анны не было. А Норов решил играть в честность, мол, жену полюбил. Какая нелепость. Прикажет государыня, так будет любить ту, которую угодно ее величеству. Так думала Анна Иоанновна.

— Я хотела бы и дальше видеть тебя, Юлиана, возле себя. Ты моя подруга, и ты поможешь мне уничтожить Норова, — жёстко говорила Анна Леопольдовна.

Андрей Иванович в подробностях расписал, что могла бы сказать и сделать Юлиана Норова, чтобы её муж из баловня судьбы превратился в неудачника. Нужно было обвинение в государственной измене. Тут в копилку и швыряние серебряными рублями с изображением императрицы, и крамольные, оскорбительные речи. Жена могла много чего сказать про своего мужа. А нет, так прочитать по списку.

— Где сейчас мой муж? — спросила Юлиана.

Она догадалась, что тут что-то неладно.

— Арестован… — со злорадной усмешкой сказала Анна Леопольдовна. — По воле моей и государыни, он в Петропавловской крепости. В самой ужасной комнате… темнице.

Великая княжна наслаждалась своей властью. Оказалось, что это может будоражить и возбуждать никак не меньше, чем плотские утехи с любимым человеком.

— Так ты со мной, подруга? Вспомни, как мы клялись в верности нашей дружбе, чтобы не случилось, и какой бы мужчина ни стал между нами. Пора наказать того, кто посмел нас разлучать, — сказала Анна Леопольдовна.

Буря эмоций захлестнула Юлиану…

— Так ты со мной? — настаивала на скором ответе Анна Леопольдовна.

* * *

Аляска

9 сентября 1735 года

Григорий Андреевич Спиридов мог бы быть даже в отличном настроении. Теперь его пребывание в общине туземцев казалось весёлым приключением. Беспокоило лишь то, что уже пошёл пятый день, а никто больше так и не пришёл в поселение.

Так что Григорий Андреевич уже намеривался сам отправиться обратно к русскому пакет-боту. И не было признаков, что его кто-либо будет сдерживать.

Лейтенант отправлял одного из своих матросов, чтобы тот предупредил Витуса Беринга. Спиридов считал, что упускать такую уникальную возможность наладить первый контакт с местными людьми ни в коем случае нельзя. И пусть капитан знает, что они живы. Вот только предпринимать попыток отбить русского офицера и троих матросов, совершать не нужно.

Даже себе не хотел признаваться Григорий Андреевич, что он желал остаться в общине алеутов ещё и потому, что ему уж точно понравился тот самый контакт. Сладкий, запоминающийся на всю оставшуюся жизнь.

Та девушка приходила к Спиридову три ночи подряд. Она и засыпала с ним после ночи любви. Если первый раз девушка вела себя скромно, Григорию Андреевичу даже на какой-то момент показалось, что она тихо плачет, то впоследствии…

Это была какая-то буря эмоций, захлестнувшая двух молодых людей, мужчину и женщину. И подобная страсть доказывала, что у любви нет никаких границ. Представители разных культур и цивилизаций — они неистово любили друг друга. Первородной любовью.

И какая же буря эмоций творилась внутри лейтенанта флота Российской империи Григория Андреевича Спиридова! Долг жёстко и бескомпромиссно боролся с зарождающимся, молодым, высоким чувством. Эта безжалостная схватка могла быть похожа на то, как если бы опытный воин без страха и упрёка вступил в битву с мальчишкой лет десяти.

И пусть этот мальчишка очень быстро взрослел и уже через неделю-другую вошёл бы в возраст совершеннолетия, но сейчас он проигрывал. Долг не жалел любовь, бил по ней отчаянно, топтался ногами.

А Спиридов лишь коротал время. У него было два отрезка времени: до и после прихода его любимой. И сейчас Григорий Андреевич пребывал в своих грезах и не сразу услышал, как к нему обращаются.

— Господин лейтенант, похоже, что нас просят выйти, — сказал гардемарин Фёдоров, указывая на выход из жилища.

Был уже день и время первого приёма пищи. И случалась возможность увидеть своих соплеменников. Но и это не радовало лейтенанта. Он ждал вечера.

Кормили туземцы лишь только два раза в день: один раз примерно в полдень, второй раз откровенно на ночь, как бы не к полуночи. Если в первый день Спиридов даже и не подозревал о том, что трое его матросов выжили в той схватке, то сейчас они уже вместе проводили время.

За пределы немудрёной конусовидной конструкции жилища, в два, а то и в три ряда обложенного различными шкурами, как животных, так и рыб, выходить можно было. Но двое местных мужчин сразу же пристраивались со спины и сопровождали русского лейтенанта везде. Они показывали, куда ходить нельзя.

А Спиридову было чрезвычайно интересно, как живут эти люди, чем промышляют, даже о чём думают. Григорий Андреевич начал даже учить язык туземцев, чтобы, по крайней мере, понимать с десяток слов. Нужно же как-то объяснять, что он чего-то хочет, пусть для этого больше придётся использовать жесты и знаки. Или узнать, как называется жилище, в котором, на удивление, оказалось внутри тепло и уютно.

Спиридову даже было любопытно, о чём думают и мечтают эти люди. Но подобный интерес, скорее всего, подпитывался его зарождающейся любовью. Ведь с той девушкой он не мог никаким образом объясниться, кроме как демонстрировать нежность, внимание, улыбаться. Она отвечала ему тем же.

Поселение алеутов было немаленьким. Учитывая то, что этим людям приходилось жить без какого-либо земледелия и животноводства, если не считать наличие собак, то проживать в общине вообще вряд ли могло более шестидесяти человек. Даже сравнительно богатое море не могло прокормить больше. Естественно, на одном участке побережья.

Само поселение находилось в верстах трёх, если не больше, от моря, на огромной поляне посреди леса. Люди ходили здесь по большей части обёрнутыми в шкуры морских зверей. Но попадались и соболиные меха, чаще того морского зверя.

Григорий Андреевич смог очень высоко оценить тот мех, на котором он спал и которым укрывался. Лейтенант поймал себя на мысли, что не знает более тёплой рухляди. И сколько такое может стоить в России, можно только догадываться. И почему-то Норов об этом знал.

Невольно и очень часто Спиридов вспоминал разговор с Александром Лукичом Норовым. У Григория Андреевича накопилось чересчур много вопросов к этому человеку. Причём некоторые вопросы весьма цепляли самолюбие лейтенанта.

Если Норов так много знал о туземцах, то значит, здесь уже кто-то побывал. И тогда остро вставал вопрос о первооткрывателе, о русском человеке, который впервые вступил на американскую землю с западной её оконечности.

Григорий Андреевич поправил то, во что превратился его мундир, считая, что даже в таких условиях, даже с порванным в некоторых местах мундиром, он должен максимально благородно представлять Российскую империю. Тут же Спиридов нацепил пояс со шпагой, проверил два ножа, которые были у него, на всякий случай зарядил два пистоля и ружьё.

Туземцы ничего не забрали, что сильно удивило Спиридова. Ведь он видел, с какими удивлёнными глазами смотрела та девушка, которая его навещала, на любые железные предметы. Правда, девушку больше интересовало не оружие, а, к примеру, пуговицы на камзоле Григория Андреевича. И вполне очевидно, что эти люди не знают железа.

И опять же Норов оказался прав. В экспедицию взяли огромное количество гвоздей, ножей, стеклянных бус. И по всему было понятно, что эти предметы можно было бы очень выгодно обменять у туземцев.

Варёную и почти безвкусную, казалось, что и без соли, рыбу доели все. Это же сделали и двое его матросов. А потом они вышли наружу.

Высокий, со светлыми волосами и голубыми глазами мужчина стоял впереди других туземцев. На вбитых жердях были повешены множество шкур, на шкурах лежала рыба.

Спиридов уже не раз задумался над тем, откуда здесь может появиться такой вот голубоглазый светлый мужчина, встретив которого в Москве, никогда бы не сказал о нём, что он не русский. Похоже, что предположение о некоторой русской группе людей, которая осталась с местными, подтверждается. Хотя верить в это Григорий Андреевич не хотел. Ему претило думать о команде Семёна Дежнёва как об истинных первооткрывателях выхода к Америке.

— Господин лейтенант, они торговать хотят, — сообщил матрос Антип Карлин.

В иной ситуации, уж тем более в море, Григорий Андреевич Спиридов несомненно сделал бы замечание матросу. Слишком много тот разговаривает. Да всё чаще описывает очевидные вещи, понятные для всех. Это может в не в лучшем свете выставлять самого лейтенанта. Будто бы он сам не способен оценить увиденное.

Однако здесь, в общине алеутов, невольно видишь своего и в матросе, и многое прощаешь русскому человеку, даже если он и самого низкого флотского чина.

— Гардемарин Алексеев, предложите радушным хозяевам свой нож, — повелел Спиридов.

Сам же лейтенант полез во внутренний карман, где должен быть небольшой мешочек с разноцветными красивыми бусами. Он уже подарил несколько из таких той девушке, которая приходила к нему. И реакция туземной красавицы доказывала, что подобный подарок захочет иметь каждая женщина в общине.

Начался торг. А ведь туземцы могли просто всё себе забрать, обчистить карманы. И Спиридов даже не посчитал бы это чем-то особенно плохим, ну если только потребовал бы вернуть шпагу и огнестрельное оружие. Но не пропало ничего. А люди казались наивными, честными, будто бы воровства не знали.

Вряд ли, конечно. И воровство знали, и убийство они должны были знать, и предательство. Ведь они же люди. А человеческая натура столь противоречива: в ней могут уживаться одновременно и поистине хорошее, и поистине плохое. Может, дело в том, что местные люди несколько по-особенному принимали пришлых.

Может, они уже кого-то до этого принимали у себя? Сын главы рода — рослый светловолосый с голубыми глазами молодой мужчина. И, кстати, мать его также светлая.

Гардемарин Алексеев подошёл к выставленному товару, достал один нож и показал его торговцу, роль которого на себя принял сын главы рода.

Голубоглазый блондин указывал на три шкуры. Больших, на вид очень неплохо выделанных, тех самых, которыми так восхищался лейтенант Спиридов.

Алексеев покачал головой и указал сразу на семь шкур. Григорий Андреевич Спиридов внутренне даже ахнул. Понятно, что такой мех будет стоить не какого-то там ножа, как бы за одну шкуру не получалось сторговать сразу пятьдесят или более рублей. А тут семь шкур.

Блондин указал на шесть, подойдя к каждой и демонстративно проведя рукой по уникально плотному меху. Гардемарин Алексеев кивнул, отдавая нож.

Ипосле этого торг пошёл уже бурно, будто бы первая сделка была ритуальной. Участвовал и Спиридов, и трое его матросов. За неимением развлечений, если только не считать за таковые приход разных женщин каждую ночь, торговля показалась отличной забавой.

Кстати, тоже вопрос: почему к матросам приходили разные женщины, а Спиридов любил только одну? Нет, он этому обстоятельству был весьма рад. Но всё же…

А потом он увидел ту самую девушку рядом с сыном главы рода. Более того, несмотря на то, что девушка была темноволосой, общие черты лица с блондином чётко угадывались.

Почему-то, когда Спиридов точно понял, что они брат и сестра, то как-то отлегло от сердца. И пришло понимание, зачем правящей семье нужно было всё это, чтобы непременно девушка забеременела от него, русоволосого лейтенанта флота её величества.

Наверняка такая непохожесть на других предоставляла немало преимуществ и доказывала право лидерства.

— И куда же нам всё это девать? А что, если нас не отпустят? — продолжал свои ненужные речи словоохотливый матрос.

Григорий Андреевич не поверил в такое иезуитство. Зачем? Если бы их не собирались отпустить, то просто обокрали бы, да и всё. Хотя тут же посетила иная мысль: а что, если туземцы уже решили оставить пришлых у себя в общине? А сейчас продали шкуры, солёное мясо каких-то животных, чей-то жир, скорее всего, какой-то рыбы. Продали кому? Своим общинникам? Мол, торг — подарок к новоселью?

Но тут к Григорию Андреевичу Спиридову подошёл тот самый светловолосый парень. Он бережно в руках держал…

— Етить твою в маковку! — выругался матрос.

Спиридов даже не обернулся в его сторону, но принял решение в обязательном порядке выпороть скотину. Уже вообще забылся, если ведёт себя так при командире, словно с дружками в портовом трактире.

Однако и сам лейтенант опешил… Сын главы рода нёс саблю. Бережно нёс, смотрел на неё так, будто бы это самое главное сокровище. Впрочем, если туземцы так покупают ножи, то сабля для них будет божественным артефактом.

Промелькнула очередная мысль в голове лейтенанта: почему, если здесь были русские люди, скорее всего, экспедиция Семёна Дежнёва, если же они остались здесь, то почему не научили аборигенов изготавливать железо?

А после подбежала девушка. Она со слезами на глазах кинулась на шею Григорию Андреевичу. Его организм сразу же отреагировал на какие-то неуловимые запахи, на тепло женского тела. Даже несмотря на то, что от неё пахло рыбой, и что этот запах ранее был для лейтенанта неприемлем, сейчас он надышаться им не мог.

Девушка откровенно рыдала, скупая мужская слеза вырвалась из заточения и катилась вниз по заросшей волосами щеке русского лейтенанта. Блондин сделал знак, и двое мужчин подошли и стали оттягивать девушку.

Они что-то говорили друг с другом, язык… Для Григория он сливался в череду огромного количества гласных звуков. Складывалось впечатление, что они постоянно издают вой. Да, это был вой, плачь, по потерянной любви.

Девушка так сильно уцепилась за шею Спиридова, что её даже подняли на ноги, но она не расцепляла захват. Приподняв подбородок, опустив руки, Григорий Андреевич стоял. Внутри него бушевали эмоции, ему хотелось вот так же, как и местные люди, выть. И сколько же сил понадобилось, чтобы не сорваться и не встать на защиту своей женщины.

Долг. Он нещадно бил по зарождающейся любви. Прямо сейчас чувство долга повалило на землю юную любовь и топтало её ногами. Долг был сильнее.

Девушку, забившуюся в истерике, с силой получилось лишь двум мужчинам оттянуть в сторону.

— Григара! Григара! — продолжала кричать она.

Блондин явно не был безэмоциональным чурбаном. Он посмотрел вслед своей сестре, искривился, откровенно начиная плакать. Эти люди не скрывали своих эмоций. Если им хотелось рыдать, они это делали, даже мужчины.

Но вскоре блондин успокоился, махнул сразу пятерым воинам-рыболовам. Те тут же подхватили шкуры, жир в кожаных ёмкостях, мясо. А после сын главы рода жестами показал в сторону моря. Спиридов уже знал, где находится море, так как мысли о побеге отчётливо утвердились в его голове.

Когда небольшая процессия из десяти мужчин, больше половины из которых были туземцы, вышла из леса, в небольшом русском лагере началась паника. Впереди шёл сын главы рода, и своё право на это он неоднократно просил жестами. Важно было, чтобы именно он шёл впереди.

Однако Спиридов понял, что сейчас у морских исследователей сдадут нервы, и кто-нибудь из русских может произвести выстрел. И случится непоправимое. Ведь только-только наладили отношения с местными людьми. Такую торговлю, которая случилась, необходимо будет даже скрывать от всех тех, кто будет находиться в Охотске.

Ведь люди ради наживы готовы преодолевать океаны. К сожалению, не интерес к открытиям, как таковым, вёл первых мореплавателей на поиск морских путей. Всеми ими двигала жажда денег или того, что эти деньги приносит.

Вперёд вышел Спиридов, начал активно махать руками, чтобы его увидели и признали за своего. Сын главы рода посмотрел на то, как уже выстроились пять матросов и направили свои ружья в сторону вышедших из-за леса. Наверняка он понял, что сейчас могло бы произойти.

Так что он приказал своим людям оставить прямо здесь все шкуры и все те товары, которые были куплены пришлыми. А потом…

Объятия и троекратный русский православный поцелуй от сына главы рода были неожиданными. И всё-таки здесь были русские. Вот точно — именно русские.

Ну, а раз они уже здесь были, то нечего и сейчас куда-то уходить России. Землю нужно осваивать. Если тут такая торговля… В этот момент Спиридову захотелось вдруг оказаться рядом с Александром Лукичом Норовым. Чтобы всё ему сказать. Да и чтобы обнять, троекратно поцеловать в русской православной традиции, сказать спасибо.

Глава 11

Dum spíro, spéro (лат. Пока дышу, надеюсь)

Цицерон

Петербург

9 сентября 1735 года

— Ваше Высочество, что с моим мужем? — жёстко и решительно спросила Юлиана.

Анна Леопольдовна посмотрела на свою подругу, словно только что с ней познакомилась, или же подозревая, что Юлиану подменили. Не такого ответа ожидала великая княжна. Ведь ранее, еще до свадьбы, сразу после нее, Юлиана соглашалась со всеми мнениями Анны. А тут…

— Где мой муж? — повторила с нажимом свой вопрос Юлиана.

— Ты как смеешь со мной говорить в таком тоне? — взбеленилась Анна Леопольдовна.

— Прошу простить меня, ваше высочество, — взяв себя в руки, сказала Юлиана.

— Он там, где и положено. А ты разве не хочешь отомстить Александру за то, что он нас обеих предал? — удивлённо спросила Великая княжна. — Сама же мне говорила, что не любишь его, что готова стать возлюбленной Антона.

Сидящий в стороне Антон Ульрих было дело спохватился, но Анна Леопольдовна волевым движением своей руки усадила мужа на место.

Юлиана не сразу ответила. Ей потребовались неимоверные усилия, чтобы не накинуться с яростными обвинениями на свою, уже наверняка, бывшую подругу. Та, казавшаяся идеальной, семейная жизнь вдруг рухнула. Не было ничего теперь важнее, чтобы вернуть семейное счастье.

А ещё она увидела в Анне Леопольдовне мстительную женщину, которая разрушает её, Юлианы, жизнь. Как-то сильно меньшими стали казаться прегрешения Александра. И, как оказывается, он сделал свой выбор, он отверг великую княжну.

— Любимым не мстят! С любимыми расстаются, желая им счастья, — сквозь зубы зло сказала Юлиана Норова.

— И ты? Ты против меня? А разве, паршивка, забыла милость мою? Да и то, что ты с Александром — это лишь прикрытие. Об этом тоже забыла? Забирай вот этого, — выкрикнула Анна Леопольдовна, рукой указывая на Антона Ульриха, — он для тебя, Александр же мой.

— Сударыня, вы не смеете, — сказал нерешительно Антон.

— Да? Тогда уходите и более я не желаю видеть вас. Или оставайтесь и будете моим мужем… Хоть как-то, — резко сказала Анна.

Антон Ульрих, пожевав желваками, сел в кресло. Он искренне желал наладить отношения. Анна же даже пообещала ему близость, ели слушать будет во всем свою жену.

— Анна, вы переиграли саму себя. А ещё, насильно мил не будешь. Думаете, что через ваши истерики государыня заставит Александра лечь вами? Да если и так, кто ты после этого? — холодно и жёстко говорила Юлиана, а потом обратилась к Антону.

Анна Леопольдовна тяжело дышала. В комнату, как только Юлиана повысила голос, ворвались гвардейцы с дежурным медиком во главе. Они небрежно, словно какую девку-попрошайку, взяли подругу Юлиану и стали её оттаскивать в сторону двери.

— А вы, сударь, имейте уважение к себе. Как она вас унижает? Разве не унижает вас история с тем, что вы словно тот бык племенной? — Юлиана вошла в кураж. — И что жена ваша спит с другими?

— Вон! Пошла вон, дура! — орала Анна Леопольдовна.

Великая княжна схватилась за низ живота, скорчила гримасу. Нет, у неё ничего не заболело. Вот теперь она прекрасно знала, что такими действиями она может повелевать, порой, и не хуже самой государыни. Дежурный медик тут же уложил великую княжну на кровать.

— Да уведите же эту… госпожу, — прокричал медикус.

Юлиану силой вывели. Но как только она оказалась за пределами комнаты, тут же отпустили.

— Хлясь! — нелёгкая рука, казалось бы хрупкой девушки, обрушилась на щёку одного гвардейца.

— Хлясь! — и второй служака был удостоен пощёчины.

Оба измайловца стояли смирно. И не думали отвечать ни словами, ни действиями. Их щёки наливались краснотой, они стиснули зубы, словно бы готовые были еще получить порцию. Госпожа Норова и сама не догадывалась, что её пощёчины стали даже своего рода спасительными для совести двух гвардейцев, которые почитали её мужа.

Так уж получилось, что сегодня на караул заступил именно тот батальон, который был ядром полка бригадира Александра Норова. Если бы сейчас кто-нибудь из офицеров решил поднять гвардейский мятеж, то далеко не факт, что этот бунт не увенчался бы успехом. И Петропавловская крепость, где сейчас и находился бригадир Норов, была бы взята приступом. Но таких офицеров не оказалось.

Вот только гвардейцев обуревали разные эмоции. С одной стороны, они ненавидели Анну Леопольдовну, уже прекрасно понимая, что именно происходит. Что их Командир страдает от того, что просто отверг внимание великой княжны. С другой стороны, они всё ещё почитали Анну Иоанновну и верили в то, что их Командир никогда бы не предал государыню.

— Он в Петропавловской крепости. Арестовал вашего мужа Ушаков, — прошептал один из гвардейцев.

— Мы сочувствуем вам. Если чем могли бы помочь… — прошептал другой гвардеец.

Юлиана выдохнула, посмотрела на двух измайловцев.

— Простите, братцы, — сказала она. — Александр Лукич узнает, что у него есть верные люди.

А она потом развернулась и направилась к государыне.

Гвардейцы её не сопровождали. Они стояли на карауле возле спальни Анны Леопольдовны и не имели никакой возможности покидать свой пост, даже если сама великая княжна об этом попросила бы. Приказ государыни охранять племянницу стоял намного выше, чем даже желание самой племянницы. Пусть и произнесенное в истерике.

— Где государыня? — спросила Юлиана у первого же попавшегося карлика.

Тот посмотрел на неё с недоумением.

— Не скажу! — мужским басовитым голосом ответил низкорослый мужчина. — С чего это мне говорить о матушке с тобой?

— Где Авдотья Буженинова? — задала следующий вопрос Юлиана.

Карлик указал направление.

Юлиана быстрыми шагами, практически переходя на бег, поспешила на поиски любимой карлицы государыни. Юля видела, что карлица Буженинова благоволит Норову. Так что, как минимум, скажет, где сейчас императрица. Все дворцовые уродцы всегда знали, где государыня.

Юлиана верила, что Анна Иоанновна поможет Норову. Он же герой, он же кровь свою проливал. Да и все эти назначения последних недель. Ну не зря же… Не может так быстро смениться милость на гнев.

Авдотью найти не составило труда. Карлица и сама шла узнать, что же там произошло в спальне великой княжны. Так что Юлина и Авдотья чуть было не встретились лоб в лоб. Ну или лоб Авдотьи в живот Юли.

— Нынче ты ничем не поможешь своему мужу, — качала в отрицании головой Авдотья Буженинова.

— И ты ему ничем не поможешь? — спрашивала госпожа Норова.

— Пока нет. Но поверь, если будет такая возможность, то своё слово я произнесу, — решительно сказала Буженинова. — И что он в тебе нашел… А, нет, теперь вижу. Ты готова за него бороться. И правильно.

А после карлица показала рукой в сторону выхода из дворца.

— Её Величество отправилась смотреть на убитого сегодня ею оленя. Попробуй, но тебя не подпустят. Так с матушкой нельзя, — сказала Авдотья и быстро засеменила прочь.

Сейчас Юлиана во дворце была словно прокажённая. Она шла, и все старались обходить стороной жену бригадира Норова. Необычайным, словно волшебным образом распространилась информация о том, что Юлиана чуть ли не прокляла Великую княжну. Поссорилась с Анной Леонидовной и вывела ее из себя. И быть хоть как-то причастным к этому никто не хотел.

Действительно, в саду была немалая свита. И над всеми этими людьми возвышалась грозная фигура императрицы.

Юлиана решительно направилась к государыне, но тут же была оттёрта гвардейцами. Они встали на пути Юлианы, но не проявляли к ней никаких эмоций.

— Ваше Величество! Ваше Величество! — выкрикивала Юлиана.

Её словно бы не замечали, гвардейцы, пусть и достаточно деликатно, но оттесняли Норову подальше. Вдруг из толпы вышел Бирон и одним взмахом руки приказал гвардейцам отойти от молодой женщины.

Юлиана тут же направилась к герцогу.

— Госпожа Норова, ваш муж… Его действия… чуть было не принесли горе в императорский дворец. Государыня слышать ничего не желает о Норове, — участливым, возможно, даже сострадающим голосом говорил герцог.

— Ну как же так? У вас не будет никого более решительного и умелого, кто смог бы сохранить трон! — сказала Юлиана.

— Да что ж ты делаешь? — прошипел герцог. — Ты же и себя губишь, и дитё своё. Будто бы я не понимаю всего… И я благодарен мужу твоему. Но не делай только хуже.

— Герцог, а что это юная особа про трон императорский изрекла? — в полной тишине спросила Анна Иоанновна.

Бирон закрыл глаза. Он явно сожалел, что государыня услышала такие слова. Но… вопреки даже собственной безопасности, герцог сказал:

— Сия милая особа желает вам, Ваше Величество, и престолу российскому долгие лета под вашим мудрым правлением.

Эрнст Иоганн Бирон прекрасно понял, что государыня услышала то, что и прозвучало. Вот таким ответом он намекал любящей царственной женщине, что готов с ней поговорить, и чтобы она не рубила с плеча. Иначе только одно слово императрицы — и даже беременную Юлиану Норову могут отдать под суд. И из-за меньшего судили людей. Опять придется «отрабатывать» Бирону в спальне государыни.

— Поблагодари от меня юную особу. И пусть она ступает домой. Дитя бережёт, — повелела государыня.

Юлиана поняла, что её потуги прямо сейчас спасти мужа ни к чему не приведут. В конце концов, кто такой Александр Лукич Норов, если вопрос стоит о престолонаследии? Для нее, для госпожи Норовой, как оказалось — он ВСЕ. Но для государыни… Один из многих.

Безуспешно пытаясь сдержать поток слёз, Юлиана брела к карете. Задумчивым взглядом её провожал статс-министр Андрей Иванович Остерман. Он нахмурил брови и размышлял. Важный в планах Остермана, Норов, теперь может исчезнуть. И тогда необходимо менять планы. А этого Андрей Иванович не любил.

Прибыв домой, Юлиана, за час выплакав годовую норму осадков, встрепенулась. Она срочно вызвала… именно так — вызвала… всех людей, кто должен быть предан Александру Лукичу.

Были отправлены письма к Нартову, собиралась Юлиана отписать и Демидову. Послание в ближайшее время должен был получить Пётр Иванович Шувалов. Это не говоря о Кашине, Степане, ближайших к бригадиру, командиров.

Более того, Юлиана даже написала Елизавете Петровне. Госпожа Норова верила в то, что если кто-то с её мужем, то должен влюбиться в него без остатка. В этом отношении всех женщин она мерила по себе.

Так что была надежда, что Елизавета Петровна тайно всё-таки любит Норова. А все знали, что в последнее время Елизавету стали всё чаще привечать в императорском дворце. Слово Елизаветы могло бы помочь.

С дочерью Петра Великого при дворе словно бы заигрывали. Государыня давала денег Елизавете Петровне столько, сколько та просила, даже немного сверху. А это были очень большие суммы. Нарядов у царевны становилось все больше. Да и фаворит появился. Вроде был не бедный. Но посол Шетарди не преминул «присосаться» к денежному потому от государыни.

Посадить в крепость Елизавету Петровну было невозможно. С другой же стороны, уже и сама государыня, и некоторые приближённые понимали, что если не будет стабильной передачи власти, то многие взоры обратят своё внимание на дочь Петра Великого. Милость и показная, якобы любовь, сестры Анны к сестре Лизе, должны последнюю оградить от опрометчивых решений.

Так что Юлиане было очень тяжело писать это письмо. Но она готова сделать всё, пойти на сделку хоть с самим дьяволом, лишь бы только её мужа отпустили.

* * *

Сижу за решёткой в темнице сырой… Действительно, вместо моего заточения могло бы быть чуточку лучше. Свет сюда не проникал, само помещение было маленьким, с одной, я бы сказал, походной, кроватью. Да и кормёжка так себе. Правда, один раз пока покормили. Но не стоит ожидать лобстеров и рябчиков с ананасами.

Хлеб хрустел. Но не от того, что был свежий и с пропёкшейся корочкой, а потому что уже черствел. Но предложенная куриная ножка особо даже и не воняла. Вот только была очень маленькой, чтобы говорить о пресыщении.

Я мог сбежать и в тот момент, когда меня везли, и раньше, когда меня арестовывали. Но искренне считал, что мой арест — это какое-то недоразумение. У меня же вроде бы как в приятелях сам всесильный герцог Бирон. Меня сама государыня просила помочь сохранить порядок при передачи власти, если что случится с императрицей. Да и кроме Ушакова ни с кем так, чтобы особо, я не ссорился.

Кто-то всунул ключ в замочную скважину и дважды провернул. Находясь уже который час в полной тишине, этот звук мне резал по ушам. А потом стало больно глазам.

Оказывается, что прямо за дверью было очень ярко от горящих лампад. Ну или, находясь в кромешной темноте, для меня и захудалая свечка показалась бы вспышкой на солнце.

— На выход! — грубо сказал солдат. — Его превосходительство ожидать не любят.

Щурясь от яркого света, борясь с болезненными ощущениями, я попробовал рассмотреть мундир своего конвоира. Сложилось впечатление, что передо мной вовсе не армейский солдат. Ни одного свидетельства о принадлежности, будь то гвардейцам или пехотным частям русской армии, я не увидел.

Поднявшись с лавки, единственного предмета мебели в камере, я направился на выход. Может быть, прямо сейчас и прояснится всё.

Меня повели не куда-то наверх, как я предполагал, а наоборот, в подвалы. Здесь была организована пыточная. Один раз я даже услышал отдалённый крик человека. Но в целом стены Петропавловской крепости обладали поразительной звукоизоляцией.

— Ну что скажете, арестант Норов? — сидя в кресле с победной ухмылкой, спрашивал сам глава Тайной канцелярии розыскных дел Андрей Иванович Ушаков.

Почему-то я особо не удивился присутствию этого человека. Меня даже больше удивляло именно кресло, в котором он сидел. Вокруг сырые стены с осыпавшейся штукатуркой, одна лавка, пошарпанный стол с писчими принадлежностями, и, пожалуй, из мебели всё.

А нет. Ещё лежали на другом столе хирургические инструменты. Вряд ли, конечно, хирургические, но складывалось впечатление, что этими щипцами, ножами, клещами определённые хирургические операции производились. И цель их была, скорее, не в том, чтобы пациент выздоровел, а, напротив, чтобы пациент от всех тех болей, которые могут учинить эти предметы, рассказывал даже то, о чём он никогда не знал.

И вот в такой обстановке светло-серое кресло, достойное дворца.

— Вас это тоже ожидает, Норов, — с улыбкой маньяка произнёс Ушаков, указывая на стол с инструментами.

И куда только делся этот придворный лоск Андрея Ивановича? Где его мудрость, учтивость? Я видел перед собой маньяка.

— Извольте, сударь, объяснить, что здесь происходит! — решительно потребовал я.

Ушаков взбеленился, опёрся на спинку своего кресла, резко поднялся.

— Это ты, дрянь, объяснять мне будешь! — прокричал Ушаков.

— После таких ваших слов, примирения не будет. Или дуэль, или… но не ходить нам по грешной земле вдвоем, — сказал я.

— М-м, — промычали где-то в глубине пыточной.

Она была большая, не чета той камере, в которой меня держали. И здесь очень своеобразно светил свет. Освещалось лишь только пространство, где сидел Ушаков, и рядом с которым стоял я.

Нет, не только я. Сразу пять солдат стояли рядом, и двое из них так и вовсе держали меня на прицеле своих пистолетов.

Как-то даже весело стало. Уважают, коль боятся.

— Недосуг мне с вами говорить, Андрей Иванович. Вы либо вопросы задавайте, либо я отправился бы в свои покои, — с вызовом сказал я. — И в таком тоне… Я намерен говорить только лишь потому, чтобы прояснить обстоятельства.

Ушаков мялся. Явно опасался меня напрямую пытать, или обвинять. И это давало почву для размышлений.

Видимо, не всё так однозначно с моим арестом, если я не подвергаюсь прямым пыткам. Я всё-таки смог разглядеть, кто именно висит на дыбе в углу пыточной. Но этот решиться. Ушаков мне казался все больше неадекватным.

— М-м-м.

Это был Артемий Волынский. Вроде бы как уже собирались на днях казнить. Так чего же мучить человека перед смертью?

— На дыбу его! — принял решение Ушаков.

— Руки! — сказал я, одёргивая двоих солдат, которые хотели меня скрутить.

Последовала вторая попытка силой отвести меня в сторону, где эти самые дыбы и были. Одному солдату я сочно пяткой наступил на голеностоп, второму пробил в кадык.

— Бах! — прогремел выстрел, и все без исключения схватились за уши.

Зазвенело в голове. Но этот звон был радостным. Ведь я понимал, что подобный дискомфорт или даже боль ощущают все те, кто сейчас рядом со мной.

Стрелял Ушаков. Именно его сейчас обволакивало облако дыма. Он был словно сам дьявол в дыму горящих человеческих душ. Сколько же здесь запытали людей? Может быть их души и впрям не упокоены?

Достаточно быстро солдаты пришли в норму или смогли побороть свои болезненные ощущения. Лезвия шпаг упёрлись в меня. Недвусмысленный намёк на то, что деваться-то и некуда.

Нет, положить этих людей я смог бы. Возможно, даже, прикрываясь Ушаковым, я вышел бы из крепостной тюрьмы. Ну а дальше-то что? Даже если и не было на мне вины до этого поступка, то она обязательно появилась бы. Ведь это прямое преступление. А я ничего, кроме как добра, своему Отечеству, и не сделал.

Дыба — не самое приятное времяпровождение. Мне связали руки, верёвку подсадили на крюк, а потом чуточку подтянули вверх, закрепляя конструкцию. Всё-таки я был несколько выше, чем большинство здешних арестантов. И теперь я едва касался носками сырого пола.

Андрей Иванович Ушаков подошёл ко мне, посмотрел и оценил, насколько по его приказу мне сейчас создали «комфортное» положение, а потом злорадно сказал:

— Поговорим с тобой, Норов, позже. Я никуда не спешу. Главное, что мне позволили, наконец, изловить главного злодея.

— Ты, пёс смердящий, в отражении своем увидишь главного злодея Отечества нашего, — сказал я.

— Фух! — после удара в живот из меня выбили воздух.

— Сука…

После Ушаков спешно покинул столь гостеприимный «гостиничный номер».

— Тебя-то за что? — прохрипел Волынский.

Я оказался рядом с ним. Если получилось бы поднять ноги и приподнять туловище, то я мог бы даже погладить по щеке висящего Волынского. Правда, отчего-то это делать мне не хотелось.

Да, тут тревожность и те негативные эмоции, которые я сейчас испытывал, хотелось перевести в юмор. А всё потому, что моё положение оказывалось крайне незавидным.

Но, живой же… Значит еще не все потеряно.

Глава 12

Посмотри вокруг, мы здесь все лжецы, и каждый из нас лжет лучше тебя.

Петир Бейлиш ( Игра престолов (Game of Thrones)

Петербург

21 сентября 1735 года

Глава Крымского меджлиса Исмаил-бей наконец-таки прибыл в Петербург. Калейдоскоп эмоций испытывал дед бригадира Александра Лукича Норова, пока ехал из Крыма на север, в столицу Российской империи, частью которой Крымское ханство становится. Ну или почти. Все же предвидятся скорее вассальные отношения.

Исмаил-бей был поражён, насколько всё-таки разная Россия. Те русские городки, которые он проезжал первыми, показались захудалыми и даже нищими. В тот момент Исмаил-бей даже подумал, что, возможно, совершил ошибку, и Россия не столь велика и могуча, как это казалось издалека. Если вокруг такая нищета, то и его родной Крым не сможет процветать.

А ведь глава меджлиса искренне рассчитывал, что удастся перестроить экономику Крыма так, чтобы полуостров процветал. Он не был великим почитателем России. Он искренне любил Крым.

Поэтому Исмаил-бей и понимал: с такой мощной армией, которую Россия привела на полуостров, нельзя говорить о каком-либо процветании ханства вне Российской империи.

Ведь ясно, что один из главных источников поступления серебра в Крым — рабство — будет практически уничтожен. Россия больше не позволит совершать набеги крымским татарам. А поступления из других источников также почти прекратились. Разве что красть людей из Речи Посполитой.

Но и Польша уже частично находилась под контролем Российской империи. Значит, русские не дадут грабить своих соседей, так как будут готовиться самостоятельно это делать.

Потому и не оставалось никаких шансов на иное будущее, кроме будущего с Россией. Если бы турки смогли взять Перекоп и выгнать русских из Крыма, то Исмаил-бей бежал бы с полуострова. Но бежал бы с улыбкой, радуясь, что русские ослабли. И что может быть шанс на существование независимого ханства.

Вот только засилье Османской империи в ханстве — не предел мечтаний Исмаил-бея.

И вот он проехал Москву. Оттуда отправил письмо дочери, чтобы та брала мужа «в охапку» и срочно ехала в Петербург. Пора было встретиться с любимой дочкой. Ну и с зятем. Поговорить, признать дочь. Ведь он, Исмаил-бей, согласно договору, будет считаться князем в России. Получается, что теперь и внук может стать князем. Хороший внук, деятельный, за такого не стыдно.

Москва крымскому татарину показалась уже более величественной. Огромный город, торговый, в котором было немало предприятий, множество людей. По мнению Исмаил-бея, именно такой и должна была быть столица Российской империи.

А буквально сегодня утром он прибыл в Петербург. И произошло нечто вроде «ломки понятий». Но это же совершенно другой город! Такой, каким в книгах и по рассказам описывались европейские столицы. И который хотел бы посетить Исмаил-бей.

И было видно, что Петербург ещё далеко не весь отстроен. Строительные работы кипели повсюду. И даже по тем фундаментам и коробкам домов можно было судить о том, какими величественными станут эти сооружения. Так может строиться только государство, которое находится на подъёме. В Крыму так не строят, и строили ли когда-то раньше?

Исмаил-бей с удовольствием бы остановился в доме своего внука, но пока до конца и не понял, стоит ли в открытую заявлять о родстве с тем, кто сыграл чуть ли не первую скрипку в воинственном оркестре, покорявшем Крым. Да и пока еще не верноподданному русской императрицы, а полномочному послу от крымского меджлиса, предоставили жилье.

Но послать письмо внуку нужно было. А там может и тайно встретиться.

— Хаким, почему ты так быстро вернулся? — спросил Исмаил-бей своего помощника. — Разве ты не передал письмо моему внуку? Почему не дождался от него ответа?

— Господин, я посчитал, что письмо вашему внуку передавать нельзя. Точнее его жене. Ваш внук арестован, и обнародование того, что вы с ним являетесь родственниками, может только навредить, если нам не разобраться в ситуации, — мудро ответил Хаким.

— На то ты и носишь это имя, чтобы принимать взвешенные решения, — похвалил своего помощника Исмаил-бей [ Хаким в переводе означает «мудрый»].

Исмаил-бей задумался. На первый взгляд то, что его внук арестован и находится в Петропавловской крепости, казалось результатом именно его приезда. Шантаж? Весьма возможно. Но ведь как-то топорно, слишком… Да и не нужно, ведь уже вопрос с Крымом решен.

— Как думаешь, Хаким? Императрица решила меня шантажировать? Потому и посадила Александра в тюрьму? — спросил Исмаил-бей своего помощника, а, может быть, и друга.

Уже немолодой Хаким задумался. Ему, как и его господину, такой ход Анны Иоанновны показался слишком очевидным, опрометчивым и даже где-то неразумным. Весь Исмаил-бей ехал подписывать уже тот договор, согласованный уже и с фельдмаршалом Ласси, и с командующим армией Минихом. Так зачем же чинить сложности? Дразнить. Мало ли… Вдруг Исмаил вспылит и ничего не подпишет. А ведь это очень важно, чтобы юридически оформить новые русские приобретения.

— Если и сама русская правительница столь глупа, что не видит очевидного, то у неё должны быть мудрые советники. В последнее время Россия всё больше возвышается. Если бы ею правили только глупцы, это было бы невозможно, — сказал Хаким.

— Пошли прогуляемся, — сказал Исмаил, жестом показывая на стену.

В дальнейшем разговор происходил не в той квартире, которую Исмаил-бею предложил использовать статс-министр, а на набережной Невы. Были подозрения у главы Крымского меджлиса, что его непременно будут подслушивать. Он даже в некоторых обстучал стены и понял, что они полые и там может кто-то находиться.

Так что приходилось выходить в сырую и холодную погоду и просто бродить недалеко от дома, в котором и находилась большая пятикомнатная двухэтажная квартира, полдома.

Исмаил-бей и раньше было дело примерял на себя европейское платье. Так что он не был белой вороной в Петербурге. Разве что его тёмный цвет кожи и чёрные волосы, в которых лишь только проступала седина, указывали на его нерусское происхождение.

— И всё-таки, Хаким, ты должен отправиться в дом к моему внуку и разузнать всё: почему он оказался за решёткой. Это важно не только для того, чтобы я мог как-то помочь Александру, это важно еще и для нашей страны, — после долгих раздумий сказал Исмаил-бей.

Крымский татарин поежился. На самом деле еще не так уж и холодно. Но ветер пронизывал и не спасал камзол из толстой шерстяной ткани.

— Сейчас же. Я лишь…

— Я понял, что ты не хотел подставлять. И поступил правильно. Но сейчас же отправляйся вновь.

Хаким поспешил в дом бригадира Александра Лукича Норова, благо он находился в десяти минутах ходьбы. А глава Крымского меджлиса направился в квартиру. Рядом с ним шли два бойца — охранники главного человека в Крыму. Вот только на них европейское платье сидело крайне нелепо.

Исмаил-бей был убеждён, что проведёт в Петербурге чуть ли не несколько месяцев. Столько придется ждать аудиенции у государыни. По крайней мере, если бы даже хан поехал в Стамбул и запросил встречу с османским султаном, то эта встреча не могла бы никак состояться в тот же день. Да и через две недели считалось, что почти невозможно, чтобы Султан принял своего вассала.

Вот такие политические реалии примерял на себя и Исмаил-бей. Ему очень не хотелось оставаться в Петербурге на зиму, но если так случится, и до декабря его не примут, то придётся зимовать в столице Российской империи.

И каково же было его удивление, когда он вернулся домой и увидел рядом с парадным входом на первый вид неприметную карету. Татарин знал, кто на такое ездит. Уже видел и общался. Недолго, лишь на въезде в Петербург.

Нацепив на лицо некоторую надменность и исключительную серьёзность, Исмаил-бей направился в гостиную.

— Приветствую достойнейшего друга Российской империи, — сказал Андрей Иванович Остерман и слегка поклонился Исмаил-бею.

Андрей Иванович несколько терялся, хотя и был готов к разговору. Он пытался понять специфику переговоров с представителями условно Юга, ну и, конечно же, мусульман. Несмотря на то, что фактически граф Остерман формально был равен Исмаил-бею, всё же решил ему поклониться. С европейцами понятно, как себя вести, а тут — Восток…

Исмаил-бей заметил растерянность Остермана, но лишь внутренне усмехнулся: неплохо, когда глава иностранного ведомства России будет чувствовать себя неуверенно. Хотя рассчитывать на это особо не стоило. Такие политические волки, как Остерман, без тщательной подготовки и без козырей не начинают разговоры.

— Всё ли вас устраивает? Не желаете ли чего-то? — спросил Остерман. — Особая еда, или послать за муллой. В Казани есть, можно быстро привезти.

— Первое, что я желаю, — Исмаил-бей нахмурил брови. — Чтобы перестали слушать мои речи. Уберите слухачей.

Остерман улыбнулся, но вопрос проигнорировал.

— Вы замечательно говорите на русском языке, — вместо ответа, Остарман одарил своего собеседника комплиментом.

— Я знаком с европейской культурой и к вашему сведению владею французским. Вы понимаете, что принято считать «восточной хитростью»? А я, напротив, жду прозрачности и честности, — сказал Исмаил-бей.

— Хорошо, прошу прощения. Вас больше никто слушать не будет. Ведь в этом и нет необходимости. Все договорённости, изученные Её Величеством, не подвергаются сомнению, верно? — уточнил Остерман.

— Я распорядился, чтобы принесли угощения. Вы обязательно должны попробовать напиток из конской крови, — с серьёзным видом сказал Исмаил-бей.

Остерману не удалось скрыть своего раздражения и брезгливости. Что-что, а пить кровь он пить точно не хотел.

— Не беспокойтесь. Это была шутка. Но в данном случае она показывает, что вы можете относиться ко мне как к европейскому дипломату. Ведь я понимаю, что есть такие вещи, что неприемлемы европейцам и не навязываю их. Признаться, я сперва подумал, что можно было бы воспользоваться вашей растерянностью. Но сейчас считаю, что нам все-таки лучше говорить откровенно и честно. Получится ли — это другой вопрос, — продолжил Исмаил-бей.

Конечно же, Андрею Ивановичу Остерману не понравилось, что в разговоре он оказался в роли догоняющего. Однако, если начистоту… То не пора ли выкладывать козыри?

— Если никаких вопросов нет, то мы можем подписать договор очень быстро. Государыня ждёт. И, если мы говорим начистоту, то только от меня зависит, когда вы познакомитесь с вашим новым сюзереном. А больше вы ничего не желаете? — сказал Остерман. — Или пока еще не освоились в Петербурге и не узнали последние новости?

Глава Крымского меджлиса задумался. Намекает на арест внука, Александра Норова. Однако, было бы слишком наивно думать, что Андрей Иванович не подготовился к встрече и не имеет козырей в рукаве. Вот он и выкладывает.

— За что арестован мой внук? — прямо спросил он.

— Скажите, а ваши правители, ханы, часто совершали поступки, продиктованные личными обидами? — с вопроса начал описывать ситуацию Остерман.

— Вы знаете ответ. Правители на то и обладают полнотой власти, чтобы порой поступать по своим чувствам. Но вы продолжайте, что натворил мой внук?

В какой-то момент Исмаил бей словил себя на мысли, что, если бы Александр был рядом, то даже мог бы и за уши того оттягать. Но так вляпаться, по глупости! Или не столько по глупости, а из-за похоти! Впрочем, то, что произошло с Норовым — это вполне обычная история как при дворе Султана, так и при любом Крымском хане. И там можно и из-за женщины голову потерять, причем во всех смыслах.

— Что нужно сделать, чтобы он вышел? — спросил дед Норова.

— Почти ничего. Мы в договоре увеличим с одного голоса до трёх представителей от государыни в Крымском меджлисе, — сказал Остерман.

— А ведь разговор шёл о честной сделке, — усмехнулся Исмаил-бей.

На самом деле у Андрея Ивановича Остермана были все возможности для того, чтобы вызволить Норова. Более того, сама государыня в его присутствии даже интересовалась, а не слишком ли жёстко обошлись с Александром Лукичом?

Может, достаточно было подержать день-другой в Петропавловской крепости и отпустить? Так думала императрица, на самом деле. А потом больше не допускать к Анне Леопольдовне, всяко будет в назидание и недвусмысленным намеком. Но Остерман решил использовать ситуацию: и Норов наказан, и уступки получены.

Предложил ситуацию использовать. Причём партия, которую играл этот теневой интриган, была во всём хороша. С одной стороны, можно добиться еще больших уступок со стороны Крымского меджлиса. Ведь у Крымского ханства по договору сохранялось немало свободы. Внутренние дела решались меджлисом. Землю можно было покупать, беи могли приобретать владения и в России. Исключением являются только земли, которые будут отданы под военные нужды.

Во внешней политике — зависимость. Мало того, через два года ханство обязано выставлять воинский контингент в российскую армию не менее, чем в пятнадцать тысяч воинов. И даже более того, Крымское ханство практически не будет платить почти никаких налогов, лишь десятую часть от своих доходов. И никакого крепостничества, если сами беи не пожелают. Но это было бы решением для легализации рабства.

Вопрос с теми рабами, которые находятся сейчас в Крыму и до сих пор окончательно не освобождены, имел своё решение. Если раб занимается торговлей или ремеслом, то он мещанин, и здесь уже ничего не поделаешь. А вот большинство тех рабов, которые работают на полях, они становятся крепостными крестьянами.

И такое положение может быть только на территории полуострова, где-то ещё в Российской империи не христианам нельзя иметь крепостных крестьян.

— Я подумаю… — недовольным голосом сказал Исмаил-бей.

— Вы знаете, господин глава меджлиса, ведь это безобразие, которое сейчас происходит с вашем внуком, нужно как можно быстрее заканчивать… Ведь я не могу повлиять и запретить пытки, — Андрей Иванович состроил такую сопереживающую физиономию, что кто-то другой бы и поверил, но Исмаил-бей был человеком с Востока и, что такое хитрости, прекрасно знал.

Да он и сам, если бы имел хоть какие-то возможности и знал болевые точки министра Остермана, то нажимал бы на эти точки, не стыдясь и не задумываясь. Вот и получается Александр норов болевая точка Исмаил-бея.

Андрей Иванович сидел и пил всего-то кофе, правда, приготовленный по-турецки, на раскалённом песке. Он давал возможность Исмаил-бею подумать.

Сам же глава Крымского меджлиса внутренне улыбался. Ведь когда он отправлялся в Петербург, прошло заседание меджлиса, на котором обсудили возможно и дополнительные установки Российской империи. Все прекрасно понимали, что в Петербурге будут продавливать ещё более кабальные условия.

Ведь договорённости по Крыму были ещё до того момента, когда в Крыму действовала турецкая крепость Керчь. И выходило так, что русские весь полуостров не освободили от турок. А теперь… Ведь Россия может и просто объявить Крым оккупированной территорией, а не играться в какую-то призрачную самостоятельность, автономию этого региона.

Так что Остерман просит ещё мало. Мог бы и больше. Вот османский султан обязательно бы потребовал намного больше.

Но это же хорошо, когда оба переговорщика на самом деле считали, что они победили в переговорах. Это и есть поиск компромиссов и взаимовыгодных решений. Нет проигравшего, все победили. Такие решения и исполнять приятнее.

— Хорошо, я согласен на то, что будут ещё два ваших представителя в земельной комиссии, — через некоторое время согласился Исмаил-бей.

— Но ещё необходимо, пусть не более тридцати долей, но земли тех беев и ханские земли, которые сейчас свободны, имели возможность купить русские дворяне, — добавил Остерман.

— Безусловно. Я и без того собирался сделать большой подарок своему внуку и своей дочери. Они подданные ее величества. Вот и станут крупными землепользователями в Крымском ханстве, — решительно сказал Исмаил-бей.

Глава меджлиса посмотрел на Остермана и понял, что всё-таки кое-что нужно было бы предложить и этому министру.

— Вашу личную просьбу я тоже рассмотрю. За кого попросите, тому земли и продам. Но мой внук должен оказаться на свободе уже через три часа, — выставил условие Исмаил-бей.

— Боюсь, что так быстро не успею. Но приложу максимальные усилия, чтобы вы увидели внука в ближайшее время, — сказал Остерман и поспешил покинуть временное жилище на данный момент главного Крымского татарина.

Остерман тут же направился в Петропавловскую крепость. Он был уверен, что его союзник и друг, по крайней мере, так должен считать Ушаков, тут же отпустит Норова, ведь это предполагается самим фактом союза двух Андреев Ивановичей. Но готов ли глава Тайной канцелярии к такому?

Глава 13

Мир соткан не только из паутины зла,спутанных клубков интриг,но и из тех нитей,что прядут добро.

Татьяна Егоровна Соловова

Петербург

21 сентября 1735 года

Провести один час на дыбе даже может быть полезным. Корону с головы сбивает, заставляет более реально и критично смотреть на многие вещи. Через три-четыре часа уже не то что корона слетает, но появляются крамольные мысли, чтобы пойти на какие-то уступки «следствию», только бы не испытывать подобный дискомфорт, боль.

Я всеми силами боролся, чтобы не показывать ни малейшего признака слабости. При этом ещё и с прошлой жизни я прекрасно знал, что нет такого человека, которого бы не сломали. Есть только те, кто недостаточно профессионален в искусстве пыток. В адской пыточной комнате работают как раз-таки профессионалы.

Как минимум, приходили и пытали на моих глазах разных людей. Таким образом ломали и психологически. Если бы я не понимал, что это намеренно мне показывают, то, возможно, отношения было несколько иное. А так пришлось отключить свое человеколюбие, сострадание. Это было нелегко, но иначе нельзя.

— Признайся, крамольник, что помышлял заговор и хотел свергнуть Анну Иоанновну, — раз за разом требовал Ушаков.

Я счел за нужное больше его не оскорблять и не усугублять своё положение. Теперь хотя бы в день я вишу на дыбе не по пять-шесть часов, а только по три часа и меня ещё пока не пороли, лишь только иногда могут подойти ударить вживот. Берегут, видимо, лицо.

— Я не замышлял никогда против Её Величества, — отвечал я.

Минут пять в день Ушаков тратил на меня, потом уходил, либо обращался уже к кому-то другому. Хотя он мало интересовался простыми бедолагами, которые попадали в застенки. Больше всего страдал Артемий Волынский. Я даже не могу понять, почему так. Ну уже казнили бы, да не мучили человека.

— Всё, господин Норов, отмучились на сегодня, — приговаривал солдат, отвязывая меня с дыбы.

— Не скажешь, братец, что происходит в Петербурге? — спросил я.

Не ту пытку для меня выбрал Ушаков. Вернее не понимал он, что именно меня больше всего беспокоит. Отсутствие информации и голод до новостей. И о том, как здоровье и в целом дела у Юлианы. Мало ли, еще разволнуется и случиться горе.

— Так что произошло? Как здоровье государыни?

— Не положено, — ответил солдат и незаметно сунул мне в руку свёрнутый кусочек бумаги.

Неужели кому-то удалось найти выход и через стражу? Значит, я смогу что-то сделать даже в заточении.

Придя в камеру, к слову такую же, без света и с одной кроватью, я развернул листок бумаги и… Не мог прочесть. Вот она — настоящая пытка. А если это от Юли? Или еще что важное.

— Дайте света! Хоть лучину! — требовал я в который раз.

Нет. Кромешная темень была моей назойливой подругой, которой не объяснить, что я люблю другую, точно не ее.

* * *

Андрей Иванович Остерман незамедлительно отправил весть своему тёзке, Андрею Ивановичу Ушакову. Остерман сделал большое дело. Глава русской внешней политики, добился в немалой степени ограничения вольности Крыма в отношении распределения земель. Теперь частью русские люди могут покупать землю в бывшем ханстве. А это шаг на пути окончательного освоения этих земель.

На фоне головокружительного успеха в Крыму, когда откровенно ещё никто не понял, что с этим делать, любые соглашения с бывшим ханством казались приемлемыми. Ведь не так давно Россия ещё платила Крыму, пусть и символическую, но всё же унизительную дань. А теперь уже и Крым объявляет о своём вассалитете по отношению к Империи.

Сейчас же Остерман понимал, что условия договора могли бы быть куда как жёстче. Но государство считало, что война ещё не закончилась и ситуация может обернуться по-всякому. Неверие в собственную армию и ее успех мешали Остерману вести политическую игру.

Исполин, мощнейший великан, которым представляется до сих пор Османская империя, до сих пор многим кажется непобедимым. Огромные человеческие ресурсы есть у турок и тех народов, которых они поработили. Можно набрать немалое количество новых солдат.

А ещё имеет значение и явная поддержка некоторых европейских стран, прежде всего, Франции. Пусть с ней уже пришлось столкнуться при осаде Данцига, победить. Однако многие русские вельможи считали, что нынешняя Франция непобедима ещё в большей степени, чем Османская империя. А тот эпизод у стен Данцига — лишь погрешность.

Но пусть там, в верхах, считают, как хотят, главное, чтобы военные делали свою работу и видели перспективы победы, а не удивлялись, казалось бы, неожиданным успехам. Нынешняя русская армия увидела, что турок можно бить и похлеще, чем кого иного. Петру не удалось? Ну так удасться его племяннице, Анне Иоанновне.

Остермана спокойно пропустили на территорию Петропавловской крепости. Он вальяжно дошёл к собору, не так давно вновь открывшемуся. Зашёл внутрь храма, осмотрелся. И всё-таки протестантская кирха ближе и по духу, и по разумению для немца. Но красиво, дорого.

И только потом отправился Андрей Иванович к своему союзнику, другому Андрею Ивановичу. Где находится тюрьма и пыточная Остерман знал. Ещё когда-то посещал эти места с Петром Великим. Словно примерял на себя будущее место обитания. Остерман после таких мыслей хотел было три раза плюнуть через плечо, чтобы не нагонять на себя такие повороты в жизни.

— Андрей Иванович, рад видеть вас в добром здравии. Что вас сподвигло прибыть в наши Палестины? — вполне приветливо встречал Остермана Ушаков.

— Любезный Андрей Иванович, а разве же вам не доставили письмо от меня? — удивился Остерман.

— Мне сообщили, что вы лично едете. Так чего же письма читать, если появляется замечательная возможность лицезреть вас, — солгал Ушаков.

На самом деле, письмо, записку, он получил, прочел. Вот только посчитал нужным не реагировать. Во-первых, Ушаков не хотел отпускать Норова. Глава Тайной канцелярии готовил документы и жаждал выбить признания, что бригадир замышлял государственный приговор. Вот, даже есть мысль взять такое подтверждение от Волынского. Этот деятель, наконец, сломался и можно подсовывать любые документы, подпишет.

Во-вторых, как он отпустит сейчас Норова, который может рассказать, в каких условиях находился в крепости. А еще и дыба… За такое обращение и государыня спросит. Особенно если ей будет диктовать вопросы герцог Бирон.

— Андрей Иванович, есть острая необходимость подготовить известного нам двоим смутьяна и бунтаря к выходу на свободу, — словно бы сочувствуя, разводя руками, мол, обстоятельства выше, говорил министр. — Мне самому от этого не сладко. Но, увы, нужно. Дело политической важности.

Глава Тайной канцелярии ничего не ответил, лишь удобрее сел в своем кресле.

Ушаков встречал Остермана в своём кабинете. Скромном, хотя и нельзя сказать, что запущенным и откровенно бедным. Особенно выделялось светло-серое кресло на французский манер. Оно служило чем-то вроде трона для местного князька Ушакова. Всё-таки, как ни крути, но это его вотчина.

— Неужели вы пришли ходатайствовать за Норова? — серьёзным и строгим тоном спросил глава Тайной канцелярии розыскных дел.

Улыбка с лица Остермана никуда не делась, между тем, благостное настроение подпортилось. Стало очевидным, что Ушаков по первой же просьбе своего союзника отпускать бригадира Норова не собирается.

— Но вы же знаете, любезный Андрей Иванович — государыня уже интересовалась о том, что господина Норова следовало бы отпустить, — Остерман явил своему собеседнику елейную улыбку. — Ну, проучили отрока, и будет. Более станет думать, что делать и с кем.

Ушаков тяжело задышав, смотрел, практически не моргая, на своего союзника. Внутри Андрея Ивановича бушевали эмоции. Из головы никак не выходила та злорадная усмешка, которую обязательно явит Норов, как только ему объявят об освобождении.

А как же отомстить за оскорбление, которое прозвучало от этого заносчивого баловня судьбы, взлетевшего за один год до чина бригадира? Андрей Иванович Ушаков считал, что если он будет тем, кто станет прощать обиды… да какой же он тогда глава Тайной канцелярии?

— Нет, — после некоторых раздумий решительно сказал Ушаков. — При всем уважении, но нет. И рассчитываю, что какой-то поганец не станет причиной нашего недоверия.

Даже Остерману, этому хитрому лису, не удалось удержать улыбку на своём лице. Резко стал хмурым Ведь он, как министр, глава ведомства иностранных дел Российской империи, добился своего. Все, игра заканчивается, уступки сделаны. Нужно отпускать Норова. Мало ли как поведет себя его дед.

— Любезный Андрей Иванович, — уже с нажимом говорил Остерман, — сие дело политическое. От того, выйдет ли в ближайшее время из казематов Петропавловской крепости Александр Лукич Норов или же он здесь останется, зависит, сколь легко мы присоединим Крымское ханство к нашему благословенному государству.

— Нет, Андрей Иванович. Нынче Норов выйти не может, — припечатывал Ушаков.

Загадка посетила голову Андрея Ивановича Остермана.

— Вы что, додумались его пытать? — не скрывая возмущения, спросил Остерман. — Выбивали признание о крамоле на государыню?

Ушаков смолчал, оставляя своего собеседника без ответа.

Министр Остерман облокотился на спинку стула и на некоторое время закрыл глаза. Такой глупости от своего союзника он не ожидал. И, несмотря на то, что союз с Ушаковым казался Остерману временным явлением, он уже сейчас принял решение, что нужно некоторым образом дистанцироваться от Ушакова.

— И все же я надеюсь, какой-то выскочка не станет предметом нашей ссоры, — выразил надежду Андрей Иванович Ушаков.

— Да нет же, как можно, — отвечал Остерман, будучи уверенным, что ссоры не избежать.

Вряд ли получится действовать в деле освобождения Норова и при этом не зацепить Ушакова. Нужно же будет объяснить то, почему при первой же просьбе министра бригадира не отпустили. Впрочем, это личная обида. Видно же. А еще все же знают, что Норов не убоялся и принял вызов на войну от Ушакова. Если сейчас глава Тайной канцелярии отпустит Норова… Но Ушаков проиграл. Вернуть репутацию будет очень непросто.

Дальше разговор не заклеился, Остерман лишь только искал повод, чтобы покинуть Петропавловскую крепость. Необходимо срочно ехать во дворец.

Всё говорило о том, что старик Исмаил-бей, на склоне своих лет стал более сентиментальным, чем наверняка был раньше. Вспомнил о родственниках, о дочери и внуке. И Остерман понимал, что такие люди, находящиеся во власти своих эмоций и чувств, и действуют соответственно.

А что, если глава Крымского меджлиса заартачится? Нет, конечно же, последуют приказы армии усилить давление на Крым, и, скорее всего, будет подписан договор, возможно, ещё и на более кабальных условиях. Но ведь пока всё выглядит настолько замечательно и красиво и правильно для Российской империи…

Получается, что Крымское ханство словно бы скинуло с себя ярмо вассалитета перед Османской империей. Вошло в дружную семью Российской империи добровольно, без особого принуждения. Тогда и война против Османов выглядит как освободительная.

А это очень важно, чтобы и дальше боевые действия русских войск не встречали никакого сопротивления со стороны местных жителей. Напротив, чтобы была возможность поднять восстание среди порабощённых народов, прежде всего, славянских. И все должны видеть, что альтернатива есть. Вот — Крым. Вошел в состав России на очень даже привлекательных условиях.

Скоро Остерман отправился во дворец. Спешил своими действиями разорвать союз с Ушаковым. Статс-министру не нужны такие союзники, от которых не знаешь, чего ожидать. И которые не уступают даже в малом. И вовсе в последнее время Андрей Иванович Ушаков ведёт себя нерасчётливо, эмоционально. Есть даже признаки, что он медленно, но уверенно сходит с ума.

— К государыне нельзя, — с великим сожалением и даже как будто бы обречённостью указывал самому министру Андрею Ивановичу Остерману медикус Фишер.

— Что с её величеством? — строго спрашивал министр, догадавшись, что тут что-то неладное.

Обычно лейб-медик Фишер был более в благостном настроении. В целом казался жизнерадостным человеком.

— Сударь, прошу вас простить, но если вам нужны сведения о состоянии здоровья её величества, то спросите у герцога, — потупив глаза, говорил Фишер.

Снова случился приступ. Сладости, конечно, помогли Анне Иоанновне выйти из того состояния, в котором она пребывала как-то и во время приёма во дворце. Однако в этот раз…

Остерман незамедлительно пошёл искать Бирона. Фишер хотя бы сказал, что герцог недавно вышел из покоев государыни и направился в трапезную.

— Этот ещё сейчас пить начнёт, — бурчал Остерман, быстро направляясь в сторону столовой. — Тут думать нужно и действовать, а не горе заливать.

— Что с государыней? — без особых прелюдий спрашивал Остерман.

— А, это вы, — с поникшим видом за столом сказал герцог.

Нет, Бирон пил не вино или какие-нибудь иные хмельные напитки. Перед ним стояла чашка с очень крепким кофе. Герцог всю ночь не спал, а этот напиток позволял ему оставаться бодрым.

Хотя, в данном случае, скорее нужен был предлог, чтобы уйти из спальни государыни. Нужно было что-то выпить. То, что не будет туманить разум, но что между глотками позволяет подумать, или же, во власти своих чувств и эмоций, самому себе сопереживать.

— Присаживайтесь, господин Остерман, — сказал герцог, указывая на стул рядом с собой.

Министр, не сводя глаз с герцога, медленно присел.

— Она жива? — тихим и сдержанным голосом, чтобы соответствовать настроению герцога, спросил Остерман.

— Пока да. От тебя же, старый лис, тайной не будет. Да и такое в тайне сложно будет сохранить хоть какое-то время… — сказал герцог, делая глоток кофе.

У Остермана отлегло, что её величество жива, но это «пока»… Однако он терпеливо дождался, пока Бирон сделает глоток крепчайшего кофе, предоставляя возможность выговориться.

— Началось всё с того, что ночью, когда я имел счастье общаться с государыней, ей стало плохо… — вновь герцог сделал паузу, посмотрел на кофе, но в этот раз совершать ещё один глоток не захотел. — Как и в прошлый раз, ей тут же подали сладкую воду, и вроде бы пришла в себя, как и тогда, на приёме. А потом…

Искренняя слеза сожаления скатывалась по гладкой щеке герцога.

— А потом она схватилась за балдахин, вся выпрямилась, упала с кровати. Я позвал медика. Благо, что он не спал, а дежурил у покоев Анны Леопольдовны. А ещё… — вновь пауза.

Даже у терпеливого Остермана сдержанность была на пределе. Он хотел выкрикнуть герцогу, чтобы тот собрался. Чтобы прекратил эти нелепые переживания, а рассказал, что происходит.

Можно сопереживать, можно горевать, но только лишь тогда, когда решены все политические проблемы, связанные со здоровьем государыни. А не вот так вести себя. Но Остерман сдержался.

— По настойчивой просьбе Фишера во дворце уже второй день находится молодой медик бригадира Норова. Этого юношу зовут Ганс Шульц. Вот он и давил на грудь нашей государыни, вернув её к жизни. Но разве теперь это жизнь…

Остерману понадобилось не менее двадцати минут, чтобы узнать, в каком состоянии сейчас находится государыня. Случился апоплексический удар. Часто после этого люди умирают, но, как видно, некий медик… И пять звучит фамилия Норова…

Анна Иоанновна вновь впадала в гликемическую кому. К этому были готовы не только медики, но даже проинструктированы лакеи. Рядом с государыней всегда была свежая сладкая вода. Вот только сердце… Оно у императрицы оказалось также болезненным. Ну или сосуды. Резко подскочившее давление вызвало инсульт. Начались судороги, кривилось лицо…

— Нынче у неё перекошенное лицо. Правая сторона… Рука, нога. Они не подвластны нынче нашей матушке. Медики говорят, что её вытянули с того света. И я верю… Я видел, думал, что Аннушка уже и представилась, — заканчивал свой рассказ герцог. — Нынче она уже спит, и рядом с ней тот самый медик, что и спас её. Словно божественное провидение, что этот молодой Ганс Шульц оказался во дворце.

— Ну, стоит надеяться на лучшее. Может так статься, что государыня поднимется и вновь явит нам своё величие, — Остерман, сказал то, что должен был сказать.

Герцог лишь покачал в отрицании головой.

— Андрей Иванович, не сочтите за службу, а за мою просьбу. Съездите в Петропавловскую крепость, заберите оттуда Норова. Спаситель государыни, медикус Шульц, об этом просил. От награды отказался, и от тех денег, что я ему сулил, только бы Норова освободили, — сказал герцог.

Бирон усмехнулся. Такой мучительной улыбкой, в которой не было и толики радости. Таким обреченным он не чувствовал себя с того момента, когда Анна Иоанновна отправилась править в Россию, а Бирон остался в Митаве, в Курляндии. Думал, что уже брошен и забыт.

— Нам брать пример нужно с бригадира Норова. Сколько ходатайств об его освобождении! В гвардии даже роптали. И Нартов просил об этом. Вчера под вечер прискакал человек от Демидова с просьбой об освобождении Норова. Теперь вот и медик… — герцог посмотрел в глаза Остерману. — А у тебя, Андрей Иванович, есть такие друзья? Вот так, чтобы отказывались даже от дворянства и денег, лишь бы только вызволили друга из крепости?

Остерман задумался. Да нет у него таких друзей. Вся жизнь Андрея Ивановича и его общение с другими людьми — это система сдержек и противовесов, принуждения и временных союзов. А вот друг… Как-то раньше не задумывался Остерман о том, что друзей у него и нет. Пожалуй, что и приятелей также. Вот только министр как-то и не расстраивался такому стечению обстоятельств. Нет? Так и не в таком возрасте же их заводить.

— Я был в Петропавловской крепости. Ушаков не хочет отпускать Норова, — после некоторой паузы сообщил Остерман.

— А кем он возомнил себя, палачом? — вдруг взбеленился герцог. — Государыню не правильно понял. Норова нужно было наказать только для спокойствия великой княжны.

Герцог посмотрел на Остермана.

— Генрих, ты хоть понимаешь, что Норов — это герой, о котором в гвардии только и говорят. Он друг Миниха. Он… Да это же он взял Бахчисарай и он договаривался с крымскими беями, которые подняли восстание и ускорили войну, — Бирон даже преобразился. — Такого офицера нужно иметь в друзьях. А еще он ну очень интересные проекты предлагает.

— Понимаю, — чуть растерялся Остерман от того, что герцог, бывший вроде бы соперником, так разоткровенничался.

Еще бы Остерману не понимать. Он, как никто иной знал, что интриги могут придумать наверху пирамиды власти, но без исполнителей они обречены на провал.

— Так вы, ваша светлость, коли государыня в состоянии, возьмите бумагу от нее. Ушакову некуда будет деваться, — как само собой разумеющееся говорил Остерман.

И вновь слеза потекла по щеке Бирона.

Нынче императрица не могла писать. Правая рука болталась, словно бы и неживая. А может быть, таковой и являлась. Герцог, конечно, умел подделывать подписи Анны Иоанновны. Часто так и происходило. Но теперь могут быть вопросы к тому, кто и что подписывает.

— Я выдам бумагу. Но вот что сказать тебе хочу, Генрих, — Бирон нахмурил брови и чуть приблизился к Остерману. — Ты выполнишь волю государыни? Ты защитишь того, кто нынче растёт во чреве Анны Леопольдовны?

— Безусловно. Ты не сомневайся, — выпалил Остерман.

Конечно же, он лгал. А, может, и нет. Теперь нужно всё взвесить и подумать, что делать дальше, и насколько для Остермана лично и для Отечества в целом, по его же мнению, будет нужно действовать по тому завещанию, что было озвучено ныне пока ещё живущей государыней.

Может быть, действительно, поддержать Анну Леопольдовну окажется более правильным делом, чем кого-то другого. Вот только, благодаря своим связям во внешней политике, Остерман тщательно отслеживал жизнь ещё одного претендента на русский престол. И пока сильно раздумывал, что и как делать.

Карл Пётр Ульрих Гольштейнский — единственный прямой родственник мужского пола, внук Петра Великого. Женское засилье на троне не нравилось даже Остерману. Да и линия Ивана Алексеевича, то есть Анны Иоанновны, так же не казалась министру привлекательной.

А ещё ему не нравилась идея о том, что, к власти может прийти Елизавета Петровна. Даже осторожный Андрей Иванович Остерман и тот умудрился обидеть царевну. Но это было сделано лишь в угоду нынешней императрице.

А что будет, если поставить дочь Петра Великого на трон? Да она же половину нынешней элиты перережет. Это только кажется, что Лизонька такая вся мягкая и озабочена только лишь вниманием мужским. А характер у этой дамочки ещё тот… [ в реальной истории Елизавета не совершила ни одной казни, пусть такие решения и были. А Остермана сослали, хотя вывели на плаху].

— Я бы не хотел самолично ещё раз ехать в Петропавловскую крепость. И без того мы с Андреем Ивановичем Ушаковым несколько не сошлись во мнениях. Прошу вас, ваша светлость, составить бумагу и отправить в крепость гвардейцев-измайловцев… — Остерман задумался. — Да, именно так. И тогда гвардия будет знать, что вы, ваша светлость, выступаете за любимчика гвардии и большей части армии, за бригадира Норова. И случись это, то ваше имя в списке тех, против которых можно поднимать бунт, не будет значиться. Ну и будьте любезны как-то к этому сделать и меня причастным.

— За такой верный совет я бы пошёл с вами на сделку. Как показывают события: кто в нужный момент дружит с Остерманом, тот всегда остаётся в прибыли, — впервые за время разговора Бирон искренне улыбнулся.

— Приму союз за честь, — лукавил Остерман.

— Знаешь, Генрих, вот мы плетем все свою паутину. И Норов ее плетет. Но почему у него она получается доброй? Столько людей просят за него. А нас… Ну меня… Ведь проклянут же, — философски заметил Бирон.

Глава 14

Все в мире связано с сексом, кроме секса. Секс связан с властью.

Оскар Уайльд (но это не точно)

Петербург

21 сентября 1735 года

Консилиум сразу из семи медиков, собравшись в соседней со спальней государыни комнате, выносил неутешительный вердикт. Для всех было понятно, что такое положение государыни — это словно бы шаг. Одной ногой она на пороге Суда Божьего, другой еще в грешном мире. Но понятно, что вот-вот и вторая нога подтянется к первой.

— Остаётся лишь ждать следующего приступа. И государыня с её телесами, камнями в почках, иными болезнями… — медикус Фишер тяжело вздохнул. — Увы, но я поставлю неутешительный прогноз… не более года. И это только в том случае, если всё будет благоволить в пользу её величества. И при жестком ограничении в еде.

Такой ужасный вердикт никто бы не озвучил, кроме Фишера. Этот медик имел характер и старался даже при дворе быть, а не казаться, профессионалом. Причем не лез в политику, не заигрывал с элитами. А работал. И сам медик понимал, что по тонкому льду ходит. Уже начались обвинения именно медика, что с его приходом приступы государыни участились. А сейчас и вовсе половина тела Анны Иоанновны парализована.

— Господин Шульц, коли мы здесь все собрались, и ночь у нас с вами была более чем напряжённой, — лейб-медик тяжело вздохнул. — Расскажите господам о том, что поведали мне. Как вы это называете? Вакцинацией?

— Так и есть, господин Фишер, — поклонившись, сказал Ганс. — Сие прививка от оспы. И первые опыты я уже провёл. Мы можем побороть эту болезнь, господа. Первыми в Европе.

Действительно, получалось отвлечь увлечённых медициной людей от горестных переживаний. Порой, от всех болезней можно скрыться лишь только в том деле, которое искренне любишь. Работа отвлекает от дурных мыслей.

Фишер прекрасно понимал, что теперь ничем особым помочь государыне просто невозможно. Так что все с большим интересом слушали про необычайное новшество.

— Господа, мы победим оспу, если только будем действовать вместе. И о способе, как это сделать мне поведал господин Норов. Понимаю, господа, что от вас, уж не вините меня, мало что зависит, но если только будет способ помочь такому великому человеку, то он нужен нам для развитии медицины, — сказал Ганс Шульц и начал рассказывать про свои, вот только что проведенные опыты.

Он взял пустулы у молодого бычка, а после совершил разрез добровольцу, которому заплатили аж пятьдесят рублей. Ну и Ганс две недели следил за тем, как себя ведет пациент.

— Он переболел оспой. Нынче же я помещу этого человека к больному, и увидите, что будет… Ничего, господа. И мы можем прививать людей вакциной от бычков и телят, — с упоением говорил Шульц. — Вы со мной? Об оплате не беспокойтесь. Господин Норов на сие выделил тысячу рублей. Будет результат, будут еще деньги.

Медикусы были готовы и заработать и быть причастными к подобному прорыву в медицине. Но…

— Когда у вас получиться и соберете больше данных, тогда…

— А зачем вы мне тогда? — усмехаясь спросил Шульц у незнакомого медика.

— Я с вами, господин Шульц. Я видел чудо, что вы явили. Это благодаря вам государыня еще жива. Я с вами! — торжественно заявил лейб-медик Фишер.

Ганс улыбнулся. Он никогда прямо не скажет, что считает жизнь даже государыни, запустившей себя, менее ценной, чем великое открытие в медицине, способное спасать миллионы людей.

* * *

Стрельня

21 сентября 1735 года

Елизавета Петровна, красиво и грациозно изгибаясь, предоставляла возможность лежащему на кровати мужчине в подробностях себя рассмотреть. Так пошло вылезать из изрядно помятой постели, может только уж очень опытная женщина.

Золотистые волосы Елизаветы были растрёпаны, некоторые места её тела покрылись краснотой от страстных прикосновений. На поверку всё выглядело очень даже хорошо. Словно бы ночь прошла в страстном угаре. Будто бы она забылась обо всем и плыла в бурной реке страсти.

Да, впрочем, так и было. Сегодня французский посол в Российской империи Жак-Иоахим Тротти, маркиз де ла Шетарди старался, как никогда раньше. Вот только он и этой ночью не дотягивал ни по эмоциям, ни по продолжительности, ни по умеренной грубости… Да по всему чуть-чуть или даже много, но не дотягивал француз до уровня, который показал Елизавете Петровне Александр Норов.

Как же царевна ненавидела этого русского гвардейца за такую подлость! Показать вершину блаженства и… теперь Елизавета ищет нечто подобное, или подобного Норову. Но тщетно.

Царевна была уже и не рада тому, что когда-то связалась с этим гвардейцем. Но как же теперь с другими мужчинами быть и наслаждаться их озорством, если Норов… Единственный момент в своей жизни, когда Елизавета поистине устала от любви, насытилась и была выжата, как иногда выжимают сок из персидских апельсинов к её столу. Такой момент был с Норовым.

Уже ни одного и не двух мужчин после Александра Норова Елизавета Петровна попробовала в постели. И всё не то. Так что приходится мириться с тем, что Елизавета познала самую вершину страсти. Но это же не значит, что не стоит карабкаться на вершину вновь и вновь.

Елизавета, согнувшись на грани абсолютной пошлости, будто чтобы что-то взять с пола, потом прошла рядом с кроватью и лежащим на ней Жака Шетарди.

Француз был близок к тому, чтобы не то, чтобы сравняться с Норовым, но дать возможность Елизавете полноценно напомнить себе, какие же фонтаны эмоций могут быть от плотских утех. Так что своими действиями Елизавета намекала о том, что следует непременно повторить, сделать ещё один заход. Вот только француз лежал в кровати царевны и откровенно начинал её побаиваться.

Такой ненасытной женщины он не встречал даже во Франции, где нравы куда более свободные, чем в России, даже такой, в некоторой мере уже подвергшейся упадку благочиния.

Шетарди несомненно нравилась Елизавета Петровна. Она поистине красавица. Хотя, по мнению француза, ей немного не хватало того придворного лоска, что имел место быть в Париже. Между тем, у дочери Петра Великого нет опыта пребывания при достойнейшем из дворов Европы. Она бы там быстро освоилась.

Жак Шетарди думал о том, что Людовик XV лишился поистине достойной жены, одновременно и любовницы, когда по разным причинам брак короля и русской принцессы не состоялся. Вот Елизавета уже дала бы огня в Париже!

— Вы настолько утомлены, мой друг, что не замечаете, как я призываю вас к повторению пути к блаженству, — с явным недовольством в голосе сказала Елизавета.

Она подошла к прикроватному стулу. Накинула на себя халат, скрывая от француза несомненно выдающиеся женские прелести. Лишь поправила свои пышные груди, бережно их укладывая под халат.

Французский посол поймал себя на мысли, что испытывает даже облегчение от того, что ему не придётся выискивать какие-то внутренние ресурсы и доказывать, что французская школа любви — передовая в этом мире.

И француз откровенно тяготился такими эмоциями. Он даже задумывался, а не притворялись ли его многочисленные женщины, когда делали вид, будто бы не могут выползти с постели после того, как предавались на ней страсти с молодым и перспективным аристократом.

— Ваше Высочество, вы великолепны. Я не встречал в своей жизни более красивых женщин, чем вы, — комплимент от французского посла прозвучал нелепо.

Но если он не встречал таких женщин, так отчего же ещё раз не завалил эту пышущую каждой клеточкой любви женщину? Впрочем, и сама Елизавета Петровна уже потеряла настрой. Для неё было даже несколько унизительно упрашивать мужчину продолжить то, что он уже не единожды сделал, но как-то недостаточно.

Французского посла Елизавета не стала бы обвинять, что он не умеет удовлетворить женщину. Из всех последних любовников после Норова Шетарди был лучшим.

— Теперь вы можете говорить о том деле, с которым ко мне пришли, — присаживаясь возле зеркала на пуфик и самостоятельно без помощи служанок расчёсывая свои золотистые волосы, сказала Елизавета.

Французский посол подобрался. Всё же он здесь в постели у русской царевны не столько из-за того, что из трёх русских женщин, которые уже были в объятиях француза, Елизавета несомненно лучшая. Долг превыше всего!

Шетарди встал, смутился от того, с каким пренебрежением посмотрела на его мужское естество Елизавета, и поспешил натянуть панталоны.

— Ваше Высочество, нынче настал тот момент, когда вам пора задуматься о возвращении отцовского престола, — выпалил французский посол.

Дочь Петра Великого с интересом посмотрела на своего гостя. Он не первый за последнее время, кто пытался побудить Елизавету начать активно действовать. Но Лиза побаивалась. Не так давно она уже думала действовать. Чудом обошлось без того, чтобы обвинить царевну в заговоре. И людей нынче, лично преданных Елизавете Петровне стало меньше. Ей срочно нужен был Норов… Ну или «норовозаменитель». Такой же деятельный гвардеец, который мог бы повести за собой других.

Попробовала Елизавета не так давно одного гвардейца, друга Александра Лукича Норова. Так и тот заверял царевну, что он, как и другие гвардейцы, готовы встать на её защиту и привести к престолу.

К слову сказать, гвардеец тот отнюдь не оправдал надежд в постели, которые питала Елизавета. Суетной и быстрый оказался капитан Данилов. А ещё будто бы крайне раздражённый был гвардеец, обозлённый на весь мир. Дерганный какой-то.

К удивлению Елизаветы, Данилов отнюдь не питал дружеских чувств к Норову. Завидовал бригадиру. Но при этом признался, что Александр спас ему жизнь. Да и возвышение в чинах благодаря Норову. Второе, к слову, возвышение. Этот офицер пострадал некогда от прихода Анны Иоанновны.

Так что Данилов… Но он сильно не дотягивает до Норова!

— Позвольте поинтересоваться, любезный друг, отчего вы сегодня столь открыто мне об этом заявляете? О крамоле и заговоре? До того от вас были слышны лишь только намёки, — спросила Елизавета, рассматривая своё изображение в зеркале.

Красива. Она осознавала отчётливо, что красивая женщина сейчас смотрит на неё в отображении. И чего не хватало этому Норову? Ну, ладно Анна Леопольдовна — у великой княжны уже, как у женщины, наливались и ноги, и грудь. А что же нашёл несомненно выдающийся мужчина в своей жене? Ведь тощая селёдка!

Впрочем, Елизавета настолько была уверена, что она красивее любой женщины при дворе императрицы, что могла найти обидное определение для любой из дам. Особенно часто она увлекалась тем, что в уме критиковала Юлиану Норову.

— Я прибыл к вам, как только узнал, что русская императрица при смерти. И нет, она не умерла, но нынче же потеряла всё своё величие. Апокалиптический удар половину её тела умертвил, — сообщал важнейшие новости Шетарди.

Гребень в руках Елизаветы упал на пол, она развернулась на своём пуфике. И даже не заботясь о том, что одна из массивных грудей женщины выскользнула на свободу из-под халата, спросила:

— Сведения точные? Мне нужно во дворец. Срочно.

— Один из помощников лейб-медика Фишера — мой человек. Сведения точные, — серьёзным и решительным тоном отвечал француз. А во дворец… успеете. Доставьте же мне удовольствие вас лицезреть еще немного.

Дочь Петра Великого, казалось бы, и не замечала, что халат её развязался, и она ходит из стороны в сторону по комнате, даже не заботясь о том, что сейчас выглядит не самым выигрышным образом.

Любую ногату нужно еще уметь показать выигрышно. А если этим не озаботиться, то как-то по-мужицки выходит, без должного лоска и изящества. Совокупление, а не акт любви. Между тем, Елизавета и не думала предлагать себя своему гостю, все мысли царевны были направлены на другое.

В последнее время Елизавета Петровна жаждала власти. Она всё больше хотела наказать тех, кто её принижал. А в том числе она хотела доказать Норову, что тот сделал большую ошибку, когда отверг любовь Елизаветы Петровны. Ведь опальную царевну еще можно, хоть и сложно, отвергнуть. А вот императрицу — точно нет.

— Вы предлагаете поднимать гвардию? — спросила Елизавета Петровна, резко останавливаясь.

— Если бы ещё несколько дней был нейтрализован ваш хороший знакомый, бригадир Норов, а мне бы удалось всеми правдами и неправдами добиться того, чтобы из Петербурга выехал Густав Бирон, то именно такой совет вы бы услышали от меня, — отвечал французский посол.

— А какой же нынче совет вы мне дадите? — спросила Елизавета.

Француз не сразу ответил. Да, уже прозвучали те слова, за которые можно было бы Елизавету отправить на плаху. Да и посла бы не пожалели. В России могли казнить пьяницу, который в хмельном угаре швырялся бы монетами с изображением русской императрицы. Чего уж говорить, когда звучат откровенные призывы к смене власти.

Но то, что сказал Шетарди дальше, вызвало бы гнев даже у верных гвардейцев — кумовьёв Елизаветы Петровны. И таких в гвардии, особенно в Преображенском полку, много, под три сотни наберется.

— У меня есть сведения, что Швеция готова объявить России войну, — выпалил французский посол.

— Как? Они нарушат Ништадтский мир? Я предполагала это. И была уверена, что Швеция объявит войну России ровно тогда, когда большая часть русских войск отправится на Юг. Но хочу вам сказать, что я недовольна таким стечением обстоятельств. И даже если бы шведам удались их военные кампании, приходить к власти на штыках шведских я не желаю, — решительно говорила Елизавета Петровна. — Я родилась в День Полтавы. Я дочь Петра Великого. У меня на роду написано не любить шведов.

Ещё более года назад шведы связывались с русской царевной. Через своих шпионов они уточняли, что бы сделала Елизавета Петровна, если бы она пришла к власти. И тогда, находясь в поисках хоть какого-нибудь шанса стать императрицей, Елизавета пообещала пересмотреть Ништадтский мир.

— Я прошу вас, царевна, не бросайтесь словами. Вы более умны, чем пробуете убедить иных, — сказал Жак Шетарди.

— Если я отдам шведам, которые за меня станут воевать, Петербург, то меня же убьют даже самые верные соратники, — сказала Елизавета.

На самом деле, она не собиралась исполнять каких бы то ни было договорённостей со Швецией. Петербург, его окрестности — всё это было слишком дорого для Елизаветы Петровны, чтобы возвращать шведам. Это еще и личные земли дочери Петра, которые она получала в подарок от отца. Царевна любила Москву, но лишь только приезжать туда на некоторое время и тут же возвращаться в Петербург.

— Шведы будут иметь предлог нарушить Ништадтский мир и начать войну с воззваниями, что вы и есть единственная наследница российского престола, — сказал Шетарди [ в реальной истории так и было: шведы начали войну почти сразу после смерти Анны Иоанновны и призывали вернуть престол законной наследнице — дочери Петра Великого].

— Вы же в том числе и военный человек. Как оцениваете шансы шведов? — спрашивала царевна.

— Они велики, Ваше Высочество, — подойдя к женщине, говорил француз.

Его всё же притягивали большие массивные груди этой русской женщины. Он стал мять их, но делал это скорее, как медик, чем страстный любовник.

— Это после, — одёрнула руки француза русская царевна.

И даже такое внимание ей понравилось. Ей всегда нравилось, когда мужчины её хотят и когда она выбирает, как с этими страстными любовниками поступить. А вот Норов… он всё перевернул с ног на голову. Она никогда не знала, чего от него ожидать, и подчинялась гвардейцу, будто бы и не царевна вовсе, а баба. Сама к нему ездила!

— Что от меня требуется? — спросила Елизавета.

Она окончательно выключила в себе наивную дурочку, явив французу истинный облик далеко неглупой женщины, которая вполне сносно разбирается в международной политике и в том, что происходит в России, или может произойти.

— Только лишь письменно подтвердить, что вы намерены пойти на уступки шведскому королю.

— Это убьёт меня и отвернёт от части соратников, которых и так в последнее время не сильно-то и много, — покачав головой, всё же предоставив свои груди для исследования французу, отвечала Елизавета.

И это было бы забавно, если кто увидел. Француз мнет груди царевны, она, нахмурив брови, серьезная, предоставляет возможность это делать. И говорят о судьбоносных темах для России.

— Это будет наша тайна. Зачем кому-то о ней знать? Да я не думаю, что шведы… — Шетарди потрусил левую грудь царевны, наслаждаясь видом начавшейся дрожи на великолепном образчике женских вторичных половых признаков.

— Не увлекайтесь! — Елизавете подобная фамильярность не понравилась.

— Прошу простить меня, Ваше Высочество, задумался, — опомнился Шетарди. — Но прошу выслушать меня дальше.

Елизавета не отстранилась, а француз стал теперь нежно поглаживать то большое, что с трудом удерживал в своих руках.

— Продолжайте… во всех смыслах продолжайте, — повелела царевна.

— Так вот, король гарантирует, что Ингрия и Петербург останутся за Россией. Но он потребует Корелу, Ригу… и так, по мелочи, — говорил француз.

Неоднократно Елизавета Петровна общалась со своими близкими друзьями о том, как можно ей прийти к власти, причём, выглядеть при этом словно бы спасительницей Отечества.

Тот же Пётр Иванович Шувалов утверждал, что если в России начнётся кризис и случатся внешнеполитические неудачи, то тогда многие обратят свои взоры на дочь Петра Великого. На этой волне можно прийти к власти и пообещать со всем разобраться.

И ясно, что непросто будет, если Россия к этому моменту начнёт проигрывать в своих войнах. Однако все те, кто жаждет возвести на престол Елизавету Петровну, считали, что без определённых уступок во внешней политике сделать царевну царицей слишком затруднительно.

И тут начинаются успехи в Крыму. Да если бы русская армия проиграла там, то, возможно, Елизавета решилась бы уже прямо сейчас на активные действия. Но любые успехи русского оружия ассоциируются, в том числе, и с императрицей Анной Иоанновной.

— И вот теперь, когда русская императрица оказывается не способной править великой страной, и когда русские войска потерпят первые неудачи… — говорил французский посол, но был перебит Елизаветой.

— А насколько уверены вы, что эти неудачи будут? Батюшка мой лихо бил шведа. И нынче швед уже не тот, — возразила Елизавета.

— Фельдмаршал Миних истощает те русские полки, которые находятся на границе со Швецией. Российская империя готовится нанести мощный удар по Османской империи. Войска выгребаются отовсюду. Уже и новгородские полки, и ладожские, и псковские — все они отправлены на войну. Более того, в этот раз пойдёт воевать с турками и немалое количество гвардейцев, — говорил французский посол, увлекаясь уже не только грудью Елизаветы, но и местами тела пониже.

— Если гвардия уходит, то с кем мне делать переворот? — начиная чуть более тяжело дышать от просыпавшегося желания из-за поглаживаний француза, спросила Елизавета.

— Ваше Высочество, вы даже не представляете, какой на самом деле непорядок, в том числе, и в гвардии. Секретари полков сами могут определить, к какому батальону следовать на войну, а которому оставаться в столице.

— И у вас уже есть купленные секретари гвардейских полков? — удивилась Елизавета.

— Не всех удалось подкупить. Но вот подделать документы получилось на все три гвардейских полка. Вы же мне ранее предоставили своего человека, который и назвал фамилии тех, кто будет за вас готов вступиться. Остальных мы отошлём на войну. А когда они вернутся, то уже будут прославлять вас, — говорил француз.

Движения мужчины становились всё более активными. Ему уже и самому впору было бы снимать панталоны, ибо не настолько сейчас и стыдно показывать своё естество Елизавете.

— Когда? — спросила Елизавета.

— Если государыня не умрёт раньше, чем через два месяца, то сразу же, по первому снегу, чтобы многие не смогли быстро добраться в Петербург. Мало ли кто в Москве или ещё где решит поддержать Анну Иоанновну. Ну, а если государыня преставится, то как бы не через неделю после этого, — говорил французский посол, уже более чем активно орудуя руками по всему женскому телу и начиная целовать Елизавету. — М… И я уверен… М… Что Ушаков будет с нами… М… Степан Фёдорович Апраксин это обещал. Но, право слово, что же вы со мной делаете? Как же я вас сейчас желаю!

Шетарди лгал. Не настолько он и желал Елизавету Петровну, чтобы так томно и страстно говорить об этом. Он изыскивал внутри своего организма последние ресурсы, чтобы правильно закончить этот разговор.

Французский посол прекрасно видел, что он немного не дорабатывает с русской царевной. И ведь это даже с использованием чудодейственного эликсира из Франции, который из старика может сделать пусть и ненадолго, но страстного любовника.

Тяжёлая всё-таки работа у посла. Так изматываешься!

Сложилась такая ситуация, когда оба любовника не особо-то и хотели сейчас предаваться плотским утехам. Да, Елизавета Петровна уже тяжело дышала, словно вся была в предвкушении очередного акта любви.

Вот только у неё это получалось как-то автоматически. Словно бы тело жило своей жизнью, а мозг думал совершенно о другом.

Елизавета Петровна прекрасно понимала, что если не использует тот шанс, который открывается для неё сразу после смерти двоюродной сестрицы Анны Иоанновны, то не получится стать императрицей никогда более.

И французский посол проделал большую работу для того, чтобы именно Елизавета стала русской самодержицей. Понимала Елизавета и почему. Конечно же, Франция всячески стремится ослабить Россию, особенно в преддверии того, что вот-вот воздух в Европе наполнится гарью и запахом пороха.

Франция спит и видит, когда, наконец, уже умрёт австрийский император. Ведь какие бы он санкции ни подписывал, как бы ни призывал передать трон одной из своих дочерей, Европа будет иметь повод протестовать против женского правления в Священной Римской империи [ санкции — прописанные права занимать трон Священной Римской империи по женской линии].

Но хочет ли Елизавета Петровна ослабления державы, которую построил её отец? Конечно же, нет. И она, внешне демонстрируя, что всей душой любит всё французское, желает править сильной страной.

Так что царевне придётся вот так же, как она и сейчас себя ведёт,показывать свою страсть и любовь, но при этом не отключать рассудок и поступать по-своему.

Дайте лишь только престол Российской империи!

Глава 15

Слишком много было репетиций переворота, чтобы отказаться от премьеры.

А. Ф. Давидович

Петербург

21 сентября 1735 года

Вроде бы тюрьма — это исправительно-воспитательное место. Уж не знаю, что именно во мне исправили и в какую сторону меня воспитали. Если была цель озлобить и настроить на войну интриг — это у моих оппонентов получилось.

Прощать Ушакову то, чему он меня подвергал, я не собираюсь. Была бы хотя бы весомая причина, почему я был закрыт в Петропавловской крепости. Но право слово, не за то в тюрьму сажать нужно, что переспал с великой княжной «не должным образом».

Нет, мне пробовали инкриминировать еще и убийство «добропорядочного» верноподданного Татищева. Но тут как-то сразу не заладилось. Кто-то, наверное, припомнил Ушакову, что Василий Никитич Татищев был выпущен из этой же Петропавлвской крепости. И весь Петербург знает, сколько именно он заплатил за это. А вот имени интересанта не называют.

Не могло такое произойти без ведома главы Тайной канцелярии розыскных дел. Рыльце в пушку у Андрея Ивановича, чтоб его черти жарили!

И Анна Леопольдовна — ещё та сучка. Возомнила, похоже, дамочка, что теперь-то она уже богиня. Как бы не так. Личико смазливое, не без этого, да и в целом симпатичная. Но вот ноги… Толстые. И в целом она начала очень быстро набирать. И тут дело не столько в беременности. По тетушкиным стопам шагает.

Вот как оно получается. Нравилась девушка — так изъяны в ней либо не замечались, либо вовсе казались достоинствами. А теперь… Нет прекраснее создания, чем Юлиана Норова!

Я шёл быстрым шагом, не имея никакого желания оставаться хоть на минуту больше на территории Петропавловской крепости. Рядом со мной ступал Иван Тарасович Подобайлов. Он был суров и я почти уверен, что только последует приказ, так мы и возьмем под свой контроль крепость. Маловато только одной роты. Как же я хочу увидеть Ушакова на дыбе!

Я был искренне рад, что именно он пришел за мной. Официально капитан и командир роты Измайловского полка, а в скором будущем, если только ничего особо не изменится, так он станет и подполковником, казался мне из всех офицеров самым верным и деятельным. Мало что малоросс, а за Россию-матушку горой!

Если бы прибыл Остерман, даже Миних или Демидов, то я бы чувствовал себя должным этим людям. Да и они, впрочем, я в этом более чем уверен, смогли бы мне напомнить, кто именно вызволил меня из крепости. Вот в том, что прибыл Подобайлов, была какая-то честность. Пришли мои же солдаты и мой офицер вызволять своего командира.

У Подобайлова была бумага с печатью императрицы, с ее же подписью, и, как я понял из намеков, Ушаков артачился. А потом… Уехал. Видимо, забеспокоился, что я могу наведаться и наговорить всякого. Правильно думал. Очень рвался я хотя бы молча посмотреть в глаза своему врагу. Врагу — никак иначе.

— Рассказывай, Иван Тарасович! — потребовал я от офицера, как только мы вышли из Петропавловской крепости.

До того прямо и открыто говорить опасался. Вокруг хватало и солдат и праздно шатающихся странных личностей, так и норовивших подойти по ближе, да послушать о чем говорим.

— Дела, командир, суровые и опасные, — начал свой доклад Подобайлов.

Я слушал и наполнялся решимостью. Конечно, Петропавловская крепость — ещё тот санаторий. И процедуры здесь не лечат, а калечат. Однако такое время пребывания мозги мне несколько вправило. Я однозначно понял за кого я и за что я. Кто враг мне, кто попутчик, ну а кто ни то, ни се.

Да и не было, как оказывается, у меня времени на рефлексию. Уже сейчас нужно срочно действовать.

— Подполковник, — я нарочито назвал Подобайлова его новым званием, — немедленно отправьте солдат за Кашиным и Фроловым с указанием, чтобы те они прибыли ко мне в дом для совета. А еще…

Я остановился и посмотрел в глаза подполковнику.

— Всех верных офицеров и солдат. Всех тех, кто должен был составлять основу формирующейся дивизии… Они должны быть готовы к любым событиям. Офицеров завтра по утру собрать у меня дома. В том числе передайте полковникам Самарского и Ладожского полков, чтобы прибыли. Мне нужна верность присяги! Я не требую иного, как быть готовым выступать против государыни и ее решений по престолонаследию, — жестко сказал я.

— Я с вами, Командир, — не менее решительно сказал Подобайлов.

— И Кашина с Фроловым срочно ко мне уже сейчас!

Подполковник кивнул и тут же отдал приказ.

То, что он мне рассказал, было во многом ожидаемо. Уже после того кризиса со здоровьем государыни, что случился на приёме, следовало ожидать продолжения.

Да, императрица не умерла. Но она по большей части парализована, как я могу судить из той записки, что после доклада передал мне Иван Тарасович. Даже здесь, в присутствии казалось только верных солдат и офицеров, некоторую информацию стоит скрывать.

Ганс Шульц… похоже, что это моя находка. Он обстоятельно описал состояние здоровья. А также в записке были намёки и на некоторые политические расклады.

Бирон встретился со своим заклятым оппонентом Остерманом. Ещё недавно для меня подобное событие вызывало бы немалое удивление. Но сейчас, как видится, и непримиримые враги могут встречаться и договариваться. И делать это не только в присутствии государыни, которая всех со всеми желает помирить, но и наедине.

А для меня нынче все или почти все друзья — это те, кто может выступать против Ушакова. Готов хоть с самим герцогом сцепиться, если тот пойдёт на союз с Андреем Ивановичем, главой Тайной канцелярии.

Мы шли по Петербургу. Я поймал себя на мысли, что если бы сейчас, даже вот этими силами, я захотел изменить лица, находящиеся у власти в Российской империи, то сделал бы это. Порой для таких мероприятий хватает и одной роты решительных солдат.

И именно эта самая рота числом более ста штыков сопровождала меня домой. Впрочем, в голове были более масштабные решения. Нужно не только захватить власть, нужно ее удержать. И все средства хороши.

— Переводите ваших людей на усиленные караулы и непременно всех вызывайте из отпусков, — приказывал я подполковнику Подобайлову.

Отдав ещё несколько распоряжений, лично расставив охрану и гвардейцев вокруг и рядом своего дома, я, наконец, открыл двери жилища, где мне было некогда очень хорошо.

Подобайлов отправился заниматься моим поручением. Я оставался один. Ненадолго. Только чтобы немного перевести дух после заточения.

Выбросив из головы переживания по поводу того, как меня может встретить жена, наполнившись желанием как можно быстрее смыть с себя тюремный налёт и переодеться, я сразу же направился в ванную комнату.

— Господин, позвольте выразить вам радость, мы все очень ждали вашего прихода, — не успевала за мной Аксинья.

Я шёл решительными широкими шагами, будто бы убегал, скорее, даже не столько в ванную, как от любых иных переживаний. Нет времени думать ни о чем, кроме как о ситуации в Российской империи. Но вот же засада, мысли сопротивлялись покидать мою голову.

— Есть ли тёплая вода? — не отвечая на явные порывы радости девушки, спросил я.

— Горячую подогреть надо, а тёплая есть, — чуть растерянно отвечала Аксинья.

— Принеси в ванную комнату халат и подготовь мой мундир, — отдавал я распоряжения.

— А что прикажете сказать госпоже? — последовал вопрос запыхавшейся, не поспевающей за мной девушки.

Я проигнорировал вопрос. Госпожа сама пусть решает, как ей быть в этой ситуации. Заниматься семейными разборками, кто кому изменил, кто кого любит или ненавидит — на данный момент это вторично. Да и я могу быть прямо сейчас излишне упертым и жестким.

Было у меня такое ощущение, что все эти семейные дрязги потихоньку, медленно, но способны делать меня слабее. Моя семья — это либо крепкий тыл, способствующий моим делам, либо это явление, на которое я обращаю внимание намного меньше, чем на все остальное. В конечном итоге размолвка может привести к тому, что я отправлю Юлю в наше поместье. С ней Ганса Шульца. И пусть рожает, живет. Я буду наездами. Как многие тут делают.

Вода была даже не тёплой, я сказал бы «летней», в меру прохладной. Но это меня не остановило. Я быстро скинул с себя всю одежду и плюхнулся в деревянную ванну, заполненную водой лишь на треть.

Я с упорством маньяка намыливал своё тело, стремясь не пропустить ни одного сантиметра, который не был бы красным от трения жёсткой мочалки из конского волоса. Было такое ощущение, что если я качественно помоюсь, то и смою некоторые свои назревающие психологические проблемы, которые не могли не возникнуть после пребывания в Петропавловской крепости. Я видел такое, о чем хотелось бы забыть.

Здесь бы ещё устроить один вечерок с обильной едой и питьём алкоголя. Но боюсь, что подобной роскоши сейчас я позволить себе не могу. В любой момент могут начаться события. И, либо я буду участником этих событий, решать и направлять Российскую империю по тому вектору развития, который считаю правильным, либо же бригадир Александр Лукич Норов уйдёт в сторонку и будет забыт. И это в лучшем случае, если бездействовать, то буду забыт. А может последовать и арест с казнью. Так что действовать я обязан, а уже потом всё остальное.

Понятно, что сейчас куда-то бежать и суетиться я не буду. Я должен быть готов к любому развитию событий. И просто обязан иметь информацию о ключевых персоналиях, которые могут в этих событиях играть значительную роль.

В ванную постучались.

— Заходи! — не сомневаясь, сказал я.

Аксинья остолбенела. Смотрела на меня всего такого голого, но намыленного. А мне было абсолютно безразлично. Каких-либо существенных дефектов, если только не шрам на щеке, моё тело не имело, напротив, уверен, что должно быть весьма интригующим для женщин. Если только не те синяки, которые были у меня на рёбрах и ногах.

— Халаты, полотенца оставляй и приготовь мне обильный ужин. И ещё у нас будет большое чаепитие с самоваром, когда некоторые люди придут. Подготовь всё к нему, — ни грамма не смущаясь, отдавал я приказы прислуге. — Еще… Пошли за Мартой. Она тоже понадобится.

Девушка лишь несколько раз кивнула головой и попятилась назад. Возможно, она думала, что я её пригласил и встречал в таком виде для особых заданий? Как-то я не подумал о том, что девушка может сильно смутиться и даже испугаться. Но нечего пугливым делать в моём доме.

Вон, рассказывают, что некоторые дворяне могут заниматься любовью, когда слуги свечи держат над постелью. Так что тут такие нравы…

* * *

Госпожа Норова стояла возле дверей в ванную комнату, прижимаясь к стене, чтобы Александр её ни в коем случае не увидел. Она сильно сжала кулаки, когда Аксинья заходила в комнату. Юлиана подумала, что её муж сейчас вызвал служанку, чтобы… Он ведь уже так долго не был женщиной, что наверняка желание тяготит.

Сама же Юлиана просто боялась заговорить с Александром. Сегодня к вечеру даже не помогали те успокоительные микстурки, которые медик Шульц подготовил для нее. Сердце женское билось в два раза чаще обычного.

Оказывалось, что она настолько любит своего мужа, что эта страсть способна даже навредить. Юлиана осознала, что она не готова ни с кем делить своего суженого. Она настолько переживала, когда он был в заточении, что дважды Шульц ночевал в доме Норова, чтобы отреагировать, не дай бог что случится. Ведь внизу живота тянуло.

Последние два дня Юлиана и вовсе провела, практически не вставая с постели. И очень мало двигалась, даже лёжа в кровати. Так потребовал перед своим уходом по дворец, Шульц. Когда не получилось быстро дождаться своего мужа, госпожа Норова придумала другую цель — во что бы то ни стало сохранить ребёнка. И пока с подобной задачей она справлялась.

— Ну же! Говори! — потребовала Юлиана, как только Аксинья вышла из ванной.

Служанка растерялась. А что можно было говорить, если и так всё понятно, а госпожа подслушивала?

— Ну, какой он? — задала вопрос Юлиана, и Аксинья раскраснелась.

Не сразу госпожа Норова поняла, о чем спросила, и догадалась, что увидела служанка. Да Юлиана сейчас бы… да она упала бы, если б увидела своего красавца, своего любимого, лучшего из мужчин.

Вдруг слеза покатилась из глаз женщины. Она подумала, что если сейчас и пришлось бы удовлетворять своего мужа, то могла бы лишиться ребёнка. И вдруг подумала, глупышка, что если сохранять ребёнка, то можно лишиться мужа.

Трижды нога Юлианы дёргалась в сторону двери в ванную комнату, чтобы войти. Вот словно бы она уже решалась открыть двери, чтобы увидеть своего мужа и заключить его в объятия, но вновь не решалась. Страх быть отвергнутой оказывался даже сильнее желания увидеть Александра.

* * *

Я мылся, как мне показалось, достаточно долго для того, чтобы если Юлиана желала, то пришла бы меня увидеть. Как бы я ни гнал мысли прочь, но без какого-то понимания, какие у нас сейчас отношения с Юлей, работать не получится.

Я вышел из ванной комнаты, сразу же направился в столовую. Последние два дня меня и вовсе держали на воде и чёрном хлебе. Да и били уже более ответственно. Болели рёбра, и я даже в какой-то момент испугался, что отбили почки. Нужно будет проконсультироваться у медиков.

На столе уже было расставлено съестное богатство. Запечённое мясо, пусть и холодное, несколько кусков пирога, нарезанная тонкими ломтиками буженина, копчёное сало и мясо, запечённая колбаса. Это как раз то, что мне сейчас нужно было. Не объесться бы. Чтобы плохо не стало.

— Господин, наш повар просит прощения, что всё холодное. Он уже приступил к готовке и через тридцать-сорок минут сможет подать вам бульон с сухарями или что угодно, что вы изволите, — оправдывалась Аксинья.

— Бульон горячий будет самое то. И кофе с молоком… много кофе с молоком, — говорил я, неприлично запихивая в рот еду. — А что госпожа? Выйти не может? Не прихворала ли?

Я задавал вопросы и сразу же давал подсказки, что отвечать. Если Юлиана не вышла, то хотя бы пусть прикидывается больной. Так мне, возможно, будет слегка проще относиться к ситуации и всё-таки выкинуть из головы то, что никак не получается. Да и в ближайшее время мой дом наполниться людьми. И как хозяйка не выйдет поздороваться? Только если болеет.

— Господин, позволите ли мне передать госпоже, что вы её позвали? — нерешительно, боязливо, но всё-таки спросила Аксинья.

Я проглотил очередной кусок чего-то там, уже даже и вкуса не разбирая, так как просто набивал требуху. А потом на некоторое время замер и задумался. Даже если бы очень сильно Юлиана хотела выйти ко мне и броситься на шею, то те последние наши разговоры, перед тем, как я отправился в Петропавловскую крепость, не подразумевали подобных нежностей и страсти.

— Всенепременно я просил бы супругу, если здоровье ей позволяет, прибыть в столовую, — сказал я.

И тут мои глаза расширились. Сразу же после моих слов Аксинья не успела ещё и двух шагов сделать, а Юлиана, оказалась в дверном проёме, ведущем в столовую.

— Здравствуй, Юля, — сказал я, вставая из-за стола и приближаясь к своей жене. — Как здоровье твоё? Нашего ребёнка?

— Благодарю, супруг, всё обошлось, — так и не поднимая на меня глаза, отвечала Юлиана.

— Да мне осточертел этот театр! — вдруг взбеленился я, отчего Юля вздрогнула. — Ну, я ж люблю тебя. Судя по всему, и ты любишь меня. Да я даже в Петропавловской крепости сидел из-за отказа Анне Леопольдовне. Если прямо сейчас мы окончательно не определимся со своими отношениями, то прошу тебя уехать из Петербурга. Ты будешь отвлекать, я не могу выкинуть тебя из головы и заниматься своими делами.

Таким откровенным с Юлей, да хоть бы с кем в этом мире, я ещё не был. Всегда приходится использовать какие-то ужимки, недосказанности, притворство. А вот так напрямую здесь не принято говорить. Впрочем, и в будущем не так чтобы все друг другу откровенно высказывались о наболевшем.

Юлиана подняла глаза. Они наливались влагой, но при этом смотрела она решительно. Очаровательная женщина, даже невзирая на то, что на лице слегка высыпали прыщи. Наверное, дочь у нас будет. Пробует плутовка забрать у мамы часть красоты. Ничего, на двоих красавиц хватит Я бы вот прямо сейчас съел бы её, либо откусил хотя бы кусочек.

А потом Юля чуть приподнялась на носочках и так нежно меня поцеловала, что я стоял и ощущал, как толпы мурашек бегают по всему моему телу. Казалось бы, что я уже всё допустимое испытал с женщинами, что новых эмоций вряд ли прибавится.

Но нет. Вот она, новая ступень эволюции отношений. Один поцелуй заставлял меня стоять как вкопанного.

— Мы просто перелистнём эту страницу нашей жизни, — сказал я, обнимая Юлю, не сразу отойдя от последствий поцелуя.

Вот так мы простояли ещё минут десять, когда я понял, что всё-таки пора бы ещё подкрепиться, и хватит уже держать Аксинье тяжёлый поднос на весу и прятаться за углом. Она там стояла и не смела нарушить нашу идиллию.

А потом я безобразно, неэстетично ел, а ожившая Юлиана рассказывала, что и как она делала, как пробовала меня вызволить из заточения. Вот такая мне нужна жена. Судя по всему, Юля несколько наделала шороху, в том числе, и во дворце. Но этого не хватило. Зато теперь есть понимание о характере и отношении ко мне некоторых людей.

Стоит задуматься, кто именно мне действительно друг, чтобы этих людей по возможности двигать ещё выше и иметь возможность создавать ту свою партию. Идти путём, когда я сам возвышаю людей, или использовать кого-то для этого, чтобы именно мой человек в конечном итоге принимал какие-то решения. Подыматься из низов, занимать среднее звено управления, рваться наверх.

Демидов повёл себя очень даже по-дружески, чем изрядно удивил. Писал ходатайство императрице. Нартов строчил петиции и высочайшие просьбы к императрице, чтобы меня освободили. Ломоносов так и вовсе предлагал начинать создавать вооружённые отряды из рабочих завода и молодых учёных.

Я чуть не поперхнулся, когда такое услышал. Вот, получается, какой революционер у меня под боком. Того и гляди: фабрики рабочим, землю крестьянам, захватывать вокзалы отправиться, телеграфы, телефоны. Да и пусть, на самом деле. Вот только создаст это все: и телеграфы и телефоны — и вперед.

Горяч, может, даже слишком пока ещё горяч Михаил Васильевич. Так и норовит любую проблему решить через кулаки или насилие. Нужно побольше загружать Ломоносова научными и изобретательскими делами. И жену ему подобрать как-то. Не случиться ему найти свою немку-лютеранку, как в иной истории. Пусть православную девицу осчастливит!

А ещё, вместо того, чтобы посылать Михаила Васильевича Ломоносова учиться за границу, я его сам обучу. Но, знаю же я некоторые основы физики и химии которые для нынешних ученых будут откровением. К примеру, принципы механики, оптики, той же химии, число Авогадро и нитроглицерин. В школе-то я учился хорошо. И удивительно немало уже зафиксировал на бумажных носителях того, что периодически вспоминаю из школьной программы.

А вообще — это идея. Пусть бы не только Ломоносов, но и ещё парочка талантливых и исполнительных студиозусов находились почаще при мне. Глядишь, и химика вырастили бы. Нам же нужны капсюли и унитарный патрон. Я же думаю о том, чтобы когда-нибудь, ещё при своей жизни, создать бездымный порох.

Да и откровенно пора бы уже даже заняться массовым производством фарфора, хрусталя и многого другого. В том числе и алкоголя. Не собрался я спаивать Россию. Можно же все больше продавать и заграницу. Зарабатывать при этом столько денег, чтобы появлялись всё больше новых заводов.

— Господин, к вам прибыл господа Кашин, Фролов и Степан. Они ожидают, когда вы их примете, — сообщила Аксинья.

— Если позволишь, я пойду прилягу, — сказала Юля.

— Я не скоро освобожусь, но непременно приду спать на НАШУ кровать, — ответил я.

Жена улыбнулась и отправилась в спальню. И как бы мне ни хотелось последовать сразу же следом за ней, дела не терпят.

— Степан, — говорил я, когда троица исполнителей моих тайных дел собралась в столовой. — На тебе организовать «топтунов». Устроить слежку за Ушаковым, за Елизаветой Петровной, за французским послом Шетарди в особенности.

Степан деловито кивал головой. Правда, создавалось впечатление, что он больше озабочен тем, чтобы то и дело бросать томные взгляды на Аксинью.

— Все любовные дела после! — когда Степан заострил свой взгляд на служанке, которая несла на подносе какие-то плюшки и пирожки, а ещё один слуга нёс большой самовар, резко сказал я.

Раздавал указания, примерно понимая, кто и как должен начать действовать. Главный фигурант вероятных событий, конечно же, Елизавета Петровна.

Да, я остаюсь верен своему слову и верен присяге, которую дал ещё не рождённому ребёнку в утробе Анны Леопольдовны. Она для меня неинтересна, она в моём понимании лишь только инкубатор, который должен родить достойного правителя Российской империи. Грубо? Ну так и повела себя, как гадина.

Но раз так выходит, что Анна Леопольдовна носит этого ребёнка, то приходилось думать и о её защите.

— Дальше… Готовим людей и печатаем прокламации. Займется этим тоже Степан. Фрол помогает. Текст я напишу. Готовим и крикунов, которые появятся во всех трактирах и станут…

Уже через пятнадцать минут к нам присоединились Подобайлов, Смитов, Саватеев, Смолин и ещё два офицера Преображенского полка. Из тех, с которыми я имел честь плечом к плечу сражаться в Крыму.

Если кто-то плетёт сейчас заговор, то здесь и сейчас я создавал антикризисный центр. И важно увидеть всех людей, их решимость идти до конца. И только потом я просто обязан встретиться с фельдмаршалом и с герцогом Бироном.

Мы должны действовать на опережение.

Глава 16

Против взегда сложнее. Потому что все равно тех, кто «за», больше.

Э. Врекин

Петербург

21 сентября 1735 года

— Иван, у меня к тебе будет особое задание. Ты можешь отказаться. И я не уверен в том, что у тебя получится. Но… более некому, так как среди нас ты хотя бы немного разговариваешь на немецком языке, — обратился я к Кашину.

— Сделаю всё, и даже больше, — решительно сказал Иван. — Приказывайте, Командир.

Я задумался. В данной ситуации мне отчаянно не хватает одного человека. Нет, не кого-то конкретного, а того, кто мог бы решать некоторые щепетильные вопросы за рубежом нашей Великой державы. Как-то не озаботился я агентурой заграничной. И прямо сейчас ничего не изменить. Это работа в долгую.

Кашин всё-таки на эту роль не особо подходит. Но, если нет вариантов, то нужно использовать те ресурсы, которыми я обладаю. Впрочем, всё равно мне, так или иначе, нужно искать истинного немца, чтобы он был проводником на немецких землях для Кашина. Иван — лишь исполнитель. Однако выстрел порой не самое главное. Важнее — подготовка к выстрелу.

— Отправишься с моим управляющим из поместья в Голштинию. Что именно сделать, я скажу потом, — принял я решение. — Его работаешь в темную. Я помогу, что и как сказать и сделать. Но нужен результат, или…

— Или смерть. Моя, — сказал Кашин то, что не так было легко произнести мне самому.

Да, я собирался исполнить Карла Петра Ульриха. Внука Петра Великого. Убить на данный момент единственного прямого наследника по мужской линии. Да и вообще не было больше наследников, ну если только не Анна Леопольдовна. Но… Так себе наследница.

Каких-то особенных и личных мотивов, чтобы решиться на такое дело, убить Карла Петера Ульриха у меня не было. Сведений о том, как поживает внук Петра Великого, практически не имелось.

Однако, что чётко вынес я из уроков по истории: Пётр III — тот самый Карл Петер Ульрих, ненавидел Россию, что не скрывал даже в публичном пространстве. Можно по-разному оправдывать Петра III за его союз с Фридрихом Великим и за то, что этот немец на русском престоле раздал все завоевания, земли, залитые русской кровью во время Семилетней войны. Он отдал уже русский Кёнигсберг, предал надежды русского подданного Иммануила Канта.

Можно его оправдывать, что не хотел резкого усиления Австрии, потому поддержал Пруссию, что, кстати, сделал «патриотка» России Екатерина, но прикрывшись убитым ею мужем. Да и другие оправдания — так себе. Дал вольную дворянству, но забыл про крестьян. Суетной император был. И пусть некоторые попытки реформ Петра III и выглядят даже прогрессивно, всё равно такого правителя нам не нужно. Алкаша и любителя игры в солдатики, который был готов променять русский престол на чин полковника в армии битого Россией прусского короля Фридриха.

Кроме того, если я обещал защищать того ребёнка, которого ещё не родила Анна Леопольдовна, от своего слова отступать не намерен. И если у решившей взять власть в свои руки Елизаветы Петровны не будет решения престолонаследия, не будет преемника, то она резко теряет в позициях.

Конечно, можно было бы исполнить и саму Лизу. Хотя я и чувствую ответственность за любых женщин, с которыми мне было хорошо, ради благосостояния Империи я бы это сделал.

Однако случиться может всякое, и у российского престола обязательно должна быть альтернатива. Что если Анна не родит? Да и все мы под Богом ходим. И Анна Леопольдовна может даже во время предполагаемого бунта получить свой нож в спину. Да и Лиза… Ну была же она не самой худшей правительницей, в конце-концов. Вон какие дворцы отгрохала, войну выиграла очень сложную.

И тогда вопрос престолонаследия Великой державы станет очень остро. Переходить же на другую форму правления, например, парламентскую, Россия не готова. Был бы я даже убежденным либералом в прошлой жизни… Тьфу-тьфу-тьфу… Бог миловал. Но, допустим, что так. И все равно не созрела Россия для парламентаризма.

Да и как показывает опыт Речи Посполитой, дикий парламентаризм к величию государство не приводит. Шляхетская вольница привела к упадку Польши. Впрочем, я был убеждён, что подобное умозаключение вполне актуально и для политических систем в будущем.

— У каждого из вас есть какие-то знакомые среди гвардейцев иных полков. Мне нужно знать, что думают и чем дышат гвардейцы, — поднял я следующий вопрос. — Обратите внимание на тех, детей которых Елизавета крестила.

— О том уже ясно, — сказал Иван Кашин. — Кумовья Елизаветы начинают поднимать головы. Слышал я ещё и о том…

Иван замялся. Он исподлобья посмотрел на меня, будто бы сейчас хотел поведать не самые приятные новости.

— Говори уж, — сказал я.

— Данилов полюбовником Елизаветы стал, — нехотя сказал Кашин. — Он же нынче на ваше место метит. И ведь поставят. Вы на дивизию особую, он на батальон измайловцев.

Кольнуло. Не могу сказать, что эта новость для меня безразлична. Она важна уже потому, что касается непосредственно наших дел. Елизавета одним из доступных ей способов завлекает в свои сети деятельных гвардейцев.

Но в груди защемило не от того, что Елизавета вроде бы как мне изменила. Да я уверен, что после меня в постели золотоволосой красавицы побывало не менее десятка мужчин. Мне несколько обидно за то, что Данилов как будто бы выбирает сторону моих врагов. Да, наши корабли разошлись. Он не мой человек. Это тот случай, когда я сожалею об утрате именно соратника.

На самом деле, я несколько привязался к Данилову, чувствовал свою ответственность за него, словно бы он был моим младшим братом, которого я, так или иначе, но старался направить на путь истинный. И немного гложило то, что у меня это не получилось.

— Данилова взять под плотный надзор. Если людей не хватает, привлекайте надёжных гвардейцев. А ещё… — я задумался. — У вас будут помощники. И прошу их сразу при первой встрече сильно не бить.

— Что же это за помощники, которых хочется ударить, как только увидишь? — спросил Фролов.

— Это Косой и все банды, которые сейчас в Петербурге обосновались, — ответил я.

Мои собеседники выразили крайний скептицизм. А вот я бы не стал утверждать, что они нам не помогут. За деньги с превеликой радостью послужат интересам Отечества и моим планам. За хорошие деньги. На это дело я уже думал отрядить до трех тысяч рублей. Нам же еще нужно найти тех людей, которые стали бы будоражить общественное мнение.

Любой профессиональный разбойник — это всегда человек осторожный, внимательный и во многом даже решительный. Криминал на то он и есть криминал, чтобы находиться в тени, оставаться незамеченным. Они же и улицу должны знать хорошо.

Так чем же они не топтуны? Как раз-таки подобные люди могут отследить любого и при этом не быть замеченными. У Степана, насколько я понимаю, вполне вырисовывается профессиональная команда. Но моя служба безопасности на данный момент настолько ещё малочисленна и неопытна, что приходится думать и о других ресурсах.

— Степан, на тебе переговоры с бандитами. Нужно узнать, что они могут, и сколько будет стоить их работа. Да и в целом я посоветовал бы тебе присматриваться к некоторым разбойникам. Кого-то можно взять за шиворот и привлечь к нашей тайной работе, — сказал я.

В дверь столовой постучали. Я автоматически взялся за пистолет, лежащий на столе. Обстановка, особенно после того, как я начал нагнетать, предполагала постоянную готовность к любым неприятностям и сюрпризам.

Но в этот раз тревоги мои были напрасны. Да, если кому-то было бы нужно меня схватить, то вряд ли стучались бы в дверь.

На пороге показалась девица, которая в моих списках красавиц сейчас находится на уверенном втором месте. Марта стрельнула глазами в сторону своего мужа. И даже я сглотнул слюну, когда она очень сексуально прикусила нижнюю губу, рассматривая нашу честную компанию.

Всё-таки Рыжая знает себе цену, от природы ли или уже научилась, но умеет смутить любого мужика. Фролов понял, что его жена стала объектом внимания всех присутствующих. Особенно дикими глазами смотрел на эту женщину Степан. Нужно срочно его женить. Пусть бы забирал себе Апраксию. Спят же уже сколько вместе!

— Присаживайся, Марта, — сказал я, поднялся и проявил внимание к красивой женщине.

Отодвинул стул, помог присесть.

— Фролов, вот это должен был сделать ты! — игриво сказала Марта. — Но ты сделаешь что-то другое и дома.

Фролову крыть было нечем. Действительно, это должен был сделать он. Однако нужно вот эту всю ситуацию вновь переводить в рабочую атмосферу. Иначе теперь мы начнём мериться своими остротами и другими проявлениями харизмы перед женщиной. И мне нравилась эта компания. Как-то с ними комфортно.

— И кто из вас, — я обратился сразу и к Степану, и к Кашину, — готов ссориться с Фроловым? Никто? Тогда внимание не на Марту, а на дела наши.

С ним ссориться никто не хотел. Потому глаза мужчин нехотя, но отлипали от, с позволения сказать, ещё одного члена моей команды — от Марты.

— Понимаешь ли ты, почему я тебя вызвал? — обратился я к Рыжей.

— Догадываюсь, господин Норов, — серьёзно и решительно ответила Марта.

Как-то даже немного отлегло, почти перестала работать её женская магия, когда таким деловым тоном заговорила. А произнесла бы эти слова томно, с придыханием и при этом стрельнула бы глазками — я бы так и не вернул совещание в конструктивное русло.

Марте предлагалось сделать то, что, в принципе, она уже и до этого делала. Лишь только, словно бы на бессмысленном собрании парткомитета в Советском Союзе я вторил:

— Необходимо усилить бдительность. Нужно быть внимательной к мелочам, — не столько я требовал, сколько старался мотивировать Марту. — Ты такой же мой друг и соратник, как иные.

На данный момент в моём, пусть и в совместном владении, но уже находятся два ресторана и два трактира. Трактирные заведения, которые располагаются рядом с нашими ресторанами, резко начали терпеть убытки, как только появились столь уже популярные в Петербурге заведения. Так что началась экспансия и мы скупаем заведения.

Сейчас ещё идёт речь о том, чтобы открывать третий ресторан. И вот его будут делать ещё более пафосным и величественным. Один только вход будет стоить, как среднего качества корова — до десяти рублей.

А об этом мы говорили ещё раньше, даже до моего отбытия на войну. И откроется ресторан не ранее, чем к апрелю, а, возможно, даже и к маю. Там внутри должно быть исполнено в стиле ампир. Максимально пафосно, с пальмами, с лимонными деревьями, на которых должны расти лимоны. Статуи даже заказали из Италии. Так что подготовительные работы занимают больше времени, чем открывались бы два других ресторана.

Но всё это связано с тем, что произошло уже разделение по сословным предпочтениям. К нам в основном идёт дворянство и чуть в меньшей степени зажиточная часть мещан, в основном приезжие купцы. Иностранцы повалили десятками или сотнями. Записаться на ужин в ресторан теперь можно только лишь загодя, бронируя место за три-четыре дня минимум. Или же платить за отдельный кабинет очень большие деньги. Вот пусть будет поистине статусное место.

— Всех, кто посещает отдельные кабинеты, обязательно записывать и фиксировать кратко те темы, на которые они разговаривают на обеде или ужине, — говорил я. — Если в ресторанах появляются гвардейцы — обслуживать их всенепременно по высшему чину. Поить, расспрашивать, девок подкладывать для расспросов. Надо, так и за мой счет.

— У ресторанов хватает возможностей прокормить хоть всю гвардию, — вставила свою шпильку Марта.

Вот была бы она не она… Так одернул. Но Рыжая… она такая рыжая…

А вообще я сейчас говорил такие вещи, которые, если бы стали достоянием общественности, то мне нужно было бы эмигрировать. Ибо в русском обществе я был бы изгоем. Подслушивать, следить, специально спаивать…

Однако нельзя упускать никакую возможность, чтобы только раздобыть информацию. Ведь это истина, которая актуальна для любого времени: тот, кто обладает информацией, обладает миром.

— Ни в коем разе не раздавать листовки прямо в ресторанах. Те, кто готов действовать против державной власти, не должны думать, что рестораны для них опасны, — давал я последние наставления Марте.

Она непременно кивала головой. Я уверен, что Рыжая сделает всё, о чём я её попрошу. Несколько содрогнулся от мысли, что она действительно сделает ВСЁ, если я очень попрошу.

Нет, какой-то особой химии к этой женщине у меня нет. Мною вовсе словно бы получена прививка верности. Смотрю теперь на женщин несколько иначе, думаю больше головой, а не другими частями тела. Потому-то и не попадаю под чары Марты. И о Лизе думаю только лишь в рамках политической борьбы.

А вот Фролову стоило бы задуматься, что его женщина не совсем удовлетворена жизнью. И что их первоначальная страсть, которая и подвигла на свадьбу, уже не такая жгучая. Впрочем, это их семья — им решать. Мне бы со своей разобраться.

— Всё, господа и дамы. Нынче сон ваш ограничивается, а вот время на работу увеличиваете. Нынче же идите и исполняйте всё то, о чём мы сейчас договорились, — приказал я и решил немного простимулировать работу команды исполнителей моих тайных дел. — Я обещаю, что когда сложится всё так, как и должно, тогда и я приближусь к трону, и все вы получите непременное дворянство, чины, земли.

Это взбодрило моих друзей. Особенно сверкнули глаза у Степана, когда я сказал о земле. Нужно будет взять себе на заметку нездоровый блеск глаз. Надо как-то выделить ему уже сейчас что-нибудь, деревеньку в управление дать что ли. Когда настолько фанатично воспринимают вероятные подарки, можно быть уверенным, что этого человека не так чтобы и сложно подкупить. Но и я могу ошибаться, поэтому буду проверять свои сомнения.

Я остался один… Нет, я остался наедине с прекрасной, необычайно очаровательной на вид, с пухлыми ногами красавицей. Румяной такой… запечённой индейкой. Вот уж действительно повар угодил. Чуть сознание не терял от того аромата, что шёл от этого очень экзотического блюда.

Между прочим, я намеревался начать разводить индюков у себя в поместье. Более чем уверен, что это мясо станет весьма востребованным в ресторанах. Уже складывается такая тенденция, когда любые новинки, предлагаемые в ресторанах, тут же становятся популярными.

По сути, мы создали бренд, заработали себе имя. И теперь можем не только следовать каким-то тенденциям — мы сами их создаём, и нам верят.

Да и как же может не понравиться такое блюдо? Живот начинал от обилия пищи несколько волноваться. Все же я переедал. Я все равно ел и понимал, что так и не удосужился проработать очень важный момент в своём быте.

Кстати, и не только в своём. Ведь если я попробую внедрить унитазы… Каждый уважающий себя небедный человек захочет иметь подобное устройство у себя дома. Дело, конечно, привычки — использовать горшки. Но ведь унитаз в каждом доме в будущем — это и хата-читальня, и место для высоких философских размышлений. А я знал таких личностей, для которых туалет был чуть ли не сакральным местом. Это эстетично, по крайней мере, в сравнении с горшками.

Разберусь со всей этой кутерьмой, и об этом также нужно будет обязательно подумать. И воду непременно проведу в дом. Нужно ускорить создание паровых двигателей, причём, сразу думать о том, как их сделать компактными. Пусть бы и нагнетал воду и подавал по стоякам вверх. Стоило бы подумать и о том, чтобы начать производить керосин… Сколько планов…

Не успел я полноценно удовлетвориться шикарным, но очень поздним ужином, как прибыл вестовой от Подобайлова. Собрание офицеров назначено на следующий день в обед. Конечно, сейчас уже было немного за полночь. Если бы враги уже сейчас действовали, но время не важно. А так… Мне сообщат, когда начнется.

Необходимо будет офицеров хорошенько задобрить и пафосно, вкусно накормить. Отдав распоряжение, чтобы завтра на обед непременно были лучшие блюда, я отправился спать. Нужно всё-таки отдохнуть. Да и жена… Пора бы поставить жирную точку в нашей ссоре.

Деревянная лавка, на которой мне пришлось спать во время заточения в Петропавловской крепости, так и не смогла удовлетворить потребности в отдыхе. Человек, конечно, ко многому привыкает. И, может быть, со временем я и смог бы высыпаться на жёсткой лавке, когда с потолка еще и капают капли конденсата. Но точно не сейчас. И не дай Бог, чтобы мне пришлось к подобному привыкнуть.

С некоторым волнением я шёл в нашу с Юлей спальню. Да, вроде бы мы примирились. Но что ещё сможет прийти в буйные головы двух строптивцев? Что я, что моя любимая жена — упёртые, порой излишне эмоциональные.

* * *

Петербург. Зимний дворец

22 сентября 1735 года

Эрнст Иоганн Бирон стоял над кроватью государыни и… Оплакивал ее. Нет, она еще пока жива, но медики давали не больше недели, может день, или даже час. Пошли камни, да и парализована, тут проблемы с желудком… Медицинские консилиумы происходили за последний день пять раз. И… никто уже не понимал, что происходит. Но все предупреждали…

— Сделай что-нибудь, Фишер! — сквозь слезы умолял лейб-медика Бирон.

— Увы, ваша светлость. Нынче все в руках Божьих. Что могли, все сделали, — разводил руками Фишер.

— И что мне теперь делать? — в никуда задал вопрос герцог.

Государыня хрипела и корчилась от боли. Что-то мычала, но уже ничего не понять. С глаз женщины текли слезы. Она многое не сделала. Она не оставила Россию стабильной, она не защитила наследника, даже не увидела его. Она не защитила своего любимого Бирона.

Глава 17

Детей обманывают конфетами, а взрослых клятвами.

Фрэнсис Бэкон

Петербург

22 сентября 1735 года.

Я открыл дверь. Юлиана обернулась. Она не лежала в постели, а, будучи в прозрачном пеньюаре, стояла недалеко от дверей. В миг ушли все тревожные мысли. Что там? Россия в опасности? Сейчас-сейчас, вот только наслажусь красотой своей любимой, и сразу же все решу.

— Я заждалась тебя, — сказала моя любимая женщина и подарила мне очередной поцелуй, от которого пошла дрожь по всему телу.

Я хотел накинуться на неё. Но немного выступающий животик останавливал. Можно ли? И так соскучился по женской ласке, смогу ли сдерживаться? По ласке только лишь моей жены. Нужно было быть на грани разрыва, чтобы окончательно и бесповоротно понять: я люблю свою жену. Никто больше не нужен.

— Мы можем это сделать, но только очень аккуратно, — сказала Юля и раскраснелась. — Я узнавала у медикусов.

Уговаривать меня не пришлось. Никогда ещё в своей жизни я не был столь внимательным и аккуратным в постели с женщиной. Никогда ещё с таким трепетом не притрагивался к женскому телу. И это были новые ощущения, которые мне понравились.

Постельного забега не случилось. Не та ситуация, и я слишком бережно относился к Юле и к тому человечку, которого она носит под сердцем. Так что уже скоро, обнявшись, практически дыша друг на друга, мы уснули. И это такой сладкий сон, что готов и день вот так лежать, вот так просыпаться.

И все же вставал я с первыми петухами и полным сил. Сразу же стал делать зарядку, надел свои спортивные шаровары, с голым торсом отправился во двор. Как же я соскучился по полноценным физическим упражнениям! Я отжимался и подтягивался, делал подъёмы ногами, прокачивая пресс. Не помню, чтобы с таким удовольствием когда-либо тренировался.

Мне хотелось ещё и ещё. Но в какой-то момент я одёрнул себя. Если буду продолжать, то останусь без завтрака, так как дел на утро хватало. Еда стала для меня таким важным явлением, что считал за грех пропускать прием пищи. Тюрьма учит…

— Здравствуйте, мой супруг, — игриво встречала меня в столовой Юлиана. — Наблюдала за вашими утренними занятиями. Понимаю, что не в должной мере исполнила свой супружеский долг перед вами. Не желаете ли…

И тут Юля рассмеялась так, как может смеяться только поистине счастливая женщина. Вроде бы и не с чего, но и из-за всего сразу. Я ей вторил. Наш дом наполнился уютом и теплотой. Еще недавно эти стены казались чужими, негостеприимными, вытесняли меня из дома. Сейчас же я и не знаю, как получиться уйти. Должно получиться, так как долг зовет.

И как бы я прямо сейчас хотел вновь оказаться с ней в постели. Однако это невозможно.

— Я всё понимаю, — рассмеялась Юля, — но ты знай, что я могу. Нечего засматриваться на других девиц!

— Когда мы с тобой познакомились, я не думал, что ты столь ревнивая, — поддержал я разговор.

— А я, пока тебя не встретила, и не была ревнивой, — сказала Юля.

И складывалось такое впечатление, что если бы её воспитание было чуть менее строгое, то прямо сейчас показала бы мне язык. Да и ладно, мое-то воспитание не столь изысканное. И я показалязык.

— Дай-ка я тебе его откушу! — игриво сказала Юля, встала…

И мы долго, непозволительно долго целовались. Наши руки вновь начали исследовать тела друг друга. И если бы не стук в дверь, если бы Аксинья не принесла кофе в столовую, то… И прямо бы на столе. Ненавижу Аксинью и ту ситуацию, которая не позволяет мне в полной мере насладиться примирением.

Я собирался идти в типографию при Академии наук. Думал о том, чтобы за взятку уже сейчас начать печатать листовки. За взятку в России можно многое. И пусть подобные мои действия могли бы даже и стать известны каким-то оппонентам, особо скрывать свои намерения я не собирался.

Пусть все знают, что бригадир Александр Лукич Норов в случае необходимости намерен действовать. И что он поддерживает ту систему власти, которой давал присягу.

— Дозволь это сделать мне, — сказала Юля, когда я раскрыл ей свои планы на первую половину дня. — У меня же есть договоренности в типографии. Там же готовят к набору твои стихи.

Я сперва хотел запретить. Но видел, насколько всё-таки сильно моя женщина хочет помочь. Ей это важно. Пусть попробует. В конечном итоге есть и другой вариант, как добиться доступа к печатным станкам. Есть вариант силы.

Я уже думал, что же тогда лучше сделать мне, так как до обеда оказывался свободным. Нужно было бы навестить кое кого, Авдотью. Мне нужна более полная информация, что именно происходит во дворце. А для этого нужно подать весточку Бужениновой. Как? Подъехать ко дворцу, и дать взятку. За рублей пятьдесят караульные вынесут карлицу на руках, если я попрошу.

Однако первая, ранняя, а не было ещё семи часов утра, гостья заставила меня остаться на некоторое время дома.

Ко мне пожаловала Мавра Егоровна. Нужно было выслушать, чего же хочет Елизавета Петровна, посылая свою близкую подругу. Похоже, что я прав, и начинается большая игра. Но главное, что, как минимум, морально я к ней готов. А ещё важно, что начал запускать собственные механизмы противостоящие любому действию, что было бы направлено против моих убеждений и взглядов.

— И что же просила передать Елизавета Петровна? — спросил я у своей ранней гостьи, когда та вошла в столовую.

Юлиана подбоченилась, приняла стойку тигрицы и также была готова выслушать, что же дочь Петра Великого намеревается предложить. Пусть послушает, я доверяю жене.

— Чем обязаны, Мавра Егоровна? — не особо приветливо спросил я.

— Судя по тому, как вы меня принимаете, мой визит не имеет никакого смысла, — отвечала помощница Елизаветы.

— Я бы так не сказал. Соизволите ли присесть с нами? — проявил я любезность.

И правда, чего это я сразу с порога начал грубить. Можно же к чёрту послать и чуть позже, как минимум, после того, как узнаю, что от меня захотела поиметь Елизавета. Елизавета и поиметь…

— Благодарю вас. Но не могли бы мы поговорить наедине? — гостья посмотрела в сторону Юлианы.

— Боюсь, сударыня, что всё то, что может прозвучать от Елизаветы Петровны, так или иначе касается и моей супруги, — сказал я, однако уже понял, что некоторые вещи ей, пожалуй, не стоило бы слышать.

— Я оставлю вас. Прилягу, — сказала Юлиана, приподнимаясь.

— Благодарю вас, — сказала Мавра. — И поверьте, ничего о том, что может вам навредить, не прозвучит.

Юлиана ушла. Проводив свою жену взглядом, я указал гостье на стул.

— Я весь во внимании, — сказал я.

— Её Высочество спрашивает у вас, помните ли вы те жаркие встречи, что были меж вами? — издали начала разговор посланница.

Оттягивает тот момент, когда я её действительно пошлю. Или нет? Такими вопросами, напротив, приближает его.

— Сударыня, пусть всё, что было или не было между мной и Её Высочеством, между нами же и останется. Не находите ли, что это слишком личное? — ответил я.

Сценарий, схема разговора, составленная двумя подружками для переговоров со мной, и в целом подобный подход, когда меня пытаются окунуть в воспоминания, далеко не самый продуктивный. Для этого я должен пылать страстью к дочери Петра Великого. Вероятно, Лиза, так и не поняла, что может быть иначе, что не все после соития с ней готовы пасть ниц пред ликом женщины.

Елизавета Петровна должна была видеть, что я со своей женой и осознать, что меня она потеряла. Я же себя несколько дискредитировал, когда всё-таки добился близости с Анной Леопольдовной. Может быть, Елизавета теперь думает, что у меня столь кобелиная натура, что я готов под любую юбку лезть? И прежде всего, под ее?

— Чего желает Её Высочество? Признаться, я не располагаю временем, — призывал я уже наконец-то начать предметный разговор.

— Елизавета Петровна нуждается в вашей поддержке. И она очень не хотела бы, чтобы случился такой поворот, когда она будет видеть вас среди своих врагов, — намёками, но по сути, говорила Мавра.

В принципе можно заканчивать встречу. Потому что понятно, чего именно хочет от меня Лиза. Эта дамочка наверняка немного успела меня узнать. И понимает, что если я оказываюсь на противоположной от неё стороне, то биться буду отчаянно. Должна понимать и она и те персонажи, которые плетут заговор рядом с ней, что и силы у меня для противостояния есть.

Какая сила есть у Елизаветы? По моим данным, не более, чем четыре сотни гвардейцев и какие-то особо приближённые, которые могут встать за неё грудью. Вельможи, приближенные к власти, в этой ситуации, как мне кажется, станут занимать нейтральную позицию. Только гвардия и сила будет решать. Ну и народ, если мне удастся это сделать, создать мнение большинства.

Елизавета уже сколько лет занимается тем, что крестит детей гвардейцев. Уж не знаю, насколько из неё хорошая крёстная мать, но, думаю, что она не назовёт и двадцати имён своих крестников. А вот имена гвардейцев, отцов этих деток, знать должна.

В принципе, сейчас происходит ровным счётом то, что и было в иной реальности. Ведь в перевороте, в ходе которого Елизавета пришла к власти, участвовало от силы триста пятьдесят человек. И в той реальности власть оказалась в руках полного импотента. Если можно так говорить о женщине.

Анна Леопольдовна занималась больше тем, что ела да спала, да периодически вспоминала о своём любовнике Линаре. Тот уехал в Европу, но обещал вернуться. За консультациями явно отправлялся. Ведь именно ему, Морицу Линару, предстояло стать «новым Бироном». Тогда Анна Леопольдовна отстранила даже Миниха, который ранее помог сбросить Бирона. Нынче же Миних отбыл в расположение войск. Он не может сыграть пока что сколь весомую роль.

Так что я в определённом выигрыше, так как знаю, как те события, что сейчас происходят, могут развиваться и к чему это всё приведёт.

— Прошу вас передать Елизавете Петровне, чтобы она не совершала глупостей. И уж тем более, чтобы не приводила Северного льва к русскому Медведю. Раздерет Мишка кота с гривой. А те, кто в Хозяина леса не верил, поплатятся, — сказал я и понял, что попал в точку.

Моя гостья резко отшатнулась. И пусть она тут же взяла себя в руки и вновь демонстрировала безразличие и сдержанность, реакция мной была замечена. Все-таки и война со Швецией планируется. И шведы, как и в иной реальности, станут использовать имя Елизаветы для оправдания нарушения мирного договора.

— Это всё? И вы, после того, как побывали в крепости, не убедились в неправоте, бытующей в России? — спрашивала Мавра. — Разве же не видете, какая пошлость происходит при дворе.

— Хотите добавить перчинки? Недостаточное грехопадения?

— Да как вы смеете? Какой еще перчинки? Знаете ли вы, сколь набожна царевна?

— Увольте меня от словоблудия, сударыня, — я отмахнулся от Мавры, как от назойливой мухи.

Она прекрасно поняла, что именно я сказал. Эта женщина не глупая, смогла и в намёках услышать то, на чём базируется моя позиция. И на мои почти что оскорбления не так уж и отреагировала. Не эмоциями она руководствуется, но разумом и расчетом. Мужиком бы Мавре родиться. Был бы толк.

— Скажу прямо… или же не совсем прямо… Я верен своей в присяге. Я давал клятву, что буду верен тому, кто ныне находится в утробе Великой княжны, — посмотрел на собеседницу. — Так и будет!

Мавра Егоровна задумалась. Действительно, этот намёк был уже чуть более сложен, чем предыдущие.

На самом деле я определился уже со всем, что хотел бы видеть в России, и кого хотел бы видеть в России на троне. Это Елизавета Петровна.

Да, именно так. Сам не могу поверить себе же. Но сколько не думал, как не крутил ситуацию, — лучшего варианта не нашел. Увы и ах! Однако Елизавета должна стать не императрицей, а лишь регентшей при малолетнем ребёнке. Надеюсь, что у Анны Леопольдовны родится все же сын. Ну а будь и на свет появится дочка, так что ж… Будет растить будущую Антоновну-императрицу, одновременно всей страной требовать совокуплений Анны и Антона, на радость последнему. Нужен все же мальчик, желательно.

Моё решение попахивает византийством. С одной стороны, я ведь не нарушаю клятву. И буду всеми силами добиваться того, чтобы наследником был именно тот, кто родится у Анны Леопольдовны. И не позволю никому, если жив буду, что-то в этом менять. В утробе Анны — наследник. Точка!

С другой стороны, я не вижу Великую княжну в роли регента. Она слишком импульсивна, откровенно глупа. Да и другие обстоятельства не позволяют этому случиться.

Можно сколько угодно бороться со слухами, что немцы захватили власть в России, и что именно от этого все беды. Но с подобными умозаключениями бороться практически невозможно. По крайней мере, с теми ресурсами, которые сейчас находятся в руках правящей элиты.

Как побороть слухи? Людям шептаться не запретишь. Они и под страхом смерти останутся себе верны.

Это ещё можно было бы сделать, если начинать работу лет за пять до событий, которые могут вот-вот начаться. Если бы показывали, что какие-то немцы действительно служат России, насколько они верны, храбры и вообще… Если бы газета «Петербургские ведомости» не была такой сухой и костлявой, а в России были еще и популярные журналы…

Но сейчас уже поздно. Почки отказывают, а баржоми не подвезли.

С другой стороны, на моё решение повлияло то, что в иной реальности Елизавета Петровна была бездетной. И даже если бы она родила, то этот ребёнок оказался бы вне любых прав на российский престол. Да и сама Елизавета Петровна стала бы падшей женщиной.

Это сейчас можно крутить мужчинами, когда лишь только сплетни да слухи, не подкрепленные материальными свидетельствами. А когда найдётся подтверждение домыслам, то и в петербургском обществе, и в других городах империи Елизавету накроет буря негодования.

Ведь сейчас все так живут. У большинства вельмож на стороне рождаются дети. Они преспокойно спят со своими крепостными девками или находят любовниц среди дворянок. Но стоит скандалу вылезти наружу, как даже тот, кто будет иметь и сотню бастардов, всё равно яростно начнет осуждать порок и грех другого.

— Правильно ли я понимаю, что вы присягали лишь только ребёнку, ещё не родившемуся? — задала правильный вопрос Мавра Егоровна.

— Я лишь сказал то, что сказал. Оградите свою госпожу от необдуманных поступков, — сказал я, вставая из-за стола и показывая всем своим видом, что разговор закончен. — Или это придется сделать мне самому. Я вас более не задерживаю, Мавра Егорьевна.

Мавра встала еще некоторое время стояла, не шевелясь, лишь смотрела на мене исподлобья. А после поклонилась и спешно ушла. Мавра сделала своё дело — Мавра может удалиться.

Отпив уже изрядно остывшего кофе, я стал собираться в дорогу. Некоторое время я, конечно, потерял, но думаю, что один вопрос до прихода офицеров я решить смогу.

Приказав одному из гвардейцев, которые меня охраняли, взять увесистый сундук с серебряными монетами, я направился в Академию наук. Глава Российской Императорской Академии наук господин Иоганн Шумахер должен был меня ждать.

Я сел в новую карету, подумал потом, что уже должны были пройти испытания рессор на Охтынском заводе. И было бы, конечно, неплохо, если бы я сейчас ехал уже на обновлённом транспорте. Но, как это ни прискорбно, недосуг мне сейчас такими делами заниматься. Вон, Демидов завод заложил в недалеко от Петербурга, моего капитала там немного. Просто не было возможности договориться.

И я по этому поводу не особо и переживаю. Ведь Россия начнет получать новые штуцера и пули к ним, пулейки для кустарного производства. А прибыль? Так хватает трем, которыми можно заняться, чтобы и в миллионеры со временем выбиться.

Ушаков так долго держал меня в Петропавловской крепости, что я многое упустил. А ещё неизвестно, что творится в Гатчине. Я почти уверен, что без моего надзора там толком ничего и не построили. Хотелось бы ошибаться.

Колёса шумно стучали по петербургской мостовой. Дождь со снегом барабанил по крыше. А ведь ещё даже не октябрь. Да уж… погодка ещё та. Будет ли когда-нибудь у меня такая возможность, чтобы без ущерба для России, своей семьи и всех своих дел отправиться на юг?

Я очень хочу в Крым. Даже в тот Крым, который сейчас. Есть что-то притягательное в этом полуострове, что так манит меня. Понятно, что во мне течёт татарская кровь. Но ведь я и в прошлой жизни любил отдыхать только в Крыму. Правда, когда имел возможность отдыхать, то не было никаких иных мыслей, чтобы делать это где-то ещё, кроме как в Советском Союзе. Ну, в крайнем случае, в Болгарии или ГДР. И то… Раз только попал в ГДР.

Оконце кареты со стороны кучера открылось. В него просунулась голова гвардейца, человека Фролова, который был сегодня моим главным телохранителем, командовал еще тремя бойцами.

— Командир, — использовал он обращение, которое позволено только в экстренных случаях.

Я тут же настроился на боевую работу.

— За нами следует карета. Неприметная, без герба. Двое на месте кучера, двое на багажном. Сколько внутри, не видно. Похожи на ляхов, или на малороссов. Вооружены, — доложил мне боец.

Глава 18

Если хочешь изменить мир, не спрашивай разрешения.

Аркейн

Петербург

21 сентября 1735 года

— Не останавливайтесь. Покрутитесь минут пятнадцать по городу и найдите укрытие, желательно тупик. Там и остановка. Если они все едут за нами… Огонь на поражение! Никого не щадить! — отдал я приказ.

Тут же, в условиях тряски, начал облачаться в кирасу. Потом проверил шестизарядный пистолет, еще один, уже обычный. К бою готов. А вот то, что не захватил ни одной гранаты — плохо. Время, похоже, нынче неспокойное. Нужно перестать осторожничать, а действовать.

Всех валить наглухо. Можно было бы брать кто-нибудь живым, но мне не зачем возиться с пленными. Уверен, что тот, кто меня заказал, не светился перед исполнителями. Это же нужно быть полным идиотом.

А уж кто именно так в открытую и жестко решил со мной разобраться и без того узнаю. Враги засуетились, значит назрели события. А ведь знают, твари, что я их главная заноза.

— Заворачиваем, Командир, они за нами. Оставайтесь…

— Я выйду. Мои враги должны знать, что я не боюсь их, — сказал я и приготовился.

Карета резко повернула, даже ненадолго казалось, что и завалиться. А потом остановилась. Четверка лошадей недовольно заржала. Возница натянул может даже слишком поводья.

— Бах! Бах! — тут же прозвучали выстрелы.

Начала работать моя охрана.

Резко открываю дверь, пригибаюсь и тут же вижу угол одного из зданий. Бегу туда. Метров десять. Скользко, чуть было не заваливаюсь, а перед углом, так и вовсе скольжу в укрытие.

— Бах! Бах! — это все еще мои охранники разряжают свои пистолеты.

Ни одного выстрела со стороны преследователей. Промелькнула мысль, что я могу быть и не прав. Мало ли кто ехал следом. А мы сразу и наглухо. Но ведь завернули за нами вооруженные люди.

— Бах! Дзын! — выстрел прозвучал уже со стороны преследователей.

Пуля пролетела рядом и ударилась о каменную стену, за которую я успел спрятаться. Знают в кого бить. Все сомнения улетучились. Невинных обывателей тут нет. Это война. А на ней нельзя сомневаться, иначе теряется эффективность.

— Бах! Бах! — опомнились все же бандиты, лупят прицельно.

Каменная крошка разлеталась в меня и рядом.

Я занял выгодную позицию. Отсюда были видны бандиты, их карета. Трое минус. Тела лежали на земле. Моя охрана застрелила первыми кучеров. Еще пятеро бандитов стоят в открытую с саблями наголо, трое держат пистолеты. Чего же такое недоверие огнестрелу? Все так и норовят железом постучать.

Мои охранники не стреляют. Укрылись за каретой, перезаряжаются. А вот нападающие, видимо, посчитали, что могут взять меня в клинки, стали приближаться.

— Норов. Нам потребен Норов. Иные могут уходить! — заорал один из бандитов. — Чего сховался? Выходи из-за стены! Турку и татарву, молвят, что не убоялси. Отчего жа нынче сховалси?

Выходить я не собирался, а вот наказать за самонадеянность, нужно. Присаживаюсь, упор на одно колено.

— Бах! — первый мой выстрел сразил вышедшего вперед крикуна.

Норова ему! В очередь, сукины дети, в очередь! Резко, прокручиваясь на колене, словно бы скольжу вновь за укрытие. А сверху еще и этот дождь… Придется по своим делам ездить в мокром мундире. Ну для этого еще нужно одолеть бандитов.

— Дзын! — прилетает пуля туда, где должна была быть моя грудь.

Я все еще сижу, спрятался за углом. Но так ко мне могут быстро приблизиться. С трудом, но подкручиваю барабан на новый заложенный заряд в пистолете. Резко высовываюсь. Сквозь облачко дыма вижу цель. Подошел гад на метров пять от меня.

— Бах! — стреляю.

И тут же отбегаю на метров десять.

— Бах! Бах! — почти одновременно стреляют двое оставшихся в живых охранников.

К сожалению, но один боец погиб.

— Бах! — стреляю и я.

Мимо. Врагов остается трое. Мои охранники выбегают с обнаженными шпагами. Но бандиты словно бы не замечают их. Я — единственная цель. Да что за фанатики? Поляки? На вид, словно бы и да. И говор. Вроде и русские слова, что шипящие ярко выражены. Литвины, или ляхи.

— Бах! — успеваю сделать еще один выстрел.

Пробую довернуть барабан. Заклинило отбрасываю в сторону пистолет. Дорабатывать нужно оружие.

В правой руке шпага, в левой — дага. Потанцуем!

Шаг в сторону, назад, вперед. Выпад! Достаю до ноги одного из бандита и подрезаю. Он замедляется, а я делаю шаг назад, пропуская взмах сабли. Даже парировать не пробую. Делаю резкий выпад, противник уворачивается. Шаг… Дага впивается в лоб бандита. Небольшое препятствие и клинок словно бы проваливается.

Тут подбегают мои охранники и незатейливо добивают двух врагов, втыкая шпаги им в спины. Все правильно. Нечего играть в честность в врагом. Это не благородная дуэль.

— Ты, — указываю на одного из охранников. — В мой дом. Усилить охрану. И ко мне приставить два плутонга солдат. Буду у Остермана, чтобы успели плутонги туда подойти. Коней возьмете в конюшне. Я в Академию. Этих обыскать. Все, что найдете ваше и родным погибшего.

Я зашел в карету. Не нужно смотреть на то, как мои бойцы забирают трофеи. Еще стесняться будут. Думал о том, что первая кровь пролилась. Размышлял и приходил к выводу, что мои убийцы посланы вряд ли кем-то еще, как не французом. Не думаю, что среди моих врагов есть кто-то, кто использовал бы поляков для своих целей.

Что ж Шетарди… Ну погоди, каналья!

Как же… Вот убил бы тварь. Но политика. Она и в будущем весьма эмоциональна, а сейчас так и война может начаться, если посла послать на встречу с дьяволом.

— В академию! — приказал я.

Один боец отправился искать пролетку, ну или на худой конец телегу. Нужно же своего убитого забрать. Как же не хватает людей! Нужно было хоть бы и целой ротой перемещаться.

Но свои планы я решил не менять. Вопрос с Академией так же не терпел отлагательств. Да и послал я уже во дворец. Через час, если сообщение дойдет до Авдотьи Бужениновой, я должен быть у дворца. Так что вперед, на встречу с Шумахером.

Господин президент Академии наук Российской империи, Иоганн Шумахер, был не особо приветлив ко мне. Возможно, я нарушил какие-то планы человека по сегодняшнему дню. Может, он хотел выспаться или вовсе готовился отбыть за границу для получения какого-то там опыта.

На самом деле, как и другие чиновники, президент Академии наук не так чтобы часто радовал своим задом стул, который расположен в его кабинете в самой академии. Никто не хочет работать в том понимании, как это заложено в будущем. Тут время медленно течет, проверок нет, системы наказаний почти нет. Ну если только вообще не зарвался.

Но мне было абсолютно наплевать на душевное спокойствие этого человека. Судя по всему, пошла игра в открытую. Меня уже собирались выгнать из-за игрального стола самым банальным и жёстким способом — убить. Так чего же мне церемониться?

— Вы поддерживаете государыню нашу Анну Ивановну? — решительно спросил я, проигнорировав потуги Шумахера перевести нашу встречу в режим, где я проситель.

Привык к вседозволенности, скотина немецкая. И что издаваться могут те, кто подмазал. А я так и вовсе не член. И негде же напечататься. Нужны университеты и журнал для отчетности дел каждого из академиков. Нет научных публикаций — нет работы.

Вот ей богу: сам факт наличия Академии наук Российской империи — это замечательно. Это статус и вроде бы как развитие науки. Но… где русские учёные? Академия наук почти не имеет к ним отношения. А где русские академики? За пятнадцать-двадцать лет невозможно воспитать своего учёного? Не верю.

Ну ладно, пусть не академики. Но среднее звено учёных должно было уже сформироваться. Ведь каждый академик обязан был воспитывать не менее двух слушателей, студентов. Вполне логично предполагалось, что один немец сможет за пять-шесть лет передать свои знания сразу двум, а то и трём русским. Но где они?

Так что у меня были очень большие вопросы к Академии наук, которая жрала уйму денег, но в итоге я не видел практической пользы. Фундаментальная наука — это замечательно. Но вот лично я на данный момент не видел в ней никакой пользы и не считал, что ею вообще стоит заниматься.

Основные открытия, которые будут полезны для этого времени, я сделаю — не своими руками, наверняка по большей части руками и светлой головой Михаила Васильевича Ломоносова. Или еще кем, но это будет сделано. И фундаментальные открытия русской научной школы увидят этот мир.

Мне нужна практика. Прикладная наука. Вот есть оптика… Так сделайте же прибор оптический в том числе и для нужд армии. Создайте нивелир для улучшения качества строительства. При Академии наук должны быть мастерские — тогда оно всё имеет смысл. Такая мастерская есть. Чего выгнали из нее Нартова?

Но не за этим я пришёл сегодня к Шумахеру. Тут нужна системная работа. А пока о другом…

— Итак, господин Шумахер, — решительно говорил я, демонстративно положив пистолет на стол. — Уже завтра в печати, в «Петербургских ведомостях», должно выйти письмо от вас. Академия наук в полном составе, списки прилагаются и подписи под ними, выражает приверженность всем решениям Анны Иоанновны и не приемлет любое давление на это решение извне. А также выражает обеспокоенность воинственным устремлением Швеции.

— Да вы с ума сошли! — воскликнул Шумахер. — Да понимаете ли вы, что наука вне политики и войн?

— Я понимаю другое, господин Шумахер, — что любая аудиторская проверка выявит хищения в Академии наук. Любой здравый смысл подсказывает, что вы не так уж добросовестно выполняете свою работу, как и многие академики. Но не об этом речь, — сказал я и погладил пистолет. — Главная проблема людей не в том, что они смертны, а в том, что они внезапно смертны.

Перефразировав известное изречение из будущего в творчестве одного из ярких писателей, я стал ожидать реакции.

Готов ли я убивать Шумахера? Нет. Выгнать в чёртовой матери из России — да. Этот паразит уже которую неделю тормозит даже не печать моих стихов и ряда научных и околонаучных трудов. Он не даёт случиться той возможности, чтобы вероятность печати была рассмотрена на одном из собраний в академии наук. А это еще и память о моем брате, чье имя я все еще никак не начну посмертно прославлять.

Всё очень просто: он просит взятки. Хочется взять и набить морду немцу. А может быть прийти сюда вместе с Михаилом Васильевичем… Встать спина к спине… И давай лупить немцев по их наглым физиономиям.

Я, конечно, утрирую. Не так чтобы Академия совсем бесполезна. Но они должны быть в политике. И должны двигать экономику. Мне, России, нужен прогресс.

— Мне нужно ещё сделать несколько намёков, чтобы вы приняли единственно правильное решение? — сказал я, когда Шумахер задумался.

— Я не могу действовать под нажимом и угрозами, — не особо уверенно сказал Иоганн Шумахер.

— Да разве же я заставляю вас сделать то, что будет противоречить вашей чести, честному слову и тому, что вы обязаны сделать? Вы нынче на службе её величества. Так выскажитесь о том, что Академия наук поддерживает императрицу и ту систему престолонаследия, которую она создала. И тут же обдумайте, что просто необходимо в России учреждать сразу два университета: один в Петербурге, второй в Москве. Деньги на это дело я найду. Если надо, то в данном случае я готов особенно благодарить тех, кто будет идею университетов продвигать. И сдайте уже, наконец, сборник моих стихов, который будет иметь ошеломляющий успех, что позволит нам зарабатывать много денег: двадцать процентов от всех продаж будут Академии, как и оплата труда типографии за мой счет.

Я закончил свой продолжительный спич и стал ждать реакции от Шумахера. Он точно человек не глупый, и многое из того, что я сказал, понял. Я рассчитывал на то, чтобы кнут и пряник, чтобы угрозы жизни и перспективы радужного будущего соединились и дали результат.

— Большие деньги будут выделены на строительство университетов. С продажи моего сборника стихов лично вы будете иметь десятую долю, — я погладил пистолет. — Или мне придётся договариваться с кем-то другим.

Шумахер сглотнул ком. Было интересно наблюдать, как внутри человека боролись сразу несколько стихий, частей его характера.

С одной стороны, страх. Конечно, немец ещё думает, что я блефую. Но скоро до него дойдут слухи, что в Петербурге была перестрелка, что меня пытались убить. Как я поступил с теми, кто это сделал, Петербург тоже узнает. А я ещё рассчитываю бросить через Рыжую еще несколько сплетен, подробностей. Пусть боятся, и пусть якобы прозвучат на месте покушения слова поддержки государыне.

Ещё одна стихия, несомненно сильная, бушующая внутри этого человека, — алчность. Ведь я прозрачно намекал на то, что при строительстве двух университетов могут быть использованы огромные средства. Мол, туда можно будет окунуть свою наглую морду.

Конечно же, я и близко этого человека не подпущу к распределению финансирования при строительстве университетов. Этим займётся особый учреждённый фонд. Пусть днём распоряжаются даже люди Демидова. Свою копейку я буду иметь, Россия при этом получит сразу два университета. Ну а Шумахер, когда сделает то, что я от него жду, будет послан лесом.

Я планирую открывать оба университета в один день, чтобы не было в будущем никакого спора, где же впервые появились настоящие студенты — в Москве или в Петербурге. Одновременно и сразу, чтобы было не менее тысячи студентов. Правда, как мне кажется, сложнее, чем организовать университеты, будет найти тех, кто в них будет учиться.

— Итак, господин Шумахер, у меня нет времени. Поэтому я требую от вас срочного ответа, — сказал я, при этом встал со стула и взял в правую руку пистолет.

Могло бы даже показаться, что если сейчас Шумахер произнесёт отрицательный ответ, то я его пристрелю. Нет, я его дискредитирую.

Дело в том, что работа по наведению порядка в Академии наук Российской империи уже началась. Не без помощи Михаила Васильевича Ломоносова были собраны немалые массивы документов, свидетельствующие о том, что профессора просто игнорируют свою работу по обучению русских студентов.

Да, эти обвинения содержат домыслы, откровенные кляузы и доносы. Но если будет возможность начать проверку Академии наук, то уверен, тем более если она будет проведена мной, — это учреждение не пройдёт. Так что мне нечего убивать Шумахера в его физической оболочке. Надо, убью в нем чиновника.

— Хорошо, мы опубликуем то, что вы предложили, — уже более-менее конструктивно начал говорить Шумахер. — Но я не могу гарантировать, что все профессора находятся в Петербурге и готовы поставить свою подпись.

— А вы поставьте подпись за них. Неужели под теми словами, которые будут напечатаны о поддержке любых решений государыне и о том, что действия против существующего порядка преступны, — неужели такую формулировку учёные люди не поддержат?

Для чего мне это надо? Всё элементарно: я действую в некотором роде по лекалам того, как это могло бы произойти в Советском Союзе. Коллективы крупнейших заводов должны были поддерживать политику партии. И тогда складывалось мнение, чтобы большинство людей выступают за конкретные решения.

Для кого-то учёные профессора будут серьёзнейшим авторитетом. Несмотря на то, что слушатели при Академии пишут жалобы на своих наставников, многие студиозусы надеются получить возможности в будущем занять своё место в академии. Так что если их профессор скажет, что зелёное — это красное, на словах слушатели именно такую ересь и произнесут. А мне пока нужно только то, что на словах — и немножко действия. А вот что на самом деле думают те или иные — это их проблемы.

В кабаках и ресторанах новости разнесутся и народный гнев, если кто-то пожелает совершить переворот, не заставит себя ждать. А тут еще и общественность. Еще в газете и другие статьи появятся.

Скоро я уже направлялся во дворец. По сути у меня оставалось только три часа до того момента, как офицеры начнут собираться. Очень нужно было поговорить с герцогом Бироном. Тут же необходимо знать позицию Остермана. Ну пока я надеялся только на то, что Буженинова мне выдаст хоть какую-то эксклюзивную информацию.

Записку ей должны были передать, если только на карауле во дворце сейчас не находятся те, кто в ближайшее время может принять участие в перевороте.

Готова уже была группа захвата для того, чтобы взять под контроль «Петербургские ведомости» и выпустить номер газеты таким тиражом, чтобы взбудоражить Петербург.

Во дворец меня не пустили. Оно и ожидаемо. Однако, важно, кто именно стал мне препятствием.

— Ты совершаешь большую ошибку. Антон Иванович, одумайся! — сказал я Данилову.

Именно он встречал меня не менее, чем с полуротой гвардейцев у дворца.

— Ошибкой было довериться тебе, — с вызовом сказал капитан Измайловского полка.

— Все ли вы меня знаете? — выкрикнул я, обращаясь к гвардейцам. — Призываю ныне же вас: ни в коем случае не смейте нарушать существующий порядок. Оставайтесь верными государыне и ее словам до конца. И будьте рядом со мной те, кто за веру, царицу и Отечество.

Было видно, что в том охранении, которое против меня выставил Данилов, началось брожение. Да, я уже не гвардейский офицер. Но разве же я не вёл некоторых из них в бой? Разве же мы не добывали славу? А ещё, кроме славы, здесь были те, кто неплохо заработал на войне, в том числе благодаря моей щедрости.

— Ты общаешься с башкирами. Три сотни башкирцев ныне в Петербурге. И чего от них ожидать? — решил со мной подискутировать Данилов.

Да? Вот, упустил момент. Алкалин должен был прибыть. Его я ждал, но еще раньше. Вовремя прибыли.

Руки так и чесались, чтобы схватиться за пистолет и выстрелить в голову этому, выжившему внутри Данилова, — захватить его разум.

Я всё думал, как же мне сейчас поступить. Краем зрения увидел, как маленькая симпатичная фигурка, стоявшая за деревом недалеко от ворот Зимнего дворца, делала мне знаки.

Авдотья театрально показывала, что государыня… Императрица умерла…

Я невольно снял свой головной убор и перекрестился. Гвардейцы не поняли, почему я это сделал, и смотрели на меня удивлёнными, озадаченными и растерянными глазами.

Те знаки, которые показывала Буженинова, иначе трактовать нельзя было. Может быть, только подумать, что государыню убили. Но это вряд ли.

— Что с её величеством? — спросил я.

Не отвечали. Это есть тайна. Но я, как и сами гвардейцы, не знал, что именно сейчас происходит в спальне Анны Иоанновны. Бирон или кто-то ещё из вельмож скрывает сам факт её смерти.

Что ж, я иду ва-банк.

Глава 19

Тысяча людей умирает каждый день, но положи труп в центре города и они сходят с ума.

Телефонная будка

Петербург

21 сентября 1735 года

— Приказ красного цвета, — сказал я своим охранникам, самостоятельно усаживаясь на место кучера. — Действуйте!

Рванув с места карету, я поспешил не домой, а туда, рядом, где находился дом Остермана. Я мог только догадываться о том, какую роль может играть статс-министр во всей этой истории. Но… он обязательно имеет свой план и его люди, находясь в тени, должны действовать.

Министр болел. Вновь его озаботили мигрени, ещё что-то. Может, у него внезапно воспалился геморрой.

— Вам нельзя. Господин Остерман нездоров и не принимает никого, — сказал мне человек, открывший дверь.

Он был спортивного телосложения подготовленного бойца. Уж явно не швейцар или лакей.

— С дороги! — приказал я одному из охранников Андрея Ивановича Остермана.

Тот и не пошевелился. Тут же появился ещё один. Свои шпаги не обнажали, рассчитывая, видимо, на то, что могучим видом смогут прогнать меня.

— На! — апперкот в челюсть.

Тут же нанёс удар ещё одному бойцу коленом в пах. Прикладываюсь сверху кулаком в висок и отправляю второго в нокаут.

— Против меня без оружия вам ничего не светит, — говорю я, переступая через лежащие тела.

Возле спальни Остермана встречаю ещё двоих охранников. Эти уже обнажили шпаги и были готовы вступить в схватку со мной.

— Бах! — стреляю в воздух, отбрасываю пистолет, извлекаю из-за пояса другой и направляю в своих оппонентов.

Жду…

— Фриц, что там происходит? — за дверью слышится голос Андрея Ивановича, бодрый такой голос, не скажешь, что лежит в предсмертных судорогах.

— Господин Остерман, — кричу я на немецком языке, — нынче отсидеться не получится. Заканчивайте притворно болеть и выступите, наконец, в полную силу!

Двери распахнулись, на пороге показался живее всех живых Андрей Иванович Остерман. Брови сдвинуты, глаза хмурые, недовольные. Между тем, цвет лица здоровый, розовый, как тот молочный поросенок.

— Зайдите ко мне, бригадир, Норов, — сказал министр, оглядев двух своих охранников с обнажёнными шпагами и ещё двух, которые, побитыми собаками, поднимались по лестнице к спальне хозяйки.

Дважды повторять не пришлось. Уже скоро я находился внутри убежища этого интригана. Вот тут, судя по всему, он и пережидал многие кризисы. Он переживал, а его люди действовали.

— Я, знаете ли, действительно приболел… — начал он.

— Господин Остерман, о ваших мнимых болезнях уже легенды ходят. Прошу, не делайте из меня наивного болвана, который в это будет верить. И спрошу прямо: имеете ли вы причастность к покушению на меня, а также к тому, что в Петербурге готовится заговор? Знаете ли вы, что государыня почила? — спрашивал я.

— Анна умерла? — как мне показалось, даже с горечью спросил Андрей Иванович. — Это точно? Горе-то какое!

— Видите, господин министр… Я тоже стал своего рода политическим игроком. Узнаю раньше вас важное. Учитываете ли вы меня в своих раскладах и то, что я, если мы не договоримся, нарушу любые ваши планы? — говорил я.

— Но если она умерла, то почему вы говорите без скорби об этом? — заметил он.

— Оставим такие переживания Бирону. Герцог наплачется за всех нас. А сами поплачем по великой императрице после того, как её слово и решение о престолонаследии не будет подвергнуто сомнению, — ответил я.

— Почему вы здесь со мной? Разве же я командую гвардией, или столь сильно влияю на мнение Петербуржского общества? — резонно спросил Остерман.

Я, действительно, не понимал, как он это делает, но, судя по моим знаниям и тому, что я сейчас уже узнал об этом мире, Остерман каким-то образом всё-таки влияет и на общественное мнение, и на гвардию. Есть у него прикормленные, скорее всего, немецкого происхождения, офицеры. Свою клиентуру он формирует из среднего звена дворянства, чиновники, от которых зависит немалая часть дел, хотя они не на самом верху политического Олимпа Российской империи.

— Каково ваше видение будущего российской державы? — предельно серьёзно спросил Остерман, усаживаясь за свой стол и подготавливая материалы для каких-то записок.

— Елизавета Петровна на троне. Ребёнок, который сейчас в утробе Анны Леопольдовны, — император, но по достижению совершеннолетия, — я предельно кратко изложил своё видение будущего устройства России.

— Что? Елизавета, которая готовит, и уже подготовила не без помощи французского подлеца Шетарди переворот, становится регентшей? — усмехнулся Остерман. — Вы участвуете в заговоре? Но как это возможно, если ненавидите Ушакова?

Было видно, что он оценил мою мысль. Но и другое понятно, что Остерман прекрасно понимает расклады.

— А если Елизавета сама родит ребёнка? Ещё не столь старá для этого? — спросил министр, что-то записывая на бумагу.

— Она родить не должна, — констатировал я.

— Не факт… но допустим… А гольштинский принц Карл Петер Ульрих? — кратко спросил министр.

— Его должно не стать, — предельно открыто сказал я.

Остерман испугался моего ответа. Посмотрел остро, изучающе.

— И меня должно не стать, если я с вами не соглашусь? — резонно заметил он. — У вас топорное решение вопросов.

Я промолчал. Действительно, если я не найду в лице министра поддержку, то мне придётся действовать крайне жёстко. Устроить покушение на Остермана не так легко, чтобы не вызвать подозрения к себе. Но есть на Руси напасть одна… Насколько же часто горят дома в русских городах и деревнях! Порой вместе с теми, кто в них живёт.

— Чего вы ждёте от меня? — спросил он.

— Чтобы вы отправились к Елизавете Петровне и находились рядом с ней. Её никто не тронет, но я рассчитываю осадить Елизавету в Стрельне. Никто к ней прорваться не сможет. И ещё по своим каналам вам предстоит передать, что лучше ему уехать, чтобы не было у России с Францией серьёзного дипломатического скандала, связанного со смертью посла. Прощать ему преступление против себя и против русской державы я не намерен. Между тем, подхожу к делу с холодной головой. Скоро большая европейская война. России дипломатические скандалы с Францией ни к чему, — сказал я, и Остерман минут на пять задумался.

— Какую роль в этом будет занимать герцог? Государыня уповала на то, что именно он станет регентом при ребёнке, которого должна родить Анна Леопольдовна. Вот ещё один важный вопрос, — продолжил Остерман.

— В первом же указе Елизавета Петровна должна утвердить герцога Бирона главным воспитателем будущего императора, — сказал я. — Создается Государственный Совет. Проект у меня есть, пришлю нарочного вам с бумагами. Я… Вы… Бирон… Черкасский, двоих может назначить Елизавета. Но только не Ушаков. Он уходит на покой и мы решаем, кто возглавит Тайную канцелярию.

— Вы предлагаете новые кондиции? Разве забыли, что при Иоанновне попытка их введения уже приводила к последствиям? — заметил министр.

— Не без вашей помощи, господин статс-министр. И все постановления и указы императрицы должны быть опубликованы в «Петербургских ведомостях». Главная ошибка, которую сделали заговорщики против престола Анны Иоанновны, что кондиции не были распечатаны во множестве экземпляров. Достаточно было порвать лишь одну бумажку, и всё. Тогда у Бирона не будет никакой власти. Пусть живёт себе, как я жил. Даже за государственный счёт можно построить ему отдельный дворец. Герцог не тот боец, который будет сражаться за власть до конца.

— Миних?

— Генералисимус с полнотой власти в армии и с увеличенными выплатами на армию и флот. Фельдмаршалу будет чем заниматься. А, нет, так город еще ему поручить строить на Черном море, — отвечал я.

— И на все-то у вас ответы есть…

— Я жду от вас человека уже скоро. У меня будет собрание с офицерами моей дивизией. Хотелось бы видеть решения от вас и человека от вас. И… Не пробуйте меня убивать. Не действуйте против меня, очень прошу. Не хотелось бы, чтобы накануне великих дипломатических побед империю представлял кто-то другой, но не вы, — сказал я.

Остерман не стал истерить, что мол прозвучала угроза. Он все понял. Понял и я. Убить меня пытались уже не раз. Риски Андрей Иванович умеет просчитывать как никто другой. Так что нет… Он так опрометчиво не поступит. Стоит рассчитывать, что Остерман решит действовать в моей парадигме решений.

Разговор продлился ещё около получаса, и я поспешил уехать. Собрание офицеров должно было начаться раньше, чем планировалось.

Красный цвет тревоги означал, что всех лояльных офицеров нужно было собирать по мере того, как их будут находить мои люди. Начиналась острая фаза предотвращения политического кризиса в России. И, безусловно, мне нужно будет и самому встретиться с Елизаветой.

Эх, поговорить бы с каким-нибудь историком из будущего, который точно сказал бы, почему у Елизаветы не было детей. И была ли некая княжна Тараканова действительно дочерью Елизаветы Петровны, или всё же она авантюристка высшей пробы.

Но на данный момент у Лизы детей нет. Это я знаю наверняка. А ещё…

Как это сделать, чтобы она наверняка не смогла зачать ребёнка? Нужно будет еще проконсультироваться с докторами.

А пока моя карета, насколько это только возможно на дорогах весьма оживлённого Петербурга, ехала домой. Благо расстояние было небольшое.

* * *

Эрнст Иоганн Бирон был чернее тучи. Уже не менее четырёх часов он не мог прийти в себя, предпочитая просто молчать. Молчал он о том, что сейчас чувствовал. Не говорил, насколько разрывалось его сердце, какая чернота подступала к его душе. Не кричал, насколько казалось всё безнадёжным. Не отзывался его голос эхом в пустоте.

Не рассказывал он и о том, что императрица умерла. Немногочисленные верные Бирону люди, лакеи и десяток гвардейцев смогли организовать охрану спальни, даже целого крыла в Зимнем дворце. Нужно действовать, нужно что-то говорить, но… Что?

— Герцог, вы не в праве решать самостоятельно, кому быть с государыней, а кому стоять у дверей в покои императрицы, — говорил Андрей Иванович Ушаков.

Он прорывался практически боем к спальне государыни. Но, нет… Оставался в приемном зале, куда поставили уже множество стульев,так много людей ждали информации. Тут же была и Анна Леопольдовна, которую пока не удавалось врачам уговорить уйти.

Но Бирон словно бы и не слышал Ушакова, как и многих других до этого. И от этого глава Тайной канцелярии ещё больше убеждался, что императрица умерла. Однако Ушаков ничего не мог начать делать, пока не убедится, что это так.

В конце концов, не так давно он, глава Тайной канцелярии, уже обжёгся, когда начал действовать раньше, чем лично убедился в смерти её величества. Пожалуй, что и два раза. И теперь были потеряны часы времени.

— Вы не смеете скрывать её величество от верноподданных! — неожиданно даже для самого себя закричал Ушаков.

Голос неврастеника отразился эхом от стен Тронного зала Зимнего дворца.

Бирон презрительно посмотрел на Андрея Ивановича Ушакова. Эрнст Иоганн Бирон и ранее не особо уважал то дело, которым занимался Ушаков. А сейчас, когда герцог отчётливо видел, что Андрей Иванович играет в собственные игры и чаще всего против ещё недавно всесильного фаворита, появилась личная неприязнь к Ушакову. Нет… ненависть.

Эрнст Иоганн и в этот раз промолчал. Да, он растерялся. И дело не в том, что он всё-таки любил Анну Иоанновну. Противоречивой, странной, но всё-таки любовью пылал он к этой женщине. Или он любил ту власть, которую даровала ему любимая.

Но сейчас герцог понимал, что без слова её величества он не так и много значит. Кто есть у герцога, кто может стать на защиту его? Может, гвардия? Брат Густав, подполковник Измайловского полка? Но он же, Густав, жаловался, что в гвардии не имеет полной поддержки, чтобы говорить о контроле гвардейских частей, или даже всего лишь Измайловского полка.

Выходило так, что оба Бирона ослабли из-за своих чувств. Густав — из-за любви к княжне Долгоруковой, герцог — к императрице. На ум приходила фамилия Норова. И ранее предполагалось, что этот офицер будет своего рода охранителем императорской власти и всех решений, которые принимает императрица.

Однако герцог, под властью собственного мнения и эмоций, посчитал, что бригадир Норов может быть обижен, в том числе, и на государыню. Заточение в Петропавловскую крепость этого офицера казалось незначительной мерой, временной и несерьезной, в сравнении с иными шалостями при её величестве. Словно бы ребенка, любимого, но слишком шаловливого, поставили в угол. Теперь же это кажется серьёзной ошибкой.

Простит ли Норов? Да и что он может? Дивизия так и не была окончательно сформирована. Только лишь определили три полка и часть гвардии направить в новое воинское подразделение, как последовал арест. Но кто же знал?..

— Если вы прямо сейчас не допустите меня в спальню к её величеству, я буду вынужден все-таки сделать это, но уже прибегнув к силе, — решительно сказал Ушаков.

Герцог демонстративно отстранился, пропуская главу Тайной канцелярии в то крыло Зимнего дворца, где располагалась спальня Анны Иоанновны.

Он и без того видел, что гвардейцы были готовы подчиниться, скорее, Ушакову, чем ему. А верных людей было мало и не устраивать же бойню, к в конце-концов. Герцог понимал, что без опоры на военных он теперь мало что может сделать.

Бирон, шархая ногами, опустив голову, сгорбившись и резко постарев, брел… Куда? Туда, то есть в никуда. К стене, чтобы оттолкнуться от нее и брести к другой стене.

Ушаков же, напротив, был слишком активным. У него дергался глаз, тряслись руки, он ворвался, как ураган в спальню к императрице. Злорадная ухмылка психически нездорового человека прочно заняла своё место на лице главы Тайной канцелярии розыскных дел.

— Охранять и не пускать! — приказал Ушаков тем двум десяткам гвардейцев, которые были лично ему преданы и которых он ранее сумел протолкнуть в Семёновский полк.

Андрей Иванович уже начал раздавать деньги гвардейцам, чтобы те, как некогда, когда не Меньшиков, а именно Ушаков, возвёл на престол кухарку Екатерину, были преданы и выполняли приказы Андрея Ивановича.

— Ты, — обратился Ушаков к одному подпоручику Семёновского полка, — срочно отправляйся к Андрею Ивановичу Остерману. Скажи ему, что я жду его во дворце. Немедля чтобы пришел. Коли прикинется нездоровым, то силой привезти.

Одна личность внутри Ушакова, та, что ещё могла думать рационально, понимала, что к такому игроку, как Остерман, нужно заявиться лично. Что не стоит исключать и того, что прямо сейчас в той пока ещё немногочисленной команде Ушакова обязательно есть человек, который лично предан министру.

Но глава Тайной канцелярии полагался на свободу решений и действий, которая сейчас после смерти императрицы представилась ему. Так что он подумал, что достаточно будет и «телеграммы», чтобы министр присоединился в качестве ведомого и помог Ушакову привести к власти Елизавету Петровну.

Ну а если министр решил «болеть», то есть предать союз с Ушаковым, то… Пусть и силой Остермана тащат.

— Что вы себе позволяете? — вдруг, неожиданно, пришёл в себя Бирон.

Он быстро, бегом, направился в спальню к умершей, уже помытой, одетой и готовой к погребению, если бы оно прямо сейчас нужно было, императрице.

— Господин Бирон, не стоит мне мешать. Ночная кукушка перестаёт быть таковой, когда она уже не может никому в ночи шептать свои желания, — злорадно усмехнулся Ушаков.

Бирон скривился. Ещё пять часов тому назад он мог бы дать пощёчину этому человеку. А сейчас просто не знал, как себя вести. Как реагировать на то, что Ушаков обращается к нему не по титулу, практически открыто утверждая, что герцогство Бирона — заслуга вовсе не этого курляндского дворянина, а того в чем человека, который проводил ночи с русской императрицей.

Ушаков, не обращая внимания на герцога, вышел в просторный зал, расположенный между двумя крыльями дворца. Тут уже начинали толпиться офицеры, оттесняя некоторых придворных.

— Её величество, матушка наша. Она почила, — со скорбным выражением лица сообщил печальную новость Ушаков.

Он не обратил внимания на охи и ахи, а подозвал одного из верных ему офицеров.

— Отправляйся ко мне домой, обратись к управляющему, и он выдаст тебе пятьдесят тысяч рублей. Начни эти деньги раздавать офицерам, и говори о том, что Елизавета Петровна будет лучшей императрицей, чем дрянная порочная девка Анна Леопольдовна, — давал распоряжение Ушаков.

Андрей Иванович подумал, что ситуация нынче такова, что нельзя жадничать. Если возведение на престол Марты Сковронской обошлось чуть более тридцати тысяч рублей, то сейчас Ушаков готов потратить и все сто тысяч. Он искренне считал, что именно деньги играют главную роль в том, какое мнение будет у гвардии.

Ну, а деньги были. Это ведь Василий Никитич Татищев напрямую заплатил Ушакову, чтобы тот на свой страх и риск выпустил хозяина Урала из Петропавловской крепости. И заплачены было как раз эти пятьдесят тысяч. Да и сам Ушаков не бедствовал, собрал немалую сумму, искренне рассчитывая, что уже скоро он сможет эти вложения приумножить.

Врагов, тех, у которых можно было бы забрать имущество, хватало. Да здесь только достаточно было изъять все активы у бригадира Норова, чтобы сумму себе вернуть.

Капитан Данилов смотрел на Андрея Ивановича Ушакова с надеждой. Он словно бы видел в главе Тайной канцелярии родственную душу. Возможно, все ужимки не совсем здорового психически человека, которые появлялись у Данилова и Ушакова, в некоторой степени роднили их.

А ещё в чём Данилов себе не хотел признаваться, но что было фактом: Антон Иванович Данилов не мог существовать как полноценная личность, способная принимать решения. Капитану гвардии Измайловского полка было просто необходимо, чтобы его направляли, чтобы был человек, который скажет, что хорошо, а что плохо. И Ушаков становился для гвардейца таковым.

А ещё внутри гвардейца бурлила кровь. Кровь, разбавленная слизью ненависти. Вновь вспомнились моменты, когда его, Антона Ивановича Данилова, унижали и чуть не сослали вместе с Долгоруковыми, которым некогда верой и правдой служил нынешний гвардеец.

Он вспомнил, как лишился своей любви из-за того, что Долгоруковы пришли в немилость и проиграли свою войну за власть. Именно тогда психика Данилова и дала крен. Ведь он, по сути, предал хозяина, когда не отправился вместе с ним в ссылку. А потом ещё и пошёл на службу в армию, куда определили его товарищи, прежде всего, Саватеев и нынешний генерал-майор Лесли. Гвардия… ненавистная гвардия.

Но он не был никому благодарен. В какой-то момент Данилов хотел примкнуть и стать верным псом для Норова. Но тот не принял ту форму подчинения, которая была необходима Данилову. Ведь Антон Иванович не хотел ни с кем заводить дружбу; ему нужно было подчиняться и чётко знать, за кого именно грызть горло.

Теперь он знал можно грызть глотки за Ушакова, кого бы он не хотел возвести на престол. Главное, чтобы против всего, что связанно с императрицей.

— Я с вами, господин глава Тайной канцелярии! — выкрикнул Данилов, пожирая глазами своего нового хозяина.

— Благодарю вас, капитан. Вы нисколько не пожалеете о своём решении. Приказываю вам взять под охрану Зимний дворец и никого не пускать. Кто бы ни приближался — первый выстрел в воздух, второй на поражение, — отдавал жёсткие приказы Ушаков.

В это же время люди Андрея Ивановича уже побежали по всем заговорщикам, которые хоть когда-то приходили на посиделки к Елизавете Петровне, ко всем её бывшим любовникам, которые также имели некоторый вес до сих пор. Было отправлено письмо князю Черкасскому, чтобы тот сидел и не вылезал, если хочет сохранить свой пост министра.

И как же повезло всем заговорщикам, что Миних сейчас был уже в Виннице, где принимал пополнение и радовался тому, какая сила собирается в русской армии, чтобы нанести решающий удар по Османской империи.

Глава 20

Основа успеха… тяжелая работа, решительность, хорошее планирование и настойчивость.

Миа Хэмм

Петербург

22 сентября 1735 года

— Со мной ли вы? — спрашивал я у собравшихся в моем доме офицеров.

Немедленного ответа не последовало. Ранее поддержали мою линию и отношение к присяге многие офицеры, с которыми я имел честь воевать в Крыму. Но мне нужно было услышать позицию полковников, которые были приданы для формирования Гатчинской дивизии.

Здесь присутствовали сразу три полковника, которые ранее со мной полноценно не общались. Ещё и Драгунский полк, только формируемый для новой дивизии, должен был быть мне придан. Но они даже не дошли до Петербурга. Застряли между Москвой и столицей.

И вот эти трое офицеров молчали. А мне, как воздух, необходима была их поддержка. Всеми силами, которые я имею, а это не более двухсот действительно верных людей, и до трёхсот ещё тех, которые, скорее всего, верны, решить все задачи я не мог.

— Ничего бы не смущало, если бы только не ваше желание поставить во главе России Елизавету Петровну, — первым нарушил тишину полковник Второго Самарского пехотного полка Леонтий Иванович Миргородский.

— Ещё раз говорю: таким образом мы сможем успокоить общество и создать благоприятные условия для развития России. Елизавета Петровна будет императрицей, нет… престолоблюстительницей… ровно до тех пор, пока в силу не войдёт император или императрица, в зависимости от того, кого родит Анна Леопольдовна, — ещё раз повторил я свою позицию.

До того уже описал немало выгод для России от такой рокировки во власти. Ведь подобное, если решить и вопрос с племянником Елизаветы, можно закрыть проблему престола. На время, но после создать четкую систему передачи трона. И за это время мы сможем развить Россию в достаточной мере, чтобы ворваться в промышленный переворот не в качестве вечных догоняющих, а тех, кого догонять будут.

— Ну как же в таком случае сама Анна Леопольдовна и как же в таком случае герцог Бирон? — спросил ещё один полковник. — Вы же отстраняете великую княжну.

— При императрице будет создан Государственный императорский совет, который будет помогать ей… простите, престолоблюстительнице, управлять нашим необъятным Отечеством, — сказал я, не вдаваясь в подробности.

Институт Государственного Совета, который в XIX веке был введен усилиями Михаила Михайловича Сперанского, я хотел бы провести раньше. По сути, это не ограничивает самодержавие, но делает его более внятным и понятным. Тем, который прислушивается ко мнениям, пусть и выбирает понравившееся. Еще это в некоторой степени дисциплинирует либо монарха, либо того, кому правитель делегирует свои полномочия.

И законы должны будут выходить не только лишь из-под пера императрицы, а обсуждаться на Государственном совете. Потом еще и публиковаться в прессе. Вот так власть станет прозрачной и можно будет найти любой закон и не удивляться, почему указы издаются, но не исполняются.

Сколько работы! Ужас! Еще и кодификацией нужно заняться. Законов уйма, но их никто в полной мере и не знает. Но разговор продолжался. Хотя и было по всему видно, что офицеры склоняются в пользу моего мнения. Я достаточно убедителен. Но и другого варианта нет. По-другому, это идти на поводу заговора в пользу Елизаветы Петровны.

— А какие у нас альтернативы? Если я правильно понял, то нет той силы, которая поставила бы во главе русской державы Анну Леопольдовну. Многие окажутся недовольными, если поставить во главе России герцога Бирона. Так что либо то, что предлагает господин бригадир, либо Елизавета Петровна. Но она и так получит, как тетка власть, — грубо и решительно сказал Иван Тарасович Подобайлов, поддерживая меня.

— Господа, а ещё ваши полки получат жалование сразу за два года, — нехотя, но вынужденно сказал я.

Да уж, не зря в России говорят: не подмажешь — не поедешь. Именно подобное предложение стало доводом, который окончательно склонил на мою сторону командиров всех полков и соединений, которые должны были стать основой для моей дивизии. Они будто бы того и ждали.

Однако, хотелось бы верить в то, что предложение денег было лишь небольшим, дополнительным, аргументом, который лишь помог перевесить сомнения, но не сыграл решающую роль.

— Я с вами, господин бригадир. И дело не в деньгах, пусть с их помощью я смогу быстрее объяснить и офицерам и солдатам, за что они могут драться, — сказал Миргородский.

Я взял себе на заметку, что этот полковник имеет влияние и на других офицеров. Не будет ли Леонтий Иванович противовесом мне? Уже на первой встрече полковники пробовали продавить меня. Не вышло. Но это не означает, что других попыток больше не будет.

— Иван Тарасович, на тебе — Стрельна. Берёшь самых верных, надежных и готовых действовать. Держишь круговую оборону. Отправляетесь туда налегке, лишь на конях; разрешаю задействовать тех лошадей, что стоят у меня в конюшне. Однако уже скоро подтягиваешь и пушки. С Елизаветой Петровной в споры не вступаешь; отговариваешься тем, что скоро приеду я и всё решу. И никого… никого не пускать и не выпускать из Стрельны, — отдавал я конкретные распоряжения.

После я обратился и к полковникам пехотных полков будущей дивизии.

— Вы так же выдвигаетесь. Самарский полк следует за отрядом подполковника Подобайлова и поступает в его распоряжение. Вы, господа полковники, будете нужны после. Я пришлю за вами. Нам сопровождать претолоблюстительницу и выгонять из Зимнего дворца бунтовщиков, — сказал я и понял, что попал в точку.

Это же быть рядом с теми людьми, которым мы же несем власть. Как бы тут не запахло генеральским чином.

А ещё, пусть на этом Антикризисном Совете не было башкир, но я уже попросил лично Алкалина поучаствовать в событиях. Они будут осуществлять разведку на всем расстоянии от Петербурга до Стрельны. Ну и выступят дополнением к силе, если случится воевать.

Лизу нужно брать под свой контроль плотно и вести. Если заговорщики не прогнутся перед Елизаветой Петровной, то заговор их никак не претворится в жизнь. Тут либо выходить со мной на переговоры, либо начинать фактически войну. Я был убеждён, что если начнётся стрельба, я смогу быстро силой подавить всех недовольных.

В дверь постучали. Тут же в столовую моего дома вошёл дежурный офицер, комендант моего дома и охраны вокруг него, Смолин.

— Господин бригадир, прибыл вестовой из Зимнего дворца, — недоумённо сказал секунд-майор Смолин. — Паж его высочества принца Антона Ульриха — барон Мюнхаузен.

Смолин ещё больше удивился, когда увидел моё выражение лица. Ну, конечно, ни для кого из присутствующих фамилия «Мюнхаузен» ничего не говорила. А во мне будто бы проснулся ребёнок, которого я прямо сейчас пытался всеми силами положить спать. Не время впадать в детское любопытство.

В моем же воображении возникали различные картинки и сюжеты некогда просмотренных фильмов и мультфильмов с известным персонажем. И, несмотря на всю серьезную и напряженную обстановку, мне стоило усилий сдержать улыбку.

— Скоро пригласите, мы заканчиваем, — сказал я.

— Господа, Самарскому полку надлежит через два часа выступить в сторону Стрельны. И иным воинским подразделениям прибыть к моему дому и быть готовыми к действиям, — сказал я.

Уверен, что мы начали действовать вовремя. Сейчас наступает ночь, официальных заявлений о том, что императрица умерла, нет. Я даже грешным делом подумал, что Авдотья Буженинова могла бы меня и обмануть.

И уже ночью местонахождение Елизаветы будет отцеплено моими солдатами. А на утро в Петербурге мог бы начаться переполох, в ходе которого все те, кто рассчитывает устранить Анну Леопольдовну, трижды подумали, на какую сторону им встать. Но пока… Может я и рисковал, не использовал все козыри. Но и мои оппоненты должны некоторое время скрывать факт смерти императрицы. По чести сказать, не все еще и готово.

Офицеры отправились выполнять поручения, иные были отправлены ещё раньше. Уже действует Фролов, и скоро я хотел бы увидеть лишь слегка помятого, но ошеломлённого французского посла. Но у меня выдалась минутка, чтобы услышать, что же хотел бы мне сказать великий сказочник-фантазёр, неподражаемый барон Мюнхгаузен.

— Господин Норов, — залихватски щёлкнув каблуками и шпорами на сапогах, обратился ко мне Карл Фридрих Иероним… и ещё кто-то там, барон Мюнхгаузен.

— Барон, что вас привело в мой дом? — спросил я.

— Смею доложить: его высочество принц Антон Ульрих Брауншвейгский спрашивает у вас, насколько велика ваша обида и насколько вы готовы, как человек, несомненно любящий великую княжну Анну Леопольдовну, и человек слова и чести, встать на её защиту, — на одном дыхании выпалил Мюнхгаузен.

Заучивал, наверное, текс.

— Как вам удалось выйти из дворца? И что там происходит? — не стал я отвечать на вопрос барона, а задал свои.

— Господин бригадир, я смею настаивать на вашем ответе, — с невозмутимым видом говорил барон.

— Для этого мне нужно знать обстановку, — парировал я.

— Хорошо, господин бригадир. Что знаю… А вышел я только благодаря тому, что во дворце была неразбериха. Сейчас это будет сделать сложнее.

Мюнхгаузен рассказал не самые приятные новости. Ушаков начал действовать необычайно жёстко и решительно. И теперь выходило так, что у нас, если успеть блокировать Стрельну, будет патовая ситуация. У меня Елизавета, Ушаков удерживает Анну Леопольдовну. А что Бирон? Оказался политическим импотентом?

Решаться же идти на штурм Зимнего дворца я пока не готов. Нужно создать общественное мнение. Необходимо узнать, чего конкретно добиваются мои оппоненты. Хотя почти все понятно и так. Елизавету поставить хотят. Думают, что она дурочка, которая уж точно свои кондиции не разорвет. Или без бумажек станет управляемой.

— Что ответите, господин Норов? — после лаконичного и содержательного рассказа, спрашивал паж принца Антона Ульриха барон Мюнхгаузен.

А он, действительно, интересный рассказчик. Может предоставить барону возможность начать издаваться? Впрочем, насколько я знал, рассказы Мюнхгаузена были опубликованы без ведома барона.

— Наблюдая проблему престолонаследия, которая нынче существует, я выступаю за сохранение за Анной Леопольдовной статуса великой княжны и матери будущего императора. И тем самым я не нарушаю свою присягу. Но для успокоения Отечества вижу вариант пойти на некоторые уступки тем, кто сейчас уже начал действовать против принца и великой княжны. Я сделаю всё, чтобы ваш командир, Антон Ульрих, и великая княжна остались живы и здоровы и сохранили своё положение при дворе… но не упрочили его и не возвысились, — отвечал я. — Достаточно ли этого?

— Моему, как вы изволили сказать, командиру, этого достаточно. Больше всего он печётся о жизни и здоровье своей жены, — сказал барон. — Могу ли я послать своего человека сообщить о вашей поддержке? И примите ли вы Анну Леопольдовну и Антона Ульриха в своем доме, если возникнет на то нужда? Более защищенного места в Петербурге, как я успел увидеть, найти сложно.

— Безусловно. И дом мой в распоряжении Анны Леопольдовны и принца. И защита… Но что лично вы собираетесь делать? Вряд ли получится вернуться во дворец, — спросил я у Мюнхгаузена.

— Признаться, я в растерянности и вы правы: я не смогу вернуться во дворец, — с явным сожалением отвечал барон.

— Нынче же я расскажу вам свою позицию и то, что собираюсь сделать я. А после этого вам решать: останетесь ли вы при мне и будете всячески содействовать моим планам, либо же… не хотелось бы иметь вас врагом, но до решения вопросов вы будете задержаны, — решительно сказал я.

Мюнхгаузен было дело схватился за эфес своей шпаги, но я лишь посмотрел на пистолет, который неизменно лежал возле меня на столе, и барон после моего приглашения присел, чтобы выслушать мои доводы. Сел гордо, с идеально ровной спиной и на самый краешек стула.

Реальной угрозы со стороны Антона Ульриха, его тяги к власти я не видел. Он не тот человек. В иной реальности были попытки гвардейских переворотов в пользу Антона Ульриха. Но так… Будто бы неловкие и не поддержанные самим принцем.

Что же касается великой княжны, то и для нее власть не сама цель. В иной реальности скорее всего Анна Леопольдовна расчищала вокруг себя пространство для фаворита, чем под собственные нужды. Убрала Бирона, отстранила Миниха. И это говорило не столько о том, что великая княжна желала власти, сколько о том, что её любовник хотел власти.

Однако я рассчитывал, что Антон и Анна сблизятся и смогут стать полноценной семьёй. Пусть живут во дворце, пусть купаются в почестях. Возможно, Антона Ульриха стоило бы включить и в Государственный совет. Может быть, наделить его чином генерала, взять на поруки, чему-то научить, придать уверенности. Даже составить план питания и физических нагрузок. Пусть послужит на благо своей новой родины. И сам преобразится.

— Я хотел быть рядом с вами, господин бригадир. По всему видно, что вы человек решительный. Да и нравится мне, что у вас порядок, пусть и солдат с офицерами больше. А вот в Зимнем… Там твориться черти знает что. Найдется ли где мне немного передохнуть? Признаться, я изрядно устал и вторую ночь не спал. Судя по всему, спать придется еще не скоро, — выдал целую речь барон.

— В доме много комнат. Я распоряжусь, — сказал я и понял, что Мюнхгаузен более чем прав.

Если хоть немного не поспать этой ночью, то можно лишиться остроты ума энергии. Голова шла кругом от множества событий. Но разве же я не был готов, как минимум морально, к подобным сюжетам? Так что берём себя в руки и продолжаем работу.

Я последовал к Юле. Час, два, вряд ли больше трех часов, но я посплю. И лучше это сделать рядом с женой.

— Любовь моя, тебе было бы неплохо всё-таки покинуть Петербург, — сказал я, зайдя в нашу с Юлей спальню.

— Позволь мне всё-таки остаться рядом с тобой, — решительно сказала моя любимая жена.

— Ты понимаешь, что несешь ответственность теперь не только за себя, но и из-за того ребёнка, которого ты носишь. Поэтому, Юля…

— Вот поэтому я и хочу быть рядом с тобой. Если буду где-то отсиживаться, да ещё и труситься в дороге, едва ли это будет лучше, чем если я буду знать, что ты где-то рядом, — перебив меня, решительно говорила Юлиана. — Мне спокойнее, когда ты рядом. Ну или где-то недалеко.

На самом деле, я несколько сомневался, отправлять ли из Петербурга Юлиану. Погода была, мягко сказать, неблагоприятной. Опять прошел мокрый снег. Дороги развезёт, придётся очень часто останавливаться. Ещё ненароком простудится — и действительно будет хуже, чем оставаться здесь.

А еще тут я могу защитить Юлю. А вот в дороге всякое может случиться. И много войск отправлять с женой я не могу. Поэтому, нужно забыть про порыв и относится к Юле, как человеку, который еще и пользу принесет в моих делах.

Да и откровенно было бы уместно использовать Юлиану.

— Юля, ты же не сильно нагрубила Анне Леопольдовне, чтобы сейчас быть с ней злыми врагами? — спрашивал я у жены.

— Она отходчивая. И сейчас ей нужна поддержка, как никому. Без государыни она остаётся одинокой, так как мужу своему вряд ли когда доверится, — явно сочувствуя своей бывшей или всё ещё настоящей подруге, говорила Юля. — Я бы хотела быть с ней рядом и поддержать. Но это же невозможно? Или?

— Пока это невозможно. Но все может измениться. Ты распорядись все же приготовить лучшую комнату. Лучшую, после нашей, конечно. И отправь слуг. Пусть пойдут в рестораны и закупят больше еды. Тут и офицеры будут и возможно гости.

— Я так хотела бы, чтобы у Анны была такая же любовь, как и у меня. Но… не к тебе, — словно бы меня не слышала, талдычила свое Юля.

Я не стал спорить с женой, что у Антона Ульриха и Анны Леопольдовны ещё может наладиться семейная жизнь. Ведь в иной реальности это произошло. Правда, после того как Анна Леопольдовна была арестована. Между тем, если вовсе подобная возможность существует — можно повлиять на ситуацию.

— Не выходи никуда из дома. Если услышишь выстрелы, а тебя не предупредят — тогда быстро спускайся в тайную комнату, запирайся там и жди условного сигнала от меня. Если кто-то будет стучать не так, как мы с тобой договаривались, — не открывай! — напомнил я инструкции своей жене.

Сам же развернулся, плюхнулся на кровать. Два часа сна. Даже на любимую женщину тратить их нельзя, если речь идет о войне.

Проснулся, разбуженный стуком в дверь дежурного офицера. Будто бы и не спал. Нехотя, с трудом открывая глаза, поднялся. Поправил мундир, и пошёл в штаб. Столовая, на столе которой была развёрнута карта Петербурга и где постоянно должен был находиться один из офицеров, превратилась в сердце моего противостояния нарастающему кризису.

То, что я не дую на воду, а даже недостаточно решительно действую, доказывает факт взятия Зимнего дворца под охрану моих оппонентов. Вернее сказать — пока одного оппонента. Теперь уже это очевидно. Причем и рядом, судя по пометкам на карте, присутствуют потенциально неприятельские силы.

— Есть новости? — спросил я у дежурившего в штабе офицера.

На данный момент это был капитан Смитов.

— Во дворец стекаются разрозненные группы гвардейцев и некоторых дворян. Открыто они не провозглашают Елизавету Петровну или кого иного. Большая часть придворных отправлена по домам, — доложил мне оперативную обстановку офицер.

— Ушаков?

— Он. А ещё… — Смитов замялся. — Одним из офицеров во дворце является Данилов. И судя по всему, он привел некоторых измайловцев. Из нового набора рекрутов.

Не скажу, что сердце моё вдруг сжалось, но эта новость была неприятной. Мало приятного в том, что человек, которого ты действительно считал своим другом, которого хотел оградить от многих проблем, да и которого откровенно спас, теперь по другую сторону баррикад.

— Распорядитесь подготовить мне конвой, в том числе из полусотни башкирцев. Я отправляюсь к Елизавете Петровне, — приказывал я.

— Группа реагирования в постоянной готовности, Командир, — отвечал Смитов.

— Через пятнадцать минут я спускался во двор своего дома. Складывалось ощущение, будто я на территории вражеского города и занял под свои нужды один из домов, расквартировав тут, как оказалось, не меньше полка.

Прямо Смольный во время революции семнадцатого года. А чем не аналогия? Прямо сейчас верными мне людьми берётся под контроль периметр столицы. Выезжать и заезжать из города теперь будет возможно только лишь безоружным, после тщательного просмотра карет и телег и то — лицам не дворянского происхождения. А еще телеграф и телефон, который в наших условиях представлен редакцией единственной газеты в Российской империи, Петербургскими ведомостями.

Срочно к Елизавете. С рассветом я должен быть у нее. И там, как я рассчитывал, уже будут мои люди. Не хватало ещё того, чтобы начался исход к резиденции Елизаветы Петровны с призывами ее занять престол империи. Если есть возможность избежать кровопролития — ею нельзя пренебрегать. А потому Лиза должна быть моей. Об этом я подумал и впервые подобные мысли сразу и не связал с возможностью обладать ею, как женщиной.

Уже садился верхом на одного из лучших коней, взятых мною у крымского хана, как меня окликнул один из офицеров, стоящих на карауле по периметру вокруг дома.

— Господин бригадир, к вам прибыл человек, говорит, что вы ждёте его, — доложил мне офицер.

На коне, в сопровождении Алкалина, офицеров, полусотни Ивана Кашина, правда без него. А также меня сопровождал барон Мюнхгаузен и полусотня башкирцев, я был готов отправиться в Стрельну.

На выходе из оцеплённого периметра дома и прилегающей территории меня ожидал смутно знакомый человек. Точно… это тот, с кем я чуть было не повздорил и не устроил поножовщину, когда возвращался из Петергофа более чем год назад. После моей первой встрече с императрицей.

— Что вам угодно, сударь? — на ходу спрашивал я, особо не церемонясь и не выказывая уважения.

— Я от одного господина, который изволил приболеть, — спокойно отвечал тот.

— Присоединяйтесь в дороге, поговорим! — тут же принял я решение.

Что ж, если господин Остерман решил сыграть партию за меня, я даже почти уверен в успехе. Ну а то, что рядом будет человек от него, так такому союзнику нужно идти на встречу. Даже если этот человек мне предельно неприятен.

— Как мне к вам обращаться? — спросил я. — Каково сегодня ваше имя, таинственный господин?

— Если вам будет угодно, зовите меня Фриц, — ответил он, покрывая себя еще большей таинственностью.

Но мне достаточно, что это агент Андрея Ивановича Остермана. А как его зовут — вторично. Вряд ли мне с этим человеком детей крестить. Тем более, что он явно лютеранин. Незачем знать его имя. Надо, так найду и без имени. Не такой уж и большой нынешний Петербург. А мои возможности, если все удастся, кратно возрастут. Ну а не получится, так… Получится. Обязательно, ибо нельзя мне иначе.

Как только новой союзник поравнялся с моим конем, тут же наша кавалькада резво, на рысях, двинулась вперед.

— Итак, Фриц, расскажите мне о тех возможностях, которыми обладает наш общий знакомый, к сожалению изволивший «приболеть». Меня интересует: если ваши люди при дворе, сколько, каковы их возможности. Далее меня интересует всё то, что вам известно о заговоре и как господин… не вовремя «приболевший»… собирался ему противодействовать, — решительно говорил я. — Будьте кратки и пусть ответы станут исчерпывающими. Не хотелось бы вспоминать нашу первую встречу, когды мы чуть было не стали с вами врагами

— Господин бригадир, остановитесь! — окликнул меня Фролов.

Я, в сопровождении многих, уже подходил к Английской набережной, специально желая продемонстрировать захватчикам Зимнего дворца, что есть и другая сила, что я на чеку. И это более трех километров от моего дома.

Фролов догонял нас на коне. Может что-то случилось? Уже не удивлюсь. Похоже, что этот день будет самым ярким со времени моего появления в этом мире. Но я готов. Больше года готовился.

Глава 21

Гражданская война — это всегда война всех со всеми. И прежде всего бандитов против всех. Но не всех против бандитов.

В. Листьев

Петербург

22 сентября 1735 года

— Что случилось? — спросил я, резко поднимая руку вверх и останавливая движение своего немалого, да еще и особо боевитого отряда.

— Взяли французского посла, — не сразу, а только после моего кивка, сообщил Фролов. — Какие будут приказы? Доставить его вам, в Стрельну, или подержать в подвале дома? Спросить ли с пристрастием?

Тон Фролова был таким, будто говорил матерый маньяк, соскучившийся по расчлененки, особенно французских послов. Впрочем, Бог миловал с откровенными маньяками общаться. А у не откровенных, которых хватает в армии, голоса обычные, без надрыва.

— Доставьте его господину Остерману, — нехотя, вынуждено приказал я.

Куда как с большим удовольствием я лично и весьма пристрастно поговорил бы с месье Шатарди. Ну даже моё острое желание надавать подзатыльников французскому послу не может быть в ущерб русскому государству. Сейчас есть шанс попробовать выстроить нормальные отношения с Францией.

Для чего? Чтобы вынудить австрийцев не только смотреть на Россию, как на своего цепного пса, пугать которым можно всех европейских игроков, но чтобы Австрия пошла на ряд уступок. У нас же война с Османской империей, а вопросы кому что достанется в случае успеха и поражений турок, не решены. Я например… хочу все. Сербия — братская страна, румын оставлять без русского влияния нельзя, болгары…

Вот пусть и пойдут на соглашение австрияки. А вероятная дружба России и Франции, когда Австрия остается один на один с целой коалицией сильнейших держав… Так себе перспектива. Без России, австрийцы непременно проиграют назревающую «войну санкций» [с анкции — документ, позволяющий престол Священной Римской империи занимать женщине, против чего в иной реальности выступила и Франция и Пруссия и еще ряд государств].

Надеюсь, что Андрей Иванович Остерман правильно распорядится тем активом, который я ему сейчас вручаю. Пусть бы помурыжил посла, да потребовал заменить. И я даже посоветовал, кого именно просить в послы в Россию. Есть у меня один герцог в знакомых…

Мы демонстративно шли такой дорогой, чтобы обогнуть угол Зимнего дворца. Если есть во дворце те люди, которые считают, что захватившие власть — единственные, кто действует в сложившейся ситуации, то пусть убедятся, что это не так. Есть еще и я, мы.

Порой даже демонстрация силы может существенно изменить расклады в политической борьбе. А есть еще сомневающиеся, которые хотят непременно присоединиться к стороне побеждающей. А тут не факт, что партия сыграна. Напротив, карты еще на руках и вы не вскрывались.

Между тем, сложилась патовая ситуация. И если выдвинутым вперёд моим верным гвардейцам и следовавшим за ними двум неполным полкам моей дивизии удалось блокировать Стрельну, то и выходило, что у бунтовщика Ушакова сейчас находится Анна Леопольдовна, жизненно важная фигура для моих и не только моих планов. А в понимании Андрея Ивановича Ушакова есть фигура наиболее значимая для него. И Елизавета должна быть в моих руках.

Как выйти из этого положения?

Между тем человек, представившийся Фрицем, сообщал о некоторых возможностях Остермана.

— Если у вас достаточно своих людей, то отчего же не вывести Анну Леопольдовну из дворца? — с некоторым упрёком спрашивал я.

— Уже пробовали, — неохотно признался Фриц. — По большей части обнаружили своих людей. Но есть возможность вывести Бирона. Из того, что мне известно, он и вовсе не находится во дворце, а в гостевом доме со своей семьёй. Но жутко пьёт.

— Бирона выводить нужно. И очень желательно с семьёй, — сказал я. — Но прежде всего, Анну Леопольдовну. И чем вы поможете делу, если нет никаких возможностей?

— Есть возможности. Над этим уже работают, — с явной обидой отвечал немец.

Мгновенно Фриц немного отстал, поравнялся с одним из своих людей, отдавая нужные приказы.

— Анна Леопольдовна уже готовиться покинуть дворец, — с явным превосходством сказал Фриц.

— Я доволен, — скупо отвечал я.

— Теперь вы убедились, что возможности приболевшего господина весьма велики? Потому я настаиваю, чтобы вы согласовали все свои планы со мной, — тон Фрица резко изменился и стал требовательным.

— Вспомните, любезный Фриц, как я чуть было не прирезал вас там, в карете, как раз-таки возле того места, куда мы сейчас направляемся. С меня не надо ничего требовать. Что необходимо, я сам отдам. А нет — так ступайте с миром к своему столь болезненному господину, — жёстко сказал я. — И Анна Леопольдовна все равно еще во дворце.

Фриц рассмеялся, чем изрядно меня удивил и даже заставил чуть сбросить скорость.

— Согласитесь, господин бригадир Норов, я должен был попробовать надавить на вас, — осмеявшись, сказал Фриц. — И все… Более попыток не будет. Предлагаю сотрудничество без обид.

— Я и не обижаюсь. Это удел дамочек. Я обозначаю вам границы дозволенного. Впрочем, да, вы правы. Будем сотрудничать.

Уже достаточно скоро мы проезжали въездной пост в столицу. Тут были мои люди, что не могло не радовать.

— За веру, царя и отечество! — подъезжая к посту, выкрикнул кто-то из рядовых.

— За веру! Царя! Отечество! И русское оружие! — отвечал я.

Моментально поднялся шлагбаум, отодвинулись несколько перевёрнутых телег. Нас пропускали. А в ответ выкрикивали пароль и девиз, ранее произнесённый мной.

Я рассчитывал, что в утробе Анны Леопольдовны всё-таки мальчик. Пусть привыкают кричать за императора или за царя.

* * *

Андрей Иванович Ушаков сильно нервничал. Он был почти уверен в том, что против него нет серьёзной организованной силы, которая могла бы хоть как-то противостоять восхождению на престол Елизаветы Петровны. Да, не дожал он ситуацию с Норовым. Нужно было всеми силами еще ненадолго задержать этого излишне ретивого офицера в Петропавловской крепости.

Но… Сейчас вновь отправить Норова в место, где ему, по мнению Ушакова, и положено быть, не получится. Андрей Иванович очень надеялся, что все же сможет еще увидеть выскочку-офицера на дыбе. И готов лично жечь каленым железом мясо Норова. Судя по всему, этот наглец что-то удумал.

Ушаков уже отправил верных ему двадцать человек, чтобы привезли Елизавету Петровну во дворец. После этого оставалось лишь на утро объявить о клятве новой императрице. Но это будет только если дочь Петра Великого окончательно подтвердит Ушакова в статусе канцлера Российской империи и примет ряд соглашений, наделяя Ушакова полнотой власти.

Елизавету, как самостоятельную фигуру глава Тайной канцелярии розыскных дел, не воспринимал. Считал, что царевной получится договориться куда как быстрее, чем некогда с Анной Иоанновной.

— Что это за отряды, включая кочевников? — спрашивал Ушаков, собирая срочное совещание в комнате рядом со спальней умершей императрицы.

— Норов, — зло, прогрызая эмаль собственных зубов, сказал Данилов.

— Я понимаю, но откуда? Почему не проведена работа? Как получилось, что часть Измайловского полка тут, да еще и новые рекруты, а остальные отправились к бунтовщику? — спрашивал Ушаков, но ни у кого на это четкого ответа, который удовлетворил бы главного мятежника, нет.

У Данилова был ответ. Он-то видел то нездоровое, по мнению капитана, отношение к Норову со стороны сослуживцев. И лишь только гвардейцы, набранные из других частей, не познавшие коварство и лукавство Норова, пошли за Даниловым и за теми деньгами, которые были розданы за поддержку Елизаветы Петровны. И вот Норов действует.

Как же Антон Иванович сейчас хотел, чтобы это было не так. Он ведь хотел доказать Норову, что и сам не лыком шит. Он хотел в будущем посмотреть в глаза своего бывшего командира, выскочки, когда того будут вести на плаху. Он жаждал лично отдать приказ палачу, чтобы тот начал четвертование Норова.

А тут организованный отряд, который по своей численности не так чтобы сильно уступал всем гвардейцам, что сейчас во Зимнем дворце. О том, насколько обучены и мотивированы люди, идущие за бригадиром Норовым, Данилов знал не понаслышке. Так что далеко не все решено.

Ушаков также проявлял нервозность. Глава Тайной канцелярии прекрасно понимал, что Норов, после того, как Ушаков над ним пробовал издеваться в Петропавловской крепости, прощать не будет. Да и простил бы, все едино — останется только один.

Был расчёт на то, что Норов просто не успеет ничего сделать. Ведь пока ещё даже Петербург не знает о смерти государыни. Вот только буквально полчаса назад отпустили некоторых дворян, с которыми не хотел ссориться Ушаков, и они могли разнести весть. Но это было менее часа назад. За это время организоваться нет никакой возможности.

Ушаков судорожно размышлял, как можно, если не купировать проблему бригадира Норова, то хотя бы вывести его временно из игры. Ругательства, возникавшие в голове у Андрея Ивановича, мешали концентрироваться.

Но все же одна мысль посетила не совсем уже разумную голову…

— Нужно взять его жену, — сказал Ушаков. — Норов тогда не посмеет.

Глава Тайной канцелярии, не понимая, что он уже с приставкой «бывший», посмотрел в лица тех офицеров, которых собрал для совещания. Даже сотрудники Тайной канцелярии, которые здесь были в полном составе, и те выражали крайний скепсис к решению Ушакова взять в заложники жену Норова. Это же полное бесчестие — открыто шантажировать женщиной. В скрытой форме — ладно. Но не так топорно.

— Приказывайте! — воскликнул Данилов.

Большинство посмотрело на него, как на умалишённого. Да и глаза капитана гвардии Антона Ивановича Данилова блестели неестественным, болезненным огнем. Его руки слегка подёргивались, и сам Данилов имел неопрятный вид.

— Отец, я и рад был это сделать. И готов был бы схватить дрянь норовскую, но нам нужно думать ещё и о том, что скажет Петербург. Что, если общество обвинит нас в злодеяниях? Всё же воевать с женщинами, тем более беременными… — цинично и рационально размышлял Степан Фёдорович Апраксин.

Апраксин сейчас должен быть в Виннице вместе с фельдмаршалом Минихом. Однако не успели они ещё подъехать к Смоленску, как Степан Федорович Апраксин стал искать кучу причин, только бы покинуть командующего русскими войсками. Со своей же стороны Христофор Антонович Миних был рад избавиться от нерадивого адъютанта. Миних уже думал и сам отсылать Апраксина.

Между тем за время нахождения рядом с командующим, Апраксин сумел найти немало исполнителей даже самых грязных дел. Кого-то он ловил на воровстве, иных банально подкупал, либо серебром, либо обещаниями, другие избегали серьёзных наказаний за провинности.

В армии становилось всё больше порядка:офицеров начинали наказывать за несоблюдение санитарно-гигиенических норм и за увеличенные небоевые потери. Апраксин же, пользуясь тем, что фельдмаршал никак не хотел ссориться с Ушаковым, тем или иным способом привязывал людей к себе, добиваясь снисхождения фельдмаршала.

Нередко среди провинившихся были отпрыски из вполне значимых родов. Так что будет и поддержка со стороны дворянства, но когда случится приход Елизаветы по дворец.

— У Норова есть дядя, это крымский бей Исмаил. Судя по всему, у них вдруг проснулись родственные чувства друг к другу. Нужно взять этого Исмаила, привести сюда и добиться либо признания, что Норов участвует в заговоре с крымчаками, либо просто шантажировать дядей, — сказал Ушаков.

В этот раз никто не выразил сомнение. Все же крымцы были ненавистными русским людям. А теперь, когда идет война, так многие кровавые события, связанные с крымскими татарами, вылазят наружу. Общественное мнение однозначно: дамить татар нещадно.

Решение Ушакова принято, и он тут же направил людей схватить Исмаил-бэя.

Однако Андрей Иванович не отказался от идеи взять в заложники и жену Александра Норова. Вот только это сделать должны те люди, которые не будут возмущаться и думать о чести. Может быть, Данилова послать?

Но на самом деле особой уверенности, что Данилов его человек у главного заговорщика не было. Ушаков сам оказался не в лучший ситуации и явно имел большие проблемы с головой. Но даже он видел, что Данилов просто сходит с ума.

— Нам остаётся ждать прибытия Елизаветы Петровны. Степан Фёдорович, организуйте встречу. Этот отряд, который только что мы видели под окнами Зимнего дворца, не должен помешать нам встретить её величество русскую императрицу Елизавету Петровну, дочь Петра Великого и истинную самодержицу, — сказал Ушаков.

А потом он подумал… вероятность, что может пролиться кровь большая и рисковать своим пасынком, Степаном Апраксиным, Андрей Иванович никак не желал.

— Нет, не вы, господин Апраксин. Антон Иванович Данилов, я поручаю эту великую миссию вам, — изменил своё решение Ушаков.

Данилов резко поднялся; стул, на котором он сидел, свалился, глаза гвардейца налились кровью и решительностью.

— Будет исполнено! Чего бы мне это ни стоило, — отчеканил Данилов, будучи полностью уверенным в своих словах.

* * *

Мы ехали в сторону Стрельны, по дороге встречая обозы тех полков, что я туда и отправлял. Сущее безобразие. Сколько же придётся учить этих людей, тренировать, воспитывать, чтобы в конечном итоге добиться хороших результатов при переходах?

Они плелись, как пленные румыны, если использовать выражение из будущего. То тут небольшой отряд, то через метров пятьсот новый. И никто никуда не торопился. Наверное, я успею решить все свои вопросы, буду возвращаться, а некоторые из этих отрядов будут только на пол пути.

Я мчался впереди остальных — лишь немного позади были верные мне офицеры, а также друг, башкирский старейшина Алкалин. Мне было бы приятно провести с ним время, поговорить, вспомнить о том, как мы воевали в Крыму. Но, как видно, не досуг.

Ещё важно было обсудить экономические вопросы с башкирами и определить, как лучше взаимовыгодно сотрудничать. Ведь именно за этим старейшина Алкалин и приехал. И, насколько я знал, в Новгороде застрял большой караван из сотен повозок с шерстью.

С этим тоже нужно будет срочно разбираться, как только политический кризис закончится или пойдёт на спад. Местные чиновники не пропускают караван, требуя, скорее всего, взятку. Таможня никак не дает свое добро.

Вот, ей-богу, дождутся у меня! Уверен, что, если я попрошу взамен за все свои дела должность главного ревизора империи… Ох, помашу я шашкой! Ох воровские головы-то полетят!

Впрочем, уже давным-давно пора отказаться от внутренних таможен, как явления. Ведь чтобы добраться из Астрахани в Петербург, любому купцу или промышленнику, если только у них есть товар, нужно заплатить раз пять или даже больше. И в Астрахани возьмут таможенный сбор, и в Казани, и в Нижнем Новгороде… Да еще и взятки. И с какой наценкой придет товар? И сколько торговцев вовсе решаться на такие сложности? Это никуда не годится.

Я думал о будущих проектах, законах, которые собирались лоббировать. Почему-то подобные мысли меня успокаивают, отвлекают от переживаний.

На самом деле так и не смог понять, отчего же кричит моя чуйка. Вроде бы всё ясно и прогнозируемо. Если так переживаю о безопасности своей жены, то я не могу представить себе ту военную операцию, которая позволит взять мой дом приступом. Здесь нужна артиллерия. Полк, не меньше остался в Петербурге и все около моего дома, или же возле военной базы — того дома, что я занимал раньше.

Так чего же мне тревожно? Почему-то в голову приходит мысль, что у меня так и не получилось встретиться с дедом. Всё в делах и заботах, надо было хотя бы весточку ему отправить. А пока…

— Капитан Смолин! Отправьте два десятка надёжных людей по адресу, который я вам сейчас продиктую. Там мой дед и важный посол Крымского ханства. Нужно взять их под охрану, — неожиданно даже для самого себя я отдал приказ.

Да, именно это и давило на меня. Все уязвимые точки, на которые могут давить мои враги, так или иначе, должны быть защищены. Прежде всего, моя семья. Я даже отправил десяток солдат к своему отцу и матери, чтобы они приготовились к возможным сюрпризам.

И я уверен, что отец сейчас соберёт должное количество боевых мужиков и не даст в обиду ни поместье, ни маму. Такое же послание было отправлено и родителям Юлианы. Но на них вряд ли будет нападение. Все же бароны.

А вот дед… Ну не будут же они его трогать! Накануне подписания судьбоносного для Российской империи и Крыма договора убивать посла считай уже не существующего ханства? Это же каким идиотом нужно быть, чтобы допускать подобное! Ещё не хватало нам восстания в Крыму. А оно вероятно, особенно, когда вынуждено из Крыма уйдут многие русские полки. Ведь с туркой драться теперь нужно уже на Дунае, или южнее. Желательно, чтобы сильно южнее Константинополя.

— Стрельна! — выкрикнул я, сообщая, скорее, не своим бойцам, а башкирам. — Старшина, командуйте!

Алкалин тут же стал отдавать приказы. Он и его люди знали пароль, систему «свой — чужой». Теперь башкирам предстояло организовывать дозоры и не пускать никого близко к резиденции Елизаветы Петровны, ну или сообщать о приближении особо крупных отрядов противника.

По сути, все те мероприятия, которые сейчас происходят, мало отличаются от того, как я поступал бы в условиях военных действий. Ужаснула мысль, что в России может начаться гражданская война.

Но я успокаивал себя тем, что всё ещё иногда думаю категориями человека из будущего. Какая гражданская война? Максимум две или три противоборствующие группировки набьют друг другу морды, ну или постреляют друг друга. Уж точно противостояние не будет происходить в масштабах всей страны.

То, что решится в Петербурге, проглотит вся остальная империя. И многим, так или иначе, но всё равно, кто там будет сидеть на троне. Возможно, только слегка экзотично выглядит присяга ещё не рождённому человеку. Да и то, эту экзотику Россия уже переварила, присяга же была почти год назад.

— За Веру, Царя и Отечество! — выкрикнул я, проезжая мимо выставленного блокпоста.

Это уже были мои солдаты и офицеры. И пусть они носили форму Второго Самарского полка, и с их командованием я встречаюсь лишь в третий раз, но, если они послушались моего приказа, приняли меня за своего командира, то это мои люди. И я безмерно рад этому. Готов и дальше сам служить России, ну и я никто без людей, которыми буду командовать.

Дворец в Стрельне не отличался каким-то особым убранством, а вокруг него, словно по периметру и на одном и том же расстоянии, стояли скульптуры. В основном это были голые мужики из различных мифов и легенд Древней Греции. Сущая безвкусица. Где Растрелли? Хотя и он, как архитектор мне не очень нравился, но уж точно этот итальянец способен построить что-то стоящее. Петербургу сейчас нужны величественные здания. Ну какая великая держава без великой архитектуры?

А тут… И сами скульптуры выполнены из рук вон плохо. И для царевны могли бы не жалеть материала, увеличили бы некоторые особенности изваяний.

Так и представляю, как на балкон выходит Елизавета Петровна, вся в прозрачном халате, такая соблазнительная, садовник, засмотревшись на прелести красавицы вместо куста секатором отсекает себе палец. А Лиза стоит и рассматривает скульптуры, громко критикуя, почему у статуи нету… ну или скульптор все же имел очень ограниченный бюджет и пожалел на определённые части своего творения материала.

— Александр Лукич Норов! Я считал вас человеком чести! — первым, недалеко от крыльца, встречал меня Пётр Иванович Шувалов.

Этот невысокий полноватый человек был настроен серьезным образом. Взгляд бесстрашный, ноздри, как у того мифического быка, вот-вот начнут извергать пламя.

— Пётр Иванович, побереги горло и не говори то, о чём впоследствии будешь жалеть! — сказал я своему компаньону и другу.

Как бы Шувалов сейчас не злился на меня, и даже не провоцировал, я действительно считал его одним из членов своей команды. И если он стремится меня оскорбить и вызвать на дуэль, то в этом случае я просто подойду и дам в морду, чтобы в себя пришёл, самоубийца доморощенный.

— Но как же так, Александр Лукич? По какому праву вы врываетесь к Её Высочеству и присылаете своих солдат? — уже немного успокоившись, спрашивал Шувалов.

— А вы почему находитесь здесь? Не желаете ли поучаствовать в дворцовом перевороте? — я улыбнулся. — Пётр Иванович, не всё так однозначно, как выглядит. Наберитесь терпения. И не нужно говорить не подумав. Пусть Елизавета Петровна принимает решения. Я только лишь предложу выход из положения. И не беспокойтесь, причинять боль, или посягать на честь ее высочества я не буду.

Сказав это, я уверенно зашагал на второй этаж особняка, который с натяжкой можно назвать дворцом. Так… особнячок, построенный и вкривь и вкось. А я фундаментальной русской архитекторы хочу! Я же в Петербурге, как без нее? И для этого нужна мне Елизавета Петровна, чтобы она стала толчком для появления того самого елизаветинского барокко, который в прямом и переносном смысле ослеплял туристов со всего мира в будущем.

— Мавра Егоровна, моё почтение, — попытался я проявить учтивость.

Верная спутница дежурила у дверей госпожи.

— Её Высочество уже изрядно вас заждалась. Нельзя быть столь невежливым по отношению к лицу царственной крови, — сказала подружка и боевая товарищ Елизаветы Петровны. — И знайте, господин Норов, что вы сильный мужчина, но и на вас всегда можно придумать управу. Не смейте беспокоить и чинить обиды ее высочеству.

Я зашёл в покои царевны. Она стояла спиной ко мне; было видно, что платье на ней — самое богатое, какое только могло быть в Российской империи. Тут и бриллианты и жемчуга, золотая нить, не дешевые материалы.

— Ваше Высочество, неужели в столь изящном великолепии вы собрались сражаться за корону Российской империи? — сказал я и вновь проявил учтивость, поклонившись. — Это же не удобно. И вот что… некие люди были перехвачены моими людьми. Что от вас было нужно тем двум десяткам вооруженных офицеров? Впрочем, я догадываюсь.

— Норов… такой разный и такой опасный. Признаться, я уже была уверена, предусматривала, думала, чего от вас можно ожидать, и вы вновь меня удивляете… Вы взяли в осаду мой дворец и земли, подаренные мне батюшкой моим Петром Великим, — Елизавета повернулась и посмотрела на меня пронзительными зеленоватыми глазами. — Немедленно прикажите своим разбойникам покинуть мои земли!

Лиза говорила, а мои глаза, по привычке, наверное, смотрели несколько не туда. Как всегда её декольте было чарующим. Вот только я словно выпил противоядие от этих чар. Понимал, что это красиво, что любой мужчина сейчас непременно застыл бы, словно изваяние, вглядываясь в глубину… и нет — ни в души глубину, а в «междугрудье» царевны.

И всё же интересно, неужели некоторым девушкам, обладающим особой сексуальностью, нравится, что смотрят на их оболочку, но абсолютно не видят душу, суть человека? Ведь я в Елизавете видел только тело: пышное, по нынешним временам идеальное. Но я не видел в ней человека.

— Ваше Высочество, вашим именем уже начали действовать. В заложники взята Анна Леопольдовна, неизвестна судьба герцога Бирона и ряда других придворных. Знаете ли вы что-нибудь об этом? — спрашивал я голосом следователя.

— Нет. Как же я могу об этом знать? Вы же перекрыли мне любые новости, — отвечала Елизавета, присаживаясь в кресло и расправляя пышное платье.

— Лиза, давай оставим все эти придворные ужимки. У меня есть к тебе предложение… — решил я сменить тактику.

— У меня и без того хватает предложений, Норов. А тебе было бы в пору подумать о себе и своих родных и провести время с ними, если такая любовь! Все зашло слишком далеко…

— Как зашло, так и вернется.

— Уходить нужно из Петербурга и мне и тебе и другим.

— Уйду, но есть предложение…

— Неужели руки и сердца…? — пролепетала она.

— Нет.

— А если от этого будет зависеть твоя жизнь и судьба империи? — спросила Елизавета Петровна.

— Елизавета Петровна, я сейчас уйду и больше к вам не вернусь. А то, что уже совершил Андрей Иванович Ушаков от вашего имени, тянет даже не на четвертование, а на посадку на кол… — дурные мысли мелькнули в голове, что подобный вид казни для Елизаветы может быть даже предпочтительнее…

Вот оно! Рядом с ней невозможно не думать о сексе. Это главное оружие Елизаветы Петровны. И она, чертовка, знает об этом. Но она не знает, что это оружие в отношении меня срабатывает немного не так, как этого хотелось бы царевне. Я не хочу накинуться на неё прямо сейчас, я не хочу её. Я хочу договориться.

— Я не имею никакого отношения к тому, что говорит и делает Андрей Иванович Ушаков. Вы вправе спрашивать меня об этом? Кто вы такой? Всего лишь бригадир Александр Норов! Юнец, строптивец… — продолжала Елизавета.

— Которого ты всё ещё хочешь, — выкрикнул я, чтобы погасить нарастающий пожар внутри царевны.

Она тяжело дышала, её огромные груди лишь чудом не вываливались из глубокого декольте. Она смотрела на меня исподлобья, зло. Вот именно так она смотрела, когда впоследствии накидывалась с неистовством и срывала с себя одежду.

— Будь рядом со мной. Я сделаю тебя графом. А хочешь — будь моим герцогом, будь тем, кто был Бироном для Анны Иоанновны! — с придыханием говорила Елизавета.

Она встала с кресла и начала приближаться ко мне.

У нас государственный переворот, а тут…

— Сядь, Лиза! — жёстко припечатал я. — У тебя, по сути есть, только три варианта. И ни один из них не включает то, что вместо дела мы сейчас начнём предаваться плотским утехам. Послушай моё предложение.

Обиженная женщина, отвернув лицо, чтобы я не видел тех слёз, что проступали на её глазах, внимательно меня слушала. Это было видно по реакции, которую пыталась скрыть Елизавета, но не могла. Она была чуть ли не на эмоциональном срыве. А в таком состоянии человек проявляет эмоции куда ярче, даже если пробует обмануть.

— И кем я буду? Регеншей при своём… каком-то там племяннике? А если родится племянница? Или уже не столь важно, кто на русском престоле: баба срамная, фаворитов имеющая, али лицо мужеского полу, девок портящий? Как можно быть императрицей и не быть ею? Кондиции? А не боишься ты, что я порву эти бумажки так, как это сделала сестрица моя ныне почившая? — наконец, последовала реакция Елизаветы.

— Нет, не боюсь. Но тебе стоит боятьс0я. Иное для тебя — это монастырь. Я первый дам показания на тебя, что ты блудила со мной и не только. Лиза, шестнадцать лет у тебя будет практически полная власть. Ты лишь не сможешь смещать со своих должностей тех, кто будет заниматься воспитанием и обучением будущего государя. И даже если у тебя появятся дети, то они будут незаконнорождёнными, — я взял Елизавету Петровну за руку, и она вздрогнула. — Ну так почему ты против?

Мне непривычно, что такая великая женщина настолько ярко реагирует на мои прикосновения.

— И войну объявлять могу и мир заключать? И внутри державы наши законы учинять? — спросила Елизавета, крепко вжав мою руку.

— Да, но появится Государственный совет, который будет давать тебе своё видение. Подпись лишь за тобой. Лиза, я хочу, чтобы ты была императрицей, — сказал я, насилу вырывая свою руку.

— Так ты же меня называешь престолоблюстительницей. Сие не есть императрица, — парировала она.

— А чтобы ты приняла титул этот и без коронации, чтобы не повторилась история с сестрой твоей, которая кондиции порвала. А ещё, если ты думаешь, что сможешь прийти в Петербург и объявить себя императрицей… — я достал свёрнутый лист бумаги. — Читай!

Это был текст, который с самого утра будет готов для распространения по всему Петербургу, а через два дня и в Москве, и в других городах Российской империи. Мне уже сообщили, что типография работает ночью и на износ всех имеющихся станков. Под дулом пистолета у людей порой просыпается удивительная работоспособность.

— Это будет утром возле каждого дома в Петербурге, а через два дня — в Москве и в других городах Российской империи. Не получится иметь всего лишь один документ, как те кондиции, которые порвали. Во-вторых, таких и не писали. И нынче всё будет через газету. Все законы и постановления вступают в силу только тогда, когда они будут напечатаны в газете. На то будет твой указ.

Елизавета посмотрела на меня серьёзными глазами. Я молчал, молчала и она. Было видно, что Лиза пытается осмыслить и принять всё то, что я ей предлагаю.

Ведь на самом деле я почти предлагаю ей корону. А те условия, которые выставляются, они даже в сравнение не идут с кондициями, которые запрещали бы императрице быть правительницей, а удостаивали возможности лишь пить и устраивать балы.

Минут десять прошло, не меньше, когда престолоблюстительница всерьёз сказала:

— Повтори то, что было у тебя дома. Покажи мне мужчину, с которым я теперь сравниваю каждого! — потребовала Елизавета Петровна.

Это сумасшествие какое-то. Я должен переспать с Лизой ради того, чтобы в Российской империи установился порядок и прозрачная система престолонаследия? Чтобы не пролилась кровь?

— Нет, Лиза! — решительно отказал я.

— Ради меня и ради империи ты отказываешься? — спросила Елизавета Петровна.

А потом дочь Петра Великого рассмеялась так, что я ещё никогда в двух жизнях не слышал подобного женского смеха.

— Норов отказывается возлечь со мной ради империи? Врагов убивает, Крым подносит к русскому престолу, а возлечь со мной? — снова серьезно сказала она. — Я что, настолько уродлива?

— Нет, Ваше Высочество. Просто я поражён очень страшной болезнью, от которой, боюсь, лекарства не бывает. Это ужасно, но я люблю свою жену, — также серьёзно сказал я.

А потом мы рассмеялись уже вдвоём.

— Что другие? Понятно, что Ушаков решил играть свою игру. Стёпка Апраксин вот-вот должен был ко мне приехать, но, видимо, твои солдаты не дали этому свершиться. Что Остерман? Этот старый лис по-любому что-то готовит. И он точно не со мной, — сказала Елизавета.

Её тон стал деловитым, серьёзным. Она говорила со знанием дела, решительно, демонстрируя незаурядный ум и понимание дворцовых раскладов.

Я отвечал. Скрывать уже особо было нечего. Но был один очень важный вопрос…

— Лиза, твоим именем готовится война. Что ты знаешь об этом? Если шведы сейчас ударят по нам с севера, боюсь, что может не хватить сил, чтобы их сдержать, не то, чтобы разбить, — спрашивал я.

Елизавета Петровна замялась. Было видно, что она не решается сказать очень важную информацию. И наверняка то, что должно прозвучать, бросает очень тёмную тень на царевну.

— Война должна была начаться сегодня… — нехотя сказала её величество. — Ты победишь же шведов, и будешь со мнойю

— Что? Война со Швецией? — отстранил я царевну.

— Сегодня нет, но завтра начнется. Но я тут ни при чем, — сказала Елизавета Петровна, будто бы спрашиваю ее о сущей нелепице.

Война… А все войска на юге. А во дворце Ушаков и в заложниках Анна Леопольдовна. Что еще должно произойти, чтобы меня окончательно накрыло от новостей?

ТОМ 8 ЧИТАТЬ: https://author.today/work/498149

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Пожертвовать